Страница:
— Я! — он вздрогнул, но сейчас же оправился. — Конечно, Жанна, — равнодушно прибавил граф, не глядя на жену.
— Ты очень строг к Диане, Оливье, вспомни, что она ведь бедная сирота, что у нее никого на свете нет, кроме нас, будь добр к ней, пожалуйста.
— Хорошо, Жанна, только я, право, не знаю, как…
— Да, — быстро перебила она. — Ты всегда с ней серьезен, едва говоришь.
— Разве мадмуазель де Сент-Ирем тебе…
— О нет! Она мне не жаловалась, напротив, всегда так хвалит тебя, она ведь тебя очень любит!
— Слишком, может быть, — подумал он и, как будто уступая какому-то чувству, пришпорив лошадь, скорой рысью проехал мост.
Графиня сначала с удивлением посмотрела ему вслед, но потом, вероятно думая, что поняла его, улыбнулась и поспешила за ним.
Диана шла им навстречу с прелестным белокурым, розовощеким мальчиком на руках, но вдруг быстро кинулась в сторону: ее чуть не сбила с ног лошадь графа, которую он с трудом сдержал.
— Ах, граф! — вскричала она с насмешливой улыбкой, глядя ему прямо в лицо. — На кого это вы сердитесь? На Жоржа или на меня?
— Извините, мадмуазель, — проговорил Оливье, стыдясь, что поддался такому смешному чувству гнева. — Это моя лошадь виновата.
Девушка пожала плечами и, звонко рассмеявшись, без церемоний повернулась к нему спиной. Ее смех неприятно отозвался в ушах Оливье.
В эту минуту и Жанна въехала во двор. Диана подала дитя графине.
— Здравствуй, Жанна, — сказала она. — Жорж, поцелуй маму за меня, голубчик.
Графиня осыпала мальчугана горячими ласками, которые для ребенка — целая жизнь, и, наклонившись к Диане, поцеловала ее в лоб.
— Не бранишь меня, Диана? — спросила она со слезами на глазах. — Ты всегда одинаково добрая. Спасибо, спасибо!
— За что же благодарить, Жанна? Разве я не сестра твоя?
— О да! Сестра, милая сестра!
— Ну, так нечему и удивляться! Ты этим почти оскорбляешь меня.
— У! Гадкая! Никогда ты не исправишься?
— Да уж что делать! Надо или любить меня такой, какая я есть, или совсем оттолкнуть.
— Что ты это говоришь, злая! — с укоризной в голосе произнесла Жанна. — Не угодно ли вам сейчас попросить у меня прощения!
Диана улыбнулась.
— Это правда! — согласилась она. — Прости меня, моя Жанна, я виновата.
— Ну, и отлично! Теперь помирились, давай руку и пойдем.
Графиня, говоря так, передала ребенка Диане, сошла с лошади, и они с Дианой вышли на крыльцо. Жорж на все лады теребил мать и оглашал двор веселым смехом.
— Что такое случилось? — тихонько спросила Диана подругу. — Твой муж, кажется, не в духе?
— Муж? — с удивлением переспросила графиня. — Напротив, я его никогда не видала таким спокойным, как сегодня, всю дорогу мы смеялись и шутили.
— Странно, значит, я ошиблась, или, может быть, ему неприятно меня видеть?
— О, как ты можешь это думать!
— Dame! Послушай, милая, твой муж немножко дикарь, может быть, я совершенно невольно, конечно, напугала его?
— Злая!
— Нисколько, но признаюсь, твой муженек часто бывает очень угрюм.
— Я этого не нахожу.
— Очень понятно, милая, он ведь только одну тебя и видит и слышит, остальные для него не существуют.
Жанна с удивлением посмотрела на нее. Диана поняла, что сплоховала и почти возбудила подозрение в подруге. Она закусила губу.
— Dame! — продолжала она самым простодушным тоном. — Ведь это вовсе не весело, согласись, милая, под предлогом, что он знал меня девочкой, он и теперь воображает, что я все еще ребенок. Мне это, право, очень неприятно. Да на кого же я похожа?
— На девчонку, когда ты так говоришь, мой ангел, — отвечала, смеясь, графиня. — Муж, напротив, очень любит тебя.
— Он тебе говорил это? — вскричала Диана.
— Конечно, вот сейчас только уверял меня, что любит тебя, как брат любимую сестру.
— А! — как-то странно протянула Диана со злой улыбкой. На том разговор и остановился.
Вечером за ужином они втроем опять сидели рядом и весело, долго разговаривали. На другой день, после завтрака, граф сказал, что уезжает вечером, потом заперся с женой, и они часов до двух о чем-то тихо говорили.
Диана была тут же в комнате, но сидела, не вмешиваясь в разговор и не слыша даже ни слова, на другом конце, в глубокой амбразуре окна и вышивала.
Сейчас же после ужина, то есть около восьми часов, граф велел оседлать Роланда.
Наступила минута отъезда.
Графиня была бледна, покрасневшие глаза доказывали, что она плакала. Однако она сумела сдержаться во время прощания.
Привели Жоржа, отец обнял его с каким-то безотчетным содроганием сердца.
Диана, по-видимому, равнодушно смотрела на эту сцену.
Граф встал, все пошли за ним.
У крыльца ржал и топотал Роланд. Мишель Ферре неподвижно и прямо сидел на другой лошади.
Оливье еще раз поцеловал жену, поклонился девушке, и сел на лошадь.
— Прощайте, прощайте все! — сказал он. — Будьте здоровы!
Он двинулся вперед, но на первом же шаге лошадь его оступилась; если бы он не успел быстро поддержать ее, он бы упал.
— Римлянин вернулся бы назад, — колко заметила Диана.
— Я французский дворянин, — с горечью в тоне возразил он. — Не верю в предзнаменования и еду вперед, не останавливаясь!
Граф пришпорил лошадь и умчался. Мишель мерно следовал за ним, спрашивая себя, какая муха вдруг укусила его господина.
ГЛАВА IX. Кто такой был Магом и как он поступил в услужение к Диане де Сент-Ирем
ГЛАВА X. Как Диана де Сент-Ирем предложила брату оборонительный и наступательный союз и как тот, закрыв глаза, принял предложенные сестрой условия
— Ты очень строг к Диане, Оливье, вспомни, что она ведь бедная сирота, что у нее никого на свете нет, кроме нас, будь добр к ней, пожалуйста.
— Хорошо, Жанна, только я, право, не знаю, как…
— Да, — быстро перебила она. — Ты всегда с ней серьезен, едва говоришь.
— Разве мадмуазель де Сент-Ирем тебе…
— О нет! Она мне не жаловалась, напротив, всегда так хвалит тебя, она ведь тебя очень любит!
— Слишком, может быть, — подумал он и, как будто уступая какому-то чувству, пришпорив лошадь, скорой рысью проехал мост.
Графиня сначала с удивлением посмотрела ему вслед, но потом, вероятно думая, что поняла его, улыбнулась и поспешила за ним.
Диана шла им навстречу с прелестным белокурым, розовощеким мальчиком на руках, но вдруг быстро кинулась в сторону: ее чуть не сбила с ног лошадь графа, которую он с трудом сдержал.
— Ах, граф! — вскричала она с насмешливой улыбкой, глядя ему прямо в лицо. — На кого это вы сердитесь? На Жоржа или на меня?
— Извините, мадмуазель, — проговорил Оливье, стыдясь, что поддался такому смешному чувству гнева. — Это моя лошадь виновата.
Девушка пожала плечами и, звонко рассмеявшись, без церемоний повернулась к нему спиной. Ее смех неприятно отозвался в ушах Оливье.
В эту минуту и Жанна въехала во двор. Диана подала дитя графине.
— Здравствуй, Жанна, — сказала она. — Жорж, поцелуй маму за меня, голубчик.
Графиня осыпала мальчугана горячими ласками, которые для ребенка — целая жизнь, и, наклонившись к Диане, поцеловала ее в лоб.
— Не бранишь меня, Диана? — спросила она со слезами на глазах. — Ты всегда одинаково добрая. Спасибо, спасибо!
— За что же благодарить, Жанна? Разве я не сестра твоя?
— О да! Сестра, милая сестра!
— Ну, так нечему и удивляться! Ты этим почти оскорбляешь меня.
— У! Гадкая! Никогда ты не исправишься?
— Да уж что делать! Надо или любить меня такой, какая я есть, или совсем оттолкнуть.
— Что ты это говоришь, злая! — с укоризной в голосе произнесла Жанна. — Не угодно ли вам сейчас попросить у меня прощения!
Диана улыбнулась.
— Это правда! — согласилась она. — Прости меня, моя Жанна, я виновата.
— Ну, и отлично! Теперь помирились, давай руку и пойдем.
Графиня, говоря так, передала ребенка Диане, сошла с лошади, и они с Дианой вышли на крыльцо. Жорж на все лады теребил мать и оглашал двор веселым смехом.
— Что такое случилось? — тихонько спросила Диана подругу. — Твой муж, кажется, не в духе?
— Муж? — с удивлением переспросила графиня. — Напротив, я его никогда не видала таким спокойным, как сегодня, всю дорогу мы смеялись и шутили.
— Странно, значит, я ошиблась, или, может быть, ему неприятно меня видеть?
— О, как ты можешь это думать!
— Dame! Послушай, милая, твой муж немножко дикарь, может быть, я совершенно невольно, конечно, напугала его?
— Злая!
— Нисколько, но признаюсь, твой муженек часто бывает очень угрюм.
— Я этого не нахожу.
— Очень понятно, милая, он ведь только одну тебя и видит и слышит, остальные для него не существуют.
Жанна с удивлением посмотрела на нее. Диана поняла, что сплоховала и почти возбудила подозрение в подруге. Она закусила губу.
— Dame! — продолжала она самым простодушным тоном. — Ведь это вовсе не весело, согласись, милая, под предлогом, что он знал меня девочкой, он и теперь воображает, что я все еще ребенок. Мне это, право, очень неприятно. Да на кого же я похожа?
— На девчонку, когда ты так говоришь, мой ангел, — отвечала, смеясь, графиня. — Муж, напротив, очень любит тебя.
— Он тебе говорил это? — вскричала Диана.
— Конечно, вот сейчас только уверял меня, что любит тебя, как брат любимую сестру.
— А! — как-то странно протянула Диана со злой улыбкой. На том разговор и остановился.
Вечером за ужином они втроем опять сидели рядом и весело, долго разговаривали. На другой день, после завтрака, граф сказал, что уезжает вечером, потом заперся с женой, и они часов до двух о чем-то тихо говорили.
Диана была тут же в комнате, но сидела, не вмешиваясь в разговор и не слыша даже ни слова, на другом конце, в глубокой амбразуре окна и вышивала.
Сейчас же после ужина, то есть около восьми часов, граф велел оседлать Роланда.
Наступила минута отъезда.
Графиня была бледна, покрасневшие глаза доказывали, что она плакала. Однако она сумела сдержаться во время прощания.
Привели Жоржа, отец обнял его с каким-то безотчетным содроганием сердца.
Диана, по-видимому, равнодушно смотрела на эту сцену.
Граф встал, все пошли за ним.
У крыльца ржал и топотал Роланд. Мишель Ферре неподвижно и прямо сидел на другой лошади.
Оливье еще раз поцеловал жену, поклонился девушке, и сел на лошадь.
— Прощайте, прощайте все! — сказал он. — Будьте здоровы!
Он двинулся вперед, но на первом же шаге лошадь его оступилась; если бы он не успел быстро поддержать ее, он бы упал.
— Римлянин вернулся бы назад, — колко заметила Диана.
— Я французский дворянин, — с горечью в тоне возразил он. — Не верю в предзнаменования и еду вперед, не останавливаясь!
Граф пришпорил лошадь и умчался. Мишель мерно следовал за ним, спрашивая себя, какая муха вдруг укусила его господина.
ГЛАВА IX. Кто такой был Магом и как он поступил в услужение к Диане де Сент-Ирем
Предоставим пока графу Оливье дю Люку спокойно ехать в Париж, где мы с ним еще увидимся, и скажем в нескольких словах, что делала мадмуазель Диана де Сент-Ирем в продолжение четырех дней, которые граф провел с женой у де Барбантана. Она не теряла времени.
У нее был паж и доверенный слуга, данный для ее услуг братом; злость, хитрость и дьявольские проделки этого молодого человека приводили в отчаяние всю замковую прислугу.
О нем надо непременно рассказать. Несколько лет перед тем граф Жак де Сент-Ирем — Сент-Иремы были старинного рода — возвращался из путешествия в Италию, куда он уехал из-за не совсем честного поступка в карточной игре.
Уличенный своим партнером в плутовстве, он не нашел ничем больше ответить ему, кроме следующей фразы:
— Очень может быть, но я нахожу весьма скверным с вашей стороны, что вы мне это заметили.
И с этими словами он бросил ему в лицо карты. Партнер вызвал его на дуэль. Граф убил его наповал. Но так как он был хорошо известен при дворе, дуэль наделала много шума, и графу оставалось одно — уехать в Италию, дать времени замять дело.
Это происходило через два-три месяца после убийства Генриха IV.
Графу было в то время около двадцати двух лет. Пробыв с год в Италии, он возвращался во Францию, и в один вечер проезжал по какой-то захудалой деревушке, милях в двух от Пиньероля.
Жаку де Сент-Ирему приятнее было бы добраться до города, но уже наступила ночь, начинал накрапывать дождь и измученная лошадь едва шла. Поневоле пришлось остановиться в скверном трактире, скорее походившем на притон разбойников, чем на трактир.
Но граф был не трусливого десятка, храбро вошел и против всякого ожидания встретил отличный уход и предупредительную внимательность. Это хотя и порадовало его, но, как человека опытного, заставило быть осторожнее.
И он хорошо сделал, как после оказалось.
Трактир был полон путешественников всякого сорта, но все очень подозрительных на вид личностей. В сарае и на дороге вокруг больших костров расположился табор цыган, по-видимому мало обращавших внимание на дождь и холод.
Они искоса поглядывали на графа, когда он проезжал посреди них к трактиру, но граф притворился, что ничего не замечает.
Часа два прошло спокойно.
Проголодавшийся граф с аппетитом пообедал, тем более что обед ему подали отличный, и, по-видимому, не обращал никакого внимания на беспрестанно слонявшихся вокруг его стола подозрительных личностей; так как эти люди не заговаривали с ним и вроде бы не искали ссоры, он наконец ив самом деле позабыл о них, в полной уверенности, что все обойдется благополучно.
Но он ошибался.
Хозяйка, проворная молодая женщина с быстрыми глазами, услужливо подавала ему все, что он спрашивал, и в то же время хлопотала около другого путешественника, приехавшего несколькими минутами позже графа и севшего за другим столом, против него. Это был атлет с энергичным лицом и решительным видом, евший за четверых.
Оба путешественника не обменялись ни одним словом, но взглядами яснее слов сказали друг другу:
— Мы здесь в вертепе, в случае нужды я рассчитываю на вас, как и вы можете рассчитывать на меня.
Хозяйка, поставив путешественнику-атлету бутылку монте-фальконе, шепнула ему несколько слов, потом, подойдя к столу графа и убирая тарелки, сказала вполголоса, как будто не к нему обращаясь:
— Осторожнее!
Граф искоса взглянул на незнакомого путешественника. Тот, как будто без всякого умысла, затянул покрепче портупею рапиры, которую вначале отстегнул, чтобы быть свободнее. Граф сделал то же.
Вдруг, точно по данному знаку, в комнату ворвались цыгане — женщины, мужчины, старики, дети, грязные, оборванные, отвратительные.
Граф и другой путешественник, точно сговорившись, схватили свои столы и придвинули к прилавку, потом с быстротой, которую придает только неминуемая опасность, нагромоздили на них все, что попадало под руку, — скамейки, стулья, табуреты, соорудив таким образом высокую баррикаду, занявшую целый угол комнаты; позади них была дверь во внутреннюю часть трактира, дававшая им возможность отступить в случае надобности.
У графа были рапира, нож и два длинных пистолета за поясом, а у другого путешественника, кроме того, короткий карабин. К ним присоединился хозяин со своими пятью слугами, тоже хорошо вооруженные и сбежавшиеся на крики хозяйки.
Хозяин был старый контрабандист, живший главным образом своей контрабандой и привыкший к разным схваткам.
— Славно! — весело крикнул он, прибежав. — Потешимся же мы, если только вы с нами, господа, не правда ли?
— Morbleu! — сказал атлет. — Да ведь дело идет о нашей шкуре.
— И о моей тоже, но их много!
— Тем лучше, — промолвил граф. — Больше убьем!
— Отлично сказано, господин! Но, клянусь Бахусом, нам не так плохо, как эти негодяи думают. Терезина, — прибавил хозяин, обращаясь к жене, — тебя не заметят в свалке, сбегай-ка, да скажи Бомба о том, что здесь происходит.
— О, это правда! — весело вскричала она.
— Ну, то-то! Беги, моя газель, что есть духу! Молодая женщина мигом исчезла.
— Ну, господа, — обратился он к ним, — будем смотреть в оба, нас восемь, мы все храбры, веселую сарабанду пропляшут у нас эти молодцы!
Время, весьма интересные стороны которого мы здесь описываем, было эпохой общего разрушения.
Средние века погружались в бездну прошедшего, новые зарождались, обещая блестящие надежды в будущем, мало, к сожалению, осуществившиеся до сих пор.
Смерть Генриха IV и наступившие за ней смуты открыли границы Франции всякого рода отщепенцам старой Европы, которые, точно сговорившись, кинулись на несчастную страну, как на верную добычу. Оттого и появилось в то время столько разбойников, грабивших и резавших без милосердия.
Напавшие в трактире на путешественников были цыгане, целое племя которых явилось неизвестно откуда и направилось во Францию.
Длинный кровавый след оставляли они за собой, пройдя большую часть Европы, ускользая от преследований благодаря то смелости, то численности, а то и страху, который наводили на мирных жителей.
Племя состояло человек из двухсот пятидесяти, считая женщин, детей и стариков, да почти столько же осталось на дороге, потому что по мере приближения к Франции им встречались жители, уже смелее защищавшие свою собственность; приходилось драться, и цыгане большей частью искали при этом спасения в бегстве.
Тогда они придумали другой образ действия: представились мирными людьми, ремесленниками, кузнецами, медниками, гадалками и т. п. Придя в деревню, они не собирались грабить, а располагались лагерем; не обходилось, конечно, без украденных кур или зарезанных баранов, но это были пустяки по сравнению с тем, что они обычно делали и что оставалось безнаказанным.
Мысль о нападении пришла им в голову только тогда, когда они увидели двоих путешественников с большими чемоданами, неосторожно подъехавших к трактиру.
В них мигом проснулась природная алчность. Они посоветовались и быстро решили исполнить план, тем более что путешественников было всего двое.
Но они, правду сказать, не ожидали, что хозяин и трактирная прислуга бросятся на помощь, а это были отчаянные контрабандисты, для которых драка становилась праздником.
Хотя и восемь человек для целого племени было все-таки немного, но цыгане, однако же, призадумались.
Это ведь воры, в тонкости обладающие умением воровать, но всегда отступающие перед дракой, они знают, что им при этом достанется немало тумаков, да еще и добыча ускользнет. Поэтому они сначала решили вступить в переговоры.
Парламентером выступил высокий, немножко сгорбленный старик с пронырливой физиономией, хоботообразным носом, круглыми глазами, бородой клином и серебристо-белыми волосами. Это, видимо, был один из патриархов племени.
Он сделал несколько шагов вперед и хитро улыбнулся. В комнате сейчас же все смолкло.
— Что вам нужно? — спросил трактирщик, в качестве хозяина дома взявший на себя командование импровизированной крепостью.
— Переговорить, — отвечал тот, низко поклонившись.
— Да разве так поступают с мирными людьми? — иронично произнес хозяин. — Разве вы здесь в дикой стране, что нападаете на мой дом?
— Это не к вам относится, почтенный хозяин, — медовым голосом заверил цыган. — Вас мы любим и уважаем и не хотим делать вам вреда.
— Так чего же вы врываетесь, как бешеные волки?
— Ошибаетесь, почтенный хозяин, право, у нас не худые намерения, по крайней мере относительно вас. Уйдите с вашей прислугой, вы не раскаетесь.
— Да чего вам наконец нужно? — повторил хозяин, хотевший, главное, выиграть время.
— Мы хотим поговорить вот с этими знатными приезжими.
— Эти господа, знатные они или нет, здесь — у меня в доме, под моим покровительством.
— Нехорошо рассудили, почтенный хозяин; вы и себя погубите, и их не спасете; посмотрите, сколько нас и сколько вас, и увидите, что я говорю правду.
— Нечего тут толковать; говорю вам, убирайтесь отсюда!
— Берегитесь, почтенный хозяин!
— Сами лучше берегитесь! Не сердите меня, а то вам несдобровать!
— Угроза не ответ. Отвечайте прямо: согласны выдать нам этих приезжих?
— Нет, говорят вам! Да и что вам с ними делать?
— Это уже их и наше дело.
— Ну, довольно болтать, дуралей! — крикнул граф. — Проваливай, или я убью тебя, как собаку!
Парламентер робко взглянул на баррикаду.
— Это ваше последнее слово? — спросил он.
— Да!
— Ну, так да падет ваша кровь на вашу же голову! — вскричал он, откинувшись в сторону.
— И на твою, morbleu! — прокричал путешественник-атлет и выстрелил.
Седой цыган упал мертвый.
Позади него многие были более и менее серьезно ранены. Племя с бешеными криками бросилось к баррикаде.
Их встретили еще выстрелами.
Цыгане, толпясь, вредили сами себе; кроме того, они все были, как на ладони, тогда как противники их, почти совершенно скрытые за баррикадой, стреляли наверняка.
Прошло несколько минут в страшной суматохе, затем цыгане вдруг в бессильной ярости отступили.
Больше двадцати человек у них было убито. Стыд и злоба придали им мужества; врагов было всего восьмеро, а их целая толпа.
Они опять бросились, уже в большем порядке, с большей силой, и началась рукопашная, в которой осаждающие и осажденные действовали с одинаковым мужеством. Однако цыганам пришлось отступить в беспорядке.
Путешественник-атлет одним взмахом руки открыл проход в баррикаде и бросился на цыган, потрясая рапирой и громко крича:
— Вперед, morbleu!
Остальные храбро последовали за ним.
Тут началась страшная, отвратительная резня.
Негодяи, испугавшись такой силы и смелости, бросились бежать, почти не пытаясь защищаться и думая бегством спастись от сыпавшихся на них ударов; но и бегство сделалось невозможным. Окна и двери совершенно загородили женщины, дети и старики, толкавшие друг друга, стараясь каждый выбежать раньше.
Вдруг и на улице раздались выстрелы. Цыгане очутились между двумя огнями.
Разбойники обезумели от отчаяния; опасность пробудила в них последний проблеск мужества; снова началась борьба, еще ужаснее, еще ожесточеннее.
— Смелей! — воззвал хозяин. — Ко мне, Бомба, сюда!
— Иду, иду, кум! — отвечал с улицы насмешливый голос.
Битва длилась еще несколько минут и затем разом прекратилась.
Цыгане были перебиты. Некоторые из уцелевших бежали через поля и луга, другие лежали вперемешку с убитыми по дороге и в трактире.
Бомба торжественно вошел в комнату во главе тридцати контрабандистов. Победители, не желая затруднять себя пленниками, пристреливали тех, которые подавали еще признаки жизни.
Граф, хоть и не отличавшийся нежным сердцем, не мог без возмущения смотреть на это и спешил выйти. В ту минуту, как он шагал через трупы, кто-то вдруг уцепился за полу его платья. Он обернулся.
Это был мальчик лет шестнадцати, бледный, как смерть, с полными слез глазами.
— Спасите меня, добрый господин! — умолял он душераздирающим голосом. — Спасите меня, ради всего святого!
— Спасти тебя! — машинально прошептал граф.
— Я вас буду любить, служить вам, буду вашим рабом, вашей собакой… только спасите!
Граф улыбнулся. Ему невольно стало жаль мальчика.
— Пожалуй, — отвечал он, — но будешь ли ты благодарен?
— Моя жизнь принадлежит вам, монсеньор; я отдам ее за вас, когда только вы потребуете.
— Хорошо! Встань. Опасна твоя рана?
— Нет, монсеньор; пуля только царапнула по черепу.
— Ну, так через два дня ты выздоровеешь.
— А! — крикнул Бомба, увидев, что цыган вылезает из-под груды трупов. — Еще один! Постой, постой, чертенок!
Он зарядил пистолет.
— Сеньор, я беру этого мальчика под свое покровительство! — вскричал граф.
— Напрасно, граф! — предупредил контрабандист. — Это разбойничье отродье! Их всех надо бить!
— Пожалуйста, оставьте мне его!
— Как угодно, сеньор, это ваше дело.
Он хладнокровно разрядил пистолет, пристрелив другого цыгана, машинально поднявшего голову.
На другой день граф собрался ехать дальше, он сел на лошадь, а его новый слуга — на мула, принадлежавшего кому-то из убитых цыган.
— Как тебя зовут, мальчик? — спросил граф.
— Сиаль-Эддин, монсеньор, — проговорил цыганенок.
— Ну, это слишком длинно; теперь ты будешь зваться Магомом.
— Как угодно, монсеньор, — произнес тот, опустив голову. Вот каким образом Магом поступил в услужение к графу. И путешественник-атлет вышел из трактира.
— Прощайте! — сказал он графу.
— Куда вы едете? — поинтересовался Жак.
— В Венгрию. А вы?
— Во Францию.
— Счастливого пути! Может быть, увидимся. Позвольте узнать вашу фамилию?
— Граф Жак де Сент-Ирем; а ваша?
— Капитан Ватан. До скорого свидания.
Они пожали друг другу руку и поехали в разные стороны.
Магом сдержал слово; он был безгранично предан своему господину. Когда Диана вышла из монастыря и стала жить с графиней дю Люк, граф счел самым лучшим подарком сестре уступить ей Магома. Он так и сделал.
Цыган и к девушке отнесся с такой же преданностью, доходившей часто до невозможного.
Это был драгоценный слуга для такой женщины, как Диана.
У нее был паж и доверенный слуга, данный для ее услуг братом; злость, хитрость и дьявольские проделки этого молодого человека приводили в отчаяние всю замковую прислугу.
О нем надо непременно рассказать. Несколько лет перед тем граф Жак де Сент-Ирем — Сент-Иремы были старинного рода — возвращался из путешествия в Италию, куда он уехал из-за не совсем честного поступка в карточной игре.
Уличенный своим партнером в плутовстве, он не нашел ничем больше ответить ему, кроме следующей фразы:
— Очень может быть, но я нахожу весьма скверным с вашей стороны, что вы мне это заметили.
И с этими словами он бросил ему в лицо карты. Партнер вызвал его на дуэль. Граф убил его наповал. Но так как он был хорошо известен при дворе, дуэль наделала много шума, и графу оставалось одно — уехать в Италию, дать времени замять дело.
Это происходило через два-три месяца после убийства Генриха IV.
Графу было в то время около двадцати двух лет. Пробыв с год в Италии, он возвращался во Францию, и в один вечер проезжал по какой-то захудалой деревушке, милях в двух от Пиньероля.
Жаку де Сент-Ирему приятнее было бы добраться до города, но уже наступила ночь, начинал накрапывать дождь и измученная лошадь едва шла. Поневоле пришлось остановиться в скверном трактире, скорее походившем на притон разбойников, чем на трактир.
Но граф был не трусливого десятка, храбро вошел и против всякого ожидания встретил отличный уход и предупредительную внимательность. Это хотя и порадовало его, но, как человека опытного, заставило быть осторожнее.
И он хорошо сделал, как после оказалось.
Трактир был полон путешественников всякого сорта, но все очень подозрительных на вид личностей. В сарае и на дороге вокруг больших костров расположился табор цыган, по-видимому мало обращавших внимание на дождь и холод.
Они искоса поглядывали на графа, когда он проезжал посреди них к трактиру, но граф притворился, что ничего не замечает.
Часа два прошло спокойно.
Проголодавшийся граф с аппетитом пообедал, тем более что обед ему подали отличный, и, по-видимому, не обращал никакого внимания на беспрестанно слонявшихся вокруг его стола подозрительных личностей; так как эти люди не заговаривали с ним и вроде бы не искали ссоры, он наконец ив самом деле позабыл о них, в полной уверенности, что все обойдется благополучно.
Но он ошибался.
Хозяйка, проворная молодая женщина с быстрыми глазами, услужливо подавала ему все, что он спрашивал, и в то же время хлопотала около другого путешественника, приехавшего несколькими минутами позже графа и севшего за другим столом, против него. Это был атлет с энергичным лицом и решительным видом, евший за четверых.
Оба путешественника не обменялись ни одним словом, но взглядами яснее слов сказали друг другу:
— Мы здесь в вертепе, в случае нужды я рассчитываю на вас, как и вы можете рассчитывать на меня.
Хозяйка, поставив путешественнику-атлету бутылку монте-фальконе, шепнула ему несколько слов, потом, подойдя к столу графа и убирая тарелки, сказала вполголоса, как будто не к нему обращаясь:
— Осторожнее!
Граф искоса взглянул на незнакомого путешественника. Тот, как будто без всякого умысла, затянул покрепче портупею рапиры, которую вначале отстегнул, чтобы быть свободнее. Граф сделал то же.
Вдруг, точно по данному знаку, в комнату ворвались цыгане — женщины, мужчины, старики, дети, грязные, оборванные, отвратительные.
Граф и другой путешественник, точно сговорившись, схватили свои столы и придвинули к прилавку, потом с быстротой, которую придает только неминуемая опасность, нагромоздили на них все, что попадало под руку, — скамейки, стулья, табуреты, соорудив таким образом высокую баррикаду, занявшую целый угол комнаты; позади них была дверь во внутреннюю часть трактира, дававшая им возможность отступить в случае надобности.
У графа были рапира, нож и два длинных пистолета за поясом, а у другого путешественника, кроме того, короткий карабин. К ним присоединился хозяин со своими пятью слугами, тоже хорошо вооруженные и сбежавшиеся на крики хозяйки.
Хозяин был старый контрабандист, живший главным образом своей контрабандой и привыкший к разным схваткам.
— Славно! — весело крикнул он, прибежав. — Потешимся же мы, если только вы с нами, господа, не правда ли?
— Morbleu! — сказал атлет. — Да ведь дело идет о нашей шкуре.
— И о моей тоже, но их много!
— Тем лучше, — промолвил граф. — Больше убьем!
— Отлично сказано, господин! Но, клянусь Бахусом, нам не так плохо, как эти негодяи думают. Терезина, — прибавил хозяин, обращаясь к жене, — тебя не заметят в свалке, сбегай-ка, да скажи Бомба о том, что здесь происходит.
— О, это правда! — весело вскричала она.
— Ну, то-то! Беги, моя газель, что есть духу! Молодая женщина мигом исчезла.
— Ну, господа, — обратился он к ним, — будем смотреть в оба, нас восемь, мы все храбры, веселую сарабанду пропляшут у нас эти молодцы!
Время, весьма интересные стороны которого мы здесь описываем, было эпохой общего разрушения.
Средние века погружались в бездну прошедшего, новые зарождались, обещая блестящие надежды в будущем, мало, к сожалению, осуществившиеся до сих пор.
Смерть Генриха IV и наступившие за ней смуты открыли границы Франции всякого рода отщепенцам старой Европы, которые, точно сговорившись, кинулись на несчастную страну, как на верную добычу. Оттого и появилось в то время столько разбойников, грабивших и резавших без милосердия.
Напавшие в трактире на путешественников были цыгане, целое племя которых явилось неизвестно откуда и направилось во Францию.
Длинный кровавый след оставляли они за собой, пройдя большую часть Европы, ускользая от преследований благодаря то смелости, то численности, а то и страху, который наводили на мирных жителей.
Племя состояло человек из двухсот пятидесяти, считая женщин, детей и стариков, да почти столько же осталось на дороге, потому что по мере приближения к Франции им встречались жители, уже смелее защищавшие свою собственность; приходилось драться, и цыгане большей частью искали при этом спасения в бегстве.
Тогда они придумали другой образ действия: представились мирными людьми, ремесленниками, кузнецами, медниками, гадалками и т. п. Придя в деревню, они не собирались грабить, а располагались лагерем; не обходилось, конечно, без украденных кур или зарезанных баранов, но это были пустяки по сравнению с тем, что они обычно делали и что оставалось безнаказанным.
Мысль о нападении пришла им в голову только тогда, когда они увидели двоих путешественников с большими чемоданами, неосторожно подъехавших к трактиру.
В них мигом проснулась природная алчность. Они посоветовались и быстро решили исполнить план, тем более что путешественников было всего двое.
Но они, правду сказать, не ожидали, что хозяин и трактирная прислуга бросятся на помощь, а это были отчаянные контрабандисты, для которых драка становилась праздником.
Хотя и восемь человек для целого племени было все-таки немного, но цыгане, однако же, призадумались.
Это ведь воры, в тонкости обладающие умением воровать, но всегда отступающие перед дракой, они знают, что им при этом достанется немало тумаков, да еще и добыча ускользнет. Поэтому они сначала решили вступить в переговоры.
Парламентером выступил высокий, немножко сгорбленный старик с пронырливой физиономией, хоботообразным носом, круглыми глазами, бородой клином и серебристо-белыми волосами. Это, видимо, был один из патриархов племени.
Он сделал несколько шагов вперед и хитро улыбнулся. В комнате сейчас же все смолкло.
— Что вам нужно? — спросил трактирщик, в качестве хозяина дома взявший на себя командование импровизированной крепостью.
— Переговорить, — отвечал тот, низко поклонившись.
— Да разве так поступают с мирными людьми? — иронично произнес хозяин. — Разве вы здесь в дикой стране, что нападаете на мой дом?
— Это не к вам относится, почтенный хозяин, — медовым голосом заверил цыган. — Вас мы любим и уважаем и не хотим делать вам вреда.
— Так чего же вы врываетесь, как бешеные волки?
— Ошибаетесь, почтенный хозяин, право, у нас не худые намерения, по крайней мере относительно вас. Уйдите с вашей прислугой, вы не раскаетесь.
— Да чего вам наконец нужно? — повторил хозяин, хотевший, главное, выиграть время.
— Мы хотим поговорить вот с этими знатными приезжими.
— Эти господа, знатные они или нет, здесь — у меня в доме, под моим покровительством.
— Нехорошо рассудили, почтенный хозяин; вы и себя погубите, и их не спасете; посмотрите, сколько нас и сколько вас, и увидите, что я говорю правду.
— Нечего тут толковать; говорю вам, убирайтесь отсюда!
— Берегитесь, почтенный хозяин!
— Сами лучше берегитесь! Не сердите меня, а то вам несдобровать!
— Угроза не ответ. Отвечайте прямо: согласны выдать нам этих приезжих?
— Нет, говорят вам! Да и что вам с ними делать?
— Это уже их и наше дело.
— Ну, довольно болтать, дуралей! — крикнул граф. — Проваливай, или я убью тебя, как собаку!
Парламентер робко взглянул на баррикаду.
— Это ваше последнее слово? — спросил он.
— Да!
— Ну, так да падет ваша кровь на вашу же голову! — вскричал он, откинувшись в сторону.
— И на твою, morbleu! — прокричал путешественник-атлет и выстрелил.
Седой цыган упал мертвый.
Позади него многие были более и менее серьезно ранены. Племя с бешеными криками бросилось к баррикаде.
Их встретили еще выстрелами.
Цыгане, толпясь, вредили сами себе; кроме того, они все были, как на ладони, тогда как противники их, почти совершенно скрытые за баррикадой, стреляли наверняка.
Прошло несколько минут в страшной суматохе, затем цыгане вдруг в бессильной ярости отступили.
Больше двадцати человек у них было убито. Стыд и злоба придали им мужества; врагов было всего восьмеро, а их целая толпа.
Они опять бросились, уже в большем порядке, с большей силой, и началась рукопашная, в которой осаждающие и осажденные действовали с одинаковым мужеством. Однако цыганам пришлось отступить в беспорядке.
Путешественник-атлет одним взмахом руки открыл проход в баррикаде и бросился на цыган, потрясая рапирой и громко крича:
— Вперед, morbleu!
Остальные храбро последовали за ним.
Тут началась страшная, отвратительная резня.
Негодяи, испугавшись такой силы и смелости, бросились бежать, почти не пытаясь защищаться и думая бегством спастись от сыпавшихся на них ударов; но и бегство сделалось невозможным. Окна и двери совершенно загородили женщины, дети и старики, толкавшие друг друга, стараясь каждый выбежать раньше.
Вдруг и на улице раздались выстрелы. Цыгане очутились между двумя огнями.
Разбойники обезумели от отчаяния; опасность пробудила в них последний проблеск мужества; снова началась борьба, еще ужаснее, еще ожесточеннее.
— Смелей! — воззвал хозяин. — Ко мне, Бомба, сюда!
— Иду, иду, кум! — отвечал с улицы насмешливый голос.
Битва длилась еще несколько минут и затем разом прекратилась.
Цыгане были перебиты. Некоторые из уцелевших бежали через поля и луга, другие лежали вперемешку с убитыми по дороге и в трактире.
Бомба торжественно вошел в комнату во главе тридцати контрабандистов. Победители, не желая затруднять себя пленниками, пристреливали тех, которые подавали еще признаки жизни.
Граф, хоть и не отличавшийся нежным сердцем, не мог без возмущения смотреть на это и спешил выйти. В ту минуту, как он шагал через трупы, кто-то вдруг уцепился за полу его платья. Он обернулся.
Это был мальчик лет шестнадцати, бледный, как смерть, с полными слез глазами.
— Спасите меня, добрый господин! — умолял он душераздирающим голосом. — Спасите меня, ради всего святого!
— Спасти тебя! — машинально прошептал граф.
— Я вас буду любить, служить вам, буду вашим рабом, вашей собакой… только спасите!
Граф улыбнулся. Ему невольно стало жаль мальчика.
— Пожалуй, — отвечал он, — но будешь ли ты благодарен?
— Моя жизнь принадлежит вам, монсеньор; я отдам ее за вас, когда только вы потребуете.
— Хорошо! Встань. Опасна твоя рана?
— Нет, монсеньор; пуля только царапнула по черепу.
— Ну, так через два дня ты выздоровеешь.
— А! — крикнул Бомба, увидев, что цыган вылезает из-под груды трупов. — Еще один! Постой, постой, чертенок!
Он зарядил пистолет.
— Сеньор, я беру этого мальчика под свое покровительство! — вскричал граф.
— Напрасно, граф! — предупредил контрабандист. — Это разбойничье отродье! Их всех надо бить!
— Пожалуйста, оставьте мне его!
— Как угодно, сеньор, это ваше дело.
Он хладнокровно разрядил пистолет, пристрелив другого цыгана, машинально поднявшего голову.
На другой день граф собрался ехать дальше, он сел на лошадь, а его новый слуга — на мула, принадлежавшего кому-то из убитых цыган.
— Как тебя зовут, мальчик? — спросил граф.
— Сиаль-Эддин, монсеньор, — проговорил цыганенок.
— Ну, это слишком длинно; теперь ты будешь зваться Магомом.
— Как угодно, монсеньор, — произнес тот, опустив голову. Вот каким образом Магом поступил в услужение к графу. И путешественник-атлет вышел из трактира.
— Прощайте! — сказал он графу.
— Куда вы едете? — поинтересовался Жак.
— В Венгрию. А вы?
— Во Францию.
— Счастливого пути! Может быть, увидимся. Позвольте узнать вашу фамилию?
— Граф Жак де Сент-Ирем; а ваша?
— Капитан Ватан. До скорого свидания.
Они пожали друг другу руку и поехали в разные стороны.
Магом сдержал слово; он был безгранично предан своему господину. Когда Диана вышла из монастыря и стала жить с графиней дю Люк, граф счел самым лучшим подарком сестре уступить ей Магома. Он так и сделал.
Цыган и к девушке отнесся с такой же преданностью, доходившей часто до невозможного.
Это был драгоценный слуга для такой женщины, как Диана.
ГЛАВА X. Как Диана де Сент-Ирем предложила брату оборонительный и наступательный союз и как тот, закрыв глаза, принял предложенные сестрой условия
На другой день после описанной нами сцены между Дианой и графом дю Люком, проснувшись в десятом часу утра, красавица позвала своих горничных, велела отворить окна спальни и, лениво потягиваясь в постели, улыбаясь солнцу, обливавшему золотыми лучами ее лицо и нежно ласкавшему белую грудь, спросила, зевая, вышел ли граф из своих комнат.
Узнав, что он уже давно уехал в замок Вири, девушка сверкнула глазами и, быстро вскочив, мигом очутилась посреди комнаты, к величайшему изумлению горничных, не понимавших, что это значит. Она, однако, сейчас же спохватилась, накинула капот и подбитые мехом туфли и стала причесываться и умываться.
— Я выеду со двора, — объявила она.
Ей подали чудесный костюм для верховой езды.
Никогда еще девушка так не спешила.
Она оделась меньше чем в полчаса, приведя этим в восхищение горничных, но не разговаривала с ними, как делала обычно, и, велев послать к себе в будуар Магома, прошла туда сама.
Магом, как видно, был недалеко, потому что почти тотчас явился и, поклонившись, скрестил руки на груди, ожидая приказаний.
Магом был двадцатишестилетний высокий, стройный мужчина, с красновато-смуглым лицом, слегка горбатым носом, хитрыми, быстрыми, черными глазами, большим ртом с чудесными зубами, редкой бородой и иссиня-черными густыми волосами, которые, беспорядочно падая на широкие плечи, придавали ему дикий вид. Лицо можно было бы назвать красивым, если бы его не портило выражение злости и алчности.
Он был одет, как все слуги хороших домов. За кожаным поясом были заткнуты прямая короткая сабля и длинный нож в роговой оправе.
— Здравствуй, Магом! — сказала Диана, протянув ему руку.
— Здравствуйте, госпожа, — отвечал он, поклонившись и почтительно поцеловав белую аристократическую ручку девушки.
Глаза его при этом сверкнули радостью.
— Слушай, — проговорила она, — через десять минут мы едем в Париж. Оседлай мула.
— Я оседлаю Мышонка; этот лучше всех.
— Хорошо! Если мажордом станет спрашивать, скажи, что я велела; только не говори ему, куда я еду, слышишь!
— Он ничего не узнает, госпожа.
— Ну, ступай же скорей!
— Через десять минут мул будет у крыльца. Он поклонился и ушел.
Девушка завернулась в плащ, надела шляпку с большими полями, защищавшими от солнца, маску, как тогда все делали, еще раз взглянула на себя в зеркало, тихонько произнеся:
— Начнем! — и вышла из комнаты.
В передней две горничные ждали ее приказаний.
— Я поеду покататься, — объяснила она, — не ждите меня раньше обеда.
Но, вместо того, чтобы спуститься вниз, она прошла в комнату графини и отперла стоявшую на тумбочке шкатулку, от которой у нее был свой ключ.
Тут Жанна держала деньги, которые муж давал ей на булавки; она требовала, чтоб Диана брала тоже, когда вздумается, и та широко пользовалась этим, но подруга никогда не делала ей ни малейшего замечания за немножко крупные иногда издержки для молодой девушки, которой даже в прихотях никогда не отказывалось.
— Не надо забывать существенного, — промолвила Диана, положив в кошелек несколько горстей золота. — Бедный Жак! Давно я ему ничего не давала; он, наверное, нуждается.
Заперев шкатулку, она опустила кошелек в карман и ушла.
Магом дожидался у крыльца; по знаку госпожи он вскочил в седло. Диана встала на приготовленный для этого табурет, села позади Магома, и они поехали.
В то время в экипажах ездили только принцы и самые знатные вельможи королевства; всякая поездка совершалась так, как мы сейчас описали. Даже члены парламента так ездили, и самые знатные придворные дамы, отправляясь в гости к знакомым, садились на лошадь позади конюха.
Выехав из ворот, Магом повернул направо.
— Что же ты делаешь? — спросила девушка.
— Вы ведь не хотите, госпожа, чтобы знали, куда мы едем? А мажордом хитер и любопытен, он подсматривает; но я хитрее его; я его проведу.
— А! Ну хорошо, понимаю! — согласилась Диана, засмеявшись.
Скрывшись за деревьями, цыган, зная, что теперь уже никто их не увидит, повернул на одну из поперечных тропинок и через несколько минут выехал на Парижскую дорогу.
— Провели, госпожа! — воскликнул он.
— Ну, теперь в галоп! Нам до двенадцати надо быть у брата.
— Будем, госпожа, — заверил Магом и как-то особенно свистнул.
Мул насторожил уши и помчался, как стрела. Не больше часа спустя они миновали ворота Сен-Марсель.
Граф де Сент-Ирем жил на углу улиц Претер и Сен-Дени, в доме, к которому приделано было искусственное дерево с двенадцатью ветками; на каждой в чашечке цветка стояло по апостолу, а на вершине — Божья Матерь. Дом с этим деревом существует и до сих пор.
Квартира графа, состоявшая из четырех комнат окнами на обе улицы, была убрана с редкой в то время изысканностью, но везде носила следы оргий: мебель была поломана, изорвана, в пятнах.
Жак де Сент-Ирем был одним из самых страшных утонченных; его дуэлям и ссорам конца не было; но, несмотря на скверную репутацию, его окружало множество друзей или льстецов; немногие решались косо посмотреть на него.
Это был красивый мужчина лет около тридцати двух, с надменным взглядом, презрительным выражением рта и аристократическими манерами; женщины его любили, мужчины боялись. В ту минуту как на соседней церкви пробило десять, у дверей графа постучались.
Молодой, здоровенный слуга, видимо исполнявший все должности в доме, лениво поднялся с подушек, на которых лежал, растянувшись во весь рост, и пошел отворить.
Узнав, что он уже давно уехал в замок Вири, девушка сверкнула глазами и, быстро вскочив, мигом очутилась посреди комнаты, к величайшему изумлению горничных, не понимавших, что это значит. Она, однако, сейчас же спохватилась, накинула капот и подбитые мехом туфли и стала причесываться и умываться.
— Я выеду со двора, — объявила она.
Ей подали чудесный костюм для верховой езды.
Никогда еще девушка так не спешила.
Она оделась меньше чем в полчаса, приведя этим в восхищение горничных, но не разговаривала с ними, как делала обычно, и, велев послать к себе в будуар Магома, прошла туда сама.
Магом, как видно, был недалеко, потому что почти тотчас явился и, поклонившись, скрестил руки на груди, ожидая приказаний.
Магом был двадцатишестилетний высокий, стройный мужчина, с красновато-смуглым лицом, слегка горбатым носом, хитрыми, быстрыми, черными глазами, большим ртом с чудесными зубами, редкой бородой и иссиня-черными густыми волосами, которые, беспорядочно падая на широкие плечи, придавали ему дикий вид. Лицо можно было бы назвать красивым, если бы его не портило выражение злости и алчности.
Он был одет, как все слуги хороших домов. За кожаным поясом были заткнуты прямая короткая сабля и длинный нож в роговой оправе.
— Здравствуй, Магом! — сказала Диана, протянув ему руку.
— Здравствуйте, госпожа, — отвечал он, поклонившись и почтительно поцеловав белую аристократическую ручку девушки.
Глаза его при этом сверкнули радостью.
— Слушай, — проговорила она, — через десять минут мы едем в Париж. Оседлай мула.
— Я оседлаю Мышонка; этот лучше всех.
— Хорошо! Если мажордом станет спрашивать, скажи, что я велела; только не говори ему, куда я еду, слышишь!
— Он ничего не узнает, госпожа.
— Ну, ступай же скорей!
— Через десять минут мул будет у крыльца. Он поклонился и ушел.
Девушка завернулась в плащ, надела шляпку с большими полями, защищавшими от солнца, маску, как тогда все делали, еще раз взглянула на себя в зеркало, тихонько произнеся:
— Начнем! — и вышла из комнаты.
В передней две горничные ждали ее приказаний.
— Я поеду покататься, — объяснила она, — не ждите меня раньше обеда.
Но, вместо того, чтобы спуститься вниз, она прошла в комнату графини и отперла стоявшую на тумбочке шкатулку, от которой у нее был свой ключ.
Тут Жанна держала деньги, которые муж давал ей на булавки; она требовала, чтоб Диана брала тоже, когда вздумается, и та широко пользовалась этим, но подруга никогда не делала ей ни малейшего замечания за немножко крупные иногда издержки для молодой девушки, которой даже в прихотях никогда не отказывалось.
— Не надо забывать существенного, — промолвила Диана, положив в кошелек несколько горстей золота. — Бедный Жак! Давно я ему ничего не давала; он, наверное, нуждается.
Заперев шкатулку, она опустила кошелек в карман и ушла.
Магом дожидался у крыльца; по знаку госпожи он вскочил в седло. Диана встала на приготовленный для этого табурет, села позади Магома, и они поехали.
В то время в экипажах ездили только принцы и самые знатные вельможи королевства; всякая поездка совершалась так, как мы сейчас описали. Даже члены парламента так ездили, и самые знатные придворные дамы, отправляясь в гости к знакомым, садились на лошадь позади конюха.
Выехав из ворот, Магом повернул направо.
— Что же ты делаешь? — спросила девушка.
— Вы ведь не хотите, госпожа, чтобы знали, куда мы едем? А мажордом хитер и любопытен, он подсматривает; но я хитрее его; я его проведу.
— А! Ну хорошо, понимаю! — согласилась Диана, засмеявшись.
Скрывшись за деревьями, цыган, зная, что теперь уже никто их не увидит, повернул на одну из поперечных тропинок и через несколько минут выехал на Парижскую дорогу.
— Провели, госпожа! — воскликнул он.
— Ну, теперь в галоп! Нам до двенадцати надо быть у брата.
— Будем, госпожа, — заверил Магом и как-то особенно свистнул.
Мул насторожил уши и помчался, как стрела. Не больше часа спустя они миновали ворота Сен-Марсель.
Граф де Сент-Ирем жил на углу улиц Претер и Сен-Дени, в доме, к которому приделано было искусственное дерево с двенадцатью ветками; на каждой в чашечке цветка стояло по апостолу, а на вершине — Божья Матерь. Дом с этим деревом существует и до сих пор.
Квартира графа, состоявшая из четырех комнат окнами на обе улицы, была убрана с редкой в то время изысканностью, но везде носила следы оргий: мебель была поломана, изорвана, в пятнах.
Жак де Сент-Ирем был одним из самых страшных утонченных; его дуэлям и ссорам конца не было; но, несмотря на скверную репутацию, его окружало множество друзей или льстецов; немногие решались косо посмотреть на него.
Это был красивый мужчина лет около тридцати двух, с надменным взглядом, презрительным выражением рта и аристократическими манерами; женщины его любили, мужчины боялись. В ту минуту как на соседней церкви пробило десять, у дверей графа постучались.
Молодой, здоровенный слуга, видимо исполнявший все должности в доме, лениво поднялся с подушек, на которых лежал, растянувшись во весь рост, и пошел отворить.