Страница:
42 По-видимому, Гитлин имеет в виду династию Тан, царствовавшую в Китае с 618 по 907 г.
43 Gitlin Т. The Twilight of Common Dreams. Why America is Wracked by Culture Wars. N.Y., 1995. P. 47. Гитлин рассказывает о забавном, но весьма примечательном случае, происшедшем с ним в Париже в ноябре 1994 г. Когда он спросил известного французского социолога Алена Турена, существует ли такой феномен, как Французская мечта, тот срезал бедного янки с чисто галльским изяществом. Да, ответил Турен, Французская мечта существует. Это картезианская модель универсального разума (см.: Gitlin Т. Op. cit. Р. 246).
44 Говорят иногда, хотя и редко, о «европейской мечте». Свежий пример – книга английского историка-международника Кристофера Коукера «Сумерки Запада», в которой он рассуждает о «европейской мечте» (Коукер К. Сумерки Запада / Пер. с англ. М.: Московская школа политических исследований, 2000). Известно вместе с тем, что никакой «европейской мечты» как феномена массового сознания не существует ни в самой Европе, ни за ее пределами.
45 См.: Инаугурационные речи президентов США. М., 2001. С. 495.
46Adams Е., Wilson Ch., Ganetson A., Robinson Th., Frensch S., Krakusin A., Hoben F., Schlesser G., Jefferson FI. The American Idea. Colgate University. Harper & Brothers Publishers. 1942.
47 The American Idea. P. 2. Ibid. P. 2. Нетрудно было предвидеть, каким окажется главный общий вывод авторов «Американской идеи»: «величайшим достижением Америки» ее вкладом в сокровищницу достижений человечества объявлялась «совершенная демократия» (essential democracy). При этом, правда, подчеркивалось, что демократию необходимо поддерживать постоянными усилиями, оберегать, доводить понимание ее ценности до новых поколений, стремиться к тому, чтобы ее духом были проникнуты все сферы жизни и деятельности американского общества.
48 Ibid. Р. 2.
49 Пользуются американцы – но тоже редко – и таким понятием, как Национальная идея. К нему прибегают чаще всего, когда хотят подчеркнуть, что Америка при всем своем расово-этническом многообразии представляет собой единую нацию, единое национальное целое. Примером такого рода интерпретации может служить книга историка Эдварда Милликена «Один объединенный народ. «Федералист» и национальная идея». «Гамильтон, Мэдисон и Джей хотели помимо всего прочего, – пишет автор, – координировать ресурсы американской нации и на самом деле не питали симпатий к статьям новой Конституции, касающимся федерализма…» (Millican Е. One United People. The Federalist Papers and the National Idea. Lexington, 1990. P. 209). В основе «националистической точки зрения», отстаиваемой «Федералистом», пишет Милликен, раскрывая смысл понятия Национальная идея, лежат «четыре ключевых положения»: «1) Американский народ образует нацию; 2) при решении своих внутренних дел он должен быть свободен от иностранного влияния; 3) он должен управляться централизованной властью; 4) существующий в стране режим должен представлять политическую волю народа как целого» (Ibidem).
50 Конкретизируя Американскую идею и/или Американское кредо, заокеанские аналитики и политики говорят еще и о Национальной цели Соединенных Штатов. Так, в разгар холодной войны президентом Д. Эйзенхауэром была сформирована специальная комиссия, перед которой была поставлена важная государственная задача: определить «национальную цель США». (Знал ли об этом Ельцин, когда почти четыре десятилетия спустя призвал к созданию Российской национальной идеи? Сомнительно. Но тем более значимой оказывается параллель: логика действий национальных лидеров во многом определяется сходством политических ситуаций, в которых они находятся.) Результаты работы Комиссии по национальной цели (заключительный доклад был представлен в 1960 г.) оказались, как и следовало ожидать, обескураживающими: единой цели не было ни обнаружено, ни поставлено. Но вот что любопытно: в числе предлагавшихся национальных целей была названа «бесповоротная решимость выиграть холодную войну».
51 См.: Lapeyrouse St. L. Contrasting Ideas of Man // The «American Creed» vs. The «Perennial Philosophy». P. 68.
52 Myrdal G. An American Dilemma: TheNegro Problem and American Democracy // In: The American Intellectual Tradition. A Sourcebook. Vol. II. Ed. by Hollinger D., Capper Ch. N.Y., 1997. P. 236–237.
53 Lynd M. The Next American Nation. N.Y., L. Etc., 1995. P. 90.
54 Lipset S. American Exceptionalism. P. 19.
55 Как писал известный русский критик XIX в. Д. Писарев, «моя мечта может обгонять естественный ход событий, или же она может хватать совершенно в сторону, туда, куда никакой естественный ход событий никогда не может прийти… Мечта какого-нибудь утописта, стремящегося пересоздать всю жизнь человеческих обществ, хватает вперед в такую дань, о которой мы не можем иметь никакого понятия. Осуществима ли, не осуществима ли мечта – этого мы решительно не знаем. Видим только то, что эта мечта находится в величайшем разладе с действительностью, которая находится перед нашими глазами» (Писарев Д. Полн. собр. соч.: В 6 т. Т. 4. СПб., 1894. С. 206–207). Заметим, что ни в одной стране мира не было предпринято столько локальных по масштабу утопических экспериментов, как в Соединенных Штатах. Причем американцы в большинстве своем (включая и власти) никогда не рассматривали их как что-то чуждое «американскому эксперименту». См., в частности: Holbrook S. Dreamers of the American Dream. N.Y., 1957; Popenoe O. and Popenoe C. Seeds of Tomorrow. New Age Communities That Work. San-Francisco, 1984; Баталов ЭЛ. Социальная утопия и утопическое сознание в США. М.: Наука, 1982.
56 Уместно заметить, что согласно представлениям школы так называемого демократического универсализма, существующей в Америке, «Соединенные Штаты – это вовсе не нация-государство, но идея-государство (idea-state), вненациональное государство (nationless state), основанное на философии либеральной демократии в ее абстрактной форме. Американского народа не существует – есть просто Американская Идея (American Idea). Всякий, кто горячо верит в эту основополагающую идею (определяемую либо как равенство людей, либо как естественные права, либо как гражданская свобода, либо как демократия, либо как конституционное правление), и есть истинный американец. Даже если он в малой степени разделяет или вовсе не разделяет господствующую культуру нравы и историческую память американского культурного большинства» (Lind М. The Next American Nation. The Free Press. NY., L., etc., 1995. P. 3).
Сводя нацию к чисто духовному феномену, демократические универсалисты превращает США в фантом. Но то, что духовный фактор, как бы его ни называли, играл весьма существенную роль – гораздо большую, чем во многих странах, – в становлении американского общества к американского народа, это доказано всей историей Соединенных Штатов.
57 Считается, что пьеса Цэнгуилла (Zangwill I. The Melting Pot) способствовала распространению сложившегося ранее представления о Соединенных Штатах как «плавильном котле», или, как еще говорят, «плавильном тигеле», где из «детей разных народов» «выплавляется» новая общность – американский народ.
58 По словам Уолтера Липпмана, популярного американского публициста и политического аналитика первой половины XX в., «американский союз скрепляют воедино не благочествие и почитание прошлого, но убеждение в назначении и предназначении, которые будут принадлежать потомству. Америка всегда была не только страной, но и “мечтой”» (Lippman W. National Purpose, Jessip J.K. et. al. The National Purpose. N.Y.: Holt, Rinehart & Winston, 1960. P. 125).
59 Возможно, в этом кроется одна из разгадок столь представительного присутствия американских авторов в современной научно-фантастической литературе: А. Азимов, Р. Бредбери, Г. Гаррисон, У. Ле Гуин, Р. Шекли, десятки других имен.
60 Америка, как магнит, притягивала к себе людей самых разных, включая противоположные, политических взглядов, разного происхождения, рода деятельности и судьбы. Это была земля, «где Леже Марнезья надеялся найти прибежище для французских аристократов и где Кольридж несколько лет спустя намеревался основать Пантисократию. Это была земля, куда после безуспешного эксперимента в Англии приехал Роберт Оуэн и где он организовал «Новую Гармонию»; где немец Рапп в шестнадцати милях от Питтсбурга основал коммунистическое поселение «Экономия». После Ватерлоо сторонники Наполеона во главе с генералом Бертраном прибыли сюда в качестве «солдат-фермеров», чтобы в глуши Техаса и Алабамы насаждать «виноград и оливы…» (Чайнард Дж. Американская мечта. С. 268).
61 Адамс завершает «Американский эпос» высказыванием некой Марии Энтиной, иммигрантки из России, по словам которой, преодолев океан, она в одночасье перенеслась из «средневековья» в «двадцатый век» (Adams J.T. Op. cit. P. 327).
62 Hudson W. American Democracy in Peril. Eight Challenges to American Future. Wash. D.C., 2004. P. 258.
63 Ibid. P. 260.
64 Ibid.
65 Ibid. P. 259.
66 Элиаде М. Аспекты мифа. М.: Академический проект, 2000. С. 11. См. также: Хюбнер К. Истина мифа. М.: Республика, 1996; Лифшиц М. Мифология древняя и современная. М.: Искусство, 1980.
67 Элиаде М. Цит. соч. С. 171.
68 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 12. С. 737. Маркс поясняет: «…здесь под природой понимается все предметное, следовательно, включая и общество» (Там же).
69 Gester P., Cords М. Myth in American History. Encino (Cal.), L., 1977. P. XII.
70 Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976. С. 3.
71 Там же. С. 4.
72 Впрочем, Мор сам же и придал загадочность созданной им лексической конструкции. «Утопия» – сочетание двух греческих слов. Но каких именно? Если «топос» (место) и «у» (нет), то тогда «утопия» означает «несуществующая страна», или (как писали некоторые русские толкователи Мора) «Нигдея». Если же «топос» и «ев» (благо), то в таком случае «утопия» означает «прекрасная страна». Поскольку Мор писал на латинском языке, передававшем греческие слова в транскрипции, которая скрадывала различие между «у» и «ев», то замысел самого Мора остался неясным. Высказывается предположение, что Мор умышленно построил название книги на игре слов: страна прекрасная и несуществующая и т. п.
73 Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1972. С. 775.
74 Kateb G. Utopias and Utopianism // Encyclopedia of Philosophy. N.Y., 1972. Vol. 8. P. 212, 213. О различных толкованиях утопии см. также: Mum ford L. Story of Utopias. N.Y., 1926; Utopia. Ed. by Kateb G. N.Y., 1971; Manuel F.E.. Manuel F.P. Utopian Thought in the Western World. Cambr. (Mass.), 1979; Levitas R. The Concept of Utopia. N.Y., 1990; Fox A. Utopia: an Elusive Vision. N.Y., 1993.
75 Kateb G. Utopias and Utopianism. P. 213.
76 В развернутом виде взгляды автора этих строк на утопию изложены в его работах, посвященных исследованию этого феномена. См.: Баталов Э.Я. Социальная утопия и утопическое сознание в США. М., 1982; Он же. The American Utopia. Moscow, 1985; Он же. В мире утопии. М., 1989; Он же. Политическая утопия в XX веке: вопросы теории и истории. М., 1996.
77 См. об этом: Баталов Э.Я. Социалистическая перспектива и утопическое сознание // Коммунист. 1988. № 3.
78 Как замечает исследователь утопии В.П. Шестаков, «именно сон стаи традиционным повествовательным приемом в русской утопической литературе… На этом приеме строятся рассказ Сумарокова «Сон “Счастливое общество”», знаменитое описание сна из повести Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» (глава «Спасская полесть»), «Сон» Угыбышева, четвертый сон Веры Павловны из романа «Что делать?», «Сон смешного человека» Достоевского» (Шестаков В.П. Эсхатология и утопия: Очерки русской философии и культуры. М., 1995. С. 40).
79 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1983. Т. 25: Дневник писателя за 1877 год. С. 108, 110.
80 Торо Г. Уолден, или Жизнь в лесу. М., 1962. С. 23.
81 Бестужев-Лада И.В. Окно в будущее: Современные проблемы социального прогнозирования. М., 1970. С. 16.
82 Сорель Ж. Введение в изучение современного хозяйства. М., 1908. С. XXVI.
83 Там же.
84 Нельзя не согласиться с Ф. Полаком, который утверждает, что «утопия может фактически рассматриваться как один из самых старых и чистых примеров демифологизации» (Polak F. The Image of the Future. V. I. Leyden, 1961. P. 419).
85 Чистое К.В. Утопии и современность // Русские утопии / Сост. В.Е. Багно. Альманах «Канун». Вып. I. СПб., 1995. С. 45.
86 Межуев В.М. Идея культуры: Очерки по философии культуры. М., 2006. С. 352.
87 См., в частности: Клибанов А.И. Народная социальная утопия в России. Период феодализма. М, 1977; Он же. Народная социальная утопия в России. XIX век. М., 1978.
88 См., в частности: Вечное солнце. Русская социальная утопия и научная фантастика второй половины XIX – начала XX века / Сост., предисл., коммент. Калмыкова С. М., 1979; Утопический социализм в России: Хрестоматия. М., 1985; Шестаков В.П. Эсхатология и утопия: Очерки русской философии и культуры. М., 1995. Русские утопии / Сост. В.Е. Багно. Альманах «Канун». Вып. I. СПб., 1995.
89 Сам факт открытия Нового Света воспринимался переживавшей ренессанс Европой как давно ожидавшееся открытие земли обетованной, что служило своеобразной установкой на способ видения сначала всего континента, а потом только одной его части, а именно Соединенных Штатов Америки. См., напр.: Чайнард Д. Американская Мечта // Литературная история Соединенных Штатов Америки. Т. I / Пер. с англ. М., 1977.
90 Fellman V. The Unbounded Frame. Westport a. o., 1973. P. IX.
91 Бодриар Ж. Америка. СПб., 2000. С. 151; Roemer К. Defining America as Utopia // America as Utopia. Ed. by Roemer K. N.Y., 1981. P. 14.
92 Roemer K. Defining America as Utopia // America as Utopia. Ed. by Roemer K. N.Y., 1981. P. 14.
93 Об американской утопии см., в частности: Паррингтон В.Л. Основные течения американской мысли / Пер. с англ. Т. 1–3. М., 1962–1963; Partington V.L.-Jr. American Dreams: A Study of American Utopias. Providence, Rhode Island, 1947; Holbrook S.H. Dreamers of the American Dream. N.Y., 1957; Баталов Э.Я. Социальная утопия и утопическое сознание в США. М., 1982.
Глава II. ОБРАЗЫ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕИ
По зову сердца и властей
43 Gitlin Т. The Twilight of Common Dreams. Why America is Wracked by Culture Wars. N.Y., 1995. P. 47. Гитлин рассказывает о забавном, но весьма примечательном случае, происшедшем с ним в Париже в ноябре 1994 г. Когда он спросил известного французского социолога Алена Турена, существует ли такой феномен, как Французская мечта, тот срезал бедного янки с чисто галльским изяществом. Да, ответил Турен, Французская мечта существует. Это картезианская модель универсального разума (см.: Gitlin Т. Op. cit. Р. 246).
44 Говорят иногда, хотя и редко, о «европейской мечте». Свежий пример – книга английского историка-международника Кристофера Коукера «Сумерки Запада», в которой он рассуждает о «европейской мечте» (Коукер К. Сумерки Запада / Пер. с англ. М.: Московская школа политических исследований, 2000). Известно вместе с тем, что никакой «европейской мечты» как феномена массового сознания не существует ни в самой Европе, ни за ее пределами.
45 См.: Инаугурационные речи президентов США. М., 2001. С. 495.
46Adams Е., Wilson Ch., Ganetson A., Robinson Th., Frensch S., Krakusin A., Hoben F., Schlesser G., Jefferson FI. The American Idea. Colgate University. Harper & Brothers Publishers. 1942.
47 The American Idea. P. 2. Ibid. P. 2. Нетрудно было предвидеть, каким окажется главный общий вывод авторов «Американской идеи»: «величайшим достижением Америки» ее вкладом в сокровищницу достижений человечества объявлялась «совершенная демократия» (essential democracy). При этом, правда, подчеркивалось, что демократию необходимо поддерживать постоянными усилиями, оберегать, доводить понимание ее ценности до новых поколений, стремиться к тому, чтобы ее духом были проникнуты все сферы жизни и деятельности американского общества.
48 Ibid. Р. 2.
49 Пользуются американцы – но тоже редко – и таким понятием, как Национальная идея. К нему прибегают чаще всего, когда хотят подчеркнуть, что Америка при всем своем расово-этническом многообразии представляет собой единую нацию, единое национальное целое. Примером такого рода интерпретации может служить книга историка Эдварда Милликена «Один объединенный народ. «Федералист» и национальная идея». «Гамильтон, Мэдисон и Джей хотели помимо всего прочего, – пишет автор, – координировать ресурсы американской нации и на самом деле не питали симпатий к статьям новой Конституции, касающимся федерализма…» (Millican Е. One United People. The Federalist Papers and the National Idea. Lexington, 1990. P. 209). В основе «националистической точки зрения», отстаиваемой «Федералистом», пишет Милликен, раскрывая смысл понятия Национальная идея, лежат «четыре ключевых положения»: «1) Американский народ образует нацию; 2) при решении своих внутренних дел он должен быть свободен от иностранного влияния; 3) он должен управляться централизованной властью; 4) существующий в стране режим должен представлять политическую волю народа как целого» (Ibidem).
50 Конкретизируя Американскую идею и/или Американское кредо, заокеанские аналитики и политики говорят еще и о Национальной цели Соединенных Штатов. Так, в разгар холодной войны президентом Д. Эйзенхауэром была сформирована специальная комиссия, перед которой была поставлена важная государственная задача: определить «национальную цель США». (Знал ли об этом Ельцин, когда почти четыре десятилетия спустя призвал к созданию Российской национальной идеи? Сомнительно. Но тем более значимой оказывается параллель: логика действий национальных лидеров во многом определяется сходством политических ситуаций, в которых они находятся.) Результаты работы Комиссии по национальной цели (заключительный доклад был представлен в 1960 г.) оказались, как и следовало ожидать, обескураживающими: единой цели не было ни обнаружено, ни поставлено. Но вот что любопытно: в числе предлагавшихся национальных целей была названа «бесповоротная решимость выиграть холодную войну».
51 См.: Lapeyrouse St. L. Contrasting Ideas of Man // The «American Creed» vs. The «Perennial Philosophy». P. 68.
52 Myrdal G. An American Dilemma: TheNegro Problem and American Democracy // In: The American Intellectual Tradition. A Sourcebook. Vol. II. Ed. by Hollinger D., Capper Ch. N.Y., 1997. P. 236–237.
53 Lynd M. The Next American Nation. N.Y., L. Etc., 1995. P. 90.
54 Lipset S. American Exceptionalism. P. 19.
55 Как писал известный русский критик XIX в. Д. Писарев, «моя мечта может обгонять естественный ход событий, или же она может хватать совершенно в сторону, туда, куда никакой естественный ход событий никогда не может прийти… Мечта какого-нибудь утописта, стремящегося пересоздать всю жизнь человеческих обществ, хватает вперед в такую дань, о которой мы не можем иметь никакого понятия. Осуществима ли, не осуществима ли мечта – этого мы решительно не знаем. Видим только то, что эта мечта находится в величайшем разладе с действительностью, которая находится перед нашими глазами» (Писарев Д. Полн. собр. соч.: В 6 т. Т. 4. СПб., 1894. С. 206–207). Заметим, что ни в одной стране мира не было предпринято столько локальных по масштабу утопических экспериментов, как в Соединенных Штатах. Причем американцы в большинстве своем (включая и власти) никогда не рассматривали их как что-то чуждое «американскому эксперименту». См., в частности: Holbrook S. Dreamers of the American Dream. N.Y., 1957; Popenoe O. and Popenoe C. Seeds of Tomorrow. New Age Communities That Work. San-Francisco, 1984; Баталов ЭЛ. Социальная утопия и утопическое сознание в США. М.: Наука, 1982.
56 Уместно заметить, что согласно представлениям школы так называемого демократического универсализма, существующей в Америке, «Соединенные Штаты – это вовсе не нация-государство, но идея-государство (idea-state), вненациональное государство (nationless state), основанное на философии либеральной демократии в ее абстрактной форме. Американского народа не существует – есть просто Американская Идея (American Idea). Всякий, кто горячо верит в эту основополагающую идею (определяемую либо как равенство людей, либо как естественные права, либо как гражданская свобода, либо как демократия, либо как конституционное правление), и есть истинный американец. Даже если он в малой степени разделяет или вовсе не разделяет господствующую культуру нравы и историческую память американского культурного большинства» (Lind М. The Next American Nation. The Free Press. NY., L., etc., 1995. P. 3).
Сводя нацию к чисто духовному феномену, демократические универсалисты превращает США в фантом. Но то, что духовный фактор, как бы его ни называли, играл весьма существенную роль – гораздо большую, чем во многих странах, – в становлении американского общества к американского народа, это доказано всей историей Соединенных Штатов.
57 Считается, что пьеса Цэнгуилла (Zangwill I. The Melting Pot) способствовала распространению сложившегося ранее представления о Соединенных Штатах как «плавильном котле», или, как еще говорят, «плавильном тигеле», где из «детей разных народов» «выплавляется» новая общность – американский народ.
58 По словам Уолтера Липпмана, популярного американского публициста и политического аналитика первой половины XX в., «американский союз скрепляют воедино не благочествие и почитание прошлого, но убеждение в назначении и предназначении, которые будут принадлежать потомству. Америка всегда была не только страной, но и “мечтой”» (Lippman W. National Purpose, Jessip J.K. et. al. The National Purpose. N.Y.: Holt, Rinehart & Winston, 1960. P. 125).
59 Возможно, в этом кроется одна из разгадок столь представительного присутствия американских авторов в современной научно-фантастической литературе: А. Азимов, Р. Бредбери, Г. Гаррисон, У. Ле Гуин, Р. Шекли, десятки других имен.
60 Америка, как магнит, притягивала к себе людей самых разных, включая противоположные, политических взглядов, разного происхождения, рода деятельности и судьбы. Это была земля, «где Леже Марнезья надеялся найти прибежище для французских аристократов и где Кольридж несколько лет спустя намеревался основать Пантисократию. Это была земля, куда после безуспешного эксперимента в Англии приехал Роберт Оуэн и где он организовал «Новую Гармонию»; где немец Рапп в шестнадцати милях от Питтсбурга основал коммунистическое поселение «Экономия». После Ватерлоо сторонники Наполеона во главе с генералом Бертраном прибыли сюда в качестве «солдат-фермеров», чтобы в глуши Техаса и Алабамы насаждать «виноград и оливы…» (Чайнард Дж. Американская мечта. С. 268).
61 Адамс завершает «Американский эпос» высказыванием некой Марии Энтиной, иммигрантки из России, по словам которой, преодолев океан, она в одночасье перенеслась из «средневековья» в «двадцатый век» (Adams J.T. Op. cit. P. 327).
62 Hudson W. American Democracy in Peril. Eight Challenges to American Future. Wash. D.C., 2004. P. 258.
63 Ibid. P. 260.
64 Ibid.
65 Ibid. P. 259.
66 Элиаде М. Аспекты мифа. М.: Академический проект, 2000. С. 11. См. также: Хюбнер К. Истина мифа. М.: Республика, 1996; Лифшиц М. Мифология древняя и современная. М.: Искусство, 1980.
67 Элиаде М. Цит. соч. С. 171.
68 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 12. С. 737. Маркс поясняет: «…здесь под природой понимается все предметное, следовательно, включая и общество» (Там же).
69 Gester P., Cords М. Myth in American History. Encino (Cal.), L., 1977. P. XII.
70 Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976. С. 3.
71 Там же. С. 4.
72 Впрочем, Мор сам же и придал загадочность созданной им лексической конструкции. «Утопия» – сочетание двух греческих слов. Но каких именно? Если «топос» (место) и «у» (нет), то тогда «утопия» означает «несуществующая страна», или (как писали некоторые русские толкователи Мора) «Нигдея». Если же «топос» и «ев» (благо), то в таком случае «утопия» означает «прекрасная страна». Поскольку Мор писал на латинском языке, передававшем греческие слова в транскрипции, которая скрадывала различие между «у» и «ев», то замысел самого Мора остался неясным. Высказывается предположение, что Мор умышленно построил название книги на игре слов: страна прекрасная и несуществующая и т. п.
73 Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1972. С. 775.
74 Kateb G. Utopias and Utopianism // Encyclopedia of Philosophy. N.Y., 1972. Vol. 8. P. 212, 213. О различных толкованиях утопии см. также: Mum ford L. Story of Utopias. N.Y., 1926; Utopia. Ed. by Kateb G. N.Y., 1971; Manuel F.E.. Manuel F.P. Utopian Thought in the Western World. Cambr. (Mass.), 1979; Levitas R. The Concept of Utopia. N.Y., 1990; Fox A. Utopia: an Elusive Vision. N.Y., 1993.
75 Kateb G. Utopias and Utopianism. P. 213.
76 В развернутом виде взгляды автора этих строк на утопию изложены в его работах, посвященных исследованию этого феномена. См.: Баталов Э.Я. Социальная утопия и утопическое сознание в США. М., 1982; Он же. The American Utopia. Moscow, 1985; Он же. В мире утопии. М., 1989; Он же. Политическая утопия в XX веке: вопросы теории и истории. М., 1996.
77 См. об этом: Баталов Э.Я. Социалистическая перспектива и утопическое сознание // Коммунист. 1988. № 3.
78 Как замечает исследователь утопии В.П. Шестаков, «именно сон стаи традиционным повествовательным приемом в русской утопической литературе… На этом приеме строятся рассказ Сумарокова «Сон “Счастливое общество”», знаменитое описание сна из повести Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» (глава «Спасская полесть»), «Сон» Угыбышева, четвертый сон Веры Павловны из романа «Что делать?», «Сон смешного человека» Достоевского» (Шестаков В.П. Эсхатология и утопия: Очерки русской философии и культуры. М., 1995. С. 40).
79 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1983. Т. 25: Дневник писателя за 1877 год. С. 108, 110.
80 Торо Г. Уолден, или Жизнь в лесу. М., 1962. С. 23.
81 Бестужев-Лада И.В. Окно в будущее: Современные проблемы социального прогнозирования. М., 1970. С. 16.
82 Сорель Ж. Введение в изучение современного хозяйства. М., 1908. С. XXVI.
83 Там же.
84 Нельзя не согласиться с Ф. Полаком, который утверждает, что «утопия может фактически рассматриваться как один из самых старых и чистых примеров демифологизации» (Polak F. The Image of the Future. V. I. Leyden, 1961. P. 419).
85 Чистое К.В. Утопии и современность // Русские утопии / Сост. В.Е. Багно. Альманах «Канун». Вып. I. СПб., 1995. С. 45.
86 Межуев В.М. Идея культуры: Очерки по философии культуры. М., 2006. С. 352.
87 См., в частности: Клибанов А.И. Народная социальная утопия в России. Период феодализма. М, 1977; Он же. Народная социальная утопия в России. XIX век. М., 1978.
88 См., в частности: Вечное солнце. Русская социальная утопия и научная фантастика второй половины XIX – начала XX века / Сост., предисл., коммент. Калмыкова С. М., 1979; Утопический социализм в России: Хрестоматия. М., 1985; Шестаков В.П. Эсхатология и утопия: Очерки русской философии и культуры. М., 1995. Русские утопии / Сост. В.Е. Багно. Альманах «Канун». Вып. I. СПб., 1995.
89 Сам факт открытия Нового Света воспринимался переживавшей ренессанс Европой как давно ожидавшееся открытие земли обетованной, что служило своеобразной установкой на способ видения сначала всего континента, а потом только одной его части, а именно Соединенных Штатов Америки. См., напр.: Чайнард Д. Американская Мечта // Литературная история Соединенных Штатов Америки. Т. I / Пер. с англ. М., 1977.
90 Fellman V. The Unbounded Frame. Westport a. o., 1973. P. IX.
91 Бодриар Ж. Америка. СПб., 2000. С. 151; Roemer К. Defining America as Utopia // America as Utopia. Ed. by Roemer K. N.Y., 1981. P. 14.
92 Roemer K. Defining America as Utopia // America as Utopia. Ed. by Roemer K. N.Y., 1981. P. 14.
93 Об американской утопии см., в частности: Паррингтон В.Л. Основные течения американской мысли / Пер. с англ. Т. 1–3. М., 1962–1963; Partington V.L.-Jr. American Dreams: A Study of American Utopias. Providence, Rhode Island, 1947; Holbrook S.H. Dreamers of the American Dream. N.Y., 1957; Баталов Э.Я. Социальная утопия и утопическое сознание в США. М., 1982.
Глава II. ОБРАЗЫ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕИ
По зову сердца и властей
Осознание того, что Русская идея как исторически сложившийся феномен, доставшийся нам в наследство от предков, есть нечто отличное от Национальной идеи (а ее называли по-разному, в том числе, как мы уже говорили, и Русской идеей), на поиски которой бросилось постсоветское российское общество и в которой оно видело путь к спасению страны и народа, – это осознание пришло не сразу. Даже сегодня, когда пик дискуссии позади и многое уже прояснилось как в нашей жизни, так и в наших головах, продолжают иногда смешивать одно с другим. И все же путаницы стало меньше, и Русскую идею, о которой говорили Федор Достоевский, Владимир Соловьев или Николай Бердяев, теперь уже более твердо отделяют от Национальной идеи, о которой рассуждали наши современники – Никита Моисеев, Виктор Аксючиц, Всеволод Овчинников и еще сотни и тысячи никому не известных граждан, предлагавших собственные «рецепты» спасения Отечества.
Впрочем, результаты поисков спасительной Идеи, которыми были наполнены 90-е годы и которые не окончены и сегодня, по-своему интересны и поучительны. Они помогают понять, что традиционная Русская идея жива, и предметно представить себе культурный и политический контекст ее нынешнего существования, а значит, и возможные пути «диалога» с ней и воздействия ее на наше нынешнее общественное сознание. Поэтому прежде чем перейти непосредственно к анализу Русской идеи и сравнению ее с Американской мечтой, имело бы смысл окинуть мысленным взором дискуссии последних лет…
12 июля 1996 г. Борис Ельцин, обращаясь к соратникам по борьбе за президентский мандат, сказал наконец то, что многие в России давно хотели услышать от Кремля: стране нужна Национальная идея. И сформулировать ее следует как можно скорее, желательно – в течение года…
К тому времени, когда поступил этот «госзаказ», среди российской интеллектуальной элиты уже полным ходом шли поиски новых идеологем. Толковали о «новой идеологии», «русском пути», но чаще всего – о Русской идее, Национальной идее и т. п. «“Русская идея” – без нее тоже не выжить! Не может же 160-миллионный народ, оказавший волею судеб огромное влияние на всю мировую историю, не представлять себе своего будущего. Хотя бы в форме правдоподобной легенды». Так писал в своей программной статье «Русская идея. Ее возможное будущее», опубликованной еще в январе 1991 г., видный российский ученый Никита Моисеев1.
Разговоры о Русской идее пошли в советском обществе не случайно. Уже с конца 80-х годов отечественные философы и литераторы, стремившиеся восстановить подлинную историю русской мысли второй половины XIX – начала XX в., начинают публиковать и интерпретировать забытые, а то и вовсе не известные советской общественности работы Вл. Соловьева, Л. Карсавина, Вяч. Иванова, Н. Бердяева, других мыслителей, писавших о Русской идее и связывавших с ее осуществлением будущее России. Нужен был только внешний толчок, чтобы дискуссия была переведена в политический регистр и выведена на массовый уровень, а само это понятие – Русская идея – получило широкое распространение. Таким толчком оказался распад Советского Союза и последовавший за ним кризис российского общества, охвативший все его сферы: материальную, идейную, духовную.
С начала 90-х годов споры о Русской идее, Национальной идее выплескиваются на страницы массовых периодических изданий, а в ее обсуждение включаются не только историки и философы, но также известные литераторы, политики, экономисты и т. п.: Леонид Абалкин, Виктор Аксючиц, Лев Аннинский, Вадим Кожинов, Лев Копелев, Никита Моисеев, Андрей Нуйкин, Лев Тимофеев, Николай Шмелев и многие другие. При этом позиции, с которых участники дискуссии подходили к Русской идее и интерпретировали ее, воспроизводили едва ли не весь спектр идейных и политических ориентаций, сложившийся к тому времени в нашем обществе.
Ретроспективно можно выделить – с известной долей условности – по меньшей мере три последовательно сменявших друг друга этапа на пути перехода от ориентации на марксистскую интернациональную идею к ориентации на российскую Национальную идею.
Первый этап – от «научного социализма» к «демократическому, гуманному социализму», включающему в себя «общечеловеческие ценности» – приходится на начало и пик перестройки. То был период широкого распространения среди думающей части общества иллюзий о возможности, опираясь на «новое мышление», радикально преобразовать советский социализм и при этом уберечь его формационное качество. «…Советский народ в ходе перестройки еще раз решительно и мощно проголосовал за социализм, – утверждал М. Горбачев в докладе на XIX Всесоюзной конференции КПСС. состоявшейся в июне-июле 1988 г. – Да, мы отказываемся от всего того, что деформировало социализм в 30-е годы и что привело его к застою в 70-е годы. Но мы хотим такого социализма, который был бы очищен от наслоений и извращений прошлых периодов и вместе с тем наследует все лучшее, что рождено творческой мыслью основоположников нашего учения, что воплощено в жизнь трудом и усилиями народа, что отражает его надежды и чаяния. Мы хотим социализма, который вбирает весь передовой опыт мирового развития, в полной мере опирается на достижения человеческого прогресса»2.
Это была не только дежурная риторика. Никто, даже самые смелые мечтатели из числа так называемых прорабов перестройки, тогда и представить себе не мог, что пролетит всего три года и советский социализм рухнет вместе с Советским Союзом. А нашим интеллектуалам придется вместе с политиками мучительно думать над тем, чем и как заполнить образовавшийся ценностный вакуум. Но тогда, в 1988-м, и советская политическая система, и идеосфера, сложившаяся в годы советской власти (в том числе официальная социалистическая идеология), хотя и переживали острый кризис, в целом сохраняли структурную и функциональную устойчивость. Сохранялась и традиционная система общенациональной идентификации и исторического целеполагания. Правда, она несколько изменилась по сравнению с 60-ми и 70-ми годами, когда советские граждане, отождествлявшие себя с советским народом как новой социальной общностью, должны были считать (и многие действительно считали), что «рождены, чтоб сказку сделать былью»; перестроить мир на основе принципов равенства и справедливости; первыми проложить путь в коммунизм – «светлое будущее человечества»…
Теперь, с началом перестройки, утверждалось, что мы движемся к светлому будущему в образе гуманного демократического социализма. А наша историческая цель – вместе с другими народами отстаивать дело мира; способствовать демилитаризации и гуманизации международных отношений; развивать сотрудничество между народами.
Однако очень скоро стало очевидно, что эти изменения не спасают положения. Серьезные неудачи экспериментов по «соединению» «реального социализма» с такими ценностями, как рынок, конкуренция, гражданское общество, правовое государство и т. п., которые теперь стали квалифицироваться как общечеловеческие, не могли не ставить под сомнение саму возможность радикального реформирования социализма и неизбежно вели к дискредитации и разрушению социалистического идеала. К тем же результатам вела в условиях гласности и работа по «очищению» социализма: она открывала все новые и новые темные пятна и в самом ленинизме, и в послесталинской истории советского общества, не говоря уже о сталинизме и сталинщине3, которые, как становилось ясно, имели социалистическую природу.
Таким образом, несмотря на то, что советская система национальной самоидентификации еще сохраняла какую-то силу и даже притягательность для значительной части советского общества, ситуация разрушения существующей идеосферы и возникновения идейного вакуума становилась очевидной. Об этом все громче говорят и ортодоксы типа Нины Андреевой, выступившей с нашумевшей статьей «Не могу поступаться принципами», и представители так называемых национально-патриотических сил, как, например, Юрий Бондарев, который, выступая на XIX партконференции, сравнил перестройку с самолетом, «который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка»4. Правда, речи о Русской идее как новой полноценной альтернативе марксистской идеи пока еще не идет.
Второй этап – от «демократического, гуманного социализма» к либеральной демократии западного типа – приходится на конец 80-х – начало 90-х годов. В этот период становится уже совершенно очевидно, что марксистско-ленинская идеология и политическая система, сложившаяся в Советском Союзе, радикальной перестройке не поддаются. И настойчивые попытки внести в них принципиальные изменения путем демократизации и насыщения «общечеловеческими ценностями» (сводившимися реформаторами все более и более к ценностям либеральным) ведут к неизбежному краху и советской идеосферы, и советской политической системы.
Именно так и происходит в конце 80-х – начале 90-х годов. Сначала в результате «бархатных» революций в странах Восточной Европы распадается мировая социалистическая система. Вслед за ней распадается и сам Советский Союз. Распадается и советская идеосфера. Политические и нравственные ценности, жизненные установки, социальные идеалы – все или почти все, что создавалось в течение долгих лет и усваивалось гражданами – поколение за поколением – в процессе социализации, оказалось низвергнутым и дискредитированным. Фундаментальные для каждой нации, каждого народа вопросы: «Кто мы такие, что мы за народ?», «Куда держим путь?», «Каково наше место и наша роль в мире?» – повисают в воздухе.
Казалось бы, образовавшийся идейный вакуум мог быть заполнен с помощью новых идейных ценностей, на которые часть советского общества стала ориентироваться с начала 90-х годов, когда ранний горбачевский лозунг «Больше социализма!» сменился лозунгами «Больше капитализма!», «Больше либерализма!», а лидеры страны стали говорить о необходимости вхождения России в «семью «цивилизованных народов» и построения «цивилизованного общества», подразумевая под последним капиталистический строй в тех его формах, которые сложились в последние десятилетия на Западе.
Впрочем, результаты поисков спасительной Идеи, которыми были наполнены 90-е годы и которые не окончены и сегодня, по-своему интересны и поучительны. Они помогают понять, что традиционная Русская идея жива, и предметно представить себе культурный и политический контекст ее нынешнего существования, а значит, и возможные пути «диалога» с ней и воздействия ее на наше нынешнее общественное сознание. Поэтому прежде чем перейти непосредственно к анализу Русской идеи и сравнению ее с Американской мечтой, имело бы смысл окинуть мысленным взором дискуссии последних лет…
12 июля 1996 г. Борис Ельцин, обращаясь к соратникам по борьбе за президентский мандат, сказал наконец то, что многие в России давно хотели услышать от Кремля: стране нужна Национальная идея. И сформулировать ее следует как можно скорее, желательно – в течение года…
К тому времени, когда поступил этот «госзаказ», среди российской интеллектуальной элиты уже полным ходом шли поиски новых идеологем. Толковали о «новой идеологии», «русском пути», но чаще всего – о Русской идее, Национальной идее и т. п. «“Русская идея” – без нее тоже не выжить! Не может же 160-миллионный народ, оказавший волею судеб огромное влияние на всю мировую историю, не представлять себе своего будущего. Хотя бы в форме правдоподобной легенды». Так писал в своей программной статье «Русская идея. Ее возможное будущее», опубликованной еще в январе 1991 г., видный российский ученый Никита Моисеев1.
Разговоры о Русской идее пошли в советском обществе не случайно. Уже с конца 80-х годов отечественные философы и литераторы, стремившиеся восстановить подлинную историю русской мысли второй половины XIX – начала XX в., начинают публиковать и интерпретировать забытые, а то и вовсе не известные советской общественности работы Вл. Соловьева, Л. Карсавина, Вяч. Иванова, Н. Бердяева, других мыслителей, писавших о Русской идее и связывавших с ее осуществлением будущее России. Нужен был только внешний толчок, чтобы дискуссия была переведена в политический регистр и выведена на массовый уровень, а само это понятие – Русская идея – получило широкое распространение. Таким толчком оказался распад Советского Союза и последовавший за ним кризис российского общества, охвативший все его сферы: материальную, идейную, духовную.
С начала 90-х годов споры о Русской идее, Национальной идее выплескиваются на страницы массовых периодических изданий, а в ее обсуждение включаются не только историки и философы, но также известные литераторы, политики, экономисты и т. п.: Леонид Абалкин, Виктор Аксючиц, Лев Аннинский, Вадим Кожинов, Лев Копелев, Никита Моисеев, Андрей Нуйкин, Лев Тимофеев, Николай Шмелев и многие другие. При этом позиции, с которых участники дискуссии подходили к Русской идее и интерпретировали ее, воспроизводили едва ли не весь спектр идейных и политических ориентаций, сложившийся к тому времени в нашем обществе.
Ретроспективно можно выделить – с известной долей условности – по меньшей мере три последовательно сменявших друг друга этапа на пути перехода от ориентации на марксистскую интернациональную идею к ориентации на российскую Национальную идею.
Первый этап – от «научного социализма» к «демократическому, гуманному социализму», включающему в себя «общечеловеческие ценности» – приходится на начало и пик перестройки. То был период широкого распространения среди думающей части общества иллюзий о возможности, опираясь на «новое мышление», радикально преобразовать советский социализм и при этом уберечь его формационное качество. «…Советский народ в ходе перестройки еще раз решительно и мощно проголосовал за социализм, – утверждал М. Горбачев в докладе на XIX Всесоюзной конференции КПСС. состоявшейся в июне-июле 1988 г. – Да, мы отказываемся от всего того, что деформировало социализм в 30-е годы и что привело его к застою в 70-е годы. Но мы хотим такого социализма, который был бы очищен от наслоений и извращений прошлых периодов и вместе с тем наследует все лучшее, что рождено творческой мыслью основоположников нашего учения, что воплощено в жизнь трудом и усилиями народа, что отражает его надежды и чаяния. Мы хотим социализма, который вбирает весь передовой опыт мирового развития, в полной мере опирается на достижения человеческого прогресса»2.
Это была не только дежурная риторика. Никто, даже самые смелые мечтатели из числа так называемых прорабов перестройки, тогда и представить себе не мог, что пролетит всего три года и советский социализм рухнет вместе с Советским Союзом. А нашим интеллектуалам придется вместе с политиками мучительно думать над тем, чем и как заполнить образовавшийся ценностный вакуум. Но тогда, в 1988-м, и советская политическая система, и идеосфера, сложившаяся в годы советской власти (в том числе официальная социалистическая идеология), хотя и переживали острый кризис, в целом сохраняли структурную и функциональную устойчивость. Сохранялась и традиционная система общенациональной идентификации и исторического целеполагания. Правда, она несколько изменилась по сравнению с 60-ми и 70-ми годами, когда советские граждане, отождествлявшие себя с советским народом как новой социальной общностью, должны были считать (и многие действительно считали), что «рождены, чтоб сказку сделать былью»; перестроить мир на основе принципов равенства и справедливости; первыми проложить путь в коммунизм – «светлое будущее человечества»…
Теперь, с началом перестройки, утверждалось, что мы движемся к светлому будущему в образе гуманного демократического социализма. А наша историческая цель – вместе с другими народами отстаивать дело мира; способствовать демилитаризации и гуманизации международных отношений; развивать сотрудничество между народами.
Однако очень скоро стало очевидно, что эти изменения не спасают положения. Серьезные неудачи экспериментов по «соединению» «реального социализма» с такими ценностями, как рынок, конкуренция, гражданское общество, правовое государство и т. п., которые теперь стали квалифицироваться как общечеловеческие, не могли не ставить под сомнение саму возможность радикального реформирования социализма и неизбежно вели к дискредитации и разрушению социалистического идеала. К тем же результатам вела в условиях гласности и работа по «очищению» социализма: она открывала все новые и новые темные пятна и в самом ленинизме, и в послесталинской истории советского общества, не говоря уже о сталинизме и сталинщине3, которые, как становилось ясно, имели социалистическую природу.
Таким образом, несмотря на то, что советская система национальной самоидентификации еще сохраняла какую-то силу и даже притягательность для значительной части советского общества, ситуация разрушения существующей идеосферы и возникновения идейного вакуума становилась очевидной. Об этом все громче говорят и ортодоксы типа Нины Андреевой, выступившей с нашумевшей статьей «Не могу поступаться принципами», и представители так называемых национально-патриотических сил, как, например, Юрий Бондарев, который, выступая на XIX партконференции, сравнил перестройку с самолетом, «который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка»4. Правда, речи о Русской идее как новой полноценной альтернативе марксистской идеи пока еще не идет.
Второй этап – от «демократического, гуманного социализма» к либеральной демократии западного типа – приходится на конец 80-х – начало 90-х годов. В этот период становится уже совершенно очевидно, что марксистско-ленинская идеология и политическая система, сложившаяся в Советском Союзе, радикальной перестройке не поддаются. И настойчивые попытки внести в них принципиальные изменения путем демократизации и насыщения «общечеловеческими ценностями» (сводившимися реформаторами все более и более к ценностям либеральным) ведут к неизбежному краху и советской идеосферы, и советской политической системы.
Именно так и происходит в конце 80-х – начале 90-х годов. Сначала в результате «бархатных» революций в странах Восточной Европы распадается мировая социалистическая система. Вслед за ней распадается и сам Советский Союз. Распадается и советская идеосфера. Политические и нравственные ценности, жизненные установки, социальные идеалы – все или почти все, что создавалось в течение долгих лет и усваивалось гражданами – поколение за поколением – в процессе социализации, оказалось низвергнутым и дискредитированным. Фундаментальные для каждой нации, каждого народа вопросы: «Кто мы такие, что мы за народ?», «Куда держим путь?», «Каково наше место и наша роль в мире?» – повисают в воздухе.
Казалось бы, образовавшийся идейный вакуум мог быть заполнен с помощью новых идейных ценностей, на которые часть советского общества стала ориентироваться с начала 90-х годов, когда ранний горбачевский лозунг «Больше социализма!» сменился лозунгами «Больше капитализма!», «Больше либерализма!», а лидеры страны стали говорить о необходимости вхождения России в «семью «цивилизованных народов» и построения «цивилизованного общества», подразумевая под последним капиталистический строй в тех его формах, которые сложились в последние десятилетия на Западе.