Страница:
Дамокл сполз с ложа на залитый вином пол со скоростью заползающего в нору осьминога. Величественно. Дионисий поднялся, взял у стражника копье и легко ударил по волосу, на котором висел меч. Тот тяжело упал, глубоко вонзившись в обивку ложа. Дионисий вытащил меч и вернул оружие стражнику. Никто не смог ни пошевелиться, ни вымолвить.
— Придется чинить порез, — спокойно произнес Дионисий, ощупывая порез на ложе. И вернулся на свое ложе.
Дамокл поднялся на ноги. Его туника была вся в пятнах алого вина. С красным лицом, голосом, в котором сквозила сдавленная ярость, он заговорил:
— И все-таки, богоподобный господин, никто не принуждал тебя становиться… … архонтом.
— Неужели? Ты разве можешь назвать того, кто лучше меня смог управлять Сиракузами в это смутное время?
— Н-нет, господин. Я… ах…
— Или возможно, тебе более по душе полная демократия в Сиракузах?
— Я… я никогда об этом не думал.
— Ну что ж, я поделюсь с тобой своими мыслями о демократии. Демократия — прекрасная форма правления, однако, она имеет смысл только тогда, когда она в руках людей, достаточно сведущих, чтобы ей пользоваться. Афиняне достаточно успешно практиковали эту форму правления в течение ста лет, потому что они сами были дисциплинированны и ставили обязанности гражданина выше личных эгоистичных устремлений. Но такое встречается не часто. Демократия предполагает, что каждый гражданин рожден мудрым, благоразумным, дальновидным, справедливым и альтруистичным. Однако, на самом деле все обстоит иначе.
— Иногда глобальный кризис вроде Персидской войны на какое-то время толкает людей к высотам добродетели. Однако раньше или позже, они все равно скатываются к обычному свинскому состоянию. Слушают демагогов, обещающих им благополучие, для достижения которого не нужно прикладывать усилий, безопасность без необходимости вооружаться, бесплатные городские службы. А потом они с удивлением обнаруживают: оказывается, они бессильны и беспомощны, а враг стучится в ворота.
— Я не украл демократию у Сиракуз. Вы, именно вы сами позволили ей умереть, потому что не любили ее больше собственных страстей, прихотей и амбиций. Я защитил вас от захвата политиканами изнутри и внешними врагами снаружи. Но одновременно с этим я не в силах предоставить вам демократию. Согласен, Дамокл?
— Прошу моего архонта простить меня, — сухо произнес Дамокл. — Я неважно себя чувствую.
— Можешь переодеться. Но подумай дважды, прежде чем назвать меня счастливым. Возрадуйся!
Небо было ярко-голубым, а земля под иссушающими лучами солнца — коричневой. Сиракузская армия вновь возвращалась домой. На этот раз Дионисий не разоружал горожан на подступах, но без остановки повел их прямо в город. Он не боялся восстания, ибо каждый знал об огромной армии Карфагена и дезертирстве союзников Сиракуз. Они знали о перспективе долгой и скучной осады столь же безнадежной, как и атака афинян восемнадцатилетней давности.
Зопирион вернулся пешком с левой рукой на перевязи. Сдав дела, он тут же бросился домой. В доме почти ничего не было, а на голом полу лежал листок папируса.
— Почему ты позволил ей уехать? — стиснув зубы, спросил Зопирион.
— Мой дорогой мальчик, как мне было остановить ее? Силой? Чтобы предотвратить это и приехал ее брат. Я повторил им все твои аргументы о полуразрушенных стенах Мессаны, но они не произвели на них никакого впечатления. Она привыкла жить в семье, и когда ты уехал, она чувствовала себя слишком несчастной. А что случилось с твоей рукой?
— Простой ожог. Жители Сегесты устроили внезапную ночную вылазку и подожгли половина лагеря. Погибло множество лошадей, в том числе и моя. А что, клянусь Аидом, мне теперь делать?
— Откуда мне знать? Я пытался отговорить тебя. Береженого бог бережет…
— Давай, упрекай: я же тебе говорил…
— Да, но не собираюсь повторяться. А как война? Нас разбили?
— Нет, если не считать отступления при Сегесте. Но Гимилк высадил в Панорме стотысячное войско. По слухам — трехсоттысячное. Союзники, поверив слухам, побежали назад защищать родные города. Лептиний собирался было потопить карфагенский флот, но их галеры отвлекли его внимание, и основной транспорт сумел ускользнуть. Однако кое-что ему удалось. Тем не менее, Гимилк собрал под свои знамена войска из финикийских городов Сицилии, и финикийцы получили перед нами численное преимущество два к одному. Поэтому Дионисий перешел в оборону.
— А где армия Гимилка?
— По слухам, он вернул финикийцам Мотию. Надеюсь, с контингентом наших войск он поступил лучше, чем мы с ними. Архит! Если бы ты оказался на месте Гимилка и контролировал восточное побережье Сицилии, то какой дорогой двинулся на Сиракузы?
— Думаю, через южную часть острова. А ты беспокоишься о Мессане?
— Да. Но знаешь, Гимилк стянул значительные силы к Панорму — на северном побережье. А путь по северной дороге лежит как раз через Мессану… Думаю, мне лучше посоветоваться с архонтом.
Зопирион отправился во дворец. Уже давно стемнело, когда его допустили к архонту. Дионисий сидел за столом, заваленном свитками, бумагами и табличками. В неярком свете стоящей на столе лампы лицо его выглядело утомленным.
— Что случилось, Зопирион? Только быстро, — спросил тиран.
— Я никогда не обращался к вам за помощью, не так ли?
— Ты так редко ко мне обращался, что мне немного неловко. Так о чем ты просишь?
— Я хочу знать, какой дорогой Гимилк идет на Сиракузы.
Дионисий, несмотря на усталость, проницательно всмотрелся в лицо Зопириона.
— Ты думаешь, я знаю?
— Кто может знать, как не вы?
— Он движется северной дорогой по направлению к Мессане, — после некоторого раздумья ответил Дионисий. — Мессана. Твоя жена оттуда родом, я прав? Неужели она вернулась туда?
— Да, господин. Я хочу поехать за ней. Старая полуразрушенная стена Мессаны не выдержит натиска карфагенян.
— Тебе нельзя ехать.
— П-почему нельзя?
— Во-первых, ни к чему хорошему это не приведет. Гимилк уже в Пелорисе, это на расстоянии дневного перехода от Мессаны. Я почти уверен, что он прибудет туда раньше тебя. Во-вторых, ты мне нужен здесь. Дай подумаю… — Дионисий порылся в свитках папируса. — Вот список дел, которые тебе необходимо выполнить. Ты должен изучить оборонительные сооружения города и указать места для установки катапульт. Завтра в это же время жду тебя со списком.
— Но, господин, я должен увезти жену из этой ловушки!
— У нас всего несколько дней на подготовку к осаде не менее сложной, чем афинская, — вскричал Дионисий. — И ты отвлекаешь мое внимание своими личными проблемами? Примись за разработку катапульт, и никакой ерунды! Ты солдат. Если покинешь город, то навлечешь на себя мой гнев. А теперь уходи.
Сжав кулаки, Зопирион с трудом сдерживался. Несмотря на полное неумение притворяться, слишком многое было поставлено на карту, чтобы позволить себе прямо высказать то, что накипело на душе.
— Ладно, ладно, господин. Все будет сделано наилучшим образом, — пробурчал он.
Покинув Арсенал, он решил зайти за советом к Архиту. Но потом он решил, что лучше этого не делать. Если его поступок повлечет за собой гнев тирана, то не стоит впутывать своего друга.
Час спустя он покинул Сиракузы. Когда он объяснил стражнику, что он оправляется в Мегары Гиблейские для проверки защитных сооружений по приказу архонта, тот пропустил его за ворота. Солдату и в голову не пришло, насколько странным было для штабного офицера в доспехах покидать город на обычной повозке.
Две лошади, пусть и не боевые кони, резво тащили повозку. Зопирион погонял их, как мог и не останавливался, пока позволяла темнота. Остановившись на выгоне, где лошади могли пастись, он заснул прямо в повозке. Не успело взойти солнце, как он снова мчался по дороге, и так ехал целый день, не останавливаясь, и утоляя голод взятой в дорогу буханкой хлеба. От Катаны до руин Наксоса — сицилийского города, разрушенного Дионисием семь лет назад — а потом слева показался массивный силуэт угрожающе дымящейся Этны.
К полудню следующего дня он добрался до Мессаны. По дороге шли беженцы с усталыми испуганными лицами и узлами за спиной. Несколько раз он останавливался и расспрашивал о карфагенском войске, но ответы получал самые разные.
— Ох, я уверен, что они взяли город…
— Нет, когда я уезжал, их не было видно…
— Мы решили уехать, не дожидаясь приближения врага, однако некоторые, веря в предсказание оракула, остались в городе…
— Они прямо за нами…
Зопирион поехал по дороге вдоль берега, огибающей подножия холмов Посейдона. Все больше беженцев встречалось ему на дороге. Погоняя лошадей, он пытался ехать галопом, в надежде не упустить время. Несмотря на грубые крики Зопириона, беженцы не спешили сойти с середины дороги, глядя вперед безжизненным взглядом, и освобождали путь только в самый последний момент.
Наступил полдень. Беженцы, которых встречал на пути Зопирион, в страхе бежали по дороге. Другие карабкались по склонам холма. Никто не останавливался и не отвечал на расспросы. Но тарентиец неумолимо ехал по направлению к городу. Если ему удалось избежать рабства на «Судеке», думал он, то почему это не может повториться? Шанс все-таки оставался.
За очередным поворотом дороги показался отряд кавалеристов, они приближались на полном скаку — худые, темнокожие воины в кильтах, окрашенных киноварью плащах из козлиных шкур и тюрбанах из меха диких кошек. У каждого за спиной висел большой колчан, из которого торчало несколько дротиков. Завидев Зопириона, они ринулись в его сторону, низко пригнувшись к холкам лошадей.
Зопирион потянул поводья в тщетной попытке развернуть повозку. Но дорога была слишком узкой, на этом участке она пролегала между склоном холма и берегом моря. Лошади, подав назад, чуть не опрокинули повозку. Тем не менее, Зопириону почти удалось развернуться, когда его настигли темнокожие всадники.
С воинственными криками они окружили его, потрясая копьями. Один схватил под уздцы одну лошадь, а второй — другую.
Зопирион выпрыгнул из повозки. Над его головой со свистом разрезало воздух копье. Другое с металлическим звоном отскочило от его шлема. Юноша не захватил в дорогу ни щита, ни копья, он не собирался вступать в схватку и планировал путешествовать налегке. Однако встать против множества всадником с мечом в руках было равносильно самоубийству. Вместо этого он подбежал к ближайшей лошади, схватил воина за ногу и резко толкнул вверх.
Всадник упал в придорожные кусты. Зопирион приготовился запрыгнуть на спину лошади: нумидийцы ездили без седла. Однако, когда юноша положил ей руки на спину, животное резко подпрыгнуло и, как заяц, рванулось вперед. Зопирион покатился по земле. Прежде чем он успел подняться, на него навалилось несколько человек.
Они поставили пленника на ноги при помощи кулаков, тычков и уколов остриями копий. Удары были болезненными, но не наносили увечий. Юноша с удивлением раздумывал, почему они оставили его в живых, когда среди всадников появился карфагенский стратег. Сидя на лошади, он размахивал боевым топором и что-то кричал по-нумидийски. По его жестам Зопирион понял, тот приказывал «Взять его живым».
С радостными возгласами нумидийцы отобрали у пленного шлем с гребнем, меч, кинжал, кошелек, полотняную кирасу и сапоги и поделили между собой добычу. Пока двое связывали ему руки, остальные развернули повозку по направлению к городу. Бросив Зопириона в повозку, они повернули к Мессане.
Повозку конвоировали карфагенский стратег и три нумидийца. Двое вели лошадей, а третий ехал рядом с Зопирионом, держа наготове копье на случай, если пленник вздумает дернуться.
Другой нумидиец галопом поскакал на юг.
Стратег нагнулся к Зопириону.
— Кто ты? — спросил он на ломаном греческом.
Зопирион открыл рот и не смог вымолвить ни слова. Его сковал ужас, ярость, смятение и чувство вины. Он ругал самого себя самым бесполезным, неловким, неразумным ослом…
— Кто ты? — повторил командир.
Зопирион сглотнул, икнул и, наконец, заговорил по-финикийски.
— Я Зопирион из Тарента, о, господин.
Гиппарх ответил ему также по-финикийски.
— Из наемников Дионисия?
— Да, господин.
— Тогда скажи мне, именем Ваала Хаммона, почему ты оказался среди бела дня на своей повозке в гуще карфагенского войска? Я могу понять, если бы ты был верхом. Но это безумие…
— Я надеялся спасти жену и сына. Они были в Мессане.
— Тогда понятно.
— Я хотел увезти их на повозке. Вижу, ты спас меня от этих варваров?
— Какой толк от еще одного мертвеца? На рынке за тебя можно выручить приличные деньги, часть из которых по праву принадлежит мне. И тебе повезло: ты не расстался со своей жизнью, учитывая, сколько наших положили вы — лживые греки-мужеложцы.
— Вы взяли Мессану?
— Конечно, грек! Она пала сегодня утром. Некоторые горожане пытались противостоять нам, но проломить их слабую стену было также легко, как молотком убить комара.
Зопирион огляделся. Перед ним открылась равнина. Поля и виноградники кишели солдатами: они маршировали, тренировались, ставили палатки, валяли дурака и спорили из-за добычи. Здесь были карфагеняне с серьгой в ухе и золоченых чешуйчатых кирасах, иберийцы в пурпурных блузах, черных плащах, узких штанах, маленьких круглых черных шапочках и с висящими на боку парой коротких кривых сабель. Здесь были закованные в бронзу греки, ливийцы в шлемах с плюмажами из страусиных перьев, закутанные в покрывала гараманты. [66] Отдельно ютились на подстилках группы черных воинов, вооруженных копьями — жителей далеких пустынь — со щитами из носорожьих шкур, и курчавыми шапками волос, подстриженных самым невероятным образом. Мимо легким галопом пронеслись всадники. За ними проехала колонна скифских колесниц.
Вокруг стояли тысячи и тысячи палаток, подобно морским волнам заполонив Мессанскую равнину. Над морем палаток с жалким видом возвышалась щербатая стена города. Над Мессаной поднимался дым. В городе догорали разрушенные здания. Далеко разносился грохот: солдаты Гимилко рушили стены домов.
Офицер, взявший в плен Зопириона, передал его другому офицеру, в обязанности которого входило наблюдение за длинными рядами закованных в цепи пленных. Время от времени приводили очередных пленных. Если новоприбывший, независимо от пола, оказывался слишком стар, командир делал знак стоявшему неподалеку солдату. Тот ударял пожилого пленного боевым топором по голове. Пока пара чернокожих солдат относили мертвые тела на огромный погребальный костер, расположенный на расстоянии полета стрелы, другие солдаты заковывали в цепи оставшихся в живых.
Пленники стояли с опущенными головами. В таком же унынии несколько часов подряд стоял с ними и Зопирион. В поисках знакомых лиц он постоянно вглядывался в длинные ряды пленных и неустанно твердил себе о собственной никчемности, никудышности… И как же теперь ему удастся спасти Коринну? Попасть в рабство и жить рабом? Рабство, как и смерть, было частью обычного хода вещей. Как и от смерти, никто от него не застрахован. Но аристократу, как и герою, просто невозможно оказаться в рабстве: он должен пасть на поле боя или лишить себя жизни. Однако Зопирион не сумел сделать ни того, ни другого. В голове крутились слова Поэта.
Всего один раз в течение долгого дня пришел слуга с бадьей воды и ковшом. Он поил пленников так беспечно, что большая часть драгоценной влаги, стекая по подбородкам, проливалась впустую. Пленники томились в ожидании: длинная череда закованных в цепи дюйм за дюймом приближалась к невольничьему рынку.
Наконец, пришел черед Зопириона. С его запястий сняли цепи, а тунику — единственное оставшееся у него имущество — обернули вокруг головы. На помост его вывели два солдата, внимательно следивших за пленником, чтобы он не сбежал и не смог убить себя. Вокруг помоста также стояли солдаты. Зопирион посмотрел на полукруг торговцев и невольно вздрогнул.
— Ты кто? — спросил ведущий аукциона на ломаном греческом.
— Я Зопирион из Тарента, господин, — по-финикийски ответил юноша. Теперь приходилось внимательно обдумывать каждое слово. Он должен был произвести на покупателей впечатление, показать собственную ценность, чтобы не оказаться проданным на каторгу, например, в рудники. С другой стороны, нельзя было слишком важничать, чтобы не слишком взвинтить цену. В противном случае вряд ли его родным удастся выкупить пленника.
— Что ты умеешь делать? — спросил ведущий. В его голосе послышались нотки заинтересованности. Было очевидно, что речь и манеры Зопириона произвели на него впечатление.
— Я строитель. Могу проектировать и строить стены, оборонительные сооружения, верфи, доки, гидросооружения и военную технику.
— Вы видите! — поворачиваясь к торговцам, вскричал аукционер. — Смотрите, какой прекрасный раб с крупными яйцами! И помимо всего человек умный, образованный. Сколько вы предложите за этот цветок Эллады?
— Одну серебряную драхму, — сказал торговец.
— Ерунда! — вскричал аукционер. — Посмотрите, он говорит по-финикийски, да еще с прекрасным тирийским акцентом. За одно это можно добавить еще драхму.
— Одну драхму тридцать шекелей, — предложил другой торговец.
— Хорошая шутка! Он тянет на десять драхм. Посмотрите на глаза, в которых светится ум! Скажи еще что-нибудь, парень, чтобы эти скупердяи еще раз убедились в твоем уме.
— Если бы я был настолько умен, как ты говоришь, то не стоял бы перед вами, — ответил Зопирион.
Слова юноши вызвали смех.
— Драхма сорок шекелей, — сказал торговец.
— Драхма пятьдесят.
— Две драхмы.
Несмотря на все усилия ведущего, торг шел медленно. Цену увеличивали, прибавляя по пять шекелей. Зопирион предполагал, что его продадут за две драхмы сорок пять шекелей толстяку с широким поясом, когда сквозь толпу протиснулась хрупкая знакомая фигурка.
— Плачу три драхмы!
Торговцы встретили появление капитана Асто хмурыми взглядами — появление чужака, покупающего прямо в армии, и тем самым лишающих их законной прибыли. Тем не менее, ведущий аукциона продал Зопириона моряку.
Охваченный нахлынувшими чувствами, освобожденный и полный надежд, юноша сошел с помоста, надел рубашку и, не произнося ни слова, пошел вслед за Асто прочь с невольничьего рынка.
— Я не могу освободить тебя здесь, о, благородный господин, потому что тебя могут снова поймать и снова продать. Я заберу тебя в Панорм, где я теперь живу. Там ты поживешь у меня до конца войны, а потом ты снова обретешь свободу, — мягко произнес Асто по-гречески.
— Спасибо, дорогой друг, и спасибо богу, пославшему тебя. Ты случайно не видел мою жену среди пленных? Во время падения Мессаны она была там со своей семьей.
— Нет не видел, но можем пройтись и убедиться собственными глазами.
В течение часа они бродили по лагерю, просматривая каждую партию пленных. Однако ни Коринны с Хероном, ни членов семьи Ксанфа они не нашли.
— Если их взяли в плен, то, скорее всего, уже продали, — в конце концов произнес Асто. Пора возвращаться на мой корабль, я надеюсь до наступления темноты добраться до хорошей гавани.
— Как тебе удалось появиться так вовремя и спасти меня?
— Я работаю с поставками для армии Гимилко.
— При осаде Мотии взяли в плен кого-нибудь из твоих близких?
— Нет, боги были милостивы. Я молился, и госпожа Танит послала мне сон, в котором советовала мне перевезти семью в Панорм. Это очередной раз доказывает сказанное мной о богах на «Муттумалейне», ты помнишь? Они в полной мере управляют миром, до самой мелкой песчинки, и смертным без них никак не обойтись.
— Я запомню свою цену и верну тебе все до последнего шекеля, — ответил Зопирион.
— И не думай об этом! Ты спас мою жизнь в Сиракузах, а я просто заплатил долг.
Последующие месяцы Зопирион провел в доме Асто в Панорме, играя роль привилегированного слуги. Помня о том, что его окончательное освобождение зависит от доброй воли финикийца, Зопирион старался не злоупотреблять хорошим отношением к нему Асто и его близких. Но это оказалось не так-то просто: жена Асто, ревностная домохозяйка, была остра на язык. Зопирион же был неловок и то и дело зацеплял, роняли или разбивал всякие безделушки — лампу, блюдце, цветочный горшок.
Когда друзья Асто и друзья друзей узнали о вычислительных способностях и навыках Зопириона, они стали обращаться к нему за помощью. Юноша был рад немного подзаработать. Во-первых, теперь он мог компенсировать или купить новые вещи взамен испорченных или разбитых старых, а также порадовать новыми безделушками хозяйку дома. Во-вторых, к моменту освобождения скопить средства на дорожные расходы.
Шло время, принося новые сведения о войне. Гимилк пришлось обходить Этну с юга: после извержения вулкана стала непроходимой прибрежная дорога. Карфагенский наварх Магон разгромил флот Сиракуз, которым командовал Лептиний, а войско Карфагена окружило город. Дошли рассказы о неудачном восстании против Дионисия; о том, как Дионисий освободил и вооружил сиракузских рабов и как чума поразила осаждающих.
Шел Метагитнион. Асто вернулся с известием об окончании осады. Карфагенское войско разбито, часть его уничтожена, часть обратилась в бегство.
— Дорогой Геракл! Как это произошло? — воскликнул Зопирион.
— Армия Гимилка была ослаблена чумой. Ваш тиран подготовил вылазку и неожиданно напал на карфагенские силы с берега и с моря. Он скакал впереди войска, будто одержимый демонами.
— Когда разгром войска принял угрожающие размеры, Гимилк откупился от Дионисия тремя тысячами талантов, и тот позволил карфагенянам уйти по морю, оставив наемников на произвол судьбы. Сиракузяне встретили остатки войска. Одних убили, а других продали в рабство, за исключением иберов. Эти варвары так отважно защищались, что Дионисий присоединил оставшихся в живых к своему наемному войску.
— Вижу, ты не слишком огорчился, — заметил Зопирион.
Асто пожал плечами.
— А почему я должен любить Карфаген? Ханаанцы всегда чувствовали на себе его тяжелую руку. Думаю, рука Дионисия в той же мере тяжела для сицилийских греков. Я надеялся, что закончится вражда двух могущественных правителей, и простые люди смогут вернуться к обычной жизни. Однако подвластные Карфагену африканские племена восстали, поэтому в Новом Ханаане вряд ли начнутся военные действия. Говорят, Гимилко, во искупление поражения и оставления на произвол судьбы наемных войск, до смерти заморил себя голодом… Итак, мой друг, когда ты собираешься покинуть нас?
— Ты хочешь сказать, я свободен идти куда вздумается?
— Ты мог уйти в любой момент, мы создавали видимость твоего рабства во имя твоей же безопасности.
— Ты человек с открытой душой, Асто.
Асто пожал плечами и развел руками.
— Не хуже большинства, лучше немногих. Я составлю документ о твоем освобождении.
На следующий день Асто привел шестерых друзей, чтобы они засвидетельствовали факт освобождения Зопириона. Документ был составлен на финикийском и греческом и переписан в двух экземплярах на пергаменте. Асто огласил по-финикийски содержание документа.
«Я, Асто бен-Илрам, проживающий в городе Мачанаф (по-гречески Панорм), купил раба Зопириона бен-Мегабаза из Тарента за три карфагенских таланта и, так как означенный Зопирион выполнил для меня работы, намного превышающие его стоимость, выражаю свое желание в качестве оплаты за его услуги освободить означенного Зопириона от служения мне в качестве раба.
Итак, я, Асто бен-Илрам, в соответствии с вышеупомянутыми услугами, выражаю письменное согласие передать означенного Зопириона в собственность высшего бога, Ваала Хаммона (по-гречески, Зевса), чтобы он служил ему верой и правдой до конца дней своих.
В подтверждение моих слов, я, Асто бен-Алрам, прикладываю руку и подтверждаю это двадцатого дня месяца Аба, в году четыреста восемнадцатом со дня основания Карфагена, а также прикладывают руки означенный Зопирион и шесть свободных ханаанцев из Мачанафа. Копия этого документа будет передана в храм Ваала Хаммона в Карфагене, где будет вечно храниться в подтверждение факта его освобождения.
— Придется чинить порез, — спокойно произнес Дионисий, ощупывая порез на ложе. И вернулся на свое ложе.
Дамокл поднялся на ноги. Его туника была вся в пятнах алого вина. С красным лицом, голосом, в котором сквозила сдавленная ярость, он заговорил:
— И все-таки, богоподобный господин, никто не принуждал тебя становиться… … архонтом.
— Неужели? Ты разве можешь назвать того, кто лучше меня смог управлять Сиракузами в это смутное время?
— Н-нет, господин. Я… ах…
— Или возможно, тебе более по душе полная демократия в Сиракузах?
— Я… я никогда об этом не думал.
— Ну что ж, я поделюсь с тобой своими мыслями о демократии. Демократия — прекрасная форма правления, однако, она имеет смысл только тогда, когда она в руках людей, достаточно сведущих, чтобы ей пользоваться. Афиняне достаточно успешно практиковали эту форму правления в течение ста лет, потому что они сами были дисциплинированны и ставили обязанности гражданина выше личных эгоистичных устремлений. Но такое встречается не часто. Демократия предполагает, что каждый гражданин рожден мудрым, благоразумным, дальновидным, справедливым и альтруистичным. Однако, на самом деле все обстоит иначе.
— Иногда глобальный кризис вроде Персидской войны на какое-то время толкает людей к высотам добродетели. Однако раньше или позже, они все равно скатываются к обычному свинскому состоянию. Слушают демагогов, обещающих им благополучие, для достижения которого не нужно прикладывать усилий, безопасность без необходимости вооружаться, бесплатные городские службы. А потом они с удивлением обнаруживают: оказывается, они бессильны и беспомощны, а враг стучится в ворота.
— Я не украл демократию у Сиракуз. Вы, именно вы сами позволили ей умереть, потому что не любили ее больше собственных страстей, прихотей и амбиций. Я защитил вас от захвата политиканами изнутри и внешними врагами снаружи. Но одновременно с этим я не в силах предоставить вам демократию. Согласен, Дамокл?
— Прошу моего архонта простить меня, — сухо произнес Дамокл. — Я неважно себя чувствую.
— Можешь переодеться. Но подумай дважды, прежде чем назвать меня счастливым. Возрадуйся!
Небо было ярко-голубым, а земля под иссушающими лучами солнца — коричневой. Сиракузская армия вновь возвращалась домой. На этот раз Дионисий не разоружал горожан на подступах, но без остановки повел их прямо в город. Он не боялся восстания, ибо каждый знал об огромной армии Карфагена и дезертирстве союзников Сиракуз. Они знали о перспективе долгой и скучной осады столь же безнадежной, как и атака афинян восемнадцатилетней давности.
Зопирион вернулся пешком с левой рукой на перевязи. Сдав дела, он тут же бросился домой. В доме почти ничего не было, а на голом полу лежал листок папируса.
От Коринны ее любимому мужу, с приветом:Держа папирус дрожащими руками, Зопирион не отрывал взгляда от письма. Выругавшись и хлопнув дверью, забыв об усталости, он быстрым шагом направился на Ортигию. Архит сидел за столом на галерее в Арсенале.
Отец послал за мной и Хероном Главка с повозкой. Я уезжаю с ним. Ты знаешь, что мне ужасно страшно оставаться одной без тебя в незнакомом городе. Архит помог мне отвезти нашу мебель на хранение в Ортигию. Надеюсь на воссоединение нашей семьи по окончании смертоносной войны. Прощай.
— Почему ты позволил ей уехать? — стиснув зубы, спросил Зопирион.
— Мой дорогой мальчик, как мне было остановить ее? Силой? Чтобы предотвратить это и приехал ее брат. Я повторил им все твои аргументы о полуразрушенных стенах Мессаны, но они не произвели на них никакого впечатления. Она привыкла жить в семье, и когда ты уехал, она чувствовала себя слишком несчастной. А что случилось с твоей рукой?
— Простой ожог. Жители Сегесты устроили внезапную ночную вылазку и подожгли половина лагеря. Погибло множество лошадей, в том числе и моя. А что, клянусь Аидом, мне теперь делать?
— Откуда мне знать? Я пытался отговорить тебя. Береженого бог бережет…
— Давай, упрекай: я же тебе говорил…
— Да, но не собираюсь повторяться. А как война? Нас разбили?
— Нет, если не считать отступления при Сегесте. Но Гимилк высадил в Панорме стотысячное войско. По слухам — трехсоттысячное. Союзники, поверив слухам, побежали назад защищать родные города. Лептиний собирался было потопить карфагенский флот, но их галеры отвлекли его внимание, и основной транспорт сумел ускользнуть. Однако кое-что ему удалось. Тем не менее, Гимилк собрал под свои знамена войска из финикийских городов Сицилии, и финикийцы получили перед нами численное преимущество два к одному. Поэтому Дионисий перешел в оборону.
— А где армия Гимилка?
— По слухам, он вернул финикийцам Мотию. Надеюсь, с контингентом наших войск он поступил лучше, чем мы с ними. Архит! Если бы ты оказался на месте Гимилка и контролировал восточное побережье Сицилии, то какой дорогой двинулся на Сиракузы?
— Думаю, через южную часть острова. А ты беспокоишься о Мессане?
— Да. Но знаешь, Гимилк стянул значительные силы к Панорму — на северном побережье. А путь по северной дороге лежит как раз через Мессану… Думаю, мне лучше посоветоваться с архонтом.
Зопирион отправился во дворец. Уже давно стемнело, когда его допустили к архонту. Дионисий сидел за столом, заваленном свитками, бумагами и табличками. В неярком свете стоящей на столе лампы лицо его выглядело утомленным.
— Что случилось, Зопирион? Только быстро, — спросил тиран.
— Я никогда не обращался к вам за помощью, не так ли?
— Ты так редко ко мне обращался, что мне немного неловко. Так о чем ты просишь?
— Я хочу знать, какой дорогой Гимилк идет на Сиракузы.
Дионисий, несмотря на усталость, проницательно всмотрелся в лицо Зопириона.
— Ты думаешь, я знаю?
— Кто может знать, как не вы?
— Он движется северной дорогой по направлению к Мессане, — после некоторого раздумья ответил Дионисий. — Мессана. Твоя жена оттуда родом, я прав? Неужели она вернулась туда?
— Да, господин. Я хочу поехать за ней. Старая полуразрушенная стена Мессаны не выдержит натиска карфагенян.
— Тебе нельзя ехать.
— П-почему нельзя?
— Во-первых, ни к чему хорошему это не приведет. Гимилк уже в Пелорисе, это на расстоянии дневного перехода от Мессаны. Я почти уверен, что он прибудет туда раньше тебя. Во-вторых, ты мне нужен здесь. Дай подумаю… — Дионисий порылся в свитках папируса. — Вот список дел, которые тебе необходимо выполнить. Ты должен изучить оборонительные сооружения города и указать места для установки катапульт. Завтра в это же время жду тебя со списком.
— Но, господин, я должен увезти жену из этой ловушки!
— У нас всего несколько дней на подготовку к осаде не менее сложной, чем афинская, — вскричал Дионисий. — И ты отвлекаешь мое внимание своими личными проблемами? Примись за разработку катапульт, и никакой ерунды! Ты солдат. Если покинешь город, то навлечешь на себя мой гнев. А теперь уходи.
Сжав кулаки, Зопирион с трудом сдерживался. Несмотря на полное неумение притворяться, слишком многое было поставлено на карту, чтобы позволить себе прямо высказать то, что накипело на душе.
— Ладно, ладно, господин. Все будет сделано наилучшим образом, — пробурчал он.
Покинув Арсенал, он решил зайти за советом к Архиту. Но потом он решил, что лучше этого не делать. Если его поступок повлечет за собой гнев тирана, то не стоит впутывать своего друга.
Час спустя он покинул Сиракузы. Когда он объяснил стражнику, что он оправляется в Мегары Гиблейские для проверки защитных сооружений по приказу архонта, тот пропустил его за ворота. Солдату и в голову не пришло, насколько странным было для штабного офицера в доспехах покидать город на обычной повозке.
Две лошади, пусть и не боевые кони, резво тащили повозку. Зопирион погонял их, как мог и не останавливался, пока позволяла темнота. Остановившись на выгоне, где лошади могли пастись, он заснул прямо в повозке. Не успело взойти солнце, как он снова мчался по дороге, и так ехал целый день, не останавливаясь, и утоляя голод взятой в дорогу буханкой хлеба. От Катаны до руин Наксоса — сицилийского города, разрушенного Дионисием семь лет назад — а потом слева показался массивный силуэт угрожающе дымящейся Этны.
К полудню следующего дня он добрался до Мессаны. По дороге шли беженцы с усталыми испуганными лицами и узлами за спиной. Несколько раз он останавливался и расспрашивал о карфагенском войске, но ответы получал самые разные.
— Ох, я уверен, что они взяли город…
— Нет, когда я уезжал, их не было видно…
— Мы решили уехать, не дожидаясь приближения врага, однако некоторые, веря в предсказание оракула, остались в городе…
— Они прямо за нами…
Зопирион поехал по дороге вдоль берега, огибающей подножия холмов Посейдона. Все больше беженцев встречалось ему на дороге. Погоняя лошадей, он пытался ехать галопом, в надежде не упустить время. Несмотря на грубые крики Зопириона, беженцы не спешили сойти с середины дороги, глядя вперед безжизненным взглядом, и освобождали путь только в самый последний момент.
Наступил полдень. Беженцы, которых встречал на пути Зопирион, в страхе бежали по дороге. Другие карабкались по склонам холма. Никто не останавливался и не отвечал на расспросы. Но тарентиец неумолимо ехал по направлению к городу. Если ему удалось избежать рабства на «Судеке», думал он, то почему это не может повториться? Шанс все-таки оставался.
За очередным поворотом дороги показался отряд кавалеристов, они приближались на полном скаку — худые, темнокожие воины в кильтах, окрашенных киноварью плащах из козлиных шкур и тюрбанах из меха диких кошек. У каждого за спиной висел большой колчан, из которого торчало несколько дротиков. Завидев Зопириона, они ринулись в его сторону, низко пригнувшись к холкам лошадей.
Зопирион потянул поводья в тщетной попытке развернуть повозку. Но дорога была слишком узкой, на этом участке она пролегала между склоном холма и берегом моря. Лошади, подав назад, чуть не опрокинули повозку. Тем не менее, Зопириону почти удалось развернуться, когда его настигли темнокожие всадники.
С воинственными криками они окружили его, потрясая копьями. Один схватил под уздцы одну лошадь, а второй — другую.
Зопирион выпрыгнул из повозки. Над его головой со свистом разрезало воздух копье. Другое с металлическим звоном отскочило от его шлема. Юноша не захватил в дорогу ни щита, ни копья, он не собирался вступать в схватку и планировал путешествовать налегке. Однако встать против множества всадником с мечом в руках было равносильно самоубийству. Вместо этого он подбежал к ближайшей лошади, схватил воина за ногу и резко толкнул вверх.
Всадник упал в придорожные кусты. Зопирион приготовился запрыгнуть на спину лошади: нумидийцы ездили без седла. Однако, когда юноша положил ей руки на спину, животное резко подпрыгнуло и, как заяц, рванулось вперед. Зопирион покатился по земле. Прежде чем он успел подняться, на него навалилось несколько человек.
Они поставили пленника на ноги при помощи кулаков, тычков и уколов остриями копий. Удары были болезненными, но не наносили увечий. Юноша с удивлением раздумывал, почему они оставили его в живых, когда среди всадников появился карфагенский стратег. Сидя на лошади, он размахивал боевым топором и что-то кричал по-нумидийски. По его жестам Зопирион понял, тот приказывал «Взять его живым».
С радостными возгласами нумидийцы отобрали у пленного шлем с гребнем, меч, кинжал, кошелек, полотняную кирасу и сапоги и поделили между собой добычу. Пока двое связывали ему руки, остальные развернули повозку по направлению к городу. Бросив Зопириона в повозку, они повернули к Мессане.
Повозку конвоировали карфагенский стратег и три нумидийца. Двое вели лошадей, а третий ехал рядом с Зопирионом, держа наготове копье на случай, если пленник вздумает дернуться.
Другой нумидиец галопом поскакал на юг.
Стратег нагнулся к Зопириону.
— Кто ты? — спросил он на ломаном греческом.
Зопирион открыл рот и не смог вымолвить ни слова. Его сковал ужас, ярость, смятение и чувство вины. Он ругал самого себя самым бесполезным, неловким, неразумным ослом…
— Кто ты? — повторил командир.
Зопирион сглотнул, икнул и, наконец, заговорил по-финикийски.
— Я Зопирион из Тарента, о, господин.
Гиппарх ответил ему также по-финикийски.
— Из наемников Дионисия?
— Да, господин.
— Тогда скажи мне, именем Ваала Хаммона, почему ты оказался среди бела дня на своей повозке в гуще карфагенского войска? Я могу понять, если бы ты был верхом. Но это безумие…
— Я надеялся спасти жену и сына. Они были в Мессане.
— Тогда понятно.
— Я хотел увезти их на повозке. Вижу, ты спас меня от этих варваров?
— Какой толк от еще одного мертвеца? На рынке за тебя можно выручить приличные деньги, часть из которых по праву принадлежит мне. И тебе повезло: ты не расстался со своей жизнью, учитывая, сколько наших положили вы — лживые греки-мужеложцы.
— Вы взяли Мессану?
— Конечно, грек! Она пала сегодня утром. Некоторые горожане пытались противостоять нам, но проломить их слабую стену было также легко, как молотком убить комара.
Зопирион огляделся. Перед ним открылась равнина. Поля и виноградники кишели солдатами: они маршировали, тренировались, ставили палатки, валяли дурака и спорили из-за добычи. Здесь были карфагеняне с серьгой в ухе и золоченых чешуйчатых кирасах, иберийцы в пурпурных блузах, черных плащах, узких штанах, маленьких круглых черных шапочках и с висящими на боку парой коротких кривых сабель. Здесь были закованные в бронзу греки, ливийцы в шлемах с плюмажами из страусиных перьев, закутанные в покрывала гараманты. [66] Отдельно ютились на подстилках группы черных воинов, вооруженных копьями — жителей далеких пустынь — со щитами из носорожьих шкур, и курчавыми шапками волос, подстриженных самым невероятным образом. Мимо легким галопом пронеслись всадники. За ними проехала колонна скифских колесниц.
Вокруг стояли тысячи и тысячи палаток, подобно морским волнам заполонив Мессанскую равнину. Над морем палаток с жалким видом возвышалась щербатая стена города. Над Мессаной поднимался дым. В городе догорали разрушенные здания. Далеко разносился грохот: солдаты Гимилко рушили стены домов.
Офицер, взявший в плен Зопириона, передал его другому офицеру, в обязанности которого входило наблюдение за длинными рядами закованных в цепи пленных. Время от времени приводили очередных пленных. Если новоприбывший, независимо от пола, оказывался слишком стар, командир делал знак стоявшему неподалеку солдату. Тот ударял пожилого пленного боевым топором по голове. Пока пара чернокожих солдат относили мертвые тела на огромный погребальный костер, расположенный на расстоянии полета стрелы, другие солдаты заковывали в цепи оставшихся в живых.
Пленники стояли с опущенными головами. В таком же унынии несколько часов подряд стоял с ними и Зопирион. В поисках знакомых лиц он постоянно вглядывался в длинные ряды пленных и неустанно твердил себе о собственной никчемности, никудышности… И как же теперь ему удастся спасти Коринну? Попасть в рабство и жить рабом? Рабство, как и смерть, было частью обычного хода вещей. Как и от смерти, никто от него не застрахован. Но аристократу, как и герою, просто невозможно оказаться в рабстве: он должен пасть на поле боя или лишить себя жизни. Однако Зопирион не сумел сделать ни того, ни другого. В голове крутились слова Поэта.
И, усугубляя печальный удел, покупатель может поставить на теле клеймо или выколоть татуировку, на манер финикийских рабовладельцев. Подобно большинству эллинов, почитающих культ тела, и несмотря на страстное желание умереть, Зопирион с отвращением думал о нанесении клейма, обрезании и любом другом членовредительстве.
В день когда человека встречает удел раба,
Половина его мужества забирает всевидящий Зевс.
Всего один раз в течение долгого дня пришел слуга с бадьей воды и ковшом. Он поил пленников так беспечно, что большая часть драгоценной влаги, стекая по подбородкам, проливалась впустую. Пленники томились в ожидании: длинная череда закованных в цепи дюйм за дюймом приближалась к невольничьему рынку.
Наконец, пришел черед Зопириона. С его запястий сняли цепи, а тунику — единственное оставшееся у него имущество — обернули вокруг головы. На помост его вывели два солдата, внимательно следивших за пленником, чтобы он не сбежал и не смог убить себя. Вокруг помоста также стояли солдаты. Зопирион посмотрел на полукруг торговцев и невольно вздрогнул.
— Ты кто? — спросил ведущий аукциона на ломаном греческом.
— Я Зопирион из Тарента, господин, — по-финикийски ответил юноша. Теперь приходилось внимательно обдумывать каждое слово. Он должен был произвести на покупателей впечатление, показать собственную ценность, чтобы не оказаться проданным на каторгу, например, в рудники. С другой стороны, нельзя было слишком важничать, чтобы не слишком взвинтить цену. В противном случае вряд ли его родным удастся выкупить пленника.
— Что ты умеешь делать? — спросил ведущий. В его голосе послышались нотки заинтересованности. Было очевидно, что речь и манеры Зопириона произвели на него впечатление.
— Я строитель. Могу проектировать и строить стены, оборонительные сооружения, верфи, доки, гидросооружения и военную технику.
— Вы видите! — поворачиваясь к торговцам, вскричал аукционер. — Смотрите, какой прекрасный раб с крупными яйцами! И помимо всего человек умный, образованный. Сколько вы предложите за этот цветок Эллады?
— Одну серебряную драхму, — сказал торговец.
— Ерунда! — вскричал аукционер. — Посмотрите, он говорит по-финикийски, да еще с прекрасным тирийским акцентом. За одно это можно добавить еще драхму.
— Одну драхму тридцать шекелей, — предложил другой торговец.
— Хорошая шутка! Он тянет на десять драхм. Посмотрите на глаза, в которых светится ум! Скажи еще что-нибудь, парень, чтобы эти скупердяи еще раз убедились в твоем уме.
— Если бы я был настолько умен, как ты говоришь, то не стоял бы перед вами, — ответил Зопирион.
Слова юноши вызвали смех.
— Драхма сорок шекелей, — сказал торговец.
— Драхма пятьдесят.
— Две драхмы.
Несмотря на все усилия ведущего, торг шел медленно. Цену увеличивали, прибавляя по пять шекелей. Зопирион предполагал, что его продадут за две драхмы сорок пять шекелей толстяку с широким поясом, когда сквозь толпу протиснулась хрупкая знакомая фигурка.
— Плачу три драхмы!
Торговцы встретили появление капитана Асто хмурыми взглядами — появление чужака, покупающего прямо в армии, и тем самым лишающих их законной прибыли. Тем не менее, ведущий аукциона продал Зопириона моряку.
Охваченный нахлынувшими чувствами, освобожденный и полный надежд, юноша сошел с помоста, надел рубашку и, не произнося ни слова, пошел вслед за Асто прочь с невольничьего рынка.
— Я не могу освободить тебя здесь, о, благородный господин, потому что тебя могут снова поймать и снова продать. Я заберу тебя в Панорм, где я теперь живу. Там ты поживешь у меня до конца войны, а потом ты снова обретешь свободу, — мягко произнес Асто по-гречески.
— Спасибо, дорогой друг, и спасибо богу, пославшему тебя. Ты случайно не видел мою жену среди пленных? Во время падения Мессаны она была там со своей семьей.
— Нет не видел, но можем пройтись и убедиться собственными глазами.
В течение часа они бродили по лагерю, просматривая каждую партию пленных. Однако ни Коринны с Хероном, ни членов семьи Ксанфа они не нашли.
— Если их взяли в плен, то, скорее всего, уже продали, — в конце концов произнес Асто. Пора возвращаться на мой корабль, я надеюсь до наступления темноты добраться до хорошей гавани.
— Как тебе удалось появиться так вовремя и спасти меня?
— Я работаю с поставками для армии Гимилко.
— При осаде Мотии взяли в плен кого-нибудь из твоих близких?
— Нет, боги были милостивы. Я молился, и госпожа Танит послала мне сон, в котором советовала мне перевезти семью в Панорм. Это очередной раз доказывает сказанное мной о богах на «Муттумалейне», ты помнишь? Они в полной мере управляют миром, до самой мелкой песчинки, и смертным без них никак не обойтись.
— Я запомню свою цену и верну тебе все до последнего шекеля, — ответил Зопирион.
— И не думай об этом! Ты спас мою жизнь в Сиракузах, а я просто заплатил долг.
Последующие месяцы Зопирион провел в доме Асто в Панорме, играя роль привилегированного слуги. Помня о том, что его окончательное освобождение зависит от доброй воли финикийца, Зопирион старался не злоупотреблять хорошим отношением к нему Асто и его близких. Но это оказалось не так-то просто: жена Асто, ревностная домохозяйка, была остра на язык. Зопирион же был неловок и то и дело зацеплял, роняли или разбивал всякие безделушки — лампу, блюдце, цветочный горшок.
Когда друзья Асто и друзья друзей узнали о вычислительных способностях и навыках Зопириона, они стали обращаться к нему за помощью. Юноша был рад немного подзаработать. Во-первых, теперь он мог компенсировать или купить новые вещи взамен испорченных или разбитых старых, а также порадовать новыми безделушками хозяйку дома. Во-вторых, к моменту освобождения скопить средства на дорожные расходы.
Шло время, принося новые сведения о войне. Гимилк пришлось обходить Этну с юга: после извержения вулкана стала непроходимой прибрежная дорога. Карфагенский наварх Магон разгромил флот Сиракуз, которым командовал Лептиний, а войско Карфагена окружило город. Дошли рассказы о неудачном восстании против Дионисия; о том, как Дионисий освободил и вооружил сиракузских рабов и как чума поразила осаждающих.
Шел Метагитнион. Асто вернулся с известием об окончании осады. Карфагенское войско разбито, часть его уничтожена, часть обратилась в бегство.
— Дорогой Геракл! Как это произошло? — воскликнул Зопирион.
— Армия Гимилка была ослаблена чумой. Ваш тиран подготовил вылазку и неожиданно напал на карфагенские силы с берега и с моря. Он скакал впереди войска, будто одержимый демонами.
— Когда разгром войска принял угрожающие размеры, Гимилк откупился от Дионисия тремя тысячами талантов, и тот позволил карфагенянам уйти по морю, оставив наемников на произвол судьбы. Сиракузяне встретили остатки войска. Одних убили, а других продали в рабство, за исключением иберов. Эти варвары так отважно защищались, что Дионисий присоединил оставшихся в живых к своему наемному войску.
— Вижу, ты не слишком огорчился, — заметил Зопирион.
Асто пожал плечами.
— А почему я должен любить Карфаген? Ханаанцы всегда чувствовали на себе его тяжелую руку. Думаю, рука Дионисия в той же мере тяжела для сицилийских греков. Я надеялся, что закончится вражда двух могущественных правителей, и простые люди смогут вернуться к обычной жизни. Однако подвластные Карфагену африканские племена восстали, поэтому в Новом Ханаане вряд ли начнутся военные действия. Говорят, Гимилко, во искупление поражения и оставления на произвол судьбы наемных войск, до смерти заморил себя голодом… Итак, мой друг, когда ты собираешься покинуть нас?
— Ты хочешь сказать, я свободен идти куда вздумается?
— Ты мог уйти в любой момент, мы создавали видимость твоего рабства во имя твоей же безопасности.
— Ты человек с открытой душой, Асто.
Асто пожал плечами и развел руками.
— Не хуже большинства, лучше немногих. Я составлю документ о твоем освобождении.
На следующий день Асто привел шестерых друзей, чтобы они засвидетельствовали факт освобождения Зопириона. Документ был составлен на финикийском и греческом и переписан в двух экземплярах на пергаменте. Асто огласил по-финикийски содержание документа.
«Я, Асто бен-Илрам, проживающий в городе Мачанаф (по-гречески Панорм), купил раба Зопириона бен-Мегабаза из Тарента за три карфагенских таланта и, так как означенный Зопирион выполнил для меня работы, намного превышающие его стоимость, выражаю свое желание в качестве оплаты за его услуги освободить означенного Зопириона от служения мне в качестве раба.
Итак, я, Асто бен-Илрам, в соответствии с вышеупомянутыми услугами, выражаю письменное согласие передать означенного Зопириона в собственность высшего бога, Ваала Хаммона (по-гречески, Зевса), чтобы он служил ему верой и правдой до конца дней своих.
В подтверждение моих слов, я, Асто бен-Алрам, прикладываю руку и подтверждаю это двадцатого дня месяца Аба, в году четыреста восемнадцатом со дня основания Карфагена, а также прикладывают руки означенный Зопирион и шесть свободных ханаанцев из Мачанафа. Копия этого документа будет передана в храм Ваала Хаммона в Карфагене, где будет вечно храниться в подтверждение факта его освобождения.