Дяченко Марина, Дяченко Сергей
Оскол
Пролог
"И говорят, что этот пленник был господину дороже, чем родной отец. Что пленник ел на золоте и спал на бархате, а снаружи, за крепкими стенами, ежечасно сменялась стража - пуще глаза берег господин пленника своего... Смертью карал за небрежность на посту... И, говорят, каждый день приходил в покои к пленнику своему и то говорил с ним ласково, то проклинал и скрежетал зубами - но ни разу не посмел и пальцем коснуться пленника своего...
И случилось так, что однажды утром нашли пленника мертвого в бассейне с фиалковой водой. Говорят, что сам он искал свою смерть и нашел - господин, узнав об этом, сделался белее полотна, и страшными стали глаза его. И он пинал ногами равнодушный труп, и изрыгал проклятия, от которых дрожали стены, и велел казнить слуг и стражей, что не доглядели... А на другой день тих сделался и болезнен. А на третий день приказал выкопать труп из могилы, и хватал мертвеца за синие руки, и рыдал, и молил о чем-то - но нем и бесстрастен оставался освободившийся пленник, и господин захирел, заболел и умер над трупом спустя десять дней, умер в судорогах и мучениях..."
* * *
Три лошади гуськом вышли из леса, а небо к тому времени сделалось уже настолько светлым, что можно было различить лица всадников. Двое казались довольными и злыми, третий сутулился и держал голову так низко, что волосы свешивались на лицо грязным мешком - а может быть, это и был мешок, не зря так удовлетворенно ухмылялись спутники, не зря один из них вел лошадь сутулого на коротком поводу. У подножия холма кавалькада замедлила шаг; перед путниками вставал, не желая более прятаться, замок.
*
"...давняя недобрая слава. Чужие люди избегали стучаться в его ворота, зато свои никогда не уходили дольше чем на дневной переход. Всякое говорили, и кое-кто верил слухам, но много было и таких, кто знал правду...
Говорят, что только раз в столетие земля рождает таких, как Оскол."
*
- ...Пусти меня. Мне нужно видеть...
- Ты выбрал, - с некоторым сожалением отозвался стражник из смотрового окошка.
- Гады, - бессильно пробормотал проситель, бледный парень в грязной кожаной куртке. - Я не хочу так подыхать... Ты!! - в голосе его прорезались вдруг повелительные нотки. - Позови его, скажи, что я...
Требовательный окрик сорвался, обернувшись скулежем. Скрученный судорогой, парень опустился на траву у ворот.
Тем временем кавалькада из трех всадников приблизилась.
- Почто? - осведомился страж, на всякий случай прикрывая свое окошко.
- По делу, - усмехнулся тот, что ехал первым. - Дело сделали, заказ везем.
Проситель в грязной куртке вдруг кинулся вперед, вцепился приезжему в ногу:
- Лесь... Батюшкой твоим... умоляю... возьми меня...
- Гони его, - буркнул стражник. - Сам, дубина, сбег... а теперь бьется под воротами вторые сутки, как та муха, право слово...
- Дурак, - пробормотал приезжий Лесь, отводя глаза. - Что ж я сделаю теперь...
Оба его спутника молчали. Один таращился на несчастного парня с ужасом и недоумением - другой мерно покачивался в седле, руки его были связаны за спиной, а голова и грудь закрыты балахоном из мешковины, поэтому ни возраст, ни пол пленника не поддавались определению.
Парень в кожаной куртке взвизгнул - его отпихнули с дороги; отброшенный на обочину, он снова получил возможность до хрипоты молить, проклинать и биться о створки ворот.
*
- Я не пойду, - младший из приезжих нервно попятился от обитой железом двери. Товарищ его был мрачен.
Слуга, данный в сопровождение, презрительно скривил губы:
- С единого раза ничего тебе не станет, дурень... Ежели б с одного раза - так по сотне людей ежедня под воротами... собирались бы... эдак здоровья у господина не хватило бы - со всем миром водиться...
Слуга демонстративно не замечал третьего визитера, того, что явился в гости с мешком на голове. Руки пленнику развязали и обходились вежливенько - но все равно приходилось тащить его чуть ли не волоком. Не желал переставлять ноги, стервец. Или не мог.
*
...Лет шестнадцать-семнадцать на вид. Это обнаружилось, когда с головы ее стянули мешковину; тонкое серое лицо в дорожках высохших слез. Волосы стянуты были узлом на затылке, и такое впечатление, что не она сама их стянула - чужая рука устроила эту уродливую прическу, заботясь, чтобы ловчее пришелся не голову мешок...
Она сидела в глубоком кресле - там, куда ее усадили. Прежде сутулая спина ее теперь распрямилась - по привычке ли, из остатков ли гордости.
Суетливый писец пристроился на углу стола и нервно тюкнул пером по дну чернильницы. Господин поморщился:
- Так. "Сиятельному князю - лично, в светлые руки... Соболезнуя в скорби, любезный недруг, спешим тем не менее утешить вас, ибо не дикий зверь растерзал дочь вашу Яну... во время конной прогулки, как вы уже, должно быть, в горе вашем уверились... Негоже юным девицам знатного происхождения прогуливаться верхом без надлежащей охраны, а потому, заботясь о мире и спокойствии в Межгорье... о предотвращении кровопролитных распрей... о должном равновесии, а также о собственной безопасности..."
Писец скрипел пером, не поднимая головы. Писец был молод, белобрыс и тощ. И явно чем-то подавлен.
- "...я взял на себя смелость пригласить означенную девицу Яну в замок Оскол с визитом, где и намерен наслаждаться ее обществом приблизительно три недели... причем здоровье и невинность вашей дочери, разумеется, не пострадают. Остаюсь вечно ваш почтительный недруг, Яр Сигги Оскол... Писано от весеннего равноденствия четырнадцатого дня". Точка...
Перо споткнулось. Царапнуло, прорывая бумагу, торопливо нырнуло в чернильницу, вернулось к делу снова - но уже спустя мгновение писец застыл, глядя на расплывающуюся из-под руки аспидную кляксу.
Пауза получилась такая длинная, что даже девушка, неподвижно сидевшая в кресле, решилась приподнять голову.
- Живо перепиши... Сегодня я добрый.
Писец работал, сверяясь с испорченной бумагой. Соперничая со скрипом пера, в щели под окном потрескивал сверчок.
- Зачем я вам нужна?
Девушка не удержалась-таки - заговорила. Слова ее падали, как талая вода холодно и горделиво; другое дело, что на бледном лице с неотертыми следами слез грозная мина выглядела скорее жалко, нежели надменно.
И случилось так, что однажды утром нашли пленника мертвого в бассейне с фиалковой водой. Говорят, что сам он искал свою смерть и нашел - господин, узнав об этом, сделался белее полотна, и страшными стали глаза его. И он пинал ногами равнодушный труп, и изрыгал проклятия, от которых дрожали стены, и велел казнить слуг и стражей, что не доглядели... А на другой день тих сделался и болезнен. А на третий день приказал выкопать труп из могилы, и хватал мертвеца за синие руки, и рыдал, и молил о чем-то - но нем и бесстрастен оставался освободившийся пленник, и господин захирел, заболел и умер над трупом спустя десять дней, умер в судорогах и мучениях..."
* * *
Три лошади гуськом вышли из леса, а небо к тому времени сделалось уже настолько светлым, что можно было различить лица всадников. Двое казались довольными и злыми, третий сутулился и держал голову так низко, что волосы свешивались на лицо грязным мешком - а может быть, это и был мешок, не зря так удовлетворенно ухмылялись спутники, не зря один из них вел лошадь сутулого на коротком поводу. У подножия холма кавалькада замедлила шаг; перед путниками вставал, не желая более прятаться, замок.
*
"...давняя недобрая слава. Чужие люди избегали стучаться в его ворота, зато свои никогда не уходили дольше чем на дневной переход. Всякое говорили, и кое-кто верил слухам, но много было и таких, кто знал правду...
Говорят, что только раз в столетие земля рождает таких, как Оскол."
*
- ...Пусти меня. Мне нужно видеть...
- Ты выбрал, - с некоторым сожалением отозвался стражник из смотрового окошка.
- Гады, - бессильно пробормотал проситель, бледный парень в грязной кожаной куртке. - Я не хочу так подыхать... Ты!! - в голосе его прорезались вдруг повелительные нотки. - Позови его, скажи, что я...
Требовательный окрик сорвался, обернувшись скулежем. Скрученный судорогой, парень опустился на траву у ворот.
Тем временем кавалькада из трех всадников приблизилась.
- Почто? - осведомился страж, на всякий случай прикрывая свое окошко.
- По делу, - усмехнулся тот, что ехал первым. - Дело сделали, заказ везем.
Проситель в грязной куртке вдруг кинулся вперед, вцепился приезжему в ногу:
- Лесь... Батюшкой твоим... умоляю... возьми меня...
- Гони его, - буркнул стражник. - Сам, дубина, сбег... а теперь бьется под воротами вторые сутки, как та муха, право слово...
- Дурак, - пробормотал приезжий Лесь, отводя глаза. - Что ж я сделаю теперь...
Оба его спутника молчали. Один таращился на несчастного парня с ужасом и недоумением - другой мерно покачивался в седле, руки его были связаны за спиной, а голова и грудь закрыты балахоном из мешковины, поэтому ни возраст, ни пол пленника не поддавались определению.
Парень в кожаной куртке взвизгнул - его отпихнули с дороги; отброшенный на обочину, он снова получил возможность до хрипоты молить, проклинать и биться о створки ворот.
*
- Я не пойду, - младший из приезжих нервно попятился от обитой железом двери. Товарищ его был мрачен.
Слуга, данный в сопровождение, презрительно скривил губы:
- С единого раза ничего тебе не станет, дурень... Ежели б с одного раза - так по сотне людей ежедня под воротами... собирались бы... эдак здоровья у господина не хватило бы - со всем миром водиться...
Слуга демонстративно не замечал третьего визитера, того, что явился в гости с мешком на голове. Руки пленнику развязали и обходились вежливенько - но все равно приходилось тащить его чуть ли не волоком. Не желал переставлять ноги, стервец. Или не мог.
*
...Лет шестнадцать-семнадцать на вид. Это обнаружилось, когда с головы ее стянули мешковину; тонкое серое лицо в дорожках высохших слез. Волосы стянуты были узлом на затылке, и такое впечатление, что не она сама их стянула - чужая рука устроила эту уродливую прическу, заботясь, чтобы ловчее пришелся не голову мешок...
Она сидела в глубоком кресле - там, куда ее усадили. Прежде сутулая спина ее теперь распрямилась - по привычке ли, из остатков ли гордости.
Суетливый писец пристроился на углу стола и нервно тюкнул пером по дну чернильницы. Господин поморщился:
- Так. "Сиятельному князю - лично, в светлые руки... Соболезнуя в скорби, любезный недруг, спешим тем не менее утешить вас, ибо не дикий зверь растерзал дочь вашу Яну... во время конной прогулки, как вы уже, должно быть, в горе вашем уверились... Негоже юным девицам знатного происхождения прогуливаться верхом без надлежащей охраны, а потому, заботясь о мире и спокойствии в Межгорье... о предотвращении кровопролитных распрей... о должном равновесии, а также о собственной безопасности..."
Писец скрипел пером, не поднимая головы. Писец был молод, белобрыс и тощ. И явно чем-то подавлен.
- "...я взял на себя смелость пригласить означенную девицу Яну в замок Оскол с визитом, где и намерен наслаждаться ее обществом приблизительно три недели... причем здоровье и невинность вашей дочери, разумеется, не пострадают. Остаюсь вечно ваш почтительный недруг, Яр Сигги Оскол... Писано от весеннего равноденствия четырнадцатого дня". Точка...
Перо споткнулось. Царапнуло, прорывая бумагу, торопливо нырнуло в чернильницу, вернулось к делу снова - но уже спустя мгновение писец застыл, глядя на расплывающуюся из-под руки аспидную кляксу.
Пауза получилась такая длинная, что даже девушка, неподвижно сидевшая в кресле, решилась приподнять голову.
- Живо перепиши... Сегодня я добрый.
Писец работал, сверяясь с испорченной бумагой. Соперничая со скрипом пера, в щели под окном потрескивал сверчок.
- Зачем я вам нужна?
Девушка не удержалась-таки - заговорила. Слова ее падали, как талая вода холодно и горделиво; другое дело, что на бледном лице с неотертыми следами слез грозная мина выглядела скорее жалко, нежели надменно.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента