Чарльз Диккенс
РАССКАЗ ШКОЛЬНИКА

   Лет мне еще немного — правда, я становлюсь все старше и старше, но все-таки лет мне еще немного, — поэтому сам я не переживал никаких таких приключений, о которых стоило бы рассказать. Пожалуй, никому не интересно знать, какой выжига Достопочтенный, то есть наш директор, и какая ведьма «сама», и как они вымогают денежки у родителей, особенно за стрижку волос и леченье. Одному из наших мальчиков поставили в счет за полугодие двенадцать шиллингов шесть пенсов за две пилюли (значит, по шести шиллингов три пенса за штуку, — неплохо они наживаются на учениках!), а он даже не стал их глотать, — просто засунул в рукав куртки, и все.
   А говядина, — просто стыд и позор. Это вовсе не говядина. Настоящая говядина не одни только жилы. Настоящую говядину можно жевать. Кроме того, настоящую говядину всегда подают с подливкой, а на нашей и капли не увидишь. Другой наш мальчик уехал к родным совсем больной и слышал, как доктор говорил его отцу, что ума не приложит, почему заболел ребенок, разве только потому, что пил пиво, которое давали в школе. Ну, конечно, пиво-то его и доконало!
   Однако говядина — это совсем не то, что Старик Чизмен. Да и пиво тут ни при чем. Ведь я хотел рассказать о Старике Чизмене, а вовсе не о том, как нашим мальчикам расстраивают желудки ради наживы.
   Да что там, посмотрите только на корочку паштетов. Она не рыхлая. Она твердая — что твой свинец, только сырая, к тому же. Из-за нее наших мальчиков по ночам мучают кошмары, и тогда другие мальчики лупят их подушками за то, что они орут во сне и будят товарищей. Да и не мудрено, что орут!
   Как-то раз ночью Старик Чизмен принялся расхаживать во сне — надел шляпу поверх ночного колпака, схватил удочку и крикетную биту, да и спустился вниз, в приемную, а там, понятно, все решили, что это привидение. Но ведь он уж конечно никогда не дошел бы до этого, если бы не съел какой-нибудь гадости. Вот когда все мы примемся расхаживать во сне, тогда наше начальство, может, и призадумается.
   В то время Старик Чизмен еще не был младшим учителем латинского языка, — он сам был школьником. Когда он впервые попал в нашу школу, он был еще совсем маленький, а привезла его в почтовой карете женщина, которая его поминутно встряхивала и все время нюхала табак — больше он ничего не помнит про свое детство. Он ни разу не ездил домой на каникулы. Счета за его обучение и содержание (он не брал дополнительных уроков ни по одному предмету) отсылали в банк, и банк оплачивал их; и ему шили по два коричневых костюма в год, а с двенадцати лет он стал носить сапоги, только они всегда были ему велики.
   — Во время летних каникул некоторые ребята; жившие поблизости, частенько прибегали в школу и взбирались на деревья за оградой площадки для игр только затем, чтобы поглазеть на Старика Чизмена, который сидел там и читал книжку один-одинешенек. Он всегда был тихоня, жидкий какой-то, словно чай у нас в школе, — а такого жидкого чая на всем свете не сыщешь! — и когда мальчики, бывало, свистнут ему, он только поднимет глаза и кивнет; а когда его спросят: «Эй, Старик Чизмен, чем тебя кормили за обедом?» — он ответит: «Вареной бараниной», а когда его спросят: «Не скучно тебе одному, Старик Чизмен?» — он ответит: «Скучновато бывает!», а потом они скажут: «Ну, прощай, Старик Чизмен!» — и слезут с деревьев. Конечно, это было тиранство — все каникулы кормить Старика Чизмена одной вареной бараниной, но такие уж у нас были порядки. Иногда вместо вареной баранины его пичкали рисовым пудингом, уверяя, что это на редкость вкусное кушанье. А на мясо не тратились.
   Так вот Старик Чизмен и жил. Кроме скуки, каникулы приносили ему и другие неприятности: ведь когда ученики съезжались в школу — очень неохотно, — он всегда был рад снова увидеться с ними; но их это раздражало, потому что они-то вовсе не были рады увидеться с ним, ну его и колотили головой об стену, так что у него кровь шла из носа. Но в общем Старика Чизмена любили. Однажды в его пользу даже собрали деньги по подписке и, чтобы хоть как-то развеселить его, подарили ему перед каникулами двух белых мышей, кролика, голубя и чудесного щенка. Старик Чизмен по этому случаю разревелся; но еще горше он плакал немного погодя, — когда все его животные перегрызли друг друга.
   Само собой разумеется, Старика Чизмена дразнили по-всякому: называли его Чижмен, Стрижмен, Сычмен и тому подобное. Но он никогда не обижался. И я вовсе не хочу сказать, что он был старый, — он был совсем не старый, просто его сразу так прозвали: Старик Чизмен.
   В конце концов Старика Чизмена назначили младшим латинистом. Как-то раз утром в начале нового полугодия его привели и представили школьникам в качестве «младшего учителя латинского языка, мистера Чизмена». Тогда все ученики сошлись на том, что Старик Чизмен — шпион и дезертир, потому что он переметнулся в лагерь неприятеля и продался за золото. И его ничуть не оправдывало, что он продался за ничтожное количество золота, — по слухам, за два фунта десять шиллингов в квартал и даровую стирку белья. Школьный парламент, заседавший по этому поводу, пришел к заключению, что Стариком Чизменом двигала лишь корысть и что он «из нашей крови отчеканил драхмы»[1]. Это выражение парламент позаимствовал из сцены ссоры Брута с Кассием.
   Когда, таким образом, было твердо установлено, что Старик Чизмен, гнусный предатель, пронюхал тайны наших учеников, вот и задумал выдать все, что ему известно, дабы подслужиться к начальству, — всем храбрым мальчикам было предложено основать Общество для борьбы с изменником. Председателем Общества стал Боб Тартер, первый ученик. Отец его поселился в Вест-Индии, и Боб не скрывал, что он нажил миллионы. Боб пользовался большим влиянием среди школьников и сочинил стихи, начинавшиеся такими словами:
 
Кто притворялся простаком,
Тихоней, смирным дураком,
А стал шпионом и врагом?
То Старый Чизмен…
 
   и так далее, в том же духе, строф десять, а потом распевал их каждое утро у самой кафедры нового учителя. Он подучил одного малыша, краснощекого постреленка, которому всегда было море по колено, подойти как-то утром к Старику Чизмену с латинской грамматикой в руках и ответить урок таким манером:
   — Nominativus pronominum — Старика Чизмена — raro exprimitur — никогда не подозревали — nisi distinctionis — в том, что он ябеда, — aut emphasis gratia — пока не уличили. — Ut — Как, например, — Vos damnastis — когда он выдал учеников. — Quasi — Он все равно что — dicat — сам сказал: — Praeterea nemo — «Я — Иуда»[2]
   Все это очень сильно действовало на Старика Чизмена. У него и раньше-то волос было немного, а теперь они стали редеть с каждым днем. Он все больше бледнел и худел, а иногда по вечерам мальчики видели, как он сидит на кафедре и плачет, закрыв лицо руками, — свеча нагорела, а он и не замечает. Но ни один из членов Общества не смел ему посочувствовать, даже если хотел, потому что наш председатель объявил, что Старика Чизмена терзает совесть.
   Так вот и жил Старик Чизмен, и очень скверно ему жилось! Конечно, наш Достопочтенный задирал перед ним нос, и «сама» тоже задирала перед ним нос — ведь так они оба вели себя со всеми учителями, — но больше всего Старик Чизмен терпел от мальчишек и терпел постоянно.
   Насколько было известно Обществу, он никогда не жаловался начальству, но этого ему не ставили в заслугу, потому что председатель объявил, что не жалуется он из трусости.
   У него был один-единственный друг, но и этот единственный был почти так же беспомощен, как и он сам, потому что это была всего только Джейн. Джейн служила у нас в школе чем-то вроде кастелянши и наводила порядок в наших сундуках. Вначале она, кажется, поступила сюда подручной (кто-то из наших говорил, что воспитывалась она в приюте, но я не знаю, так это или нет), а когда срок ее ученичества кончился, ей стали платить жалованье. Не знаю, сколько именно, но похоже, что очень мало. Все таки она скопила несколько фунтов и положила их в сберегательную кассу, и вообще это была очень милая девушка. Правда, она была не особенно хорошенькая, но лицо у нее было честное, открытое, ясное, и все наши мальчики любили ее. Она была необыкновенно опрятная и веселая, необыкновенно уютная и добрая. И если у кого-нибудь из мальчиков заболевала мать, он обязательно шел к Джейн и показывал ей письмо из дому.
   Джейн была другом Старика Чизмена. Чем больше Общество травило его, тем больше Джейн его поддерживала. Бывало, только взглянет на него приветливо из окна кладовой, и это на целый день придаст бодрости Старику Чизмену. Возвращаясь из фруктового сада или с огорода (будьте спокойны, ворота их всегда были на замке!), она всегда проходила по площадке для игр, хотя могла бы пройти другой дорогой, и делала это только затем, чтобы оглянуться на Старика Чизмена, как бы говоря: «Не унывайте!». Его крошечная комнатушка всегда была такая чистенькая и в таком порядке, что все отлично понимали, кто убирает ее в то время, как он сам сидит на кафедре; а когда мальчики за обедом видели на его тарелке горячее яблоко в тесте, они с возмущением догадывались, кто прислал ему это лакомство.
   Приняв все это во внимание, Общество после многих собраний и споров постановило потребовать от Джейн, чтобы она прекратила знакомство со Стариком Чизменом, а если она откажется, объявить бойкот ей самой. И вот выбрали делегацию во главе с председателем и поручили ей сообщить Джейн постановление, которое Общество было вынуждено принять к своему прискорбию. Джейн очень уважали за все ее хорошие качества и рассказывали даже, что она как-то раз подстерегла Достопочтенного в его собственном кабинете и по доброте души упросила его отменить суровое наказание, к которому приговорили одного мальчика. Поэтому делегации было не особенно приятно браться за такое дело. Но все-таки она поднялась на верхний этаж, и председатель сообщил Джейн постановление Общества. Тут Джейн густо покраснела, расплакалась и совершенно необычным для нее тоном заявила председателю и делегатам, что они — просто шайка злющих маленьких дикарей, а потом взяла и выгнала всю почтенную компанию вон из комнаты. После этого в книгу Общества (в которой все записывалось астрономическим шифром, из боязни, что ее найдут) внесли запись, что всякое общение с Джейн строго воспрещается, а председатель обратился к членам Общества с речью, в которой неопровержимо доказал, что все это — козни Старика Чизмена.
   Но Джейн была так же верна Старику Чизмену, как Старик Чизмен был неверен мальчикам (во всяком случае, так они сами считали), и упорно оставалась его единственным другом. Это очень раздражало членов Общества, ведь потеряв Джейн, они потеряли столько же, сколько приобрел Старик Чизмен, и, больше прежнего злобствуя на него, они стали обращаться с ним хуже прежнего. Наконец как-то утром оказалось, что кафедра его опустела; заглянули к нему в комнату, но и там никого не было, и мальчики, побледнев от ужаса, стали шептаться, что Старик Чизмен, не стерпев такого обращения, должно быть, встал пораньше, да и утопился.
   После завтрака вид у всех учителей был столь таинственный и все они столь явно не ждали возвращения Старика Чизмена, что Общество окончательно утвердилось в своем мнении. Некоторые члены затеяли спор о том, какая кара угрожает председателю — повешение или пожизненная ссылка, — а сам председатель, судя по его лицу, порядком струхнул. Однако он заявил, что на суде будет держаться молодцом, а в своей речи к присяжным попросит их сказать положа руку на сердце, могут ли они, как истинные британцы, поощрять ябед, а также — как бы они сами поступили на его месте. Иные члены Общества считали, что председателю лучше всего удрать подальше, добраться до какого-нибудь леса, а там обменяться платьем с дровосеком и вымазать себе лицо ежевичным соком, но большинство полагало, что если он все-таки останется, то его отец, поскольку он поселился в Вест-Индии и нажил миллионы, сможет, вызволить его из беды.
   Сильно забились сердца у школьников, когда вошел Достопочтенный и, держа перед собой линейку, словно жезл, принялся корчить из себя не то римлянина, не то фельдмаршала, что он всегда проделывал перед тем, как произнести речь. Но их страх был ничто в сравнении с тем удивлением, которое их охватило, когда Достопочтенный начал рассказывать целую историю насчет того, что Старик Чизмен, «наш столь давно уважаемый друг и спутник в странствиях по отрадным просторам знаний», как он выразился (О да! Еще бы! Как бы не так!), был сирота, сын одной молодой леди, которую отец лишил наследства за то, что она вышла замуж против его воли, после чего молодой муж ее умер, сама она тоже умерла с горя, а ее несчастный младенец (Старик Чизмен) воспитывался на средства дедушки, который не желал видеть его ни ребенком, ни юношей, ни взрослым мужчиной; но дедушка недавно умер — и поделом ему (это уж я добавил от себя), — а завещания не оставил, поэтому крупное состояние этого дедушки перешло теперь внезапно и навеки к Старику Чизмену! «Наш столь давно уважаемый друг и спутник в странствиях по отрадным просторам знаний», — закончил свою речь Достопочтенный, добавив к ней целую кучу нудных цитат, хочет «вновь появиться среди нас» ровно через две недели, чтобы распрощаться с нами как подобает. И, окинув учеников строгим взглядом, он торжественно вышел из класса.
   Тут членов Общества охватило великое смятение. Многим захотелось выйти из Общества, а многие пытались делать вид, что никогда и не вступали в него.
   Однако председатель держался твердо и говорил, что все должны сплотиться и победить или пасть вместе, если же кто сбежит, то лишь через его труп; а говорил он так, чтобы подбодрить Общество, но это ему не удалось. Затем председатель заявил, что обдумает положение, в которое все они попали, и через несколько дней выскажет свое мнение и посоветует, как быть дальше. Все ожидали этого с нетерпением, — ведь он хорошо знал жизнь, потому что отец у него поселился в Вест-Индии.
   Много дней председатель напряженно размышлял, расставляя армии оловянных солдатиков на своей грифельной доске, а потом созвал наших мальчиков и все им объяснил. Он сказал, что, когда Старик Чизмен явится в назначенный день, он, безусловно, первым делом отомстит тем, что предъявит обвинение Обществу и прикажет высечь всех его членов до единого. Злорадно полюбовавшись на страдания своих врагов и насладившись их истошными криками, Старик Чизмен, по всей вероятности, пригласит Достопочтенного пройти под предлогом беседы в уединенную комнату, — скажем, в приемную, куда обычно приходят родители и где стоят без употребления два огромных глобуса, — и там начнет упрекать его за те разнообразные обиды и притеснения, которые когда-то вытерпел от него. Закончив выговор, он сделает знак боксеру, спрятанному в коридоре, а боксер выйдет и примется тузить Достопочтенного, пока тот не потеряет сознания. Тогда Старик Чизмен преподнесет Джейн подарок — от пяти до десяти фунтов стерлингов — и, злобно торжествуя, покинет школу.
   Председатель пояснил, что против мести Достопочтенному в приемной или против вознаграждения Джейн он ничего не имеет, но атаке на Общество советует оказать упорное сопротивление — стоять насмерть. Он посоветовал набить камнями все свободное место в партах, указав, что первое же обвинительное слово должно послужить для каждого мальчика сигналом к избиению Старика Чизмена. Этот смелый совет поднял дух Общества и был принят единогласно. На площадке для игр поставили столб примерно такой же высоты, как Старик Чизмен, и все наши принялись упражняться на нем, так что весь его ободрали.
   Когда настал назначенный день и сделали перекличку, все, дрожа от волнения, расселись по местам. Много было споров и пререканий насчет того, каким образом прибудет Старик Чизмен, но общее мнение склонилось к тому, что он появится в триумфальной колеснице, запряженной четверкой лошадей, с двумя ливрейными лакеями на козлах и с переодетым боксером на запятках. Поэтому все наши мальчики прислушивались, не раздастся ли стук колес. Но никакого стука не раздалось, потому что в конце концов Старик Чизмен прибрел пешком и вошел в школу без всяких церемоний. С виду он был почти такой же, как раньше, только весь в черном.
   — Джентльмены, — проговорил Достопочтенный, представляя его, — наш столь давно уважаемый друг и спутник в странствиях по отрадным просторам знаний желает сказать вам несколько слов. Внимание, джентльмены!
   Все сунули руки в парты и повернулись в сторону председателя. Председатель был наготове и взглядом уже нацелился на Старика Чизмена.
   Но что же сделал Старик Чизмен?! Он поднялся на свою старую кафедру, огляделся вокруг со странной улыбкой и даже как будто со слезой в глазу и сказал дрожащим кротким голосом:
   — Мои дорогие товарищи и старые друзья!
   Все вынули руки из парт, а председатель внезапно разревелся.
   — Мои дорогие товарищи и старые друзья, — повторил Старик Чизмен, — вы слышали о моей удаче. Я провел так много лет под этим кровом — можно сказать, всю мою жизнь, — что, смею надеяться, вы за меня порадовались. А моя радость не была бы полной, если бы я не разделил ее с вами. Если у нас бывали недоразумения, прошу вас, мои дорогие мальчики, простим все это и забудем. Я очень привязан к вам и уверен, что вы платите мне взаимностью. От всего сердца, исполненного благодарности, я хочу пожать руку каждому из вас. Затем я и вернулся сюда, мои дорогие мальчики.
   Когда председатель разревелся, несколько мальчиков тоже прослезились один за другим, но теперь, когда Старик Чизмен, начав с него, как с первого ученика, ласково положил ему левую руку на плечо и протянул правую, а председатель сказал: «Право же, я не заслужил этого, сэр; клянусь честью, не заслужил!» — все школьники заплакали и зарыдали. Каждый мальчик сказал примерно то же самое — что он этого не заслужил, но Старик Чизмен, не обращая на это никакого внимания, весело обошел всех учеников, а потом всех учителей поочередно и под конец пожал руку самому Достопочтенному.
   Тогда один маленький сопляк, которого вечно за что-нибудь наказывали, пронзительно крикнул из своего угла:
   — Желаем удачи Старику Чизмену! Ура!
   Достопочтенный поправил его, пронзив свирепым взглядом:
   — Мистеру Чизмену, сэр.
   Но Старик Чизмен стал уверять, что его старое прозвище нравится ему гораздо больше, так что все подхватили приветственный клич и, не знаю уж сколько минут, до того громко хлопали в ладоши, стучали ногами и ревели: «Старик Чизмен», что такого рева никто отродясь не слыхивал.
   Затем в столовой было подано великолепнейшее угощение. Куры, языки, соленья, фрукты, сласти, желе, горячее вино с сахаром, сооружения из ячменного сахара, пирожные со сбитыми сливками, печенье — ешь сколько влезет, клади в карман что приглянется — и все это за счет Старика Чизмена. После угощенья произносили речи, а потом на весь день отменили уроки; принесли двойные и тройные наборы всевозможных принадлежностей для всевозможных игр; привели осликов и пони, запряженных в коляски, — правили мальчики сами, — а всех учителей угостили обедом в трактире «Семь колоколов» (наши подсчитали, что обед обошелся по двадцать фунтов на человека); а еще постановили каждый год отмечать отдыхом и пиршеством этот день, а также — день рождения Старика Чизмена (Достопочтенный вынужден был разрешить это в присутствии всей школы, так что впоследствии он уже не мог отвертеться), — и все это за счет Старика Чизмена.
   Ну, тут уж наши мальчики побежали всем скопом кричать «ура» у трактира «Семь колоколов». И еще как кричали!
   Однако надо кое-что добавить. Не смотрите на следующего рассказчика — я еще не кончил. На другой день постановили, что Общество сначала помирится с Джейн, а потом будет распущено. Но, можете себе представить, Джейн исчезла! «Как! Ушла совсем?» — удивились мальчики, и лица у них вытянулись. «Да, конечно», — вот все, что они услышали в ответ. Ни один человек в доме не захотел больше ничего сказать. Наконец первый ученик осмелился спросить Достопочтенного, правда ли, что наш старый друг Джейн уволилась. Достопочтенный (у него была незамужняя дочь, курносая и рыжая) ответил строгим тоном:
   — Да, сэр, мисс Питт уволилась.
   Это еще что за новость — называть Джейн «мисс Питт»!
   Некоторые говорили, будто ее выгнали с позором за то, что она взяла деньги от Старика Чиэмена, другие — будто она поступила к Старику Чизмену в услужение и он повысил ей жалованье до десяти фунтов в год. Но все знали только то, что ее уже нет в школе.
   Как-то раз под вечер, два-три месяца спустя, около крикетной площадки, прямо за оградой, остановилась открытая коляска, а в коляске сидели дама и господин. Они долго смотрели на игру и даже привстали, чтобы получше видеть. Никто не обращал на них особенного внимания, как вдруг тот же самый маленький сопляк, нарушив все правила игры, сорвался с места, где стоял, чтобы отбивать мячи, и побежал по полю с криком:
   — Да ведь это Джейн!
   Обе команды сейчас же бросили игру и ринулись к коляске. А в ней действительно сидела Джейн. Да еще в какой шляпке! И хотите верьте, хотите нет, но Джейн, оказывается, вышла замуж за Старика Чизмена.
   Теперь, когда наши мальчики играют на площадке, они часто видят коляску у низкой ограды, в том месте, где она соединяется с высокой, а в коляске стоят дама и господин и смотрят через ограду на игру. Господин — это всегда Старик Чизмен, а дама — всегда Джейн.
   Так я и сам увидел их в первый раз. К тому времени в жизни наших мальчиков произошли большие перемены и выяснилось, что у отца Боба Тартера вовсе нет никаких миллионов. Выяснилось, что у него вообще ничего нет. Боб завербовался в солдаты, а Старик Чизмен выкупил его. Но речь не о том, а о коляске. Коляска остановилась, и все наши мальчики остановились, как только завидели ее.
   — Значит, вы все-таки не объявили мне бойкота! — со смехом сказала дама, когда наши мальчики, стремясь пожать ей руку, гурьбой полезли на ограду. — И не собираетесь объявить?
   — Нет, нет, нет! — раздалось со всех сторон.
   Я тогда не понял ее слов, но теперь, конечно, понимаю. Однако мне очень понравились и ее лицо и ласковое обращение, и я смотрел на нее во все глаза — а также на ее мужа, — а все наши мальчики толпились вокруг них в полном восторге.
   Они вскоре заметили меня, как новичка, и я подумал, что мне, пожалуй, тоже надо влезть на ограду и пожать им руки, по примеру прочих. Как и все наши, я им очень обрадовался и сразу же близко познакомился с ними.
   — До каникул всего две недели, — сказал Старик Чизмен. — Кто остается в школе? Есть кто-нибудь?
   Множество пальцев показало на меня, и множество голосов закричало:
   — Он остается!
   Это было как раз в тот год, когда все вы разъехались кто куда, так что, могу вас уверить, мне было довольно-таки грустно.
   — Так! — сказал Старик Чизмен. — Но здесь во время каникул скучновато. Лучше ему погостить у нас.
   И вот я приехал к ним, в их чудесный дом, и мне там было до того хорошо, что лучше некуда. Они понимают, как нужно обращаться с мальчиками. Кто-кто, а уж они-то понимают! Например, когда они ведут мальчика в театр, они ведут его как надо. Они не приходят тогда, когда представление уже началось, и не уходят прежде, чем оно окончится. И они знают, как нужно воспитывать мальчиков. Поглядите на их собственного мальчика! Хотя он пока еще совсем крошечный, но какой это замечательный мальчик! Да что там, после миссис Чизмен и Старика Чизмена я больше всех люблю маленького Чизмена.
   Теперь я рассказал вам все, что мне известно насчет Старика Чизмена. Боюсь, что это все-таки не так уж занимательно. Правда?