Дмитрий Александрович Боровков
Тайна гибели Бориса и Глеба

   Посвящается Светлане

От автора

   Среди загадок русской истории особое место занимает тайна гибели двух сыновей крестителя Руси Владимира Святославича – Бориса и Глеба, убитых по приказу старшего брата Святополка, получившего в древнерусской литературе прозвище «Окаянный». После изгнания Святополка началось почитание князей в княжеском роду. Впоследствии они стали одними из первых общерусских святых.
   Скрупулезное изучение всех сохранившихся свидетельств об этих событиях порождает круг на первый взгляд неразрешимых вопросов: если памятники древнерусской письменности дают, как кажется, вполне достоверную картину событий, происшедших тысячу лет назад, то это впечатление исчезает, как только мы обращаемся к свидетельствам латинских или скандинавских источников.
   Уже не один десяток лет историки пытаются согласовать столь разные по своему типу и содержанию памятники, как древнейший из сохранившихся до наших дней летописный свод «Повесть Временных лет» (далее – ПВЛ); созданный на рубеже XI–XII вв. цикл агиографических произведений о Борисе и Глебе; свидетельства, оставленные немецким современником – Титмаром, епископом Мерзебурга, и одну из исландских саг, рассказывающих об участии в борьбе русских князей варяжского отряда во главе с конунгом Эймундом, причастным к убийству одного из них.
   Решению этого вопроса посвящено большое количество научных и научно-популярных работ, позволяющих разрабатывать различные направления исследований. Мы стремились не только опереться на их результаты, но и, по возможности, продемонстрировать пути развития исследовательских концепций; ибо, как отмечают современные исследователи: «…значение исторической науки сводится не только и даже не столько к „реставрации“ прошлого, сколько к сохранению культурного опыта человечества, включая саму историю вопроса, хронику мнений и концепций, исследование их генезиса и развития»[1].
   Мы придерживались двух основополагающих принципов интерпретации источников, с одной стороны, рассматривая содержащуюся в них историческую информацию как факт социально-политического развития, а с другой – исследуя его как уникальное явление культуры. Надо отметить, что одной из причин, по которой большинство исследователей обращается к изучению династического конфликта 1015–1019 гг., является феномен братоубийства в контексте христианской традиции на Руси: поэтому чрезвычайно важным, в соответствии с современными представлениями, является установление и осуждение потенциального его инициатора. При этом, как правило, игнорируется то, что для решения поставленной задачи привлекаются памятники различных культурных традиций, в которых отношение к этому явлению было не столь однозначным.
   Именно поэтому необходимо изучить отношение к феномену этого династического конфликта в широком сравнительно-историческом контексте русской, скандинавской, чешской и южнославянской традиций, которые были связаны между собой в культуре средневековой Европы и одновременно имели собственные уникальные черты, особенно ярко выраженные в древнерусской историографии, ибо «Древняя Русь жила конвенциональными идеями, символами и образами, имевшими определенную сферу применения. Они были ограничены письменным преданием и неписаными правилами, нормой, каноном» (А.В. Каравашкин)[2]. Разумеется, это не могло не отразиться на ее культурно-историческом восприятии.
   Произведения Борисоглебского цикла создают богатую галерею образов участников междукняжеской войны 1015–1019 гг. Этот исторический нарратив смоделирован по аналогии с ветхозаветными сюжетами, им проникнуты не только агиографические, но и летописные труды, поэтому ее можно считать спецификой древнерусской традиции. Сквозь все произведения цикла проходят более или менее стандартные типы образов: «персонажи, в которых воплощены абсолютный „праведник“ и абсолютный „грешник“» (Р. Пиккио)[3]. Однако даже внутри этой отдельно взятой литературной традиции сходства и отличия между памятниками весьма велики, поэтому не будет преувеличением сказать, что все они представляют собой различные «сценарии» конкретной исторической ситуации, которым удивительным образом удавалось сочетаться в сознании людей на протяжении десяти веков.
   Сегодня существует тенденция к интерпретации исторических текстов как целенаправленно созданных продуктов культуры: в этом случае история становится опосредованной, увиденной глазами Другого; место исторических фактов занимают образы, обусловленные «социальными навыками мышления» (Ж. Ле Гофф). Но, позволяя расширить поле исследования, приблизиться к реконструкции человеческого сознания в исторической ретроспективе (или, быть может, лишь создать его иллюзию), этот метод выдвигает на первый план проблему межкультурного диалога во Времени – диалога, который, в сущности, является интеллектуальной игрой исследователя. Не случайно один из его основоположников, известный французский историк Марк Блок в своей «Апологии истории» повторил слова нобелевского лауреата Андре Жида: «Игры ныне для нас уже непозволительны, кроме игры ума»[4]. Считается, что «человек прошлого, как и наш современник, воспринимает мир в особом мифологическом ракурсе: он создает свой образ действительности, активно привносит в описание исторических событий собственную систему оценок, осознанно руководствуется только ему присущими нормами или коллективными представлениями, мировоззренческими установками конкретной эпохи»[5]. Этот подход нуждается в определенной коррекции, поскольку в данном случае речь идет не только о том, как события 1015–1019 гг. воспринимались «внутри» древнерусской культуры, но и за ее пределами. Мы попытались решить изложенную в этой книге проблему, исходя из представления о том, какой представлялась война за наследство Владимира Святого на Руси, в Скандинавии или в Германии, и почему именно так ее зафиксировали в дошедших до нас текстах.
   Хронологические рамки книги охватывают значительный период развития междукняжеских отношений на Руси – с 70-х г. X в. до вокняжения в Киеве Владимира Мономаха. Однако далеко не все события указанного периода были подробно освещены, поскольку эта книга – всего лишь начальный этап в разработке сложнейшей темы, так как мы попытались рассмотреть в ней явления политической жизни Древней Руси в сравнении с аналогичными явлениями в различных регионах Европы.
 
   Согласно пожеланию издательства, древнерусские тексты в книге приводятся в переводах Д.С. Лихачёва («Повесть Временных лет»), Л.А. Дмитриева («Анонимное сказание о Борисе и Глебе», «Сказание о чудесах»), Н.И. Милютенко («Чтение о житии и погублении Бориса и Глеба», Паримийные чтения). В примечаниях дается ссылка сначала на древнерусский текст (по «Полному собранию русских летописей» или публикации Д.И. Абрамовича «Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им» (Пг., 1916), затем – указание на перевод. Случаи, когда переводы выполнены нами, оговариваются отдельно. Древнерусские даты «от сотворения мира» приведены по современному летоисчислению. В приложениях к книге помещены летописная повесть «Об убиении Бориса», «Сказание о Борисе и Глебе» (по изд.: «Памятники литературы Древней Руси». XI – начало XII вв. М., 1978), Фрагменты «Пряди об Эймунде» в переводе Е.А. Рыдзевской приведены по изданию:
   Т.Н. Джаксон. Исландские королевские саги о Восточной Европе. Первая треть XI в. (М., 1994), фрагменты из «Круга Земного» Снорри Стурлусона (М. 1980) – в переводе А.Я. Гуревича и М.И. Стеблин-Каменского.
   Автор выражает искреннюю благодарность доктору исторических наук Владимиру Яковлевичу Петрухину, в семинаре которого был подготовлен первый вариант этой работы, и доктору исторических наук Александру Васильевичу Назаренко, который любезно разьяснил проблему соотношения титулов русских князей в ПВЛ и «Хронике» Титмара Мерзебургского.
 
   Дмитрий Боровков

ЧАСТЬ 1
Война за наследство князя Владимира. Древнерусские «сценарии» событий

   Явление, вызывающее негодование, не может служить достоянием истории, в лучшем случае предпосылкой пока еще не сформулированной исторической проблемы.
Бенедетто Кроче. Теория и история историогафии (1915)

1.1. Междукняжеская война Святославичей и ее последствия

   Один из «сценариев» междукняжеской войны 1015–1019 гг., сохранившийся в ПВЛ, представляет братоубийственную войну между сыновьями Владимира как финал династической трагедии Рюриковичей, разыгравшийся в последней четверти X в., когда сам Владимир в ходе борьбы за власть оказался виновником гибели старшего брата Ярополка.
   По свидетельству летописи, Владимир – внебрачный сын киевского князя Святослава Игоревича и ключницы Малуши, приобщился к политике случайно, когда в 970 г. по просьбе новгородской «делегации» был отправлен княжить в Новгород под надзором Добрыни, своего дяди по матери, после того как от власти в далеком городе на Волхове отказались старшие сыновья Святослава Ярополк и Олег, которые предпочли северной окраине Руси земли полян и древлян.
Князь Святослав Игоревич. Роспись Грановитой палаты Московского Кремля
   Раздел княжений, предпринятый Святославом накануне его второго похода в Дунайскую Болгарию, оказался поворотным моментом для древнерусской государственности: с этого времени неделимое прежде в роду Рюриковичей господство над восточнославянскими племенными союзами, почти столетие обязанными варяжским правителям Киева данью, а в случае необходимости и военной поддержкой, оказалось раздроблено. Трудно сказать, насколько политически беспрецедентным было это решение Святослава, так как, по словам византийского императора Константина Багрянородного, сам он при жизни отца сидел на княжении в Новгороде (Немогарде)[6].
   На первый взгляд, мотивы решения Святослава понять нетрудно, поскольку летопись говорит о его намерении перенести свою резиденцию из Киева в Переяславец на Дунае, завоеванный во время его первой болгарской кампании 968–969 гг. По убеждению Н.И. Костомарова: «Легкость, с какою Святослав променивал русский Киев на Болгарский Переяславец, наглядно указывает, что варяжские князья за целое столетие власти над русскими славянами не выработали для себя на русской почве государственных взглядов и понятий»[7]. Для некоторых исследователей, напротив, «совершенно очевидно», что Святослав «предполагал перенести свою резиденцию на Дунай, сохранив за собой и огромное древнерусское государство» (А.Н.Сахаров)[8], поэтому сегодня говорят даже о планах создания Святославом дунайской «империи» (В.Я. Петрухин)[9]. В этом случае его оставшиеся на Руси сыновья превратились бы в обычных княжеских посадников (В.О. Ключевский)[10].
   Летописи умалчивают о том, разделил ли Святослав всю территорию Руси, находившуюся под его властью, или выделил только Древлянскую и Новгородскую земли, оставив остальные волости Ярополку[11], но, как бы то ни было, после гибели Святослава в схватке с печенегами у днепровских порогов в 972 г. братья нового киевского князя могли оказаться для него как деятельными помощниками в деле сбора дани с постоянно готовых к мятежу племенных союзов, так и потенциальными политическими противниками, хотя, как полагает А.В. Назаренко, нет никаких оснований представлять себе положение Ярополка особым сравнительно с братьями, поскольку первые Рюриковичи подобно правителям раннесредневековой Европы управляли древнерусским государством коллективно на основе «родового сюзеренитета»[12].
Владимир и Рогнеда. Художник А. П. Лосенко, 1770 г.
   Конфликт не заставил себя долго ждать: он разразился в 975 г., когда древлянский князь Олег убил за браконьерство в своих владениях Люта, сына влиятельного киевского воеводы Свенельда, который потрудился разжечь войну между Ярополком и Олегом. В 977 г. Олег потерпел поражение в битве под Овручем и погиб во время бегства. Узнав об этом, Владимир бежал «за море», и его волость перешла к Ярополку. Согласно ПВЛ, через три года Владимир вернулся с помощью скандинавских наемников-варягов: первым делом он выгнал из Новгорода киевских посадников и объявил войну брату. Принимая во внимание условность летописной хронологии для X в., некоторые исследователи принимают датировку, предложенную в «Памяти и похвале князю Владимиру» Иакова-«мниха», которая относит войну Владимира с Ярополком и его вокняжение в Киеве к 978 г.[13]
   Далее летописный рассказ разрывается сюжетом о сватовстве Владимира к Рогнеде, дочери варяга Рогволода, который пришел «из заморья» и установил свою власть в Полоцке. По свидетельству ПВЛ, Владимир «послал к Рогволоду в Полоцк сказать: „Хочу дочь твою взять себе в жены“. Тот же спросил у дочери своей: „Хочешь ли за Владимира?“ Она же ответила: „Не хочу разуть сына рабыни, но хочу за Ярополка“… И пришли отроки Владимира и поведали ему всю речь Рогнеды – дочери полоцкого князя Рогволода. Владимир же собрал много воинов – варягов, славян, чуди и кривичей – и пошел на Рогволода. А в это время собирались уже вести Рогнеду за Ярополка. И напал Владимир на Полоцк и убил Рогволода и двух его сыновей, а дочь его взял в жены» [14].
   Включение этого сюжета в летопись, очевидно, вызвано необходимостью проиллюстрировать не только некоторые из причин соперничества Святославичей, но и дать объяснение далеко не простым отношениям в семье Владимира. Как рассказывает летописец XII в., полоцкая княжна попыталась отомстить нелюбимому мужу за гибель родственников и была приговорена к смерти, от которой ее спас один из сыновей – Изяслав.
   В итоге Владимир был вынужден сменить гнев на милость, отправив жену и сына на княжение в Полоцкую землю, которая, таким образом, приобрела автономный статус в составе древнерусского государства: на протяжении 250 лет она управлялась исключительно потомками Изяслава и лишь на некоторое время киевским князьям – потомкам его брата Ярослава – удавалось силой подчинить ее своей власти (в 1068–1071 и 1129–1132 гг.). Антагонизм между полоцкими и киевскими князьями был столь очевиден, что Лаврентьевская летопись констатировала (под 1128 г.), что с тех пор внуки Рогволода «меч взимают» против внуков Ярослава[15], хотя подобное противопоставление было не совсем корректным, поскольку киевские князья являлись внуками Рогволода, также как и их полоцкие соперники. Рассматривая этот сюжет как вставку, надо полагать, что сам полоцкий инцидент имел место еще до объявления войны Ярополку, ибо по завершении повествования о Рогнеде составитель ПВЛ вспоминает о том, что новгородский князь «пошел на Ярополка».
   «И пришел Владимир к Киеву с большим войском, а Ярополк не смог выйти ему навстречу и затворился в Киеве со своими людьми и с Блудом, и стоял Владимир, окопавшись, на Дорогожиче – между Дорогожичем и Капичем, и существует ров тот и поныне. Владимир же послал к Блуду – воеводе Ярополка – с лживыми словами: „Будь мне другом! Если убью брата моего, то буду почитать тебя как отца и честь большую получишь от меня; не я ведь начал убивать братьев, но он. Я же, убоявшись этого, выступил против него“. И сказал Блуд послам Владимировым: „Буду с тобой в любви и дружбе“…
   Затворился Блуд (в городе) вместе с Ярополком, а сам, обманывая его, часто посылал к Владимиру с призывами идти приступом на город, замышляя в это время убить Ярополка, но из-за горожан нельзя было убить его. Не смог Блуд никак погубить его и придумал хитрость, подговаривая Ярополка не выходить из города на битву. Сказал Блуд Ярополку: „Киевляне посылают к Владимиру, говоря ему: „Приступай к городу, предадим-де тебе Ярополка“. Беги же из города“. И послушался его Ярополк, выбежал из Киева и затворился в городе Родне в устье реки Роси, а Владимир вошел в Киев и осадил Ярополка в Родне. И был там жестокий голод, так что осталась поговорка и до наших дней: „Беда как в Родне“. И сказал Блуд Ярополку: „Видишь, сколько воинов у брата твоего? Нам их не победить. Заключай мир с братом своим“, – так говорил он, обманывая его. И сказал Ярополк: „Пусть так!“. И послал Блуд к Владимиру со словами: „Сбылась-де мысль твоя, и, как приведу к тебе Ярополка, будь готов убить его“. Владимир же, услышав это, вошел в отчий двор теремной, о котором мы уже упоминали, и сел там с воинами и с дружиною своею. И сказал Блуд Ярополку: „Пойди к брату своему и скажи ему: „Что ты мне ни дашь, то я и приму““. Ярополк пошел, а Варяжко сказал ему: „Не ходи, князь, убьют тебя; беги к печенегам и приведешь воинов“, и не послушал его Ярополк. И пришел Ярополк ко Владимиру; когда же входил в двери, два варяга подняли его мечами под пазухи. Блуд же затворил двери и не дал войти за ним своим. И так убит был Ярополк» [16].
Ярополк Святославич. Художник В. П. Верещагин, 1891 г.
   Князь лишился сначала власти, а затем и жизни, вследствие предательства своего доверенного лица – воеводы Блуда. «Владимир же стал жить с женою своего брата – гречанкой, и была она беременна, и родился от нее Святополк», – рассказывает далее ПВЛ, сопроводив этот факт развернутым комментарием о том, что «от греховного же корня зол плод бывает: во-первых, была его мать монахиней, а во-вторых, Владимир жил с ней не в браке, а как прелюбодей. Потому-то и не любил Святополка отец его, что был он от двух отцов: от Ярополка и от Владимира» [17].
   Относительно интерпретации этого феномена существуют значительные расхождения. По мнению И.Я. Фроянова, в данном случае речь идет «об особенностях перехода в древних обществах власти от одного правителя к другому, часто приобретаемой посредством убийства властителя соперником, претендующим на его должность. Этот способ практиковался и на Руси IX–X вв. Убив правителя, соперник получал не только власть, но также имущество, жену и детей побежденного». Именно поэтому «князь Владимир, умертвив Ярополка, „залеже“ его жену, „от нея же родися Святополк“. Точно сказать, от кого дитя „родися“ (Владимира или Ярополка), летописец не мог, а быть может, не хотел, поэтому и ограничился двусмысленностью: „бе бо от двою отцю, от Ярополка и от Владимира“. Правомерно предположить, – заключает исследователь, – что вместе с княжеским столом Владимир взял жену и сына убитого Ярополка» [18].
   С точки зрения Н.И. Милютенко, «женитьба была вызвана не похотливостью князя, а желанием избежать кровной мести в близкородственном кругу. Женившись на вдове убитого, Владимир предлагал самого себя в возмещение», поэтому «монахиня-гречанка не пыталась мстить князю, зато Святополк расплатился сполна, убив своих двоюродных братьев свв. Бориса и Глеба»[19]. По убеждению некоторых исследователей, летописное свидетельство о рождении Святополка от монахини-расстриги следует воспринимать скорее как знак идеологической отмеченности, чем как исторический факт (С.Я. Сендерович)[20]. Как раз в последнем качестве оно интерпретируется в «Сказании страсти и похвалы Борису и Глебу», которое чаще называют «Анонимным сказанием».
   Надо сказать, что взгляд его автора на события 1015–1019 гг. существенно отличался от концепции, представленной в летописании, поскольку он придает определенную тенденцию обстоятельствам рождения Святополка: «Мать его, гречанка, прежде была монахиней. Брат Владимира Ярополк, прельщенный красотой ее лица, расстриг ее, и взял в жены, и зачал от нее окаянного Святополка. Владимир же, в то время еще язычник, убив Ярополка, овладел его беременной женою. Вот она-то и родила этого окаянного Святополка, сына двух отцов-братьев. Поэтому и не любил его Владимир, ибо не от него был он»[21].
   Хотя «Анонимное сказание» признает Святополка сыном Владимира, сам факт его рождения представлен как грех язычника. Обратим внимание на еще одну любопытную деталь: в тексте сообщалось, что «от Рогнеды Владимир имел четырех сыновей: Изяслава, и Мстислава, и Ярослава, и Всеволода. От другой жены были Святослав и Мстислав, а от жены-болгарки – Борис и Глеб». Несмотря на то что произведение было посвящено именно прославлению последних, его «преамбула» акцентировала внимание на Святополке.
   Если летописная статья 980 г. попала в летопись до церковного прославления Бориса и Глеба, у летописца вряд ли были основания для того, чтобы отрицать родственную связь по нисходящей линии между Владимиром и Святополком. «Анонимное сказание» было составлено уже после церковного прославления князей-мучеников по инициативе Ярославичей, что вызвало необходимость дистанцироваться от компрометирующего родства со Святополком, тем более что оно, как считают исследователи, «должно было способствовать возвеличению не только святых, но и „рода праведных“, особенно Ярослава» (С.А. Бугославский)[22]. В любом случае, и в летописи, и в «Анонимном сказании» эта легенда отвечала задачам Борисоглебской агиографии, позволяя установить символическую связь между «беззаконным» происхождением Святополка и его «окаянными» деяниями. Весьма широк и диапазон интерпретации этой легенды, вплоть до символического отождествления Святополка с Антихристом (И.Н. Данилевский)[23].
Захват ладьи и убийство Глеба по приказу Святополка Окаянного. Миниатюра Радзивилловской летописи
   Если принять гипотезу о том, что действия Владимира были продиктованы архаическим правом, действовавшим до Крещения Руси в конце X в., становится понятным негативное отношение к Святополку, сформировавшееся в древнерусской историографии под влиянием духовенства, которое открыло доступ к киевскому двору культурных традиций Византийской империи, хотя, быть может, влияние их на первых порах было не столь уж сильным, как это представляется тысячу лет спустя некоторым исследователям. Достаточно сказать, что наиболее отвечающий житийным канонам памятник, «Чтение о житии и погублении Бориса и Глеба», вовсе замалчивает этот инцидент.
   Если древнерусская историография, ориентированная на морально-этические приоритеты, сформировала два образа Владимира – негативный образ язычника и позитивный образ христианина, то историография Нового времени нарисовала портрет князя-реформатора, выступившего инициатором религиозных, правовых и административных преобразований. Мы не будем касаться здесь всех аспектов его деятельности, отметив лишь те, которые имеют ключевое значение для решения интересующей нас проблемы.

1.2. Реформы Владимира. «Заговор обойденных» и его участники

   Разумеется, среди преобразований Владимира Святославича прежде всего надо отметить принятие христианства в качестве государственной религии, имевшее колоссальное значение для формирования принципиально новой системы ценностей в древнерусском обществе. Данное явление было результатом тесного русско-византийского взаимодействия в IX и особенно в X в.; оно подвело итог длительному поиску религиозных и политических приоритетов, которым, по свидетельству ПВЛ, были озабочены сначала княгиня Ольга, а затем ее внук Владимир. «Пример княгини Ольги, ведшей переговоры о принятии христианства как с Константинополем, так и с Римом и обратившейся за присылкой католического духовенства к германскому королю Оттону I (936–973), показывает, что до Киева дотягивались руки как „первого“, так и „второго Рима“ (т. е. Константинополя. – Д.Б.[24]. Да и не только… Согласно ПВЛ, сделать Владимира Святославича последователем своей религии пытались иудеи и мусульмане.
   Религиозные искания киевского князя являются свидетельством идейно-политического кризиса древнерусской государственности последней четверти X в. Его спровоцировали и балканские авантюры Святослава (которого летописец устами киевлян упрекает в том, что князь «искал» чужих земель, оставив свою)[25], и династический конфликт Святославичей. Путем раздела княжений в 970 г. Святослав, очевидно, пытался как-то стабилизировать ситуацию, однако в первой половине 980-х г. Владимиру пришлось вновь подчинять не только вятичей, на которых возложил дань Святослав, но и радимичей, плативших дань в начале X в. еще Олегу.