Страница:
- Как вы красивы! - громко сказал мне этот кровавый пес.
- Это весна пришла! - смело бросила я ему в лицо.
5. Джеймс О'Брайен (далее - О'Брайен) - о том же
-----------------------------------------------
На меня много и по-разному клеветали. Меня называли несдержанным, честолюбивым, циничным, но никто ни разу не сказал, что я труслив или глуп. На самом деле всеми своими успехами и неудачами я обязан двум качествам: мужеству и хладнокровию. И теперь, когда я уже больше полутора десятков лет как оттеснен от власти - мавр сделал свое дело, мавр может уйти, - я, как и прежде, могу признать: мне не о чем сожалеть!
Я родился в обычной английской семье {Согласно некоторым источникам, О'Брайен был незаконным сыном лорда и служанки. Свою фамилию он получил от приемного отца, рабочего-ирландца. При старом режиме его карьеру тормозило незаконное происхождение; во времена Старшего Брата он подвергался дискриминации из-за своей ирландской фамилии: когда он начинал политическую деятельность, ему пришлось приложить много усилий, чтобы снять с себя подозрение в "католицизме", и в конце концов это ему удалось. - Примеч. историка.}. Мой отец принимал участие в борьбе еще до Великой революции 1960 года, но не дожил до победы. Несмотря на серьезное сердечное заболевание, он не раз проводил по нескольку дней в тюрьмах старого режима. Наш дом часто подвергали обыску, и я испытал на себе преследования со стороны Королевской полиции Великобритании. У моей матери, оставшейся вдовой, не было средств на мою учебу, так что о высшем образовании я не мог и мечтать. С ранней молодости меня сжигала глубокая ненависть к любой разновидности угнетения и унижения. Это привело меня в ряды революционного движения, где я долго подыскивал для себя самую подходящую сферу деятельности. Так в 1965 году я стал офицером полиции мыслей, или, как ее презрительно называют теперь, тайной полиции.
Да, я стал сотрудником тайной полиции. Занимая все более и более высокие посты, я все чаще убеждался, что люди, которых я допрашивал, не обладают ни мужеством, ни умом, что они, наоборот, глупы до идиотизма и трусливы до обморока. В следовательских кабинетах полиции мыслей мне стало ясно, что всякий бесстрашный революционер способен на любую подлость, на любое предательство. В наших руках "великие теоретики" революции превращались в безобидных агнцев. И пусть никто не говорит, что это мы их морально калечили. Физическое воздействие, даже самое жестокое, может лишь вскрыть в подозреваемом те качества, которые ему уже присуши.
Каждый, кто сознается в преступлении, способен его совершить. Так что забудьте эти сказки!
Все это важно, ибо в 1985 году я испытал серьезное разочарование. Я понял, что трусость и глупость, которые, судя по всему, свойственны большинству людей, нередко могут охватывать целые государственные системы. Об этом свидетельствовала и история Движения за реформу, которое в конце концов привело страну к катастрофе.
Я не хотел бы, чтобы меня неправильно поняли. Реформы были необходимы! Но не для того, чтобы людям лучше жилось в нашем государстве, как утверждала в своих речах сентиментальная Джулия Миллер. Такую цель не может поставить перед собой ни один серьезный политик. Реформы были необходимы для того, чтобы лучше функционировало государство, ибо в конечном счете безопасность каждого отдельного гражданина может быть обеспечена только через безопасность государства. А для этого государство должно управляться сильной рукой. Конечно, в трудные времена государству следует проводить гибкую политику. Но и гибкость требует мужества и ума. В 1985 году ни того ни другого не хватило, и в результате при прорыве внешнего фронта пострадал и фронт внутренний.
Нельзя отрицать, что часть вины здесь лежит и на Старшем Брате. Он не должен был до такой степени пренебрегать вопросом преемственности власти. Кроме того, в последние годы жизни он все больше впадал в старческий маразм и не замечал, что все группировки, боровшиеся за право унаследовать его власть, едины лишь в одном - в надежде на его скорую смерть. И когда это случилось, начался великий дележ.
Противостояли друг другу две группы: так называемые алюминисты и клочкисты. Алюминисты, которых возглавляла Старшая Сестра - вдова нашего покойного вождя, требовали скорейшего перевооружения, прежде всего авиации, чтобы в кратчайшие сроки возобновить боевые действия против нашего противника - Евразии. Клочкисты, напротив, считали (и вполне справедливо), что восстановление нашей разгромленной авиации займет не меньше года. Потребуется, кроме того, вдвое уменьшить нормы выдачи продуктов, и в результате страна окажется полностью во власти нынешнего союзника - Остазии, которая ничуть не лучше нынешнего противника - Евразии. Поэтому фракция клочкистов предлагала любой ценой подписать с Евразией мирный договор ("клочок бумаги"). Поскольку в это время в Евразии шли забастовки, представлялось вполне вероятным, что наше предложение о перемирии будет принято.
В борьбе, разгоревшейся между этими фракциями, полиция мыслей и лично я на первых порах занимали нейтральную позицию. Однако когда выяснилось, что сторонники алюминистов в партии готовят переворот, направленный против клочкистов, я счел необходимым мобилизовать на противодействие этому плану внешнюю партию. Я подготовил свои предложения и представил их руководству ПМ.
Прежде всего, писал я, мы должны создать нечто вроде общественности, которая находилась бы, естественно, под нашим контролем. Если бы, например, существовала еженедельная газета, выражающая то, что в прежней Англии называли общественным мнением, то мы могли бы оказьшать давление на Старшую Сестру и ее окружение, и в первую очередь по важнейшему вопросу - о заключении мира. Таким путем мы могли бы привлечь к новой политической линии и внешнюю партию. Это представлялось мне нелегкой задачей, так как после десятилетий пропаганды люди были превращены в обезумевших фанатиков.
Но кто конкретно должен делать эту газету? Об умеренных из внутренней партии не могло быть и речи: они не согласились бы на руководство со стороны полиции мыслей. Сама полиция мыслей тоже не могла принять прямое участие в издании: это вызвало бы протесты обеих фракций. Оставался единственный выход - формально отдать газету в руки внешней партии.
Возник важнейший вопрос - кто из членов партии должен непосредственно участвовать в этом рискованном предприятии? Ни тупой бюрократ, ни поэт-мечтатель для такой задачи не годились. Идеальной была бы группа умных, но не слишком независимых редакторов. С этой точки зрения стоило подумать о тех членах внешней партии, которые в свое время побывали в заключении, - мы многое о них знали, и они никак не могли бы выскользнуть из-под нашего влияния. Вот как случилось, что я пригласил к себе для беседы Уинстона Смита.
Смит проявил большую гибкость. Он обещал тесно сотрудничать с нами. В помощники ему я дал лингвиста и философа Сайма, экономиста Уайтерса, поэта Амплфорта и историка Парсонса. Все они недавно вышли из тюрьмы и были очень рады своему новому назначению.
Первый номер еженедельника вышел в начале марта. Внешне газета была похожа на все другие органы печати Океании: в ней были официальные сообщения, шахматные задачи и кроссворды. Но в первом же ее номере был один материал, который не мог бы появиться без моего прямого одобрения. Это было произведение хорошо известного поэта Дэвида Амплфорта "Плач океанийского солдата".
6. Дэвид Амплфорт. Плач океанийского солдата
-------------------------------------------
Погибли твои самолеты, твои прекрасные птицы
{В рукописи - "птицы нашей партии". - Примеч. историка.}
СТРАНА МОЯ
Что будет теперь, какая судьба тебя ждет
СТРАНА МОЯ
Подлый враг-евразиец одним ударом стер
СТРАНА МОЯ
Над Канарскими островами весь твой воздушный флот
СТРАНА МОЯ
Почему я все еще жив после такого удара
{В рукописи после этого следует: "Кто же несет вину за этот ужасный разгром - СТРАНА МОЯ".- Примеч. историка.}
СТРАНА МОЯ
Я бы тоже хотел погибнуть в волнах огня
СТРАНА МОЯ
Когда рвался металл и в море пылали обломки
СТРАНА МОЯ
Они были герои и вера жива но как тягостно горе
СТРАНА МОЯ
Что погибло уже не восстанет вновь
СТРАНА МОЯ
Будь я гениальный поэт, всю жизнь я б описывал их
СТРАНА МОЯ
Не надо мне говорить что затянется рана
СТРАНА МОЯ
Не надо мне говорить что будут еще победы
СТРАНА МОЯ
Не верьте тем кто вплетает алые пряди
в наш траур - СТРАНА МОЯ
Кто сегодня коварно вас утешает тот просто шпион
{В рукописи - "евразийский шпион". - Примеч. историка.}
СТРАНА МОЯ
О
О
О Увы - Океания - СТРАНА МОЯ
7. О'Брайен - о дискуссии по поводу стихотворения Дэвида Амплфорта
-----------------------------------------------------------------
Как мы предполагали и даже рассчитывали, стихотворение Амплфорта вызвало настоящую бурю. Секретариат Старшей Сестры потребовал, чтобы полиция мыслей немедленно арестовала всех, кто имел отношение к публикации стихотворения. Однако полиция мыслей впервые за всю историю Океании отказалась выполнить приказ внутренней партии. Наш полковник заявил, что в Океании существует конституция, согласно которой ни один гражданин не может быть арестован без санкции Государственной прокуратуры. Секретариат в гневе потребовал разъяснить, о какой конституции идет речь. "Я говорю об Основном законе 1965 года", - с невозмутимым спокойствием ответил полковник.
Этот благородный закон, принятый революционерами, как только они пришли к власти, не был отменен - он был просто забыт. Упомянутые в нем институты, в том числе и Государственная прокуратура, давно уже прекратили свое существование. Из этого следовало, что в Океании, по существу, невозможно было арестовать ни одного человека, потому что некому было дать на это законную санкцию. Правда, на протяжении двадцати лет, прошедших после 1965 года, в Океании, мягко говоря, время от времени все же кое-кого арестовывали. Однако благожелательный нейтралитет полиции мыслей объяснялся не просто нашей конституционной щепетильностью и не только тем, что мы сами были подлинными вдохновителями стихотворений Амплфорта, но и тем, что у нас были другие планы на этот счет. Мы собирались устроить публичную дискуссию по поводу этого стихотворения в кафе "Под каштаном". Дискуссия была назначена именно на тот понедельник, когда мы вместе с умеренными элементами в партии намеревались предпринять превентивные действия, чтобы помешать готовившемуся алюминистами перевороту.
А так как и среди сотрудников полиции мыслей было некоторое количество алюминистов, мы направили их в кафе переодетыми в штатское, чтобы присматривать за ходом дискуссии. Благодаря этому они не могли бы претендовать на то, чтобы разделить с нами честь предотвращения переворота, и на последующее продвижение по службе, зато могли принять участие в первом демократическом общественном действии за всю историю Океании.
Между прочим, полиция мыслей приняла необходимые меры предосторожности. Мы, естественно, не занимались организацией дискуссии сами. Мы даже не давали разрешения на ее проведение - мы просто ее не запретили. Участники оповещались только устно, и таким способом нам удалось собрать огромное количество народа.
8. Джулия о том же
-----------------
Те, кто со мной знаком, знают, что я не люблю громких слов. Но, вспоминая ту мартовскую дискуссию в кафе "Под каштаном", я должна сказать, что она имела историческое значение. Центральную тему дискуссии подсказало стихотворение Амплфорта. В нем нашла свое выражение тревога, охватившая членов партии при известии о военном поражении, - тревога вполне обоснованная. В то время многие считали, что поэт не должен писать грустных, а тем более пессимистических стихов. Пропаганда Старшего Брата превозносила Океанию как империю безоблачного счастья. Поэтому главный вопрос, поставленный на обсуждение - "можно ли разрешить поэту писать грустные стихи", - был совершенно новым и имел принципиальное значение.
В битком набитом кафе "Под каштаном" стоял густой дым от сигарет "Победа" - казалось, его можно резать ножом. На столах стояли бутылки джина "Победа", который поддерживал присутствующих в состоянии душевного подъема. Многие не смогли попасть в большой зал - они заполнили бильярдные, гардероб и даже кабинеты администрации, из открытых дверей неслось зловоние. Организаторы не рассчитывали на такое количество публики и не приготовили микрофонов. Поэтому даже ораторы, выражавшие умеренные взгляды, вынуждены были кричать истошным голосом, чтобы их могли услышать. В итоге дискуссия казалась гораздо более горячей, чем была на самом деле.
Организаторы заняли места за кольцевым баром в центре зала. Чтобы всем было их видно, они прохаживались внутри круга. Первым выступил Смит. Выйдя вперед, он начал:
- Мир непрост...
Эти слова были встречены бурей аплодисментов и впоследствии стали лозунгом Движения за реформу.
Смит сказал, что, хотя не с каждой строкой товарища Амплфорта лично он может согласиться, тем не менее он убежден, что это художественное произведение колоссального значения и в патриотичности его содержания нет никаких сомнений. Партия учит нас смотреть в лицо трудностям, рассуждал Смит. В истории государства могут складываться ситуации, которые можно назвать печальными или еще хуже - трагическими. Но мы не должны, подобно страусу, прятать головы в песок.
После Смита попросил слова человек по фамилии Огилви, который назвался сотрудником министерства изобилия, но на самом деле работал в полиции мыслей. Он сказал, что не разбирается в поэзии, но осуждает крайний нигилизм Амплфорта. Такой нигилизм совершенно чужд партии. Не случайным совпадением является то, продолжал он, что Амплфорт и ему подобные начертали на своих знаменах лозунги печали и пытаются пробудить пораженческие настроения именно в тот момент, когда судьба отечества требует обратного. "Такие стихи, прокричал Огилви, - не рождают героев, они рождают только военнопленных". Кроме того, добавил он, стихотворение никуда не годится и по чисто формальным причинам, потому что в нем нет рифм и полностью отсутствует традиционная для океанийской поэзии певучесть.
Человек, сказавший, что он работает на авиазаводе, потребовал исключить поэта из партии за измену родине. Это стихотворение, заявил он, не что иное, как удар в спину сражающимся воинам Океании. В этот момент явно хорошо срепетированный хор инженеров с авиазавода начал скандировать: "Прекрасна славная страна, печаль ей вовсе не нужна".
Это обвинение энергично отверг экономист Уайтерс. "Кто смеет утверждать, - возмущенно спросил он, - что автор таких классических произведений, как "Производство сахара" или "Упорно боритесь против общего врага - Евразии", способен изменить своей родине и принципам ангсоца? Даже стихотворение, которое сейчас подвергается критике, служит доказательством того, что поэт всей душой предан своей стране. Каждая его строчка кончается словами "Страна моя" - это лучше всяких рифм говорит о подлинной позиции автора. Печаль бывает разная. Есть люди, которые печальны против нас, и есть люди, которые печальны вместе с нами. Товарищ Амплфорт принадлежит к числу последних".
Но остроумнее всех выступил лингвист и философ Сайм. "Вы ошибаетесь, товарищ Огилви, - сказал он поучительным тоном, - так же, как ошибается этот стихийный хор (гром аплодисментов), если вы полагаете, что жизнь состоит только из радостей". В отличие от товарища Огилви он, Сайм, разбирается в поэзии и поэтому готов разъяснить некоторые технические нововведения автора. Стихотворение имеет нерифмованную структуру, построенную на параллелизмах. Автор почти не пользуется знаками препинания. Это формальное решение, может быть, и неудачно, но в действительности оно давным-давно завоевало себе право на существование в поэзии Старой Англии, особенно в произведениях прогрессивных поэтов. Стилисты последних десятилетий относились к этому нововведению, мягко говоря, неодобрительно. Но новое содержание - и это подчеркивал Старший Брат - требует новой формы. Новое содержание нужно не только поэзии, но и самой жизни. Трудности нужно разоблачать. "Скрывая катастрофу, вы усугубляете ее" - эти заключительные слова его речи стали крылатыми.
Даже историк Парсонс, робость и наивность которого были всем известны, смело выступил в защиту Амплфорта. "В действительности, - сказал он, поводом для печали может стать не только катастрофическое поражение". Ошеломленные слушатели замерли. "Наша замечательная жизнь, которая с каждым днем становится все лучше, к несчастью, тоже имеет свою темную сторону, и это может опечалить каждого верного партии гражданина Океании". Все, затаив дыхание, ждали, что он скажет дальше, и опасались, что в своем увлечении он зайдет слишком далеко. Но он не сказал ничего тактически неверного. "Возьмите, например, нехватку продуктов. Есть ли хоть один товарищ, который может с удовлетворением видеть бесконечные очереди у магазинов?" Слушатели облегченно разразились аплодисментами, и он закончил: "Я считаю, что каждый, кто при этом не испытывает печали, каждый, кого это радует, может быть только предателем нашей страны и агентом врагов-евразийцев".
Огилви и его коллеги уже были готовы отступить, когда попросила слово какая-то несимпатичная женщина истерического вида. Как я узнала позже, это была жена Смита, с которой он давно разошелся. Она, конечно, тоже была агентом полиции мыслей {Джулия Миллер ошибается - в действительности Кэтрин считалась особо подозрительной алюминисткой, так как была фанатично предана Старшей Сестре. - Примеч. историка.}.
9. Смит - о том же
-----------------
Бедная Кэтрин! Никогда бы не подумал, что она придет на эту дискуссию, а тем более примет в ней участие. От наших последних встреч у меня остались лишь тягостные воспоминания о нашей супружеской постели. Она работала совсем в другой отрасли - в отделе пропаганды оружия минимира и жила на другом конце Лондона. Мы были столь далеки друг от друга, что могли никогда больше не увидеться. И вот, к моему большому удивлению, она подошла к стойке бара. Ее немытые светлые волосы неряшливо падали на доверху застегнутую гимнастерку - официальную форму ее министерства. Она была худа, на лбу у нее выступили капли пота - впрочем, кислым запахом пота был пропитан весь зал, а глаза ее чуть не вылезали из орбит от волнения. В руке она держала бумажку с текстом своей речи.
"Я говорю не только от своего имени", - начала она. Вслед за этим она привела слова Старшего Брата о том, что в мире существуют не только приятные чувства, не только любовь, энтузиазм и радость, но и ненависть, которая играет немалую роль в политике. "Подумайте только о двухминутках ненависти по телекрану, цель которых- поддерживать нашу ненависть к ренегату революции Эммануэлю Голдстейну, ставшему агентом Евразии. Или возьмите грандиозные Недели ненависти, которые помогли нам мобилизовать столько членов партии. Такая ненависть - необходимая составная часть нашей любви к партии и к ангсоцу".
Публика зашевелилась. Кое-кто усмехнулся, другие начали шептаться, кто-то сказал вполголоса: "Мы здесь не на партсобрании!" Кэтрин вдруг скомкала свою бумажку и завопила:
- Я прекрасно знаю, что это не партсобрание. Под видом дискуссии о трауре нас здесь пытались настроить против Старшего Брата! Но, товарищи и особенно нетоварищи, - тут она бросила в сторону бара взгляд, полный ненависти, - вы должны знать, что поражение над Канарскими островами только незначительный эпизод в истории Океании. Океания еще поднимется. Напрасно кое-кто проливает крокодиловы слезы над судьбой нашей родины. Океания и ее партия восстанут из пепла, как феникс, и нанесут страшный удар по тем, кто сегодня стремится воспользоваться нашей минутной слабостью.
Я всегда знал, что Кэтрин отличалась ортодоксальностью, что она целиком принимала идеи партии и даже во сне оставалась непоколебимо правоверной. Страсть, с которой она защищала свои воображаемые истины, внушала ужас. Сначала мне пришла в голову игривая мысль - вот была бы она такой страстной в постели! Но потом я вспомнил, как Кэтрин снова и снова требовала, чтобы я с ней спал: "А теперь давай выполним наш партийный долг", - и у меня по спине побежали мурашки.
Речь Кэтрин близилась к концу. Казалось, она больше не может выдержать напряжение, которое сама создала, потому что внезапно она разрыдалась и прокричала во весь голос:
- Мы не позволим вам отнять у нас радость! Долой предателей-плакальщиков!
С лицом, залитым слезами, она начала пробиваться через толпу, которая с облегчением расступилась.
Я был весь мокрый от волнения, но мне было ясно, что дурацкая речь Кэтрин в корне изменила настроение собравшихся. "Плакальщики" бурно торжествовали. В порыве энтузиазма они подняли на руки героев этого вечера Парсонса, Уайтерса, Сайма и меня. "Да здравствует траур!" - крикнул кто-то, и все подхватили новый лозунг. Раскрасневшиеся океанийские партийцы праздновали обретение ими права на печаль - первой из завоеванных свобод. А те, кто выступал за радость и оптимизм, покидали кафе "Под каштаном" пристыженные, низко опустив головы.
10. О'Брайен - о смерти Старшей Сестры
-------------------------------------
В то самое время, когда внешняя партия праздновала свою победу, отстояв в кафе "Под каштаном" право на траур, отборные подразделения полиции мыслей окружили штаб-квартиру Старшей Сестры. Первоначально мы предполагали обойтись без кровопролития - сама операция имела кодовое название "Спокойствие-85". К сожалению, старуха оказала сопротивление, а потом попыталась бежать через окно четвертого этажа. Наши врачи сделали все, чтобы спасти ей жизнь и впоследствии предать суду, но через пятнадцать минут Старшая Сестра скончалась от полученных увечий.
Тем временем умеренное крыло руководства партии приказало военным занять все общественные здания. До сопротивления дело дошло только на радиостанции, персонал которой поддерживал алюминистов. Солдатам пришлось уничтожить на месте 35 человек и арестовать 150. Все это было сделано не лучшим образом, полиция мыслей наверняка управилась бы лучше. Тем не менее в результате появилась возможность передать сообщение о происшедшем, а также обеспечить продолжение телевизионной трансляции физзарядки.
Ранним утром труп Старшей Сестры был сожжен, а пепел развеян над Темзой. Перед клочкистами открылся путь к власти.
11. Джулия - о том же
--------------------
Для празднования нашего торжества недостаточно было джина "Победа"! Мы чувствовали, что происходит нечто из ряда вон выходящее - такое может случиться только раз в жизни. Из кафе "Под каштаном" мы отправились к Сайму, который жил на верхнем этаже дома "Победа". Уайтерс раздобыл на черном рынке гонконгского виски и конфет из Браззавиля.
В нашу честь Сайм украсил свою квартиру двумя большими картинами. На одной стене висела репродукция с портрета Шекспира работы прошлого века, на другой - рекламный плакат 50-х годов с изображением женщины в нейлоновых чулках и с сигаретой. Всего три месяца назад за эти картины могли посадить.
А еще у Сайма стояли цветы - не знаю, откуда он их взял. Эти невероятные алые гвоздики поразили нас больше всего. Таких не было даже на самых секретных складах внутренней партии.
Мы снова и снова вспоминали прошедшее обсуждение и все еще не могли поверить, что это действительно случилось. Мы повторяли небывало смелые мысли, потешались над глупостью наших противников и без конца восхищались собственной хитростью и предусмотрительностью.
Ближе к утру мы с Саймом пошли пройтись по пустынному городу. Это был момент, незабываемый для нас обоих, - его не может перечеркнуть даже наш разрыв, последовавший некоторое время спустя. Мы стояли обнявшись на набережной Темзы. Где-то на востоке разгоралась бледная весенняя заря. А внизу, под нами, трескались и таяли льдины под напором внезапно наступившей оттепели {Сторонники Движения за реформу в Океании часто сравнивали частичную передачу ему власти внутренней партией с оттепелью. Автор также прибегает к этому понятию, но, вероятно, лишь в виде метафоры, поскольку, согласно всем метеорологическим источникам того времени, в марте 1985г. Темза была еще покрыта толстым слоем льда. - Примеч. историка.}.
12. Два сообщения
----------------
А. Вчера горстка заговорщиков во главе с некой стенографисткой Патрицией Тэйлор {Пат Тэйлор была первоначально машинисткой-стенографисткой, позже - секретарем и, наконец, начиная с 1972 г. - женой Старшего Брата. Примеч. историка.} совершила попытку захватить власть. Силами безопасности переворот подавлен. Виновные были преданы суду военного трибунала, приговор которого приведен в исполнение на месте. В стране восстановлены мир и спокойствие. Стало известно, что стенографистка Патриция Тэйлор в свое время проникла в ближайшее окружение Старшего Брата и обманным путем выдавала себя за жену, а позднее - за вдову нашего покойного вождя. Воспользовавшись ухудшением состояния здоровья Старшего Брата, она отдавала приказы об аресте и заключении в тюрьму ни в чем не повинных людей, в том числе честных членов партии. Этим она причинила большой ущерб горнодобывающей промышленности, общественному питанию, текстильному производству и искусству. Она не остановилась и перед тем, чтобы установить контакты с главным предателем революции - ренегатом Голдстейном {Это утверждение не соответствует действительности, поскольку Эммануэль Голдстейн, находившийся в ссылке в Остазии, в 1969 г. бесследно исчез. - Примеч. историка.}. К счастью, задуманное ею убийство Старшего Брата было пресечено, но только благодаря преждевременной кончине нашего любимого вождя. Она втянула Океанию в бессмысленные войны и преступными актами саботажа нанесла тяжелый урон Военно-воздушным силам государства.
- Это весна пришла! - смело бросила я ему в лицо.
5. Джеймс О'Брайен (далее - О'Брайен) - о том же
-----------------------------------------------
На меня много и по-разному клеветали. Меня называли несдержанным, честолюбивым, циничным, но никто ни разу не сказал, что я труслив или глуп. На самом деле всеми своими успехами и неудачами я обязан двум качествам: мужеству и хладнокровию. И теперь, когда я уже больше полутора десятков лет как оттеснен от власти - мавр сделал свое дело, мавр может уйти, - я, как и прежде, могу признать: мне не о чем сожалеть!
Я родился в обычной английской семье {Согласно некоторым источникам, О'Брайен был незаконным сыном лорда и служанки. Свою фамилию он получил от приемного отца, рабочего-ирландца. При старом режиме его карьеру тормозило незаконное происхождение; во времена Старшего Брата он подвергался дискриминации из-за своей ирландской фамилии: когда он начинал политическую деятельность, ему пришлось приложить много усилий, чтобы снять с себя подозрение в "католицизме", и в конце концов это ему удалось. - Примеч. историка.}. Мой отец принимал участие в борьбе еще до Великой революции 1960 года, но не дожил до победы. Несмотря на серьезное сердечное заболевание, он не раз проводил по нескольку дней в тюрьмах старого режима. Наш дом часто подвергали обыску, и я испытал на себе преследования со стороны Королевской полиции Великобритании. У моей матери, оставшейся вдовой, не было средств на мою учебу, так что о высшем образовании я не мог и мечтать. С ранней молодости меня сжигала глубокая ненависть к любой разновидности угнетения и унижения. Это привело меня в ряды революционного движения, где я долго подыскивал для себя самую подходящую сферу деятельности. Так в 1965 году я стал офицером полиции мыслей, или, как ее презрительно называют теперь, тайной полиции.
Да, я стал сотрудником тайной полиции. Занимая все более и более высокие посты, я все чаще убеждался, что люди, которых я допрашивал, не обладают ни мужеством, ни умом, что они, наоборот, глупы до идиотизма и трусливы до обморока. В следовательских кабинетах полиции мыслей мне стало ясно, что всякий бесстрашный революционер способен на любую подлость, на любое предательство. В наших руках "великие теоретики" революции превращались в безобидных агнцев. И пусть никто не говорит, что это мы их морально калечили. Физическое воздействие, даже самое жестокое, может лишь вскрыть в подозреваемом те качества, которые ему уже присуши.
Каждый, кто сознается в преступлении, способен его совершить. Так что забудьте эти сказки!
Все это важно, ибо в 1985 году я испытал серьезное разочарование. Я понял, что трусость и глупость, которые, судя по всему, свойственны большинству людей, нередко могут охватывать целые государственные системы. Об этом свидетельствовала и история Движения за реформу, которое в конце концов привело страну к катастрофе.
Я не хотел бы, чтобы меня неправильно поняли. Реформы были необходимы! Но не для того, чтобы людям лучше жилось в нашем государстве, как утверждала в своих речах сентиментальная Джулия Миллер. Такую цель не может поставить перед собой ни один серьезный политик. Реформы были необходимы для того, чтобы лучше функционировало государство, ибо в конечном счете безопасность каждого отдельного гражданина может быть обеспечена только через безопасность государства. А для этого государство должно управляться сильной рукой. Конечно, в трудные времена государству следует проводить гибкую политику. Но и гибкость требует мужества и ума. В 1985 году ни того ни другого не хватило, и в результате при прорыве внешнего фронта пострадал и фронт внутренний.
Нельзя отрицать, что часть вины здесь лежит и на Старшем Брате. Он не должен был до такой степени пренебрегать вопросом преемственности власти. Кроме того, в последние годы жизни он все больше впадал в старческий маразм и не замечал, что все группировки, боровшиеся за право унаследовать его власть, едины лишь в одном - в надежде на его скорую смерть. И когда это случилось, начался великий дележ.
Противостояли друг другу две группы: так называемые алюминисты и клочкисты. Алюминисты, которых возглавляла Старшая Сестра - вдова нашего покойного вождя, требовали скорейшего перевооружения, прежде всего авиации, чтобы в кратчайшие сроки возобновить боевые действия против нашего противника - Евразии. Клочкисты, напротив, считали (и вполне справедливо), что восстановление нашей разгромленной авиации займет не меньше года. Потребуется, кроме того, вдвое уменьшить нормы выдачи продуктов, и в результате страна окажется полностью во власти нынешнего союзника - Остазии, которая ничуть не лучше нынешнего противника - Евразии. Поэтому фракция клочкистов предлагала любой ценой подписать с Евразией мирный договор ("клочок бумаги"). Поскольку в это время в Евразии шли забастовки, представлялось вполне вероятным, что наше предложение о перемирии будет принято.
В борьбе, разгоревшейся между этими фракциями, полиция мыслей и лично я на первых порах занимали нейтральную позицию. Однако когда выяснилось, что сторонники алюминистов в партии готовят переворот, направленный против клочкистов, я счел необходимым мобилизовать на противодействие этому плану внешнюю партию. Я подготовил свои предложения и представил их руководству ПМ.
Прежде всего, писал я, мы должны создать нечто вроде общественности, которая находилась бы, естественно, под нашим контролем. Если бы, например, существовала еженедельная газета, выражающая то, что в прежней Англии называли общественным мнением, то мы могли бы оказьшать давление на Старшую Сестру и ее окружение, и в первую очередь по важнейшему вопросу - о заключении мира. Таким путем мы могли бы привлечь к новой политической линии и внешнюю партию. Это представлялось мне нелегкой задачей, так как после десятилетий пропаганды люди были превращены в обезумевших фанатиков.
Но кто конкретно должен делать эту газету? Об умеренных из внутренней партии не могло быть и речи: они не согласились бы на руководство со стороны полиции мыслей. Сама полиция мыслей тоже не могла принять прямое участие в издании: это вызвало бы протесты обеих фракций. Оставался единственный выход - формально отдать газету в руки внешней партии.
Возник важнейший вопрос - кто из членов партии должен непосредственно участвовать в этом рискованном предприятии? Ни тупой бюрократ, ни поэт-мечтатель для такой задачи не годились. Идеальной была бы группа умных, но не слишком независимых редакторов. С этой точки зрения стоило подумать о тех членах внешней партии, которые в свое время побывали в заключении, - мы многое о них знали, и они никак не могли бы выскользнуть из-под нашего влияния. Вот как случилось, что я пригласил к себе для беседы Уинстона Смита.
Смит проявил большую гибкость. Он обещал тесно сотрудничать с нами. В помощники ему я дал лингвиста и философа Сайма, экономиста Уайтерса, поэта Амплфорта и историка Парсонса. Все они недавно вышли из тюрьмы и были очень рады своему новому назначению.
Первый номер еженедельника вышел в начале марта. Внешне газета была похожа на все другие органы печати Океании: в ней были официальные сообщения, шахматные задачи и кроссворды. Но в первом же ее номере был один материал, который не мог бы появиться без моего прямого одобрения. Это было произведение хорошо известного поэта Дэвида Амплфорта "Плач океанийского солдата".
6. Дэвид Амплфорт. Плач океанийского солдата
-------------------------------------------
Погибли твои самолеты, твои прекрасные птицы
{В рукописи - "птицы нашей партии". - Примеч. историка.}
СТРАНА МОЯ
Что будет теперь, какая судьба тебя ждет
СТРАНА МОЯ
Подлый враг-евразиец одним ударом стер
СТРАНА МОЯ
Над Канарскими островами весь твой воздушный флот
СТРАНА МОЯ
Почему я все еще жив после такого удара
{В рукописи после этого следует: "Кто же несет вину за этот ужасный разгром - СТРАНА МОЯ".- Примеч. историка.}
СТРАНА МОЯ
Я бы тоже хотел погибнуть в волнах огня
СТРАНА МОЯ
Когда рвался металл и в море пылали обломки
СТРАНА МОЯ
Они были герои и вера жива но как тягостно горе
СТРАНА МОЯ
Что погибло уже не восстанет вновь
СТРАНА МОЯ
Будь я гениальный поэт, всю жизнь я б описывал их
СТРАНА МОЯ
Не надо мне говорить что затянется рана
СТРАНА МОЯ
Не надо мне говорить что будут еще победы
СТРАНА МОЯ
Не верьте тем кто вплетает алые пряди
в наш траур - СТРАНА МОЯ
Кто сегодня коварно вас утешает тот просто шпион
{В рукописи - "евразийский шпион". - Примеч. историка.}
СТРАНА МОЯ
О
О
О Увы - Океания - СТРАНА МОЯ
7. О'Брайен - о дискуссии по поводу стихотворения Дэвида Амплфорта
-----------------------------------------------------------------
Как мы предполагали и даже рассчитывали, стихотворение Амплфорта вызвало настоящую бурю. Секретариат Старшей Сестры потребовал, чтобы полиция мыслей немедленно арестовала всех, кто имел отношение к публикации стихотворения. Однако полиция мыслей впервые за всю историю Океании отказалась выполнить приказ внутренней партии. Наш полковник заявил, что в Океании существует конституция, согласно которой ни один гражданин не может быть арестован без санкции Государственной прокуратуры. Секретариат в гневе потребовал разъяснить, о какой конституции идет речь. "Я говорю об Основном законе 1965 года", - с невозмутимым спокойствием ответил полковник.
Этот благородный закон, принятый революционерами, как только они пришли к власти, не был отменен - он был просто забыт. Упомянутые в нем институты, в том числе и Государственная прокуратура, давно уже прекратили свое существование. Из этого следовало, что в Океании, по существу, невозможно было арестовать ни одного человека, потому что некому было дать на это законную санкцию. Правда, на протяжении двадцати лет, прошедших после 1965 года, в Океании, мягко говоря, время от времени все же кое-кого арестовывали. Однако благожелательный нейтралитет полиции мыслей объяснялся не просто нашей конституционной щепетильностью и не только тем, что мы сами были подлинными вдохновителями стихотворений Амплфорта, но и тем, что у нас были другие планы на этот счет. Мы собирались устроить публичную дискуссию по поводу этого стихотворения в кафе "Под каштаном". Дискуссия была назначена именно на тот понедельник, когда мы вместе с умеренными элементами в партии намеревались предпринять превентивные действия, чтобы помешать готовившемуся алюминистами перевороту.
А так как и среди сотрудников полиции мыслей было некоторое количество алюминистов, мы направили их в кафе переодетыми в штатское, чтобы присматривать за ходом дискуссии. Благодаря этому они не могли бы претендовать на то, чтобы разделить с нами честь предотвращения переворота, и на последующее продвижение по службе, зато могли принять участие в первом демократическом общественном действии за всю историю Океании.
Между прочим, полиция мыслей приняла необходимые меры предосторожности. Мы, естественно, не занимались организацией дискуссии сами. Мы даже не давали разрешения на ее проведение - мы просто ее не запретили. Участники оповещались только устно, и таким способом нам удалось собрать огромное количество народа.
8. Джулия о том же
-----------------
Те, кто со мной знаком, знают, что я не люблю громких слов. Но, вспоминая ту мартовскую дискуссию в кафе "Под каштаном", я должна сказать, что она имела историческое значение. Центральную тему дискуссии подсказало стихотворение Амплфорта. В нем нашла свое выражение тревога, охватившая членов партии при известии о военном поражении, - тревога вполне обоснованная. В то время многие считали, что поэт не должен писать грустных, а тем более пессимистических стихов. Пропаганда Старшего Брата превозносила Океанию как империю безоблачного счастья. Поэтому главный вопрос, поставленный на обсуждение - "можно ли разрешить поэту писать грустные стихи", - был совершенно новым и имел принципиальное значение.
В битком набитом кафе "Под каштаном" стоял густой дым от сигарет "Победа" - казалось, его можно резать ножом. На столах стояли бутылки джина "Победа", который поддерживал присутствующих в состоянии душевного подъема. Многие не смогли попасть в большой зал - они заполнили бильярдные, гардероб и даже кабинеты администрации, из открытых дверей неслось зловоние. Организаторы не рассчитывали на такое количество публики и не приготовили микрофонов. Поэтому даже ораторы, выражавшие умеренные взгляды, вынуждены были кричать истошным голосом, чтобы их могли услышать. В итоге дискуссия казалась гораздо более горячей, чем была на самом деле.
Организаторы заняли места за кольцевым баром в центре зала. Чтобы всем было их видно, они прохаживались внутри круга. Первым выступил Смит. Выйдя вперед, он начал:
- Мир непрост...
Эти слова были встречены бурей аплодисментов и впоследствии стали лозунгом Движения за реформу.
Смит сказал, что, хотя не с каждой строкой товарища Амплфорта лично он может согласиться, тем не менее он убежден, что это художественное произведение колоссального значения и в патриотичности его содержания нет никаких сомнений. Партия учит нас смотреть в лицо трудностям, рассуждал Смит. В истории государства могут складываться ситуации, которые можно назвать печальными или еще хуже - трагическими. Но мы не должны, подобно страусу, прятать головы в песок.
После Смита попросил слова человек по фамилии Огилви, который назвался сотрудником министерства изобилия, но на самом деле работал в полиции мыслей. Он сказал, что не разбирается в поэзии, но осуждает крайний нигилизм Амплфорта. Такой нигилизм совершенно чужд партии. Не случайным совпадением является то, продолжал он, что Амплфорт и ему подобные начертали на своих знаменах лозунги печали и пытаются пробудить пораженческие настроения именно в тот момент, когда судьба отечества требует обратного. "Такие стихи, прокричал Огилви, - не рождают героев, они рождают только военнопленных". Кроме того, добавил он, стихотворение никуда не годится и по чисто формальным причинам, потому что в нем нет рифм и полностью отсутствует традиционная для океанийской поэзии певучесть.
Человек, сказавший, что он работает на авиазаводе, потребовал исключить поэта из партии за измену родине. Это стихотворение, заявил он, не что иное, как удар в спину сражающимся воинам Океании. В этот момент явно хорошо срепетированный хор инженеров с авиазавода начал скандировать: "Прекрасна славная страна, печаль ей вовсе не нужна".
Это обвинение энергично отверг экономист Уайтерс. "Кто смеет утверждать, - возмущенно спросил он, - что автор таких классических произведений, как "Производство сахара" или "Упорно боритесь против общего врага - Евразии", способен изменить своей родине и принципам ангсоца? Даже стихотворение, которое сейчас подвергается критике, служит доказательством того, что поэт всей душой предан своей стране. Каждая его строчка кончается словами "Страна моя" - это лучше всяких рифм говорит о подлинной позиции автора. Печаль бывает разная. Есть люди, которые печальны против нас, и есть люди, которые печальны вместе с нами. Товарищ Амплфорт принадлежит к числу последних".
Но остроумнее всех выступил лингвист и философ Сайм. "Вы ошибаетесь, товарищ Огилви, - сказал он поучительным тоном, - так же, как ошибается этот стихийный хор (гром аплодисментов), если вы полагаете, что жизнь состоит только из радостей". В отличие от товарища Огилви он, Сайм, разбирается в поэзии и поэтому готов разъяснить некоторые технические нововведения автора. Стихотворение имеет нерифмованную структуру, построенную на параллелизмах. Автор почти не пользуется знаками препинания. Это формальное решение, может быть, и неудачно, но в действительности оно давным-давно завоевало себе право на существование в поэзии Старой Англии, особенно в произведениях прогрессивных поэтов. Стилисты последних десятилетий относились к этому нововведению, мягко говоря, неодобрительно. Но новое содержание - и это подчеркивал Старший Брат - требует новой формы. Новое содержание нужно не только поэзии, но и самой жизни. Трудности нужно разоблачать. "Скрывая катастрофу, вы усугубляете ее" - эти заключительные слова его речи стали крылатыми.
Даже историк Парсонс, робость и наивность которого были всем известны, смело выступил в защиту Амплфорта. "В действительности, - сказал он, поводом для печали может стать не только катастрофическое поражение". Ошеломленные слушатели замерли. "Наша замечательная жизнь, которая с каждым днем становится все лучше, к несчастью, тоже имеет свою темную сторону, и это может опечалить каждого верного партии гражданина Океании". Все, затаив дыхание, ждали, что он скажет дальше, и опасались, что в своем увлечении он зайдет слишком далеко. Но он не сказал ничего тактически неверного. "Возьмите, например, нехватку продуктов. Есть ли хоть один товарищ, который может с удовлетворением видеть бесконечные очереди у магазинов?" Слушатели облегченно разразились аплодисментами, и он закончил: "Я считаю, что каждый, кто при этом не испытывает печали, каждый, кого это радует, может быть только предателем нашей страны и агентом врагов-евразийцев".
Огилви и его коллеги уже были готовы отступить, когда попросила слово какая-то несимпатичная женщина истерического вида. Как я узнала позже, это была жена Смита, с которой он давно разошелся. Она, конечно, тоже была агентом полиции мыслей {Джулия Миллер ошибается - в действительности Кэтрин считалась особо подозрительной алюминисткой, так как была фанатично предана Старшей Сестре. - Примеч. историка.}.
9. Смит - о том же
-----------------
Бедная Кэтрин! Никогда бы не подумал, что она придет на эту дискуссию, а тем более примет в ней участие. От наших последних встреч у меня остались лишь тягостные воспоминания о нашей супружеской постели. Она работала совсем в другой отрасли - в отделе пропаганды оружия минимира и жила на другом конце Лондона. Мы были столь далеки друг от друга, что могли никогда больше не увидеться. И вот, к моему большому удивлению, она подошла к стойке бара. Ее немытые светлые волосы неряшливо падали на доверху застегнутую гимнастерку - официальную форму ее министерства. Она была худа, на лбу у нее выступили капли пота - впрочем, кислым запахом пота был пропитан весь зал, а глаза ее чуть не вылезали из орбит от волнения. В руке она держала бумажку с текстом своей речи.
"Я говорю не только от своего имени", - начала она. Вслед за этим она привела слова Старшего Брата о том, что в мире существуют не только приятные чувства, не только любовь, энтузиазм и радость, но и ненависть, которая играет немалую роль в политике. "Подумайте только о двухминутках ненависти по телекрану, цель которых- поддерживать нашу ненависть к ренегату революции Эммануэлю Голдстейну, ставшему агентом Евразии. Или возьмите грандиозные Недели ненависти, которые помогли нам мобилизовать столько членов партии. Такая ненависть - необходимая составная часть нашей любви к партии и к ангсоцу".
Публика зашевелилась. Кое-кто усмехнулся, другие начали шептаться, кто-то сказал вполголоса: "Мы здесь не на партсобрании!" Кэтрин вдруг скомкала свою бумажку и завопила:
- Я прекрасно знаю, что это не партсобрание. Под видом дискуссии о трауре нас здесь пытались настроить против Старшего Брата! Но, товарищи и особенно нетоварищи, - тут она бросила в сторону бара взгляд, полный ненависти, - вы должны знать, что поражение над Канарскими островами только незначительный эпизод в истории Океании. Океания еще поднимется. Напрасно кое-кто проливает крокодиловы слезы над судьбой нашей родины. Океания и ее партия восстанут из пепла, как феникс, и нанесут страшный удар по тем, кто сегодня стремится воспользоваться нашей минутной слабостью.
Я всегда знал, что Кэтрин отличалась ортодоксальностью, что она целиком принимала идеи партии и даже во сне оставалась непоколебимо правоверной. Страсть, с которой она защищала свои воображаемые истины, внушала ужас. Сначала мне пришла в голову игривая мысль - вот была бы она такой страстной в постели! Но потом я вспомнил, как Кэтрин снова и снова требовала, чтобы я с ней спал: "А теперь давай выполним наш партийный долг", - и у меня по спине побежали мурашки.
Речь Кэтрин близилась к концу. Казалось, она больше не может выдержать напряжение, которое сама создала, потому что внезапно она разрыдалась и прокричала во весь голос:
- Мы не позволим вам отнять у нас радость! Долой предателей-плакальщиков!
С лицом, залитым слезами, она начала пробиваться через толпу, которая с облегчением расступилась.
Я был весь мокрый от волнения, но мне было ясно, что дурацкая речь Кэтрин в корне изменила настроение собравшихся. "Плакальщики" бурно торжествовали. В порыве энтузиазма они подняли на руки героев этого вечера Парсонса, Уайтерса, Сайма и меня. "Да здравствует траур!" - крикнул кто-то, и все подхватили новый лозунг. Раскрасневшиеся океанийские партийцы праздновали обретение ими права на печаль - первой из завоеванных свобод. А те, кто выступал за радость и оптимизм, покидали кафе "Под каштаном" пристыженные, низко опустив головы.
10. О'Брайен - о смерти Старшей Сестры
-------------------------------------
В то самое время, когда внешняя партия праздновала свою победу, отстояв в кафе "Под каштаном" право на траур, отборные подразделения полиции мыслей окружили штаб-квартиру Старшей Сестры. Первоначально мы предполагали обойтись без кровопролития - сама операция имела кодовое название "Спокойствие-85". К сожалению, старуха оказала сопротивление, а потом попыталась бежать через окно четвертого этажа. Наши врачи сделали все, чтобы спасти ей жизнь и впоследствии предать суду, но через пятнадцать минут Старшая Сестра скончалась от полученных увечий.
Тем временем умеренное крыло руководства партии приказало военным занять все общественные здания. До сопротивления дело дошло только на радиостанции, персонал которой поддерживал алюминистов. Солдатам пришлось уничтожить на месте 35 человек и арестовать 150. Все это было сделано не лучшим образом, полиция мыслей наверняка управилась бы лучше. Тем не менее в результате появилась возможность передать сообщение о происшедшем, а также обеспечить продолжение телевизионной трансляции физзарядки.
Ранним утром труп Старшей Сестры был сожжен, а пепел развеян над Темзой. Перед клочкистами открылся путь к власти.
11. Джулия - о том же
--------------------
Для празднования нашего торжества недостаточно было джина "Победа"! Мы чувствовали, что происходит нечто из ряда вон выходящее - такое может случиться только раз в жизни. Из кафе "Под каштаном" мы отправились к Сайму, который жил на верхнем этаже дома "Победа". Уайтерс раздобыл на черном рынке гонконгского виски и конфет из Браззавиля.
В нашу честь Сайм украсил свою квартиру двумя большими картинами. На одной стене висела репродукция с портрета Шекспира работы прошлого века, на другой - рекламный плакат 50-х годов с изображением женщины в нейлоновых чулках и с сигаретой. Всего три месяца назад за эти картины могли посадить.
А еще у Сайма стояли цветы - не знаю, откуда он их взял. Эти невероятные алые гвоздики поразили нас больше всего. Таких не было даже на самых секретных складах внутренней партии.
Мы снова и снова вспоминали прошедшее обсуждение и все еще не могли поверить, что это действительно случилось. Мы повторяли небывало смелые мысли, потешались над глупостью наших противников и без конца восхищались собственной хитростью и предусмотрительностью.
Ближе к утру мы с Саймом пошли пройтись по пустынному городу. Это был момент, незабываемый для нас обоих, - его не может перечеркнуть даже наш разрыв, последовавший некоторое время спустя. Мы стояли обнявшись на набережной Темзы. Где-то на востоке разгоралась бледная весенняя заря. А внизу, под нами, трескались и таяли льдины под напором внезапно наступившей оттепели {Сторонники Движения за реформу в Океании часто сравнивали частичную передачу ему власти внутренней партией с оттепелью. Автор также прибегает к этому понятию, но, вероятно, лишь в виде метафоры, поскольку, согласно всем метеорологическим источникам того времени, в марте 1985г. Темза была еще покрыта толстым слоем льда. - Примеч. историка.}.
12. Два сообщения
----------------
А. Вчера горстка заговорщиков во главе с некой стенографисткой Патрицией Тэйлор {Пат Тэйлор была первоначально машинисткой-стенографисткой, позже - секретарем и, наконец, начиная с 1972 г. - женой Старшего Брата. Примеч. историка.} совершила попытку захватить власть. Силами безопасности переворот подавлен. Виновные были преданы суду военного трибунала, приговор которого приведен в исполнение на месте. В стране восстановлены мир и спокойствие. Стало известно, что стенографистка Патриция Тэйлор в свое время проникла в ближайшее окружение Старшего Брата и обманным путем выдавала себя за жену, а позднее - за вдову нашего покойного вождя. Воспользовавшись ухудшением состояния здоровья Старшего Брата, она отдавала приказы об аресте и заключении в тюрьму ни в чем не повинных людей, в том числе честных членов партии. Этим она причинила большой ущерб горнодобывающей промышленности, общественному питанию, текстильному производству и искусству. Она не остановилась и перед тем, чтобы установить контакты с главным предателем революции - ренегатом Голдстейном {Это утверждение не соответствует действительности, поскольку Эммануэль Голдстейн, находившийся в ссылке в Остазии, в 1969 г. бесследно исчез. - Примеч. историка.}. К счастью, задуманное ею убийство Старшего Брата было пресечено, но только благодаря преждевременной кончине нашего любимого вождя. Она втянула Океанию в бессмысленные войны и преступными актами саботажа нанесла тяжелый урон Военно-воздушным силам государства.