Дюма Александр. Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 1

   Он оглядывался на дверь при каждом скрипе, воображая, что к нему возвращается его несчастная дарственная; но, обманувшись в надежде, опять со вздохом откидывался на постели и чувствовал боль еще сильнее, после того как на минуту забывал о ней.
   Анна Австрийская отправилась вслед за кардиналом; хотя сердце ее и очерствело к старости, она не могла отказать умирающему в изъявлении скорби — в качестве женщины, по словам одних, в качестве государыни, по словам других. Она заранее, если можно так выразиться, облекла в траур свое лицо, и весь двор подражал ей.
   Людовик, не желая показывать, что происходило в его душе, совершенно не выходил из своей комнаты, где с ним сидела одна его кормилица. Чем более приближался час его независимости, тем более скромным и терпеливым он становился, тем более уходил в себя, как все сильные люди, имеющие определенную цель и собирающиеся с силами для решительной минуты.
   Кардинал тайно соборовался. Верный своей привычке все скрывать, он боролся с очевидностью и, лежа в постели, принимал гостей, как будто у него было временное недомогание. Гено, с своей стороны, никому ничего не говорил; когда ему надоедали расспросами, он отвечал только:
   — Кардинал еще не стар и полон сил. Но судьба неотвратима. Если суждено человеку умереть, то он непременно умрет.
   Он ронял слова скупо и осторожно, и особенно тщательно взвешивали их два человека: король и кардинал.
   Мазарини, несмотря на предсказания Гено, все еще хранил надежду, или, лучше сказать, так мастерски играл свою роль, что самые тонкие хитрецы, утверждая, что кардинала обманывают надежды, сами казались обманутыми кардиналом.
   Людовик, не видевший кардинала уже два дня, неотступно думал о сорока миллионах, которые так терзали Мазарини. Он тоже не знал истинного состояния здоровья первого министра.
   Сын Людовика XIII, следуя отцовским традициям, до сих пор был столь мало королем, что, страстно жаждая королевской власти, он жаждал ее с тем страхом, какой всегда сопровождает неизвестность.
   Приняв тайно от всех определенное решение, он попросил свидания у Мазарини. Анна Австрийская, не отходившая от больного, первая услышала о желании короля и передала его встревожившемуся кардиналу.
   С какой целью Людовик XIV просит у него свидания? Для того чтобы возвратить деньги, как полагал Кольбер? Или чтобы поблагодарить за подарок и оставить их у себя, как думал сам Мазарини? Чувствуя, что неизвестность убьет его, умирающий не колебался ни минуты.
   — Буду счастлив видеть его величество! — воскликнул он, делая знак Кольберу, который сидел у постели больного и сразу его понял. — Ваше величество, — продолжал Мазарини, обращаясь к королеве, — не откажите уверить короля в полной искренности моих слов.
   Анна Австрийская встала. Ее тоже волновала судьба этих сорока миллионов, о которых все сейчас втайне думали.
   Когда она вышла, Мазарини с трудом приподнялся и сказал секретарю:
   — Ах, Кольбер, какие ужасные дни!.. Два убийственных дня! И ты видишь: бумага не возвращается.
   — Терпение, — отвечал Кольбер.
   — Ты с ума сошел! Говорить мне о терпении! О Кольбер, ты смеешься надо мною; я умираю, а ты советуешь мне ждать!
   — Монсеньер, — сказал Кольбер с обычным хладнокровием, — не может быть, чтобы вышло не так, как я предсказывал. Король желает видеть вас; это значит, что он лично возвратит вам дарственную.
   — Ты думаешь?.. А я уверен, что он хочет поблагодарить меня.
   В эту минуту вернулась Анна Австрийская: по дороге к сыну она встретила в передней нового лекаря, предлагавшего свои услуги для спасения кардинала. Анна Австрийская принесла один порошок на пробу.
   Но Мазарини ждал не этого; он даже не взглянул на порошок.
   — Ах, ваше величество, — сказал он, — не в лекарстве дело! Два дня тому назад я предложил королю небольшой подарок. До сих пор, вероятно из деликатности, его величество не хотел говорить о нем; но настала минута для объяснений, и я умоляю вас, государыня, сказать мне: решился ли король на что-нибудь в этом деле?
   Королева хотела ответить. Мазарини остановил ее.
   — Говорите правду! Ради всего святого-правду! Не льстите умирающему несбыточной надеждой!
   В эту минуту он поймал взгляд Кольбера, говоривший, что он собирается сделать неверный шаг.
   — Я знаю, — отвечала Анна Австрийская, взяв кардинала за руку, — вы великодушно предложили королю не небольшой подарок, как вы говорите из скромности, а огромную сумму. Знаю, как вам будет тяжело, если король…
   Умирающий Мазарини слушал ее с большим вниманием, чем десять здоровых людей.
   — Если король… — пробормотал он.
   — Если король, — продолжала Анна Австрийская, — не примет дара, который вы ему предлагаете от души.
   Мазарини откинулся на подушку с отчаянием человека, отказавшегося от всякой борьбы. У него хватило сил и присутствия духа бросить на Кольбера один из тех взглядов, которые стоят десяти длинных поэм.
   — Не правда ли, — прибавила королева, — вы сочли бы отказ короля за оскорбление?
   Мазарини метался в постели, не произнося ни слова. Королева не поняла или притворялась, что не понимает его.
   — Поэтому, — сказала она, — я постаралась помочь королю добрым советом. Нашлись люди, завидующие той славе, какою покроет вас этот великодушный поступок. Они старались внушить королю, что ему не следует принимать вашего подарка; но я боролась за вас, и так удачно, что, кажется, вам не придется перенести горечи отказа.
   — Ах, — прошептал Мазарини, обращая на нее мутный взгляд, — вот услуга! Я ни на минуту не забуду ее в те немногие часы, которые мне остается прожить!
   — Надо признаться, что эта услуга стоила мне большого труда.
   — Ах, проклятье! Я думаю!
   — Что с вами?
   — Горю! Горю!
   — Вы очень мучаетесь?
   — Как в аду!
   Кольбер готов был провалиться сквозь землю.
   — Вы думаете, — спросил Мазарини у королевы, — вы думаете, что его величество… — он остановился на секунду, — что его величество придет поблагодарить меня?
   — Да, — ответила королева.
   Мазарини пронзил Кольбера огненным взглядом.
   В эту минуту доложили о появлении короля в передних, полных посетителей. Кольбер воспользовался суматохой и исчез в проходе за кроватью кардинала. Анна Австрийская стоя ждала сына. Людовик XIV, войдя в дверь, устремил глаза на умирающего. Кардинал не пожелал даже повернуться к королю, от которого он уже ничего не ожидал.
   Камердинер придвинул кресло к кровати. Людовик XIV поклонился королеве, кардиналу и сел. Королева тоже села.
   Король оглянулся. Камердинер понял его взгляд и подал знак придворным, которые тотчас удалились. В спальне воцарилась тишина. Молодой король, всегда робевший перед тем, кто был его учителем в юности, чувствовал еще больше почтения к нему в торжественную минуту смерти. Поэтому он не решался начать разговор сам, сознавая, что теперь каждое слово должно иметь особенное значение, не только для этого, но и для потустороннего мира.
   Кардинала в это время мучила только одна мысль — о дарственной. Причиной его истерзанного вида и угрюмого взгляда были не страдания, а томительное ожидание: вот сейчас король поблагодарит его и убьет сразу всякую надежду на возвращение денег.
   Мазарини первый нарушил молчание.
   — Ваше величество тоже переехали в Венсен? — опросил он.
   Король кивнул головой.
   — Вы оказали лестную милость умирающему, — продолжал Мазарини, — я умру спокойнее.
   — Надеюсь, — отвечал король, — что я пришел не к умирающему, а к больному, который может выздороветь.
   Мазарини покачал головой.
   — Последнее посещение, — сказал он, — да, последнее!
   — Если бы это было так, — отвечал король, — я пришел бы в последний раз попросить совета у руководителя, которому я всем обязан.
   Анна Австрийская была женщиной: она не могла сдержать слез. Людовик тоже казался растроганным, но более всех был взволнован Мазарини, хотя совсем по иной причине. Наступило молчание. Королева отерла слезы. Король успокоился.
   Мазарини пожирал короля глазами, чувствуя, что наступает решительная минута.
   — Я говорил, — продолжал король, — что многим обязан вашему преосвященству. Главная цель моего посещения, господин кардинал, — поблагодарить вас от души за последнее доказательство дружбы, которое я получил.
   Щеки кардинала ввалились, рот раскрылся, и он едва сдержал такой тяжелый вздох, какого не издавал за всю жизнь.
   — Ваше величество, — сказал он, — я всего лишу мое бедное семейство, разорю всех моих родственников. Это мне вменят в вину, но зато никто не скажет, что я отказался пожертвовать всем ради моего короля.
   Анна Австрийская опять заплакала.
   — Любезный кардинал, — возразил король с такою серьезностью, какой, при его молодости, нельзя было от него ожидать. — Мне кажется, вы плохо поняли меня.
   Мазарини приподнялся на локте.
   — Никто не собирается разорять ваше семейство и обирать ваших родственников… Нет, этого никогда не будет!
   «Король расчувствуется и станет щедрым, — подумала королева. — Мы не дадим ему отступить; подобный удачный случай никогда более не представится».
   Мазарини подумал: «О, он, верно, возвратит мне какие-нибудь крохи из этих миллионов; постараемся вырвать у него кусок побольше».
   — Ваше величество, — сказал он вслух, — семейство у меня большое, и племянницы мои подвергнутся лишениям, когда меня не будет на свете.
   — О, не беспокойтесь, — поспешно возразила королева, — не беспокойтесь о своем семействе. Самыми драгоценными нашими друзьями будут ваши друзья. Племянницы ваши будут моими дочерьми, сестрами короля; он осыплет милостями всех тех, кого вы любите.
   «Слова! — подумал Мазарини, знавший лучше всех, чего стоят обещания королей.
   Людовик угадал мысль умирающего.
   — Успокойтесь, любезный господин Мазарини, — сказал он с печальной и насмешливой улыбкою. — Лишившись вас, племянницы ваши потеряют свое главное сокровище, но они все же останутся богатейшими наследницами во Франции. Вы предложили мне их приданое…
   У кардинала захватило дух.
   — Но я возвращаю его им, — продолжал король, подавая умирающему дарственную, мысль о которой в продолжение двух дней терзала Мазарини.
   — А! Что я вам говорил, господин кардинал? — прошептал за кроватью голос, легкий, как ветерок.
   — Ваше величество возвращает мне дарственную! — вскричал Мазарини, пришедший от радости в такое волнение, что он даже забыл свою роль благодетеля.
   — Ваше величество возвращает сорок миллионов! — воскликнула королева, до того пораженная, что забыла свою роль убитой горем женщины.
   — Да, ваше величество, да, господин кардинал, — сказал король, разрывая бумагу, которую Мазарини все еще не решался взять. — Да, я уничтожаю акт, который разоряет целую семью. Состояние, нажитое кардиналом у меня на службе, принадлежит ему, а не мне.
   — Но, ваше величество, подумали ли вы, — возразила Анна Австрийская, — что у вас в казне нет и десяти тысяч экю?
   — Дорогая матушка, я совершил свой первый королевский поступок и надеюсь, что он послужит хорошим началом моего царствования.
   — О, вы правы! — вскричал Мазарини. — Это поступок поистине величественный, поистине великодушный.
   И он принялся тщательно разглядывать один за другим клочки бумаги, упавшие к нему на кровать, желая убедиться, что разорван действительно подлинник, а не копия. Наконец он нашел клочок со своей подписью и, узнав ее, от радости чуть не в обмороке откинулся на подушки.
   Анна Австрийская, не в силах скрыть своего огорчения, подняла глаза и руки к небу.
   — Ах, ваше величество! — повторял Мазарини. — Как вас будут благословлять, как вас будут любить в моем семействе. Perbacco¹³, если кто-нибудь из моих родственников подаст вам повод к неудовольствию, нахмурьте только брови — я тотчас встану из могилы.
   Но эта выходка не произвела ожидаемого впечатления. Мысль Людовика обратилась на другие, более важные предметы. Анна Австрийская, чувствуя себя не в силах скрыть досаду по поводу великодушия сына и лицемерия кардинала, встала и вышла из комнаты, не заботясь о том, что выдает свои чувства.
   Мазарини все понял и, боясь, как бы Людовик XIV не переменил своего решения, вдруг разразился стонами, чтобы отвлечь внимание в другую сторону. Так поступил позже Скапен в замечательной комедии Мольера, которую осмеливался порицать мрачный и ворчливый Буало.
   Понемногу все же стоны стихли, а когда Анна Австрийская вышла, они совсем прекратились.
   — Господин кардинал, не желаете ли вы подать мне какой-нибудь совет?
   — спросил король.
   — Ваше величество, — отвечал Мазарини, — вы уже сейчас воплощение мудрости и благоразумия, я не говорю о вашем великодушии: сегодняшний ваш поступок превосходит все, что совершили древние и современные великие люди.
   Король холодно принял эти похвалы.
   — Вы ограничиваетесь одной благодарностью, — сказал он. — Но неужели ваша опытность, которая гораздо более известна, чем моя мудрость, благоразумие и великодушие, не подсказывают вам дружеского совета, полезного мне в будущем?
   Мазарини задумался на минуту.
   — Ваше величество так много сделали для меня, вернее, для моего семейства.
   — Не будем говорить об этом, — ответил король.
   — И я хочу дать вам кое-что взамен сорока миллионов, от которых вы так великодушно, истинно по-королевски отказались.
   Людовик XIV показал жестом, что вся эта лесть тяготит его.
   — Я хочу, — продолжал Мазарини, — дать вам один совет, да, совет, который драгоценнее сорока миллионов. Выслушайте его.
   — Слушаю.
   — Приблизьтесь, ваше величество, потому что я слабею. Ближе, ближе!
   Король наклонился к больному.
   — Ваше величество, — сказал Мазарини так тихо, что, казалось, лишь могильное дыхание долетало до напряженного слуха короля, — ваше величество, никогда не берите себе первого министра!
   Людовик выпрямился в изумлении. Совет походил на исповедь. Эта искренняя исповедь Мазарини действительно была драгоценнее всех сокровищ.
   Наследство, завещанное кардиналом молодому королю, состояло только из шести слов, но эти шесть слов, как сказал Мазарини, стоили, по крайней мере, сорока миллионов. Людовик на минуту смутился. А у Мазарини был такой вид, словно он сказал самую обыкновенную вещь.
   — Кроме вашего семейства, вы никого мне не поручаете? — спросил король.
   За пологом кровати послышался шорох.
   Мазарини понял.
   — Да, да, — сказал он, — я хочу рекомендовать вашему величеству одного человека, умного, честного, очень искусного…
   — Как его зовут?
   — Вы почти не знаете его имени. Это господин Кольбер, управляющий моими делами. Испытайте его, — убежденно продолжал Мазарини, — все его предсказания оправдываются. У него верный взгляд, он ни разу не ошибся ни в оценке событий, ни в людях, что еще более удивительно. Я многим обязан вашему величеству, но думаю, что отблагодарю вас, если оставлю вам господина Кольбера.
   — Хорошо, — сказал Людовик XIV рассеянно; он вовсе не знал имени Кольбера и принимал воодушевленные слова кардинала за бред умирающего.
   Мазарини упал на подушки.
   — А теперь прощайте, ваше величество… Прощайте! — прошептал Мазарини. — Я устал, я должен еще совершить» трудный путь, прежде чем я предстану перед новым своим властелином. Прощайте, ваше величество.
   Молодой король, чувствуя, что на глаза навертываются слезы, наклонился к кардиналу, который уже казался трупом, а затем поспешно вышел.

ЧАСТЬ II

Глава 1. ПЕРВОЕ ПОЯВЛЕНИЕ КОЛЬБЕРА

   Ночь прошла в томлении для умирающего и для короля: умирающий ждал избавления, король — свободы.
   Людовик не ложился. Через час после того, как король вышел из спальни кардинала, он узнал, что умирающий, почувствовав себя лучше, приказал себя одеть, нарумянить и причесать и пожелал принять послов. Подобно Августу, кардинал считал мир огромным театром и намеревался сыграть как следует последний акт своей комедии.
   Анна Австрийская не появлялась больше у кардинала, ей нечего было делать у него. Предлогом ее отсутствия были соображения приличия. Впрочем, кардинал не осведомлялся о ней: он хорошо запомнил совет, данный королевой сыну.
   Около полуночи, когда румяна еще не сошли со щек Мазарини, у него началась агония. Он снова перечитал завещание. Оно вполне выражало его желания. Боясь, чтобы чья-либо корыстная воля, пользуясь его слабостью, не заставила его что-нибудь изменить в завещании, он приказал Кольберу, который прохаживался по коридору перед спальней умирающего, как самый бдительный часовой, никого не впускать к нему.
   Король, запершись у себя, каждый час посылал кормилицу в покои Мазарини с приказанием доставлять ему самые точные сведения о состоянии кардинала. Узнав, что Мазарини дозволил одеть, причесать и убрать себя, принял послов, Людовик понял, что для кардинала началась отходная молитва.
   В час пополуночи Гено испробовал последнее средство, считавшееся сильнодействующим. В те времена воображали, что против смерти есть еще какие-то тайные снадобья.
   Мазарини, приняв это средство, успокоился минут на десять. Он сейчас же распорядился пустить слух, что произошел счастливый перелом болезни.
   Когда король узнал эту новость, холодный пот выступил у него на лбу. Он уже видел зарю свободы, рабство показалось ему теперь еще более невыносимым. Но следующее известие совершенно меняло картину: кардинал едва дышал и с трудом следил за молитвами, которые читал у его изголовья аббат из церкви св. Николая.
   Король в сильном волнении начал ходить по комнате и на ходу просматривал бумаги, вынутые им из шкатулки, ключ от которой хранился только у него.
   Кормилица вернулась в третий раз и сообщила, что Мазарини сказал каламбур и приказал покрыть лаком принадлежащую ему «Флору» Тициана.
   Наконец, часа в два утра, король не мог преодолеть усталости: он не спал уже целые сутки. Сон, непобедимый в молодости, овладел им. Однако король не лег в постель: он заснул в кресле. Часа в четыре вошла кормилица и разбудила его.
   — Ну? — спросил король.
   — Ваше величество, — прошептала кормилица, соболезнующе сложив руки.
   — Он умер!
   Король быстро вскочил, словно его подбросила стальная пружина.
   — Так ли это?
   — Так.
   — Кто сказал тебе?
   — Господин Кольбер.
   — А он знает это наверное?
   — Он вышел из спальни и сказал, что сам прикладывал зеркало к губам кардинала.
   — А, хорошо! — вырвалось у короля. — Но где же Кольбер?
   — Он только что покинул спальню кардинала.
   — И куда направился?
   — Следом за мной.
   — Так что он…
   — Здесь, ваше величество, ожидает у ваших дверей, если вам угодно будет принять его.
   Людовик подбежал к двери, сам отворил ее и увидел в коридоре Кольбера, неподвижно стоявшего в ожидании. При виде этой статуи в черном король вздрогнул, затем сделал знак Кольберу следовать за ним.
   — Что вы пришли сообщить мне, сударь? — спросил Людовик, смущенный тем, что догадались о его сокровенных мыслях, которые он не мог утаить.
   — Господин кардинал скончался, ваше величество, и я принес вам его последнее прости.
   Король задумался. Он внимательно смотрел на Кольбера, вспоминая слова кардинала.
   — Вы были верным слугой его высокопреосвященства, о чем он сам мне говорил.
   — Да, ваше величество.
   — Вы посвящены в некоторые его тайны?
   — Во все.
   — Мне дороги друзья и слуги покойного кардинала, я позабочусь о том, чтобы вы были приняты ко мне на службу.
   Кольбер наклонился.
   — Вы, кажется, финансист?
   — Да, ваше величество.
   — Непосредственно моему дому вы, помнится, никогда не служили?
   — Извините, ваше величество, я имел счастье подать господину кардиналу мысль об экономии, которая приносит казне вашего величества триста тысяч франков ежегодно.
   — Какая же это экономия, сударь? — спросил Людовик XIV.
   — Ваше величество изволите знать, что рота швейцарцев носит серебряное кружево на концах лент?
   — Знаю.
   — Я предложил пришивать к лентам кружево из фальшивого серебра; этого никто не может заметить, а на сто тысяч экю можно прокормить в течение шести месяцев полк и купить десять тысяч хороших мушкетов или построить корабль с десятью пушками.
   — Правда, — заметил Людовик XIV, еще внимательнее всматриваясь в Кольбера. — По-моему, экономия очень уместная; смешно подумать, что солдаты носили такое же кружево, как вельможи.
   — Я счастлив, что ваше величество одобрили мои действия, — ответил Кольбер.
   — При кардинале вы вели только его дела? — спросил король.
   — Его высокопреосвященство поручал мне еще проверять счета суперинтенданта финансов.
   — А! — воскликнул Людовик XIV. Он собирался отпустить Кольбера, но последние слова заинтересовали его. — Покойный кардинал поручал вам контролировать счета господина Фуке? И каковы же результаты?
   — Оказался дефицит, ваше величество. И если вы позволите…
   — Говорите, господин Кольбер.
   — Я должен дать вашему величеству некоторые объяснения.
   — Нет, не надо. Вы же проверяли счета, скажите: каков итог?
   — Это легко, ваше величество… Все пусто, денег нет.
   — Будьте осторожны, сударь. Вы осуждаете управление господина Фуке, а он, по общему мнению, очень искусен в делах.
   Кольбер покраснел, потом побледнел, чувствуя, что в эту минуту вступает в борьбу с человеком почти таким же могущественным, как умерший кардинал.
   — Совершенно верно, ваше величество, он очень искусный человек, — отвечал Кольбер, низко кланяясь.
   — Но если он искусный человек, а денег все-таки нет, то кто же виноват?
   — Я никого не обвиняю, ваше величество, а только констатирую факты.
   — Хорошо, составьте отчет и подайте его мне. Вы говорите, что есть дефицит? Но, может быть, это дефицит временный: кредит вернется, а с ним и деньги?
   — Нет, ваше величество.
   — Не в этом году, я понимаю, но, может быть, в будущем?
   — Будущий год так же начисто съеден, как и текущий.
   — Ну, еще через год.
   — И он съеден.
   — Что вы говорите, господин Кольбер?
   — Я утверждаю, что истрачены доходы за четыре года вперед.
   — Так придется сделать заем.
   — Уже сделано три займа, ваше величество.
   — Я создам новые должности и за них получу деньги.
   — Невозможно, ваше величество: их создано слишком много. Откупщики приобрели их, но не исполняют своих обязанностей. К тому же господин суперинтендант получает с каждой из них треть, так что народ обирают, а ваше величество не извлекает из этого никакой пользы.
   Король нетерпеливо двинулся с места.
   — Объясните мне это, господин Кольбер.
   — Ваше величество, выскажите яснее вашу мысль: каких объяснений вы желаете?
   — Вы правы. Ясность прежде всего. Так вот. Если сегодня со смертью господина кардинала я стал королем и пожелаю получить деньги?
   — Ваше величество их не получите.
   — Странно! Как, мой суперинтендант не добудет мне денег?
   Кольбер отрицательно покачал головой.
   — Что же это значит? Неужели мы обременены такими долгами, что государственные доходы все равно что не существуют?
   — Да, ваше величество.
   Король нахмурил брови.
   — Хорошо, — сказал он, — я соберу платежные обязательства и добьюсь от их держателей уменьшения налога и продажи по дешевым ценам.
   — Невозможно, ваше величество: платежные обязательства превращены в векселя, которые для удобства и облегчения сделок разрезаны на столько частей, что теперь не узнать оригинала.
   Людовик в сильном волнении ходил по комнате, все еще нахмурив брови.
   Вдруг он остановился и спросил:
   — Если все это правда, я разорен, еще не начав царствовать?
   — Да, ваше величество, разорены, — отвечал бесстрастный счетовод.
   — Однако ж деньги куда-нибудь делись?
   — Разумеется, ваше величество, и для начала я принес записку о капиталах кардинала Мазарини, о которых он не хотел упомянуть ни в своем завещании, ни в других актах; он доверил их мне.
   — Вам?
   — Да, государь, и приказал передать их вашему величеству.
   — Как! Кроме сорока миллионов, упомянутых в завещании, у господина Мазарини были еще деньги?
   Кольбер поклонился.
   — Какая бездонная пропасть этот человек! — прошептал король. — С одной стороны — Мазарини, с другой — Фуке; у них, может быть, более ста миллионов. Не удивительно, что у меня пусто в казне.
   Кольбер ждал, не двигаясь с места.
   — А сумма, которую вы должны передать мне, заслуживает внимания? спросил король.
   — Да, ваше величество, кругленькая сумма.
   — Она составляет?
   — Тринадцать миллионов ливров, государь.
   — Тринадцать миллионов! — воскликнул Людовик XIV с радостным трепетом. — Вы говорите — тринадцать миллионов, господин Кольбер?
   — Да, тринадцать миллионов, ваше величество.
   — И никто не знает о них?
   — Никто.
   — И они в ваших руках?
   — Да, ваше величество.
   — Когда я могу получить их?
   — Через два часа.
   — Где же они?
   — В погребе дома, принадлежавшего господину кардиналу и доставшегося мне по его завещанию.
   — Так вы знаете завещание кардинала?
   — У меня есть копия, подписанная его рукой.