Тия Дивайн
Жажда наслаждений

Пролог

   Лондон, Англия
   Зима 1896 года
   Одетый в лохмотья человек, не имеющий ни крова, ни средств к существованию, жевал заплесневелый хлеб и пытался укрыться от дождя, вжимаясь в угол дома. Актерская игра была настолько великолепной, что ни один из прохожих не обращал на него внимания.
   Момент был подходящим. Все должно завершиться именно здесь. Он проделал неблизкий пусть, однако теперь он готов со всем завязать и наконец-то выйти на свет, после того как провел большую часть жизни в тени, подбираясь к неизведанному.
   Он ждал, и его терпение было бесконечно, как Вселенная, и бездонно, как глубокий колодец. Для достижения цели он все, как правило, планировал заранее и обеспечивал полный контроль над ситуацией. При всей рискованности его жизни он всегда принимал необходимые меры предосторожности. Сегодня наступил решающий момент — он просто ждал заранее условленного знака, сигнала, — и все будет кончено.
   Кончено… Страшная мысль. Нет, нет… Это только начало, как прошептала его мать на смертном одре: «Заяви свои претензии на наследство. Не отвергай того, что по праву принадлежит тебе». Но ему ничего не принадлежало. В своей жизни он избегал всего, что могло подчинить его. Ему была нужна независимость, свобода передвижения — вот на что он претендовал, всегда помня о постоянном риске, которому подвергалась его жизнь.
   Он лежал в грязном углу, пытаясь укрыться от дождя, и ждал, ждал, ждал с бесконечным терпением изгоя, который знает о несправедливости жизни.
   Каждые пять минут он поднимал голову, будто моля дождь прекратиться, выискивая сквозь водяные струи знак того, что его связной уже близко.
   Похожие на привидения тени, согнувшись в три погибели, двигались сквозь ливень в поисках укрытия от непогоды. Иногда, пробиваясь через грязь и неистовство бури, тьму пронизывал свет из открытой двери или от фонарей на экипажах.
   Скоро, уже скоро… нечего бояться — все под контролем. Еще совсем немного до… до…
   Сейчас?..
   Он глубоко дышал, ощущая запахи дождя, грязи, лошадей. Вот оно… Проявляя обычную осторожность, он выждал еще одно мгновение…
   Низко пригнувшись, чувствуя вонь своего немытого тела, гниющего хлеба и легкий аромат ладана, он выглянул из-за угла. Длинная тень подходила все ближе, помахивая кадилом, запах от которого становился все сильнее и сильнее…
   …знак, сигнал…
   Сейчас…
   Когда он распрямился, раздался полный ужаса крик…
   Не-ет!..
   Зловещий звук падающего тела. Удаляющиеся шаги…
   Истекающий кровью человек лежал на улице, а вокруг неистово шипели рассыпавшиеся из кадила угли. Аромат ладана постепенно смывался дождем…
   …нет времени остановиться, убедиться…
   «Проклятие… нож… надо подобрать — черт — снова выронил… надо убираться!» — в спешке думал он.
   Дробные шаги, голоса: «Там — бродяга — за ним…»
   «Проклятие, проклятие… Скотланд-Ярд…» — Мысли перебивали друг друга.
   «Там!» Звук свистка, толпы людей, стекающиеся из-за углов, из дверей, отовсюду. Топот ног, силуэты со всех четырех сторон, старающиеся загнать его в угол…
   Крики в ночи. «Стой!.. Стоять!» Выстрел, второй, третий… звуки поглотились туманом и дождем. Две дюжины констеблей собрались под фонарем, где его видели последний раз. Он же победно наблюдал за ними издалека. Как будто бы смертные могли его остановить.
   Его ничто никогда не могло остановить. Его называли Туманом за невероятную способность растворяться в воздухе.
   На этот раз он уносил с собой драгоценности русского царя стоимостью в несколько тысяч фунтов стерлингов.

Глава 1

   Шенстоун Эксбери, Англия
   Неделю спустя
   Не стоит приходить по ночам.
   Необходимо быть крайне осторожной и приходить днем, ведь неизвестно, кто может рыскать во тьме.
   Пища была не так важна. Главное — безопасность.
   И еще: она должна была всему верить.
   Она поначалу сопротивлялась, но выбора не было. И не было смысла о чем-либо расспрашивать.
   Ежедневно спускаясь по лестнице в потайную подземную комнату с узелком еды в руках, она: ощущала себя героиней средневекового романа.
   — Ты здесь? — прошептала она, нащупывая в темноте дверь.
   Из одного из темных углов явилась тень, как происходило уже на протяжении четырех дней.
   — Ш-ш… не стоит говорить даже шепотом, милая девочка.
   Тень приняла узелок с едой из ее протянутой руки.
   — Может быть, стоит зажечь хотя бы маленькую свечку… сегодня безопасно… — рискнула предложить она.
   — Нет, нет. Сегодня не надо. Я думаю, через день-два я смогу уйти, и тогда все станет по-прежнему.
   — Станет ли? — пробормотала она.
   — Моя дорогая Элизабет…
   Она немного опешила от обвиняющего тона, каким было произнесено ее имя. Все будет по-прежнему. Все будет даже лучше, несмотря на то что ее муж был мертв и время ожидания истекло.
   Но сейчас все было очень неопределенно.
   — Сейчас от нас ничего не зависит. Никто не знает, что я здесь. Все будет как прежде.
   — Я тебе верю, — прошептала она. Она действительно верила. Он был единственным, кому она могла верить.
   Сегодня впервые прозвучало обещание прежней спокойной жизни. Для нее оно тоже что-то значило.
   — Еще совсем немного, Элизабет, и все будет как раньше.
   «А мне, конечно, нужно просто ждать», — язвительно подумала она. Ей всегда приходилось ждать. И всегда — реализации планов других людей.
   Однако она сама вырыла себе яму и не собиралась ни от чего отказываться. В возрасте семнадцати лет она стала невестой овдовевшего Уильяма Мейси, графа Шенстоуна, с единственной целью войти в высшие круги общества, где вращались знатные особы.
   Элизабет сознавала, что Уильям Мейси хотел сына и что она прекрасно подходила стареющему кобелю: привлекательная, молодая, неопытная, покорная девственница.
   Она надеялась, что Уильям рано или поздно преставится, однако пришлось ждать долгих семь лет, пока он наконец умер от сердечного приступа во время очередной тщетной попытки зачать ей ребенка.
   Ей и сейчас приходилось ждать.
   — Я так устала от ожидания, — пробормотала она.
   — Осталось недолго. Предстоит лишь небольшая отсрочка.
   Как и все прежние отсрочки, подумала она с раздражением. Но зачем вспоминать прошлое? Возврата не будет. Она знала наверняка. К тому же было дано обещание.
   Она решила переменить тему:
   — Я снова должна покинуть тебя?
   — Должна. — Тот же неумолимый тон, который последние четыре дня предостерегал ее, что любые вопросы и проявления симпатии не приветствуются и ответов ждать не стоит.
   Женщины созданы для того, чтобы ждать…
   — Итак, ты отправляешься сегодня ночью?
   — Именно так. Но скоро я вернусь. Еще одно обещание?
   — Хорошо. — Она старалась, чтобы ее голос звучал спокойно. Когда-нибудь ответы все же будут даны. Она на мгновение задержалась в дверях, но не смогла ничего увидеть в темноте.
   — Элизабет?..
   Создавалось впечатление разговора с привидением.
   — Да?
   — Есть какие-нибудь вести от нотариуса?
   — Никаких, — прошептала она.
   — Хорошо… — Как будто шелест листвы пронесся над ухом. Она это услышала или ей показалось? Тьма позади нее была непроницаемой.
   Таким же непроницаемым казалось настоящее: когда ее непостоянный высокородный возлюбленный покинет ее в очередной раз, ничего в жизни не будет иметь смысл. Он ни за что не женится на простолюдинке.
   Что ж, так тому и быть, с решимостью подумала она, осторожно пробираясь по темному туннелю, ведущему из погреба. Сожалеть все равно бесполезно. И тем более о ее замужестве с Уильямом.
   Она толкнула железные двери, закрывающие вход в погреб, и вышла в сад. Никто, кроме нее, не знал о тайном ходе; двери находились вровень с землей и всегда были прикрыты ветками и виноградными лозами.
   — Мэм…
   Хриплый голос старого садовника прозвучал настолько неожиданно, что она набросилась на него:
   — Уоттон! Ты меня испугал до полусмерти!
   — Не хотел ничего подобного, мэм. — Он пригнул свою седеющую голову, будто не мог или не смел смотреть ей в глаза. — Просто увидел, как вы прогуливаетесь, и подумал, что могу быть чем-то полезен.
   — Ничем. Мне ничего не нужно, Уоттон. Я просто гуляла. — С чего она вдруг пустилась в объяснения? Нужно немедленно прекратить. — Спасибо.
   Уоттон кивнул. Пять или шесть лет назад муж Элизабет нанял этого странного скрюченного старика, умеющего выращивать растения и возиться в земле, что сделало его незаменимым работником, несмотря на немощь и причуды.
   Однако сегодня он просто слонялся по саду, испугав ее. Но он совсем не бездельничал: она была слишком взволнованна и поэтому не могла четко мыслить. Ее сбили с толку обещания…
   Собравшись с мыслями, Элизабет снова превратилась в хозяйку поместья.
   — Что-нибудь еще, Уоттон?
   — Нет, мэм. — Он вновь склонил голову и побрел в противоположном направлении, передвигаясь медленно, как слон.
   Ничего особенного не произошло. Среди веток и виноградных лоз невозможно было что-либо рассмотреть. Нужно успокоиться. Уоттон просто-напросто встретил Элизабет в неподходящее время и в неподходящем месте.
   К тому же скоро все будет по-прежнему, и тогда уже ничего не будет иметь значения.
   Так было обещано. И она верила.
   Врага следует знать в лицо. Николас жил согласно этому принципу.
   Неизвестно, кто может оказаться твоим врагом.
   Им мог оказаться даже отец. Перед смертью мать Николаса рассказала, что его отец, младший брат графа, завел интрижку с графиней, за что был сослан на бескрайние просторы России[1]
   Известие потрясло Николаса, ведь если бы его отец не поддался искушению, то все могло быть иначе, он мог бы родиться в другом месте и вести совершенно другую жизнь. И, что хуже всего, его отец теперь казался обычным человеком, подверженным ошибкам, хотя до рассказа матери он был для Николаса непогрешим. И никакие титулы в мире не могли уже изменить его мнение об отце.
   Полученный урок был самым тяжким. Он пустил корни в душе Николаса наподобие сорняка, подрывая самые устои его существования, в течение многих лет связывая его по рукам и ногам, заставляя убегать от самого себя.
   Но от своего прошлого не убежишь. Оно преследовало Николаса, словно привидение, сулило новые возможности, обещало ему права по рождению, которых он никогда не желал.
   Такому человеку, как Николас, в наследство могли достаться только неприятности.
   Второй принцип, по которому жил Николас, — всегда есть враг, известный или неизвестный.
   Даже сейчас у него оставалось чувство неопределенности и греховности, напоминающее ему о жизни, полной риска, в которой он встречался со многими опасностями и становился причиной многих смертей. Только в последнем задании из всех участников он оказался единственным выжившим. Пока. Потому что еще не все кончилось, и уверенности в нем не было.
   Хождение по лезвию бритвы, жизнь, похожая на игру в кошки-мышки, манили множеством соблазнов. Он играл в нее, как в шахматы, опережал оппонентов на три хода, запутывал врагов, заставляя их потеть от напряжения.
   Он скучал по такой жизни, хотя и испытывал к ней отвращение.
   Он снова хотел обрести контроль. А человек скрывающийся, гоняющийся за тенью, человек, разыскиваемый за убийство, не обладал контролем над ситуацией.
   Если бы он только был уверен в своих предположениях насчет человека, которого он называл Невидимой Рукой. Но предположения могли оказаться всего лишь игрой его воображения.
   Возможно, поиски Невидимой Руки вообще никогда не закончатся, устало думал Николас. Он умрет в одиночестве, и только тени пожалеют о нем.
   Выбор, совершаемый человеком… все его деяния…
   А кто-то знал. Знал все.
   И кто-то совершил убийство.
   И он до сих пор гуляет на свободе, намереваясь завладеть царскими драгоценностями, ожидая следующего шага Николаса.
   За последние четыре месяца в городах от Эксбери до Лондона было совершено четыре убийства, и заголовки бульварной прессы единодушно кричали о разгулявшемся маньяке.
   Друзья Элизабет беспокоились, что она жила совсем одна так далеко за городом. Поэтому они радовались, что она всю последнюю неделю провела в Лондоне, а тут как раз пришло известие об обнаружении четвертого тела.
   Ее поездка в Лондон была частью плана, неожиданно для нее приведшего к обратным результатам. Элизабет благодарила друзей за участие, но называла их заботу бессмысленной.
   — У меня есть прислуга, конюхи. В крайнем случае меня сможет защитить Уоттон.
   Все засмеялись. Уоттон не мог защитить даже одуванчик, не говоря уж о попавшей в беду даме.
   — Я серьезно, Элизабет. Пока страсти не улягутся, одному из нас придется жить с тобой, — вдруг запротестовал ее отец.
   — Я могу оставаться в городе, — предложила она, скорее для того чтобы успокоить отца, нежели из желания жить в Лондоне. Тем более что разговоры об убийствах наводили тоску на собравшихся за столом, а она хотела заставить всех сосредоточиться на основной теме разговора — бизнесе.
   — А разве в Лондоне сейчас безопасно? Помните того ребенка, которого сбросили на скалы в Тайне? — пробормотал отец Элизабет. — А тело, найденное на церковном дворе в Сент-Клере?
   — И еще одно в Монморанси, — добавила Элизабет, — так что невозможно предугадать, где сумасшедший убийца объявится в следующий раз. По-моему, в Шенстоуне я в большей безопасности, чем где-либо еще.
   — Значит, мы поступим следующим образом, — решил отец. — На уик-энд мы все отправляемся за город. Остановимся у тебя. Тогда оставайся в Лондоне до пятницы, а затем мы все поедем в Эксбери… раз уж тебе так нужно уезжать.
   Элизабет прикрыла глаза в знак смирения. Никакой необходимости в отъезде не было. Она могла месяцами жить в Лондоне или навечно заточить себя в Шенстоуне. Ей было безразлично. Ее друзья могли гостить у нее в любом месте, она не возражала. Главное, что теперь она знала о том, чего еще никто не знал, даже отец. Николас Мейси, племянник ее мужа, считавшийся пропавшим и, вероятно, умершим, был на самом деле жив.
   Жив и полон решимости заявить свои права на все, что она уже считала своим.
   Как такое могло случиться? Она все еще не могла поверить такой новости.
   Элизабет открыла глаза и улыбнулась всем сидящим за длинным столом, обитым парчой. Своему отцу. Его трем деловым партнерам и их женам, Иоланде — актрисе, возлюбленной королей, Григорию Краснову и его жене Марии, Виктору Иллиеву — бунтарю до мозга костей, яростно орудующему в данный момент ножом и вилкой, великой княгине Минне, элегантно окунающей пальцы в хрустальную чашу с водой, и Джайлсу, своему дворецкому, невозмутимо стоящему сбоку от нее.
   Пока она сама не примирилась с известием, она не могла им ничего рассказать, Боже мой! Как?.. Как произошло, что Николас вдруг появился, ведь его так и не смогли разыскать агенты с двух континентов.
   До сих пор…
   — Приглашение касается всех, даже если его высказал мой отец, — проговорила она. — Приезжайте все ко мне на уик-энд, не то отец нагонит на меня скуку.
   И чтобы вдруг объявившийся Николас не попробовал выгнать ее из дома, подумала она.
   — Дорогая, — укоризненно сказал отец, — ты снова чувствуешь себя стесненной. Держись, время траура скоро пройдет, и ты снова сможешь выходить в свет, даже больше, чем раньше. Но только — пощади меня — не тогда, когда на свободе разгуливает маньяк.
   — Мы приедем, — сказал Виктор.
   Почему бы и нет, подумала Элизабет. Виктор жил за городом, для того чтобы испробовать все прелести сельской жизни, хотя сочетал в себе презрительное к ней отношение и одновременно необъяснимую тягу. Красавец революционер-одиночка, обладавший душевностью резонер, он был очень интересной личностью и притягивал к себе всех как магнит. За ним всегда следовали люди, надеющиеся, что смогут называться его друзьями, ведь он слыл человеком, развалившим империю. К тому же он оказывал помощь отцу Элизабет, занимавшемуся в России финансовыми спекуляциями.
   Однако еще большую поддержку оказывал Григорий Краснов, очень преданный своему царю. В его руках были богатейшие, практически не используемые ресурсы огромной страны, созревшие для вложений иностранного капитала.
   Уик-энд с ними сулил бесконечные разговоры о бизнесе, но зато она не оставалась одна. К тому же можно было выудить крупицы нужной информации, которая могла впоследствии пригодиться.
   Ее отцу совершенно необязательно было знать, что в каждом разговоре, каждой встрече она искала для себя новые возможности, хотя и старалась поддерживать репутацию хорошей хозяйки — элегантной, красивой, трагичной, отстраненной. И одинокой. Но ей лучше сейчас ни о чем не думать.
   Она встала, давая джентльменам понять, что они свободны.
   — Тогда решено, — в любом случае другого выхода она не видела, — мы остаемся в городе до пятницы, а потом все вместе едем в Шенстоун.
   Николас не мог вспомнить, когда ему впервые пришло в голову, что все убийства происходили по общему плану. С первого взгляда они казались совершенно разными, поэтому никто не удосужился связать убийство священника в Бенгейте с последующими.
   Священник на самом деле был первым, за ним последовали еще пятеро: женщина на церковном дворе, ребенок, сброшенный на скалы в Тайне, пожилая женщина, задушенная в Монморанси, и нападение на молодую мать и ее ребенка в Литтон-Вуд, унесшее обе жизни.
   Убийства были очень жестокими, и на поиски четырех убийц, оставивших немало улик, были пущены ищейки Скотланд-Ярда.
   Однако убийца был один: тот, кого Николас называл Невидимой Рукой. Убийца дразнил Николаса, зная, что тот вычислит его по имеющимся уликам, бросал ему вызов, чтобы тот попытался его остановить. Он как бы говорил: «Это же так просто, мой достойный противник, — мне нужен ты».
   Все действительно обстояло очень просто. Ему следовало всего лишь разок показаться на публике, и убийства бы прекратились.
   А пока что он должен мириться с тем, что могут появиться новые жертвы.
   Хитроумно. Кошка играет с мышью, предлагая выманить ее из норки. Николас должен был открыться, чтобы спасти семьи убитых людей, которые работали на него.
   Все так называемые несвязанные преступления направлялись против членов семей нанятых им людей. Сестра. Ребенок. Мать. Жена.
   Убийства были на его совести… а не на совести Невидимой Руки.
   Убийце было все равно.
   «Приди ко мне. Нам есть о чем поговорить. Многое нужно решить», — как бы призывал он.
   Призыв звучал настолько отчетливо, как будто был высечен в камне.
   Невидимая Рука выжидал.
   В очередной раз Николас знал, что у него есть враг. Знал, что он не одинок.
 
   Шенстоун. Неделю спустя
   — Виктор… ты слишком много пьешь. — Элизабет ловко выхватила у него бокал и отодвинула подальше от его протянутой руки.
   — Я недостаточно много пью. — Он потянулся за бокалом, и Элизабет почувствовала запах мужского тела и водочных паров. — Ведь мы сюда приехали, чтобы играть. А как можно играть без употребления жидкости?
   — Будь так добр… — Элизабет намеренно отодвинулась. Она уже знала, что будет дальше: такое случалось каждый раз, и ей, конечно, следовало бы знать привычки каждого приглашенного в Шенстоун. Возможно, в последний раз.
   Она содрогнулась при одной мысли, что больше здесь может не появиться.
   — Довольно. — Элизабет швырнула бокал о стену; звук бьющегося стекла на мгновение прервал шум разговоров. Затем кто-то пробормотал: «А, это всего лишь Виктор», — и шум возобновился.
   — Всего лишь Виктор, — передразнил Виктор. — Вот чем я занимаюсь. Я пью. Я даю право голоса той части английской души, которая живет слишком комфортно и оттого стыдится себя. У меня есть цель, Элизабет, выше, серьезнее и чище, чем ты можешь представить. Я пью, потому что с выпивкой все становится чище, понятнее и… приходят на ум слова, необходимые для выполнения работы, которую только предстоит еще сделать…
   Элизабет зааплодировала:
   — Браво, Виктор. Ты еще никогда не был так красноречив… Жаль, что ты играешь для аудитории, состоящей всего из одного человека…
   Виктор все еще пытался говорить:
   — Ты не имеешь ни малейшего представления, над чем ты насмехаешься. Грядут перемены, Элизабет. Они все слепы. Они беспечно идут по длинному коридору к смерти… — Он качнулся в ее сторону и рухнул к ее ногам.
   — Уберите его, — попросила Элизабет, увидев, как в фойе входит ее отец. — Он снова заболтался.
   — Дорогая, он же не шутит.
   — Мне следовало подумать, перед тем как его приглашать, — проворчала Элизабет. — Отец, пожалуйста, отнеси его наверх в одну из гостевых комнат. И наверное, ему лучше будет принять ванну. Вот настоящая революционная идея.
   — Не будь снобом, дорогая. Он нам очень сильно помогает.
   — Когда молчит, — возразила Элизабет. — А вот и Джайлс. Будь добр, убери его отсюда.
   — Как пожелаете, моя госпожа.
   Два лакея ловко подняли Виктора и унесли наверх.
   — Теперь, отец, он для нас наиболее полезен… потому что не портит вечеринку.
   — Ты слишком жестока, Элизабет. Ты же знаешь, через что ему пришлось пройти.
   — Однако, несмотря на все его высокие рассуждения, памфлеты, лекции и его философию, вот он здесь, а ты… мы… ухаживаем за ним, готовым продаться за ложку икры. На самом деле.
   — По крайней мере он честен, — многозначительно сказал отец.
   Элизабет застыла, подумав, что еще не сказала ни слова о другом. Боже мой!
   — Давай больше не будем говорить ни о нем, ни о Питере. Тема о них закрыта.
   — Ерунда. Ты с радостью примешь его обратно быстрее, чем я щелкну пальцами.
   — Он сделал свой выбор. Он вернулся в Москву семь лет назад, чтобы доказать преданность своей семье. И больше не стоит ни о чем говорить.
   А сказать на самом деле было что. Некому было довериться, поэтому она держала все в себе долгие семь лет. И ей казалось, что она очень хорошо держалась все время. Однако стоило только раз упомянуть его имя, как… у нее подкосились ноги? Ее решимость ослабла?
   Не стоило отцу бередить ее рану именно сейчас. Ведь он был единственным, с кем она могла поговорить в течение тех головокружительных месяцев, когда, казалось, Питер решится и предложит ей выйти за него замуж.
   Головокружительных до тех пор, пока не пришло письмо, подписанное Николаем Романовым, будущим императором и племянником Питера, в котором тот подробно описывал все последствия брака с Элизабет и то, от чего Питер откажется в таком случае.
   С будущим императором она тягаться не могла. Питер вернулся в Россию, и осталось только разбитое сердце. А затем опрометчивое замужество, посредством которого она надеялась пробиться в высшие круги общества, где был Питер. Ведь если она хотя бы изредка могла видеть его…
   Но нет. Даже мимолетные взгляды… она глубоко вздохнула. Они тоже были бесполезны.
   Ее отец как-то странно посмотрел на нее.
   — Он, конечно, так никогда и не женился?
   — Нет, — ответила Элизабет.
   — А теперь другой дядя Николаса уже проторил дорогу…
   — Тот большой роман брата Питера, породивший на свет ребенка? Нет. Как вообще может женщина согласиться на него?
   «Обменять свободу на незаконнорожденного ребенка и неограниченную денежную прибыль? Никогда. Никогда? Даже если бы он сейчас вошел через парадную дверь?» — подумала она и услышала одобряющие слова отца.
   — Я так счастлив это слышать… — начал он, но его вдруг прервали.
   — Моя госпожа? — Джайлс возник совершенно бесшумно. — Прибыл еще один гость, моя госпожа.
   — Я больше никого не жду, — пробормотала Элизабет, нахмурившись. — Кто может быть настолько невоспитан, чтобы прийти так поздно, Джайлс?
   — Вот, госпожа. — Джайлс протянул ей визитку; пробежав ее глазами, Элизабет на мгновение потеряла способность дышать.
   Ее отец прочел визитку через ее плечо:
   — Бог мой… Питер…
   Элизабет взглянула на отца.
   «…Все будет, как прежде…» — промелькнуло у нее в голове.
   Сбылось обещание и пророчество — действительно, никакие препятствия не помешали, — и все ее благие намерения испарились.
   Вот Питер, высокий, потрясающе привлекательный, прекрасно одетый, берет ее руки в свои, и семь лет разлуки забываются в одно мгновение, как будто он никуда и не уезжал.
   Утро было самое лучшее время суток. Гости еще спали, так как шведский стол к завтраку накрывался только в одиннадцать.
   Сегодня Элизабет решила позавтракать на террасе пораньше, до того как все проснутся и она встретится с отцом.
   Ей нужно было подумать, составить план. А тут еще и Питер… Она не ожидала его увидеть ни сейчас, ни когда-либо.
   Последний раз она видела его два года назад. По душной, заполненной народом комнате расхаживали светские львы, находящиеся в самом разгаре своего охотничьего сезона. Боже, как было отвратительно сидеть рядом с Уильямом и смотреть на то, как они дефилируют мимо, готовые к флирту с каждой встречной. Питер с любопытством рассматривал окружающих, за тем заметил ее, сделал движение в ее сторону, но сменил курс и ушел.
   Элизабет не ожидала, что ее сердце может разбиться дважды. Она думала, что пережила разлуку с Питером. Самое плохое, что он так и не женился и что он снова возвращался в Москву.