Дюма Александр. Граф Монте-Кристо

   – Я надеюсь, сударь, – растерянно пробормотал молодой человек, – что никакое ложное донесение…
   – Что вы! Я в первый раз услышал про вас от моего друга Уилмора, филантропа. Он мне сказал, что нашёл вас в затруднительном положении, не знаю каком; я не стал спрашивать – я не любопытен. Раз он проявил к вам сочувствие, значит в вас было что-то, достойное участия. Он сказал, что хочет вернуть вам то положение в свете, которого вы лишились, что он будет разыскивать вашего отца и найдёт его; он принялся его разыскивать и, очевидно, нашёл, потому что отец ваш здесь: наконец, вчера он предупредил меня о вашем прибытии и дал мне кое-какие указания, касающиеся вашего имущества, – вот и всё. Я знаю, что мой друг Уилмор большой оригинал, но так как в то же время он человек верный, богатый, как золотая россыпь, и, следовательно, имеет возможность оригинальничать, не опасаясь разорения, то я обещал следовать его указаниям. Теперь, сударь, я прошу вас, не обижайтесь на мой вопрос: так как я должен буду немного вам покровительствовать, я хотел бы знать, не сделали ли вас ваши несчастья – несчастья, в которых вы неповинны и которые ничуть не умаляют моего к вам уважения, – несколько чуждым тому обществу, в котором ваше состояние и ваше имя дают вам право занять такое видное положение?
   – На этот счёт будьте совершенно спокойны, сударь, – отвечал молодой человек, к которому, пока граф говорил, возвращался его апломб. – Похитители, по-видимому, намеревались, как они это и сделали, впоследствии продать меня ему; они рассчитали, что, для того чтобы извлечь из меня наибольшую пользу, им следует не умалять моей ценности, а, если возможно, даже увеличить её. Поэтому я получил недурное образование, и эти похитители младенцев обращались со мной приблизительно так, как малоазийские рабовладельцы обращались с невольниками, делая из них учёных грамматиков, врачей и философов, чтобы подороже продать их.
   Монте-Кристо удовлетворённо улыбнулся: по-видимому, он ожидал меньшего от Андреа Кавальканти.
   – Впрочем, – продолжал Андреа, – если бы во мне и сказался некоторый недостаток воспитания или, вернее, привычки к светскому обществу, я надеюсь, что ко мне будут снисходительны, принимая во внимание несчастья, сопровождавшие моё детство и юность.
   – Ну что же, – небрежно сказал Монте-Кристо, – вы поступите, как вам будет угодно, виконт, – это ваше личное дело и только вас касается. Но поверьте, я бы не обмолвился на вашем месте ни словом обо всех этих приключениях; ваша жизнь похожа на роман, а свет, обожающий романы в жёлтой обложке, до странности недоверчиво относится к тем, которые жизнь переплетает в живую кожу, даже если она и позолочённая, как ваша. Вот на это затруднение я и позволю себе указать вам, виконт; не успеете вы рассказать кому-нибудь трогательную историю вашей жизни, как она уже обежит весь Париж в совершенно искажённом виде. Вам придётся разыгрывать из себя Антони, а время таких Антони уже прошло. Быть может, вы вызовете любопытство, и это даст вам некоторый успех, но не всякому приятно быть мишенью для пересудов. Вам это может показаться утомительным.
   – Я думаю, что вы правы, граф, – сказал Андреа, невольно бледнея под пристальным взглядом Монте-Кристо, – это серьёзное неудобство.
   – Ну, не следует и преувеличивать, – сказал Монте-Кристо, – желая избежать ошибки, можно сделать глупость. Нет, надо просто вести себя обдуманно, а для такого умного человека, как вы, это тем легче сделать, что совладает с вашими интересами. Всё тёмное, что может оказаться в вашем прошлом, надо опровергать доказательствами и свидетельством достойных друзей.
   Андреа был, видимо, смущён.
   – Я бы охотно был вашим поручителем, – продолжал Монте-Кристо, – но у меня привычка сомневаться в лучших друзьях и какая-то потребность возбуждать сомнения в других; так что я был бы не в своём амплуа, как говорят актёры, и рисковал бы быть освистанным, а это уже лишнее.
   – Однако, граф, – решился возразить Андреа, – из уважения к лорду Уилмору, который вам меня рекомендовал…
   – Да, разумеется, – сказал Монте-Кристо, – но лорд Уилмор не скрыл от меня, что вы провели несколько бурную молодость. Нет, нет, – заметил граф, уловив движение Андреа, – я от вас не требую исповеди; впрочем, для того и вызвали из Лукки вашего отца, чтобы вы ни в ком другом не нуждались. Вы его сейчас увидите; он суховат, держится немного неестественно, но это – из-за мундира, и когда узнают, что он уже восемнадцать лет служит в австрийских войсках, с него не станут взыскивать: мы вообще не требовательны к австрийцам. В конечном счёте как отец он вполне приличен, уверяю вас.
   – Вы меня успокаиваете, граф; я так давно разлучён с ним, что совсем его не помню.
   – А кроме того, знаете, крупное состояние заставляет на многое смотреть снисходительно.
   – Так мой отец действительно богат?
   – Он миллионер… пятьсот тысяч ливров годового дохода.
   – Значит, – с надеждой спросил молодой человек, – моё положение будет довольно… приятное?
   – Чрезвычайно приятное, мой дорогой, он назначил вам по пятьдесят тысяч ливров в год на всё время, пока вы будете жить в Париже.
   – В таком случае я буду здесь жить всегда.
   – Гм! Кто может ручаться за будущее, дорогой виконт? Человек предполагает, а бог располагает.
   Андреа вздохнул.
   – Но во всяком случае, – сказал он, – пока я в Париже и… пока обстоятельства не вынудят меня уехать, эти деньги, о которых вы упомянули мне обеспечены?
   – Разумеется.
   – Моим отцом? – с беспокойством осведомился Андреа.
   – Да, но под ручательством лорда Уилмора, который, по просьбе вашего отца, открыл вам ежемесячный кредит в пять тысяч франков у господина Данглара, одного из самых солидных парижских банкиров.
   – А мой отец собирается долго пробыть в Париже?
   – Только несколько дней, – отвечал Монте-Кристо. – Он не может оставить свою службу дольше, чем на две, три недели.
   – Ах, милый отец! – сказал Андреа, явно обрадованный этим скорым отъездом.
   – Поэтому, – сказал Монте-Кристо, делая вид, что не понял тона этих слов, – я не хочу больше оттягивать ни на минуту ваше свидание. Готовы ли вы обнять почтенного господина Кавальканти?
   – Надеюсь, вы не сомневаетесь в этом?
   – Ну, так пройдите в эту гостиную, мой друг: там вы найдёте своего отца, он вас ждёт.
   Андреа поклонился графу и прошёл в гостиную.
   Граф проводил его глазами и, когда он вышел, надавил пружину, скрытую в одной из картин, которая, выдвинувшись из рамы, образовала щель, позволявшую видеть всё, что происходит в гостиной.
   Андреа закрыл за собой дверь и подошёл к майору, который встал, как только заслышал шаги.
   – О, мой дорогой отец, – громко сказал Андреа, так чтобы граф мог его услышать из-за закрытой двери, – неужели это вы?
   – Здравствуйте, мой милый сын, – серьёзно произнёс майор.
   – Какое счастье вновь увидеться с вами после стольких лет разлуки, сказал Андреа, бросая взгляд на дверь.
   – Действительно, разлука была долгая.
   – Обнимемся? – предложил Андреа.
   – Извольте, мой сын, – ответил майор.
   И они поцеловались, как целуются во Французском театре: приложившись щека к щеке.
   – Итак, мы снова вместе! – сказал Андреа.
   – Мы снова вместе, – повторил майор.
   – Чтобы никогда больше не расставаться?
   – Напротив, дорогой сын: ведь для вас, я думаю, Франция стала теперь вторым отечеством?
   – Должен признаться, – сказал молодой человек, – что я был бы в отчаянии, если бы мне пришлось покинуть Париж.
   – А я не мог бы жить вдали от Лукки. Так что я возвращаюсь в Италию при первой возможности.
   – Но раньше, чем уехать, дорогой отец, вы, конечно, передадите мне документы, на основании которых я мог бы доказать своё происхождение?
   – Само собой: ведь именно для этого я и приехал, и мне стоило таких трудов разыскать вас, чтобы передать их вам, что было бы немыслимо проделать это вторично. На это ушли бы последние дни моей жизни.
   – И эти документы…
   – Вот они.
   Андреа жадно схватил брачное свидетельство своего отца и свою метрику и, развернув их с вполне естественным сыновним нетерпением, пробежал оба акта быстрым и привычным взглядом, свидетельствовавшим о немалой опытности, так же как о живейшем интересе.
   Когда он кончил, лицо его засияло невыразимой радостью, и он со странной улыбкой взглянул на майора.
   – Вот как? – сказал он на чистейшем тосканском наречии. – Что же, в Италии нет больше каторги?
   Майор выпрямился.
   – Это к чему? – сказал он.
   – Да к тому, что там безнаказанно фабрикуют такие бумаги. За половину такой проделки, мой дорогой отец, вас во Франции отправили бы проветриться в Тулон лет на пять.
   – Что вы сказали? – спросил майор, пытаясь принять величественный вид.
   – Дорогой господин Кавальканти, – сказал Андреа, беря майора за локоть, – сколько вам платят за то, чтобы вы были моим отцом?
   Майор хотел ответить.
   – Шш, – сказал Андреа, понизив голос, – я подам вам пример доверия: мне дают пятьдесят тысяч франков в год, чтобы я изображал вашего сына; таким образом, вы понимаете, у меня нет никакой охоты отрицать, что вы мой отец.
   Майор с беспокойством оглянулся.
   – Не беспокойтесь, здесь никого нет, – сказал Андреа, – притом мы говорим по-итальянски.
   – Ну, а мне, – сказал приезжий из Лукки, – дают единовременно пятьдесят тысяч франков.
   – Господин Кавальканти, – спросил Андреа, – верите ли вы в волшебные сказки?
   – Раньше не верил, но теперь приходится поверить.
   – Так у вас появились доказательства?
   Майор вытащил из кармана пригоршню луидоров.
   – Осязаемые, как видите.
   – Так, по-вашему, я могу доверять данным мне обещаниям?
   – По-моему, да.
   – И этот милейший граф их выполнит?
   – В точности, но вы сами понимаете, чтобы достигнуть этого, мы должны хорошо играть свою роль.
   – Ну ещё бы!..
   – Я – нежного отца…
   – А я – почтительного сына, раз они желают, чтобы я был вашим сыном.
   – Кто это – «они»?
   – Ну, не знаю, – те, кто вам писал: ведь вы получили письмо?
   – Получил.
   – От кого?
   – От какого-то аббата Бузони.
   – Вы его не знаете?
   – Никогда его не видел.
   – Что ж было в этом письме?
   – Вы меня не выдадите?
   – Зачем мне это делать? Интересы у нас общие.
   – Ну так читайте.
   И майор подал молодому человеку письмо.
   Андреа вполголоса прочёл:

   «Вы бедны, вас ожидает несчастная старость. Хотите сделаться если не богатым, то во всяком случае независимым человеком?
   Немедленно выезжайте в Париж и отправляйтесь к графу Монте-Кристо, авеню Елисейских Полей, № 30. Вы его спросите о вашем сыне, рождённом от брака с маркизой Корсинари и похищенном у вас в пятилетнем возрасте.
   Этого сына зовут Андреа Кавальканти.
   Дабы у вас не возникло сомнений в том, что нижеподписавшийся желает вам добра, вы найдёте приложенные к этому:
   1) Чек на две тысячи четыреста тосканских ливров, выписанный на банк г. Гоцци во Флоренции.
   2) Рекомендательное письмо к графу Монте-Кристо, который по моему поручению выплатит вам сорок восемь тысяч франков.
   Явитесь к графу 26 мая, в 7 часов вечера.

Аббат Бузони».

   – Так и есть.
   – Что значит «так и есть»? Что вы хотите этим сказать? – спросил майор.
   – Что получил почти такое же письмо.
   – Вы?
   – Да, я.
   – От аббата Бузони?
   – Нет.
   – А от кого же?
   – От одного англичанина, некоего лорда Уилмора, который называет себя Синдбадом-Мореходом.
   – И которого вы знаете не больше, чем я – аббата Бузони.
   – Нет, я больше осведомлён, чем вы.
   – Вы его видали?
   – Да, однажды.
   – Где это?
   – Вот этого я не могу сказать; вы тогда знали бы столько же, сколько и я, а это лишнее.
   – И что же в этом письме?..
   – Читайте.
   – «Вы бедны, и вам предстоит печальная будущность. Хотите получить знатное имя, быть свободным, быть богатым?»
   – Чёрт возьми, – сказал Андреа, раскачиваясь на каблуках, – как будто об этом надо спрашивать.

   «Садитесь в почтовую карету, которая будет ждать вас при выезде из Ниццы, у Генуэзских ворот. Поезжайте через Турин, Шамбери и Пон-де-Бовуазен. Явитесь к графу Монте-Кристо, авеню Елисейских Полей, № 30, двадцать шестого мая, в семь часов вечера, и спросите у него о вашем отце.
   Вы сын маркиза Бартоломео Кавальканти и маркизы Оливы Корсинари, как это удостоверяют документы, которые вам передаст маркиз и которые позволят вам появиться под этим именем в парижском обществе.
   Что касается вашего положения, то годовой доход в пятьдесят тысяч ливров позволит вам его достойно поддержать.
   При сём прилагаю чек на пять тысяч ливров, выписанный на банк г. Ферреа в Ницце, и рекомендательное письмо к графу Монте-Кристо, которому я поручил заботиться о ваших нуждах.

Синдбад-Мореход».

   – Недурно! – заметил майор.
   – Не правда ли?
   – Вы видели графа?
   – Я только что от него.
   – И он подтвердил написанное?
   – Полностью.
   – Вы что-нибудь понимаете в этом?
   – По правде говоря, нет.
   – Тут кого-то надувают.
   – Во всяком случае не нас с вами?
   – Нет, разумеется.
   – Ну, тогда…
   – Не всё ли нам равно, правда?
   – Именно это я хотел сказать: доиграем до конца и дружно.
   – Идёт, вы увидите, что я достоин быть вашим партнёром.
   – Я ни минуты в этом не сомневался, дорогой отец.
   – Вы оказываете мне большую честь, дорогой сын.
   Монте-Кристо выбрал эту минуту, чтобы вернуться в гостиную. Услышав его шаги, собеседники бросились друг другу в объятия; так их застал граф.
   – Ну что, маркиз? – сказал Монте-Кристо. – По-видимому, вы довольны своим сыном?
   – Ах, граф, я задыхаюсь от радости.
   – А вы, молодой человек?
   – Ах, граф, я сам не свой от счастья.
   – Счастливый отец! Счастливое дитя! – сказал граф.
   – Одно меня огорчает, – сказал майор, – необходимость так быстро покинуть Париж.
   – Но, дорогой господин Кавальканти, – сказал Монте-Кристо, – надеюсь, вы не уедете, не дав мне возможности познакомить вас кое с кем из друзей!
   – Я весь к услугам вашего сиятельства, – отвечал майор.
   – Теперь, молодой человек, исповедайтесь.
   – Кому?
   – Да вашему отцу, скажите ему откровенно, в каком состоянии ваши денежные дела.
   – Чёрт возьми! – заявил Андреа, – вы коснулись больного места.
   – Слышите, майор? – сказал Монте-Кристо.
   – Конечно, слышу.
   – Да, но понимаете ли вы?
   – Великолепно.
   – Он говорит, что нуждается в деньгах, этот милый мальчик.
   – А что же я должен сделать?
   – Дать их ему.
   – Я?
   – Да, вы.
   Монте-Кристо стал между ними.
   – Возьмите, – сказал он Андреа, сунув ему в руку пачку ассигнаций.
   – Что это такое?
   – Ответ вашего отца.
   – Моего отца?
   – Да. Ведь вы ему намекнули, что вам нужны деньги?
   – Да. Ну и что же?
   – Ну, и вот. Он поручает мне передать вам это.
   – В счёт моих доходов?
   – Нет, на расходы по обзаведению.
   – Дорогой отец?
   – Тише! – сказал Монте-Кристо. – Вы же видите, он не хочет, чтобы я говорил, что это от него.
   – Я очень ценю его деликатность, – сказал Андреа, засовывая деньги в карман.
   – Хорошо, – сказал граф, – а теперь идите!
   – А когда мы будем иметь честь снова увидеться с вашим сиятельством? – спросил Кавальканти.
   – Да, верно, – сказал Андреа, – когда мы будем иметь эту честь?
   – Если угодно, хоть в субботу… да… отлично… в субботу. У меня на вилле в Отейле, улица Фонтен, номер двадцать восемь, будет к обеду несколько человек, и между прочим господин Данглар, ваш банкир. Я вас с ним познакомлю: надо же ему знать вас обоих, раз он будет выплачивать вам деньги.
   – В парадной форме? – спросил вполголоса майор.
   – В парадной форме: мундир, ордена, короткие панталоны.
   – А я? – спросил Андреа.
   – Вы совсем просто: чёрные панталоны, лакированные башмаки, белый жилет, чёрный или синий фрак, длинный галстук; закажите платье у Блена или Вероника. Если вы не знаете их адреса, Батистен вам скажет. Чем менее претенциозно вы, при ваших средствах, будете одеты, тем лучше. Покупая лошадей, обратитесь к Деведе, а фаэтон закажите у Батиста.
   – В котором часу мы можем явиться? – спросил Андреа.
   – Около половины седьмого.
   – Хорошо, – сказал майор, берясь за шляпу.
   Оба Кавальканти откланялись и удалились.
   Граф подошёл к окну и смотрел, как они под руку переходят двор.
   – Вот уж поистине два негодяя! – сказал он. – Какая жалость, что это не на самом деле отец и сын!
   Он постоял минуту в мрачном раздумье.
   – Поеду к Моррелям, – сказал он. – Кажется, меня душит не столько ненависть, сколько отвращение.

Глава 19.
Огород, засеянный люцерной

   Теперь мы вернёмся в огород, смежный с домом г-на де Вильфор, и у решётки, потонувшей в каштановых деревьях, мы снова встретим наших знакомых.
   На этот раз первым явился Максимилиан. Это он прижался лицом к доскам ограды и сторожит, не мелькнёт ли в глубине сада знакомая тень, не захрустит ли под атласной туфелькой песок аллеи.
   Наконец, послышались шаги, но вместо одной тени появились две. Валентина опоздала из-за визита г-жи Данглар и Эжени, затянувшегося дольше того часа, когда она должна была явиться на свидание. Тогда, чтобы не пропустить его, Валентина предложила мадемуазель Данглар пройтись по саду, желая показать Максимилиану, что она не виновата в этой задержке.
   Моррель так и понял, с быстротой интуиции, присущей влюблённым, и у него стало легче на душе. К тому же, хоть и не приближаясь на расстояние голоса, Валентина направляла свои шаги так, чтобы Моррель мог всё время видеть её, и всякий раз, когда она проходила мимо, взгляд, незаметно для спутницы брошенный ею в сторону ворот, говорил ему: «Потерпите, друг, вы видите, что я не виновата».
   И Максимилиан запасался терпением, восхищаясь тем контрастом, который являли обе девушки: блондинка с томным взглядом, гибкая, как молодая ива, и брюнетка, с гордыми глазами, стройная, как тополь; разумеется, все преимущества, по крайней мере в глазах Морреля, оказывались на стороне Валентины.
   Погуляв полчаса, девушки удалились: Максимилиан понял, что визит г-жи Данглар пришёл к концу.
   В самом деле, через минуту Валентина вернулась уже одна. Боясь, как бы нескромный взгляд не следил за её возвращением, она шла медленно; и вместо того чтобы прямо подойти к воротам, она села на скамейку, предварительно, как бы невзначай, окинув взглядом все кусты и заглянув во все аллеи. Приняв все эти меры предосторожности, она подбежала к воротам.
   – Валентина, – произнёс голос из-за ограды.
   – Здравствуйте, Максимилиан. Я заставила вас ждать, но вы видели, почему так вышло.
   – Да, я узнал мадемуазель Данглар, – я не думал, что вы так дружны с нею.
   – А кто вам сказал, что мы дружим?
   – Никто, но мне это показалось по тому, как вы гуляли под руку, как вы беседовали, словно школьные подруги, которые делятся своими тайнами.
   – Мы действительно откровенничали, – сказала Валентина, – она призналась мне, что ей не хочется выходить замуж за господина де Морсер, а я ей говорила, каким несчастьем будет для меня брак с господином д'Эпине.
   – Милая Валентина!
   – Вот почему вам показалось, что мы с Эжени большие друзья, – продолжала девушка. – Ведь говоря о человеке, которого я не люблю, я думала о том, кого я люблю.
   – Какая вы хорошая, Валентина, и как много в вас того, чего никогда не будет у мадемуазель Данглар, – того неизъяснимого очарования, которое для женщины то же самое, что аромат для цветка и сладость для плода: ведь и цветку и плоду мало одной красоты.
   – Это вам кажется потому, что вы меня любите.
   – Нет, Валентина, клянусь вам. Вот сейчас я смотрел на вас обеих, и, честное слово, отдавая должное красоте мадемуазель Данглар, я не понимал, как можно в неё влюбиться.
   – Это потому, что, как вы сами говорите, я была тут, и моё присутствие делало вас пристрастным.
   – Нет… но скажите мне… я спрашиваю просто из любопытства, которое объясняется моим мнением о мадемуазель Данглар…
   – И, наверное, несправедливым мнением, хоть я и не знаю, о чём идёт речь. Когда вы судите нас, бедных женщин, нам не приходится рассчитывать на снисхождение.
   – Можно подумать, что, когда вы говорите между собою, вы очень справедливы друг к другу!
   – Это оттого, что наши суждения почти всегда бывают пристрастны. Но что вы хотели спросить?
   – Разве мадемуазель Данглар кого-нибудь любит, что не хочет выходить замуж за господина де Морсер?
   – Максимилиан, я уже вам сказала, что Эжени мне вовсе не подруга.
   – Да ведь и не будучи подругами, девушки поверяют друг другу свои тайны, – сказал Моррель. – Сознайтесь, что вы расспрашивали её об этом. А, я вижу, вы улыбаетесь!
   – Видимо, вам не очень мешает эта деревянная перегородка?
   – Так что же она вам сказала?
   – Сказала, что никого не любит, – отвечала Валентина, – что с ужасом думает о замужестве; что ей больше всего хотелось бы вести жизнь свободную и независимую и что она почти желает, чтобы её отец разорился, тогда она сможет стать артисткой, как её приятельница Луиза д'Армильи.
   – Вот видите!
   – Что же это доказывает? – спросила Валентина.
   – Ничего, – улыбаясь, ответил Максимилиан.
   – Так почему же вы улыбаетесь?
   – Вот видите, – сказал Максимилиан, – вы тоже смотрите сюда.
   – Хотите, я отойду?
   – Нет, нет! Но поговорим о вас.
   – Да, вы правы: нам осталось только десять минут.
   – Это ужасно! – горестно воскликнул Максимилиан.
   – Да, вы правы, я плохой друг, – с грустью сказала Валентина. – Какую жизнь вы из-за меня ведёте, бедный Максимилиан, а ведь вы созданы для счастья! Поверьте, я горько упрекаю себя за это.
   – Не всё ли равно, Валентина: ведь в этом моё счастье! Ведь это вечное ожидание искупают пять минут, проведённых с вами, два слова, слетевшие с ваших уст. Я глубоко убеждён, что бог не мог создать два столь созвучных сердца и не мог соединить их столь чудесным образом только для того, чтобы их разлучить.
   – Благодарю, Максимилиан. Продолжайте надеяться за нас обоих, что делает меня почти счастливой.
   – Что у вас опять случилось, Валентина, почему вы должны так скоро уйти?
   – Не знаю; госпожа де Вильфор просила меня зайти к ней; она хочет сообщить мне что-то, от чего, как она говорит, зависит часть моего состояния. Боже мой, я слишком богата, пусть возьмут себе моё состояние, пусть оставят мне только покой и свободу, – вы меня будете любить и бедной, правда, Моррель?
   – Я всегда буду любить вас! Что мне бедность или богатство, – лишь бы моя Валентина была со мной и я был уверен, что никто не может её у меня отнять! Но, скажите, это сообщение не может относиться к вашему замужеству?
   – Не думаю.
   – Послушайте, Валентина, и не пугайтесь, потому что, пока я жив, я не буду принадлежать другой.
   – Вы думаете, это меня успокаивает, Максимилиан?
   – Простите! Вы правы, я сказал нехорошо. Да, так я хотел сказать вам, что я на днях встретил Морсера.
   – Да?
   – Вы знаете, что Франц его друг?
   – Да, так что же?
   – Он получил от Франца письмо; Франц пишет, что скоро вернётся.
   Валентина побледнела и прислонилась к воротам.
   – Господи, – сказала она, – неужели? Но нет, об этом мне сообщила бы не госпожа де Вильфор.
   – Почему?
   – Почему… сама не знаю… но мне кажется, что госпожа де Вильфор, хоть она открыто и не против этого брака, в душе не сочувствует ему.
   – Знаете, Валентина, я, кажется, начну обожать госпожу де Вильфор!
   – Не спешите, Максимилиан, – сказала Валентина, грустно улыбаясь.
   – Но если этот брак ей неприятен, то, может быть, чтобы помешать ему, она отнесётся благосклонно к какому-нибудь другому предложению?
   – Не надейтесь на это, Максимилиан; госпожа де Вильфор отвергает не мужей, а замужество.
   – Как замужество? Если она против брака, зачем же она сама вышла замуж?
   – Вы не понимаете, Максимилиан. Когда я год тому назад заговорила о том, что хочу уйти в монастырь, она, хоть и считала нужным возражать, приняла эту мысль с радостью; даже мой отец согласился – и это благодаря её увещаниям, я уверена; меня удержал только мой бедный дедушка. Вы не можете себе представить, Максимилиан, как выразительны глаза этого несчастного старика, который любит на всём свете только меня одну и, – да простит мне бог, если я клевещу! – которого люблю только я одна. Если бы вы знали, как он смотрел на меня, когда узнал о моём решении, сколько было упрёка в этом взгляде и сколько отчаяния в его слезах, которые текли без жалоб, без вздохов по его неподвижному лицу. Мне стало стыдно, я бросилась к его ногам и воскликнула: «Простите! Простите, дедушка! Пусть со мной будет, что угодно, я никогда с вами не расстанусь». Тогда он поднял глаза к небу… Максимилиан, мне, может быть, придётся много страдать, но за все страдания меня заранее вознаградил этот взгляд моего старого деда.
   – Дорогая Валентина, вы ангел, и я, право, не знаю, чем я заслужил, когда направо и налево рубил бедуинов, – разве что бог принял во внимание, что это неверные, – чем я заслужил счастье вас узнать. Но послушайте, почему же госпожа де Вильфор может не хотеть, чтобы вы вышли замуж?