Елена Колядина
Цветочный крест

Глава первая
Кудесы отца Логгина

   – В афедрон не давала ли?..
   Задав сей неожиданно вырвавшийся вопрос, отец Логгин смешался. И зачем он спросил про афедрон?! Но слово это так нравилось двадцатиоднолетнему отцу Логгину, так отличало его от темной паствы, знать не знающей, что для подперделки, подбзделки, срачницы, жопы и охода есть грамотное, благолепное и благообразное наречие – афедрон. В том мудрость Божья, что для каждого, даже самого греховного члена мужеского и женского, скотского и птицкого, сотворил Господь, изыскав время, божеское название в противовес дьявольскому. Срака – от лукавого. От Бога – афедрон! Отец Логгин непременно и как можно скорее хотел употребить древлеписаный «афедрон», лепотой звучания напоминавший ему название греческой горы Афон. Он старательно зубрил загодя составленные выражения: «В афедрон не блудил ли?», «В афедрон был ли до греха?» – рассчитывая провести первую в своей жизни исповедь в соответствии с последними достижениями теологической мысли. Отец Логгин лишь вчера, седьмого декемврия 7182 года (некоторые духовные особы, к сожалению, ориентируются на ошибочную и гнусную западную дату – 1674 год), прибыл в Тотьму для службы в церкви Крестовоздвиженья с рекомендательной епистолией к настоятелю отцу Нифонту и зело уповал на первый выход к пастве. И вот тебе – афедрон!
   Он тут же вспомнил, как, идучи к службе, встретил бабу с пустыми ведрами. «Далось же тебе, дуре, прости мя, многогрешного, Господи, переться с порожними почерпалами улицей! – расстроился отец Логгин, шагнув в сугроб. – Разве нет для таких сущеглупых баб проулков либо иных тайных троп? Ты б еще в церковь святую, прости, Господи, мне сие всуе упоминание, с почерпалами своими притащилася! Ох, не к добру… Не забыть, кстати, вопросити паству, не веруют ли во встречу, в пустые ведра, в гады, в зверя, в птичий гомон, бо се есть языческие кудесные мерзости? А кто верует, тому, грешнику богомерзкому, епитимью назначить в сорок дней сухояста».
   Ах, баба проклятущая! С вечера отец Логгин лег с женой своею Олегией в разные постели, дабы уберечься от грешного соития накануне первой службы. Помолился истово, дабы во сне не жертвовать дьяволу – если вздумает тот искушать – семя без потребы грешным истицанием на порты. Утром омыл межножный срам. Телом бысть чист отец Логгин, и на душе бысть ликование от предстоящей многотрудной работы на тотемской ниве, и пели в ней звонко едемские птицы, и цвели медвяные цветы!.. Но не иначе лукавый послал ту бабу с ея ведрами. Он, он, говняной дух, творит отцу Логгину препоны! «Если бы то Господь слал мне испытание, то проверял бы меня богоугодным словом! – торжествующе возмыслил отец Логгин. – Аз же помянул некстати дьявольскую дыру. Ах, бес!»
   Догадавшись об истинной причине своего неожиданного отступления от исповедального канона, отец Логгин воспрял. Он любил борьбу. «Изыди, лукавый!» – пламенно вскрикнул в мыслях отец Логгин. И язвительно спросил вездесущего демона: «Разве с того следует начинать вопрошати исповедующихся? Жена сия должна сказать мне: исповедуюся аз, многогрешная жена, имярек… Немного помолиться следует с ней, распевая псалом. И, окончив молитвы, снять покрывало с ея головы. И расспрашивать со всей кротостью, голосом тихим…»
   Отец Логгин звонко прочистил гортань, сделал строгое, но отеческое лицо, взглянул на освещенный свечным пламенем профиль молодой жены и приготовился восстановить канонический ход таинства… Однако бесы не желали отступать!..
   – Кому, отче? – вопросила жена, почувствовав на себе взгляд попа.
   – Что – кому? – охваченный подозрениями, переспросил отец Логгин.
   – Давала – кому?
   – Или их было несколько? – гневно спросил исповедник. – Или не мужу ты давала в афедрон?!
   То, что исповедь против его воли опять свернула к теме афедрона, совсем смутило отца Логгина, но в конце концов он мудро решил, что начать с самого тяжкого греха не есть грех.
   – Нет, не мужу, господин мой отче.
   «Двойной грех! – быстро промыслил пастырь. – Блуд с чужим мужем и блуд в афедрон».
   – Кому же?
   – Отцу, брату, братану, сестричичу…
   После каждого названного сродственника отец Логгин вздрагивал.
   – …подруге, – перечисляла молодица.
   – Подруге?! – не поверил отец Логгин. – И как же сей грех ты с подругой совершала? Али пестом?
   – Когда с горохом, то и пестом, – согласилась жена.
   – Али сосудом? – не отступал пастырь.
   – Коли оловину хмельную наливала, то и сосудом, винной бутылью-сулеей.
   – И пиянство притом, значит, было?
   – Ну, так ведь то в дорогу дальнюю, отче. Как же не пригубить на дорожку, на ход ноги? Грешна.
   – И чем же ты еще перед дорогой дальней в афедрон давала?
   – Пряженцами…
   – Тьфу, мерзость великая! «Колико же это блуда? Трижды либо пятижды?» – лихорадочно прикидывал отец Логгин. – О, Господи, святые небесные силы, святые апостолы, пророки и мученики, и преподобные, и праведные…» И он еще долго бормотал, отчаянно призывая всю святую рать помочь ему в борьбе с таким сверхблудным умовредием.
   – А что, отче, – дождавшись, когда отец Логгин прекратит возмущенно пыхтеть, робко спросила жена, – или нельзя в дорогу пряженцы с горохом давати? А мать моя всегда рекши: «Хороши в дорожку пирожки с горошком».
   – Не про дорогу сейчас вопрошаю, – строго осадил отец Логгин, – а про блуд противу естества: в задний оход в скотской позе срамом отца, брата, братана, сосудом да пестом.
   – Ох!.. Ох!.. – молодица в ужасе закрыла лицо дланями. – Что ты, господин мой отче, да разве есть за мной такой богомерзкий грех?! Ох!.. Да и подумати о таком мне страшно, а не то что сотворити!
   – Глупая жена, – рассердился отец Логгин. – Зачем же ты каятися принялась в том, чего нет? Меня, отца святого, в смущение ввела. Лжу затеяла в святых стенах? Я же тебя ясно спросил: «Давала ли в афедрон? Кому? Чего?»
   – В афедрон давала, от того не отказываюсь, а в… Господи, прости!
   – А что же по-твоему значит сие слово – «афедрон»?
   – Сим мудреным словом отче дальний путь нарек?
   – Ах, мракобесие… Ах, бескнижие… – принялся сокрушаться отец Логгин.
   Молодица хлопала очами.
   – Да жопа же, али ты, Феодосия, не знаешь? – быстрым шепотом пояснила случившаяся рядом просвирница или, как больше нравилось приверженцу философской мысли отцу Логгину, проскурница Авдотья и смиренно пробормотала: – Прости, батюшка, за грех вмешательства в таинство покаяния.
   – Грех сей я тебе отпускаю без епитимьи на первый раз, – милостиво согласился отец Логгин, радуясь, что недоразумение, накликанное бесами, разъяснилось с Божьей помощью. То, что именно Бог выслал подмогу, было ясно, во-первых, из звания вставшей плечом к плечу ратницы: проскурница Авдотья, по-древлему говоря, дьяконица – особа духовного звания, а не какая-нибудь баба с пустыми черпалами. Во-вторых, Авдотья – вдова самого благодетельного образа, и кому, как не ей, подсобить сестре женского полу. В-третьих – и это было самым вещим знаком, – Господь сподобил на помощь принимающему исповедь не звонаря или пономаря, а проскурницу, которая именно и выпекает хлебцы для причастия после требы исповедания! «Едино в трех! – воссиял отец Логгин. – Единотрижды!» Под таким научно обоснованным напором лукавый отступил. И дальше таинство исповеди пошло как по маслу.
   – Ты, значит, Феодосия?
   – Аз есмь.
   – А грешна ли ты, Феодосия, в грехах злых, смертных, как то: сребролюбие, пьянство, объядение, скупость, срамословие, воззрение с похотью, любодеяние…
   Отец Логгин перевел дух.
   – …Свар, гнев, ярость, печаль, уныние… уныние…
   Отче растопырил персты веером и по очереди пригнул их к ладони – не обсчитался ли часом каким грехом?
   – …Уныние, оклеветание, отчаяние, роптание, шептание, зазрение, прекословие, празднословие…
   – Погоди, батюшка, – встрепенулась Феодосия. – В празднословии каюсь. Давеча кошка по горнице игравши да поставец с места свернувши. Ах, ты, говорю ей праздно, дура хвостатая! Грешна!..
   – «Дура» не есть празднословие, – поправил отец Логгин. – «Дура» сиречь срамословие. За сей грех налагаю тебе сто поклонов поясных и сто земных три дни.
   – Поклоны, отче, отвешу, только «дура» – не срамословие, хоть как! – опять встряла Феодосия. – Елда, прости Господи, или там манда – се срам. А «дура»? Иной раз идет баба глупая – дура дурой!
   – Оно конечно, – важно согласился отец Логгин, вспомнив утрешнюю тотьмичку с пустыми черпалами, – но отчасти! А за то, что спор затеваешь да в святых церковных стенах поминаешь елду – сиречь мехирь мужеский, да манду – суть лядвии женские, налагаю на тебя седмицу сухояста. Гм… Празднословие, братоненавидение, испытание, небрежение, неправда, леность, ослушание, воровство, ложь, клевета, хищение, тайнопадение, тщеславие…
   – Погоди, господин мой отче, – оживилась Феодосия. – Золовка моя на той седмице на меня клеветала, что пряжу ея затаскала под одр.
   – То ее грех, не твой, – поправил отец Логгин. – Пусть она придет на покаяние.
   Батюшка беззвучной скороговоркой сызнова перечислил грехи, вспомнил, на каком закончил, и вновь заговорил:
   – …Гордость, высокомудрие, укорение… Укоряла ты золовку за наветы? Нет? Добро… Осуждение, соблажнение, роптание, хуление, зло за зло.
   – Чего нет, батюшка, того нет.
   Отец Логгин перевел дух и принялся за «Заповеди ко исповедующимся».
   – С деверем блудила ли?
   – Да у меня, отче, и деверя нет, чтоб с им блудить, – сообщила Феодосия.
   – С братом родным грешила ли?
   – С Зотейкой-то?
   – Пусть с Зотеем, если так его кличут.
   – Ох, отче, что ты речешь? Зотейка наш еще чадце отдоенное, доилица его молоком кормит.
   – Так что же ты празднословишь? Не грешна, так и отвечай. А грешна, так кайся, – начал терять терпение отец Логгин. – А на подругу возлазила ли?
   Феодосия задумалась.
   – Когда на стог взбиралась, то на подругу возлазила, уж больно высок стог сметан был.
   – Возлазила, значит, без греха?
   – Без греха, отче.
   – А на мужа пьяная или трезвая возлазила ли?
   – Ни единожды! – с жаром заверила Феодосия.
   – С пожилым мужем, или со вдовцом, или с холостым от своего мужа была ли?
   – Ни единожды!
   – С крестным сыном была ли? С попом или чернецом?
   – Да я и помыслить такого не могу – с чернецом…
   – Это хорошо, ибо мысль греховная – тот же грех. Гм… Сама своею рукою в ложе тыкала? Или вдевала ли перст в свое естество?
   – Нет, – испуганно прошептала Феодосия.
   – Истинно?
   – Провалиться мне на этом месте! Чтоб меня ужи искусали, вран ночной заклевал, лешак уволок!
   – За то, что клянешься богомерзко язычески, – поклонов тебе сорок сразу, как из церкви придешь. Клясться нужно божьим словом: чтоб меня Бог наказал! А не аспидами, филинами да идолами.
   – Какими идолами? – заинтересовалась Феодосия.
   – Мифологическими. Сиречь баснословными.
   – Какие же сие басни, – растопырила глаза Феодосия, – когда в вашей же бане… ты ведь, отче, на Волчановской улице поселился?.. в вашей бане банник прошлое лето младенца грудного, чадце отдоенное, утопил. Матерь его, Анфиска, из бани нага выскочила и на всю улицу возвопила: «Васютку моего банник утопил в ушате!» Васютка у нее хоть и нагулянный был, а все одно жалко! Отец Нифонт на другой день нам на проповеди сказал: то Анфиске с Васюткой наказание за грех блудного очадия и рождения, и в том самое-то ужасное наказание, что не Бог чадо покарал, а леший.
   – Тьфу! – сплюнул отец Логгин. – Не мог отец Нифонт такой богомерзости рекши. Наказывает един Бог, а у идолов такой силы нет!
   – А вот и сказал… Сама не слыхала, потому в церковь в тот день не ходила, но матушка мне истинно все пересказала. Гляди, говорит, Феодосия, очадешь в грехе, так лешак чадо утопит либо удушит либо разродиться не сможешь, будешь тридцать три и три года в утробе таскать.
   Отец Логгин глубоко вдохнул и выпустил дух, надувая щеки и плямкая губами в размышлении. «Языческое зло зело в Тотьме сильно», – пришел он вскоре к драматическому выводу и продолжил:
   – Дитя в себе или в сестре зельем или кудесами изгоняла ли?
   – Нет, отче, – пламенно заверила Феодосия. – Как можно?
   – Блудил ли кто с тобой меж бедер до истицания скверны семенной?
   – Нет, отче, не было такого ни единожды, – перекрестясь, заверила Феодосия и, помолчав мгновение, спросила: – Отчего, отче, семя мужеское скверно? Ведь от него чада прелепые рождаются. Скверны – от дьявола, но разве чадо от беса, а не от Бога?
   Отец Логгин нервно почесал пазуху. Перекрестился. Воззрился на Феодосию.
   Как весенний ручей журчит нежно, подмывая набухшие кристаллы снега, сияя в каждой крупинке агамантовым блеском, отражая небесный свод и солнечные огни, так сияли на белоснежном лице Феодосии голубые глаза, огромные и светлые, как любовь отца Логгина к Богу.
   «Аквамарин небесный», – смутился сей лепотой отец Логгин.
   Весь сладкий дух церковный не мог укрыть сладковония, что исходило от Феодосии, от кос ее, причесанных с елеем, от платка из дорогого алтабаса, от лисьей шубы, крытой расшитым тонким сукном. Отец Логгин знал отчего-то, что пазухи шубы пахли котенком. А уста – мятой. А ушеса и заушины – лимонной зелейной травой мелиссой. А перси – овощем яблочным, что держат всю ночь жены в межножных лядвиях для присушения мужей.
   – Медвяный дух твой… – слабым голосом пробормотал отец Логгин. И, собравшись с силами, вопросил нетвердо: – Пила ли зелие травяное – мелиссу, зверобой, еще какую ину…
   Голос отца Логгина сорвался и дал петуха.
   Феодосия закусила уста, сдерживая звонкую крошечную смешинку.
   «Как речная земчузинка смешинка твоя», – почти теряя сознание, беззвучно прошептал отец Логгин.
   – Нет, отче, не пила зелия, – отреклась Феодосия.
   Демон уже подбирался к отцу Логгину. И вприсядку, с коленцами, плясали черти, предвкушая падение святого отца. Но Спаситель вновь пришел на помощь юному своему ратнику.
   – А что, батюшка, звонить сегодня во скольки? – басом спросил Спаситель.
   – А? – вздрогнул отец Логгин.
   Встряхнул главой. Перед ним стоял, переминаясь в валенках, звонарь Тихон.
   – После, после… Не видишь, исповедаю? – сказал машинально отец Логгин.
   И вспомнил свое наваждение.
   – Ах, нет! Звони во все колокола!
   – Дык… эта… – недоумевал Тихон. – Почто во все?
   – Во славу Божию! – потряс дланями отец Логгин. – Во победу над лукавым, что искусити мужей пытается даже в стенах святых!
   Тихон перекрестился и запыхтел.
   – Ступай, ступай, – распорядился отец Логгин. – Звонить будешь как заведено, к вечерней.
   И снова Бог призрел сына своего Логгина! Прозвонил глас Божий над головой и разогнал бесов, на блуд совращающих.
   «Срочно нужно произнесть тропарь, к случаю приличествующий!»
   От волнения нужное вылетело у отца Логгина из главы. «Перечислю святые небесные силы: угодников, праведников, – решил отец Логгин. – Сие всегда к месту». Вдохновенно пробормотав весь список и краткое покаяние, отец Логгин расправил плечи и ясным взором воззрился на Феодосию.
   – Что ты, раба Божья, рекши? – справился он твердым гласом.
   – Мужеские скверны семенные от Бога или от дьявола? – повторила Феодосия. – Мне сие непонятно. Если от дьявола, то почему дитя – от Бога? А если семя мужеское от Бога, то почему называют его скверной, а не плодородием?
   Взор отца Логгина запылал. Он зело любил дискуссии! Но пуще того любил отец Логгин наставления.
   – Сей казус задал тебе сам лукавый! – радостно констатировал отец Логгин, предвкушая эффектное разъяснение. – Любой плод и любое семя – от Бога. Но завладеть им может и бес! И тогда плод сей и семя сие становится от дьявола.
   Полюбовавшись с мгновение на завершенность и афористичность своей формулировки, он взглянул на Феодосию.
   – Понятно тебе?
   – Понятно, – заверила Феодосия. – А как, батюшка, угадать, от Бога, положим, овощ яблочный у меня в руке али от лукавого?
   – А это смотря кто тебе его вручил: коли Господь, то от Бога. А коли черт, то от лукавого. Уразумела?
   – Уразумела, отче. А как узнать, кто из них вручил мне плод? Если, к примеру, Кузьма мне его дал на торжище?
   Отец Логгин с тонким свистом втянул носом воздух.
   – Если в грехе заполучила ты плод сей, то вручил его бес, а если в богоугодном деле получен плод, то ниспослал тебе его Господь наш, – возвышая глас, но не теряя самообладания, произнес отец Логгин. – Поняла?
   Ему уж удивительно было, как мог он еще недавно очароваться такой бестолковой женой!
   – Поняла, отче, – проникновенно ответила Феодосия. – Мне еще никто никогда так ясно все не разъяснял!
   Отец Логгин смягчился.
   – Добро… Всегда вопрошай отца своего духовного, если в чем сомневаешься. Гм…
   «Глаголет священник, перечисляя грехи по единому, вопрошает тихим гласом», – напомнил себе отец Логгин и вновь принялся исповедовать рабу Божью Феодосию.
   – Ходила ли ты к волхвам, чародеям, кудесникам, баальникам, зелейникам либо знахарям?
   – Грешна, отче, ходила единожды. Но не по своей воле, а просьбою золовки. Брала у зелейницы травяное снадобье, дабы лечить золовке телесный недуг.
   – Се грех! Недуги, духовные либо телесные, врачевати обязано словом Божьим либо миро святым.
   – А разве, отче, не грех миро к аке… афе… к оходу прикладывать? Золовке чирей в оходе леший надавал!
   – Опять ты леших языческих поминаешь! Наказывает, суть недуги насылает, Бог!
   – А я так думаю, что если чирей на носу или в подпупии выскочит, то Божье наказание, а если в задней дыре – дьявола козни.
   – Казус сей не прост, – сокрушенно вздохнул отец Логгин. – Миро, пожалуй, в сем месте будет и впрямь неуместно. Впрочем, с сим надо свериться у Иоанна Постника.
   – А царский лекарь царя нашего батюшку Алексея Михайловича чем врачует? – глаза Феодосии заблестели любопытством. – Али не травами?
   Отец Логгин закашлялся.
   – Гм… Хм… Государь наш светозарный Алексей Михайлович – Бога посланец на земле, следовательно, его лечение суть Божьими руками. Вестимо, не все травы – зелия кудесные.
   Эта мысль приободрила пастыря.
   – Лавр, виноград – суть древа едемские, божественные. А за поход к травнице налагаю тебе епитимью в сорок земных поклонов на три седмицы. Гм… Упивалася ли без памяти?
   – Нет, господин мой отче.
   – Нечистая в церковь ходила?
   – Ни единожды.
   – В нечистотах кровяных с мужем грех творила?
   – Нет, отче.
   – Добро… Всякий, кто с женой во время месячных луновений будет и зачнет ребенка, то да будет прокажен и родители да имут епитимью до три лета.
   – А прокажен который будет? – с волнением уточнила Феодосия.
   – Чадо.
   – А чадце чем виновато? Этого я не понимаю.
   – Чадо за грех родителей перед Богом отвечает, али ты того не знаешь?
   – Но чадо же не знало, что его в грехе зачинают? Он бы, может, и нарождаться не стал, кабы ведал?
   – Ересь! Чушь собачья! Прости мя, Господи… Или с мужем была в пятницу, в субботу или в воскресенье?
   – Не была.
   Отец Логгин на время задумался. Надо бы предупредить рабу Божью Феодосию, чем чревато соитие в эти дни недели, но он опасался нового словесного казуса. Наконец долг наставления взял верх.
   – А если зачнется ребенок, то будет он либо разбойник, либо вор, либо блудник, – быстро произнес отче, рассчитывая избежать заминки.
   Но Феодосия не смогла оставить без размышления такую информацию.
   – А бийца в какой день зачинается?
   – Драчун? Сие в независимости от того, – витиевато ответствовал отец Логгин.
   – А почему если в пятницу – то разбойник? Почему не бунтовщик? Видать, чтоб Боженьке не путаться…
   – Осквернялась ли в святой пост? – отец Логгин сделал вид, что не расслышал версии Феодосии.
   – Нет.
   – Смеялась ли до слез?
   – Грешна, батюшка… Повитуха Матрена в грех ввела. Про Африкию рассказывала. Как можно было не смеяться, когда Матрена такие глумы сказывала! Не поверишь, отче, в Африкии живут черные люди…
   – Ладно, ладно, после…
   – Нет, ты, отче, послушай… И все у них черное: и тело, и срам. И молоко у жен из персей черное доится.
   – Черное млеко? Слыхивал про чудеса, но про такие?.. – поразился отец Логгин и живо спросил: – Ну-ну?
   – А если перси черные, то какому же молоку быть? Не белому же?
   – Сие логично… – склонил голову отец Логгин.
   – Еще сказывала Матрена, что люди в Африкии ходят все голые! Вот как есть нагие, в нос только перо всунуто! Представь, батюшка, идет по городу воевода нагой? В носу у воеводы перо петушиное… Али мытарь за посошной податью приходит – сам голый, и срам так же! Ох, и смеялись мы! Аж до слез… Или звонарь африкийский на колокольню лезет, а на ем одни валенки, и муде черные?.. Ой, не могу!
   Поглядев издалека на звонаря Тихона, отец Логгин тоже мелко затряс головой от смеха. Да и Феодосия вновь рассыпалась круглыми тихими смешинками.
   – Как, отче, было не смеяться над такими побасенками?
   – Сие не побасенки, – сделав строгое лицо и осенившись крестом, пришел к выводу отец Логгин. – Черные те люди и чад черных рождают в наказание от Бога. За то, что нехристи языческие. Только язычники чертовы могут нагие на колокольню залезать!
   – Распоясанные, отче! – подлила масла в огонь Феодосия.
   – Но ты не смеяться должна была, а воздать молитву за спасение африкийских душ. Сегодня же вечером помолись за них. И я помолюсь. А за глумы и смех до слез налагаю тебе сухояста три дня.
   – Истинно, господин мой отче, – смиренно сказала Феодосия. – Но в святом писании сказано, что уныние – грех. Значит, веселиться Бог нам завещал? А какое же веселье без смеха?
   – Не то веселье, когда напьешься пьяной и будешь плясать под гусли с коленцами да над глумами скоморохов смеяться, а то веселье, когда с радостью на душе окинешь ты веселым взором все добрые дела, что сотворила за день.
   – Пьяной быть грех, – согласилась Феодосия. – Но зачем тогда Господь наш Христос воду в вино превратил, а не в квас? Может, он хотел накудесить ее в кисель либо в сбитень, а дьявол под руку толкнул, и вышло вино хмельное?
   – Господь наш Христос не кудесит, – рассердился отец Логгин. – Это тебе не повитуха Матрена. Спаситель чудеса свершает во спасение.
   На этом отец Логгин примолк, поскольку решительно не знал резонов Христа превратить воду в вино, а не в квас. Он троекратно лихорадочно произнес: «Господи, помоги!», и в ту же секунду пришла помощь.
   – Спаситель превратил воду в вино, чтоб было чем причащать паству после исповедания! – радостно воскликнул он. – Не квасом же причащать? Не сбитень же – кровь Господня?!
   – А-а! – сказала Феодосия. – Се истинно! Сколько же много истин мне сегодня открылось от тебя, господин мой отче.
   Сия благолепная фраза усыпила бдительность отца Логгина, и он благодушно посоветовал Феодосии спросить, чего еще разуму ее непонятно.
   – Что вино – кровь Господня, это мне ясно. Но что хлебцы – тело Его? Тут такие у меня сомнения… Ладно, коли перст Господен мне в просвире попадется, али ланиты, али пуп. Ну, а если срам Господен? Срам в уста брать разве не грех?
   Отец Логгин выпучил глаза.
   – Срам Господен?!
   – Есть же у Него уды межножные? Он ведь человеком рожден от обычной матери?
   – Тело Господа есть бестелесное, – строго произнес отец Логгин. – И срам его бестелесный. И семя его беспорочное. И кушать его не есть скверно. Просвира сиречь только образ тела. Гм… Аллегория!..
   – А почему же когда только мыслишь в уме уды мужские, то уже грешишь?
   – Тьфу! Прости мя, Господи! Потому, что с мыслей грех начинается. Сперва замыслил украсть чужое, а потом и украл. Если бы не замыслил, разве бы украл?
   – Верно, – приложила палец к нижней губе Феодосия. – Человек любое дело сперва замысливает. А если…
   – Помолчи, дочь моя. Ибо исповедание еще длится.
   Феодосия примолкла.
   – Или содомский блуд творила?
   – Нет-нет.
   – Или попа бранила? Или выгнала нищего из дома своего?
   – А если из дома на двор выгнала, то – грех? Зело вшив калика перехожий был. Скнипы так и ползали в голове. Скаредьем воняло.
   – А со двора не выгнала?
   – Нет, он под навесом с холопом спал, хлеба ему вынесли.
   – Тогда грех невелик.
   – А с другой стороны, – задумалась Феодосия, – это ведь Господь наш в образе нищем мог по земле идти?
   – Истинно! – согласился отец Логгин. – Чтоб нас проверить: достает ли любви к ближнему?
   – Тогда грех был калику перехожего во двор гнать?
   – Тогда – грех.
   – Ой, вспомнила. Тот нищий потом на торжище кошелек украл и деньги пропил. Ему пуп вырвали да на древо повесили. Значит, не Господь то был. Выходит, не согрешила я?
   – Ну, выходит, что не согрешила, – несколько притомившись, согласился отец Логгин.
   – Слава Богу!
   – Или в церковь из-за блуда или пития не пошла? Или опоздала на церковную службу из-за лени или сна ради? Или говорила хульные слова? Или в рост деньги давала? Или гнев держала на кого?
   – Грешна, отче, держала гнев.
   – Ну, сколь долго держала гнев, столько и поста.
   – Час, значит, поститься?
   Отец Логгин обдул испарину со лба.
   – Час, – наконец порешил он. – На кого гнев-то держала? Впрочем, не говори… Бог и так видел.
   – Неужели, отче, Господь и за кошками следит?
   – За всякой тварью… Или зажгла ты дом либо гумно? Или душу погубила?
   – Юда сын Ларионов внове рекши: «Ах, сгубила ты, Феодосия, мою душу!»