Джексон Лиза
Тень сомнения

Пролог

   Озеро Эрроухед, штат Орегон
   В любви и на войне все средства хороши. Во всяком случае, так принято говорить.
   Но Кейн сомневался в справедливости старой поговорки: ведь на кону стояла судьба Клер Холланд. Нет, к чертям ее, она никогда по-настоящему его не любила. Даже поговорить с ним не хотела по-человечески, если не считать того единственного случая, когда ему удалось-таки заставить ее отворить свои железные ворота.
   Кейн с силой нажал на тормоз и заглушил мотор, напомнив себе, что Клер теперь замужняя дама. Правда, с мужем она живет врозь, но не в разводе, и носит фамилию Сент-Джон.
   Сквозь лобовое стекло, забрызганное каплями дождя, Кейн задумчиво разглядывал недвижимость, доставшуюся ему в наследство: горную хижину на берегу озера Эрроухед. Развалюха. С крыши свисает сорванная ветрами дранка, два окна заколочены досками, ржавые водостоки забиты палой листвой и грязью, крыльцо просело и покосилось. Чердачное окно разбито, и осколки стекла тускло поблескивают на двускатной крыше крыльца. Когда-то на чердаке этой тесной хижины была его спальня.
   «Добро пожаловать домой», – подумал Кейн с угрюмым смешком и, перебросив через плечо брезентовый рюкзак вместе со скатанным спальным мешком, вылез из машины. Ледяной ветер полоснул его как бритвой, заставив низко наклонить голову, в бедре запульсировала боль – сувенир на память, оставленный случайным куском шрапнели во время последней заокеанской командировки. Зажившая рана все еще заставляла его немного прихрамывать и замедлять ход, когда надо было спешить. Он поморщился и вскинул рюкзак повыше на плечо.
   Взойдя на крыльцо, Кейн вставил ключ в старый замок, и щеколда легко подалась, дверь со скрипом распахнулась, на пол посыпалась сухая древесная крошка.
   Застоявшийся воздух, смешанный с многолетним слоем пыли и непередаваемым ощущением разбитых надежд, окружил его, как только он шагнул через порог. Впервые с тех пор, как он решился на эту миссию, Кейна охватили сомнения. Может, это была неудачная идея, и ему не стоило возвращаться сюда? Наверное, тот парень, который советовал не будить спящую собаку, знал о жизни кое-что такое, чего не знал Кейн.
   Увы, теперь уже поздно. Кейн перешагнул через перевернутый кофейный столик. Пути назад нет. Теперь уже нет.
   Кейн бросил рюкзак и спальный мешок на кушетку в углу. Когда-то она была розовой и считалась очень современным предметом мебели, но теперь выцвела до буровато-серого цвета, обивка на ней полопалась, местами вылезала войлочная начинка. Подоконники облупились, окна были затянуты паутиной, причем кое-где сохранились останки насекомых, попавших на обед к паукам. Стены из узловатых сосновых бревен покрылись пятнами плесени, в воздухе витал запах гнили.
   «Ладно, мне случалось останавливаться в местах и похуже», – напомнил себе Кейн. На Ближнем Востоке и в Боснии он повидал лачуги, в сравнении с которыми эта горная хижина казалась дворцом. Вся разница состояла в том, что ни одну из тех хибар ему не приходилось называть родным домом, и только здесь его душа вдруг лишалась внешних покровов и начинала кровоточить.
   Этот убогий домишко Кейн помнил с раннего детства – он жил здесь когда-то с отцом и матерью. Мать работала официанткой, и Кейн вдруг вспомнил, как быстро снашивались ее туфли: ей приходилось много миль проходить взад-вперед по гриль-бару «Западный ветер».
   – Будь умницей, милый, позаботься о себе сам, – говорила она, ласково похлопывая его по плечу и улыбаясь своей печальной усталой улыбкой. – Я приду поздно, так что запри дверь и ложись спать. Твой папа скоро вернется.
   Ложь! Ложь, как всегда, но спорить не имело смысла. Она целовала его в щеку. От Элис Моран всегда пахло розами и папиросами. Дешевый запах: смесь дешевых духов и дешевого курева. Она покупала сигареты без фильтра, к которым полагались товарные купоны, которые годами копились у нее в ящике комода. Элис никогда не использовала их на хозяйственные нужды – только на что-нибудь особенное. Большая часть подарков, полученных Кейном на Рождество и на день рождения, была приобретена на эти купоны – доход с никотиновой зависимости его матери.
   Но все это происходило очень давно, когда жизнь, хоть и скудная, была проста и не задавала девятилетнему мальчику головоломных вопросов. А потом Па попал в аварию, и все изменилось. Все стало гораздо хуже.
   У Кейна не было особых причин копаться в собственном прошлом, поэтому он сделал вид, что не замечает бурлившего в груди гнева, как уже научатся не замечать боли в бедре. Но тут ему вдруг попалась на глаза пожелтевшая газета 1980 года с портретом Джимми Картера, и он вновь почувствовал себя неуклюжим бунтарем-подростком – сексуально озабоченным и до чертиков жаждущим лучшей жизни. Ему хотелось ни в чем не уступать Холландам или Таггертам – самым богатым семьям из всех живущих на озере, сливкам местного общества. Их слово много значило не только в небольшом прибрежном городке, носившем индейское название Чинук, но и в городе Портленде, расположенном в девяноста милях к востоку. Но больше всего на свете он хотел заполучить Клер! В голове его не оставалось ни одной посторонней мысли, по телу пробегала дрожь, между ног горел пожар, когда он начинал мечтать о Клер – богатой и неприступной дочери Датча Холланда.
   Кейн скомкал старую газету в кулаке, вспомнив, сколько ночей провел без сна, придумывая способы остаться с ней наедине. Все эти грандиозные фантазии не принесли ему ничего, кроме злости, досады и неукротимых, но бесплодных эрекций, сводивших его с ума.
   Он не хотел вспоминать о Клер. Зачем еще больше осложнять себе жизнь? Все равно она никогда не считала его ровней. Он был недостаточно хорош для нее. Все ее подростковые мечты были устремлены к Харли Таггерту, сыну главного конкурента ее отца. А к нему, Кейну Морану, она обратилась только один раз. В то чудесное утро.
   – Черт! – прорычал Кейн, пытаясь изгнать ее образ из памяти.
   Несмотря на дождь, он распахнул окна и впустил в дом резкий влажный ветер, несущий с собой соль Тихого океана. Может, холодный ветер разгонит миазмы отчаяния и разбитых надежд, застоявшиеся в воздухе и цепляющиеся, по добно паутине, за выцветшие шторы и дешевую поломаную мебель.
   Оставив открытой дверь, Кейн вернулся к джипу, чтобы захватить свой портфель, портативный компьютер и пинту ирландского виски – дешевого сорта, того самого, что всегда предпочитал его отец. Смешно! Почему он должен пить ту же сивушную дрянь, что и папаша, которого он всегда терпеть не мог? Нелепость, конечно, но что ни говори, а была в этом какая-то преемственность. Как будто он не заслужил большего.
   Хэмптон Моран всегда был жалким подонком, злобным до самого дна своей алчной душонки. А после аварии, приковавшей его к инвалидному креслу, он вообще озверел, стал буйным пьяницей, полным жалости к самому себе и неудовлетворенных планов мести. Вернее, выпивал он и раньше, еще до того, как превратился в калеку, – выпивал слишком много и даже поколачивал жену и сына, – но после аварии Па стал пить горькую. Он покупал «Черный бархат»[1], когда мог себе это позволить, но очень скоро возвращался к дешевому ирландскому пойлу, служившему горючим для его несбыточных надежд.
   Неудивительно, что мать Кейна в конце концов бросила их. У нее не было выбора. Какой-то богач соблазнил ее, посулив хорошую жизнь, но поставил условие: она должна оставить Хэмптона и сына. Этому толстосуму не требовался лишний багаж в виде мальчишки-сорванца: у него были собственные дети, не говоря уж о жене. Кейн так и не узнал имени негодяя, но раз в месяц, как часы, он находил в почтовом ящике денежный перевод на свое имя. По такому случаю и Хэмптон был трезвым раз в тридцать дней. Он ждал прихода почтальона, заставлял Кейна вытаскивать из ящика конверт и обналичивать анонимный чек. Па был щедр. Он давал Кейну пятерку, а остальное пускал на свои нужды. Ему еле хватало до начала следующего месяца.
   – Слыхал про Иудины кровавые деньги, сынок? – бормотал он, открывая очередную бутылку. – Ну так вот, это блудные деньги. Твоя мать их честно заработала, раздвигая ноги для этой богатой сволочи. Помни, Кейн, ни одна женщина не стоит того, чтобы терять из-за нее свое сердце, а уж тем более кошелек. Женщины – это моровая язва. Чума. Казнь египетская. Все они шлюхи, все до единой. Какую ни возьми – Иезавель[2].
   И он начинал цитировать Писание, путая слова. Кейн хорошо запомнил тот день, когда его мать ушла.
   – Я вернусь, – обещала она, плача, прижимая сына к себе так, словно знала, что никогда его больше не увидит. – Я вернусь и заберу тебя от него.
   Па храпел – ему надо было проспаться после вчерашнего.
   Кейн даже пальцем не шевельнул, чтобы удержать мать или хоть помахать на прощание. Он считал ее предательницей и отвернулся, когда она забралась в длинный черный лимузин с шофером.
   – Я обещаю, милый! Я вернусь!
   Но она так и не вернулась. Ее слова снова оказались неправдой. И это было всего лишь одно из звеньев в длинной ржавой цепи нарушенных обещаний, составлявшей жизнь Кейна. Он больше ни разу ее не видел, даже не попытался узнать, что с ней произошло. До настоящего момента. Теперь он знал правду, и эта правда жгла его, как клеймо. Кейн не стал искать стакан, просто открыл бутылку и отхлебнул щедрый глоток. Затем смахнул рукавом пыль с дешевого пластикового стола с металлическими ножками, за которым питался первые двадцать лет своей жизни, и включил компьютер. Хорошо, что электричество уже успели подключить: экран загорелся, и компьютер загудел, загружаясь. Щелкнув замком портфеля, Кейн вытащил пухлую папку с заметками, газетными вырезками и фотографиями. Досье семейства Холланд. Он разобрал фотографии и разложил их перед собой, как потрепанную, хорошо знакомую карточную колоду.
   Первая карта лицом вверх – бубновый король, старый Датч Холланд, глава семейства и кандидат в губернаторы штата. Холланд всегда заявлял, что он представитель народа, простой парень, свой в доску, хотя Кейн знал, что он так же прост, как двойной морской узел.
   Второй была фотография Доминик, бывшей жены Датча. Эта все еще красивая и безупречная, как фотомодель, женщина жила теперь где-то в Европе. Для Кейна она представляла интерес как потенциальный источник информации, способный – за соответствующую сумму наличными – помочь ему в его поисках. Далее шли глянцевые парадные фотографии двух дочерей Датча – Миранды и Тессы. И, наконец, последнее фото – моментальный снимок Клер.
   «Жаль, что она в этом замешана, – привычно подумал Кейн. – Причем замешана, судя по всему, по самую макушку».
   Угрюмо стиснув челюсти, он разглядывал лица девушек, глядевших на него с фотографий, заказанных в свое время какому-то безымянному, но наверняка дорогому фотографу. Потом бросил портреты Миранды и Тессы на стол рядом с фотографиями родителей. На лице Клер он задержался, изучая его более пристально, хотя этот снимок давно уже отпечатался у него в памяти. Она сидела верхом на пестром пони (на снимке виднелись лишь его шея и круп). Зато сама Клер попала в самый фокус фотокамеры. Его фотокамеры.
   Ясные глаза, прямой нос, широкие скулы и свободно рассыпавшиеся по плечам светло-каштановые локоны, обрамлявшие безупречный овал лица. Господи, как же она была хороша! Улыбка у нее была застенчивая и в то же время загадочная, наивно-вызывающая. Черт, даже сейчас у него участился пульс, стоило только подумать о ней – об этой девочке, у которой было все! Но на него она всегда смотрела с презрением и жалостью.
   Ну ничего, теперь он положит этому конец.
   Ситуация изменилась, все козыри у него в руках! Он теперь хозяин.
   Кейн вдруг ощутил укол совести. То, что он собирался сделать, могло поставить Клер под удар. Если начнется следствие, ее жизнь будет вывернута наизнанку и вытряхнута так, чтобы вся скрытая грязь вылезла наружу. Ее личные тайны будут разобраны по косточкам и обглоданы стервятниками, как скелет в пустыне.
   Жаль, конечно, но ничего не поделаешь. Если ей будет больно... что ж, такова жизнь. Жизни без боли не бывает. Много лет назад был убит человек. Кто-то столкнул его в озеро, чтобы он навеки обрел водяную могилу, – кто-то, носивший фамилию Холланд. Кейн твердо вознамерился узнать, кто размозжил череп Харли Таггерту и скрывал правду в течение шестнадцати лет. У него были личные причины заниматься этим делом – причины куда более глубокие, чем прозаическая необходимость заработать себе на хлеб. Помимо всего прочего, он был твердо убежден, что Харли мог оказаться не единственной жертвой лжи, скрытой под безмятежной поверхностью озера Эрроухед.
   Кейн перелистал страницы своих записей, потом пододвинул к себе компьютер. Его пальцы запорхали по клавишам, печатая заголовок: «Борьба за власть: убийство Харли Таггерта».
   Он еще раз отхлебнул из бутылки и начал писать. Его расследование только начиналось, но результат был уже известен. По окончании раскопок в семейных шкафах Холландов обнаружится немало скелетов. Убийце Харли будет предъявлено обвинение в преступлении, совершенном шестнадцать лет назад. И тогда у этого ублюдка Датча Холланда не останется ни единого шанса стать губернатором Орегона. А в семье Холланд не останется ни единого человека, включая Клер, не питающего лютой ненависти к Кейну Морану.
   Что же, так тому и быть. Жизнь нелегка, а уж требовать от нее справедливости – вообще напрасный труд. Этот болезненный урок Кейн усвоил много лет назад, и не кто иная, как Клер, стала одной из его преподавательниц. Зато теперь, когда он разоблачит семейство Холланд, это станет его местью и очищением!
   Кейн опять приложился к бутылке. Глоток виски обжег ему горло, и Кейн спросил себя, почему вместо воодушевления и подъема его охватывает скверное предчувствие. Словно он, сам того не подозревая, уже сделал первый шаг в преисподнюю.
 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1996

Глава 1

   – Плевать я хотел, что ты будешь делать! Завали Кейна Морана судебными исками по самое «не могу» или расцелуй его вонючую задницу. Накопай на него грязи, подкупи его или убей ублюдка голыми руками, Мэрдок! Все, что угодно, но сделай так, чтобы этой поганой книжонки не было! – Продолжая одной рукой вести машину, Датч с размаху всадил телефон в предназначенное для него гнездо на приборном щитке. – Бесхребетный кретин! – прорычал он, хотя на самом деле Ральф Мэрдок, его адвокат и политический менеджер, был одним из немногих людей в этом мире, которым Бенедикт Холланд доверял.
   Терзая зубами ни в чем не повинную сигару, он вдавил в пол педаль акселератора, и его «Кадиллак» рванулся стрелой по узкому шоссе, заросшему с обеих сторон подступающим к самой дороге старым лесом. Замшелые сосны мелькали мимо, сливаясь в неразличимую полосу.
   Кто мог подумать, что призрак Харли Таггерта поднимется из могилы и преградит ему путь именно сейчас, в поворотный момент его жизни? И что возомнил о себе Кейн Моран, этот дешевый щелкопер, взявшийся вытащить на свет эту старую историю? Датч хорошо запомнил Морана, хотя виделись они в последний раз много лет назад. Это был злобный щенок, хулиганствующий юнец, обиженный на весь мир, вечно не в ладах с законом. Каким-то чудом ему удалось пробиться в колледж и даже окончить курс, после чего он стал одним из тех идиотов-репортеров, которые, рискуя собственной головой, носятся по всему миру и суют нос в так называемые «горячие точки». Во время последней командировки его ранили (жаль, что не убили!), вот он и решил осесть в родных местах, чтобы написать книгу о смерти Харли Таггерта.
   Машина взлетела на гребень холма, и у Датча защемило в груди. Его охватило знакомое ощущение паники – то самое, что накатывало всякий раз, когда он вспоминал о гибели младшего сына Нила Таггерта. В самом темном уголке его души, куда сам Датч не решался заглядывать, жило подозрение, что парню размозжила голову одна из его дочерей.
   Но если так, то которая из трех? Его старшая, Миранда, получила юридическое образование и работала помощником окружного прокурора. Честолюбивая, целеустремленная, она была непоколебимо горда и до такой степени похожа на свою мать, что Датча иногда жуть пробирала, когда он смотрел на нее. Ранда унаследовала густые темные волосы Доминик и ее пронзительные голубые глаза. Многие считали его старшую дочь высокомерной, говорили, что у нее в жилах течет ледяная вода, но она, безусловно, была не настолько холодна, да и не настолько глупа, чтобы убить Харли Таггерта. Нет, Датч ни за что бы в это не поверил. Ранда слишком хорошо владела собой, она была из тех женщин, кто точно знает, чего стоит добиваться в этой жизни.
   Клер, его вторая дочь, была тихоней, мечтательницей, романтической натурой. В детстве она казалась гадким утенком и была совсем не похожа на сестер, но потом стала выглядеть очень даже неплохо, причем Датч считал, что с годами она будет становиться все краше. Таким, как она, время идет на пользу. В то лето, когда убили Харли Таггерта, она была тихой девочкой, увлекалась спортом. Средняя сестра, на которую никто не обращает особого внимания. Отцу она никогда не доставляла хлопот, пока не влюбилась в Харли Таггерта, и даже теперь, много лет спустя, воспоминание об этом тяжким камнем лежало где-то глубоко у него внутри. Но до недавних пор Датч не считал Харли слишком большой потерей, и мысль о ранней смерти парня не мешала ему спать.
   Датч почувствовал, что его пальцы, сжимавшие руль «Кадиллака», вспотели. Клер, с ее грустными, пронзительно-честными глазами и россыпью веснушек на носу, никак, ну просто никак не могла быть убийцей. В ней не было ни малейшей склонности к насилию, про таких говорят, что они мухи не обидят. Неужели он мог так ошибаться?
   Солнце садилось за холмы, слепя его своими яркими лучами. Датч опустил козырек. Дорога раздвоилась, и он повернул к старому дому, который когда-то купил за гроши.
   «Кадиллак» завибрировал, когда Датч на полной скорости взял поворот. Он даже не заметил, что его занесло прямо на осевую. Пикап, ехавший навстречу, отчаянно засигналил и отвернул на усыпанную гравием обочину, чтобы избежать столкновения.
   – Ублюдок! – пробормотал Датч, все еще погруженный в свои мысли.
   Оставалась его младшая дочь Тесса. Эта всегда была девчонкой-сорванцом, необъезженной лошадкой. Светловолосая, голубоглазая, с соблазнительной женственной фигурой, вызывающе округлившейся уже к двенадцати годам, Тесса была шальной картой в колоде и головной болью для всей семьи. В то время как Миранда всегда старалась угодить родителям, а незаметная Клер сливалась с мебельной обивкой, Тесса нарочито и дерзко бросала вызов Датчу, не упуская ни единого случая его позлить. Зная, что она его любимица, Тесса бунтовала на каждом шагу. Да, от Тессы можно было ждать любых неприятностей, но Датч не верил, не хотел верить, что она убийца.
   – Чтоб им всем гореть в аду! – бормотал он, изжевав в клочья конец сигары.
   Вот если бы ему действительно повезло в жизни, у него родились бы сыновья, и тогда все пошло бы по-другому. Совсем по-другому. Бог сыграл с ним злую шутку, послав ему этих трех девчонок. От дочерей человеку одни только беды!
   Сбросив скорость у искривленной сосны, посаженной им собственноручно целую вечность назад, Датч направил машину на частную подъездную дорогу, ведущую к дому. Он был влюбленным идиотом, когда высаживал в землю маленькое сосновое деревце, но годы изменили его, любовь поизносилась и лопнула, расползлась по швам.
   Датч отпер ворота и проехал по растрескавшемуся асфальту некогда ухоженной аллеи. Серебристые воды озера соблазнительно подмигивали сквозь деревья. Как же ему нравилось когда-то это место!
   Вот и последний поворот. Тоска по прошлому охватила его, когда он увидел дом: трехэтажное, асимметричное, хаотично разбросанное на разных уровнях строение. Это было настоящее охотничье логово, уютно угнездившееся в небольшой роще среди дубов и сосен, выходящее задним фасадом прямо на озеро.
   Родной дом. Предмет гордости и источник сердечной боли.
   Когда-то Датч купил этот дом вместе с лесистым участком в три акра[3] для своей жены, твердо уверенный, что Доминик полюбит это место так же, как и он сам. Но с той самой минуты, как она увидела грубую бревенчатую кладку и открытые потолочные балки, Доминик всей душой возненавидела их новый дом и все, что было с ним связано. Холодным, оценивающим взглядом она окинула дубовую обшивку стен, простой деревянный настил пола и двускатный потолок. Потом потрогала вырезанные вручную деревянные перила лестницы, каждый столбик которых изображал какое-нибудь полуфантастическое животное, и ее тонкие ноздри раздулись, словно она вдруг почувствовала дурной запах.
   – Ты купил это для меня! – спросила она. Ее голос, полный жестокого разочарования, эхом прокатился по громадному холлу, напоминающему пещеру. – Это... это уродство?
   Четырехлетняя Миранда, уже тогда вылитая мать, с опаской огляделась вокруг, словно ожидая появления привидений, гоблинов и других чудовищ.
   – Я полагаю, это считается произведением искусства? – Доминик брезгливо указала длинным пальцем на самый нижний столбик перил, изображавший лосося.
   – Да.
   – Ради всего святого, Бенедикт, зачем? Что на тебя нашло? Зачем ты купил это?
   Нехорошее предчувствие закралось в сердце Датча. Он развел руками:
   – Это для тебя и для девочек.
   – Для нас? В этой дыре? В этом захолустье? Вдали от моих друзей?
   Доминик пересекла холл и направилась в гостиную со сводчатым потолком и тремя канделябрами из перекрещивающихся оленьих рогов; ее каблуки негодующе защелкали. Датч, вздохнув, поплелся следом.
   – Детям здесь будет хорошо...
   – Детям будет хорошо в городе, Бенедикт! В городе, где они могли бы общаться с другими детьми своего возраста, жили в достойном их доме и имели возможность соприкасаться с культурой.
   Внезапно Доминик увидела, что Клер, едва научившаяся ходить, ковыляет через застекленные двери на заднее крыльцо, выходящее на озеро. Она бросилась следом за дочерью, каблуки защелкали еще быстрее.
   – Это будет настоящий кошмар! – Подхватив Клер уже на крыльце, Доминик повернулась и бросила убийственный взгляд на мужа. – Мы не сможем здесь жить!
   – Отчего же? Вот увидишь, тебе здесь понравится! Я построю теннисные корты и бассейн с купальней. У тебя будет сад и своя собственная студия над гаражом.
   В эту минуту Тесса, проявлявшая норов с самого рождения, оглушительно заорала и принялась энергично вырываться из рук своей няньки.
   – Ш-ш-ш, – зашипела шестнадцатилетняя Бонита, пытаясь утихомирить расходившегося херувимчика.
   – Я не могу здесь жить! – непререкаемым тоном изрекла Доминик.
   – Ты привыкнешь.
   – А где девочки будут учить французский?
   – Ты сама их научишь.
   – Я не нанималась частным репетитором.
   – Ну, так мы найдем кого-нибудь. Дом большой.
   – А как насчет игры на фортепьяно, фехтования, танцев, верховой езды... О господи боже мой!
   Казалось, у Доминик вот-вот начнется истерика. В ее громадных голубых глазах появились слезы, она прижала к губам пальцы с длинными наманикюренными ногтями.
   – Все устроится, я обещаю, – попытался урезонить ее Датч.
   – Но я просто не могу. Я не создана для домашней уборки! Мне понадобится помощь.
   – Знаю, знаю. Я уже переговорил тут с одной местной женщиной, она индианка по фамилии Сонгберд. У тебя будет сколько угодно прислуги, Доминик! Ты будешь жить как королева!
   Она презрительно хмыкнула:
   – Королева Захолустья! Заманчиво звучит, тебе не кажется?
   С самого первого дня Доминик возненавидела жизнь на берегу озера Эрроухед и неустанно твердила, что ничего хорошего в этих местах их не ждет. Как позже выяснилось, она будто в воду глядела.
   Датч опустил стекло пониже, впустив в машину влажный после дождя летний воздух. Озеро, нагретое жарким солнцем, казалось спокойным и мирным, словно над этими берегами никогда не бушевали кровавые страсти.
   – Сукин сын! – прохрипел Датч, по-прежнему не выпуская из зубов сигары.
   Он схватил бутылку виски, привезенную из города, выбрался из «Кадиллака» и, с трудом передвигая затекшие после долгого сидения в машине ноги, направился к дому. Дверь отворилась сама собой, словно его тут ждали. Подошвы его башмаков гулко застучали по пыльным доскам пола. Ему показалось, что он слышит мышиную возню где-то в темном углу.
   В кухне Датч порылся в шкафах и нашел стакан, покрытый многолетним слоем пыли. Жаль, что свет, газ, электричество и телефоны подключат только к вечеру. Но, как бы то ни было, в ближайшие дни дом будет полностью приведен в порядок сверху донизу, и его взрослые дочери вернутся сюда, пусть даже вопреки своей воле!
   Датч протер стакан пальцами, налил себе щедрую порцию виски и поднялся по ступеням в свою старую спальню, которую столько лет делил с Доминик. Массивная кровать с четырьмя столбиками стояла незастеленная, матрац был покрыт пластиковым чехлом. Он подошел к окнам, раздернул шторы и, прихлебывая из стакана, взглянул на бассейн – давно высохший, забитый палой листвой и грязью. Купальный домик, расположенный рядом с вышкой для прыжков в воду, был заперт много лет назад. Потом взгляд Датча скользнул к спокойным водам озера, которое он так любил. И опять его охватило скверное предчувствие, словно в мозгу неумолимо тикал часовой механизм.