Ингитора ничего не понимала; смысл слов с трудом до нее доходил, но, видя такую странную, такую дикую и отчаянную радость, она вдруг осознала, что его невозмутимое ожидание будущей войны было вовсе не таким невозмутимым, как он хотел показать.
А Торвард, оставив ее, вошел в воду и побрел через волны навстречу приближающемуся кораблю.
– Хельги ярл! – кричал он, размахивая обеими руками над головой. – Хельги ярл! Греби сюда! Ты мне так нужен! Ты просто не представляешь, как ты мне нужен!
Корабль был уже у самого берега; тот, к кому Торвард обращался, спрыгнул с борта, и Торвард, по пояс в воде, с размаху ударил его по плечу, потом обнял, потом отпихнул от себя и затряс, держа за плечи и не переставая что-то кричать. Ингитора смотрела и не верила своим глазам. Она никогда раньше не видела Хельги ярла, старшего сына Хеймира конунга, но тот, кто стоял рядом с Торвардом по пояс в воде, очень подходил под его описание. Высокий, как Торвард, даже более мощного сложения, с продолговатым лицом и русыми волосами, зачесанными назад от высокого лба, с сильно загорелым обветренным лицом и длинной морщиной сверху вниз на каждой щеке, с небольшой русой бородкой, неторопливый и уверенный, сохраняющий полную невозмутимость даже сейчас, во время этой более чем странной встречи в волнах прибоя – это мог быть только он! Чем им поможет его появление, Ингитора пока не понимала, но видя, как откровенно рад Торвард, с трепетом необоснованной, но пылкой надежды ждала, сама не зная чего.
Наконец они оба выбрались на берег, а корабль пристал чуть поодаль, где к нему уже бежали люди из усадьбы Бергелюнг. Мокрые по пояс, Торвард и Хельги подошли к Ингиторе, причем Торвард все еще обнимал гостя за плечи, словно боялся, что тот внезапно исчезнет.
– Это наша с тобой первая встреча за пять лет, Торвард ярл… То есть прости, Торвард конунг, я еще не привык! – говорил Хельги своим спокойным глуховатым голосом. – И, честно говоря, я не очень-то ждал, что ты побежишь мне навстречу в море и еще будешь обнимать! Или ты хочешь меня задобрить, потому что утянул у меня из-под носа честь убить Бергвида Черную Шкуру!
– Ко ндеахайр-си до дихриб, этот Бергвид!
– Надо же, как любопытно! – слегка посмеивался Хельги ярл, помнивший, что и пять лет назад его товарищ отличался гораздо большей, чем он сам, свободой в выборе выражений. – Как занятно ты стал изъясняться! Раньше я всегда понимал, что ты говоришь, даже когда ты был очень взволнован! Должно быть, с тех пор в Морском Пути открыли что-то новенькое?
– Издевайся, драгоценный мой, издевайся сколько хочется! Я все тебе прощу, ты мне так нужен! – изнемогая от избытка чувств, приговаривал Торвард и похлопывал его то по плечу, то по груди. – Умник ты мой! Как я по тебе страдал! Как я звал тебя бессонными ночами! Если бы ты знал! Боги привели тебя именно сейчас! Где же ты слонялся столько лет, чтоб тебя… Тарайн тар гленн! Как же я тебя люблю, Хельги ярл, замети меня метель!
– Он что, обезумел? – осведомился Хельги ярл у Ингиторы, но в его серых глазах она видела скрытую добрую насмешку: он все отлично понимал. – Ты, ветвь ожерелий, и есть Ингитора дочь Скельвира? Неистовая дева-скальд, от любви к которой сходят с ума все герои Морского Пути? Кроме меня, и то потому, что меня не было дома.
– А ты… Хельги ярл, слышал обо мне?
– Еще бы я не слышал! Я не успел пробыть дома и полдня, как мне уже во всех подробностях рассказали про ваши дела! Вплоть до постели Бергвида на озере Фрейра, на которой ты, Торвард конунг, якобы обесчестил невесту моего брата Эгвальда ярла! Если это правда, то значит, ты сильно переменился, пока мы не виделись. И я понял, что больше, чем полдня, мне и не суждено в этот раз быть дома! Мой корабль после такого плавания был в дело не годен, и отец дал мне свой новый. Так это все правда? Что мой доблестный младший брат…
– Хельги ярл! – простонал Торвард, как будто именно к своему товарищу, вопреки чести и естеству, пылал неодолимой страстью. – Хельги ярл, вот не сойти нам с этого места! Я не пущу тебя в дом, я не дам тебе куска хлеба, я не позволю тебе сменить мокрые штаны, пока ты сейчас же, вот тут же, не повторишь твою старую клятву!
– Какую клятву? – недоумение Ингиторы переходило уже все границы.
– Ты забыла! А ведь я тебе рассказывал! Там еще, в Медном Лесу рассказывал! О чем ты только думала? Ну, если о том же, о чем и я, тогда ладно. Я же тебе рассказывал: когда мы с Хельги вместе сватались к дочке Вигмара Лисицы и она выбрала его, Хельги, как истинно благородный человек, дал клятву в будущем помочь мне добыть любую невесту, которая только мне понадобится. Клялся приложить все силы, свои и своей дружины, если только мне будет нужна его помощь. Я правду говорю, Хельги ярл? Я ничего не приврал?
– Это все правда! – торжественно успокоил его Хельги и, кажется, подмигнул Ингиторе. Если ей не померещилось.
– Так вот, я хочу жениться вот на этой деве, прекрасной и благородной, дочери Скельвира хёвдинга из Бергелюнга, тьфу, из Льюнгвэлира! Сколько же вереска в Морском Пути, так и заблудиться в нем недолго![28] А твой доблестный и упрямый брат Эгвальд ярл тоже вбил себе в голову, что он хочет на ней жениться. И мне от тебя нужно, чтобы ты унял доблесть своего брата и дал мне спокойно жениться на моей невесте! Это та самая помощь, которая мне от тебя нужна, и я требую, чтобы ты подтвердил твою клятву помочь мне!
– Нет, постойте! – вдруг раздался рядом с ними звонкий и горячий женский голос.
Ингиторе этот голос был совершенно незнаком. Она обернулась: от корабля, вытащенного на берег, к ним торопилась молодая женщина, стройная, большеглазая, с беспокойным, своеобразным, но по-своему красивым и благородным лицом.
– Погодите давать и подтверждать тут свои клятвы! – восклицала она, не трудясь с кем-то здороваться. – Что бы там ни было между вами раньше – все будет так, как хочет сама девушка! Вы слышите? Кто дал вам право решать ее судьбу, словно она коза или овца? Она ведь не рабыня! Она – благородная женщина и имеет право сама решать свою судьбу!
– Женщины в этих делах понимают лучше! – Хельги посмотрел на Торварда и пожал плечами, что, дескать, придется нам смириться.
– Правда, не тогда, когда речь идет о любви собственного брата! – воскликнул Торвард. – Привет тебе, Эйра дочь Асольва! Ты, значит, тоже пустилась в дорогу, чтобы спасти меня?
– Я пустилась в дорогу потому, что я должна всегда быть рядом с моим мужем! – Фру Эйра гордо вскинула голову, и ее тонкие ноздри затрепетали. – А ты, я слышала, все-таки убил… проклятие Квиттинга.
Она сделала заминку, и Ингитора поняла, что эта гордая и решительная красавица не смеет произнести имя Бергвида, словно оно обжигает ей губы.
– Да, – прямо глядя на нее, ответил Торвард. Теперь он был совершенно спокоен. – Если помнишь, я говорил тебе, что убью его, еще тогда, пять лет назад. Еще пока ты не видела его. А ты мне не поверила.
– Я не хотела, чтобы это было так, – тихо ответила Эйра.
– Ты не хотела увидеть жизнь такой, какая она есть. С тех пор ты не перестала думать, что весь мир перевернется и подчинится твоим желаниям?
– Да, кое-что изменилось. Теперь я вижу, что ты стал так думать, Торвард конунг!
Беседу эту можно было назвать очень странной, и Ингитора почти ничего в ней не понимала. Но видя, что Торвард совсем успокоился, перестал терзать Хельги, подошел к ней и обнял, уже не требуя от Хельги каких-то клятв прямо тут, пока они оба не сменили мокрую одежду, она поняла, что самое тяжелое уже позади. И на этот раз окончательно.
* * *
Велико же было удивление людей, когда Торвард конунг привел в Аскегорд не кого-нибудь, а Хельги ярла и его жену фру Эйру, тех самых, которые уже больше трех лет назад покинули Эльвенэс и уплыли через западные моря на юг, чтобы отыскать Землю Окаменевших, которая привиделась Эйре в грезах. Неосуществимым казался их замысел, на который во всем мире были способны только эти двое, и невероятным казалось их возвращение именно сейчас, когда их меньше всего ждали и когда они больше всего были нужны! Оба остались прежними: Хельги ярл держался немногословно, невозмутимо и дружелюбно, а Эйра оставалась все так же беспокойна, горяча, так же доверяла своему воображению гораздо больше, чем рассудку, и так же пылко высказывала все свои мысли и чувства, не задумываясь, приятно ли это окружающим. Но Торвард был так счастлив, что охотно поцеловал бы ее, если бы она только позволила, и великодушно прощал ей то, что она никак не могла простить ему родства с Хёрдис Колдуньей, ее же, кстати, собственной теткой. Но преданность ее мужу, как и все прочие ее чувства, была так велика, что ради долга быть рядом с ним она не только вошла в дом Хёрдис Колдуньи, но и держалась с ней удивительно любезно!
Вечером после их прибытия Аскегорд долго шумел и пировал. Торвард и Эйра наперебой рассказывали о своих приключениях, хохотали, потешая всю дружину и гостей, спешно собравшихся со всего фьорда поглядеть на Хельги ярла, который вернулся, по слухам, из Иного Мира. Возвращению его бурно радовались слэтты, которые, во-первых, любили его, а во-вторых, не могли не приветствовать то, что его возвращение спасало Слэттенланд от необходимости воевать с Фьялленландом.
Не слишком веселились только Вальборг и Эгвальд: они никак не могли опомниться от изумления при виде старшего брата и невестки, про которых, по причине их долгого отсутствия, почти забыли. И с его возвращением они потеряли все то, что надеялись получить. Хельги ярл разводил руками, но оставался непреклонен: его сестре йомфру Вальборг лучше вернуться домой, и Эгвальду ярлу тоже, раз уж они не хотят присутствовать на свадьбе Торварда конунга, но он клялся устроить эту свадьбу еще пять лет назад, а свою клятву ему никак невозможно взять обратно, даже если его собственный брат оказался соперником жениха! А Эйра уже забыла о них: убедившись, что желание Ингиторы совпадает с содержанием клятвы, которую Хельги ярл должен исполнить, она сочла притязания Эгвальда неправыми, а значит, не стоящими сочувствия.
Ингитора беседовала с Хельги ярлом, и ей казалось, что она на самом деле говорит с Добрым Бальдром, который вернулся из Хель после Затмения Богов и принес возрождение обновленному миру. Все его качества сами по себе заслуживали уважения, но при том, что он для них сделал, – безо всякого труда, просто своим своевременным появлением, – он вызывал у Ингиторы истинно божественное преклонение. Она была просто счастлива, что у слэттов будет такой конунг, прекрасный, умный, благородный, верный слову, а главное, умеющий появляться так вовремя! Она по-прежнему сострадала Эгвальду, которому пришлось так обмануться в своих надеждах, но теперь его обиды никому ничем не грозили, поскольку наследником Хеймира будет все-таки не он, а Хельги, который не допустит никакой вражды по отношению к Торварду, родичу жены!
– Поверь, Хельги ярл, мне очень жаль, что я натворила таких бед и так обидела твоего брата! – умоляла она. – Я бы многое отдала, чтобы этого не случилось, но зимой и весной я была просто безумной! Я была сама не своя от горя, от отчаяния, что нет никакого средства отомстить за моего отца! Мною владела «священная ярость берсерка», я сама не понимала, что говорю и что делаю!
– Да, больше поживешь, больше и узнаешь! – отвечал Хельги ярл и слегка щурил глаза в усмешке. – Мужчины-берсерки ломают людям шеи, а женщины – разбивают сердца. Ничего, йомфру, жить с разбитым сердцем все же легче, чем со сломанной шеей. Со временем им станет легче.
Он сказал «им», а не «ему», и Ингитора в душе подивилась его проницательности: увлечение Вальборг Торвардом тоже, выходит, не осталось для него тайной. Иным людям честолюбие заменяет сердце, но боль его бывает не менее сильна!
– Я для них кое-что придумал! – продолжал Хельги ярл. – Там, в Земле Окаменевших, нас приняли, как сошедших на землю богов. Эйре не случайно стала грезиться эта земля: древний род их конунгов прервался, тот, который когда-то привел их туда. По описаниям, которые сохранились в их сказаниях, их прежняя земля похожа на нашу. И у них есть пророчество, что их новые вожди придут из нашей земли, их древней родины. Они очень хотели, чтобы я остался и стал у них править. Я не мог на это согласиться, но… если я пошлю туда моего брата, ему там будут рады. Ему так нужно обо всем позабыть – отправиться туда для него будет самым лучшим. А для тебя, йомфру, самым лучшим будет, я думаю… сложить хорошую песнь о том, что с тобой случилось. Это будет, как говорится, и забавно, и поучительно.
Ингитора улыбнулась, но на самом деле вовсе не была уверена, что у нее это получится. Не так уж трудно подобрать строчки, чтобы люди узнали, что произошло: как отец ее погиб в обманной битве на Остром мысу, как она говорила с мертвым ночью на кургане, как стала искать мести, и разить своего врага оружием скальда, и поднимать на него воинов; как потом встретила его в глуши Медного Леса, полюбила его и предпочла его тому, кого раньше побуждала к мести ему же… Но гораздо труднее рассказать, как все было, как так вышло, что она полюбила его… Каждая любовь случается во Вселенной только один раз, и ни в какой саге нет готовых слов, чтобы рассказать о ней.
Но сомнение в силе своего дарования не настолько ее смутило, чтобы погасить ощущение счастья, которое, казалось, растекалось по жилам вместе с кровью и наполняло чувством ослепительного внутреннего света. Когда пир наконец кончился и народ из гридницы разошелся, она послала Гленне за конунгом: дескать, ей нужно кое-что ему сказать. Гленне уплыла с самым невозмутимым и непроницаемым видом, и тот, за кем ее послали, появился так быстро, словно ждал под дверью.
Закрыв дверь за собой, Торвард снял пояс со всеми гремящими привесками и положил на сундук. Потом он стянул с запястий оба браслета и швырнул туда же, а сам сел на край лежанки.
– Ну? – с видом каменной сдержанности осведомился он. – Ты позвала меня, чтобы поведать, какие муки совести у тебя вызвало появление Хельги ярла?
Но видно было, что он сам не слишком-то в это верит, а подозревает совершенно противоположное. И взгляд его, еще пока он это говорил, стал таким же расплавленно-томным, как в избушке «волчьей матери», а на лице отразилась та самая глубинная пылкость, которая составляла такую важную часть его существа. И Ингитора не обманула его истинных ожиданий.
– Я позвала тебя, конунг… – с важностью начала она. – Чтобы у тебя спросить… – Но вид его волнения быстро ее сбил, и она торопливо закончила: – Чтобы ты рассказал мне, так ради которого тролля ты до сих пор воздерживался?!
* * *
От широкого, медленно струящегося по низкой долине ручья через густые заросли ивняка тянулась тропинка, покрытая отпечатками волчьих лап. Маленькая рыжеволосая ведьма, со звериной ловкостью прыгая с одного плоского камня на другой, перебралась через ручей и пошла вверх по волчьей тропе.
Откуда-то из зарослей выскочили серыми тенями два полувзрослых волка-переярка, обнюхали ноги Дагейды. Она мельком погладила их широкие лбы и загривки. Оба переярка неспешно потрусили за ней.
В склоне небольшого сухого пригорка виднелась неглубокая впадина, служившая логовом волчице с ее новым выводком. Перед ней валялось несколько старых, засохших костей, полуобглоданная задняя нога молодой косули. Сама волчица поднялась из норы навстречу Дагейде. Серая хозяйка не ощетинилась, не бросилась на незваную гостью, как бросилась бы на всякого чужака, посмевшего приблизиться к ее потомству. Дагейда так же мимоходом потрепала ее по загривку. Ее желтые глаза смотрели мимо волчицы на пять серых комочков, на пятерых волчат, игравших с костями перед входом в нору. Заметив Дагейду, они бросили свои игры и повернули навстречу ведьме пять любопытных носиков.
Дагейда быстро опустилась на колени и протянула руки к волчатам. Они нюхали ее ноги и накидку из волчьего меха, тихо поскуливали – они еще не знали, кто пришел к ним, но чувствовали в ней хозяйку. А Дагейда с лихорадочным нетерпением поворачивала к себе одну за другой их головки, вглядывалась в смешные, вислоухие, похожие на щенячьи мордочки, будто искала некий знак.
Один из волчат сам сунулся носом ей в руки. Дагейда подняла его голову и вскрикнула: на черном носике сбоку виднелось маленькое белое пятнышко. Стоя на коленях, Дагейда порывисто подхватила волчонка на руки, прижалась щекой к мягкой шерстке на его мордочке и вздрогнула.
– Мой Жадный… Мой неутомимый… Мой верный… – чуть слышно шептала она, в голосе ее дрожали боль и нежность, и слезы катились по ее бледному лицу из-под опущенных век.
Волчонок тихонько взвизгнул и горячо лизнул ее мокрую щеку.
октябрь-декабрь 1996 г.
ноябрь 2001 – февраль 2002 г.
[29] «светлые альвы обликом своим прекраснее солнца».
Асгард – небесная крепость, место обитания богов-асов (см.). Буквально означает «ограда асов». В нем находится множество прекрасных чертогов, в которых обитают боги. Асгард окружен высокой каменной стеной, построенной великаном, и ведет в него радужный мост Биврест, непреодолимый для врагов.
Аск и Эмбла – первые люди, сотворенные богами из ясеня и ольхи (или ивы). Три бога (Один, Локи и Хенир) нашли однажды на берегу два дерева и сделали из них людей. «Первый дал им жизнь и душу, второй – разум и движение, третий – облик, речь, слух и зрение. Дали они им одежду и имена: мужчину нарекли Ясенем, а женщину Ивой. И от них-то и пошел род людской…» (МЭ).
Асы – род богов, предмет основного культа Древней Скандинавии. В союзе с ними выступает другой божественный род – ваны (см.). Главой асов является Один, а прочие – в основном его дети и внуки.
Атли – древний герой, участник сюжетов о Сигурде. Был братом Брюнхильд и вторым мужем Гудрун, вдовы Сигурда. В распре из-за золотого клада дракона Фафнира Атли убил Гуннара и Хегни, братьев Гудрун. В порядке мести за них Гудрун убила двоих своих сыновей от Атли, кровь их подмешала в мед для пира, а сердца их изжарила и подала мужу. В ту же ночь Гудрун убила Атли.
Аудумла – первая в мире корова, возникшая из растаявшего инея. Из ее вымени текли четыре молочные реки, и она кормила великана Имира. Сама корова питалась тем, что лизала соленые камни, и за несколько дней вылизала из камня великана Бури.
Бальдр – второй сын Одина. «О нем можно сказать только доброе. Он лучше всех, и все его прославляют. Так он прекрасен лицом и так светел, что исходит от него сияние. Он самый мудрый из асов, самый красноречивый и благостный. Он живет в месте, что зовется Брейдаблик, на небесах. В этом месте не может быть никакого порока…» (МЭ). Убит слепым Хедом стрелой из побега омелы и остался у Хель, несмотря на попытки вызволить его. Видимо, в его образе отразились культовые жертвоприношения: Бальдр – «умирающий и воскресающий бог», известный всем мифологиям, символ ежегодно обновляющейся растительности. Бальдру было посвящено воскресенье.
Башмаки Хель – по предположениям, род погребальной обуви.
Берсерк – букв.: медвежья шкура, медвежья рубашка. Так называли могучего воина, способного во время битвы приходить в исступление (впадать в «боевое безумие»), когда сила его увеличивалась многократно и он не замечал боли. Про одного берсерка рассказывают, что он сражался со стрелой в спине. В исступленном состоянии берсерк отождествлял себя со зверем: волком или медведем. Толком не известно, было ли это явление результатом тренировок или видом психического расстройства. Есть также сведения, что берсерки приходили в это состояние с помощью специальных наркотических средств. Стать берсерком мог не каждый. Конунги считали нужным иметь в числе своей дружины берсерков, но обыкновенные люди предпочитали избегать общения с ними, поскольку, судя по сагам, «беспризорный» берсерк представлял большую опасность для окружающих, а справиться с ним было очень трудно.
Биль – одна из богинь, имя ее значит «время, мгновение».
Бонд – мелкий землевладелец, лично свободный.
Браги – один из асов. «Он славится своей мудростью, а пуще того, даром слова и красноречием. Особенно искусен он в поэзии». Есть мнение, что образ возник из реального исторического лица, скальда по имени Браги.
Брюнхильд дочь Будли – героиня сказаний о Сигурде. Она была валькирией, но за ослушание Один уколол ее «шипом сна» и погрузил в многолетний сон, после которого она должна была выйти замуж. Сигурд одолел огненную стену и ограду из щитов, за которыми она спала на вершине горы, рассек мечом ее кольчугу и разрушил чары сна. Они полюбили друг друга, но колдунья Гримхильд чарами заставила Сигурда забыть об этой любви и сосватать Брюнхильд для его побратима Гуннара, ради чего Сигурд «поменялся с Гуннаром обличьями». Сам Сигурд женился на Гудрун, сестре Гуннара. Брюнхильд не простила обмана и спустя годы заставила мужа погубить Сигурда. После этого она взошла на его погребальный костер и покончила с собой.
Валхалла – небесный чертог Одина, где собираются павшие воины. «Великое множество там народу, а будет и того больше, хоть и этого покажется мало, когда придет Волк. Но сколько бы ни было людей в Валгалле, всегда хватает им мяса вепря по имени Сэхримнир. Каждый день его варят, а к вечеру он снова цел» (МЭ). В Валхалле пятьсот сорок дверей, и из каждой в день битвы с Волком выйдут восемьсот воинов.
Валькирии – воинственные небесные девы, подчиненные Одину. «МЭ» называет их имена: Христ, Мист, Хильд, Труд, Регинлейв и т. д. «Один шлет их во все сражения, они избирают тех, кто должен пасть, и решают исход сражения. Гунн, Рота и младшая норна по имени Скульд всякий раз скачут на поле брани и выбирают, кому пасть в битве, и решают ее исход». Из сказаний известно, что валькирии могли быть дочерями земных конунгов и вступать в брак со смертными. Разделения валькирий по родам (Девы Молний, Гроз, Сумерек и Рассвета) является плодом фантазии автора.
Ваны – второй божественный род после асов, боги-покровители плодородия. Сначала асы и ваны воевали, но потом помирились и обменялись заложниками. Представители ванов – Ньёрд и его дети Фрейр и Фрейя. Сторонники исторического происхождения мифов считают, что в образе ванов отражены древние славяне (венеды). Мое же скромное мнение в том, что боги плодородия не могут быть выведены ни из каких человеческих племен или выдающихся личностей, потому что идея их должна была сформироваться в сознании гораздо раньше.
Вар – одна из богинь Асгарда. Она «подслушивает людские клятвы и обеты, которыми обмениваются наедине мужчины и женщины».
Велунд – герой сказания, чудесный кузнец-полубог. Назван сыном конунга финнов, а еще властителем альвов, но неизвестно, на каком основании. О судьбе его рассказывает «Песнь о Велунде». Велунд и два его брата раздобыли себе в жены валькирий, но через семь лет жизни валькирии покинули их и братья отправились на поиски. Велунд выковал чудесное золотое кольцо, предназначенное для его жены Сванхвит. Конунг Нидуд завладел кольцом и захватил в плен самого Велунда, которого заставил работать на себя. Но Велун сумел отомстить: хитростью он заманил к себе и убил двух сыновей Нидуда, а дочь его Бодвильд, которой досталось кольцо Сванхвит, обесчестил. После этого Велунд улетел с острова, где его держали, «на крыльях», неизвестно каким образом. Видимо, в образе его отразился древний «культурный герой», отец наук и ремесел, своеобразный древнегерманский Прометей. По одним версиям, он летал с помощью волшебного кольца, а по другим, способность летать у него была врожденная.
Вельва – прорицательница из рода великанов. В первой песне «Старшей Эдды», названной «Прорицанием вельвы», рассказано о создании и будущем конце мира, о котором вельва поведала Одину.
Видар – один из асов, так называемый «молчаливый ас». «Видар силен почти как Тор, и на него уповают боги во всех несчастьях». Именно Видар во время будущего Затмения Богов разорвет пасть Волку, наступив ему ногой на нижнюю челюсть. «На той ноге у него башмак, веки вечные собирался он по куску. Он сделан из тех обрезков, что остаются от носка или от пятки, когда кроят себе башмаки. И потому тот, кто хочет помочь асам, должен бросать эти обрезки». Видар, один из немногих асов, переживет всеобщую гибель и будет жить в обновленном прекрасном мире.
Вира – выкуп за тяжкое преступление, в частности, за убийство. Заменяла собой кровную месть, поэтому добиться согласия родственников убитого принять виру для преступника считалось большой удачей. Но принимать виру считалось непочетным делом, и о тех, кто на это соглашался, говорили «он носит сына в кошельке». Размер виры зависел от происхождения убитого, раб «стоил» дешевле свободного.
Виса – строфа в поэзии скальдов, могла быть самостоятельной или частью длинного произведения. Строки висы связывались в целое аллитерирующими слогами (созвучиями) и внутренними рифмами (хендингами), которые были расположены в определенном порядке. Размеры существовали разные, самым распространенным был дротткветт. Виса дротткветтом состоит из восьми строк, разбитых на четыре двустишия. В каждой его строке по шесть слогов, из которых три несут метрическое ударение.