Дмитрий Иванович Чевычелов
Остров на карте не обозначен

Глава первая
КАТАСТРОФА В ОКЕАНЕ

1

   Остров был невелик — менее шести километров в поперечнике. Он состоял из беспорядочного скопления крутых, заснеженных возвышенностей, большую часть года покрытых низкими, беспокойными тучами и туманами. В ущельях, разбросанных по острову, было много пещер, часто переходящих в сложные подземные лабиринты. Остров не значился на картах океана, лежал далеко в стороне от морских коммуникаций, и попасть к нему можно было только случайно, сбившись с курса в дурную погоду.
   Огибая его изломанные, высокие берега, не всякий мореход обратил бы внимание на ничем не примечательный, против других, фиорд с южной стороны. Но именно этот фиорд неожиданно приводил в просторную, защищенную высокими скалами, удобную бухту с глубокими спокойными водами.
   В сентябрьский день 1943 года, когда начинаются события этой повести, в океане свирепствовал шторм. Огромные волны с оглушительным грохотом обрушивались на скалистые берега острова. Бешеный ветер подхватывал пенящиеся тучи брызг, скручивал их в колючие смерчи, с воем кружил над скалами, врывался в ущелья, хлестал по черным камням.
   В этот день уже нельзя было сказать, что остров необитаемый и непосещаемый. Нет! В его скрытой бухте имелась удобная пристань, с длинным причалом и вместительными складами у каменной стены. Возле складов — часовые с автоматами и два офицера в эсэсовской форме.
   Офицеры стояли у края скальной площадки, по соседству с причалом. Младший офицер-гестаповец, напрягая голос, чтобы перекрыть шум штормового прибоя, доносившегося от береговых скал, докладывал старшему:
   — Это место оказалось самым лучшим, господин штандартенфюрер! Здесь любое судно сможет пришвартоваться прямо к скале, без причала!
   — А если при этом судно напорется днищем на подводные камни?
   — Скала обследована здесь на большую глубину, господин штандартенфюрер. Именно в этом месте она не имеет под водой ни острых выступов, ни гротов. Ровная, как стена!
   — Как надежно это обследование?
   — Об этом, господин штандартенфюрер, вам сможет доложить майор Клюгхейтер. Майор лично наблюдал за этим обследованием.
   — Сейчас я спрашиваю тебя, Хенке!
   — Но я, господин штандартенфюрер, только пользуюсь данными майора. Ничего другого сказать не могу.
   — Гестапо обязано знать все, что и как делается на острове! И о майоре Клюгхейтере — тоже! Учти это!
   — Слушаюсь, господин штандартенфюрер!
   — Ну, все!
   Штандартенфюрер натянул перчатки плотнее и направился к машине, ожидавшей в стороне. Хенке заторопился вперед, предупредительно открыл дверцу машины.
   — Садись тоже! — приказал штандартенфюрер. — Ты мне еще нужен.
   Хенке уселся рядом с шофером, и машина сразу же тронулась. По узкой дороге, прорубленной в каменном грунте, она осторожно поднялась в гору и скрылась за скалой.
   Не станем пересказывать, о чем разговаривали эсэсовцы в машине. Читатель успеет еще познакомиться с их замыслами и делами на этом безымянном острове, где и развернутся основные действия героев повести.

2

   Небольшой охраняемый караван советских судов осторожно пробирался к цели, обходя районы, где всего вероятнее могли появиться подводные лодки врага. Но шторм разбросал караван в разные стороны — и радиотелефонная связь между судами прекратилась.
   На седьмые сутки шторм, казалось, стал набирать новые силы. Тяжело нагруженное судно «Нева», стараясь держаться против ветра, то и дело глубоко зарывалось носом в клокочущие волны. Судно продвигалось вперед медленно, ныряя снова и снова. И вдруг, все изменилось.
   Громадный клокочущий вал перекатился через бак и тяжело обрушился на палубу. Судно поднялось, потом опустилось и, врезавшись носом во встречную волну, неожиданно закачалось спокойно.
   Штормовой ветер умчался прочь. Острые смерчи соленых брызг, смешанных со снегом, крутившиеся над палубой, мешавшие дышать и смотреть, рассеялись. Кругом сразу прояснело. Холодное небо, затянутое мрачными тучами, открылось у горизонта. Выглянуло низкое полярное солнце и осветило бескрайние пространства океана. Ледяные волны с крутыми кипящими гребнями быстро успокаивались, как будто решили дать заслуженный отдых упрямому судну и его измотанному штормом экипажу.
   Но отдыхать людям не пришлось. Надо было откачать воду, ворвавшуюся в среднюю надстройку, проверить крышки люков, затянутые парусиной, подтянуть крепления спасательных шлюпок. Да мало ли что надо было сделать на судне, только что выдержавшем недельный шторм!
   Неутомимый старожил «Невы» боцман Кузьмич — арктический морской волк с облысевшей головой, круглой как шар, с прокуренными усами-сосульками — придирчиво наблюдал за работой команды. Поглядывая на небо с черными тучами, на белые барашки все еще крутых волн, он поторапливал людей, зная коварный характер Ледовитого океана, способного в любую минуту вновь надолго разбушеваться. На капитанском мостике в это время несколько человек с интересом разглядывали скалистый остров, неожиданно открывшийся с подветренной стороны.
   Штурман Костиков только что доложил координаты местонахождения «Невы». Он был явно озадачен и теперь вопросительно смотрел на карту, ожидая, что скажет капитан Шерстнев.
   — Что же это за остров мы видим? — Шерстнев потрогал седые усы. — На карте на этих координатах никакого острова не значится.
   — Не знаю, Василий Иванович! — пожал плечами Костиков.
   — Может быть, вы неверно определились?
   — Трижды проверяли, Василий Иванович. Определились верно. Действительно, острова здесь не должно быть.
   — Но остров, как видите, есть, — добродушно улыбнулся Шерстнев. — Ошибка либо на карте, либо в вашем определении координат.
   — Мы определились правильно, Василий Иванович! — твердо повторил Костиков. — Ошибается карта.
   — Считайте, что остров на карте не обозначен! — заключил разговор Шерстнев. — Будем следовать тем же курсом. Ледяных полей пока нет. Воспользуемся этим.
   — Разрешите идти?
   — Идите.
   После ухода штурмана Шерстнев снова долго рассматривал остров в бинокль, прислушиваясь к разговору, который за его спиной вели первый помощник Борщенко и единственный, особый пассажир «Невы» — профессор Рынин.
   — Никаких признаков человеческого присутствия! — сказал наконец Шерстнев, повернувшись к собеседникам и передавая бинокль Борщенко. — Погляди, Андрей …
   Борщенко взялся за бинокль без всякого желания.
   — Чтобы убедиться в необитаемости этого острова, изучать его в бинокль вовсе не надобно.
   — Ни на минуту не забывай, Андрей, что идет жестокая война. Война!… Всякое может быть…
   — Но немцев тут не может быть!
   — Почему не может?
   — От морских путей очень далеко, тут только голые скалы да снег.
   — Место, куда мы пробираемся, тоже не райский сад. А немцы интересуются им, и еще как!
   — Место, куда мы пробираемся, помимо других важных сторон, имеет стратегическое значение. А здесь этого значения нет. Караваны здесь не ходят. Нас забросило сюда случайно. Что же здесь может интересовать немцев? Камни?
   — Наша задача — благополучно доставить на место груз и Бориса Андреевича, — строго сказал Шерстнев. — Нам важно не напороться на немецкие подлодки. А что касается камней этого острова, то, может быть, и они что-нибудь значат. Мы этого не знаем.
   Борщенко повернулся к внимательно слушавшему спор Рынину.
   — Борис Андреевич! Вы — ученый, геолог и строитель. Вы тоже рассматривали остров в бинокль. Скажите, неужели имеют какой-либо интерес эти скалы?
   — Чтобы ответить на ваш вопрос, надо обстоятельно облазить эти скалы, что для меня сейчас исключено. — Рынин мягко улыбнулся. — Но там не только скалы, Андрей Васильевич! Там — фиорды. А они смогут служить хорошим укрытием для кораблей и подводных лодок врага. А имеет ли смысл их здесь держать — это я уж не могу сказать. Некомпетентен.
   Борщенко нахмурился, поднес бинокль к глазам и стал внимательно смотреть…
   «Нева» обходила остров с западной стороны. И если бы в это время для обзора была доступна восточная сторона, Борщенко смог бы увидеть на скалистом выступе острова нечто такое, что резко изменило бы ход его мыслей… Но сейчас он ничего не увидел…

3

   На верхней палубе во время перекура около бывалого полярника радиста Пархомова столпилась молодежная часть команды. И разговор там шел о том же острове.
   Рыжеватый, широколицый Пархомов, указывая на остров, говорил:
   — Он выдавлен со дна океана…
   — Как это выдавлен? — поразился Сергей Степанов.
   — А вот так, Серега! — Пархомов заухмылялся и сделал плавный, округлый жест руками снизу вверх. — Ты не знаешь разве, что земная кора подвижна? В одном месте земного шара она поднимается, в другом опускается. И вулканические силы действуют. Иногда они выдавливают острова в океанах.
   Неужели не читал об этом?
   — Читал. Только… — неуверенно начал Сергей, но на него зашикали: «Не мешай!», «Потом спросишь!» Все опять уставились на Пархомова. А он сделал серьезное лицо и продолжал:
   — Миллионы и миллионы лет тому назад на этой земле, что выдавлена в виде этого пупырышка…
   — Какого пупырышка? — удивился Коля Муратов.
   — Ну, этого острова… Он же пупырышек, по сравнению с пространствами океана!… Так вот, на этой земле тогда были жаркий климат и буйная растительность…
   — А старые семена не сохраняются на выдавленных островах? — опять не выдержал Сергей. — Я читал, что при археологических раскопках находят живые зерна растений отдаленных периодов. Такие семена могли бы…
   Лицо Пархомова было недовольное, но слушал он не перебивая. Степанова энергично оборвал комсорг Костя Таслунов:
   — Сергей, перестань! Опять ты перебиваешь! Пусть Кирилл Сафронович рассказывает. Вопросы — потом.
   — Может быть, еще и в письменной форме? — иронически возразил Муратов. — Но тут не собрание, а беседа!
   — Правильно! — обрадовался поддержке Сергей. — Я если сразу не спрошу — потом забуду.
   — Ладно, ребята, перебивайте. Буду отвечать сразу! — согласился Пархомов. Лицо его расплылось в добродушной улыбке, в глазах заиграли лукавые огоньки. — Начинаю с тебя, Серега… Семена здесь сохраняются. Они оживают под солнцем, и вырастают те же растения, что и были когда-то…
   — Неужто?! — восторженно удивился доверчивый Сергей. — Вот здорово! Может быть, на этом острове и пальмы есть? И обезьяны?
   — Определенно есть! — продолжал Пархомов с серьезным видом.
   Ребята замерли, переглядываясь. Нетерпеливый Костя поднял руку, с явным намерением возразить, но Пархомов погрозил ему пальцем и продолжал:
   — Обезьяны там крупной породы, длинноногие. Вот как он! — Пархомов указал на подошедшего своего закадычного друга, рулевого Фому Силантьева. — Фома уже был на таком острове. Пусть расскажет про обезьян. В приятелях у них ходил, как Челленджер в «Затерянном мире».
   — Кирилл, заткнись! — обозлился Силантьев. — Что ты забиваешь им головы фантастическими выдумками. Мог бы об Арктике дельное рассказать…
   Пархомов улыбнулся.
   — А я, Фома, может быть, этим и занимаюсь. Я их партийный батька. Вот Серега, например, попался: не знает природы Арктики…
   — Он в Арктике и вообще в плавании — впервые. И всему верит, потому что сам никогда не врет. Вы, комсомолия, не давайте Пархомову небылицы сочинять. Сразу останавливайте его, когда разойдется…
   — Останавливают, останавливают, — добродушно сказал Пархомов. — Но они любят меня слушать, даже когда я сочиняю. А ты, Фома, сухарь. Тебя разгрызть трудно — до того ты пересох!
   Силантьев сердито перебил:
   — Рассказал бы им, что с тобой самим случалось в Арктике.
   — Вот к этому я и подводил, — миролюбиво сказал Пархомов. — Но ты помешал. Уходи поскорее…
   — Ухожу без твоего приглашения. Учтите, ребята, никто ничего конкретного об этом острове рассказать не сможет. К нему наши корабли никогда не подходили. Он и на карту не нанесен. И, кроме жуков и пауков в пещерах, ничего живого там наверняка нет.
   — Скажи пожалуйста! Какие новости ты им сообщил! Они, Фома, знают об Арктике больше тебя, кроме Сереги, разве. Знают также, что, кроме жуков и пауков, там проживают и зловредные микробы — родственники тех, что в тебе обосновались…
   — А ну тебя! — еще больше озлился Силантьев. — Брехун несчастный!
   — Не злись, Фома! Это вредно для твоих длинных ног. Они еще понадобятся — хотя бы для того, чтобы ты быстрее ушел от нас…
   — Ну и дьявол! Тьфу! — Силантьев повернулся, чтобы уйти, но Пархомов остановил его:
   — Погоди! Ты мне еще нужен! — Он глянул на ручные часы и обратился к комсомольцам: — Ребята! Через пять минут — снова за работу. После я расскажу об островах, где я действительно бывал. А пока погуляйте.
   Пархомов и Силантьев остались наедине. Весь остаток перерыва приятели оживленно обсуждали последние радиосообщения о продолжающемся наступлении советских войск. Взглянув на часы, Пархомов заторопился:
   — Мне пора. Иду опять к своим подшефникам…
   Он нашел их у камбуза. Костя Таслунов и Коля Муратов стояли лицом к лицу, взъерошенные, как молодые петухи, готовые наброситься друг на друга. Костя горячился:
   — Стенгазета из-за тебя не выйдет в срок!
   — Обойдется на этот раз и без карикатуры! — заупрямился Муратов.
   — Для твоей карикатуры оставлено место. Нельзя же газету повесить с бельмом!
   — Приклей туда заметку из запаса. Объявление можно туда вписать. А то сразу угрожать: «На бюро-о!», «Выход газеты сорвал!»
   Костя окончательно разозлился:
   — Безответственный ты элемент, Колька!
   — Ну, ну! Ты такими словами не швыряйся! — вскипел Муратов.
   — И хотя бы делом, а то ерундой всякой занимался! — продолжал Костя.
   — Е-рун-до-ой?! — Муратов торопливо вытащил из кармана жестяную коробочку и извлек из нее вылепленную из хлеба раскрашенную фигурку.
   — Это, по-твоему, ерунда?! — Он сунул фигурку к носу Таслунова. Тот немедленно отвел руку Муратова в сторону.
   — Фу-у, пакость какая! Нашел чем хвастаться! Может, предложишь еще пристроить эту мерзость к газете?
   В руке Муратова была шаржированная фигурка Гитлера. Зловещая челка. Свирепый взгляд исподлобья. Засученные рукава — и в руке окровавленный топор палача со свастикой на лезвии. У основания плахи и у ног Гитлера — отрубленные головы людей разных национальностей. Внизу надпись: «Путь к господству!»
   — Тошнит, глядя на эту гадюку! — продолжал Костя. — Выбрось в мусорное ведро — там ей самое подходящее место!
   — Погоди, погоди, Костя, — вмешался Пархомов. — Коля, покажи.
   Он взял работу Муратова и стал ее рассматривать.
   — Здорово! Самая суть фашизма схвачена. Путь к господству через казни, через уничтожение целых народов.
   Костя растерялся, сбитый с толку словами Пархомова, и молчал.
   Никто не заметил, как подошел Кузьмич.
   — Все еще лясы точите?!. Ээ-э! Что за штуковина?!
   Он взял фигурку и, осторожно поворачивая, оглядел со всех сторон. Потом перевел взгляд на Муратова.
   — Твоя работа, Николай? Да-а… Руки твои золотые, понимающие. Кончится война — иди в академию!… — Кузьмич протянул фигурку Муратову. — Убери, не поломай. И потом обязательно покажи Василию Ивановичу. А теперь — пора за работу, молодежь!
   Но никто не успел тронуться с места, как появился Силантьев и остановил всех возгласом:
   — Комсомолия! Епифан Степанович пропал!
   — Как пропал?!
   — А вот так. Нигде нет. Может быть, за борт смыло. А вы и не заметили. Тоже, друзья называетесь!
   Ребята растерянно повернулись к Кузьмичу.
   — Ищите! — распорядился тот. — Только быстро!

4

   В каюте у капитана Шерстнева продолжался разговор, начатый еще на капитанском мостике.
   — Вы, Борис Андреевич, сугубо штатский человек и не вполне понимаете обстановку! — говорил Шерстнев. — Если вы не возражаете, я вам коротко все объясню…
   — Пожалуйста, Василий Иванович, — спокойно согласился Рынин и закурил. Его размашистые брови чуть сдвинулись; серые внимательные глаза прищурились.
   Борщенко, несмотря на приглашение Шерстнева, в разговоре участия не принимал. Он осторожно уселся в заскрипевшее под его тяжестью кресло и, подперев широкой ладонью гладко выбритый подбородок, скептически улыбнулся. Шерстнев недовольно покосился на него и снова обратил все внимание на Рынина.
   — Так вот, Борис Андреевич, — начал он. — Шторм разбросал наш караван. Эскортные корабли заняты сейчас розысками судов, чтобы снова собрать их в один конвой. На это уйдет не менее суток, потому что радиотелефонная связь между судами и эскортными кораблями потеряна…
   — Понятно, — спокойно сказал Рынин. — Ультракороткие волны ограничивают действия радиотелефонов горизонтом…
   Шерстнев пошевелил седыми усами.
   — Может быть, Борис Андреевич, вам не надо объяснять, почему суда и эскортные корабли сейчас не могут держать между собой нормальную связь через свои радиостанции?… Что мы сейчас можем только принимать радиопередачи?… Что нам самим передавать ничего нельзя и мы установили у себя радиомолчание?
   — Безусловно, и это мне ясно, Василий Иванович, — спокойно подтвердил Рынин. — Радиомолчание нужно, чтобы враг не обнаружил наше местонахождение…
   — Тогда мне объяснять вам нечего, Борис Андреевич! Вы сами должны все понимать!…
   — И все-таки я не понимаю, Василий Иванович, почему вы настаиваете, чтобы я перешел на сторожевой корабль?
   — Неужели непонятно? — Шерстнев с явным призывом о поддержке глянул на Борщенко, продолжавшего отмалчиваться. — Сторожевой корабль, когда найдет нас и даст ориентир, вероятно, тотчас уйдет на поиски других судов. А мы, пока караван не соберется вместе, может быть, целые сутки будем идти без охраны…
   — Ну и что же?
   — Вам было бы на вооруженном корабле безопасней…
   — А почему мне надо быть в большей безопасности, чем вам, например?
   Шерстнев задумчиво почесал подбородок.
   — Вы, Борис Андреевич, крупный ученый и строитель. Направлены вы в такие далекие места по особому решению, со специальным заданием. Вам обязательно надо достичь места назначения. Вы там очень нужны…
   — Не продолжайте, Василий Иванович! — прервал Рынин. — Мне все ясно. Никуда я от вас не уйду. Мне у вас нравится. Я к вам привык.
   Борщенко повернулся в сторону Рынина так энергично, что кресло под ним затрещало…
   — Слушай, Андрей! — недовольно обратился к нему Шерстнев. — Сколько раз я просил тебя не садиться в это кресло! При твоей комплекции это когда-нибудь приведет к неприятности — в первую очередь для тебя, о кресле я не говорю…
   Борщенко послушно встал, оглядываясь, куда бы пересесть. Богатырского роста, косая сажень в плечах, с густой черной шевелюрой, смуглый как цыган, Борщенко рядом с низеньким седеньким Шерстневым выглядел великаном… Сын друга молодости Шерстнева, в гражданскую войну сложившего голову в степях Причерноморья, Андрей Борщенко еще подростком вступил на отцовскую стезю моряка… Годы плаваний под строгой рукой Шерстнева и одновременная многолетняя учеба сделали из него закаленного в бурях, образованного морехода… Но и сейчас, когда ему уже стукнуло тридцать и сам он имел двоих детей, — сыновняя почтительность к своему строгому воспитателю и командиру Василию Ивановичу никогда не покидала его.
   Зазвонил телефон. Шерстнев снял трубку.
   — Да… Так… Сейчас приду… — Он повернулся к Рынину. — Извините, Борис Андреевич… Вынужден прервать… Я скоро вернусь…

5

   Борщенко и Рынин остались одни.
   Помолчали. Под ногами все сильнее ощущалась ритмичная дрожь. Судно, как живое существо, напрягало силы, повышало скорость. Меньше чувствовалась качка…
   — Надоели вам наши качели? — спросил Борщенко. — Хотите скорее ступить на земную твердь?…
   — Конечно, желательно. Но до конца пути еще далеко, и этот ледовитый дьявол вполне успеет поживиться нами…
   Борщенко добродушно засмеялся.
   — Действительно, это не Маркизова лужа, а очень свирепый океан. Но он-то нам и не страшен, Борис Андреевич. Опасны другие демоны…
   — Вы имеете в виду подводные лодки?
   — Да. Хотя теперь уже сомневаюсь в возможности появления их здесь. Рискованные участки мы миновали, а в такие широты вряд ли они полезут…
   — А вот Василий Иванович все время пугает меня этими лодками.
   — Василий Иванович беспокоится о вас, Борис Андреевич. И он понимает, чего добивается. Он всякое повидал… Да вы же знаете…
   — Да… — Рынин задумался. — Как годы летят…
   Раздался осторожный стук в дверь.
   — Войдите! — крикнул Борщенко.
   На пороге появился Пархомов. Он с любопытством посмотрел на Рынина и, повернувшись к Борщенко, спросил:
   — Разрешите обратиться, товарищ Борщенко?
   — Пожалуйста…
   — Получен прогноз погоды. Вот! — Пархомов подал листок с принятым по радио текстом.
   — Хорошо. Я передам Василию Ивановичу. Можете идти.
   Пархомов ушел.
   — А почему, Андрей Васильевич, у вас с ним такой официальный тон? Я ведь уже заметил, что вы друзья…
   — Сейчас мы при исполнении служебных обязанностей. Все должно подчиняться установленному порядку, дисциплине. Иначе нельзя!
   — Аа-а, понимаю… А он парень своеобразный. Напускает на себя дурашливость, а на самом деле все замечает и делает с умом.
   — Это верно, — улыбнулся Борщенко. — Он иногда такое разыграет, что его за дурака можно принять. Он хитрюга… И очень сердечный. А дружба наша старая. Он сибиряк, но детство мы провели вместе, в одной деревне с немцами Поволжья. Отсюда и наше знание немецкого языка…
   — Да, немецким вы владеете превосходно!…
   Борщенко довольно улыбнулся. Похвала Рынина была приятна.
   Для своих сорока пяти лет Рынин много раз и подолгу бывал за границей. Он свободно владел несколькими европейскими языками. Был сдержан, но за время пребывания на «Неве» в этом трудном рейсе, сблизился с Борщенко, часто рассказывал ему о всяких случаях за рубежом… И всякий раз Борщенко не упускал возможности поговорить с ним на немецком и английском языках…
   — А с английским у вас еще туговато, Андрей Васильевич.
   — Я это знаю…
   — Очень жаль, что у нас в школах недооценивается изучение иностранных языков с детства, — добавил Рынин. — Это очень развивает мышление.
   Стук в дверь прервал беседу.
   В каюту вошел Костя Таслунов.
   — Вы меня вызывали, Андрей Васильевич?
   — Да, Костя… Что там случилось со стенгазетой? Почему она не вышла в срок?
   Костя смущенно промолчал.
   — Шторм, что ли, напугал молодежную редколлегию? — иронически продолжал Борщенко.
   — Что вы, Андрей Васильевич! — вспыхнул Костя. — Шторм тут ни при чем…
   — Кто же «при чем»?
   Костя замялся.
   — Мне сказали, что ваш приятель Коля Муратов вас подвел. Правда это?
   Костя бросил на Борщенко быстрый взгляд.
   — Увлекся он, Андрей Васильевич, другой работой… Вдохновение нашло…
   — Аа-а, ну тут уж ничего не поделаешь, раз вдохновение, — улыбнулся Борщенко. — Можно ли выпустить газету к вечеру?…
   — Обязательно, Андрей Васильевич! — обрадовался Костя. — Обязательно!…
   — Ну, если так — все в порядке. Больше говорить об этом не станем…
   — Можно идти?
   — Идите. Но не забудьте — к вечеру…
   — К ужину будет висеть, Андрей Васильевич…
   Костя направился к выходу, но Борщенко остановил его новым вопросом:
   — А где нашли Епифана?
   — В машинное забрался. Погреться захотел. Сейчас в камбузе. Обедает.
   — А нельзя ли его, когда пообедает, к нам препроводить? Пусть здесь поспит. И мешать никому не будет, пока аврал. И не выбраться ему отсюда никуда.
   — Слушаюсь, Андрей Васильевич!
   Костя вышел.
   — Горячий парень, — сказал Борщенко. — Все у него кипит. Проворный, точный. Прозрачный, как родник. Сорвался с учебы. С третьего курса университета. Историк. Любит спорить, а если противник слабый — продолжает спор в одиночку, сам с собой…
   — Сам с собой?
   — Да, да! Уверяет, что так он развивает гибкость мышления… И что в этом у него… диалектическое противоречие…
   — Мало у вас на судне молодежи, — заметил Рынин.
   — Да… — Борщенко посерьезнел. — Надо нам быстрее восполнять потери. Морскому делу обучить — требуется время…
   Снова раздался стук в дверь:
   — Можно?
   На несколько секунд дверь открылась, мелькнула голова Кости, и в каюту важно вошел огромный черный кот с лохматыми бакенбардами и длинными усами.
   — Аа-а, пропавшая душа явилась, — пробасил Борщенко. — Ну, Епифан, шагай к нам!
   Но кот и усом не повел. Он медленно прошествовал в знакомый угол, упруго вспрыгнул в мягкое кресло и, сверкнув изумрудными глазищами на наблюдавших за ним людей, независимо растянулся, заняв чуть ли не все сиденье. Повернув морду так, чтобы можно было изредка поглядывать на дверь, он широко зевнул и закрыл глаза.
   — Откуда добыли такого идола? — улыбнулся Рынин. — Если неожиданно появится — напугать может.
   — Степанов подобрал на пристани в Мурманске. Он и имя ему дал. А ребята и отчество еще пристегнули. Так вот и прижился. Уже полтора года на «Неве».