— Сахара! — невольно фыркнул Дар Ветер. — Для меня в детстве такие пустые острова были приманкой. Одиноко стоят они, окружённые морем, неведомые тайны скрываются в тёмных скалах или рощах — всё что угодно можно встретить здесь, что хочется в мечте.
   Звонкий смех Миико был ему наградой. Девушка, молчаливая и всегда немного грустная, сейчас неузнаваемо изменилась. Весело и храбро устремляясь вперёд, к тяжело плещущим волнам, она по-прежнему оставалась для Ветра закрытой дверью — совсем не так, как прозрачная Веда, чьё бесстрашие было скорее великолепной доверчивостью, чем действительным упорством.
   Между большими глыбами у самого берега пролегли глубокие, пронизанные солнцем подводные коридоры. Устланные тёмными холмиками губок, обрамлённые бахромой водорослей, эти подводные галереи вели к восточной стороне островка, куда подходила неведомая тёмная глубина. Дар Ветер пожалел, что не взял у Веды точной карты побережья. Плоты морской экспедиции блестели на солнце у западной косы в нескольких километрах. Ближе виднелся пологий песчаный берег, и там сейчас вся экспедиция на отдыхе. Сегодня в машинах смена аккумуляторов. А он поддался детской страсти исследования безлюдных островов.
   Грозный обрыв андезитовых скал[30] навис над пловцами. Изломы каменных глыб были свежими — недавнее землетрясение обрушило обветшавшую часть берега. Со стороны открытого моря шёл сильный накат. Миико и Дар Ветер долго плыли по тёмной воде у восточного берега, пока не нашли плоский каменный выступ, куда Дар Ветер вытолкнул Миико.
   Потревоженные чайки носились взад и вперёд, удары волн передавались через скалы, сотрясая массу андезита. Ничего, кроме голого камня и жёстких кустов, ни малейших следов зверя или человека.
   Пловцы поднялись на верхушку островка, поглядели на мечущиеся внизу волны и вернулись. Терпкий запах шёл от кустов, торчавших вверху из расщелин. Дар Ветер вытянулся на тёплом камне, лениво заглядывая в воду на южную сторону выступа.
   Миико села на корточки у самого края скалы и пыталась разглядеть что-то внизу. Здесь не было береговой отмели или наваленных грудами камней. Крутой обрыв нависал над тёмной маслянистой водой. Солнце вспыхивало ослепительной каймой вдоль его ребра. Там, где срезанный скалой свет отвесно входил в прозрачную воду, едва-едва мерцало ровное дно из светлого песка.
   — Что вы видите там, Миико?
   Задумавшаяся девушка не сразу обернулась.
   — Ничего. Вас влекут к себе пустынные острова, а меня — дно моря. Мне тоже кажется, что там всегда можно найти интересное, сделать открытие.
   — Тогда зачем вы работаете в степи?
   — Это непросто. Для меня море такая большая радость, что я не могу быть всё время с ним. Нельзя слушать любимую музыку во всякое время — так и я с морем. Зато встречи с ним драгоценны…
   Дар Ветер утвердительно кивнул.
   — Так нырнём туда? — Он показал на белое мерцание в глубине.
   Миико подняла и без того приподнятые у висков брови.
   — Разве вы сумеете? Тут не меньше двадцати пяти метров — это только для опытного ныряльщика…
   — Попытаюсь… А вы?
   Вместо ответа Миико встала, оглядевшись, выбрала большой камень и подтащила его к краю скалы.
   — Сначала дайте мне попробовать. С камнем — это против моих правил. Но как бы там не оказалось течения — очень чисто дно…
   Девушка подняла руки, согнулась, выпрямилась, откинувшись назад. Дар Ветер следил за её дыхательными движениями, чтобы перенять их. Миико больше не произнесла ни слова. После нескольких упражнений она схватила камень и ринулась, как в пропасть, в тёмную пучину.
   Дар Ветер ощутил смутное беспокойство, когда прошло больше минуты, а храброй девушки не было и следа. Он стал, в свою очередь, искать камень для груза, соображая, что ему надо взять гораздо больший. Только что он поднял сорокакилограммовый кусок андезита, как появилась Миико. Девушка тяжело дышала и казалась сильно уставшей.
   — Там… Там… конь, — едва выговорила она.
   — Что такое? Какой конь?
   — Статуя огромного коня… там, в естественной нише. Сейчас я посмотрю как следует.
   — Миико, это трудно. Мы поплывём обратно, возьмём водолазные аппараты и лодку.
   — О нет! Я хочу сама, сейчас! Это будет моя победа, а не прибора. Потом позовём всех.
   — Только я с вами! — Дар Ветер ухватился за свой камень.
   Миико улыбнулась.
   — Возьмите меньший, вот. И как же с дыханием?
   Дар Ветер послушно проделал упражнения и кувырнулся в море с камнем в руках. Вода ударила его в лицо, повернула спиной к Миико, сдавила грудь, тупой болью отдалась в ушах. Он пересиливал её, напрягая мускулы тела, стискивая челюсти. Холодный серый полумрак сгущался внизу, весёлый свет дня быстро мерк. Холодная и враждебная сила глубины одолевала, в голове мутилось, резало глаза. Вдруг твёрдая рука Миико тронула его плечо, и он коснулся ногами плотного, тускло серебрящегося песка. С трудом повернув шею по направлению, указанному Миико, он откачнулся, от неожиданности выпустил из рук камень — и тотчас же его подбросило вверх. Он не помнил, как очутился на поверхности, ничего не видя в красном тумане, судорожно пытаясь отдышаться… Спустя немного времени последствия подводного давления отступили, и виденное воскресло в памяти. Всего лишь мгновение, а как много подробностей успели заметить глаза и запомнить мозг!
   Тёмные скалы сходились вверху гигантской стрельчатой аркой, под которой стояло изваяние исполинского коня. Ни одной водоросли или раковины не лепилось на отполированной поверхности статуи. Неведомый скульптор прежде всего хотел выразить силу. Он увеличил переднюю часть туловища, непомерно расширил чудовищную грудь, высоко поднял круто изогнутую шею. Левая передняя нога была поднята, прямо выдвигая на зрителя округлость коленного сустава, а громадное копыто почти прикасалось к груди. Три других ноги с усилием отталкивались от почвы, отчего колоссальный конь нависал над смотрящим, как бы давя его сказочной мощью. На крутой дуге шеи грива обозначалась зазубренным гребнем, голова почти упиралась в грудь, а глаза из-под опущенного лба смотрели с грозною злобой, отражённой и в маленьких прижатых ушах каменного чудовища.
   Миико успокоилась за Дар Ветра и, оставив его простёртым на плоской скале, нырнула снова. Наконец девушка измучилась глубокими погружениями и насладилась зрелищем своей находки. Она уселась рядом и долго молчала, пока не восстановилось нормальное дыхание.
   — Интересно, каков может быть возраст статуи? — задумчиво спросила самоё себя Миико.
   Дар Ветер пожал плечами, вспомнив, что удивило его больше всего.
   — Почему статуя коня совершенно не обросла водорослями или раковинами?
   Миико стремительно повернулась к нему.
   — Да, да! Я знаю такие находки. Они оказывались покрытыми особым составом, не допускающим прирастания живых существ. Тогда эпоха статуи — конец последнего века ЭРМ.
 
 
   В море между берегом и островком показался пловец. Приблизившись, он приподнялся из воды, приветственно взмахнул руками. Дар Ветер узнал широкие плечи и блестящую тёмную кожу Мвена Маса. Скоро высокая чёрная фигура взобралась на камень, и полная добродушия улыбка засияла на мокром лице нового заведующего внешними станциями. Он быстро поклонился маленькой Миико, широким, свободным жестом приветствовал Дар Ветра.
   — Мы приехали на один день вместе с Рен Бозом просить вашего совета.
   — Рен Боз?
   — Физик из Академии Пределов Знания…
   — Знаю его немного. Он работает над вопросами взаимоотношения пространство — поле. Где же вы его оставили?
   — На берегу. Он не плавает, как вы, во всяком случае…
   Лёгкий всплеск прервал речь Мвена Маса.
   — Я поплыву на берег, к Веде! — крикнула из воды Миико.
   Дар Ветер ласково улыбнулся девушке.
   — Плывёт с открытием! — пояснил он Мвену Масу и рассказал о находке подводного коня.
   Африканец слушал его без интереса. Его длинные пальцы шевелились, ощупывая подбородок. В его взгляде Дар Ветер прочитал беспокойство и надежду.
   — Вас тревожит что-то серьёзное? Тогда зачем же медлить?
   Мвен Мас воспользовался приглашением. Сидя на краю скалы над пучиной, скрывавшей таинственного коня, он рассказал о своих жестоких колебаниях. Его встреча с Рен Бозом не была случайной. Видение прекрасного мира звезды Эпсилон Тукана никогда не оставляло его. И с той ночи появилась мечта — приблизиться к этому миру, любым путём преодолев необъятную бездну пространства. Чтобы между отправлением и получением сообщения, сигнала или картины не было недоступного человеческой жизни срока в шестьсот лет. Ощутить биение той прекрасной и столь близкой нам жизни, протянуть руку братьям-людям через бездны космоса. Мвен Мас сосредоточил усилия на ознакомлении с неразрешёнными вопросами и незаконченными опытами, какие уже тысячелетие велись в исследовании пространства как функции материи. Той проблемы, о которой мечтала Веда Конг в ночь её первого выступления по Великому Кольцу…
   В Академии Пределов Знания подобные исследования возглавлялись Рен Бозом — молодым математико-физиком. Встреча его с Мвеном Масом и последующая дружба была предопределена общими стремлениями.
   Теперь Рен Боз считает, что проблема разработана до возможности постановки эксперимента. Опыт не может быть, как и всё, что связано с космическими масштабами, проведён лабораторным путём. Громадность вопроса требует и громадного эксперимента. Рен Боз пришёл к необходимости проделать опыт через внешние станции с силовой затратой всей земной энергии, включая и резервную станцию Ку-энергии на Антарктиде.
   Ощущение опасности пришло к Дар Ветру, когда он пристально смотрел в горящие глаза и на вздрагивающие ноздри Мвена Маса.
   — Вам нужно узнать, как поступил бы я? — спокойно задал он решающий вопрос.
   Мвен Мас кивнул и провёл языком по пересохшим губам.
   — Я не ставил бы опыта, — отчеканил Дар Ветер, игнорируя гримасу горя на лице африканца, мгновенно промелькнувшую и исчезнувшую незаметно для менее внимательного собеседника.
   — Я так и думал, — вырвалось у Мвена Маса.
   — Тогда зачем вы придавали значение моему совету?
   — Мне казалось, что мы сумеем убедить вас.
   — Что же, попробуйте! Поплывём к товарищам. Они, наверное, готовят водолазные приборы — смотреть коня.
   Веда пела, и два незнакомых женских голоса вторили ей.
   Увидев плывущих, она сделала призывный знак, по-детски сгибая пальцы раскрытых ладоней. Песня умолкла. Дар Ветер узнал в одной из женщин Эвду Наль. Впервые он видел её без белой врачебной одежды. Её высокая гибкая фигура выделялась среди остальных белизной кожи, ещё не загоревшей. Видимо, знаменитая женщина-психиатр была очень занята последнее время. Иссиня-чёрные волосы Эвды, разделённые прямым пробором, были высоко подняты у висков. Высокие скулы над чуть впалыми щеками подчёркивали длинный разрез её чёрных пристальных глаз. Лицо неуловимо напоминало древнего египетского сфинкса — того, который с очень древних времён стоял на краю пустыни у пирамидальных гробниц царей древнейшего на земле государства. Теперь, спустя десять веков после того, как исчезла пустыня, на песках шумят плодородные рощи, а сам сфинкс накрыт стеклянным колпаком, не скрывающим впадин его изъеденного временем лица.
   Дар Ветер помнил, что свою родословную Эвда Наль вела от перуанцев или чилийцев. Он приветствовал её по обычаю древних южноамериканских солнцепоклонников.
   — Работа с историками пошла вам на пользу, — сказала Эвда. — Благодарите Веду…
   Дар Ветер поспешил обернуться к милому другу, но Веда взяла его за руку и подвела к совсем незнакомой женщине.
   — Это Чара Нанди! Мы все здесь в гостях у неё и у художника Карта Сана, потому что они живут на этом берегу уже месяц. Их переносная студия в конце залива.
   Дар Ветер протянул руку молодой женщине, взглянувшей на него громадными синими глазами. На миг у него замерло дыхание — в этой женщине было что-то отличавшее её от всех других. Она стояла между Ведой Конг и Эвдой Наль, красота которых, отточенная сильным интеллектом и дисциплиной долгой исследовательской работы, всё же тускнела перед необычной силой прекрасного, исходившей от незнакомки.
   — Ваше имя чем-то похоже на моё, — проговорил Дар Ветер.
   Углы маленького рта незнакомки дрогнули в сдержанной усмешке.
   — Как и вы сами похожи на меня.
   Дар Ветер посмотрел поверх чёрной копны её густых, блестящих, слабо вьющихся волос и широко улыбнулся Веде.
   — Ветер, вы не умеете говорить женщинам любезности, — лукаво произнесла Веда, склонив набок голову.
   — Разве это нужно теперь, с той поры как исчезла надобность в обмане?
   — Нужно, — вмешалась Эвда Наль. — И надобность эта никогда не минёт!
   — Буду рад, если мне объяснят, — слегка нахмурился Дар Ветер.
   — Через месяц я читаю осеннюю речь в Академии Горя и Радости, в ней будет многое о значений непосредственных эмоций… — Эвда кивнула приближавшемуся Мвену Масу.
   Африканец по обыкновению шёл размеренно и бесшумно. Дар Ветер заметил, что смуглые щёки Чары загорелись жарким румянцем, как будто солнце, пропитавшее всё тело женщины, внезапно выступило сквозь загорелую кожу. Мвен Мас равнодушно поклонился.
   — Я приведу Рен Боза. Он сидит там, на камне.
   — Пойдёмте к нему, — предложила Веда, — и навстречу Миико. Она убежала за аппаратами. Чара Нанди, вы с нами?
   Девушка покачала головой:
   — Идёт мой повелитель. Солнце опустилось, и скоро начнётся работа…
   — Тяжело позировать, наверное? — спросила Веда. — Это настоящий подвиг! Я не могла бы.
   — И я думала, что не смогу. Но если идея художника захватит, тогда сама вступаешь в творчество. Ищешь воплощение образа в собственном теле… Тысячи оттенков есть в каждом движении, каждом изгибе! Ловить их, как улетающие звуки музыки…
   — Чара, вы находка для художника!
   — Находка! — прервал Веду громкий бас. — И как я нашёл её! Невероятно! — Художник Карт Сан потряс высоко поднятым могучим кулаком. Его светлые волосы разлохматились на ветру, обветренное лицо покраснело.
   — Проводите нас, если есть время, — попросила Веда, — и расскажите.
   — Плохой я рассказчик. Но это всё равно интересно. Я интересуюсь реконструкцией разных расовых типов, бывших в древности до самой ЭРМ. После успеха моей картины «Дочь Гондваны» я загорелся воссоздать другой расовый тип. Красота тела — лучшее выражение расы через поколения здоровой, чистой жизни. В каждой расе в древности была своя отточенность, своя мера прекрасного, выработавшаяся ещё в условиях дикого существования. Так понимаем мы, художники, которых считают отстающими от вершин культуры… Всегда считали, наверное, ещё с пещер древнекаменного века. Ну вот, я говорю не то… Придумал я картину «Дочь Тетиса», иначе — Средиземного моря. Меня поразило в мифах Древней Греции, Крита, Двуречья, Америки, Полинезии то, что боги выходили из моря. Что может быть чудесней эллинского мифа об Афродите — богине любви и красоты древних греков! Само имя: Афродита Анадиомена — рождённая пеной, восставшая из моря… Богиня, родившаяся из пены, оплодотворённой светом звёзд над ночным морем, — какой народ придумал что-либо более поэтичное?..
   — Из звёздного света и морской пены, — услышала Веда Конг шёпот Чары и украдкой взглянула на девушку.
   Твёрдый, будто вырезанный из дерева или из камня профиль Чары говорил о древних народах. Маленький, прямой, чуть закруглённый нос, чуть покатый широкий лоб, сильный подбородок, а главное — большое расстояние от носа до уха — все характерные черты народов античного Средиземноморья были отражены в лице Чары.
   Веда незаметно осмотрела её с головы до ног и подумала, что всё в ней немного «слишком». Слишком гладкая кожа, слишком тонкая талия, слишком широкие бёдра… И держится подчёркнуто прямо — от этого её крепкая грудь слишком выдаётся. Может быть, художнику нужно именно такое, сильно выраженное?
   Путь пересекла каменная гряда, и Веда изменила своё только что созданное представление. Чара Нанди необыкновенно легко перескакивала с камня на камень, будто танцуя.
   «В ней, безусловно, есть индийская кровь, — решила Веда. — Спрошу потом…»
   — Чтобы создать «Дочь Тетиса», — продолжал художник, — мне надо было сблизиться с морем, сродниться с ним — ведь моя критянка, как Афродита, должна выйти из моря, но так, чтобы всякий понял это. Когда я собирался писать «Дочь Гондваны», я три года работал на лесной станции в Экваториальной Африке. Создав картину, я поступил механиком на почтовый глиссер и два года развозил почту по Атлантическому океану — всем этим, знаете, рыболовным, белковым и солевым заводам, которые плавают там на гигантских металлических плотах.
   Однажды вечером я вёл свою машину в Центральной Атлантике, на запад от Азор, где противотечение смыкается с северным течением. Там всегда ходят большие волны — грядами, одна за другой. Мой глиссер то взмётывался под низкие тучи, то стремительно летел в провалы между волнами. Винт ревел, я стоял на высоком мостике рядом с рулевым. И вдруг — никогда не забуду!
   Представьте себе волну выше всех других, мчащуюся навстречу. На гребне этой колоссальной волны, прямо под низкими и плотными жемчужно-розовыми тучами, стояла девушка, загорелая до цвета красной бронзы… Вал нёсся беззвучно, и она летела, невыразимо гордая в своём одиночестве посреди необъятного океана. Мой глиссер взметнулся вверх, и мы пронеслись мимо девушки, приветливо помахавшей нам рукой. Тут я разглядел, что она стояла на лате, — знаете, такая доска с аккумулятором и мотором, управляемая ногами.
   — Знаю, — отозвался Дар Ветер, — для катания на волнах.
   — Больше всего меня потрясло, что вокруг не было ничего — низкие облака, пустой на сотни миль океан, вечерний свет и девушка, несущаяся на громадной волне. Эта девушка…
   — Чара Нанди! — сказала Эвда Наль. — Это понятно. Но откуда она взялась?
   — Вовсе не из пены и света звёзд! — Чара рассмеялась неожиданно высоким звенящим смехом. — Всего лишь с плота белкового завода. Мы стояли тогда у края саргассов[31], где разводили хлореллу[32], а я работала там биологом.
   — Пусть так, — примирительно согласился Карт Сан. — Но с того момента вы стали для меня дочерью Средиземного моря, вышедшей из пены, неизбежной моделью моей будущей картины. Я ждал целый год.
   — Можно прийти к вам посмотреть? — попросила Веда Конг.
   — Пожалуйста, только не в часы работы — лучше вечером. Я работаю очень медленно и не выношу ничьею присутствия в это время.
   — Вы пишете красками?
   — Наша работа мало изменилась за тысячи лет существования живописи. Оптические законы и глаз человека — те же. Обострилось восприятие некоторых оттенков, придуманы новые хромкатоптрические краски[33] с внутренними рефлексами в слое, некоторые приёмы гармонизации цветов. А в общем художник незапамятной древности работал как я. И кое в чём лучше… Вера, терпение — мы стали слишком стремительны и неуверенны в своей правоте. А для искусства подчас лучше строгая наивность… Опять я уклоняюсь в сторону! Мне… нам пора… Пойдёмте, Чара.
   Все остановились поглядеть вслед художнику и его модели.
   — Теперь я знаю, кто он такой, — молвила Веда. — Я видела «Дочь Гондваны».
   — И я тоже, — отозвались в одно слово Эвда Наль и Мвен Мас.
   — Гондвана — от страны гондов в Индии? — спросил Дар Ветер.
   — Нет. От собирательного названия южных материков. В общем, страна древней чёрной расы.
   — И какова «Дочь чёрных»?
   — Картина проста — перед степным плоскогорьем, в огне ослепительного солнца, на опушке грозного тропического леса идёт чернокожая девушка. Половина её лица и ощутимого, твёрдого, будто литого из металла тела в пылающем свете, половина в глубокой полутени. Белые звериные зубы нанизаны вокруг высокой шеи, короткие волосы связаны на темени и прикрыты венком огненно-красных цветов. Правой, поднятой выше головы рукой она отстраняет с пути последнюю ветку дерева, левой — отталкивает от колена усаженный колючками стебель. В остановленном движении тела, свободном вздохе, сильном взмахе руки — беспечность юной жизни, сливающейся с природой в одно, вечно изменчивое, как поток. Это единение читается как знание — интуитивное ведовство мира… В тёмных глазах, устремлённых вдаль, поверх моря голубоватой травы, к едва заметным контурам гор, так ощутимо видится тревога, ожидание великих испытаний в новом, только что раскрывшемся мире!
   Эвда Наль умолкла.
   — Но как смог это передать Карт Сан? — спросила Веда Конг. — Может быть, через сдвинутые узкие брови, чуть наклонённую вперёд шею, открытый беззащитный затылок. Удивительные глаза, наполненные тёмной мудростью древней природы… И самое странное — это одновременное ощущение беспечной танцующей силы и тревожного знания.
   — Жаль, я не видел! — вздохнул Дар Ветер. — Придётся ехать во Дворец истории. Я вижу краски картины, но как-то не могу представить позу девушки.
   — Позу? — остановилась Эвда Наль. — Вот вам «Дочь Гондваны»… — Она сбросила с плеч полотенце, высоко подняла согнутую правую руку, немного откинулась назад, встав вполоборота к Дар Ветру. Длинная нога слегка приподнялась, сделав маленький шаг, и, не закончив его, застыла, коснувшись пальцами земли. И тотчас её гибкое тело словно расцвело.
   Все остановились, не скрывая восхищения.
   — Эвда, я не представлял себе!.. — воскликнул Дар Ветер. — Вы опасны, точно полуобнажённый клинок кинжала.
   — Ветер, опять неудачные комплименты! — рассмеялась Веда. — Почему «полу», а не «совсем»?
   — Он совершенно прав, — улыбнулась Эвда Наль, снова становясь прежней. — Именно не совсем. Наша новая знакомая, очаровательная Чара Нанди, — вот совсем обнажённый и сверкающий клинок, говоря эпическим языком Дар Ветра.
   — Не могу поверить, чтобы кто-то сравнялся с вами! — раздался за камнем хрипловатый голос.
   Эвда Наль первая увидела рыжие подстриженные волосы и бледные голубые глаза, смотревшие на неё с таким восторгом, какого ей ещё не удавалось видеть на чьём-либо лице.
   — Я Рен Боз! — застенчиво сказал рыжий человек, когда его невысокая узкоплечая фигура появилась из-за большого камня.
   — Мы искали вас. — Веда взяла физика за руку. — Вот это Дар Ветер.
   Рен Боз покраснел, отчего стали заметны веснушки, обильно покрывавшие лицо и даже шею.
   — Я задержался наверху. — Рен Боз показал на каменистый склон. — Там древняя могила.
   — В ней похоронен знаменитый поэт очень древних времён, — заметила Веда.
   — Там высечена надпись, вот она, — физик раскрыл листок металла, провёл по нему короткой линейкой, и на матовой поверхности выступили четыре ряда синих значков.
   — О, это европейские буквы — письменные знаки, употреблявшиеся до введения всемирного линейного алфавита! Они нелепой формы, унаследованной от пиктограмм[34] ещё большей древности. Но этот язык мне знаком.
   — Так читайте, Веда!
   — Несколько минут тишины! — потребовала она, и все послушно уселись на камнях.
   Веда Конг стала читать:
 
Гаснут во времени, тонут в пространстве
Мысли, событья, мечты, корабли…
Я ж уношу в своё странствие странствий
Лучшее из наваждений Земли!..
 
   — Это великолепно! — Эвда Наль поднялась на колени. — Современный поэт не сказал бы ярче про мощь времени. Хотелось бы знать, какое из наваждений Земли он считал лучшим и унёс с собой в предсмертных мыслях?
   Вдали показалась лодка из прозрачной пластмассы с двумя людьми.
   — Вот Миико с Шерлисом, одним из здешних механиков. О нет, — поправилась Веда, — это сам Фрит Дон, глава морской экспедиции! До вечера, Ветер, вам нужно остаться втроём, и я беру с собой Эвду.
   Обе женщины сбежали к лёгким волнам и дружно поплыли к острову. Лодка повернула к ним, но Веда замахала рукой, посылая её вперёд. Рен Боз, неподвижный, смотрел вслед плывущим.
   — Очнитесь, Рен, приступим к делу! — окликнул его Мвен Мас, и физик улыбнулся смущённо и кротко.
   Участок плотного песка между двумя грядами камней превратился в научную аудиторию. Рен Боз, вооружившись обломком раковины, чертил и писал, в возбуждении бросался ничком, стирая написанное собственным телом, и снова чертил. Мвен Мас подтверждал согласие или ободрял физика отрывистыми восклицаниями. Дар Ветер, уперев локти в колени, смахивал со лба пот, выступивший от усилий понять говорившего. Наконец рыжий физик умолк и, тяжело дыша, уселся на песке.
   — Да, Рен Боз, — проговорил Дар Ветер после продолжительного молчания, — вы совершили выдающееся открытие!
   — Разве я один?.. Уже очень давно древний физик Гейзенберг выдвинул принцип неопределённости — невозможности одновременного определения импульса и места для мелких частиц. На самом деле невозможность стала возможностью при понимании взаимопереходов, то есть репагулярном исчислении[35]. Примерно в то же время открыли мезонное кольцевое облако атомного ядра и состояние перехода между нуклеоном[36] и этим кольцом, то есть подошли вплотную к понятию антитяготения.