Дюма Александр. Граф Монте-Кристо

   – Это уже слишком, сударь! – воскликнула, задыхаясь, Эрмина. – Это гнусно! Вы переходите все границы!
   – Но я с удовольствием вижу, – сказал Данглар, – что вы от меня не отстаёте и по доброй воле исполняете заповедь: «Жена да последует за своим мужем».
   – Вы оскорбляете меня!
   – Вы правы. Прекратим это и поговорим спокойно. Я лично никогда не вмешивался в ваши дела, разве только для вашего блага; последуйте моему примеру. Вы говорите, мои средства вас не касаются? Отлично; распоряжайтесь своими собственными, а моих не умножайте и не умаляйте. Впрочем, может быть, всё это просто предательский трюк? Министр взбешён тем, что я в оппозиции, и завидует моей популярности, – может быть, он сговорился с Дебрэ разорить меня?
   – Как это правдоподобно!
   – Очень, даже. Где же это видано… ложное телеграфное известие вещь невозможная или почти невозможная. Два последних телеграфа подали сигналы, совершенно отличные от остальных… Право, это как будто нарочно для меня сделано.
   – Вы же знаете, кажется, – сказала уже более смиренно баронесса, что этого чиновника прогнали и даже собирались судить; был уже отдан приказ о его аресте, но чиновник скрылся. Его бегство доказывает, что он или сумасшедший, или преступник… Нет, это была ошибка.
   – Да, и над этой ошибкой смеются глупцы, она стоит бессонной ночи министру, из-за неё господа государственные секретари марают бумагу, но мне она обходится в семьсот тысяч франков.
   – Но, послушайте, – вдруг заявила Эрмина, – раз всё это, по-вашему, исходит от Дебрэ, почему вы говорите это мне, а не самому Дебрэ? Почему вы обвиняете мужчину, а ответа спрашиваете с женщины?
   – Разве я знаю Дебрэ? – сказал Данглар. – Разве я хочу его знать? Разве я должен знать, что это он даёт советы? Разве я желаю им следовать? Разве я играю на бирже? Нет, всё это относится к вам, а не ко мне.
   – Но раз вам это выгодно…
   Данглар пожал плечами.
   – До чего глупы женщины! Считают себя гениальными, если им удалось так провести одну или десять любовных интриг, чтобы о них не говорил весь Париж. Но имейте в виду, что даже если бы вы сумели скрыть свои похождения от мужа, – а это проще всего, потому что в большинстве случаев мужья просто не желают видеть, – то и тогда вы были бы лишь жалкой копией половины ваших светских приятельниц. Но и этого нет: я всегда всё знал; за шестнадцать лет вы, может быть, сумели скрыть от меня какую-нибудь мысль, но ни одного движения, ни одного поступка, ни одной провинности. Вы восхищались своей ловкостью и были твёрдо уверены, что обманываете меня, – а что получилось? Благодаря моему притворному неведению, среди ваших друзей, от де Вильфора до Дебрэ, не было ни одного, кто не боялся бы меня. Не было ни одного, кто не считался бы со мной как с хозяином дома, – единственное, чего я от вас требую; наконец, ни один не посмел бы говорить с вами обо мне так, как я сам говорю сейчас. Можете изображать меня отвратительным, по я не позволю вам делать меня смешным, а главное – я категорически запрещаю вам разорять меня.
   Пока не было произнесено имя Вильфора, баронесса ещё кое-как держалась; по при этом имени она побледнела и, точно движимая какой-то пружиной, встала, протянула руки, словно заклиная привидение, и шагнула к мужу, как бы желая вырвать у него последнее слово тайны, которой он сам не знал или, быть может, из какого-нибудь расчёта, гнусного, как почти все расчёты Данглара, не хотел окончательно выдать.
   – Вильфор? Что это значит? Что вы хотите сказать?
   – Это значит, сударыня, что господин де Наргон, ваш первый муж, не будучи ни философом, ни банкиром, а быть может, будучи и тем и другим и увидав, что не может извлечь никакой пользы из королевского прокурора, умер от горя или гнева, застав вас после девятимесячного отсутствия на шестом месяце беременности. Я груб, я не только знаю это, но горжусь этим; это одно из средств, которыми я достигаю успеха в коммерческих операциях. Почему, вместо того чтобы самому убить, он допустил, чтобы его убили? Потому что у него не было капитала, который требовалось бы защищать. А я принадлежу своему капиталу. По вине моего компаньона Дебрэ я потерял семьсот тысяч франков. Пусть он внесёт свою долю убытка, и мы будем продолжать вести дело вместе; или же пусть объявит себя несостоятельным должником этих ста семидесяти пяти тысяч франков и сделает то, что делают банкроты: пусть исчезнет. Да, конечно, я знаю – это очаровательный молодой человек, когда его сведения верны; но если они неверны, то в обществе найдётся пятьдесят других, которые стоят больше, чем он.
   Госпожа Данглар была уничтожена; всё же она сделала последнее усилие, чтобы ответить на этот выпад. Она упала в кресло, думая о Вильфоре, о том, что произошло за обедом, об этой странной цепи несчастий, которые в последние дни одно за другим обрушивались на её дом, превращая уютный покой её семейной жизни в неприличные ссоры.
   Данглар даже не взглянул на неё, хотя она изо всех сил старалась лишиться чувств. Не сказав больше ни слова, он закрыл за собой дверь спальни и прошёл к себе; так что г-жа Данглар, очнувшись от своего полуобморока, могла подумать, что ей приснился дурной сон.

Глава 9.
Брачные планы

   На следующий день после этой сцены, в тот час, когда Дебрэ по дороге в министерство обычно заезжал к г-же Данглар, его карета не въехала во двор.
   В этот самый час, а именно в половине первого, г-жа Данглар приказала подать экипаж и выехала из дому.
   Данглар, спрятавшись за занавеской, следил за этим отъездом, которого он ожидал. Он распорядился, чтобы ему доложили, как только г-жа Данглар вернётся, но и к двум часам она ещё не вернулась.
   В два часа он потребовал лошадей, поехал в Палату и записался в число ораторов, собиравшихся возражать против бюджета.
   От двенадцати до двух Данглар безвыходно сидел у себя в кабинете, всё более хмурясь, читал депеши, подсчитывал бесконечные цифры и принимал посетителей, в том числе майора Кавальканти, который, как всегда, багровый, чопорный и пунктуальный, явился в условленный накануне час, чтобы покончить свои дела с банкиром.
   Выйдя из Палаты, Данглар, во время заседания чрезвычайно волновавшийся и резче, чем когда-либо, нападавший на министерство, сел в свой экипаж и велел кучеру ехать на авеню Елисейских Полей, № 30.
   Монте-Кристо был дома, но у него кто-то сидел, и он попросил Данглара подождать несколько минут в гостиной.
   Пока банкир сидел в ожидании, дверь отворилась и вошёл человек в одежде аббата; будучи, по-видимому, короче знаком с хозяином, он не остался ждать, как Данглар, а поклонился ему, прошёл во внутренние комнаты и скрылся.
   Почти сейчас же та дверь, за которой исчез священник, открылась снова, и появился Монте-Кристо.
   – Простите, дорогой барон, – сказал он. – Видите ли, в Париж только что прибыл один из моих добрых друзей, аббат Бузони; вы, вероятно, заметили его, он здесь проходил. Мы давно не видались, и у меня не хватило духу сразу же с ним расстаться. Надеюсь, вы меня поймёте и извините, что я заставил вас ждать.
   – Помилуйте, – сказал Данглар, – это так естественно; я попал не вовремя и сейчас же удалюсь.
   – Ничего подобного, напротив, присаживайтесь, пожалуйста. Но, боже правый, что это с вами? У вас такой озабоченный вид; вы меня просто пугаете. Опечаленный капиталист подобен комете, он тоже всегда предвещает миру несчастье.
   – Дело в том, дорогой граф, что меня уже несколько дней преследуют неудачи, и я всё время получаю дурные вести.
   – Ужасно! – сказал Монте-Кристо. – Вы опять проиграли на бирже.
   – Нет, это я бросил, по крайней мере на некоторое время; на этот раз просто одно банкротство в Триесте.
   – Вот как? Вы, вероятно, говорите о банкротстве Джакопо Манфреди?
   – Совершенно верно. Представьте себе, человек, который, не помню уж с каких пор, ведёт со мной дела на восемьсот – девятьсот тысяч франков ежегодно. Ни разу ни одной задержки, ни одного недочёта, человек расплачивался, как князь… который платит. Я авансирую ему миллион, и вдруг этот чёртов Джакопо Манфреди приостанавливает платежи!
   – В самом деле?
   – Неслыханное несчастье. Я выдаю на него переводный вексель на шестьсот тысяч ливров, который возвращается неоплаченным, да кроме того, у меня лежит на четыреста тысяч франков его векселей сроком на конец этого месяца, которые должен оплатить его парижский корреспондент. Сегодня тридцатое, я посылаю за деньгами; не тут-то было, корреспондент скрылся. Считая ещё испанскую историю, я славно заканчиваю этот месяц.
   – Но разве вы так много потеряли на этой испанской истории?
   – Разумеется, у меня вылетело семьсот тысяч франков, ни больше ни меньше.
   – Как же вы, чёрт возьми, так попались? Ведь вы матёрый волк.
   – Это всё жена. Ей приснилось, что Дон Карлос вернулся в Испанию, а она верит снам. Она говорит, что это магнетизм, и когда видит что-нибудь во сне, то уверяет, что всё непременно так и будет. Я позволил ей сыграть, как она считает нужным; у неё свои средства и свой собственный маклер. Она сыграла и проиграла. Правда, она играла не на мои деньги, а на свои. Но вы понимаете, когда жена проигрывает семьсот тысяч франков, это немного отзывается и на муже. Как, вы этого не знали? Это было злобой дня.
   – Я слышал об этом, но не знал подробностей; к тому же я совершённый профан в биржевых делах.
   – Вы совсем не играете?
   – Я? Когда же мне играть? Я и так едва справляюсь с подсчётом моих доходов. Мне пришлось бы, кроме управляющего, завести ещё конторщика и кассира. Но, кстати, об Испании, мне кажется, баронесса могла не только во сне видеть возвращение Дон Карлоса. Разве об этом не говорилось в газетах?
   – Ни на грош.
   – Но этот честный «Вестник», кажется, исключение из правила и сообщает только достоверные сведения, телеграфные сообщения.
   – Вот это и непонятно, – возразил Данглар. – Ведь известие о возвращении Дон Карлоса было действительно получено по телеграфу.
   – Так что за этот месяц, – сказал Монте-Кристо, – вы потеряли примерно миллион семьсот тысяч франков?
   – И не примерно, а в точности.
   – Чёрт возьми! Для третьестепенного состояния это жестокий удар, – сочувственно заметил Монте-Кристо.
   – То есть как это третьестепенного? – сказал Данглар, несколько обиженный.
   – Да конечно, – продолжал Монте-Кристо, – на мой взгляд, есть три категории богатства: первостепенные состояния, второстепенные и третьестепенные. Я называю первостепенным состоянием такое, которое слагается из ценностей, находящихся под рукой: земли, рудники, государственные бумаги таких держав, как Франция, Австрия и Англия, если только эти ценности, рудники и бумаги составляют в общем сумму в сто миллионов. Второстепенным состоянием я называю промышленные предприятия, акционерные компании, наместничества и княжества, дающие не более полутора миллиона годового дохода, при капитале не свыше пятидесяти миллионов. Наконец, третьестепенное состояние – это капиталы, пущенные в оборот, доходы, зависящие от чужой воли или игры случая, которым чьё-нибудь банкротство может нанести ущерб, которые может поколебать телеграфное сообщение, случайные спекуляции, – словом, дела, зависящие от удачи, которую можно назвать низшей силой, если её сравнивать с высшей силой – силой природы; они составляют в общем фиктивный или действительный капитал миллионов в пятнадцать. Ведь ваше положение именно таково, правда?
   – Верно, – ответил Данглар.
   – Из этого следует, – невозмутимо продолжал Монте-Кристо, – что, если шесть месяцев кряду будут заканчиваться так же, как и этот, третьестепенная фирма окажется при последнем издыхании.
   – Ну, уж вы скажете! – протянул Данглар, невесело улыбаясь.
   – Скажем, семь месяцев, – продолжал тем же тоном Монте-Кристо. – Скажите, вы когда-нибудь задумывались над тем, что семь раз миллион семьсот тысяч франков – это почти двенадцать миллионов?.. Нет, никогда? И хорошо делали, потому что после таких размышлений уже не станешь рисковать своими капиталами, которые для финансиста всё равно, что кожа для цивилизованного человека. Мы носим более или менее пышные одежды, и они придают нам вес; но когда человек умирает, у него остаётся только его кожа. Так и вы, бросив дела, останетесь при вашем действительном состоянии, то есть самое большее при пяти или шести миллионах; ибо третьестепенные состояния представляют в сущности только треть или четверть своей видимости, как железнодорожный локомотив – всего лишь более или менее сильная машина, хоть он и кажется огромным в клубах дыма. Ну так вот, из вашего действительного актива в пять миллионов вы только что лишились почти двух; соответственно уменьшилось и ваше фиктивное состояние, ваш кредит; другими словами, дорогой господин Данглар, вам было сделано кровопускание, которое, если его повторить четыре раза, вызовет смерть. Смотрите, дорогой друг, будьте осторожней! Может быть, вам нужны деньги? Хотите, я вас ссужу?
   – Вы всё же плохо считаете! – воскликнул Данглар, призывая на помощь всю свою выдержку. – В эту самую минуту моя касса уже наполнена благодаря другим, более удачным спекуляциям. Потеря крови возмещена питанием. Я проиграл битву в Испании, я побит в Триесте, но мой индийский флот, быть может, захватил несколько судов; мои пионеры в Мексике где-нибудь наткнулись на руду.
   – Прекрасно, прекрасно! Но шрам остался, и при первой же потере начнёт кровоточить.
   – Нет, потому что я действую наверняка, – продолжал Данглар с пошлым хвастовством шарлатана, у которого вошло в привычку превозносить себя, чтобы свалить меня, потребовалось бы свержение трех правительств.
   – Что ж! Это бывало.
   – Гибель всех урожаев.
   – Вспомните о семи тучных и семи тощих коровах.
   – Или чтобы море ушло от берегов, как во времена Фараона; да ведь морей много, а корабли заменили бы караваны, только и всего.
   – Тем лучше, тем лучше, дорогой господин Данглар, – сказал Монте-Кристо, – я вижу, что ошибался и что вы принадлежите к капиталистам второй степени.
   – Смею думать, что я могу претендовать на эту честь, – сказал Данглар со своей стереотипной улыбкой, напоминавшей Монте-Кристо маслянистую луну, которую малюют плохие художники, изображая развалины. – Но раз уж мы заговорили о делах, – прибавил он, радуясь поводу переменить разговор, скажите мне, что, по-вашему, я мог бы сделать для господина Кавальканти?
   – Дать ему денег, если он аккредитован на вас и если вы этому кредиту доверяете.
   – Ещё бы, вполне! Он явился ко мне сегодня утром с чеком на сорок тысяч франков, подписанным Бузони и адресованным на ваше имя, с вашим бланком на обороте. Вы понимаете, что я ему немедленно отсчитал сорок бумажек.
   Монте-Кристо кивнул в знак полного одобрения.
   – Но это ещё не всё, – продолжал Данглар, – он открыл у меня кредит своему сыну.
   – Разрешите нескромный вопрос: а сколько он даёт сыну?
   – Пять тысяч франков в месяц.
   – Шестьдесят тысяч в год! Я так и думал, – сказал Монте-Кристо, пожимая плечами. – Все Кавальканти ужасные скряги. Что такое для молодого человека пять тысяч франков в месяц?
   – Но вы понимаете, что если молодому человеку понадобится лишних несколько тысяч…
   – Не давайте ему, отец и не подумает вам их зачесть; вы не знаете итальянских миллионеров: это сущие Гарпагоны. А кто открыл ему этот кредит?
   – Банк Фенци, одна из лучших фирм Флоренции.
   – Я не хочу сказать, что вам грозят убытки, отнюдь; но всё же не выходите из пределов кредита.
   – Вы, значит, не слишком доверяете этому Кавальканти?
   – Я? Я дам ему под его подпись десять миллионов. Это, по моему распределению, состояние второй степени, дорогой барон.
   – А как он прост! Я принял бы его за обыкновенного майора.
   – И сделали бы ему честь; вы правы, вид у него не очень внушительный. Когда я его увидел в первый раз, я решил, что эго какой-нибудь старый поручик, заплесневевший в своём мундире. Но таковы все итальянцы; они похожи на старых евреев, если не поражают своим великолепием, как восточные маги.
   – Сын выглядит лучше, – сказал Данглар.
   – Немного робок, пожалуй, но в общем вполне приличен. Я за него слегка опасался.
   – Почему?
   – Потому что, когда вы его у меня видели, это был чуть ли не первый его выезд в свет; по крайней мере мне так говорили. Он путешествовал с очень строгим воспитателем и никогда не был в Париже.
   – Говорят, все эти знатные итальянцы женятся обыкновенно в своём кругу? – небрежно спросил Данглар. – Они любят объединять свои богатства.
   – Обыкновенно – да; но Кавальканти большой оригинал и всё делает по-своему. Он, несомненно, привёз сына во Францию, чтобы здесь его женить.
   – Вы так полагаете?
   – Уверен в этом.
   – И здесь знают о его состоянии?
   – Об этом очень много говорят; только одни приписывают ему миллионы, а другие утверждают, что у него нет ни гроша.
   – А ваше мнение?
   – Моё мнение субъективно, с ним не стоит считаться.
   – Но, всё-таки…
   – Видите ли, ведь эти Кавальканти когда-то командовали армиями, управляли провинциями. Я считаю, что у всех этих старых подеста и былых кондотьеров есть миллионы, зарытые по разным углам, о которых знают только старшие в роде, передавая это знание по наследству из поколения в поколение. Поэтому все они жёлтые и жёсткие, как флорины времён Республики, которые они так давно созерцают, что отблеск этого золота лёг на их лица.
   – Вот именно, – сказал Данглар, – и это тем более верно, что ни у кого из них нет ни клочка земли.
   – Или во всяком случае очень мало; сам я видел только дворец Кавальканти в Лукке.
   – А, у него есть дворец? – сказал, смеясь, Данглар. – Это уже кое-что!
   – Да и то он его сдал министру финансов, а сам живёт в маленьком домике. Я же сказал вам, что он человек прижимистый.
   – Не очень-то вы ему льстите!
   – Послушайте, я ведь его почти не знаю; я встречался с ним раза три. Всё, что мне о нём известно, я слышал от аббата Бузони и от него самого. Он говорил мне сегодня о своих планах относительно сына и намекнул, что ему надоело держать свои капиталы в Италии, мёртвой стране, и что он не прочь пустить свои миллионы в оборот либо во Франции, либо в Англии. Но имейте в виду, что, хотя я отношусь с величайшим доверием к самому аббату Бузони, я всё же ни за что не отвечаю.
   – Всё равно, спасибо вам за клиента; такое имя украшает мои книги, и мой кассир, которому я объяснил, кто такие Кавальканти, очень гордится этим. Кстати, – спрашиваю просто из любознательности, – когда эти люди женят своих сыновей, дают они им приданое?
   – Как когда. Я знал одного итальянского князя, богатого, как золотая россыпь, потомка одного из знатнейших тосканских родов, – так он, если его сыновья женились, как ему нравилось, награждал их миллионами, а если они женились против его воли, довольствовался тем, что давал им тридцать экю в месяц. Допустим, что Андреа женится согласно воле отца; тогда майор, быть может, даст ему миллиона два, три. Если это будет, например, дочь банкира, то он, возможно, примет участие в деле тестя своего сына. Но допустим, что невестка ему не понравится; тогда прощайте: папаша Кавальканти берёт ключ от своей кассы, дважды поворачивает его в замке, и вот наш Андреа вынужден вести жизнь парижского хлыща, передёргивая карты или плутуя в кости.
   – Этот юноша найдёт себе баварскую или перуанскую принцессу; он пожелает взять за женой княжескую корону, Эльдорадо с Потоси в придачу.
   – Ошибаетесь, эти знатные итальянцы нередко женятся на простых смертных; они, как Юпитер, любят смешивать породы. Но, однако, дорогой барон, что за вопросы вы мне задаёте? Уж не собираетесь ли вы женить Андреа?
   – Что ж, – сказал Данглар, – это была бы недурная сделка; а я делец.
   – Но не на мадемуазель Данглар, я надеюсь? Не захотите же вы, чтобы Альбер перерезал горло бедному Андреа?
   – Альбер! – сказал, пожимая плечами, Данглар. – Ну, ему это всё равно.
   – Разве он не помолвлен с вашей дочерью?
   – То есть мы с Морсером поговаривали об этом браке; но госпожа де Морсер и Альбер…
   – Неужели вы считаете, что он плохая партия?
   – Ну, мне кажется, мадемуазель Данглар стоит не меньше, чем виконт де Морсер!
   – Приданое у мадемуазель Данглар будет действительно недурное, я в этом не сомневаюсь, особенно если телеграф перестанет дурить.
   – Дело не только в приданом. Но скажите, кстати…
   – Да?
   – Почему вы не пригласили Морсера и его родителей на этот обед?
   – Я его приглашал, но он должен был ехать с госпожой де Морсер в Дьенн; ей советовали подышать морским воздухом.
   – Так, так, – сказал, смеясь, Данглар, – этот воздух должен быть ей полезен.
   – Почему это?
   – Потому что она дышала им в молодости.
   Монте-Кристо пропустил эту колкость мимо ушей.
   – Но всё-таки, – сказал он, – если Альбер и не так богат, как мадемуазель Данглар, зато, согласитесь, он носит прекрасное имя.
   – Что ж, на мой взгляд, и моё не хуже.
   – Разумеется, ваше имя пользуется популярностью и само украсило тот титул, которым думали украсить ею; но вы слишком умный человек, чтобы не понимать, что некоторые предрассудки весьма прочны и их не искоренить, и потому пятисотлетнее дворянство выше дворянства, которому двадцать лет.
   – Как раз поэтому, – сказал Данглар, пытаясь иронически улыбнуться, я и предпочёл бы Андреа Кавальканти Альберу де Морсер.
   – Однако, мне кажется, Морсеры ни в чём не уступают Кавальканти? – сказал Монте-Кристо.
   – Морсеры!.. Послушайте, дорогой граф, – сказал Данглар, – ведь вы джентльмен, не так ли?
   – Надеюсь.
   – И к тому же знаток в гербах?
   – Немного.
   – Ну, так посмотрите на мой; он надёжнее, чем герб Морсера.
   – Почему?
   – Потому что, хотя я и не барон по рождению, я во всяком случае Данглар.
   – И что же?
   – А он вовсе не Морсер.
   – Как, не Морсер?
   – Ничего похожего.
   – Что вы говорите!
   – Меня кто-то произвёл в бароны, так что я действительно барон: он же сам себя произвёл в графы, так что он совсем не граф.
   – Не может быть!
   – Послушайте, – продолжал Данглар, – Морсер мой друг, вернее, старый знакомый вот уже тридцать лет; я, знаете, не слишком кичусь своим гербом, потому что никогда не забываю, с чего я начал.
   – Это свидетельствует о великом смирении или о великой гордыне, сказал Монте-Кристо.
   – Ну так вот, когда я был мелким служащим, Морсер был простым рыбаком.
   – И как его тогда звали?
   – Фернан.
   – Просто Фернан?
   – Фернан Мондего.
   – Вы в этом уверены?
   – Ещё бы! Я купил у него немало рыбы.
   – Тогда почему же вы отдаёте за его сына свою дочь?
   – Потому что Фернан и Данглар – оба выскочки, добились дворянских титулов, разбогатели и стоят друг друга; а всё-таки есть вещи, которые про него говорились, а про меня никогда.
   – Что же именно?
   – Так, ничего.
   – А, понимаю; ваши слова напомнили мне кое-что, связанное с именем Фернана Мондего; я уже слышал это имя в Греции.
   – В связи с историей Али-паши?
   – Совершенно верно.
   – Это его тайна, – сказал Данглар, – и, признаюсь, я бы много дал, чтобы раскрыть её.
   – При большом желании это не так трудно сделать.
   – Каким образом?
   – У вас, конечно, есть в Греции какой-нибудь корреспондент?
   – Ещё бы!
   – В Янине?
   – Где угодно найдётся.
   – Так напишите вашему корреспонденту в Янине и спросите его, какую роль сыграл в катастрофе с Али-Тебелином француз по имени Фернан.
   – Вы совершенно правы! – воскликнул Данглар, порывисто вставая. – Я сегодня же напишу.
   – Напишите.
   – Непременно.
   – И если узнаете что-нибудь скандальное…
   – Я вам сообщу.
   – Буду вам очень благодарен.
   Данглар выбежал из комнаты и бросился к своему экипажу.

Глава 10.
Кабинет королевского прокурора

   Пока банкир мчится домой, последуем за г-жой Данглар в её утренней прогулке.
   Мы уже сказали, что в половине первого г-жа Данглар велела подать лошадей и выехала из дому.
   Она направилась к Сен-Жерменскому предместью, свернула на улицу Мазарини и приказала остановиться у пассажа Нового моста.
   Она вышла и пересекла пассаж. Она была одета очень просто, как и подобает элегантной женщине, выходящей из дому утром.
   На улице Генего она наняла фиакр и велела ехать на улицу Арле.
   Оказавшись в экипаже, она тотчас достала из кармана очень густую чёрную вуаль и прикрепила её к своей соломенной шляпке; затем она снова надела шляпку и, взглянув в карманное зеркальце, с радостью убедилась, что можно разглядеть только её белую кожу и блестящие глаза.
   Фиакр проехал Новый мост и с площади Дофина свернул во двор Арло; едва кучер открыл дверцу, г-жа Данглар заплатила ему, бросилась к лестнице, быстро по ней поднялась и вошла в зал Неслышных Шагов.
   Утром в здании суда всегда много дел и много занятых людей; а занятым людям некогда разглядывать женщин; и г-жа Данглар прошла весь зал Неслышных Шагов, привлекая к себе не больше внимания, чем десяток других женщин, ожидавших своих адвокатов.
   Приёмная Вильфора была полна народу; но г-же Данглар даже не понадобилось называть себя; как только она появилась, к ней подошёл курьер, осведомился, не она ли та дама, которой господин королевский прокурор назначил прийти, и, после утвердительного ответа, провёл её особым коридором в кабинет Вильфора.