Страница:
Один из объемистых пакетов я сунула Кристине, коротко заявив:
– Травки.
– Холера! – услышала в ответ.
Однако пакет Крыська аккуратно спрятала в свою сумку.
Наконец мы опорожнили сундучок. Ни одного словечка об алмазе! Крыська в полном отчаянии принялась рыться в кучах бумаг, принесенных ею из большого сундука.
– Гляди-ка, Иоаська! – оживилась она. – Наконец-то письма Кацперских. От и до… И наши тоже. О, как раз те годы, которые нужнее всего!
А я-то собралась передохнуть. С тяжким вздохом взялась за работу, но не успела ничего стоящего разыскать, как пришла Эльжуня.
– Я, конечно, молчу! – веско заявила эта энергичная женщина. – Сижу тихо, не мешаю, с обедом не навязываюсь. Но ужин-то вы у меня съедите как миленькие! И не здесь, не на полу же есть, так что извольте спуститься в столовую. О боже, сколько тут бумаг! И все надо прочесть?
– Надо! – печально подтвердила Кристина. – Эльжуня, вы как раз вовремя появились, не знаю, как Иоаська, а я как волк голодна. Пошли скорее!
Ужин, как всегда, затянулся, и к прерванной работе мы вернулись за полночь. А полезная переписка отыскалась и ещё позже. На неё наткнулась сестра, потому что я опять застряла на каком-то историческом описании, оторваться от которого было выше моих сил.
– Вот она! – шепотом, чтобы не разбудить всех в доме, заорала Крыська. – Антуанетта! Наконец что-то о ней!
Я отмахнулась от сестры.
– Да погоди ты! Мне попались дневники Флориана Кацперского. Чудо! Это надо переписать. Вот, гляди, истории, рассказанные старой ключницей. О том, как молодой граф де Нуармон наделал долгов и отправился в Индию на войну, а его долги выплачивала сестра, маркиза д'Эльбекю, и какие возникли сложности…
Вырвав у меня из рук изящно переплетенную тетрадь, Крыська безо всякого почтения отшвырнула её в сторону и, размахивая у меня под носом листками бумаги, яростно зашипела:
– О маркграфине мы уже читали, не отвлекайся, идиотка! Вот письмо Мартина родителям, отправленное из Кале. Он помчался вслед за пани Юстиной, та махнула в Англию, а он бросил якорь у мадемуазель Антуанетты. Вон из той кучки письмо, может, там и ещё есть.
– Тогда зачем ты развалила кучку? Сама идиотка! Они наверняка были сложены по порядку, а ты все перепутала. И слезь с моей ноги! Убери ногу, кому говорю!
– А куда мне её деть? Вокруг шеи замотать? Тут ногу поставить некуда, все письмами завалено. Ну читай же скорее!
Нет, я не стала торопиться, читала внимательно, вдумчиво, ведь именно сведений о мадемуазель Антуанетте нам так не хватало. Очень кстати, что вот в этой кучке обнаружилась переписка как раз того периода, когда Антуанетта появилась на горизонте. Именно переписка, а не односторонняя корреспонденция.
– Как хорошо, что в этой семье испокон веков ценили написанное слово! – торжественно заявила Кристина. – Смотри, Мартин получал письма в Кале, Париже, Нуармоне и все их заботливо сохранил, не растерял, не выбросил, а привез обратно в Польшу, в родительский дом. Ведь не сами же они сюда прибежали?
– Не сами, – подтвердила я. – Оба брата так поступали. Взять хотя бы вот этот дневник Флорека, который ты так непочтительно отшвырнула. Не сомневаюсь, мы непременно найдем и письма, которые ему слали отсюда… Ага, вот как раз письмо от сестры, ответ на одно из его писем.
– Езус-Мария, что за марки! – схватилась за голову Крыська. – И я только теперь это обнаружила?!
– И хорошо, что только теперь. Марками займешься потом. Не отвлекайся!
Часа через два мы рассортировали драгоценные письма рода Кацперских и уложили в хронологическом порядке. Только потом принялись читать. Ах, какое это было увлекательное чтение! Не заметили, как минула ночь, как наступило утро.
От случайных и сухих упоминаний о мадемуазель Антуанетте Мартинек быстро перешел к похвалам девушке и восторгам. Как и следовало ожидать, вскоре последовала просьба к родителям дать свое родительское благословение на брак с этим чудом природы. Письма Мартинека мы читали вперемежку с письмами его старшего брата Флориана. Тот поначалу отмалчивался, а потом принялся высказывать предположения, что его братишка не иначе как спятил. Проблему разрешила ясновельможная паненка Юстина, авторитетно подтвердив высокие моральные и прочие качества француженки и полностью одобрив предстоящий марьяж. Очень понравились нам письма сестер Мартина и Флорека, девиц хоть и крестьянских, но образованных. В их письмах почти не встречались орфографические ошибки.
Итак, в одну сторону летели ироничные письма Кацперских дев, а им в ответ Мартинек всячески превозносил свою невесту, особенно напирая на её хозяйственность. Уж такая она мастерица, вон, даже смастерила потрясающую подушечку для иголок – глаз не оторвешь. И с таким вкусом её отделала ракушечками, такой красивый бархат выбрала – просто нет слов!
Видимо, не так уж много изделий смастерила собственноручно прекрасная Антуанетта, потому как о подушечке для иголок Мартин писал неоднократно, что дало повод сестрам деликатно поиздеваться над влюбленным братцем. «Теперь, любезный братец, – писали девы Кацперские, – отпадет потребность в портном, женушка-искусница станет тебя обшивать. Это какая же экономия в хозяйстве!» А вот письмо Флорека, написанное уже позже, когда братец Мартин привез молодую супругу в замок Нуармон: «…а на игольницу из красного бархата Антуанетта не надышится и трясется над ней, словно та золотая…» – Чего это они так расписывают несчастную подушку для иголок? – недоумевала Кристина. – Прямо помешались на ней.
– Из-за того, наверное, что девушка она была бедная, приданого не имела, вот и подчеркивали всячески её хозяйственные способности.
– Возможно. Старики Кацперские небось по-крестьянски на какое-то приданое рассчитывали, но в письмах нигде не жалуются.
Тут я вспомнила о главном.
– Погоди, ведь по нашим предположениям алмаз в это время у Антуанетты уже мог быть. Интересно, куда она его дела? Оставила в Кале или привезла в Нуармон?
– Если обнаружила, то обязательно захватила с собой, – была уверена Кристина.
– А если не обнаружила? Он мог так и остаться в проклятом саквояже жениха, бывшего жениха. А брошенная невеста увлеклась новым поклонником, нашим Мартинеком, в саквояжик могла и не заглянуть. Не знала, что алмаз оказался в её распоряжении. Ведь недаром же Хьюстон так упорно разыскивает желтый саквояжик!
– Логично, – немного подумав, согласилась Кристина. – Могло получиться и так: заглянула в желтую сумку только перед самым отъездом в Польшу, обнаружила в ней сокровище, забрала с собой и спрятала уже где-то здесь. А перед кончиной не успела никому сказать.
– Перед кончиной, как ты выразилась, уж непременно бы хоть кому-нибудь призналась.
– Необязательно. Во-первых, может, не было у неё такого доверенного лица. А во-вторых, откуда человеку знать, что наступает эта самая кончина? Всегда ведь надеется, что ещё не время…
– В таком случае перед нами открывается роскошная перспектива: перекопать весь чердак, не ограничиваясь одной корреспонденцией.
– Будь я законченной свиньей… – ехидно начала Крыська и многозначительно замолчала.
– Ну!
– Я предоставила бы моей сестре одной рыться на чердаке. Плевать мне на алмаз, марок вполне хватит на лабораторию для Анджея.
– Марки являются составной частью общей наследственной массы, – не менее ядовито заметила я. – Не говоря уже о тех, что наклеены на конвертах с перепиской Кацперских. Переписка принадлежит Кацперским, значит, ограбишь их. А на прочие я имею такие же права, так что придется поделиться со мной.
– Холера! Придется, видно, искать эту дрянь.
– Ну как, поспим немного? Глаза сами закрываются! – заявила сестра. – И честно предупреждаю: если меня с работы погонят, пойду в содержанки к твоему Павлу, неважно, под видом тебя или себя. А там пусть себе удивляется и не понимает сколько ему угодно.
– Да, придется, видно, дать тебе отдых. А отпроситься с работы не удалось?
– Нет, пришлось брать справку, что больна.
– Чем? – с невольным интересом спросила я.
– Пищевое отравление. Пойди докажи, что нет! Если надо, могу хоть целый день просидеть в сортире. Запасусь интересным чтением и просижу.
– Ладно, поспим немного. Эльжуня все равно разбудит на завтрак.
Итак, осталось нам обработать одну треть чердака. И тут я услышала исполненный надежды Крыськин возглас:
– О! Шляпная коробка! Может, ещё какой шедевр обнаружится?
Я бросилась к сестре, тоже преисполнившись надеждами. Ведь так долго нам не попадалось ничего интересного!
Старинная шляпная коробка была густо оплетена бечевкой. Последняя оказалась вся в узелках, Крыська тщетно пыталась их развязать и, потеряв терпение, прибегла к помощи перочинного ножа. Вот, наконец, отброшена крышка. Затаив дыхание, я глядела из-за плеча сестры на содержимое картонки. В картонке оказались очень красивые вещи. Шелковый веер, расписанный от руки, в прекрасном состоянии. Очень красивые бусы из морских раковинок, тоже хорошо сохранившиеся. Две пары длинных бальных перчаток, украшенный жемчужинами гребень и красная бархатная подушечка для иголок и булавок, отделанная по краям ракушечками. А шляпы никакой не было.
Кристина ухватилась за веер и принялась его раскладывать, я же взяла в одну руку игольник, во вторую – ракушечные бусы. Где-то я уже такие видела…
– Слушай, не в них ли Антуанетта изображена на портрете? – вдруг вспомнила я.
– Точно, в них, – подтвердила Крыська, помахав сначала веером на себя, а потом и на меня. – И сомневаться нечего! А вот и знаменитая подушечка, о которой столько раз упоминали Кацперские в письмах. Ничего себе подушечка для иголок. О, да она размером с думку! Спать на такой можно.
И тут ещё какое-то смутное воспоминание промелькнуло в голове. Ну конечно же!
Я ткнула подушечку сестре под нос.
– Внимательно гляди, ни о чем тебе она не напоминает?
– Еще как напоминает! Ведь мы удивлялись, чего это о ней столько понаписано в корреспонденции Кацперских.
– И больше ни о чем она тебе не говорит? Вспомни, что мы обнаружили в злополучном саквояжике!
Веер замер в руке Кристины.
– О, лопнуть мне на этом месте, ты права!
Слава богу, склерозом мы пока не страдали и обе без труда припомнили обрывки вот такого же бархата и вот такие же ракушечки в выцветшем саквояжике помощника ювелира Шарля Трепона, незадачливого жениха мадемуазель Антуанетты. Значит, вот эту подушечку собственноручно изготовила француженка. А оставшиеся материалы неизвестно почему не выбросила, а заботливо собрала и сложила в сумку, принадлежавшую сбежавшему жениху, сумку же запрятала куда подальше. Зачем она так сделала? И имеет ли это обстоятельство вообще какое-то значение? Даже если девица действительно была чрезвычайно хозяйственной, как это всячески подчеркивал в письмах к родным её жених Мартинек Кацперский, то можно допустить, что из экономии приберегла лоскутки бархата (могут для заплаток пригодиться) и ракушки, в самом деле очень красивые и, возможно, привезенные из экзотических стран. Но на кой черт сохранять ошметки губки и конского волоса? Даже если бы подушечку потребовалось отремонтировать, внутрь можно запихать что угодно. Остаются сентиментальные чувства к экс-жениху. Сохранила на память?
Бусы перестали занимать мое внимание, я их бросила в картонку. Кристина отложила веер в сторону, вырвала у меня из рук бархатную подушечку и принялась её вертеть.
– Символ хозяйственности француженки Антоси, – пробормотала она, со вниманием рассматривая пузатенькое рукоделие. – А что ты думаешь по этому поводу?
– Ничего. В четыре часа утра я вообще не могу думать. Почему они так с ней носились? Почему она сама так её ценила? А вдруг это единственное законченное ею произведение ручной работы? Или на редкость удачное, другие были похуже…
Кристина принялась выдвигать свои версии:
– А может, возлюбленный, отдыхая, клал на эту подушечку уставшую голову? Разумеется, предварительно повытащив из неё иголки и булавки. Размер вполне подходящий… А вдруг…
Выхватив у Кристины подушечку, я принялась вертеть её в руках.
– Если бы не остатки материалов, из которых подушка сшита, её вполне можно принять за фабричную. Поразительно аккуратно сделана! Можно подумать – куплена в магазине. Наверное, шила на машинке, швейные машинки изобретены в конце прошлого века.
– Небось были страшно дорогие, не по карману Антуанетте.
– Кто её знает. А вот ракушки пришивала иголкой. Да я вовсе не настаиваю на машинке, женщины в ту пору были искусными рукодельницами, шили просто изумительно. Куда там машинке!
– А может, это произведение её матушки! – оживилась Кристина, выдав свежую версию. – И она так бережно хранила её в память о покойной маман.
Что ж, версия неплохая, тогда понятны и забота о подушечке, и желание сохранить даже обрывки и остатки материалов, из которых матушка её мастерила. И прекрасное состояние самой подушки, её не использовали в домашнем хозяйстве, она сохранялась как память.
И в самом деле подушечка выглядела как новенькая. Отнимая её друг у дружки, мы с сестрой никак не могли на неё наглядеться, что-то заставляло нас снова и снова её рассматривать. Мягонькая и эластичная, но пополам не перегнешь. Ракушечки по краям поблескивали таинственно.
– И в самом деле ею не пользовались по назначению, – задумчиво произнесла Кристина. – Совсем не выцвела от времени, значит, хранилась где-то в шкафу. И никаких дырочек от иголок и булавок. Никаких следов!
– И все-таки Антося могла сшить игольницу сама, а поскольку получилось прекрасное изделие, считалось, что является частью приданого невесты. А потом, в замужестве, больше ничего не шила. Детей у них с Мартином не было, пеленочки и распашоночки отпадали… Нет, тогда зачем сохранять ошметки? И почему именно в саквояжике бывшего жениха?
– Да, непонятно. И странно. Такие вещи обычно держат в рабочей шкатулке с нитками. Разве что подушечку смастерил сам бывший жених, этим и объясняется наличие ошметков в его сумке.
– О, новая версия!
Я вновь принялась вертеть в руках изделие, которое правильнее было бы назвать подушкой, а никак не подушечкой. При необходимости на такой и переспать можно. Правда, мешали бы ракушки, острые, как пить дать, вопьются в ухо.
Я никак не могла ухватить мысли, промелькнувшей в мозгу и скрывшейся, прежде чем я успела сообразить, с какими ассоциациями она связана. Саквояжик и подушечка, подушечка и саквояжик… Ведь не будь ошметков от подушечки в саквояжике, я бы давно отложила её в сторону, не стала бы напрягать мой бедный ум.
Кристина ни с того ни с сего вдруг сказала:
– Подушечка являлась предметом особой заботы Антоси… Над этой подушечкой Антося тряслась, словно над золотом… В саквояжик спрятала остатки материалов… Перед смертью ни в чем не призналась, но ведь, наверное, думала, раз так поступала?
И я решилась.
– Даже если это память о матушке или первой любви, делать нечего – распорем! Только как можно осторожнее…
– А почему осторожно?
– Ведь это же собственность Кацперских, не наша. Могла бы сообразить сама! И к тому же памятник старины, без малого сто лет, уважать надо, а не изничтожать семейные реликвии Кацперских. Распорем так, чтобы потом можно было незаметно зашить.
– Незаметно! – простонала Крыська. – Куда нам до их мастерства! Я тоже было подумала распотрошить, да как вспомнила, что потом придется приводить в порядок, – сразу расхотелось.
– Спокойно! Завтра раздобудем красную нитку и аккуратненько зашьем. Скажем – так и было. Как бы это поаккуратнее…
– В таком случае – сбоку, – посоветовала Кристина. – Вот тут, где ракушки. Даже самый твой топорный шов прикроют, авось сойдет.
– Почему именно мой? – взвилась я.
– Не я же буду зашивать, – отрезала Кристина. – Тогда никакие ракушки не спасут. Чем бы таким, острым?
На чердаке ничего острого не нашлось, пришлось спуститься в свою комнату за маникюрными ножничками. Вернулась на чердак и осторожно принялась разрезать красный бархат, стараясь не задеть ниток, которыми были пришиты ракушки. Поскольку подушечка была круглой, то я не успела проехаться и по трети окружности, как из неё полезли губка и конский волос. Крыська дышала мне в плечо и тыкалась носом в руки, мешая работать. Ее тоже удивило то, что губка была затолкана в подушечку не целиком, а мелкими кусочками.
– Вот странно! – вслух удивилась сестра. – Ведь легче было бы обшить бархатом целый кусок губки.
И, не выдержав, бесцеремонно выхватила у меня недорезанный исторический экспонат, сунула в него пальцы и замерла.
– Господи Иисусе! – только и сумела прошептать она.
Оттолкнув сестру, я сама запустила пальцы внутрь подушечки. Нащупала что-то твердое и извлекла наружу. Что-то твердое оказалось завернутым в кусочек тончайшего шелка. Шелк соскользнул и…
И у нас перехватило дыхание.
Чудовищных размеров алмаз сиял, искрился и переливался в свете слабой электрической лампочки, которая сразу ещё больше потускнела. Он был умопомрачительным! Два соединенных вместе, совершенно одинаковых куриных яйца идеальной формы, полыхающие в месте соединения живым огнем, сверкали так, что глазам было больно. Безупречная чистота, безукоризненная форма, ошеломляющий блеск.
Не скоро мы пришли в себя.
– Беру обратно все нехорошие слова, которыми я его обзывала! – охрипшим от волнения голосом торжественно произнесла Кристина. – Ни в жизнь бы не поверила, что такое может быть на свете!
Почувствовав, что ко мне возвратилась способность говорить, я высказала ту же мысль другими словами – значит, мы испытывали одинаковые чувства:
– Не будь он настоящим, непременно бы решила – поддельный!
Вздрогнув, Крыська бросила на меня всполошенный взгляд, схватила сверкающую глыбу и, осмотревшись, устремилась к старому шкафу, в дверце которого ещё сохранился кусок стекла. С силой проехалась по стеклу алмазом.
Глубокая царапина подтвердила – алмаз настоящий.
Сразу воспрянув духом, Крыська повернулась ко мне. Ее глаза сияли не хуже алмаза.
– Сейчас я стану рассуждать логично, а ты не смей мне мешать! Пыль на данном чердаке ясно свидетельствует… нет, будем точны, свидетельствовала о том… нет, пыль – доказательство того, что камню не меньше пятидесяти. Нога человеческая за полвека не ступала на сей чердак, и рука человеческая не могла сюда ничего подбросить. Подбросила, а потом опять покрыла толстенным слоем пыли? Такие штучки отпадают. А пятьдесят лет назад не было материала тверже алмаза и не умели его искусственно производить. Теперь, в эру космических путешествий, не стану столь же категорически утверждать, но сдается мне, алмаз по-прежнему побивает все рекорды…
Я предложила ещё один тест на подлинность алмаза:
– Можно бросить его в огонь, посмотрим, превратится ли в уголь.
– Сейчас же сплюнь через левое плечо, не хватает еще, чтобы тут вспыхнул пожар! Не забывай – мы на чердаке. Не сбивай меня, я продолжаю рассуждать. Значит, он настоящий, раз режет стекло. Кстати, стекло тоже настоящее, полвека назад ещё не было плексигласа.
– Ладно, ты меня успокоила. Пошли к себе, там побольше света…
– …и в случае пожара выскочить легче. Со второго этажа я уж рискну выпрыгнуть в окно.
– А кроме того, по пути сюда меня как что вдруг толкнуло, и я купила бутылочку Chateau Neuf du Pape. Красного.
Кристина явно растрогалась.
– О, кажется, первый раз в жизни совершенно искренне поверила, что ты не такая глупая, какой кажешься…
С чердака мы спустились спокойно. Не приплясывали, не испускали диких криков восторга, не лишились от счастья рассудка и не принялись будить весь дом. Думаю, лишь потому, что находка нас порядком-таки оглушила. Мы знали, что где-то когда-то существовал наш фамильный алмаз, даже питали слабую надежду его отыскать и, пожалуй, могли в конце концов предположить, что найдем. Но когда воочию узрели алмаз, он нас просто ошеломил. Да и любого бы потрясли размер и идеальная чистота этой сверкающей громадины. Даже в кинофильме «Сокровища царя Соломона» показывали алмаз поменьше нашего, даже «Кохинор» в подметки не годился нашему, хотя огранен был получше.
Мы уселись в кресла с бокалами в руках. На столе стояла откупоренная бутылка благородного вина. И лежал, ослепительно сияя, Великий Алмаз. Мы забыли о вине, будучи не в силах отвести глаз от этого сияния.
– Кажется, то, что там, в середке, просто огнем горит, и есть изъян, – не очень уверенно предположила Кристина. – И если пилить на две части, то аккурат в этом месте.
– Ну, не знаю! – возразила я. – Разделим его на две части, и он сразу утратит половину своей привлекательности. И вообще, это варварство – такую красоту рушить!
– Точно, варварство! Наверняка варварство. Но ведь по-другому камень не поделишь.
– Ладно, поделим, и что дальше? Ты продашь свой кусок?
– Да ты что! Ведь обе половинки идентичны, и ценность его как раз в том и заключается, что состоит из двух совершенно одинаковых половинок. Уверена, второго такого на свете нет. И никогда не было! Нет, одна я бы продавать не стала.
– Значит, если бы решилась продать, то обязательно вместе? Чтобы покупатель офонарел, увидев две одинаковые уникальные глыбы?
– Вот именно. А для этого необязательно камень разделять на две части. Продавать – так целый. Наверняка это выгоднее всего.
Какое-то время я раздумывала над выгодой, а потом заявила честно и твердо.
– Нет. Мне жалко.
– Мне тоже жалко, – как эхо отозвалась сестра.
Мы все ещё были ошеломлены и не очень хорошо соображали, но до сознания уже смутно добиралась потрясающая правда: мы нашли Великий Алмаз, самый большой алмаз мира, который к тому же законно являлся нашей фамильной собственностью и теперь по наследству достался нам. Был наш! И мы могли это доказать с помощью официальных документов.
– Ущипни меня, – попросила Крыська, поставив на стол бокал с недопитым вином. – Уж не снится ли мне сон?
– Не люблю я щипаться. Не выношу и даже тебя не стану щипать. Хочешь, уколю?
– Ну так уколи.
Сделала это я с помощью штопора, благо оказался под рукой. Крыська дернулась.
– Почувствовала! А ты уж не могла поосторожнее, обрадовалась! Значит, я не сплю. И алмаз в самом деле есть?
– Есть. Можешь пощупать, – великодушно предложила я.
Крыська воспользовалась разрешением. Схватила алмаз, ощупала его, подбросила и поймала, потом даже полизала. Трудно поверить, что это правда. Отыскали фамильное сокровище, и это в наше-то время! И в собственном доме, можно сказать! И как раз тогда, когда оно нам было просто жизненно необходимо!
– А теперь ты! – попросила я сестру, отобрав у неё алмаз. – Уколи меня, мне тоже не верится.
– С превеликим удовольствием!
Крыська охотно оказала мне эту услугу. Боюсь, дырку в бедре провертела до кости, зато я сразу почувствовала – нет, не сплю. И в голове как-то вдруг прояснилось.
– Травки.
– Холера! – услышала в ответ.
Однако пакет Крыська аккуратно спрятала в свою сумку.
Наконец мы опорожнили сундучок. Ни одного словечка об алмазе! Крыська в полном отчаянии принялась рыться в кучах бумаг, принесенных ею из большого сундука.
– Гляди-ка, Иоаська! – оживилась она. – Наконец-то письма Кацперских. От и до… И наши тоже. О, как раз те годы, которые нужнее всего!
А я-то собралась передохнуть. С тяжким вздохом взялась за работу, но не успела ничего стоящего разыскать, как пришла Эльжуня.
– Я, конечно, молчу! – веско заявила эта энергичная женщина. – Сижу тихо, не мешаю, с обедом не навязываюсь. Но ужин-то вы у меня съедите как миленькие! И не здесь, не на полу же есть, так что извольте спуститься в столовую. О боже, сколько тут бумаг! И все надо прочесть?
– Надо! – печально подтвердила Кристина. – Эльжуня, вы как раз вовремя появились, не знаю, как Иоаська, а я как волк голодна. Пошли скорее!
Ужин, как всегда, затянулся, и к прерванной работе мы вернулись за полночь. А полезная переписка отыскалась и ещё позже. На неё наткнулась сестра, потому что я опять застряла на каком-то историческом описании, оторваться от которого было выше моих сил.
– Вот она! – шепотом, чтобы не разбудить всех в доме, заорала Крыська. – Антуанетта! Наконец что-то о ней!
Я отмахнулась от сестры.
– Да погоди ты! Мне попались дневники Флориана Кацперского. Чудо! Это надо переписать. Вот, гляди, истории, рассказанные старой ключницей. О том, как молодой граф де Нуармон наделал долгов и отправился в Индию на войну, а его долги выплачивала сестра, маркиза д'Эльбекю, и какие возникли сложности…
Вырвав у меня из рук изящно переплетенную тетрадь, Крыська безо всякого почтения отшвырнула её в сторону и, размахивая у меня под носом листками бумаги, яростно зашипела:
– О маркграфине мы уже читали, не отвлекайся, идиотка! Вот письмо Мартина родителям, отправленное из Кале. Он помчался вслед за пани Юстиной, та махнула в Англию, а он бросил якорь у мадемуазель Антуанетты. Вон из той кучки письмо, может, там и ещё есть.
– Тогда зачем ты развалила кучку? Сама идиотка! Они наверняка были сложены по порядку, а ты все перепутала. И слезь с моей ноги! Убери ногу, кому говорю!
– А куда мне её деть? Вокруг шеи замотать? Тут ногу поставить некуда, все письмами завалено. Ну читай же скорее!
Нет, я не стала торопиться, читала внимательно, вдумчиво, ведь именно сведений о мадемуазель Антуанетте нам так не хватало. Очень кстати, что вот в этой кучке обнаружилась переписка как раз того периода, когда Антуанетта появилась на горизонте. Именно переписка, а не односторонняя корреспонденция.
– Как хорошо, что в этой семье испокон веков ценили написанное слово! – торжественно заявила Кристина. – Смотри, Мартин получал письма в Кале, Париже, Нуармоне и все их заботливо сохранил, не растерял, не выбросил, а привез обратно в Польшу, в родительский дом. Ведь не сами же они сюда прибежали?
– Не сами, – подтвердила я. – Оба брата так поступали. Взять хотя бы вот этот дневник Флорека, который ты так непочтительно отшвырнула. Не сомневаюсь, мы непременно найдем и письма, которые ему слали отсюда… Ага, вот как раз письмо от сестры, ответ на одно из его писем.
– Езус-Мария, что за марки! – схватилась за голову Крыська. – И я только теперь это обнаружила?!
– И хорошо, что только теперь. Марками займешься потом. Не отвлекайся!
Часа через два мы рассортировали драгоценные письма рода Кацперских и уложили в хронологическом порядке. Только потом принялись читать. Ах, какое это было увлекательное чтение! Не заметили, как минула ночь, как наступило утро.
От случайных и сухих упоминаний о мадемуазель Антуанетте Мартинек быстро перешел к похвалам девушке и восторгам. Как и следовало ожидать, вскоре последовала просьба к родителям дать свое родительское благословение на брак с этим чудом природы. Письма Мартинека мы читали вперемежку с письмами его старшего брата Флориана. Тот поначалу отмалчивался, а потом принялся высказывать предположения, что его братишка не иначе как спятил. Проблему разрешила ясновельможная паненка Юстина, авторитетно подтвердив высокие моральные и прочие качества француженки и полностью одобрив предстоящий марьяж. Очень понравились нам письма сестер Мартина и Флорека, девиц хоть и крестьянских, но образованных. В их письмах почти не встречались орфографические ошибки.
Итак, в одну сторону летели ироничные письма Кацперских дев, а им в ответ Мартинек всячески превозносил свою невесту, особенно напирая на её хозяйственность. Уж такая она мастерица, вон, даже смастерила потрясающую подушечку для иголок – глаз не оторвешь. И с таким вкусом её отделала ракушечками, такой красивый бархат выбрала – просто нет слов!
Видимо, не так уж много изделий смастерила собственноручно прекрасная Антуанетта, потому как о подушечке для иголок Мартин писал неоднократно, что дало повод сестрам деликатно поиздеваться над влюбленным братцем. «Теперь, любезный братец, – писали девы Кацперские, – отпадет потребность в портном, женушка-искусница станет тебя обшивать. Это какая же экономия в хозяйстве!» А вот письмо Флорека, написанное уже позже, когда братец Мартин привез молодую супругу в замок Нуармон: «…а на игольницу из красного бархата Антуанетта не надышится и трясется над ней, словно та золотая…» – Чего это они так расписывают несчастную подушку для иголок? – недоумевала Кристина. – Прямо помешались на ней.
– Из-за того, наверное, что девушка она была бедная, приданого не имела, вот и подчеркивали всячески её хозяйственные способности.
– Возможно. Старики Кацперские небось по-крестьянски на какое-то приданое рассчитывали, но в письмах нигде не жалуются.
Тут я вспомнила о главном.
– Погоди, ведь по нашим предположениям алмаз в это время у Антуанетты уже мог быть. Интересно, куда она его дела? Оставила в Кале или привезла в Нуармон?
– Если обнаружила, то обязательно захватила с собой, – была уверена Кристина.
– А если не обнаружила? Он мог так и остаться в проклятом саквояже жениха, бывшего жениха. А брошенная невеста увлеклась новым поклонником, нашим Мартинеком, в саквояжик могла и не заглянуть. Не знала, что алмаз оказался в её распоряжении. Ведь недаром же Хьюстон так упорно разыскивает желтый саквояжик!
– Логично, – немного подумав, согласилась Кристина. – Могло получиться и так: заглянула в желтую сумку только перед самым отъездом в Польшу, обнаружила в ней сокровище, забрала с собой и спрятала уже где-то здесь. А перед кончиной не успела никому сказать.
– Перед кончиной, как ты выразилась, уж непременно бы хоть кому-нибудь призналась.
– Необязательно. Во-первых, может, не было у неё такого доверенного лица. А во-вторых, откуда человеку знать, что наступает эта самая кончина? Всегда ведь надеется, что ещё не время…
– В таком случае перед нами открывается роскошная перспектива: перекопать весь чердак, не ограничиваясь одной корреспонденцией.
– Будь я законченной свиньей… – ехидно начала Крыська и многозначительно замолчала.
– Ну!
– Я предоставила бы моей сестре одной рыться на чердаке. Плевать мне на алмаз, марок вполне хватит на лабораторию для Анджея.
– Марки являются составной частью общей наследственной массы, – не менее ядовито заметила я. – Не говоря уже о тех, что наклеены на конвертах с перепиской Кацперских. Переписка принадлежит Кацперским, значит, ограбишь их. А на прочие я имею такие же права, так что придется поделиться со мной.
– Холера! Придется, видно, искать эту дрянь.
* * *
Итак, к утру мы смогли просмотреть всю обнаруженную корреспонденцию, хотя так хотелось прочитать её не торопясь, с чувством и толком. И все равно запомнилось, что панич Пясецкий упал в колодец, но угодил в ведро и его, панича, извлекли живым. А норовистая кобылка Розалинда вбежала по лестнице в парадную гостиную Млынарских, по дороге сбросив барона Лестке, – врубился, балбес, в притолоку и перебил севрский фарфор. А панну Ясиньскую по ошибке заперли в гардеробной вместе с паном Здиховским, и теперь неизвестно, что делать, ибо последний женат и ожидает потомка. А сколько пришлось напереживаться, когда в последний момент выяснилось, что из двух дюжин яиц половина – болтуны или тухлые, куры же по зимнему времени неслись плохо и очень важный прием оказался под угрозой срыва. Повар графьев Залесских по всему саду гонялся с кухонным ножом за паничем Ястшембским, потому как шаловливый панич шутки ради взял да и встряхнул суфле, что готовилось на званый вечер. Потрясающее чтение! Подумалось: даже если и не найдем алмаз, стоило покопаться в старье уже ради одного удовольствия.– Ну как, поспим немного? Глаза сами закрываются! – заявила сестра. – И честно предупреждаю: если меня с работы погонят, пойду в содержанки к твоему Павлу, неважно, под видом тебя или себя. А там пусть себе удивляется и не понимает сколько ему угодно.
– Да, придется, видно, дать тебе отдых. А отпроситься с работы не удалось?
– Нет, пришлось брать справку, что больна.
– Чем? – с невольным интересом спросила я.
– Пищевое отравление. Пойди докажи, что нет! Если надо, могу хоть целый день просидеть в сортире. Запасусь интересным чтением и просижу.
– Ладно, поспим немного. Эльжуня все равно разбудит на завтрак.
* * *
На пятый день две трети чердака были приведены в образцовый порядок. Сжав зубы, мы с сестрой так налегли на работу, словно кто платил нам поденно золотыми долларами. И проделали её с величайшей тщательностью. Не обошли ни одного предмета, превышающего размерами спичечный коробок. Ничего не упустили. Отломанные мебельные ножки и ручки, а также прочие куски дерева рассматривали сквозь лупу, поскольку было логичным предположить, что если Антуанетта и нашла похищенный бывшим женихом алмаз, то укрыла его там, где прожила большую часть жизни. А если не так… ну что ж, все наши каторжные труды – псу под хвост. Крыська полетит вслед за Анджеем на Тибет, а я быстренько разведусь с Павлом, потому как моя душа не вынесет финансовой зависимости от него.Итак, осталось нам обработать одну треть чердака. И тут я услышала исполненный надежды Крыськин возглас:
– О! Шляпная коробка! Может, ещё какой шедевр обнаружится?
Я бросилась к сестре, тоже преисполнившись надеждами. Ведь так долго нам не попадалось ничего интересного!
Старинная шляпная коробка была густо оплетена бечевкой. Последняя оказалась вся в узелках, Крыська тщетно пыталась их развязать и, потеряв терпение, прибегла к помощи перочинного ножа. Вот, наконец, отброшена крышка. Затаив дыхание, я глядела из-за плеча сестры на содержимое картонки. В картонке оказались очень красивые вещи. Шелковый веер, расписанный от руки, в прекрасном состоянии. Очень красивые бусы из морских раковинок, тоже хорошо сохранившиеся. Две пары длинных бальных перчаток, украшенный жемчужинами гребень и красная бархатная подушечка для иголок и булавок, отделанная по краям ракушечками. А шляпы никакой не было.
Кристина ухватилась за веер и принялась его раскладывать, я же взяла в одну руку игольник, во вторую – ракушечные бусы. Где-то я уже такие видела…
– Слушай, не в них ли Антуанетта изображена на портрете? – вдруг вспомнила я.
– Точно, в них, – подтвердила Крыська, помахав сначала веером на себя, а потом и на меня. – И сомневаться нечего! А вот и знаменитая подушечка, о которой столько раз упоминали Кацперские в письмах. Ничего себе подушечка для иголок. О, да она размером с думку! Спать на такой можно.
И тут ещё какое-то смутное воспоминание промелькнуло в голове. Ну конечно же!
Я ткнула подушечку сестре под нос.
– Внимательно гляди, ни о чем тебе она не напоминает?
– Еще как напоминает! Ведь мы удивлялись, чего это о ней столько понаписано в корреспонденции Кацперских.
– И больше ни о чем она тебе не говорит? Вспомни, что мы обнаружили в злополучном саквояжике!
Веер замер в руке Кристины.
– О, лопнуть мне на этом месте, ты права!
Слава богу, склерозом мы пока не страдали и обе без труда припомнили обрывки вот такого же бархата и вот такие же ракушечки в выцветшем саквояжике помощника ювелира Шарля Трепона, незадачливого жениха мадемуазель Антуанетты. Значит, вот эту подушечку собственноручно изготовила француженка. А оставшиеся материалы неизвестно почему не выбросила, а заботливо собрала и сложила в сумку, принадлежавшую сбежавшему жениху, сумку же запрятала куда подальше. Зачем она так сделала? И имеет ли это обстоятельство вообще какое-то значение? Даже если девица действительно была чрезвычайно хозяйственной, как это всячески подчеркивал в письмах к родным её жених Мартинек Кацперский, то можно допустить, что из экономии приберегла лоскутки бархата (могут для заплаток пригодиться) и ракушки, в самом деле очень красивые и, возможно, привезенные из экзотических стран. Но на кой черт сохранять ошметки губки и конского волоса? Даже если бы подушечку потребовалось отремонтировать, внутрь можно запихать что угодно. Остаются сентиментальные чувства к экс-жениху. Сохранила на память?
Бусы перестали занимать мое внимание, я их бросила в картонку. Кристина отложила веер в сторону, вырвала у меня из рук бархатную подушечку и принялась её вертеть.
– Символ хозяйственности француженки Антоси, – пробормотала она, со вниманием рассматривая пузатенькое рукоделие. – А что ты думаешь по этому поводу?
– Ничего. В четыре часа утра я вообще не могу думать. Почему они так с ней носились? Почему она сама так её ценила? А вдруг это единственное законченное ею произведение ручной работы? Или на редкость удачное, другие были похуже…
Кристина принялась выдвигать свои версии:
– А может, возлюбленный, отдыхая, клал на эту подушечку уставшую голову? Разумеется, предварительно повытащив из неё иголки и булавки. Размер вполне подходящий… А вдруг…
Выхватив у Кристины подушечку, я принялась вертеть её в руках.
– Если бы не остатки материалов, из которых подушка сшита, её вполне можно принять за фабричную. Поразительно аккуратно сделана! Можно подумать – куплена в магазине. Наверное, шила на машинке, швейные машинки изобретены в конце прошлого века.
– Небось были страшно дорогие, не по карману Антуанетте.
– Кто её знает. А вот ракушки пришивала иголкой. Да я вовсе не настаиваю на машинке, женщины в ту пору были искусными рукодельницами, шили просто изумительно. Куда там машинке!
– А может, это произведение её матушки! – оживилась Кристина, выдав свежую версию. – И она так бережно хранила её в память о покойной маман.
Что ж, версия неплохая, тогда понятны и забота о подушечке, и желание сохранить даже обрывки и остатки материалов, из которых матушка её мастерила. И прекрасное состояние самой подушки, её не использовали в домашнем хозяйстве, она сохранялась как память.
И в самом деле подушечка выглядела как новенькая. Отнимая её друг у дружки, мы с сестрой никак не могли на неё наглядеться, что-то заставляло нас снова и снова её рассматривать. Мягонькая и эластичная, но пополам не перегнешь. Ракушечки по краям поблескивали таинственно.
– И в самом деле ею не пользовались по назначению, – задумчиво произнесла Кристина. – Совсем не выцвела от времени, значит, хранилась где-то в шкафу. И никаких дырочек от иголок и булавок. Никаких следов!
– И все-таки Антося могла сшить игольницу сама, а поскольку получилось прекрасное изделие, считалось, что является частью приданого невесты. А потом, в замужестве, больше ничего не шила. Детей у них с Мартином не было, пеленочки и распашоночки отпадали… Нет, тогда зачем сохранять ошметки? И почему именно в саквояжике бывшего жениха?
– Да, непонятно. И странно. Такие вещи обычно держат в рабочей шкатулке с нитками. Разве что подушечку смастерил сам бывший жених, этим и объясняется наличие ошметков в его сумке.
– О, новая версия!
Я вновь принялась вертеть в руках изделие, которое правильнее было бы назвать подушкой, а никак не подушечкой. При необходимости на такой и переспать можно. Правда, мешали бы ракушки, острые, как пить дать, вопьются в ухо.
Я никак не могла ухватить мысли, промелькнувшей в мозгу и скрывшейся, прежде чем я успела сообразить, с какими ассоциациями она связана. Саквояжик и подушечка, подушечка и саквояжик… Ведь не будь ошметков от подушечки в саквояжике, я бы давно отложила её в сторону, не стала бы напрягать мой бедный ум.
Кристина ни с того ни с сего вдруг сказала:
– Подушечка являлась предметом особой заботы Антоси… Над этой подушечкой Антося тряслась, словно над золотом… В саквояжик спрятала остатки материалов… Перед смертью ни в чем не призналась, но ведь, наверное, думала, раз так поступала?
И я решилась.
– Даже если это память о матушке или первой любви, делать нечего – распорем! Только как можно осторожнее…
– А почему осторожно?
– Ведь это же собственность Кацперских, не наша. Могла бы сообразить сама! И к тому же памятник старины, без малого сто лет, уважать надо, а не изничтожать семейные реликвии Кацперских. Распорем так, чтобы потом можно было незаметно зашить.
– Незаметно! – простонала Крыська. – Куда нам до их мастерства! Я тоже было подумала распотрошить, да как вспомнила, что потом придется приводить в порядок, – сразу расхотелось.
– Спокойно! Завтра раздобудем красную нитку и аккуратненько зашьем. Скажем – так и было. Как бы это поаккуратнее…
– В таком случае – сбоку, – посоветовала Кристина. – Вот тут, где ракушки. Даже самый твой топорный шов прикроют, авось сойдет.
– Почему именно мой? – взвилась я.
– Не я же буду зашивать, – отрезала Кристина. – Тогда никакие ракушки не спасут. Чем бы таким, острым?
На чердаке ничего острого не нашлось, пришлось спуститься в свою комнату за маникюрными ножничками. Вернулась на чердак и осторожно принялась разрезать красный бархат, стараясь не задеть ниток, которыми были пришиты ракушки. Поскольку подушечка была круглой, то я не успела проехаться и по трети окружности, как из неё полезли губка и конский волос. Крыська дышала мне в плечо и тыкалась носом в руки, мешая работать. Ее тоже удивило то, что губка была затолкана в подушечку не целиком, а мелкими кусочками.
– Вот странно! – вслух удивилась сестра. – Ведь легче было бы обшить бархатом целый кусок губки.
И, не выдержав, бесцеремонно выхватила у меня недорезанный исторический экспонат, сунула в него пальцы и замерла.
– Господи Иисусе! – только и сумела прошептать она.
Оттолкнув сестру, я сама запустила пальцы внутрь подушечки. Нащупала что-то твердое и извлекла наружу. Что-то твердое оказалось завернутым в кусочек тончайшего шелка. Шелк соскользнул и…
И у нас перехватило дыхание.
Чудовищных размеров алмаз сиял, искрился и переливался в свете слабой электрической лампочки, которая сразу ещё больше потускнела. Он был умопомрачительным! Два соединенных вместе, совершенно одинаковых куриных яйца идеальной формы, полыхающие в месте соединения живым огнем, сверкали так, что глазам было больно. Безупречная чистота, безукоризненная форма, ошеломляющий блеск.
Не скоро мы пришли в себя.
– Беру обратно все нехорошие слова, которыми я его обзывала! – охрипшим от волнения голосом торжественно произнесла Кристина. – Ни в жизнь бы не поверила, что такое может быть на свете!
Почувствовав, что ко мне возвратилась способность говорить, я высказала ту же мысль другими словами – значит, мы испытывали одинаковые чувства:
– Не будь он настоящим, непременно бы решила – поддельный!
Вздрогнув, Крыська бросила на меня всполошенный взгляд, схватила сверкающую глыбу и, осмотревшись, устремилась к старому шкафу, в дверце которого ещё сохранился кусок стекла. С силой проехалась по стеклу алмазом.
Глубокая царапина подтвердила – алмаз настоящий.
Сразу воспрянув духом, Крыська повернулась ко мне. Ее глаза сияли не хуже алмаза.
– Сейчас я стану рассуждать логично, а ты не смей мне мешать! Пыль на данном чердаке ясно свидетельствует… нет, будем точны, свидетельствовала о том… нет, пыль – доказательство того, что камню не меньше пятидесяти. Нога человеческая за полвека не ступала на сей чердак, и рука человеческая не могла сюда ничего подбросить. Подбросила, а потом опять покрыла толстенным слоем пыли? Такие штучки отпадают. А пятьдесят лет назад не было материала тверже алмаза и не умели его искусственно производить. Теперь, в эру космических путешествий, не стану столь же категорически утверждать, но сдается мне, алмаз по-прежнему побивает все рекорды…
Я предложила ещё один тест на подлинность алмаза:
– Можно бросить его в огонь, посмотрим, превратится ли в уголь.
– Сейчас же сплюнь через левое плечо, не хватает еще, чтобы тут вспыхнул пожар! Не забывай – мы на чердаке. Не сбивай меня, я продолжаю рассуждать. Значит, он настоящий, раз режет стекло. Кстати, стекло тоже настоящее, полвека назад ещё не было плексигласа.
– Ладно, ты меня успокоила. Пошли к себе, там побольше света…
– …и в случае пожара выскочить легче. Со второго этажа я уж рискну выпрыгнуть в окно.
– А кроме того, по пути сюда меня как что вдруг толкнуло, и я купила бутылочку Chateau Neuf du Pape. Красного.
Кристина явно растрогалась.
– О, кажется, первый раз в жизни совершенно искренне поверила, что ты не такая глупая, какой кажешься…
С чердака мы спустились спокойно. Не приплясывали, не испускали диких криков восторга, не лишились от счастья рассудка и не принялись будить весь дом. Думаю, лишь потому, что находка нас порядком-таки оглушила. Мы знали, что где-то когда-то существовал наш фамильный алмаз, даже питали слабую надежду его отыскать и, пожалуй, могли в конце концов предположить, что найдем. Но когда воочию узрели алмаз, он нас просто ошеломил. Да и любого бы потрясли размер и идеальная чистота этой сверкающей громадины. Даже в кинофильме «Сокровища царя Соломона» показывали алмаз поменьше нашего, даже «Кохинор» в подметки не годился нашему, хотя огранен был получше.
Мы уселись в кресла с бокалами в руках. На столе стояла откупоренная бутылка благородного вина. И лежал, ослепительно сияя, Великий Алмаз. Мы забыли о вине, будучи не в силах отвести глаз от этого сияния.
– Кажется, то, что там, в середке, просто огнем горит, и есть изъян, – не очень уверенно предположила Кристина. – И если пилить на две части, то аккурат в этом месте.
– Ну, не знаю! – возразила я. – Разделим его на две части, и он сразу утратит половину своей привлекательности. И вообще, это варварство – такую красоту рушить!
– Точно, варварство! Наверняка варварство. Но ведь по-другому камень не поделишь.
– Ладно, поделим, и что дальше? Ты продашь свой кусок?
– Да ты что! Ведь обе половинки идентичны, и ценность его как раз в том и заключается, что состоит из двух совершенно одинаковых половинок. Уверена, второго такого на свете нет. И никогда не было! Нет, одна я бы продавать не стала.
– Значит, если бы решилась продать, то обязательно вместе? Чтобы покупатель офонарел, увидев две одинаковые уникальные глыбы?
– Вот именно. А для этого необязательно камень разделять на две части. Продавать – так целый. Наверняка это выгоднее всего.
Какое-то время я раздумывала над выгодой, а потом заявила честно и твердо.
– Нет. Мне жалко.
– Мне тоже жалко, – как эхо отозвалась сестра.
Мы все ещё были ошеломлены и не очень хорошо соображали, но до сознания уже смутно добиралась потрясающая правда: мы нашли Великий Алмаз, самый большой алмаз мира, который к тому же законно являлся нашей фамильной собственностью и теперь по наследству достался нам. Был наш! И мы могли это доказать с помощью официальных документов.
– Ущипни меня, – попросила Крыська, поставив на стол бокал с недопитым вином. – Уж не снится ли мне сон?
– Не люблю я щипаться. Не выношу и даже тебя не стану щипать. Хочешь, уколю?
– Ну так уколи.
Сделала это я с помощью штопора, благо оказался под рукой. Крыська дернулась.
– Почувствовала! А ты уж не могла поосторожнее, обрадовалась! Значит, я не сплю. И алмаз в самом деле есть?
– Есть. Можешь пощупать, – великодушно предложила я.
Крыська воспользовалась разрешением. Схватила алмаз, ощупала его, подбросила и поймала, потом даже полизала. Трудно поверить, что это правда. Отыскали фамильное сокровище, и это в наше-то время! И в собственном доме, можно сказать! И как раз тогда, когда оно нам было просто жизненно необходимо!
– А теперь ты! – попросила я сестру, отобрав у неё алмаз. – Уколи меня, мне тоже не верится.
– С превеликим удовольствием!
Крыська охотно оказала мне эту услугу. Боюсь, дырку в бедре провертела до кости, зато я сразу почувствовала – нет, не сплю. И в голове как-то вдруг прояснилось.