Дюма Александр. Бастард де Молеон

   – Я не хочу ни говорить с королем, ни встречаться с ним до тех пор, пока не увижу сира де Молеона, которого вы обещали привезти в замок победителем или побежденным, – заявила она.
   – Но дон Педро ждет…
   – А мне какое дело!
   – Здесь повелевает он, повторяю вам.
   – У меня есть способ избавиться от его власти, как вам прекрасно известно… Вы помните, что обещали мне?
   – Я сдержу свои обещания, Аисса, но помогите мне.
   – Я никому не буду помогать обманывать.
   – Хорошо… Тогда выдайте королю мою голову, я готов к смерти.
   Эта угроза всегда действовала на Аиссу. Привыкшая к спорому на расправу арабскому правосудию, она знала, что голову сносят по одному мановению руки господина, и могла верить, что голова Мотриля под сильной угрозой.
   – Что скажет мне король? – спросила она. – И где он будет говорить со мной?
   – В моем присутствии.
   – Этого мало. Я хочу, чтобы при беседе присутствовали и другие люди.
   – Я обещаю вам это.
   – Я желаю быть в этом уверена.
   – Каким образом?
   – Комната, где мы находимся, выходит на площадку замка. Заполните людьми эту площадку, пусть меня сопровождают мои служанки. Мои носилки вынесут туда, и я выслушаю все, что мне скажет король.
   – Все ваши желания будут исполнены, донья Аисса.
   – Ну и что скажет мне дон Педро?
   – Он предложит вам стать его женой.
   Аисса отчаянно всплеснула руками в знак протеста.
   – Я прекрасно знаю, что вы против этого, – перебил ее Мотриль, – но дайте королю высказать его желание… Не забывайте, что сегодня ночью он уезжает…
   – Я все равно не отвечу ему.
   – Наоборот, Аисса, вы дадите учтивый ответ. Вы сами видите, что замок окружают испанские и бретонские солдаты; эти люди грубо схватят нас и казнят, если вместе с нами возьмут короля. Чтобы нам спастись, надо дать дону Педро уехать.
   – А как же сир де Молеон?
   – Он не сможет нас спасти, если дон Педро останется в замке.
   – Вы лжете, – возразила Аисса, – вы даже не можете обещать мне привести его ко мне. Где он? Что с ним? Жив ли он?
   В это мгновенье Мюзарон по приказу своего господина высоко поднял его знамя, хорошо знакомое Аиссе. Девушка увидела этот дорогой сердцу знак. В экстазе сложив на груди руки, она воскликнула:
   – Он видит меня! Он меня слышит! Простите меня, Мотриль, я напрасно подозревала вас… Ступайте и передайте королю, что я сейчас выйду.
   Мотриль взглянул на равнину, увидел знамя, узнал его и, побледнев, пробормотал:
   – Иду, – потом, когда Аисса уже не могла его слышать, злобно прошептал: – Проклятый христианин! Неужели ты будешь вечно меня преследовать? Ну нет, я избавлюсь от тебя!

XXIII. Побег

   Дон Педро принял Аиссу на площадке замка, окруженный свидетелями, присутствия которых она пожелала.
   Свою любовь король изъявил без пафоса: заботы о предстоящем побеге сильно охладили его желания. Поэтому в данном случае Аисса ни в чем не могла упрекнуть Мотриля; впрочем, во время беседы она не сводила глаз с появившегося под стенами замка знамени Молеона, которое реяло над валом, сверкая на солнце.
   Под знаменем Аисса видела воина, которого издалека могла принять за Аженора, на что и рассчитывал наш рыцарь. Таким образом он нашел способ успокоить Аиссу, дав знать о себе, и устранить подозрения Мотриля, будто он втайне что-то замышляет против него.
   Дон Педро решил, что трое самых верных ему друзей должны будут отправиться ночью разведать уязвимые места в укреплениях осаждающих. На валу под скалой, отвесно спускающейся в глубокий овраг, действительно был один пост, который охраняли не так зорко, как все остальные. Многие советовали королю выбраться из замка по веревке, привязанной к решетке окна Аиссы, но у короля, спустившегося на землю, тогда не оказалось бы коня, чтобы быстро умчаться прочь.
   Вот почему было решено отыскать в земляных укреплениях самое незащищенное место и, сняв или убив часовых, пробиваться здесь, чтобы король мог бежать на добром коне.
   Но днем солнце обещало светлую ночь, что могло помешать осуществить этот план. Неожиданно, как будто судьба решила благоприятствовать любому желанию дона Педро, западный ветер закружил по равнине вихри обжигающего песка и медно-красные облака, распластавшись подобно огромным стягам, всплыли из-за горизонта, словно авангард некоего грозного войска. По мере того как солнце опускалось все ниже за высокие башни Толедо, эти плотные облака чернели и, казалось, закрывали небо темным плащом. В девять часов вечера разразился ливень.
   Сразу после захода солнца Аженор и Мюзарон отправились к скале, чтобы спрятаться в своем тайнике у источника.
   Часовые, которых назначил Виллан Заика под наружной стеной вала, в земле, иссушенной дневным солнцем, рыли себе укрытия, так что Монтель был окружен сплошным кольцом этих подземных стражей.
   На поверхности, согласно приказу Аженора, руководившего осадой после отъезда коннетабля, были расставлены редкие часовые, которые охраняли или делали вид, что охраняют насыпной вал.
   Ливень заставил часовых закутаться в плащи; отдельные стражи улеглись прямо на землю.
   В десять часов вечера Аженор и Мюзарон услышали, как скала слегка задрожала под ногами людей. Они прислушались внимательнее и наконец увидели, что мимо прошли три офицера дона Педро, которые с безграничной осторожностью, почти крадучись, осматривали насыпной вал в заранее выбранном месте.
   С этого поста часового намеренно убрали. Рядом находился лишь офицер, который прятался от дождя в укрытии, вырытом в земле.
   Офицеры убедились, что с этой стороны вал не охраняется. Они радостно поделились друг с другом этим открытием, и Аженор слышал, как они, поднимаясь в замок по крутой лестнице, поздравляли себя с успехом.
   – Здесь скользко, – вполголоса сказал кто-то из них, – и при спуске лошадям будет трудно держаться на ногах.
   – Верно, зато им будет легко бежать по равнине, – ответил другой офицер.
   Эти слова наполнили ликованием сердце Аженора.
   Он послал Мюзарона на земляные укрепления сообщить ближайшему офицеру-бретонцу, что скоро здесь произойдет кое-что неожиданное. Прячущийся в укрытии офицер передал эту новость соседу, тот – дальше, и сообщение Аженора побежало по всему валу, окружавшему замок Монтель.
   Не прошло и получаса, как Аженор услышал, что на площадке замка стукнуло о скалу конское копыто.
   Аженору показалось, что этот звук пронзил его сердце, таким он был острым и грустным.
   Шум приближался; слышался легкий цокот других лошадей; его могли уловить только Аженор и Мюзарон. Король ведь велел обернуть паклей копыта, чтобы они звучали приглушеннее.
   Король шел последним; его выдал короткий сухой кашель, которого он не смог сдержать. Он шел с большим трудом, ведя за уздцы коня, задние ноги которого скользили на крутом спуске.
   Когда беглецы проходили мимо пещеры, Мюзарон и Аженор отчетливо их видели. Когда появился дон Педро, они отлично разглядели его бледное, но спокойное лицо.
   Подойдя к валу, два первых беглеца сели на коней и перебрались через бруствер, но тут же, не проехав десяти шагов, свалились в яму-ловушку, где два десятка солдат связали их и бесшумно оттащили в сторону.
   Дон Педро, который ничего не подозревал, тоже вскочил в седло; но тут Аженор обхватил его своими сильными руками, а Мюзарон своим поясом зажал ему рот.
   После этого Мюзарон вонзил кинжал в бок коню, который перескочил через вал и стремительным галопом, громко стуча копытами, понесся по каменистой равнине.
   Дон Педро отбивался с отчаянной силой.
   – Берегитесь, – шепнул ему на ухо Аженор, – если вы будете шуметь, я буду вынужден убить вас.
   Дону Педро удалось едва слышно прохрипеть:
   – Я король, обходитесь со мной по-рыцарски.
   – Мне отлично известно, что вы король, – ответил Аженор, – поэтому я и ждал вас здесь. Даю слово рыцаря, что с вами будут обходиться достойно.
   Он взвалил короля на свои мощные плечи и, перебравшись с этой ношей через линию укреплений, попал в окружение ликующих офицеров.
   – Тихо! Тихо! – попросил Аженор. – Не надо шума, господа, не кричите! Я выполнил приказ коннетабля, не мешайте мне заняться своими делами.
   Он принес своего пленника в палатку Виллана Заики, который обнял и нежно расцеловал Аженора.
   – Скорее! Живо послать гонцов к королю, который стоит под Толедо! – распорядился Виллан Заика. – Выслать гонцов к коннетаблю, который ведет бои, и сообщить ему, что войне пришел конец.

XXIV. Затруднение

   Лагерь бретонцев всю ночь упивался победой; дон Педро терзался страшными предчувствиями; гонцы, взяв самых быстрых коней армии, отправились к дону Энрике и коннетаблю.
   Аженор провел ночь рядом с пленником, который угрюмо молчал, отвергая любые слова утешения, не принимая никаких знаков внимания.
   Держать связанным короля или полководца считалось непозволительным: поэтому пленника, заставив дать слово дворянина, что он не попытается бежать, развязали.
   – Но мы-то знаем, чего стоит слово короля дона Педро, – сказал Виллан Заика своим офицерам. – Усильте охрану, окружите палатку солдатами, чтобы он даже не помышлял о бегстве.
   Коннетабля отыскали в трех льё от Монтеля; он, словно стада, гнал перед собой остатки разбитой накануне вражеской армии и, беря пленных, за которых можно было получить богатый выкуп, закреплял победу, одержанную в тот памятный день.
   Толедцы отказались впустить в город даже своих побежденных союзников; горожане очень боялись обмана, к которому прибегали все в те варварские времена, когда хитростью брали столько же крепостей, сколько и силой.
   Как только коннетаблю сообщили новость, он вскричал:
   – Этот Молеон оказался умнее нас всех.
   И с неописуемой радостью погнал коня в сторону Монтеля.
   Рассвет уже посеребрил вершины гор, когда коннетабль прибыл в лагерь и заключил в свои объятья Молеона, которого его триумф не лишил скромности.
   – Благодарю, мессир, за ваше доблестное упорство и вашу проницательность, – сказал коннетабль. – Где пленник?
   – В палатке Виллана Заики, – ответил Молеон, – но он спит или прикидывается спящим.
   – Я не желаю его видеть, – сказал Бертран. – Необходимо, чтобы первым человеком, с кем будет говорить дон Педро, был Энрике, его победитель и повелитель. Охрану поставили надежную? Некоторым злодеям, чтобы оказаться на свободе, стоит лишь обратить истовую молитву дьяволу.
   – Палатку окружают тридцать рыцарей, мессир, – ответил Аженор. – Дон Педро не вырвется, разве что бес поднимет его за волосы, как поднял в древности пророка Аввакума,^[191] да и то мы увидим его…
   – А я пошлю вдогонку стрелу из арбалета, которая доставит его в ад быстрее, чем ангел тьмы, – закончил Мюзарон.
   – Пусть мне поставят походную кровать перед палаткой, – приказал коннетабль. – Я вместе с другими хочу охранять пленника, чтобы лично представить его дону Энрике.
   Приказ коннетабля был исполнен: его походная кровать, из досок и сухого вереска, была поставлена у самого входа в палатку.
   – Кстати, он ведь почти басурман и может покончить с собой, – заметил Бертран. – Оружие у него отобрали?
   – Мы не посмели, сеньор, он ведь особа неприкосновенная и был провозглашен королем перед алтарем Господним.
   – Это справедливо. Кстати, до первых приказов дона Энрике мы обязаны относиться к нему со всем почтением и благорасположением.
   – Вы убедились, ваша милость, – спросил Аженор, – как нагло лгал тот испанец, когда уверял вас, что дона Педро нет в Монтеле.
   – Поэтому мы повесим этого испанца, а заодно и весь гарнизон, – спокойно заметил Виллан Заика. – Солгав, он освободил нашего коннетабля от данного им слова.
   – Ваша милость, солдаты ни в чем не виноваты, когда исполняют приказы командира, – живо возразил Аженор. – Кстати, если они сдадутся в плен, то вы совершите убийство, а если не сдадутся, то нам их не взять.
   – Мы их уморим голодом, – заметил коннетабль. Мысль о том, что Аисса погибнет от голода, вывела Молеона за рамки его природной скромности.
   – Нет, господа! – воскликнул он. – Вы не совершите такой жестокости!
   – Мы накажем ложь и вероломство. Разве нас не должно радовать, что эта ложь дает возможность покарать сарацина Мотриля. Я отправлю парламентера к этому негодяю с известием, что дон Педро пойман; если он был взят в плен, значит, он находился в Монтеле. Следовательно, мне солгали, но, в назидание всем обманщикам, гарнизон, если он сдастся, будет казнен, а если не сдастся, то будет обречен на голодную смерть.
   – И донья Аисса?! – воскликнул Молеон, бледный от беспокойства за возлюбленную.
   – Женщин, разумеется, мы пощадим, – ответил Дюгеклен, – ибо проклят тот воин, кто не щадит стариков, младенцев и женщин!
   – Но Мотриль не пощадит Аиссу, ваша милость, ведь это значит отдать ее другому… Вы его не знаете, он убьет Аиссу… Мессир, вы обещали дать мне все, что я у вас попрошу, и я молю вас сохранить жизнь Аиссе.
   – И я дарую ее вам, мой друг. Но каким образом вы намерены ее спасти?
   – Я буду умолять вашу милость послать меня к Мотрилю парламентером, разрешить мне обо всем с ним договориться… И я ручаюсь за быструю сдачу мавра и гарнизона… Но пощадите, ваша милость, жизнь несчастных солдат! Они не сделали зла.
   – Я вижу, что должен соглашаться. Вы сослужили мне слишком добрую службу, чтобы я мог вам в чем-либо отказать. Король тоже обязан вам не меньше меня, потому что вы захватили дона Педро, без которого наша вчерашняя победа была бы неполной. Поэтому я могу и от имени короля, и от своего имени разрешить вам поступать так, как вы хотите. Аисса принадлежит вам; солдатам, даже офицерам гарнизона сохранят жизнь, их избавят от тюрьмы, но Мотриль будет повешен.
   – Сеньор…
   – Не спорьте! И не просите большего… вы этого не добьетесь. Я оскорбил бы Бога, если бы пощадил этого преступника.
   – Ваша милость, ведь прежде всего он спросит меня, сохранят ли ему жизнь. Что я отвечу?
   – Отвечайте что хотите, мессир де Молеон.
   – Но вы даровали ему жизнь согласно условиям перемирия, заключенного с Родриго де Санатриасом.
   – Мотрилю? Никогда! Я говорил о гарнизоне… Мотриль – сарацин, и я не причисляю его к защитникам замка. Кстати, повторяю, это наше с Богом дело. Как только вы получите донью Аиссу, мой друг, все остальное больше не должно вас волновать. Предоставьте это мне.
   – Позвольте мне снова умолять вас, мессир. Да, Мотриль – негодяй, если бы его постигла кара, это было бы угодно Богу… Но Мотриль безоружен, приносить вред он больше не может…
   – С таким же успехом вы могли бы обращаться к статуе, сир де Молеон, – ответил коннетабль. – Прошу вас, дайте мне отдохнуть. Я разрешаю вам обещать гарнизону все что угодно. Ступайте!
   Спорить было бесполезно. Аженор прекрасно знал, что Дюгеклен, если он принял решение, непреклонен и на попятный не идет.
   Аженор также понимал, что Мотриль, зная о захвате дона Педро бретонцами, теперь пойдет на все, так как понимал, что пощады ему не будет.
   Мотриль, действительно, принадлежал к тем людям, что умеют переносить груз вызываемой ими ненависти. Безжалостный к другим, он примирялся с тем, что сам пощады не получит.
   С другой стороны, Мотриль никогда не согласился бы отдать Аиссу. Аженор находился в труднейшем положении.
   «Если я солгу, то опозорю себя, – размышлял он. – Если я пообещаю Мотрилю жизнь, но не сдержу слова, то буду недостоин любви женщины и уважения людей».
   Он глубоко задумался над этими, казалось, непреодолимыми затруднениями, когда фанфары возвестили, что к палатке приближается король Энрике.
   Уже совсем рассвело; из лагеря можно было разглядеть площадку замка, по которой прохаживались о чем-то оживленно беседующие Мотриль и дон Родриго.
   – То, чего вам не разрешил коннетабль, вам позволит сделать король Энрике, – успокаивал Мюзарон совсем загрустившего хозяина. – Просите, и вы добьетесь своего. Какая разница, чьи уста скажут «да», лишь бы они сказали такое «да», которое вы сможете, ни в чем не солгав, передать Мотрилю.
   – Попробую, – согласился Аженор.
   И он преклонил колено у ног короля Энрике. Оруженосец помогал королю слезть с коня.
   – Говорят, у вас добрая новость, – сказал король.
   – Да, ваша светлость.
   – Я хочу наградить вас, Молеон, можете просить у меня графство.
   – Я прошу у вас жизнь Мотриля.
   – Это больше чем графство, – ответил король, – но вам я ее дарю.
   – Уезжайте скорее, сударь, – шепнул своему господину Мюзарон, – потому что сюда идет коннетабль, и, если он услышит, будет слишком поздно.
   Аженор поцеловал руку королю, который уже спешился и громко приветствовал Дюгеклена:
   – Здравствуйте, дорогой коннетабль. Предатель, кажется, в наших руках.
   – Да, ваша милость, – ответил Бертран, притворившись, будто не видел, как Аженор беседовал с королем.
   Молодой человек удалился так поспешно, будто уносил с собой сокровище. Аженор имел право, так как его назначили парламентером, взять с собой двух трубачей; приказав им идти впереди, он вместе с неразлучным Мюзароном поднялся по тропе к нижним воротам замка.

XXV. Дипломатия любви

   Перед ним сразу распахнули ворота, и он, направившись вверх по дорожке, мог сам судить о том, как трудно проникнуть в замок.
   Кое-где тропа была в ширину не больше фута. Скала, по мере того как она вилась ввысь, становились все круче; бретонцы совсем не привыкшие к горам, чувствовали, что у них начинает кружиться голова.
   – Любовь делает вас очень неосторожным, сударь, – заметил Мюзарон. – Ну да ладно! Все под Богом ходим.
   – Ты забываешь что наши особы неприкосновенны.
   – Полноте, сударь, проклятый мавр не пощадит никого. И неужто вы думаете, что для него есть на земле что-то неприкосновенное?
   Аженор, приказав своему оруженосцу замолчать, продолжал подниматься вверх по тропе и добрался до площадки, где поджидал его Мотриль.
   «Опять этот француз! – прошептал он. – Зачем он явился в замок?»
   Зазвучали фанфары; Мотриль кивком головы дал знать, что слушает Молеона.
   – Я пришел сюда, – сказал Аженор, – от имени коннетабля передать тебе следующее: «Я заключил перемирие с моими врагами при условии, что никто не выйдет из замка… и даровал всем жизнь лишь на этом условии. Сегодня я вынужден изменить свое решение, потому что вы нарушили данное вами слово».
   – В чем же? – спросил Мотриль, побледнев.
   – Этой ночью три всадника преодолели насыпной вал, обманув наших часовых, – ответил Аженор.
   – Вот оно что! – сказал Мотриль, пытаясь ничем не выдать волнения. – Надо наказать их смертью… ведь они преступили клятву.
   – Это было бы легко, если бы мы их поймали, – возразил Аженор. – Но они бежали…
   – Почему вы не сумели их задержать? – вскричал Мотриль, не способный до конца скрыть свою радость после того, как пережил столь сильную тревогу.
   – Потому, что наша стража доверилась вашему слову и менее строго, чем обычно, несла караул, и потому, что, по мысли сеньора Родриго, который стоит здесь, никому из вас не было смысла бежать, раз всем вам даровали жизнь…
   – И что из этого следует? – спросил мавр.
   – То, что надо кое-что изменить в условиях перемирия.
   – Ах! Я так и думал, – с горечью сказал Мотриль. – Милосердие христиан хрупко, словно стеклянный кубок; вкушая вино, надо остерегаться, как бы не разбить кубок. Ты нам сказал, что несколько солдат бежали из Монтеля, и поэтому ты будешь вынужден казнить всех нас.
   – Но прежде, сарацин, – возразил Аженор, уязвленный этим упреком и этим предположением, – прежде ты должен узнать, кто эти беглецы.
   – Как я узнаю это?
   – Пересчитай своих солдат.
   – Здесь я не распоряжаюсь.
   – Значит, ты не входишь в гарнизон замка, – живо возразил Аженор, – и условия перемирия тебя не касаются.
   – Для молодого человека ты слишком хитер.
   – Я стал хитрым из недоверчивости, наблюдая за сарацинами… Ну, отвечай.
   – Я, действительно, начальник в замке, – ответил Мотриль, который боялся потерять преимущества капитуляции, если последняя окажется возможной.
   – Сам видишь, что у меня были причины хитрить, поскольку ты лгал. Но сейчас дело не в этом. Ты признаешь, что условия перемирия были нарушены?
   – Это ты признаешь, христианин.
   – И тебе придется мне поверить, – надменно сказал Молеон. – А посему слушай приказ коннетабля. Крепость должна сдаться сегодня же, или начнется жестокая осада.
   – И это все? – спросил Мотриль.
   – Все.
   – Нас будут морить голодом? – Да.
   – А если мы захотим умереть?
   – Вам мешать не будут.
   Мотриль бросил на Аженора выразительный взгляд, который тот превосходно понял.
   – Никому? – многозначительно спросил он.
   – Никому, – ответил Молеон. – Но если вы умрете, то по своей воле… Поверь мне, дон Педро вам не поможет.
   – Ты так думаешь?
   – Я в этом уверен.
   – Почему?
   – Потому что мы выставим против него армию, а у него больше войск не осталось, и, пока он наберет новую, вы все погибнете от голода.
   – Ты рассуждаешь здраво, христианин.
   – Поэтому лучше спасайте свою жизнь, раз она в вашей власти.
   – Ага! Ты даруешь нам жизнь.
   – Я дарую ее вам.
   – С гарантией кого? Коннетабля?
   – С гарантией короля, который только что прибыл.
   – Он вправду приехал? Но я его не вижу, – с беспокойством сказал Мотриль.
   – Посмотри на его шатер… точнее, на палатку Виллана Заики.
   – Да, вижу… Ты уверен, что нам даруют жизнь?
   – Я даю тебе гарантию.
   – И мне тоже?
   – Да, тебе, Мотриль, король дал мне слово.
   – И мы сможем уйти, куда захотим?
   – Куда угодно.
   – Вместе со слугами, скарбом и деньгами?
   – Да, сарацин.
   – Это слишком хорошо…
   – Ты же веришь нам… Безумец, зачем мы стали просить тебя прийти сегодня к нам, когда мы взяли бы тебя живым или мертвым через месяц осады?
   – Ну нет! Вы можете опасаться дона Педро.
   – Уверяю тебя, что он нам не страшен.
   – Христианин, я должен подумать.
   – Если через два часа ты не сдашься, считай себя мертвецом, – нетерпеливо объявил молодой человек. – Железное кольцо уже не разомкнётся.
   – Хорошо! Хорошо! Два часа не слишком большая щедрость, – ответил Мотриль, с тревогой вглядываясь вдаль, словно на краю равнины должен был явиться спаситель.
   – И это весь твой ответ? – спросил Аженор.
   – Я дам ответ через два часа, – рассеянно пробормотал Мотриль.
   – Да, сударь, он сдаст крепость, вы его убедили, – шепнул Мюзарон своему господину.
   Внезапно Мотриль с пристальным вниманием посмотрел в сторону лагеря бретонцев.
   – Ну и ну! Смотри, – прошептал он, показывая Родриго на палатку Виллана Заики.
   Чтобы лучше видеть, испанец облокотился на каменные перила.
   – Твои христиане, кажется, дерутся между собой, – сказал Мотриль, – смотри, они бегут со всех сторон.
   Толпа солдат и офицеров в самом деле валила к палатке, проявляя признаки самого живого волнения.
   Палатка шаталась, как будто изнутри ее сотрясали сражающиеся. Аженор увидел, как коннетабль, сделав гневный жест, бросился к ней.
   – В палатке, где находится дон Педро, происходит что-то странное и ужасное, – сказал Аженор. – Пошли, Мюзарон.
   Внимание мавра было поглощено этой непонятной суматохой. Родриго неотрывно смотрел на лагерь. Аженор, воспользовавшись тем, что они отвлеклись, спустился со своими бретонцами вниз по крутому склону. На полдороге он услышал жуткий крик, который взмыл с равнины до самого неба.
   Аженор вовремя добрался до внешнего кольца замковых укреплений; едва за ним захлопнулись последние ворота, как Мотриль закричал громовым голосом:
   – О Аллах! Аллах! Предатель обманул меня! О Аллах, король дон Педро взят в плен! Задержите француза, чтобы он был у нас заложником. Закрывайте ворота! Скорее!
   Но Аженор уже перебрался через насыпной вал и был в безопасности; он даже мог видеть во всей красе страшное зрелище, которое с высоты замковой площадки наблюдал мавр.
   – Боже мой! – воскликнул Аженор, дрожа и воздевая к небу руки. – Еще минута, и мы были бы схвачены и погибли; то, что вижу я в этой палатке, извинило бы Мотриля и его самые кровавые злодеяния.

XXVI. О том, что происходило в палатке Виллана Заики

   Король дон Энрике расстался с Аженором, даровав ему право помиловать Мотриля, утер лицо и сказал коннетаблю:
   – Друг мой, сердце готово вырваться у меня из груди. Скоро я увижу в унижении того, кого смертельно ненавижу; к моей радости примешана горечь, но в этот миг я не могу объяснить это мое чувство.
   – Это доказывает, государь, что у вашей светлости сердце благородное и великое, в противном случае в нем нашлось бы место лишь для радости победы, – ответил коннетабль.
   – Странно, что я вхожу в эту палатку только с чувством недоверия и, повторяю еще раз, с подавленным сердцем, – прибавил король. – Как он?
   – Государь, он сидит на табурете, обхватив голову руками. Он выглядит удрученным.