Страница:
Оба одновременно раскрыли рот, чтобы заговорить.
— Нет, не оправдывайтесь, — вскричал Фуке, — и не сваливайте вину на других! Если бы я был истинным другом д'Эмери и Лиодо, я никому не доверил бы заботы об их спасении. Виноват я один, и лишь я должен сносить все упреки и угрызения совести. Оставьте меня, аббат.
— Но, надеюсь, вы не помешаете мне разыскать негодяя, который, в угоду Кольберу, расстроил весь наш превосходно задуманный план? Благое дело — любить своих друзей, но не дурно, мне кажется, и преследовать врагов.
— Довольно, аббат, уйдите, прошу вас, и не являйтесь до новых приказаний. Я считаю, что мы должны вести себя крайне осторожно. У вас перед глазами ужасный пример. Господа, я запрещаю вам обоим всякие насилия.
— Никакие запрещения, — проворчал аббат, — не могут помешать мне отомстить врагу за оскорбление нашей фамильной чести.
— А я, — произнес Фуке тоном, не терпящим возражений, — при малейшем нарушении моей воли немедленно брошу вас в Бастилию. Примите это к сведению, аббат.
Аббат поклонился, покраснев.
Фуке сделал знак Гурвилю следовать за ним и направился к своему кабинету. Но в эту минуту, лакей громко доложил:
— Господин д'Артаньян.
— Это кто такой? — небрежно спросил министр у Гурвиля.
— Отставной лейтенант мушкетеров его величества, — тем же тоном ответил Гурвиль.
Не придав значения словам Гурвиля, Фуке двинулся дальше.
— Виноват, монсеньер, — сказал Гурвиль. — Я полагаю, что этот мушкетер, оставивший королевскую службу, пришел за получением пенсии.
— Черт с ним! — возразил министр. — Он явился совсем не вовремя.
— Позвольте, монсеньер, передать ему ваш отказ: я с ним знаком. Это такой человек, в лице которого нам при нынешних обстоятельствах лучше иметь не врага, а друга.
— Передавайте что хотите, — сказал Фуке.
— Передайте ему, — произнес аббат со злобой, присущей служителям церкви, — что денег нет, особенно для мушкетеров.
Но не успел он вымолвить эти слова, как полуоткрытая дверь распахнулась, и в комнату вошел д'Артаньян.
— О господин Фуке, я наперед знал, что для мушкетеров у вас нет денег. Я шел сюда с тем, чтобы получить не деньги, а отказ. Считаю, что уже получил его, благодарю и желаю вам всего доброго. Пойду теперь за деньгами к господину Кольберу.
И, довольно небрежно поклонившись, он вышел.
— Гурвиль, верните этого человека, — приказал Фуке.
Гурвиль догнал д'Артаньяна на лестнице. Услыхав за спиною шаги, д'Артаньян обернулся и узнал Гурвиля.
— Хороши порядки, сударь, у ваших господ финансистов, — сказал мушкетер. — Я прихожу к господину Фуке получить сумму, назначенную мне его величеством, а он встречает меня так, словно я нищий, явившийся просить милостыню, или жулик, готовый стянуть что-нибудь из серебра.
— Но вы, кажется, произнесли имя Кольбера, дорогой господин д'Артаньян? Вы сказали, что идете к нему?
— Да, я иду к нему, хотя бы для того, чтобы получить сведения о людях, которые поджигают чужие дома, крича: «Да здравствует Кольбер!»
Гурвиль насторожился.
— Ах, вы намекаете на то, что произошло на Гревской площади?
— Ну конечно.
— Но разве эти события как-нибудь коснулись вас?
— Кольбер превращает мой дом в костер, и это, по-вашему, не касается меня!
— Ваш дом… Ваш дом хотели сжечь?
— Ну да.
— Значит, это вы владелец кабачка под вывеской «Нотр-Дам»?
— Да, я стал им с неделю тому назад.
— Уж не вы ли тот отважный военный, который рассеял бунтовщиков, собиравшихся сжечь живьем осужденных?
— Поставьте себя на мое место, господин Гурвиль. Я — военный и в то же время домовладелец. Как военный, я должен содействовать исполнению приказа короля, как собственник — охранять свой дом от огня. Я и выполнил разом обе обязанности, отдав господ Лиодо и д'Эмери в руки стрелков.
— Так это вы выбросили кого-то из окна?
— Да, я, — скромно отвечал д'Артаньян.
— И убили Менвиля!
— Пришлось, к сожалению, — заявил мушкетер с поклоном, точно принимая поздравления.
— Словом, это вы были причиной того, что осужденные повешены?
— Да, вместо того чтобы быть заживо сожженными. И я горжусь этим, сударь. Я избавил этих несчастных от ужаснейших мучений. Понимаете ли, господин Гурвиль, их хотели сжечь заживо! Ведь это превосходит всякое воображение.
— Не стану вас больше задерживать, господин д'Артаньян, — сказал Гурвиль, желая избавить министра от встречи с человеком, нанесшим ему такой тяжелый удар.
— Нет, нет, — вмешался Фуке, стоявший все время за дверью и слышавший весь разговор. — Напротив, прошу вас войти, господин д'Артаньян.
— Простите, господин министр, — заговорил д'Артаньян, — но мне время дорого. Я должен еще побывать у господина Кольбера, чтобы переговорить с ним и получить следуемые мне деньги.
— Вы можете получить их здесь, сударь, — сказал Фуке.
Д'Артаньян с удивлением взглянул на министра.
— Вам дали здесь необдуманный ответ, я слыхал его, — продолжал Фуке.
— А между тем человек ваших достоинств должен быть известен всем.
Д'Артаньян поклонился.
— У вас есть ордер? — спросил Фуке.
— Да, господин министр.
— Я сам выдам вам деньги. Пройдите со мною.
Сделав Гурвилю и аббату знак остаться в комнате, он увел д'Артаньяна в свой кабинет.
— Сколько вам следует получить, сударь? — спросил он.
— Что-то вроде пяти тысяч ливров, монсеньер.
— Это, вероятно, оставшееся за казною жалованье?
— Нет, это жалованье за четверть года вперед.
— Вы получаете за четверть года пять тысяч ливров? — спросил министр, внимательно всматриваясь в мушкетера. — Значит, король назначил вам двадцать тысяч ливров в год?
— Да, монсеньер, я получаю в год двадцать тысяч ливров. Вы находите, что это слишком много?
— Я? — с горькой улыбкой возразил Фуке. — Если б я умел распознавать людей, если б во мне было побольше осторожности и рассудительности вместо легкомыслия я ветрености, — словом, если бы я, подобно иным людям, умел устраивать свою жизнь, вы получали бы не двадцать, а сто тысяч ливров в год и служили бы не королю, а мне.
Д'Артаньян слегка покраснел. В похвалах, в самом тоне льстеца всегда заключается тонкий яд, действующий даже на самых сильных духом людей.
Министр выдвинул ящик стола, достал четыре свертка монет и положил их перед мушкетером.
Гасконец развернул один из них.
— Здесь золото, — сказал он.
— Да, оно меньше обременит вас, сударь.
— Но ведь в этих свертках двадцать тысяч ливров, монсеньер, а мне нужно только пять.
— Я хочу избавить вас от труда являться в главное казначейство четыре раза в год.
— Монсеньер, вы подавляете меня своей любезностью.
— Я только исполняю свой долг, шевалье. Надеюсь, вы не сохраните дурного чувства ко мне под влиянием необдуманных слов моего брата. Это человек с очень вспыльчивым, своенравным характером.
— Монсеньер, — возразил д'Артаньян, — поверьте, меня огорчают только ваши извинения.
— Так я не буду больше извиняться, попрошу вас только оказать мне любезность.
— Любезность? О, монсеньер!
Фуке снял с пальца брильянтовый перстень, стоимостью, по крайней мере, в тысячу пистолей.
— Сударь, — обратился он к д'Артаньяну, — этот брильянт был подарен мне другом детства, человеком, которому вы оказали огромную услугу.
Голос его заметно дрогнул.
— Услугу? — с удивлением произнес д'Артаньян. — Я оказал услугу одному из ваших друзей?
— Да, и вы не могли еще позабыть о ней, так как сделали это не далее как сегодня.
— Как же звали вашего друга?
— Д'Эмери.
— Но ведь это один из казненных!
— Да, одна из жертв… Итак, господин д'Артаньян, в память услуги, оказанной вами Д'Эмери, прошу принять от меня этот перстень. Сделайте это из чувства расположения ко мне.
— Но, монсеньер…
— Примите, примите его, прошу вас. Сегодня у меня день глубокой печали… Позже, быть может, вы все узнаете. Сегодня я потерял друга и стараюсь найти нового.
— Но, господин Фуке…
— Прощайте, господин д'Артаньян, или, лучше сказать, до свиданья! воскликнул Фуке, чувствуя, что его сердце разрывается от скорби.
С этими словами министр вышел из кабинета, оставив д'Артаньяна с двадцатью тысячами ливров и с перстнем в руке.
— Гм! — в мрачном раздумье произнес мушкетер. — Ничего не могу понять… Одно могу сказать: это благородный человек… Пойду-ка теперь к Кольберу… Может быть, он объяснит мне что-нибудь.
И он направился к выходу.
Глава 16. КАКУЮ СУЩЕСТВЕННУЮ РАЗНИЦУ НАШЕЛ Д'АРТАНЬЯН МЕЖДУ МОНСЕНЬЕРОМ СУПЕРИНТЕНДАНТОМ И Г-НОМ ИНТЕНДАНТОМ
Глава 17. ФИЛОСОФИЯ СЕРДЦА И УМА
— Нет, не оправдывайтесь, — вскричал Фуке, — и не сваливайте вину на других! Если бы я был истинным другом д'Эмери и Лиодо, я никому не доверил бы заботы об их спасении. Виноват я один, и лишь я должен сносить все упреки и угрызения совести. Оставьте меня, аббат.
— Но, надеюсь, вы не помешаете мне разыскать негодяя, который, в угоду Кольберу, расстроил весь наш превосходно задуманный план? Благое дело — любить своих друзей, но не дурно, мне кажется, и преследовать врагов.
— Довольно, аббат, уйдите, прошу вас, и не являйтесь до новых приказаний. Я считаю, что мы должны вести себя крайне осторожно. У вас перед глазами ужасный пример. Господа, я запрещаю вам обоим всякие насилия.
— Никакие запрещения, — проворчал аббат, — не могут помешать мне отомстить врагу за оскорбление нашей фамильной чести.
— А я, — произнес Фуке тоном, не терпящим возражений, — при малейшем нарушении моей воли немедленно брошу вас в Бастилию. Примите это к сведению, аббат.
Аббат поклонился, покраснев.
Фуке сделал знак Гурвилю следовать за ним и направился к своему кабинету. Но в эту минуту, лакей громко доложил:
— Господин д'Артаньян.
— Это кто такой? — небрежно спросил министр у Гурвиля.
— Отставной лейтенант мушкетеров его величества, — тем же тоном ответил Гурвиль.
Не придав значения словам Гурвиля, Фуке двинулся дальше.
— Виноват, монсеньер, — сказал Гурвиль. — Я полагаю, что этот мушкетер, оставивший королевскую службу, пришел за получением пенсии.
— Черт с ним! — возразил министр. — Он явился совсем не вовремя.
— Позвольте, монсеньер, передать ему ваш отказ: я с ним знаком. Это такой человек, в лице которого нам при нынешних обстоятельствах лучше иметь не врага, а друга.
— Передавайте что хотите, — сказал Фуке.
— Передайте ему, — произнес аббат со злобой, присущей служителям церкви, — что денег нет, особенно для мушкетеров.
Но не успел он вымолвить эти слова, как полуоткрытая дверь распахнулась, и в комнату вошел д'Артаньян.
— О господин Фуке, я наперед знал, что для мушкетеров у вас нет денег. Я шел сюда с тем, чтобы получить не деньги, а отказ. Считаю, что уже получил его, благодарю и желаю вам всего доброго. Пойду теперь за деньгами к господину Кольберу.
И, довольно небрежно поклонившись, он вышел.
— Гурвиль, верните этого человека, — приказал Фуке.
Гурвиль догнал д'Артаньяна на лестнице. Услыхав за спиною шаги, д'Артаньян обернулся и узнал Гурвиля.
— Хороши порядки, сударь, у ваших господ финансистов, — сказал мушкетер. — Я прихожу к господину Фуке получить сумму, назначенную мне его величеством, а он встречает меня так, словно я нищий, явившийся просить милостыню, или жулик, готовый стянуть что-нибудь из серебра.
— Но вы, кажется, произнесли имя Кольбера, дорогой господин д'Артаньян? Вы сказали, что идете к нему?
— Да, я иду к нему, хотя бы для того, чтобы получить сведения о людях, которые поджигают чужие дома, крича: «Да здравствует Кольбер!»
Гурвиль насторожился.
— Ах, вы намекаете на то, что произошло на Гревской площади?
— Ну конечно.
— Но разве эти события как-нибудь коснулись вас?
— Кольбер превращает мой дом в костер, и это, по-вашему, не касается меня!
— Ваш дом… Ваш дом хотели сжечь?
— Ну да.
— Значит, это вы владелец кабачка под вывеской «Нотр-Дам»?
— Да, я стал им с неделю тому назад.
— Уж не вы ли тот отважный военный, который рассеял бунтовщиков, собиравшихся сжечь живьем осужденных?
— Поставьте себя на мое место, господин Гурвиль. Я — военный и в то же время домовладелец. Как военный, я должен содействовать исполнению приказа короля, как собственник — охранять свой дом от огня. Я и выполнил разом обе обязанности, отдав господ Лиодо и д'Эмери в руки стрелков.
— Так это вы выбросили кого-то из окна?
— Да, я, — скромно отвечал д'Артаньян.
— И убили Менвиля!
— Пришлось, к сожалению, — заявил мушкетер с поклоном, точно принимая поздравления.
— Словом, это вы были причиной того, что осужденные повешены?
— Да, вместо того чтобы быть заживо сожженными. И я горжусь этим, сударь. Я избавил этих несчастных от ужаснейших мучений. Понимаете ли, господин Гурвиль, их хотели сжечь заживо! Ведь это превосходит всякое воображение.
— Не стану вас больше задерживать, господин д'Артаньян, — сказал Гурвиль, желая избавить министра от встречи с человеком, нанесшим ему такой тяжелый удар.
— Нет, нет, — вмешался Фуке, стоявший все время за дверью и слышавший весь разговор. — Напротив, прошу вас войти, господин д'Артаньян.
— Простите, господин министр, — заговорил д'Артаньян, — но мне время дорого. Я должен еще побывать у господина Кольбера, чтобы переговорить с ним и получить следуемые мне деньги.
— Вы можете получить их здесь, сударь, — сказал Фуке.
Д'Артаньян с удивлением взглянул на министра.
— Вам дали здесь необдуманный ответ, я слыхал его, — продолжал Фуке.
— А между тем человек ваших достоинств должен быть известен всем.
Д'Артаньян поклонился.
— У вас есть ордер? — спросил Фуке.
— Да, господин министр.
— Я сам выдам вам деньги. Пройдите со мною.
Сделав Гурвилю и аббату знак остаться в комнате, он увел д'Артаньяна в свой кабинет.
— Сколько вам следует получить, сударь? — спросил он.
— Что-то вроде пяти тысяч ливров, монсеньер.
— Это, вероятно, оставшееся за казною жалованье?
— Нет, это жалованье за четверть года вперед.
— Вы получаете за четверть года пять тысяч ливров? — спросил министр, внимательно всматриваясь в мушкетера. — Значит, король назначил вам двадцать тысяч ливров в год?
— Да, монсеньер, я получаю в год двадцать тысяч ливров. Вы находите, что это слишком много?
— Я? — с горькой улыбкой возразил Фуке. — Если б я умел распознавать людей, если б во мне было побольше осторожности и рассудительности вместо легкомыслия я ветрености, — словом, если бы я, подобно иным людям, умел устраивать свою жизнь, вы получали бы не двадцать, а сто тысяч ливров в год и служили бы не королю, а мне.
Д'Артаньян слегка покраснел. В похвалах, в самом тоне льстеца всегда заключается тонкий яд, действующий даже на самых сильных духом людей.
Министр выдвинул ящик стола, достал четыре свертка монет и положил их перед мушкетером.
Гасконец развернул один из них.
— Здесь золото, — сказал он.
— Да, оно меньше обременит вас, сударь.
— Но ведь в этих свертках двадцать тысяч ливров, монсеньер, а мне нужно только пять.
— Я хочу избавить вас от труда являться в главное казначейство четыре раза в год.
— Монсеньер, вы подавляете меня своей любезностью.
— Я только исполняю свой долг, шевалье. Надеюсь, вы не сохраните дурного чувства ко мне под влиянием необдуманных слов моего брата. Это человек с очень вспыльчивым, своенравным характером.
— Монсеньер, — возразил д'Артаньян, — поверьте, меня огорчают только ваши извинения.
— Так я не буду больше извиняться, попрошу вас только оказать мне любезность.
— Любезность? О, монсеньер!
Фуке снял с пальца брильянтовый перстень, стоимостью, по крайней мере, в тысячу пистолей.
— Сударь, — обратился он к д'Артаньяну, — этот брильянт был подарен мне другом детства, человеком, которому вы оказали огромную услугу.
Голос его заметно дрогнул.
— Услугу? — с удивлением произнес д'Артаньян. — Я оказал услугу одному из ваших друзей?
— Да, и вы не могли еще позабыть о ней, так как сделали это не далее как сегодня.
— Как же звали вашего друга?
— Д'Эмери.
— Но ведь это один из казненных!
— Да, одна из жертв… Итак, господин д'Артаньян, в память услуги, оказанной вами Д'Эмери, прошу принять от меня этот перстень. Сделайте это из чувства расположения ко мне.
— Но, монсеньер…
— Примите, примите его, прошу вас. Сегодня у меня день глубокой печали… Позже, быть может, вы все узнаете. Сегодня я потерял друга и стараюсь найти нового.
— Но, господин Фуке…
— Прощайте, господин д'Артаньян, или, лучше сказать, до свиданья! воскликнул Фуке, чувствуя, что его сердце разрывается от скорби.
С этими словами министр вышел из кабинета, оставив д'Артаньяна с двадцатью тысячами ливров и с перстнем в руке.
— Гм! — в мрачном раздумье произнес мушкетер. — Ничего не могу понять… Одно могу сказать: это благородный человек… Пойду-ка теперь к Кольберу… Может быть, он объяснит мне что-нибудь.
И он направился к выходу.
Глава 16. КАКУЮ СУЩЕСТВЕННУЮ РАЗНИЦУ НАШЕЛ Д'АРТАНЬЯН МЕЖДУ МОНСЕНЬЕРОМ СУПЕРИНТЕНДАНТОМ И Г-НОМ ИНТЕНДАНТОМ
Кольбер жил на улице Нев-де-Пти-Шан, в доме, принадлежавшем Ботрю.
Крепкие ноги д'Артаньяна донесли его туда в какие-нибудь четверть часа.
Когда д'Артаньян пришел к новому фавориту, весь двор его дома был полон стрелков и полицейских, собравшихся, чтобы принести ему свои поздравления или извинения, смотря по тому, будет ли он их хвалить или бранить.
Льстивость у подобных людей — такой же инстинкт, как чутье у животных. Они отлично понимали, что доставят удовольствие Кольберу, рассказав, какую роль играло его имя в недавних уличных беспорядках.
Д'Артаньян попал как раз в тот момент, когда начальник конвоя докладывал Кольберу. Не замеченный последним, мушкетер стал позади стрелков, у самых дверей.
Несмотря на нежелание Кольбера, мрачно хмурившего свои густые брови, офицер отвел его в сторону, говоря:
— Если вы задумали, сударь, чтобы народ сам совершил суд над изменниками, вам следовало предупредить нас. При всем нашем стремлении угодить вам и не действовать наперекор вашим планам, мы должны были исполнить отданный приказ.
— Трижды дурак! — вскричал Кольбер в бешенстве, встряхивая своими густыми, как грива, черными волосами. — Что за вздор вы мелете! По-вашему, я хотел устроить бунт? Да вы пьяны или с ума сошли?
— Но, сударь, ведь они кричали: «Да здравствует Кольбер! — возразил начальник конвоя в сильном смущении.
— Какая-нибудь горсточка бунтарей…
— Нет, сударь, вся площадь.
— Неужели народ в самом деле кричал: «Да здравствует Кольбер!»? спросил интендант, просветлев. — Уверены ли вы в том, что говорите?
— Крики были такие, что глухой услышал бы.
— И это действительно кричал народ, самый настоящий народ?
— Конечно, сударь, этот-то настоящий народ и поколотил нас.
— Очень хорошо, — произнес Кольбер, всецело занятый своими мыслями. Так вы полагаете, что сжечь осужденных было желанием народа?
— О да, конечно.
— Это дело другое… Вы дали хороший отпор?..
— Мы потеряли трех человек.
— Но, надеюсь, вы никого не убили?
— На месте осталось несколько убитых бунтарей, и между ними один человек не простой…
— Кто это?
— Некто Менвиль, за которым давно уже следила полиция.
— Менвиль! — вскричал Кольбер. — Не тот ли, что убил на улице Юшет человека, требовавшего жирного цыпленка?
— Он самый, сударь.
— И этот Менвиль тоже кричал: «Да здравствует Кольбер!»?
— Кричал, и даже громче всех, как бешеный.
Лицо Кольбера снова омрачилось и приняло озабоченное выражение; осветившее было его сияние горделивой радости сразу погасло.
— Так что же вы говорите, — разочарованно произнес он, — что почин в этом деле шел от народа? Менвиль был моим врагом; он отлично знал, что рано или поздно я непременно повешу его. Он — один из наемников аббата Фуке… Все это было, несомненно, подстроено самим Фуке, ведь казненные — друзья его детства!
«Вот как! — подумал д'Артаньян. — Теперь мне все ясно. И все-таки Фуке, что бы о нем ни говорили, — благородный человек».
— Уверены ли вы, что Менвиль убит? — спросил Кольбер офицера.
Тут д'Артаньян решил, что ему пора вмешаться в разговор, и выступил вперед.
— Да, он убит, господин Кольбер, — сказал он.
— Ах, это вы, сударь? — произнес Кольбер.
— Он убит мной! — непринужденно ответил мушкетер. — Я полагал, что Менвиль ваш отъявленный враг.
— Не мой, а короля, — возразил Кольбер.
«Скотина! — подумал д'Артаньян. — Ты вздумал еще лицемерить со мной!»
— Я очень счастлив, что мог оказать королю такую услугу, — произнес он вслух. — Не возьметесь ли вы довести это до сведения его величества, господин интендант?
— Прошу вас, сударь, определить точнее: что за поручение вы мне даете и что именно должен я передать королю? — отвечал Кольбер язвительным тоном, в котором явственно прозвучала неприязнь.
— Я не даю вам никакого поручения, — возразил д'Артаньян со спокойствием, никогда не покидающим насмешников. — Я думал, что вас не затруднит доложить его величеству, что я, попав случайно на Гревскую площадь, расправился с Менвилем и водворил должный порядок.
Кольбер широко открыл глаза и вопросительно взглянул на начальника конвоя.
— Да, верно, — подтвердил тот. — Этот господин оказался нашим спасителем.
— Что же вы сразу не сказали, что пришли сюда сообщить об этом? сказал Кольбер мушкетеру с досадой. — Все объяснилось бы, и вам же было бы лучше.
— Вы ошибаетесь, господин интендант, я пришел сюда совсем не для этого.
— Однако вы совершили настоящий подвиг.
— О, — небрежно произнес мушкетер, — я привык к этому.
— Так чему же я обязан честью вашего посещения?
— Король приказал мне явиться к вам.
— А, значит, вы явились за деньгами? — сказал Кольбер сухо, увидев, что д'Артаньян достает из кармана какую-то бумагу.
— Совершенно верно, сударь.
— Потрудитесь подождать, пока начальник конвоя закончит свой доклад.
Д'Артаньян весьма дерзко повернулся на каблуках, отвесил Кольберу почти шутовской поклон и быстро направился к двери.
Такая решимость очень удивила Кольбера. Он привык, что военные, обычно крайне нуждавшиеся в деньгах, проявляли неистощимое терпенье, приходя к нему.
А что, если мушкетер вздумает отправиться к королю и пожалуется на плохой прием, оказанный ему казначеем, или расскажет о своих подвигах?
Об этом стоило поразмыслить. Во всяком случае, в данный момент не следовало раздражать д'Артаньяна отказом, безразлично, пришел ли он от имени короля или по собственному почину. Мушкетер оказал королю очень большую услугу, и так недавно, что ее не могли еще забыть.
Взвесив все это, Кольбер решил подавить свое высокомерие и вернуть д'Артаньяна.
— Как, вы уже покидаете меня, господин Д'Артаньян? — спросил он.
Д'Артаньян обернулся.
— А почему бы и нет? — спокойно проговорил он. — Ведь нам не о чем больше разговаривать.
— Но вы, вероятно, хотите получить деньги по ордеру?
— Я? Ничего подобного, уважаемый господин Кольбер.
— Ну так по чеку? Как вы на службе короля раздаете в нужных случаях удары шпаги, так и я немедленно плачу по предъявленному мне документу.
Прошу вас, предъявите его.
— Ни к чему, господин Кольбер, — отвечал Д'Артаньян, внутренне наслаждаясь явным замешательством интенданта, — мне уже уплачено.
— Уплачено? Но кем же?
— Суперинтендантом.
Кольбер побледнел.
— Объяснитесь точнее, — произнес он сдавленным голосом. — Зачем же вы показываете мне документ, по которому уже уплачено?
— Из чувства долга, дорогой господин Кольбер. Король приказал мне получить первую четверть жалованья, которое ему угодно было мне назначить.
— Получить от меня?
— Не совсем так. Его величество сказал: «Сходите к Фуке, и если у него не окажется денег, ступайте к Кольберу».
Лицо Кольбера на мгновение просветлело.
— Значит, у суперинтенданта оказались деньги?
— Да, наверно, у него нет недостатка в деньгах, если, вместо четверти годового оклада, то есть пяти тысяч ливров…
— Пять тысяч ливров? За четверть года? — воскликнул Кольбер, не менее Фуке изумленный значительностью суммы, назначенной за солдатскую службу.
— Но ведь это составляет двадцать тысяч в год.
— Совершенно верно, двадцать тысяч в год. Вы считаете не хуже покойною Пифагора, господин Кольбер.
— Могу от души вас поздравить с подобным окладом, — сказал Кольбер с ядовитой усмешкой. — Он в десять раз превышает жалованье интенданта.
— Однако король извинился, что предлагает мне слишком мало, и обещал увеличить мой оклад со временем, когда разбогатеет. Но мне пора, я очень спешу.
— Так… Против ожидания короля, суперинтендант выдал вам деньги?
— Да, а вы, тоже против ожидания короля, отказали мне.
— Я не отказывал вам, сударь, а просил только обождать немного. Итак, вы говорите, что господин Фуке уплатил вам ваши пять тысяч ливров.
— Да, так поступили бы вы… Но он сделал для меня нечто большее, дорогой господин Кольбер.
— Что же именно?
— Он любезно отсчитал мне полностью весь оклад, заявив, что для короля касса у него всегда полна.
— Весь оклад?.. Следовательно, господин Фуке вместо пяти тысяч ливров выдал вам двадцать тысяч?
— Да, сударь.
— Но зачем же?
— Затем, чтобы избавить меня от трех лишних посещений главного казначейства. Как бы то ни было, а у меня в кармане двадцать тысяч ливров новенькими золотыми. Как вы видите, я не нуждаюсь в вас и явился сюда только для того, чтобы соблюсти формальности.
С этими словами д'Артаньян хлопнул себя по кармана и, улыбнувшись и показав при этом тридцать два зуба, белизне которых мог бы позавидовать юноша. Эти зубы словно говорили: «Дайте нам на каждого по маленькому Кольберу, и мы живо съедим его».
Подчас змея так же смела, как и лев, ворона так же храбра, как орел, и вообще нет ни одного животного, даже из самых трусливых, которое не проявило бы мужества, когда дело коснется самозащиты. Поэтому и Кольбер не испугался тридцати двух зубов д'Артаньяна и, приняв суровый вид, сказал:
— Сударь, но суперинтендант не имел права делать того, что сделал.
— Почему? — спросил д'Артаньян.
— Потому что ваш ордер… Не потрудитесь ли вы показать мне ваш ордер?
— Охотно; вот он.
Кольбер схватил бумагу с поспешностью, возбудившею в мушкетере невольное беспокойство и сожаление о том, что он ее отдал.
— Вот видите, — продолжал Кольбер, — королевский приказ гласит: «По предъявлении сего уплатить господину д'Артаньяну сумму в пять тысяч ливров, составляющую, четверть назначенного ему мною годового оклада».
— Совершенно верно, приказ таков, — отвечал д'Артаньян с преувеличенным спокойствием.
— Значит, король считал нужным дать вам всего лишь пять тысяч ливров.
Почему же суперинтендант выдал вам больше?
— Вероятно, потому, что мог дать больше; ведь это никого не касается.
— Вполне естественно, что вы не сведущи в счетоводстве, — с сознанием собственного превосходства заметил Кольбер. — Скажите, пожалуйста, как бы вы поступили, если вам нужно было бы уплатить тысячу ливров?
— Мне никогда не приходилось платить тысячу ливров, — возразил д'Артаньян.
— Но ведь не станете же вы платить больше того, что должны! — раздраженно вскричал Кольбер.
— Во всем этом мне ясно одно: у вас одна манера рассчитываться, а у господина Фуке — другая, — заметил мушкетер.
— Моя манера единственно правильная.
— Я не отрицаю.
— А между тем вы получили то, что вам не причиталось.
Глаза д'Артаньяна сверкнули молнией.
— Вы хотите сказать: получил вперед то, что должен был получить потом? Если б я получил то, что мне не причиталось, я совершил бы кражу.
Кольбер ничего не ответил на этот щекотливый вопрос.
— Вы должны в кассу пятнадцать тысяч ливров, — сказал он в порыве служебного рвения.
— В таком случае окажите мне кредит, — с неуловимой иронией отвечал д'Артаньян.
— И не подумаю, сударь.
— Что такое? Вы намерены отобрать у меня эти три свертка золотых?
— Вы вернете их в мою кассу.
— Ну, нет! Не рассчитывайте на это, господин Кольбер.
— Но король нуждается в своих деньгах, сударь.
— А я, господин Кольбер, нуждаюсь в деньгах короля.
— Может быть, но вы вернете мне эту сумму.
— Ни за что на свете. Я слышал, что хороший кассир ничего не возвращает, но и не берет обратно.
— Посмотрим, сударь, что скажет король, когда я покажу ему этот ордер, который доказывает, что господин Фуке не только уплатил то, чего не следует, но и не удержал документа, по которому произвел уплату.
— А, теперь мне понятно, господин Кольбер, для чего вы отобрали у меня бумагу! — вскричал д'Артаньян.
В голосе его звучала угроза, но Кольбер не уловил ее.
— Вы поймете это лучше впоследствии, — сказал он, подняв руку, в которой был ордер.
— О, я и так прекрасно понимаю, что мне нечего дожидаться, господин Кольбер! — воскликнул д'Артаньян, быстро выхватив бумагу из руки Кольбера и спрятав ее в карман.
— Но это насилие, сударь! — крикнул Кольбер.
— Полно, стоит ли обращать внимание на выходку грубого солдата, проговорил д'Артаньян. — Счастливо оставаться, дорогой господин Кольбер.
И, рассмеявшись прямо в лицо будущему министру, он вышел из кабинета.
— Ну, теперь этот господин будет меня обожать, — сказал про себя мушкетер. — Жаль только, что я едва ли с ним когда-нибудь встречусь.
Крепкие ноги д'Артаньяна донесли его туда в какие-нибудь четверть часа.
Когда д'Артаньян пришел к новому фавориту, весь двор его дома был полон стрелков и полицейских, собравшихся, чтобы принести ему свои поздравления или извинения, смотря по тому, будет ли он их хвалить или бранить.
Льстивость у подобных людей — такой же инстинкт, как чутье у животных. Они отлично понимали, что доставят удовольствие Кольберу, рассказав, какую роль играло его имя в недавних уличных беспорядках.
Д'Артаньян попал как раз в тот момент, когда начальник конвоя докладывал Кольберу. Не замеченный последним, мушкетер стал позади стрелков, у самых дверей.
Несмотря на нежелание Кольбера, мрачно хмурившего свои густые брови, офицер отвел его в сторону, говоря:
— Если вы задумали, сударь, чтобы народ сам совершил суд над изменниками, вам следовало предупредить нас. При всем нашем стремлении угодить вам и не действовать наперекор вашим планам, мы должны были исполнить отданный приказ.
— Трижды дурак! — вскричал Кольбер в бешенстве, встряхивая своими густыми, как грива, черными волосами. — Что за вздор вы мелете! По-вашему, я хотел устроить бунт? Да вы пьяны или с ума сошли?
— Но, сударь, ведь они кричали: «Да здравствует Кольбер! — возразил начальник конвоя в сильном смущении.
— Какая-нибудь горсточка бунтарей…
— Нет, сударь, вся площадь.
— Неужели народ в самом деле кричал: «Да здравствует Кольбер!»? спросил интендант, просветлев. — Уверены ли вы в том, что говорите?
— Крики были такие, что глухой услышал бы.
— И это действительно кричал народ, самый настоящий народ?
— Конечно, сударь, этот-то настоящий народ и поколотил нас.
— Очень хорошо, — произнес Кольбер, всецело занятый своими мыслями. Так вы полагаете, что сжечь осужденных было желанием народа?
— О да, конечно.
— Это дело другое… Вы дали хороший отпор?..
— Мы потеряли трех человек.
— Но, надеюсь, вы никого не убили?
— На месте осталось несколько убитых бунтарей, и между ними один человек не простой…
— Кто это?
— Некто Менвиль, за которым давно уже следила полиция.
— Менвиль! — вскричал Кольбер. — Не тот ли, что убил на улице Юшет человека, требовавшего жирного цыпленка?
— Он самый, сударь.
— И этот Менвиль тоже кричал: «Да здравствует Кольбер!»?
— Кричал, и даже громче всех, как бешеный.
Лицо Кольбера снова омрачилось и приняло озабоченное выражение; осветившее было его сияние горделивой радости сразу погасло.
— Так что же вы говорите, — разочарованно произнес он, — что почин в этом деле шел от народа? Менвиль был моим врагом; он отлично знал, что рано или поздно я непременно повешу его. Он — один из наемников аббата Фуке… Все это было, несомненно, подстроено самим Фуке, ведь казненные — друзья его детства!
«Вот как! — подумал д'Артаньян. — Теперь мне все ясно. И все-таки Фуке, что бы о нем ни говорили, — благородный человек».
— Уверены ли вы, что Менвиль убит? — спросил Кольбер офицера.
Тут д'Артаньян решил, что ему пора вмешаться в разговор, и выступил вперед.
— Да, он убит, господин Кольбер, — сказал он.
— Ах, это вы, сударь? — произнес Кольбер.
— Он убит мной! — непринужденно ответил мушкетер. — Я полагал, что Менвиль ваш отъявленный враг.
— Не мой, а короля, — возразил Кольбер.
«Скотина! — подумал д'Артаньян. — Ты вздумал еще лицемерить со мной!»
— Я очень счастлив, что мог оказать королю такую услугу, — произнес он вслух. — Не возьметесь ли вы довести это до сведения его величества, господин интендант?
— Прошу вас, сударь, определить точнее: что за поручение вы мне даете и что именно должен я передать королю? — отвечал Кольбер язвительным тоном, в котором явственно прозвучала неприязнь.
— Я не даю вам никакого поручения, — возразил д'Артаньян со спокойствием, никогда не покидающим насмешников. — Я думал, что вас не затруднит доложить его величеству, что я, попав случайно на Гревскую площадь, расправился с Менвилем и водворил должный порядок.
Кольбер широко открыл глаза и вопросительно взглянул на начальника конвоя.
— Да, верно, — подтвердил тот. — Этот господин оказался нашим спасителем.
— Что же вы сразу не сказали, что пришли сюда сообщить об этом? сказал Кольбер мушкетеру с досадой. — Все объяснилось бы, и вам же было бы лучше.
— Вы ошибаетесь, господин интендант, я пришел сюда совсем не для этого.
— Однако вы совершили настоящий подвиг.
— О, — небрежно произнес мушкетер, — я привык к этому.
— Так чему же я обязан честью вашего посещения?
— Король приказал мне явиться к вам.
— А, значит, вы явились за деньгами? — сказал Кольбер сухо, увидев, что д'Артаньян достает из кармана какую-то бумагу.
— Совершенно верно, сударь.
— Потрудитесь подождать, пока начальник конвоя закончит свой доклад.
Д'Артаньян весьма дерзко повернулся на каблуках, отвесил Кольберу почти шутовской поклон и быстро направился к двери.
Такая решимость очень удивила Кольбера. Он привык, что военные, обычно крайне нуждавшиеся в деньгах, проявляли неистощимое терпенье, приходя к нему.
А что, если мушкетер вздумает отправиться к королю и пожалуется на плохой прием, оказанный ему казначеем, или расскажет о своих подвигах?
Об этом стоило поразмыслить. Во всяком случае, в данный момент не следовало раздражать д'Артаньяна отказом, безразлично, пришел ли он от имени короля или по собственному почину. Мушкетер оказал королю очень большую услугу, и так недавно, что ее не могли еще забыть.
Взвесив все это, Кольбер решил подавить свое высокомерие и вернуть д'Артаньяна.
— Как, вы уже покидаете меня, господин Д'Артаньян? — спросил он.
Д'Артаньян обернулся.
— А почему бы и нет? — спокойно проговорил он. — Ведь нам не о чем больше разговаривать.
— Но вы, вероятно, хотите получить деньги по ордеру?
— Я? Ничего подобного, уважаемый господин Кольбер.
— Ну так по чеку? Как вы на службе короля раздаете в нужных случаях удары шпаги, так и я немедленно плачу по предъявленному мне документу.
Прошу вас, предъявите его.
— Ни к чему, господин Кольбер, — отвечал Д'Артаньян, внутренне наслаждаясь явным замешательством интенданта, — мне уже уплачено.
— Уплачено? Но кем же?
— Суперинтендантом.
Кольбер побледнел.
— Объяснитесь точнее, — произнес он сдавленным голосом. — Зачем же вы показываете мне документ, по которому уже уплачено?
— Из чувства долга, дорогой господин Кольбер. Король приказал мне получить первую четверть жалованья, которое ему угодно было мне назначить.
— Получить от меня?
— Не совсем так. Его величество сказал: «Сходите к Фуке, и если у него не окажется денег, ступайте к Кольберу».
Лицо Кольбера на мгновение просветлело.
— Значит, у суперинтенданта оказались деньги?
— Да, наверно, у него нет недостатка в деньгах, если, вместо четверти годового оклада, то есть пяти тысяч ливров…
— Пять тысяч ливров? За четверть года? — воскликнул Кольбер, не менее Фуке изумленный значительностью суммы, назначенной за солдатскую службу.
— Но ведь это составляет двадцать тысяч в год.
— Совершенно верно, двадцать тысяч в год. Вы считаете не хуже покойною Пифагора, господин Кольбер.
— Могу от души вас поздравить с подобным окладом, — сказал Кольбер с ядовитой усмешкой. — Он в десять раз превышает жалованье интенданта.
— Однако король извинился, что предлагает мне слишком мало, и обещал увеличить мой оклад со временем, когда разбогатеет. Но мне пора, я очень спешу.
— Так… Против ожидания короля, суперинтендант выдал вам деньги?
— Да, а вы, тоже против ожидания короля, отказали мне.
— Я не отказывал вам, сударь, а просил только обождать немного. Итак, вы говорите, что господин Фуке уплатил вам ваши пять тысяч ливров.
— Да, так поступили бы вы… Но он сделал для меня нечто большее, дорогой господин Кольбер.
— Что же именно?
— Он любезно отсчитал мне полностью весь оклад, заявив, что для короля касса у него всегда полна.
— Весь оклад?.. Следовательно, господин Фуке вместо пяти тысяч ливров выдал вам двадцать тысяч?
— Да, сударь.
— Но зачем же?
— Затем, чтобы избавить меня от трех лишних посещений главного казначейства. Как бы то ни было, а у меня в кармане двадцать тысяч ливров новенькими золотыми. Как вы видите, я не нуждаюсь в вас и явился сюда только для того, чтобы соблюсти формальности.
С этими словами д'Артаньян хлопнул себя по кармана и, улыбнувшись и показав при этом тридцать два зуба, белизне которых мог бы позавидовать юноша. Эти зубы словно говорили: «Дайте нам на каждого по маленькому Кольберу, и мы живо съедим его».
Подчас змея так же смела, как и лев, ворона так же храбра, как орел, и вообще нет ни одного животного, даже из самых трусливых, которое не проявило бы мужества, когда дело коснется самозащиты. Поэтому и Кольбер не испугался тридцати двух зубов д'Артаньяна и, приняв суровый вид, сказал:
— Сударь, но суперинтендант не имел права делать того, что сделал.
— Почему? — спросил д'Артаньян.
— Потому что ваш ордер… Не потрудитесь ли вы показать мне ваш ордер?
— Охотно; вот он.
Кольбер схватил бумагу с поспешностью, возбудившею в мушкетере невольное беспокойство и сожаление о том, что он ее отдал.
— Вот видите, — продолжал Кольбер, — королевский приказ гласит: «По предъявлении сего уплатить господину д'Артаньяну сумму в пять тысяч ливров, составляющую, четверть назначенного ему мною годового оклада».
— Совершенно верно, приказ таков, — отвечал д'Артаньян с преувеличенным спокойствием.
— Значит, король считал нужным дать вам всего лишь пять тысяч ливров.
Почему же суперинтендант выдал вам больше?
— Вероятно, потому, что мог дать больше; ведь это никого не касается.
— Вполне естественно, что вы не сведущи в счетоводстве, — с сознанием собственного превосходства заметил Кольбер. — Скажите, пожалуйста, как бы вы поступили, если вам нужно было бы уплатить тысячу ливров?
— Мне никогда не приходилось платить тысячу ливров, — возразил д'Артаньян.
— Но ведь не станете же вы платить больше того, что должны! — раздраженно вскричал Кольбер.
— Во всем этом мне ясно одно: у вас одна манера рассчитываться, а у господина Фуке — другая, — заметил мушкетер.
— Моя манера единственно правильная.
— Я не отрицаю.
— А между тем вы получили то, что вам не причиталось.
Глаза д'Артаньяна сверкнули молнией.
— Вы хотите сказать: получил вперед то, что должен был получить потом? Если б я получил то, что мне не причиталось, я совершил бы кражу.
Кольбер ничего не ответил на этот щекотливый вопрос.
— Вы должны в кассу пятнадцать тысяч ливров, — сказал он в порыве служебного рвения.
— В таком случае окажите мне кредит, — с неуловимой иронией отвечал д'Артаньян.
— И не подумаю, сударь.
— Что такое? Вы намерены отобрать у меня эти три свертка золотых?
— Вы вернете их в мою кассу.
— Ну, нет! Не рассчитывайте на это, господин Кольбер.
— Но король нуждается в своих деньгах, сударь.
— А я, господин Кольбер, нуждаюсь в деньгах короля.
— Может быть, но вы вернете мне эту сумму.
— Ни за что на свете. Я слышал, что хороший кассир ничего не возвращает, но и не берет обратно.
— Посмотрим, сударь, что скажет король, когда я покажу ему этот ордер, который доказывает, что господин Фуке не только уплатил то, чего не следует, но и не удержал документа, по которому произвел уплату.
— А, теперь мне понятно, господин Кольбер, для чего вы отобрали у меня бумагу! — вскричал д'Артаньян.
В голосе его звучала угроза, но Кольбер не уловил ее.
— Вы поймете это лучше впоследствии, — сказал он, подняв руку, в которой был ордер.
— О, я и так прекрасно понимаю, что мне нечего дожидаться, господин Кольбер! — воскликнул д'Артаньян, быстро выхватив бумагу из руки Кольбера и спрятав ее в карман.
— Но это насилие, сударь! — крикнул Кольбер.
— Полно, стоит ли обращать внимание на выходку грубого солдата, проговорил д'Артаньян. — Счастливо оставаться, дорогой господин Кольбер.
И, рассмеявшись прямо в лицо будущему министру, он вышел из кабинета.
— Ну, теперь этот господин будет меня обожать, — сказал про себя мушкетер. — Жаль только, что я едва ли с ним когда-нибудь встречусь.
Глава 17. ФИЛОСОФИЯ СЕРДЦА И УМА
Человека, побывавшего в опасных передрягах, столкновение с Кольбером могло только позабавить.
Поэтому весь длинный путь от улицы Нев-де-Пти-Шан до Ломбардской улицы д'Артаньян внутренне посмеивался над интендантом. Он еще продолжал смеяться, когда на пороге лавки встретил улыбающегося Планше. Впрочем, последний почти всегда улыбался со времени возвращения своего патрона и получения английских гиней.
— Наконец-то вы пришли, мой дорогой господин, — сказал он при виде д'Артаньяна.
— Да, но ненадолго, дружище, — ответил мушкетер, — поужинаю, лягу соснуть часиков на пять, а на рассвете — на коня и марш в путь… А что, моей лошади дали полторы порции, как я велел?
— Ах, сударь, — сказал Планше, — вы отлично знаете, что ваша лошадь любимица всего дома; мои приказчики то и дело ее балуют и кормят сахаром, орехами и сухарями. А вы еще спрашиваете, получила ли она свою порцию овса. Спросите лучше, не лопнула ли она от обжорства.
— Ну, хорошо, хорошо, Планше. Поговорим обо мне.
Готов ли ужин?
— Готов. Горячее жаркое, раки, белое вино и свежие вишни.
— Славный ты малый, Планше! Давай поужинаем, а там — спать.
За ужином д'Артаньян заметил, что Планше усиленно трет себе лоб, точно набираясь решимости, чтобы высказать какую-то мысль, крепко засевшую в мозгу. Бросив ласковый взгляд на доброго товарища былых странствий, д'Артаньян чокнулся с ним и спросил:
— Друг Планше, ты что-то хочешь сказать мне и не решаешься? Выкладывай, в чем дело!
— Мне кажется, — отвечал Планше, — вы опять отправляетесь в какую-то экспедицию.
— Допустим.
— У вас опять какая-то новая идея?
— Возможно, мой друг.
— Придется опять рискнуть капиталом? Вкладываю пятьдесят тысяч ливров в ваше новое предприятие!
Сказав это, Планше радостно потер руки.
— Тут есть одна загвоздка, Планше, — возразил д'Артаньян.
— Какая же?
— А та, что замысел не мой и я не могу в него вложить ничего своего.
Эти слова исторгли из груди Планше глубокий вздох.
Отведав легкий наживы, Планше не захотел остановиться в своих желаниях, но при всей своей алчности он обладал добрым сердцем и искренне любил д'Артаньяна. Поэтому он не мог удержаться от бесконечных советов и напутствий. Ему очень хотелось овладеть хоть частицей тайны, окружавшей новое предприятие его бывшего господина. Но все пущенные им в ход уловки и хитрости не привели ни к чему: д'Артаньян оставался непроницаем.
Так прошел вечер. После ужина д'Артаньян занялся укладкой своих вещей, потом пошел в конюшню, потрепал до шее лошадь и осмотрел ее ноги и подковы; затем, пересчитав деньги, улегся в постель, задул лампу и через пять минут спал таким крепким сном, каким спят в двадцать лет, сном человека, не знающего ни забот, ни угрызений совести.
Наступило утро. С первыми лучами солнца д'Артаньян был уже на ногах.
Взяв под мышку свой дорожный мешок, он тихо спустился с лестницы под звуки громкого храпа, несшегося из всех углов дома. Оседлав лошадь и закрыв ворота конюшни и двери лавки, он рысцой пустился в далекий путь в Бретань.
Прежде всего он направился к дому Фуке и бросил в почтовый ящик у подъезда злополучный ордер, вырванный им накануне из цепких пальцев интенданта. В конверте, адресованном на имя Фуке, никто не мог заподозрить этого ордера, даже проницательный Планше, Д'Артаньян вернул этот документ Фуке, не скомпрометировав себя и раз навсегда избавившись от всяких упреков.
Сделав это, он сказал самому себе:
«Ну, а теперь будем полной грудью вдыхать утренний воздух: он несет с собой здоровье и беззаботность, И постараемся быть похитрее в расчетах.
Пора выработать план кампании. Но прежде следует представить себе неприятельских полководцев, с которыми нам придется иметь дело.
Из них на первом месте стоит Фуке. Что же такое господин Фуке? Это красивый мужчина, которого очень любят женщины, прославляют все поэты, большой умница, которого ненавидят глупцы.
Я не женщина, не поэт и не глупец, поэтому не питаю ни любви, ни ненависти к суперинтенданту и, следовательно, нахожусь в таком же точно положении, в каком был маршал Тюренн перед битвой с испанцами. Он не питал к ним ненависти, однако же задал им славную трепку.
Поэтому весь длинный путь от улицы Нев-де-Пти-Шан до Ломбардской улицы д'Артаньян внутренне посмеивался над интендантом. Он еще продолжал смеяться, когда на пороге лавки встретил улыбающегося Планше. Впрочем, последний почти всегда улыбался со времени возвращения своего патрона и получения английских гиней.
— Наконец-то вы пришли, мой дорогой господин, — сказал он при виде д'Артаньяна.
— Да, но ненадолго, дружище, — ответил мушкетер, — поужинаю, лягу соснуть часиков на пять, а на рассвете — на коня и марш в путь… А что, моей лошади дали полторы порции, как я велел?
— Ах, сударь, — сказал Планше, — вы отлично знаете, что ваша лошадь любимица всего дома; мои приказчики то и дело ее балуют и кормят сахаром, орехами и сухарями. А вы еще спрашиваете, получила ли она свою порцию овса. Спросите лучше, не лопнула ли она от обжорства.
— Ну, хорошо, хорошо, Планше. Поговорим обо мне.
Готов ли ужин?
— Готов. Горячее жаркое, раки, белое вино и свежие вишни.
— Славный ты малый, Планше! Давай поужинаем, а там — спать.
За ужином д'Артаньян заметил, что Планше усиленно трет себе лоб, точно набираясь решимости, чтобы высказать какую-то мысль, крепко засевшую в мозгу. Бросив ласковый взгляд на доброго товарища былых странствий, д'Артаньян чокнулся с ним и спросил:
— Друг Планше, ты что-то хочешь сказать мне и не решаешься? Выкладывай, в чем дело!
— Мне кажется, — отвечал Планше, — вы опять отправляетесь в какую-то экспедицию.
— Допустим.
— У вас опять какая-то новая идея?
— Возможно, мой друг.
— Придется опять рискнуть капиталом? Вкладываю пятьдесят тысяч ливров в ваше новое предприятие!
Сказав это, Планше радостно потер руки.
— Тут есть одна загвоздка, Планше, — возразил д'Артаньян.
— Какая же?
— А та, что замысел не мой и я не могу в него вложить ничего своего.
Эти слова исторгли из груди Планше глубокий вздох.
Отведав легкий наживы, Планше не захотел остановиться в своих желаниях, но при всей своей алчности он обладал добрым сердцем и искренне любил д'Артаньяна. Поэтому он не мог удержаться от бесконечных советов и напутствий. Ему очень хотелось овладеть хоть частицей тайны, окружавшей новое предприятие его бывшего господина. Но все пущенные им в ход уловки и хитрости не привели ни к чему: д'Артаньян оставался непроницаем.
Так прошел вечер. После ужина д'Артаньян занялся укладкой своих вещей, потом пошел в конюшню, потрепал до шее лошадь и осмотрел ее ноги и подковы; затем, пересчитав деньги, улегся в постель, задул лампу и через пять минут спал таким крепким сном, каким спят в двадцать лет, сном человека, не знающего ни забот, ни угрызений совести.
Наступило утро. С первыми лучами солнца д'Артаньян был уже на ногах.
Взяв под мышку свой дорожный мешок, он тихо спустился с лестницы под звуки громкого храпа, несшегося из всех углов дома. Оседлав лошадь и закрыв ворота конюшни и двери лавки, он рысцой пустился в далекий путь в Бретань.
Прежде всего он направился к дому Фуке и бросил в почтовый ящик у подъезда злополучный ордер, вырванный им накануне из цепких пальцев интенданта. В конверте, адресованном на имя Фуке, никто не мог заподозрить этого ордера, даже проницательный Планше, Д'Артаньян вернул этот документ Фуке, не скомпрометировав себя и раз навсегда избавившись от всяких упреков.
Сделав это, он сказал самому себе:
«Ну, а теперь будем полной грудью вдыхать утренний воздух: он несет с собой здоровье и беззаботность, И постараемся быть похитрее в расчетах.
Пора выработать план кампании. Но прежде следует представить себе неприятельских полководцев, с которыми нам придется иметь дело.
Из них на первом месте стоит Фуке. Что же такое господин Фуке? Это красивый мужчина, которого очень любят женщины, прославляют все поэты, большой умница, которого ненавидят глупцы.
Я не женщина, не поэт и не глупец, поэтому не питаю ни любви, ни ненависти к суперинтенданту и, следовательно, нахожусь в таком же точно положении, в каком был маршал Тюренн перед битвой с испанцами. Он не питал к ним ненависти, однако же задал им славную трепку.