Страница:
— Версаль, господин барон, — это старый, полуразрушенный дом, в который съезжаются для охот; король Людовик Тринадцатый особенно любит его.
— Вот как! А я и не знал. А далеко это отсюда?
— Да меньше двух миль.
— Скажите, пожалуйста!
— Но какая же вам выгода от того, что Версаль недалеко? — спросил Клер-де-Люнь.
— А вот видите ли: в Версале места немного; там едва размещаются человек восемь, остающихся при короле, а приезжает с ним всегда человек сорок.
— А! Понимаю. Так остальные обращаются к вам?
— Точно так, господин шевалье.
— Ну, так это успокаивает меня на ваш счет, хозяин.
— Очень вам благодарен, господин барон.
— Право, вы мне кажетесь таким славным человеком. Пью за ваше здоровье.
— И за ваше, господа! Кроме того, — продолжал он, — и охота часто бывает в этой стороне; ну, понимаете, придворные завтракают в лесу…
— Завтракают в лесу?
— Точно так, господин маркиз. Потом на обратном пути, проезжая у Трех Дорог, король посылает ко мне за вином для своих вельмож.
— Но эти случаи редки, конечно, хозяин?
— Очень редки, монсеньор. Зимой еще туда-сюда, а уж летом совсем плохо!
— Разве летом король не ездит в Версаль? — поинтересовался, улыбаясь, граф.
— Почти никогда, господин граф. Ведь его привлекает сюда охота.
— А здесь много дичи?
— О, множество! Вот и сегодня я был так счастлив! У меня останавливался граф де Шеврез. Вы его, верно, знаете, господин барон?
— В лицо нет, а слышал о нем много хорошего.
— Да, сударь, прекрасный вельможа. Он закусывал здесь, выпил стакан вина и сказал мне, что его величество собирается беспрестанно приезжать в Версаль на охоту.
— А! — хладнокровно заметил Клер-де-Люнь, — но его величество может передумать.
— Нет, господин шевалье, это невозможно. Вот подлинные слова графа де Шевреза: «Мэтр Гогелю, я долго не могу у вас оставаться; меня послали вперед приготовить все к приезду его величества; через пять дней король будет здесь».
— Ого! Ну, в таком случае сомнение невозможно, мэтр Гогелю. А долго король пробудет в Версале?
— Недели две, я думаю. Готовят большую охоту. Господин де Шеврез уже снял у меня комнату для себя и пятерых товарищей и заплатил за месяц вперед.
— Все это несомненные доказательства, мэтр Гогелю. Они выпили еще раз за его здоровье, и затем капитан Ватан совершенно забыл о его существовании. Он все из него выжал, что хотел. Около пяти часов они встали из-за стола, заплатили хозяину десять луидоров и умчались в Париж.
Без четверти семь они уже были в городе. За заставой они разъехались: Дубль-Эпе и Клер-де-Люнь поехали прямо, по берегу Сены, а капитан с графом повернули налево, сказав Дубль-Эпе, что вечером сойдутся у него.
— Что вы думаете о сегодняшнем дне, граф? — спросил капитан, когда они пришли к себе в «Единорог».
— О, мы не теряли времени даром! Узнали все, что нам было нужно, — отвечал Оливье.
— Теперь, — сказал капитан, — пойду посмотрю, что делают шалопаи, которых я навербовал; затем пройду в «Клинок шпаги» узнать, нет ли чего нового. До часу вы меня
застанете там, а после я буду ждать вас у Дубль-Эпе. А вы что намерены делать?
— Я немножко устал; останусь дома; но, во всяком случае, мы вечером увидимся.
— Так до свиданья, граф.
Капитан ушел, а граф велел Мишелю дать себе халат и сел к камину с тем, чтобы просидеть вечер дома.
Мишель подал ему на серебряном подносе письмо, обвязанное черным локоном.
— Кто это принес? — осведомился Оливье.
— Не знаю, граф.
— Как не знаешь? Да ведь не само же оно пришло!
— Вот что было, граф: позвонили, я пошел отворить; за дверью никого не было, только на замке висело это письмо на нитке.
— Странно! Ступай, Мишель; я позову тебя, когда будет надобно.
Граф прошелся раза два по комнате, не решаясь вскрыть письмо, потом остановился и сердито топнул ногой:
— Да неужели же я вечно буду без характера, без воли? Проклятая нерешительность!
Он машинально скомкал письмо в руке. Локон развернулся, и письмо открылось.
— Судьба! — произнес он. — Ну, пожалуй! Прочтем! Вот что там было написано:
«Я пойду за тобой по первому твоему зову», — сказали вы, когда мы последний раз виделись в Тюильрийском кабачке.
Я зову вас. Приходите!
Сегодня, в восемь часов вечера, на углу улиц Арбр-сек и Сент-Оноре будут ждать носилки.
Садитесь и завяжите себе глаза платком, который вам подаст мужчина; вы дадите при этом слово не снимать его, пока вам не скажут.
Красная маска
Придете?
— Конечно! — громко воскликнул он. — Конечно, приду, красавица! Но приму меры предосторожности. В наше время измена скрывается под всевозможными масками. Ну, как видно, не все свидания похожи одно на другое! Уж половина восьмого! Я только-только успею.
Заткнув за пояс два пистолета и взяв шпагу, он завернулся в плащ и вышел! прошептав:
— Красавица, может быть, не одна? Ну да увидим!
ГЛАВА XI. Каким образом можно заставить женщину сделать то, чего она желает
ГЛАВА XII. В которой читатель присутствует при разговоре двух прелестных розовых демонов
— Вот как! А я и не знал. А далеко это отсюда?
— Да меньше двух миль.
— Скажите, пожалуйста!
— Но какая же вам выгода от того, что Версаль недалеко? — спросил Клер-де-Люнь.
— А вот видите ли: в Версале места немного; там едва размещаются человек восемь, остающихся при короле, а приезжает с ним всегда человек сорок.
— А! Понимаю. Так остальные обращаются к вам?
— Точно так, господин шевалье.
— Ну, так это успокаивает меня на ваш счет, хозяин.
— Очень вам благодарен, господин барон.
— Право, вы мне кажетесь таким славным человеком. Пью за ваше здоровье.
— И за ваше, господа! Кроме того, — продолжал он, — и охота часто бывает в этой стороне; ну, понимаете, придворные завтракают в лесу…
— Завтракают в лесу?
— Точно так, господин маркиз. Потом на обратном пути, проезжая у Трех Дорог, король посылает ко мне за вином для своих вельмож.
— Но эти случаи редки, конечно, хозяин?
— Очень редки, монсеньор. Зимой еще туда-сюда, а уж летом совсем плохо!
— Разве летом король не ездит в Версаль? — поинтересовался, улыбаясь, граф.
— Почти никогда, господин граф. Ведь его привлекает сюда охота.
— А здесь много дичи?
— О, множество! Вот и сегодня я был так счастлив! У меня останавливался граф де Шеврез. Вы его, верно, знаете, господин барон?
— В лицо нет, а слышал о нем много хорошего.
— Да, сударь, прекрасный вельможа. Он закусывал здесь, выпил стакан вина и сказал мне, что его величество собирается беспрестанно приезжать в Версаль на охоту.
— А! — хладнокровно заметил Клер-де-Люнь, — но его величество может передумать.
— Нет, господин шевалье, это невозможно. Вот подлинные слова графа де Шевреза: «Мэтр Гогелю, я долго не могу у вас оставаться; меня послали вперед приготовить все к приезду его величества; через пять дней король будет здесь».
— Ого! Ну, в таком случае сомнение невозможно, мэтр Гогелю. А долго король пробудет в Версале?
— Недели две, я думаю. Готовят большую охоту. Господин де Шеврез уже снял у меня комнату для себя и пятерых товарищей и заплатил за месяц вперед.
— Все это несомненные доказательства, мэтр Гогелю. Они выпили еще раз за его здоровье, и затем капитан Ватан совершенно забыл о его существовании. Он все из него выжал, что хотел. Около пяти часов они встали из-за стола, заплатили хозяину десять луидоров и умчались в Париж.
Без четверти семь они уже были в городе. За заставой они разъехались: Дубль-Эпе и Клер-де-Люнь поехали прямо, по берегу Сены, а капитан с графом повернули налево, сказав Дубль-Эпе, что вечером сойдутся у него.
— Что вы думаете о сегодняшнем дне, граф? — спросил капитан, когда они пришли к себе в «Единорог».
— О, мы не теряли времени даром! Узнали все, что нам было нужно, — отвечал Оливье.
— Теперь, — сказал капитан, — пойду посмотрю, что делают шалопаи, которых я навербовал; затем пройду в «Клинок шпаги» узнать, нет ли чего нового. До часу вы меня
застанете там, а после я буду ждать вас у Дубль-Эпе. А вы что намерены делать?
— Я немножко устал; останусь дома; но, во всяком случае, мы вечером увидимся.
— Так до свиданья, граф.
Капитан ушел, а граф велел Мишелю дать себе халат и сел к камину с тем, чтобы просидеть вечер дома.
Мишель подал ему на серебряном подносе письмо, обвязанное черным локоном.
— Кто это принес? — осведомился Оливье.
— Не знаю, граф.
— Как не знаешь? Да ведь не само же оно пришло!
— Вот что было, граф: позвонили, я пошел отворить; за дверью никого не было, только на замке висело это письмо на нитке.
— Странно! Ступай, Мишель; я позову тебя, когда будет надобно.
Граф прошелся раза два по комнате, не решаясь вскрыть письмо, потом остановился и сердито топнул ногой:
— Да неужели же я вечно буду без характера, без воли? Проклятая нерешительность!
Он машинально скомкал письмо в руке. Локон развернулся, и письмо открылось.
— Судьба! — произнес он. — Ну, пожалуй! Прочтем! Вот что там было написано:
«Я пойду за тобой по первому твоему зову», — сказали вы, когда мы последний раз виделись в Тюильрийском кабачке.
Я зову вас. Приходите!
Сегодня, в восемь часов вечера, на углу улиц Арбр-сек и Сент-Оноре будут ждать носилки.
Садитесь и завяжите себе глаза платком, который вам подаст мужчина; вы дадите при этом слово не снимать его, пока вам не скажут.
Красная маска
Придете?
— Конечно! — громко воскликнул он. — Конечно, приду, красавица! Но приму меры предосторожности. В наше время измена скрывается под всевозможными масками. Ну, как видно, не все свидания похожи одно на другое! Уж половина восьмого! Я только-только успею.
Заткнув за пояс два пистолета и взяв шпагу, он завернулся в плащ и вышел! прошептав:
— Красавица, может быть, не одна? Ну да увидим!
ГЛАВА XI. Каким образом можно заставить женщину сделать то, чего она желает
Теперь вернемся к де Лектуру, уехавшему из Двора Чудес в сопровождении двух Тунеядцев. Он не слишком боялся преследования, зная, как в то время полиция была плоха в Париже. Уж издали виднелись высокие стены Сен-Лазарского аббатства; через четверть часа де Лектур въехал в деревню и остановился у гостиницы «Золотой герб». Какой-то сержант караулил лошадей. Увидев де Лектура, он подбежал подержать его лошадь.
— А! Это ты, Ла Прери! — произнес де Лектур. — Что нового?
— Может быть, и найдется что-нибудь, господин барон, потому что меня сюда прислал один из моих начальников.
— Ты мне об этом расскажешь. Фруадево здесь?
— С час уж приехал и привел вашу лошадь, господин барон. Поблагодарив своих провожатых и дав им несколько луидоров, де Лектур отпустил их, а сам вошел в гостиницу.
Фруадево, знавший вкусы своего господина, уже приготовил ему глинтвейн, и он сел за стол, велев подать еще меру водки и рюмку. Приказание было исполнено.
— Теперь мы с тобой поговорим, Ла Прери! — объявил де Лектур. — Выпей-ка сначала.
— Слушаю, господин барон. Водка ведь молоко для солдат!
— Кто тебя прислал сюда?
— Господин герцог, и приказал передать вам письмо. Ла Прери подал большой конверт.
Де Лектур понял, что герцог де Роган прислал сержанта не для одной передачи депеши; он мог прислать ее и с кем-нибудь другим; но Ла Прери был известен своей верностью герцогу, у которого одно время долго был на службе; следовательно ему вероятно дано было какое-нибудь секретное поручение.
Ла Прери имел обыкновение говорить очень запутанными фразами, и без помощи водки от него ничего никогда нельзя было допытаться.
Де Лектур хорошо это знал и приготовил необходимое угощенье. После нескольких рюмок и запутанной болтовни Ла Прери сказал наконец, что герцог велел передать господину барону следующее:
— Для одного дела, о котором мне незачем тебе говорить, — привел Ла Прери подлинные слова герцога, — по всей вероятности, для некоторого похищения, я секретно послал человек пятьдесят надежных молодцов, отчаянных головорезов, в Рюэль и Сен-Клу, деревни на берегу Сены, недалеко от Парижа. Никто не знает, что они там; они ходят переодетые и живут все порознь, чтобы не возбуждать подозрений, но знают, что должны соединиться под начальством господина де Лектура, когда он сочтет удобным начать действия. Увидев тебя, Ла Прери, с господином де Лектуром, они поодиночке выйдут из домов и молча пойдут за вами. Я полагаюсь, — прибавил господин герцог, — не только на твою храбрость и преданность, но и на аккуратное, покорное, а главное, решительное и быстрое исполнение приказаний господина де Лектура.
— Все? — спросил де Лектур.
— Все, господин барон.
— Ну, так и я тебя еще раз попрошу о том же, о чем тебе говорил герцог. И, пожалуйста, Ла Прери, оставь уж на это время твою неразлучную собеседницу бутылку. Я должен тебе сказать, что если дело, на которое мы идем, не удастся по твоей вине, так тебе придется поплатиться жизнью.
— О, в таком случае будьте спокойны, господин барон!
— Ну, идем же.
Ла Прери допил все-таки остатки водки, и через пять минут они отправились в путь. Через три четверти часа после дю Люка и его спутников они переехали Сену в том же самом месте.
У графа Сюлли, верного министра короля Генриха IV, был великолепный замок недалеко от Сен-Клу. Тут он жил, оплакивая своего государя и друга.
Де Лектур, приехав в Сен-Клу, направился деревней и полями по узкой тропинке вдоль парка Сюлли. Приблизившись к маленькому домику вроде сторожки, возле которого были ворота из такой плотной решетки, что в парк не удалось бы заглянуть никакому любопытному глазу, де Лектур постучал эфесом шпаги.
Ворота отворились, и барон с сержантом и слугой въехали во двор; ворота опять сейчас же затворились.
Встретивший приезжих пожилой человек почтительно поклонился де Лектуру, сняв шляпу.
— Как вы скоро мне отворили, мэтр Ла Раме, — сказал де Лектур, — не заставил ли я себя дожидаться?
— Нет, господин барон, с тех пор как дочь господина, герцогиня де Роган, изволит жить здесь, нам велено особенно зорко следить за всем; везде расставлены караулы. Вас давно увидели, узнали и дали знать о вашем приезде. Теперь такое время, господин барон.
— Это правда, Ла Раме. Так герцогиня здесь?
— Точно так; если угодно, я провожу вас, господин барон.
— Пожалуйста, друг мой. А герцог Сюлли у себя?
— Нет, господин барон, господин уже несколько дней в своем именье Росни.
Говоря таким образом, де Лектур сошел с лошади и последовал за мэтром Ла Раме по аллее вековых деревьев.
Марии де Бетюн, герцогине де Роган, было в это время немногим более тридцати лет, но на вид казалось едва двадцать пять. Красота ее была в это время в полном своем блеске и имела в себе что-то странное, оригинальное. Высокая, стройная, гибкая, она очаровывала каждого; сквозь прозрачную белую кожу видно было, как переливалась кровь; волосы были того прекрасного белокурого цвета, которым обычно любуются у Тициановых мадонн; блеск ее голубых глаз не всякий мог выдержать; при этом нежный звучный голос, величественная осанка и прелестные манеры придавали ей вид настоящей королевы.
Современная хроника приписывала ей разные довольно скабрезные похождения.
Одним словом, Мария де Бетюн была такая женщина, розовых ноготков которой можно было столько же бояться, сколько и страстных взглядов.
Когда стали преследовать ее мужа, она уехала жить к отцу, и там гордо и твердо становилась лицом к лицу с врагами, которых сдерживала и почти пугала ее самоуверенная манера.
Когда ей доложили о де Лектуре, она читала какую-то записочку; поспешно засунув ее за корсаж и внимательно оглянувшись кругом, она велела просить гостя.
Де Лектур был почти членом их семьи. Ни герцог, ни сама герцогиня, может быть, не имели от него тайн.
Он почтительно поклонился ей, поцеловал руку и сел в нескольких шагах от ее кресла.
— Я очень рада видеть вас, милый де Лектур; уже давно я не имею известий от герцога, и это меня сильно беспокоит. Он нарочно послал вас ко мне?
— Нет, герцогиня. Господин де Роган дал мне одно весьма щекотливое поручение к одному из вельмож нашей партии. Я исполнил все и возвращался к герцогу, в Монтобан, как вдруг в гостиницу, где я остановился, в двух милях отсюда, приехал нарочный с письмом, которое герцог поручил передать вам немедленно. Герцог просил сказать вам также, что ему очень грустно так долго быть в разлуке с вами.
Де Лектур подал письмо, обвязанное зеленой шелковинкой.
— Благодарю вас, де Лектур. Скажите герцогу, что и мне без него здесь очень скучно, но чтобы он не беспокоился: несмотря ни на что, я сумею оградить себя, сдержать наших врагов и разрушить их козни. Что бы ни задумывал господин де Люинь, уверьте герцога, что у нас при дворе есть еще несколько верных друзей и вскоре, может быть, ожидаемая гроза бесследно рассеется.
— Герцог давно знает, что может вполне положиться на вас, — отвечал де Лектур, — что вы во всех отношениях героиня.
— Милый де Лектур, вы гадкий льстец, — сказала с очаровательной улыбкой герцогиня.
— И самый преданный ваш слуга, прибавьте.
— Нет, мой друг, — возразила она, ласково протянув ему руку, — вы наш дорогой брат и самый неизменный друг.
— Кто бы не согласился с радостью умереть, чтобы только услышать такие добрые слова, сказанные таким нежным голосом и таким прелестным ротиком! — воскликнул де Лектур, целуя ей руку.
— Молчите, или я серьезно рассержусь, — с улыбкой произнесла герцогиня.
— Извольте; повинуюсь вашему приказанию.
— А я пока прочту письмо герцога.
Герцогиня стала читать. Вскоре чтение, по-видимому, до того заинтересовало ее, что она перечитала письмо раза два и глубоко задумалась, забыв даже о присутствии де Лектура. Очнувшись, она провела рукой по лбу.
— Я, кажется, позабыла о вас, мой друг, — проговорила она. — Герцог пишет мне такие странные вещи, что я не знаю, что и думать; мне надо видеть его самого, чтобы убедиться, что я не ошибаюсь.
— Разве это так трудно? — спросил де Лектур, лукаво улыбнувшись.
— А! Вы разве что-нибудь знаете? — поинтересовалась она, нервно вздрогнув.
— Вы простили бы мне, если бы я знал?
— Нет; вы гадкий; вы сделались сообщником моего мужа, и я не хочу больше ни в чем доверяться вам.
— Ну, на это что я могу ответить?
— Ничего! Ваш ответ уж и так слишком хорошо можно угадать. Послушайте, однако, де Лектур, — промолвила она, как-то особенно, пристально поглядев на него и наклонившись к нему, — шутки в сторону, поговорим серьезно!
— Да разве мы не серьезно говорили?
— О, какой вы несносный!
— Смотрите, Мария, моя милая сестрица! Я чувствую, вижу… простите… что вы сейчас скажете мне страшную несообразность!
— У! Гадкий! Я вас терпеть не могу!
— Parbleu! Я это давно знаю.
— Ну, скажите же, отчего герцог поручает мне это дело?
— Верно, у него есть на то свои основания.
— Но что же это за человек?
— Ну вот! Так я и знал!
— Ничего больше не скажу.
— Бедное, милое дитя! Вы слишком женщина, мой дружок, чтобы остановиться на половине такой прекрасной дороги.
— О!
— Ну, полноте же! Я не хочу приводить вас в отчаяние. Это славный мужчина; дамы его боготворят, и, клянусь вам, он того заслуживает…
— Не хочу больше вас слушать; я наконец страшно рассержусь на вас.
— Да за что? Я ведь передаю вам то, что мне поручил ваш муж, что вам необходимо знать, чтобы исполнить его поручение.
— Но это же отвратительно! Я не понимаю, что думает, герцог, заставляя меня исполнить подобную вещь, — сказала она обиженным тоном.
— Герцогиня, позвольте вам заметить, что вы неправы и преувеличиваете. Граф дю Люк де Мовер честный человек, знатного рода, в родстве с лучшими фамилиями королевства. Его можно принимать, не унижая себя. Впрочем, — прибавил он со слегка насмешливой улыбкой, — это один из известнейших наших волокит, и ни одна дама, насколько я зная, не скомпрометировала себя тем, что приняла его даже наедине.
— Послушайте, де Лектур, убирайтесь! Этим словом вы все испортили. Ничего больше не хочу слышать. Я решительно не сделаю того, о чем просит герцог.
Де Лектур встал.
— Куда вы? — вскричала она.
— Dame! Ухожу.
— Как!.. Сейчас?
— Конечно; ведь вы гоните меня.
— Послушайте, вы серьезно говорите? Неужели вы не останетесь хоть на день?
— Ни на одну минуту! Меня там ждут.
— Ах, да, правда! Ну, не удерживаю.
— Итак?..
— Вы скажете герцогу, что…
— Что вы исполните его желание! Э, parbleu! Ведь я знаю его обыкновение жертвовать вами!
Он поцеловал ей руку и, смеясь, быстро пошел к двери.
— Но… — начала она.
— Да, да, будьте спокойны, милая сестра; я скажу герцогу, что вам это очень неприятно, но что вы наконец уступили очевидности, и он может рассчитывать на вас. Прощайте, прощайте!
Де Лектур мигом исчез за дверью.
Герцогиня с минуту посмотрела ему вслед, повела плечами, как-то особенно улыбнулась и искоса взглянула в зеркало, в котором отражалась ее прелестная фигура.
— Он правду говорит, — прошептала она, засмеявшись, — я горю нетерпением исполнить то, чего герцог от меня требует.
Герцогиня свистнула в хорошенький золотой свисток.
— Попросите графиню дю Люк, — приказала она вошедшей камеристке.
— А! Это ты, Ла Прери! — произнес де Лектур. — Что нового?
— Может быть, и найдется что-нибудь, господин барон, потому что меня сюда прислал один из моих начальников.
— Ты мне об этом расскажешь. Фруадево здесь?
— С час уж приехал и привел вашу лошадь, господин барон. Поблагодарив своих провожатых и дав им несколько луидоров, де Лектур отпустил их, а сам вошел в гостиницу.
Фруадево, знавший вкусы своего господина, уже приготовил ему глинтвейн, и он сел за стол, велев подать еще меру водки и рюмку. Приказание было исполнено.
— Теперь мы с тобой поговорим, Ла Прери! — объявил де Лектур. — Выпей-ка сначала.
— Слушаю, господин барон. Водка ведь молоко для солдат!
— Кто тебя прислал сюда?
— Господин герцог, и приказал передать вам письмо. Ла Прери подал большой конверт.
Де Лектур понял, что герцог де Роган прислал сержанта не для одной передачи депеши; он мог прислать ее и с кем-нибудь другим; но Ла Прери был известен своей верностью герцогу, у которого одно время долго был на службе; следовательно ему вероятно дано было какое-нибудь секретное поручение.
Ла Прери имел обыкновение говорить очень запутанными фразами, и без помощи водки от него ничего никогда нельзя было допытаться.
Де Лектур хорошо это знал и приготовил необходимое угощенье. После нескольких рюмок и запутанной болтовни Ла Прери сказал наконец, что герцог велел передать господину барону следующее:
— Для одного дела, о котором мне незачем тебе говорить, — привел Ла Прери подлинные слова герцога, — по всей вероятности, для некоторого похищения, я секретно послал человек пятьдесят надежных молодцов, отчаянных головорезов, в Рюэль и Сен-Клу, деревни на берегу Сены, недалеко от Парижа. Никто не знает, что они там; они ходят переодетые и живут все порознь, чтобы не возбуждать подозрений, но знают, что должны соединиться под начальством господина де Лектура, когда он сочтет удобным начать действия. Увидев тебя, Ла Прери, с господином де Лектуром, они поодиночке выйдут из домов и молча пойдут за вами. Я полагаюсь, — прибавил господин герцог, — не только на твою храбрость и преданность, но и на аккуратное, покорное, а главное, решительное и быстрое исполнение приказаний господина де Лектура.
— Все? — спросил де Лектур.
— Все, господин барон.
— Ну, так и я тебя еще раз попрошу о том же, о чем тебе говорил герцог. И, пожалуйста, Ла Прери, оставь уж на это время твою неразлучную собеседницу бутылку. Я должен тебе сказать, что если дело, на которое мы идем, не удастся по твоей вине, так тебе придется поплатиться жизнью.
— О, в таком случае будьте спокойны, господин барон!
— Ну, идем же.
Ла Прери допил все-таки остатки водки, и через пять минут они отправились в путь. Через три четверти часа после дю Люка и его спутников они переехали Сену в том же самом месте.
У графа Сюлли, верного министра короля Генриха IV, был великолепный замок недалеко от Сен-Клу. Тут он жил, оплакивая своего государя и друга.
Де Лектур, приехав в Сен-Клу, направился деревней и полями по узкой тропинке вдоль парка Сюлли. Приблизившись к маленькому домику вроде сторожки, возле которого были ворота из такой плотной решетки, что в парк не удалось бы заглянуть никакому любопытному глазу, де Лектур постучал эфесом шпаги.
Ворота отворились, и барон с сержантом и слугой въехали во двор; ворота опять сейчас же затворились.
Встретивший приезжих пожилой человек почтительно поклонился де Лектуру, сняв шляпу.
— Как вы скоро мне отворили, мэтр Ла Раме, — сказал де Лектур, — не заставил ли я себя дожидаться?
— Нет, господин барон, с тех пор как дочь господина, герцогиня де Роган, изволит жить здесь, нам велено особенно зорко следить за всем; везде расставлены караулы. Вас давно увидели, узнали и дали знать о вашем приезде. Теперь такое время, господин барон.
— Это правда, Ла Раме. Так герцогиня здесь?
— Точно так; если угодно, я провожу вас, господин барон.
— Пожалуйста, друг мой. А герцог Сюлли у себя?
— Нет, господин барон, господин уже несколько дней в своем именье Росни.
Говоря таким образом, де Лектур сошел с лошади и последовал за мэтром Ла Раме по аллее вековых деревьев.
Марии де Бетюн, герцогине де Роган, было в это время немногим более тридцати лет, но на вид казалось едва двадцать пять. Красота ее была в это время в полном своем блеске и имела в себе что-то странное, оригинальное. Высокая, стройная, гибкая, она очаровывала каждого; сквозь прозрачную белую кожу видно было, как переливалась кровь; волосы были того прекрасного белокурого цвета, которым обычно любуются у Тициановых мадонн; блеск ее голубых глаз не всякий мог выдержать; при этом нежный звучный голос, величественная осанка и прелестные манеры придавали ей вид настоящей королевы.
Современная хроника приписывала ей разные довольно скабрезные похождения.
Одним словом, Мария де Бетюн была такая женщина, розовых ноготков которой можно было столько же бояться, сколько и страстных взглядов.
Когда стали преследовать ее мужа, она уехала жить к отцу, и там гордо и твердо становилась лицом к лицу с врагами, которых сдерживала и почти пугала ее самоуверенная манера.
Когда ей доложили о де Лектуре, она читала какую-то записочку; поспешно засунув ее за корсаж и внимательно оглянувшись кругом, она велела просить гостя.
Де Лектур был почти членом их семьи. Ни герцог, ни сама герцогиня, может быть, не имели от него тайн.
Он почтительно поклонился ей, поцеловал руку и сел в нескольких шагах от ее кресла.
— Я очень рада видеть вас, милый де Лектур; уже давно я не имею известий от герцога, и это меня сильно беспокоит. Он нарочно послал вас ко мне?
— Нет, герцогиня. Господин де Роган дал мне одно весьма щекотливое поручение к одному из вельмож нашей партии. Я исполнил все и возвращался к герцогу, в Монтобан, как вдруг в гостиницу, где я остановился, в двух милях отсюда, приехал нарочный с письмом, которое герцог поручил передать вам немедленно. Герцог просил сказать вам также, что ему очень грустно так долго быть в разлуке с вами.
Де Лектур подал письмо, обвязанное зеленой шелковинкой.
— Благодарю вас, де Лектур. Скажите герцогу, что и мне без него здесь очень скучно, но чтобы он не беспокоился: несмотря ни на что, я сумею оградить себя, сдержать наших врагов и разрушить их козни. Что бы ни задумывал господин де Люинь, уверьте герцога, что у нас при дворе есть еще несколько верных друзей и вскоре, может быть, ожидаемая гроза бесследно рассеется.
— Герцог давно знает, что может вполне положиться на вас, — отвечал де Лектур, — что вы во всех отношениях героиня.
— Милый де Лектур, вы гадкий льстец, — сказала с очаровательной улыбкой герцогиня.
— И самый преданный ваш слуга, прибавьте.
— Нет, мой друг, — возразила она, ласково протянув ему руку, — вы наш дорогой брат и самый неизменный друг.
— Кто бы не согласился с радостью умереть, чтобы только услышать такие добрые слова, сказанные таким нежным голосом и таким прелестным ротиком! — воскликнул де Лектур, целуя ей руку.
— Молчите, или я серьезно рассержусь, — с улыбкой произнесла герцогиня.
— Извольте; повинуюсь вашему приказанию.
— А я пока прочту письмо герцога.
Герцогиня стала читать. Вскоре чтение, по-видимому, до того заинтересовало ее, что она перечитала письмо раза два и глубоко задумалась, забыв даже о присутствии де Лектура. Очнувшись, она провела рукой по лбу.
— Я, кажется, позабыла о вас, мой друг, — проговорила она. — Герцог пишет мне такие странные вещи, что я не знаю, что и думать; мне надо видеть его самого, чтобы убедиться, что я не ошибаюсь.
— Разве это так трудно? — спросил де Лектур, лукаво улыбнувшись.
— А! Вы разве что-нибудь знаете? — поинтересовалась она, нервно вздрогнув.
— Вы простили бы мне, если бы я знал?
— Нет; вы гадкий; вы сделались сообщником моего мужа, и я не хочу больше ни в чем доверяться вам.
— Ну, на это что я могу ответить?
— Ничего! Ваш ответ уж и так слишком хорошо можно угадать. Послушайте, однако, де Лектур, — промолвила она, как-то особенно, пристально поглядев на него и наклонившись к нему, — шутки в сторону, поговорим серьезно!
— Да разве мы не серьезно говорили?
— О, какой вы несносный!
— Смотрите, Мария, моя милая сестрица! Я чувствую, вижу… простите… что вы сейчас скажете мне страшную несообразность!
— У! Гадкий! Я вас терпеть не могу!
— Parbleu! Я это давно знаю.
— Ну, скажите же, отчего герцог поручает мне это дело?
— Верно, у него есть на то свои основания.
— Но что же это за человек?
— Ну вот! Так я и знал!
— Ничего больше не скажу.
— Бедное, милое дитя! Вы слишком женщина, мой дружок, чтобы остановиться на половине такой прекрасной дороги.
— О!
— Ну, полноте же! Я не хочу приводить вас в отчаяние. Это славный мужчина; дамы его боготворят, и, клянусь вам, он того заслуживает…
— Не хочу больше вас слушать; я наконец страшно рассержусь на вас.
— Да за что? Я ведь передаю вам то, что мне поручил ваш муж, что вам необходимо знать, чтобы исполнить его поручение.
— Но это же отвратительно! Я не понимаю, что думает, герцог, заставляя меня исполнить подобную вещь, — сказала она обиженным тоном.
— Герцогиня, позвольте вам заметить, что вы неправы и преувеличиваете. Граф дю Люк де Мовер честный человек, знатного рода, в родстве с лучшими фамилиями королевства. Его можно принимать, не унижая себя. Впрочем, — прибавил он со слегка насмешливой улыбкой, — это один из известнейших наших волокит, и ни одна дама, насколько я зная, не скомпрометировала себя тем, что приняла его даже наедине.
— Послушайте, де Лектур, убирайтесь! Этим словом вы все испортили. Ничего больше не хочу слышать. Я решительно не сделаю того, о чем просит герцог.
Де Лектур встал.
— Куда вы? — вскричала она.
— Dame! Ухожу.
— Как!.. Сейчас?
— Конечно; ведь вы гоните меня.
— Послушайте, вы серьезно говорите? Неужели вы не останетесь хоть на день?
— Ни на одну минуту! Меня там ждут.
— Ах, да, правда! Ну, не удерживаю.
— Итак?..
— Вы скажете герцогу, что…
— Что вы исполните его желание! Э, parbleu! Ведь я знаю его обыкновение жертвовать вами!
Он поцеловал ей руку и, смеясь, быстро пошел к двери.
— Но… — начала она.
— Да, да, будьте спокойны, милая сестра; я скажу герцогу, что вам это очень неприятно, но что вы наконец уступили очевидности, и он может рассчитывать на вас. Прощайте, прощайте!
Де Лектур мигом исчез за дверью.
Герцогиня с минуту посмотрела ему вслед, повела плечами, как-то особенно улыбнулась и искоса взглянула в зеркало, в котором отражалась ее прелестная фигура.
— Он правду говорит, — прошептала она, засмеявшись, — я горю нетерпением исполнить то, чего герцог от меня требует.
Герцогиня свистнула в хорошенький золотой свисток.
— Попросите графиню дю Люк, — приказала она вошедшей камеристке.
ГЛАВА XII. В которой читатель присутствует при разговоре двух прелестных розовых демонов
Графиня дю Люк и Мария де Бетюн воспитывались вместе и хотя после замужества жили далеко друг от друга — герцогиня в Пуатье, а графиня в Мо-вере, но поддерживали до некоторой степени свои дружеские отношения. Когда вследствие беспрестанных ссор с двором герцогу де Рогану пришлось вести скитальческую жизнь и часто скрываться, он счел за лучшее поместить жену, которую боготворил, у ее отца, герцога Сюлли, в Париже: тут никто не посмел бы ее тронуть, во-первых, а во-вторых, он сохранял таким образом при дворе и почти в совете министров верного, умного сообщника, который стал бы предупреждать его обо всех кознях врагов. По странному стечению обстоятельств в это самое время размолвка с мужем сделала Жанну совершенно свободной. Она могла жить где хотела, и первой ее мыслью по приезде в Париж, на улицу Серизе, было отыскать подругу. Обе были очень рады снова увидеться, но не решались сразу отнестись друг к другу с полной откровенностью. Особенно мадам дю Люк была так сдержанна, что поражала герцогиню. Ее это заинтриговало, подстрекнуло ее любопытство ипробудило в ней желание непременно по-прежнему заглянуть в душу подруги. В тот день, когда мы видим Жанну у герцогини, она приехала к ней в третий раз, предупредив письмом о своем приезде.
Заметим мимоходом, что хотя герцогиня часто слышала о графе дю Люке, но никогда не видела его в лицо.
Дамы расцеловались, и герцогиня, усадив Жанну у камина, заперла дверь, чтобы им никто не помешал.
— Теперь я в твоем распоряжении, моя прелесть, — сказала она с улыбкой, — мы можем говорить, не стесняясь. Ты ведь останешься у меня сегодня?
— Милая Мари, ты так радостно и так мило меня встречаешь, что я бы с удовольствием осталась у тебя как можно дольше.
— Кто же тебе мешает?
— Да ведь ты знаешь, я живу на краю города, приехала на лошади с моим мажордомом и, правду сказать, боюсь в темноте ехать с ним одним домой; мэтр Ресту хоть и очень храбрый человек, но никогда не отличался неустрашимостью какого-нибудь Роланда или Рено.
— Ни даже Амадиса Галльского, не правда ли, милая? — произнесла с хитрой улыбкой герцогиня.
— Нет, злая. Впрочем, ему уже около пятидесяти, а это ведь безопасный возраст.
— Ну, я смотрю на это иначе. Лета, по-моему, ничего не значат; я сужу по лицу. Так с чего же мы начнем?
— Сначала поговорим; я приехала именно для этого; и поговорим совершенно откровенно, если позволишь, милая Мари.
— О, Жанна! Наконец-то ты решилась отбросить свою сдержанность!
— Ах, милая, мне обстоятельства не позволяли держаться иначе!
— А теперь они разве переменились?
— Нет, но теперь мне нужны твой совет и твоя помощь.
— Заранее обещаю тебе исполнить все. Что же случилось?
— Милая Мари, мое положение невыносимо; я хочу во что бы то ни стало выйти из него.
— Как! Разве твой муж…
— Мой муж два месяца тому назад оставил меня, обвинил в обмане, осыпав оскорблениями и дав честное слово, что никогда не простит обиды, которую я ему будто бы нанесла.
— О Боже мой! Как же ты мне об этом до сих пор ни слова не говорила?
— Я не решалась. Я невинна, Мари, клянусь тебе, не только делом невинна, но даже мыслью.
— О, я верю тебе!
— Несмотря на все это, я люблю мужа так же страстно, как в первые дни замужества; но я хочу защитить и свою честь. Я хочу отомстить ему!
— Понимаю тебя и непременно помогу, Жанна.
— Ты должна помочь, Мари, потому что ты всему причиной.
— Я? — с удивлением спросила герцогиня.
— Да, ты. О, не тревожься, милая! Ты сделала это невольно. Вот в чем дело: мой муж уехал раз в Париж в десятом часу вечера; вдруг является какой-то человек, просит принять его, говоря, что имеет важные депеши к графу дю Люку, и называет себя бароном де Сераком. Теперь я знаю, что так всегда называет себя твой муж, когда путешествует и хочет сохранить инкогнито, но тогда не знала, к несчастью. Хотя у меня правило никого не принимать к себе во время отсутствия мужа, но тут, сама не знаю, отчего я приняла барона де Серака; кроме того, муж хотел вернуться вечером, и я боялась, что он будет недоволен, если я не приму человека, называвшего себя его знакомым. Барон передал мне через слугу письмо, написанное твоей рукой; ты писала, что он один из самых хороших твоих друзей. Барон провел у нас два дня и уехал с каким-то господином де Лектуром, который за ним приехал.
— Да, да, — сказала герцогиня, — де Лектур его молочный брат и неизменный друг. Ах, Боже мой! Бедная моя Жанна!
— Муж, — продолжала Жанна, — пробыв в Париже гораздо дольше, чем предполагал, вернулся, когда барон уже уехал. Я рассказала ему все и затем позабыла всю эту историю. Прошло несколько дней. Граф опять уехал в Париж. Вдруг в замок во весь опор приезжает какой-то солдат в мундире швейцарского полка. Это был барон де Серак. Его преследовали, голова его была оценена. Я его спрятала. Через два дня является граф — бледный, растерянный; он резко, даже грубо обошелся со мной и сделал страшную сцену, которой я до сих пор не могу понять. В деревню наехали солдаты; им велено было обыскать хижины и замки, чтобы схватить герцога де Рогана. По указанию мужа я перевела его в секретную комнату; потом граф впустил солдат и дал им осмотреть замок. Когда они уехали, он отворил секретную комнату и остолбенел, увидев твоего мужа. Ему удалось сдержать свое волнение, и он показал герцогу только холодность; герцога, конечно, это очень удивило. Распорядившись, чтобы он мог безопасно уехать, граф подошел ко мне, грозно на меня посмотрел и, толкнув меня так, что я чуть не упала, сказал: — «Прощайте; этот человек ваш любовник; не старайтесь обмануть меня; у меня есть доказательства; мы больше никогда не увидимся!» Он уехал и не возвращался.
Жанна откинулась на спинку кресла и, закрыв лицо руками, горько зарыдала. Не меньше ее огорченная и встревоженная герцогиня старалась утешить ее.
— О, моя бедная Жанна! — вскричала она, лаская ее. — Да что же это граф… Да ведь это чистое безумие!.. Да он не любит тебя, значит?
— Любит, Мари, но по-своему, так, как любят эгоисты — для себя одного. О Боже мой! — воскликнула она почти со злостью. — Да из чего же созданы мужчины, которых ставят выше нас, что они не умеют отличить истинной любви от лживой?
— Милая Жанна, — произнесла иронично, почти цинично улыбнувшись, герцогиня, — вся вина честных женщин в том, что они слишком откровенно показывают мужьям свою любовь. Надо мучить их, как мучают продажные женщины, тогда они будут у ног своих жен. Им досадно, зачем мы целомудренны; им хотелось бы убить в нас стыдливость, и, так как это не удается, они идут вымаливать грубых наслаждений у разных презренных женщин. С тобой, моя добрая Жанна, случилось то же, что случается с тысячами других честных женщин.
— О, Мари! Как это можно!
— Да, да, милочка. Что делать? Правду тяжело слышать. Покорись, бедное дитя, или гордо подними голову и, опираясь на свою любовь, на свое звание матери и честной женщины, заставь себя бороться тем же оружием, с помощью которого у тебя отняли мужа.
Жанна дю Люк подняла голову, несколько минуте каким-то странным выражением смотрела на подругу и отрывисто, точно не договаривая слова, сказала, стиснув зубы:
— Я это тоже поняла и уже начала делать, как ты говоришь.
— И хорошо, моя Жанна! Тогда тебе все удастся. Поверь, честные женщины, когда захотят, сумеют так кокетничать и так действовать на самолюбие мужчин, как не сумеет ни одна, самая красивая, самая неглупая из продажных женщин.
— Ты ведь поможешь мне, Мари?
— Клянусь, Жанна! Теперь и я тебе скажу, что и я тоже начала действовать.
— Как так?
— После узнаешь. Сначала условимся хорошенько; мы ведь образуем с тобой наступательный и оборонительный союз, да, моя милочка?
— Да, дорогая Мари!
— Ну, бедный граф дю Люк теперь погиб безвозвратно! Против него две женщины!
— Я хочу, чтобы он за несколько часов вытерпел все, что заставил меня вытерпеть в течение этих двух месяцев.
— Рассмотрим дело, Жанна. Поступок твоего мужа до того ненатурален, что тут непременно должна быть замешана женщина. Какая это женщина? Подозреваешь ты кого-нибудь?
Жанна отвечала, что нет, и рассказала только сцену в «Клинке шпаги», где граф дал пощечину и дрался на дуэли за то, что ее назвали при нем любовницей барона де Серака, и убил того, кто это сказал.
— Ну, этот человек, очевидно, был подкуплен, чтобы оклеветать тебя. Но кто его подкупил? Ведь он, вероятно, не знал, что барон де Серак и герцог де Роган — одно лицо. Принимала ты кого-нибудь в отсутствие мужа?
— Никого.
— Наказывала ты прислуге не рассказывать о присутствии в твоем доме постороннего человека?
— Незачем было. Да и люди у нас все надежные, горячие протестанты; никогда я не замечала, чтобы они рассказывали на стороне о том, что делается в замке.
Заметим мимоходом, что хотя герцогиня часто слышала о графе дю Люке, но никогда не видела его в лицо.
Дамы расцеловались, и герцогиня, усадив Жанну у камина, заперла дверь, чтобы им никто не помешал.
— Теперь я в твоем распоряжении, моя прелесть, — сказала она с улыбкой, — мы можем говорить, не стесняясь. Ты ведь останешься у меня сегодня?
— Милая Мари, ты так радостно и так мило меня встречаешь, что я бы с удовольствием осталась у тебя как можно дольше.
— Кто же тебе мешает?
— Да ведь ты знаешь, я живу на краю города, приехала на лошади с моим мажордомом и, правду сказать, боюсь в темноте ехать с ним одним домой; мэтр Ресту хоть и очень храбрый человек, но никогда не отличался неустрашимостью какого-нибудь Роланда или Рено.
— Ни даже Амадиса Галльского, не правда ли, милая? — произнесла с хитрой улыбкой герцогиня.
— Нет, злая. Впрочем, ему уже около пятидесяти, а это ведь безопасный возраст.
— Ну, я смотрю на это иначе. Лета, по-моему, ничего не значат; я сужу по лицу. Так с чего же мы начнем?
— Сначала поговорим; я приехала именно для этого; и поговорим совершенно откровенно, если позволишь, милая Мари.
— О, Жанна! Наконец-то ты решилась отбросить свою сдержанность!
— Ах, милая, мне обстоятельства не позволяли держаться иначе!
— А теперь они разве переменились?
— Нет, но теперь мне нужны твой совет и твоя помощь.
— Заранее обещаю тебе исполнить все. Что же случилось?
— Милая Мари, мое положение невыносимо; я хочу во что бы то ни стало выйти из него.
— Как! Разве твой муж…
— Мой муж два месяца тому назад оставил меня, обвинил в обмане, осыпав оскорблениями и дав честное слово, что никогда не простит обиды, которую я ему будто бы нанесла.
— О Боже мой! Как же ты мне об этом до сих пор ни слова не говорила?
— Я не решалась. Я невинна, Мари, клянусь тебе, не только делом невинна, но даже мыслью.
— О, я верю тебе!
— Несмотря на все это, я люблю мужа так же страстно, как в первые дни замужества; но я хочу защитить и свою честь. Я хочу отомстить ему!
— Понимаю тебя и непременно помогу, Жанна.
— Ты должна помочь, Мари, потому что ты всему причиной.
— Я? — с удивлением спросила герцогиня.
— Да, ты. О, не тревожься, милая! Ты сделала это невольно. Вот в чем дело: мой муж уехал раз в Париж в десятом часу вечера; вдруг является какой-то человек, просит принять его, говоря, что имеет важные депеши к графу дю Люку, и называет себя бароном де Сераком. Теперь я знаю, что так всегда называет себя твой муж, когда путешествует и хочет сохранить инкогнито, но тогда не знала, к несчастью. Хотя у меня правило никого не принимать к себе во время отсутствия мужа, но тут, сама не знаю, отчего я приняла барона де Серака; кроме того, муж хотел вернуться вечером, и я боялась, что он будет недоволен, если я не приму человека, называвшего себя его знакомым. Барон передал мне через слугу письмо, написанное твоей рукой; ты писала, что он один из самых хороших твоих друзей. Барон провел у нас два дня и уехал с каким-то господином де Лектуром, который за ним приехал.
— Да, да, — сказала герцогиня, — де Лектур его молочный брат и неизменный друг. Ах, Боже мой! Бедная моя Жанна!
— Муж, — продолжала Жанна, — пробыв в Париже гораздо дольше, чем предполагал, вернулся, когда барон уже уехал. Я рассказала ему все и затем позабыла всю эту историю. Прошло несколько дней. Граф опять уехал в Париж. Вдруг в замок во весь опор приезжает какой-то солдат в мундире швейцарского полка. Это был барон де Серак. Его преследовали, голова его была оценена. Я его спрятала. Через два дня является граф — бледный, растерянный; он резко, даже грубо обошелся со мной и сделал страшную сцену, которой я до сих пор не могу понять. В деревню наехали солдаты; им велено было обыскать хижины и замки, чтобы схватить герцога де Рогана. По указанию мужа я перевела его в секретную комнату; потом граф впустил солдат и дал им осмотреть замок. Когда они уехали, он отворил секретную комнату и остолбенел, увидев твоего мужа. Ему удалось сдержать свое волнение, и он показал герцогу только холодность; герцога, конечно, это очень удивило. Распорядившись, чтобы он мог безопасно уехать, граф подошел ко мне, грозно на меня посмотрел и, толкнув меня так, что я чуть не упала, сказал: — «Прощайте; этот человек ваш любовник; не старайтесь обмануть меня; у меня есть доказательства; мы больше никогда не увидимся!» Он уехал и не возвращался.
Жанна откинулась на спинку кресла и, закрыв лицо руками, горько зарыдала. Не меньше ее огорченная и встревоженная герцогиня старалась утешить ее.
— О, моя бедная Жанна! — вскричала она, лаская ее. — Да что же это граф… Да ведь это чистое безумие!.. Да он не любит тебя, значит?
— Любит, Мари, но по-своему, так, как любят эгоисты — для себя одного. О Боже мой! — воскликнула она почти со злостью. — Да из чего же созданы мужчины, которых ставят выше нас, что они не умеют отличить истинной любви от лживой?
— Милая Жанна, — произнесла иронично, почти цинично улыбнувшись, герцогиня, — вся вина честных женщин в том, что они слишком откровенно показывают мужьям свою любовь. Надо мучить их, как мучают продажные женщины, тогда они будут у ног своих жен. Им досадно, зачем мы целомудренны; им хотелось бы убить в нас стыдливость, и, так как это не удается, они идут вымаливать грубых наслаждений у разных презренных женщин. С тобой, моя добрая Жанна, случилось то же, что случается с тысячами других честных женщин.
— О, Мари! Как это можно!
— Да, да, милочка. Что делать? Правду тяжело слышать. Покорись, бедное дитя, или гордо подними голову и, опираясь на свою любовь, на свое звание матери и честной женщины, заставь себя бороться тем же оружием, с помощью которого у тебя отняли мужа.
Жанна дю Люк подняла голову, несколько минуте каким-то странным выражением смотрела на подругу и отрывисто, точно не договаривая слова, сказала, стиснув зубы:
— Я это тоже поняла и уже начала делать, как ты говоришь.
— И хорошо, моя Жанна! Тогда тебе все удастся. Поверь, честные женщины, когда захотят, сумеют так кокетничать и так действовать на самолюбие мужчин, как не сумеет ни одна, самая красивая, самая неглупая из продажных женщин.
— Ты ведь поможешь мне, Мари?
— Клянусь, Жанна! Теперь и я тебе скажу, что и я тоже начала действовать.
— Как так?
— После узнаешь. Сначала условимся хорошенько; мы ведь образуем с тобой наступательный и оборонительный союз, да, моя милочка?
— Да, дорогая Мари!
— Ну, бедный граф дю Люк теперь погиб безвозвратно! Против него две женщины!
— Я хочу, чтобы он за несколько часов вытерпел все, что заставил меня вытерпеть в течение этих двух месяцев.
— Рассмотрим дело, Жанна. Поступок твоего мужа до того ненатурален, что тут непременно должна быть замешана женщина. Какая это женщина? Подозреваешь ты кого-нибудь?
Жанна отвечала, что нет, и рассказала только сцену в «Клинке шпаги», где граф дал пощечину и дрался на дуэли за то, что ее назвали при нем любовницей барона де Серака, и убил того, кто это сказал.
— Ну, этот человек, очевидно, был подкуплен, чтобы оклеветать тебя. Но кто его подкупил? Ведь он, вероятно, не знал, что барон де Серак и герцог де Роган — одно лицо. Принимала ты кого-нибудь в отсутствие мужа?
— Никого.
— Наказывала ты прислуге не рассказывать о присутствии в твоем доме постороннего человека?
— Незачем было. Да и люди у нас все надежные, горячие протестанты; никогда я не замечала, чтобы они рассказывали на стороне о том, что делается в замке.