Сергей Довлатов
Верхом на улитке

   …А все, что друг мой сотворил,
   От Бога, не от беса
   Он крупного помола был,
   Крутого был замеса!..
В. Высоцкий
«Посвящается Шемякину»

   Лично я воспринимаю успех Михаила Шемякина на Западе как персональное оскорбление. Его успех оглушителен до зависти, мести и полного твоего неверия в себя.
   Молодой, знаменитый, богатый, талантливый, умный, красивый и честный… Можно такое пережить без конвульсий? Не думаю…
   Я не специалист и не буду оценивать живопись Шемякина (тем более что ее уже оценили. Небольшая картина продана за 90 000 долларов). Меня, откровенно говоря, волнует не живопись Шемякина, а его судьба.
   Вот – пунктиром – несколько штрихов биографии.
   Отец – полковник кавалерии. Мать – актриса. Отец, ревнивый кавказец, берет жену на фронт. Хрупкая служительница Мельпомены участвует в конных атаках и рубится шашкой.
   Где-то над обломками Кенигсберга восходит звезда Михаила Шемякина.
   Затем (отец военный) – немецкая школа в здании бывшего гестапо.
   С 57 года – Ленинград. Отвратительная коммуналка. (Отец и мать, по-видимому, развелись.)
   Средняя художественная школа. Увлечение старыми мастерами. Пренебрежение соцреализмом.
   Группу подростков выгоняют из СХШ. Они работают и учатся самостоятельно.
   Примерно в эти годы Шемякин изобретает злополучный «метафизический синтетизм» (стоивший ему двух психбольниц и принесший мировую славу).
   Термин, конечно, мудреный. Скажем так:
   Основы жизни и основы культуры – совпадают. Художник движется к основам, не выявляя, а преодолевая свою неповторимую индивидуальность. (Шемякину хорошо. Сначала выявил, да еще как, а затем уж и преодолеть не жалко.) Личное (Я) – временно и тщетно. Вечно – общее (жизнь, природа, культура). И разумеется – Бог как выражение самого общего начала…
   С облегчением вздохнем и продолжим.
   Шемякин работает грузчиком. Оформляет книги. Якшается с подозрительными иностранцами (а какой иностранец не подозрителен?!). Дерзит КГБ.
   Короче, привычный советский детектив, без выстрелов, но с жертвами. Затем эмиграция, слава, назойливые корреспонденты…
   В Ленинграде я Шемякина знал мало. А теперь знаю еще меньше. Хотя вспоминается и наше знакомство, и какие-то разговоры…
   Сейчас мне хочется думать, что было какое-то особое впечатление. Было ли? Шемякин тогда не очень выделялся. В Ленинграде тысячи претенциозных молодых художников. И кудри неаполитанские у многих, и брюки с заплатами из отцовских портфелей.
   Вспоминается Шемякин дерзким и самоуверенным.
   – Скоро уеду, – говорит он.
   – Вы же не еврей (тогда это было сложно).
   – У меня друзья на Западе.
   – Влиятельные?
   – Помпон обещал содействие.
   – Кто это – Помпон?
   – Помпиду.
   Действительно, тогдашний президент Франции, эстет и сноб, любил художества Шемякина.
   Так он и уехал. Рисовал картины, богател, меценатствовал, пил, достиг величия…
   Я часто думаю, откуда такие берутся?! Эти голодные недоучившиеся российские мальчики?! С невероятными философскими реформами?! С гениальными картинами?! С романами вроде «Москва-Петушки»?!
   Кто их создает?
   Я знаю – кто. Советская власть!
   Проклинаем ее, и не зря. А ведь создает же!
   Как это происходит? На голове у каждого художника лежит металлическая плита соцреализма. И давит многотонной тяжестью. Художник тоже напрягается, мужает. Кто-то, сломленный, падает. Кто-то превращается в атланта.
   Вот так. На голове у западного человека – сомбреро. А у нашего плита…
   Бродского давили, давили, и что вышло?
   С Шемякиным такая же история…
   Вы спросите, а при чем тут улитка? Улитка при том:
   Можно всю жизнь, подобно Илье Глазунову, копировать русские иконы. И всю жизнь проваляться в материалистической луже. А можно – по-другому. Оседлать, как Шемякин, метафизическую улитку и в безумном, ошеломляющем рывке пробить небесный купол…
   И что тогда? А тогда – разговор с Небожителем.
   И тут мы, непосвященные, умолкаем…