Страница:
Как и все прочие службы НКВД и Четвертого Управления, волна репрессий не обошла и советскую службу перехвата. В конце 1937 года Глеб Бокий, начальник сводного отдела по перехвату Четвертого Управления НКВД, и его заместитель, полковник Харкевич, были расстреляны. После ареста Бокия в его квартире был найден тайник с золотыми и серебряными монетами. Недолго проработал и его преемник: он был арестован через месяц. Однако на более низком уровне шифровальщики не так пострадали от репрессий, как ИНО. С. Толстой, возглавлявший сектор Японии, – пожалуй, наиболее эффективный в отделе, – работал в этой должности и в период репрессий, и во время Второй мировой войны.
Стоило НКВД оправиться от репрессий и возобновить активную деятельность, его агенты в Великобритании и других странах добились еще больших успехов, чем раньше. Во время Второй мировой войны советским агентам удалось обосноваться не только в Уайтхолле, но и в самой британской разведке.
Хотя на протяжении почти всех тридцатых годов Соединенные Штаты интересовали советскую разведку куда меньше, чем Великобритания, внедрять туда агентов оказалось значительно проще. Как и в Британии, самым важным достижением советского шпионажа в довоенный период, направленного против Соединенных Штатов, была огромная помощь в деле становления радиотехнической разведки. До Второй мировой войны и во время нее посольство США в Москве было попросту напичкано советскими агентами. Ни одной другой крупной державе не приходилось так отбиваться от наплыва агентуры идеологического противника. Дипломатические отношения с СССР Соединенные Штаты установили в ноябре 1933 года. В то время у США не было гражданской разведывательной службы, а военная разведка не могла похвастаться крупным или хотя бы мало-мальски организованным штатом сотрудников.
Первый посол США в Москве, Уильям Буллитт, в 1936 году писал в госдепартамент: «В Советский Союз ни в коем случае нельзя засылать шпионов. В отношениях с коммунистами нет средства эффективней или более обезоруживающего, чем абсолютная честность.» Честность эта достигала размеров поистине обезоруживающих. Один из первых сотрудников Буллитта в Москве позже вспоминал, что зимой 1933—1934 гг. у посольства не было ни шифров, ни сейфов, ни дипкурьеров, ни даже элементарных правил безопасности: «С правительством мы связывались по обычному телеграфу, и послания наши запросто лежали на столе, для всеобщего обозрения.» Когда все же решили установить систему безопасности, выяснилось, что она напрочь никуда не годится. По просьбе Буллитта, на охрану его посольства прибыли морские пехотинцы. В других посольствах пока такого не было. НКВД быстро подсунуло им девчонок посмазливей. «Чип» Болен, служивший в посольстве, как и Кеннан, с первых дней, а впоследствии выросший до посла, опять же в Москве, сидел себе однажды в фойе гостиницы «Савой», где тогда располагались морские пехотинцы. Вдруг к стойке администратора подходит накрашенная бабенка и говорит, что ей надо в номер сержанта О'Дина. «Я, – говорит, – его преподаватель русского языка.» Вот такими-то учителями НКВД и завербовал как минимум одного из первой группы шифровальщиков в посольстве, Тайлера Кента, который, видимо, передавал разведке шифроматериалы и секретные документы.
Резиденция посла в Спасо-хаус была столь же доступна для проникновения, сколь и само посольство. Болен позднее вспоминал, что телефоны «то и дело монотонно позвякивали и днем, и ночью, а когда трубку брали, то никто не отвечал – только пыхтели да озадаченно молчали». Сторож Сергей с хитрецой говорил, что дышал в трубку бывший наркоминдел Чичерин. Тот после ухода в отставку совсем спятил, а жил неподалеку, один. Хоть Сергей и вел себя вроде прилично, и услужлив был, но все же помог организовать прослушивание посольства из своей квартиры, которую все время держал на замке. Лишь по возвращении Болена послом в 1952 году, он потребовал ключи от квартиры Сергея. Понятное дело, что пока ключи с недовольством выдали, а на эту процедуру потребовалась не одна неделя, всю аппаратуру уже успели вывезти. Сам Сергей вскоре уволился.
Большинство американских дипломатов в 30-е годы и понятия не имели о сноровке, с какой советская разведка внедряла своих агентов, а о радиотехнической разведке совсем ничего не знали – есть она или нет. Меньше всех понимал в этих делах Джозеф Дэвис, который сменил Буллитта на посту посла и продержался целых два года – с 1936-го по 1938-й. По мнению Болена, «он отправился в Советский Союз в блаженном неведении о самих основах советской системы и идеологии… Он даже смутно не мог себе представить чисток и репрессий, почти что принимая на веру версию о заговоре против Страны Советов.» Полковник (а позже и бригадный генерал) Филлип Р. Феймонвиль был военным атташе посольства США в Москве с 1934-го по 1939 год. Хоть он и бегло говорил по-русски, в отличие от многих, разбирался в советских делах он еще хуже, чем Дэвис. Болен считал, что полковник совсем «подвинулся на русских». Майор Айвэн Д. Йитон, служивший в Москве военным атташе с 1939-го по 1941 год, считал Феймонвиля «жертвой НКВД». Когда Йитон отправлялся в 1939 году в Москву, Феимонвиль, уже находившийся в Вашингтоне, дал ему два секретных французских армейских устава и попросил передать их другу – бойцу Красной Армии. Феймонвиль очень настойчиво рекомендовал Йитону своего русского шофера, который, по его словам, «будет вам самым ценным человеком в Москве». Поэтому-то Йитон тут же уволил шофера. Через две недели он столкнулся с ним снова – тот был одет в форму НКВД с капитанскими погонами.
Приехав в Москву, сначала в должности помощника военного атташе, Йитон поразился бездарной организации системы безопасности. Посольские шифры уже давно можно было спокойно печатать в газетах. Сотрудники консульства вовсю гуляли с девочками из щедрого НКВД. От внимания Йитона не ускользнули и гомосексуальные контакты в посольстве. За старшими сотрудниками посольства вовсю бегали балерины из московской труппы, конечно, с подачи НКВД. Вот что говорит Болен: «В посольстве постоянно крутились две-три балерины. Обедали, ужинали, сидели, пили, болтали чуть не до рассвета… Завязывались многочисленные временные связи.»
Все же попытки соблазнить посла, похоже, успеха не принесли. Одна балерина постоянно торчала в посольстве, демонстрируя пламенную любовь к Буллитту, которого велеречиво называла «мое солнце, луна и звезды», но успеха вроде так и не добилась.
Критика, которую Йитон обрушил на посольскую систему безопасности, только раздражала его коллег. Когда Йитон доложил, что французская экономка Лоуренса Стейнгарда, бывшего послом с 1938-го по 1942 год, приторговывала посольским провиантом на «черном рынке», посол Йитону не поверил и пожурил его. Вскоре перед тем, как госдепартамент ввел новые шифры, а произошло это в начале 1940 года, Йитон решился на свой страх и риск пригласить через военную разведку в Вашингтоне агента ФБР для проверки посольства и предотвращения утечки новых шифров. Агент, который приехал под видом дипкурьера, заглянул как-то ночью в шифровальную комнату и увидел, что сейфы стоят открытыми, а шифровальные блокноты лежат себе спокойно на виду вместе с сообщениями. Как-то раз дежурный шифровальщик запросто отлучился по своим делам почти на час, конечно же, оставив дверь в шифровальную комнату открытой. Очевидно, что русский персонал посольства США, почти столь же многочисленный, как и американский, без труда мог получить доступ к шифрам и секретным документам.
Вот что сообщил агент в ФБР: «Не в состоянии найти себе приличное женское общество, мужской персонал посольства пользуется услугами группы советских проституток… Есть сведения, что эти женщины являются постоянными информаторами ГПУ.»
Кроме того, в шифровальной комнате посольства предавались половым извращениям. Вскоре по результатам проверки ФБР «небольшую группу холостяков» отозвали в Вашингтон, а в систему безопасности посольства внесли некоторые усовершенствования. Но беда в том, что агент ФБР не был специалистом в технике. Ему не пришло в голову поискать прослушивающие устройства. Когда наконец этим занялись в 1944 году, электрик из ВМС раскопал 120 спрятанных микрофонов лишь при первом поверхностном осмотре здания. Да и потом, по словам одного сотрудника посольства, «они появлялись в ножках всех новых столов и стульев, в штукатурке – где угодно.»
В начале 30-х г. Московский центр почти не интересовался сбором разведывательной информации в самих Соединенных Штатах. Однако к середине десятилетия несколько влиятельных нелегальных группировок Коммунистической партии США в той или иной степени поддерживали контакты с Коминтерном и советскими разведслужбами. Главным связующим звеном между подпольной партией и советской разведкой был Уиттакер Чэмберс, журналист строгих коммунистических правил, которому в 1932 году было приказано прервать все явные связи с компартией. В 1933 году Чэмберса отправили для разведывательной подготовки. По возвращении его главным оператором стал Сэндор Голдбергер, бывший коминтерновский аппаратчик, страшно похожий на Граучо Маркса, комика. Голдбергер активно работал на Четвертый отдел, и под именем Дж. Питерс четверть века был серым кардиналом КП США.
В 1934 году Чэмберс стал связным между Голдбергером и подпольной вашингтонской партячейкой, основанной Гарольдом Уэром, тайным коммунистом, работавшим в Министерстве сельского хозяйства. Он погиб в автомобильной катастрофе в 1935 году. Среди других руководителей, по показаниям Чэмберса, несколько лет спустя, были Джон Абт из Министерства сельского хозяйства (работавший впоследствии в Администрации по реализации общественных работ, сенатском комитете по труду и образованию и Министерстве юстиции), Натан Уитт из Министерства сельского хозяйства (позже работавший в Национальной комиссии по трудовым отношениям), Ли Прессман из Министерства сельского хозяйства (позже также работавший в Администрации по реализации общественных работ), Элджер Хисс из Министерства сельского хозяйства (позже работал в группе по расследованию деятельности военной промышленности специального сенатского комитета, Министерстве юстиции и Государственном департаменте), его брат Дональд Хисс из госдепа (позже работал в Министерстве труда), Генри Коллинз из Агентства национального возрождения (позже работал в Министерстве сельского хозяйства), Чарльз Крамер (он же Кривицкий) из Национальной комиссии по трудовым отношениям (позже работал в управлении по ценам и сенатском подкомитете по военной мобилизации), а также Виктор Перло из управления по ценам (позже работал в комиссии по военному производству и Министерстве финансов).
В 1935 году Хисс, самый сильный член ячейки Уэра, при поддержке Чэмберса основал «параллельный аппарат». Кроме него, в новую сеть Чэмберса в 1935—1936 гг. входили Гарри Декстер Уайт, занимавший неплохой пост в Министерстве финансов, Джордж Силверман, статистик в госучреждении (он позже работал в Пентагоне), который, похоже, Уайта и завербовал, и Джулиан Уодли, экономист с оксфордским образованием, который в 1936 году перешел из Министерства сельского хозяйства в отдел торговых соглашений Госдепартамента. Вашингтонские внедренные агенты руководствовались теми же мотивами, что и «кембриджская пятерка»: Коминтерн, считали они, вел тайную войну с фашизмом. Уодли позднее писал: «Когда стало ясно, что Коммунистический Интернационал стал единственной силой в мире, успешно противостоящей нацистской Германии и другим агрессорам, я предложил свои услуги советскому подполью в Вашингтоне как свой маленький вклад в борьбу с натиском фашизма.»
Осенью 1936 года резидент нового, Четвертого отдела, Борис Быков приехал в Вашингтон, чтобы забрать у Голдбергера агентуру Чэмберса. Позже Чэмберс описывал Быкова, которого знал, как «Питера», так: средних лет, метр семьдесят ростом, редкие рыжеватые волосы, носил дорогие шерстяные костюмы, обязательно шляпу. Правую руку всегда держал за бортом пиджака («как Наполеон»), вел себя «важно», но «что-то было в нем от хорька». Быков предложил давать всем членам подполья деньги, чтобы «были настроены на продуктивную работу». Когда Чэмберс заспорил, Быков дал ему тысячу долларов, сумму по тем временам порядочную, чтобы тот купил для четырех самых ценных агентов – Хисса, Уайта, Силвермана и Уодли – бухарские ковры. Каждому было сказано, что ковры – «подарок американским товарищам от русского народа».
К тому времени в Британии советской разведке удалось проникнуть только в одно из министерств. А в Вашингтоне советская агентурная сеть постоянно расширялась, охватывая все новые сферы в администрации Рузвельта. Но считалось, что внедрение в структуры Вашингтона далеко не так важно, чем проникновение в Уайтхолл. Москву гораздо больше интересовали крупные европейские державы и Япония, чем какие-то Соединенные Штаты. Быкова не особенно волновали детали американской политической машины. Как и Голдбергер, он задался целью собрать максимально полные данные по Германии и Японии, в частности, «все, что относится к приготовлениям немцев и японцев к войне с нами».
Быков ругал Уодли на чем свет стоит за то, что тот не смог добыть госдеповских документов по немецкой и японской политике. Хиссом он был доволен больше: осенью 1936 года он стал помощником Фрэнсиса Б. Сэйра, который тоже, в свою очередь, был помощником госсекретаря. Так Хисс получил широкий доступ к сообщениям дипломатов и военных атташе. К началу 1937 года он носил Чэмберсу документы пачками каждые десять дней, а то и еженедельно. Самыми важными из них Быков, наверно, считал оценку японской политики во время китайско-японской войны. Второго марта 1937 года пришла телеграмма со ссылкой на неназванных высокопоставленных японских военных о том, что «они смогут вести успешную войну против России, без труда удерживая китайцев на фланге». В госдепартаменте Хисс свою деятельность маскировал так же ловко, как и позже Маклин в британском МИДе, Даже Уодли не подозревал, что Хисс работает на русских: «Я считал его очень умеренным приверженцем Нового курса с сильными консервативными убеждениями.» Позже Сэйр пришел к выводу, что документы, похищенные Хиссом, «видимо», позволили русским разгадать американские дипломатические шифры. Ему и в голову не пришло, что их уже давно хорошо знали, внедрившись в американское посольство в Москве. Отсутствие интереса в американских разведданных отражалось и в кадровой работе, и в методической. Голдбергеру и Быкову не тягаться было с Дейчем или Маем. Во время курса подготовки в Москве в 1933 году Чэмберс явно вопреки инструкциям слал друзьям в Штаты открытки. В одной он давал «советское благословение» новорожденному. Вернувшись в Штаты, он стал играть в странноватые шпионские игры, например, принялся говорить с легким акцентом, и Уодли с другими агентами подумали, что он не американец. Но и Голдбергер, и Быков закрывали глаза на нарушения правил и дисциплины. Некоторые дружки его знали, что Чэмберс занимается «очень секретной работой», а однажды тот и прямо заявил, что «занимается контршпионажем; в пользу Советов против японцев». К своему ведущему агенту, Элджеру Хиссу, Чэмберс относился, как к другу семьи, он с женой даже жил у Хисса дома. Другие агенты тоже друг с другом общались тесно, ходили вместе в гости, на выставки, играли в настольный теннис.
И все же наибольшую опасность для провала представлял сам Чэмберс. В июле 1937 года его вызвали в Москву. Разочаровавшись в сталинизме и справедливо опасаясь конца, Чэмберс тянул с отъездом девять месяцев. В апреле 1938 года он порвал с НКВД все связи. До конца года он прятался, а потом стал жаловаться всем подряд на свою несчастную судьбу. В государстве с серьезным отношением к безопасности рассказы Чэмберса полностью бы уничтожили сеть агентов НКВД. Но к безопасности в Вашингтоне отношение было еще более наплевательским, чем в Лондоне. На протяжении последующих лет Чэмберс с горечью понял, что до его откровений ни ФБР, ни администрации президента, ни тем более другим и дела нет. Государство, которое после Второй мировой войны превратилось для НКВД в «главного противника», пока было самым уязвимым для советского проникновения.
Глава VII
Стоило НКВД оправиться от репрессий и возобновить активную деятельность, его агенты в Великобритании и других странах добились еще больших успехов, чем раньше. Во время Второй мировой войны советским агентам удалось обосноваться не только в Уайтхолле, но и в самой британской разведке.
Хотя на протяжении почти всех тридцатых годов Соединенные Штаты интересовали советскую разведку куда меньше, чем Великобритания, внедрять туда агентов оказалось значительно проще. Как и в Британии, самым важным достижением советского шпионажа в довоенный период, направленного против Соединенных Штатов, была огромная помощь в деле становления радиотехнической разведки. До Второй мировой войны и во время нее посольство США в Москве было попросту напичкано советскими агентами. Ни одной другой крупной державе не приходилось так отбиваться от наплыва агентуры идеологического противника. Дипломатические отношения с СССР Соединенные Штаты установили в ноябре 1933 года. В то время у США не было гражданской разведывательной службы, а военная разведка не могла похвастаться крупным или хотя бы мало-мальски организованным штатом сотрудников.
Первый посол США в Москве, Уильям Буллитт, в 1936 году писал в госдепартамент: «В Советский Союз ни в коем случае нельзя засылать шпионов. В отношениях с коммунистами нет средства эффективней или более обезоруживающего, чем абсолютная честность.» Честность эта достигала размеров поистине обезоруживающих. Один из первых сотрудников Буллитта в Москве позже вспоминал, что зимой 1933—1934 гг. у посольства не было ни шифров, ни сейфов, ни дипкурьеров, ни даже элементарных правил безопасности: «С правительством мы связывались по обычному телеграфу, и послания наши запросто лежали на столе, для всеобщего обозрения.» Когда все же решили установить систему безопасности, выяснилось, что она напрочь никуда не годится. По просьбе Буллитта, на охрану его посольства прибыли морские пехотинцы. В других посольствах пока такого не было. НКВД быстро подсунуло им девчонок посмазливей. «Чип» Болен, служивший в посольстве, как и Кеннан, с первых дней, а впоследствии выросший до посла, опять же в Москве, сидел себе однажды в фойе гостиницы «Савой», где тогда располагались морские пехотинцы. Вдруг к стойке администратора подходит накрашенная бабенка и говорит, что ей надо в номер сержанта О'Дина. «Я, – говорит, – его преподаватель русского языка.» Вот такими-то учителями НКВД и завербовал как минимум одного из первой группы шифровальщиков в посольстве, Тайлера Кента, который, видимо, передавал разведке шифроматериалы и секретные документы.
Резиденция посла в Спасо-хаус была столь же доступна для проникновения, сколь и само посольство. Болен позднее вспоминал, что телефоны «то и дело монотонно позвякивали и днем, и ночью, а когда трубку брали, то никто не отвечал – только пыхтели да озадаченно молчали». Сторож Сергей с хитрецой говорил, что дышал в трубку бывший наркоминдел Чичерин. Тот после ухода в отставку совсем спятил, а жил неподалеку, один. Хоть Сергей и вел себя вроде прилично, и услужлив был, но все же помог организовать прослушивание посольства из своей квартиры, которую все время держал на замке. Лишь по возвращении Болена послом в 1952 году, он потребовал ключи от квартиры Сергея. Понятное дело, что пока ключи с недовольством выдали, а на эту процедуру потребовалась не одна неделя, всю аппаратуру уже успели вывезти. Сам Сергей вскоре уволился.
Большинство американских дипломатов в 30-е годы и понятия не имели о сноровке, с какой советская разведка внедряла своих агентов, а о радиотехнической разведке совсем ничего не знали – есть она или нет. Меньше всех понимал в этих делах Джозеф Дэвис, который сменил Буллитта на посту посла и продержался целых два года – с 1936-го по 1938-й. По мнению Болена, «он отправился в Советский Союз в блаженном неведении о самих основах советской системы и идеологии… Он даже смутно не мог себе представить чисток и репрессий, почти что принимая на веру версию о заговоре против Страны Советов.» Полковник (а позже и бригадный генерал) Филлип Р. Феймонвиль был военным атташе посольства США в Москве с 1934-го по 1939 год. Хоть он и бегло говорил по-русски, в отличие от многих, разбирался в советских делах он еще хуже, чем Дэвис. Болен считал, что полковник совсем «подвинулся на русских». Майор Айвэн Д. Йитон, служивший в Москве военным атташе с 1939-го по 1941 год, считал Феймонвиля «жертвой НКВД». Когда Йитон отправлялся в 1939 году в Москву, Феимонвиль, уже находившийся в Вашингтоне, дал ему два секретных французских армейских устава и попросил передать их другу – бойцу Красной Армии. Феймонвиль очень настойчиво рекомендовал Йитону своего русского шофера, который, по его словам, «будет вам самым ценным человеком в Москве». Поэтому-то Йитон тут же уволил шофера. Через две недели он столкнулся с ним снова – тот был одет в форму НКВД с капитанскими погонами.
Приехав в Москву, сначала в должности помощника военного атташе, Йитон поразился бездарной организации системы безопасности. Посольские шифры уже давно можно было спокойно печатать в газетах. Сотрудники консульства вовсю гуляли с девочками из щедрого НКВД. От внимания Йитона не ускользнули и гомосексуальные контакты в посольстве. За старшими сотрудниками посольства вовсю бегали балерины из московской труппы, конечно, с подачи НКВД. Вот что говорит Болен: «В посольстве постоянно крутились две-три балерины. Обедали, ужинали, сидели, пили, болтали чуть не до рассвета… Завязывались многочисленные временные связи.»
Все же попытки соблазнить посла, похоже, успеха не принесли. Одна балерина постоянно торчала в посольстве, демонстрируя пламенную любовь к Буллитту, которого велеречиво называла «мое солнце, луна и звезды», но успеха вроде так и не добилась.
Критика, которую Йитон обрушил на посольскую систему безопасности, только раздражала его коллег. Когда Йитон доложил, что французская экономка Лоуренса Стейнгарда, бывшего послом с 1938-го по 1942 год, приторговывала посольским провиантом на «черном рынке», посол Йитону не поверил и пожурил его. Вскоре перед тем, как госдепартамент ввел новые шифры, а произошло это в начале 1940 года, Йитон решился на свой страх и риск пригласить через военную разведку в Вашингтоне агента ФБР для проверки посольства и предотвращения утечки новых шифров. Агент, который приехал под видом дипкурьера, заглянул как-то ночью в шифровальную комнату и увидел, что сейфы стоят открытыми, а шифровальные блокноты лежат себе спокойно на виду вместе с сообщениями. Как-то раз дежурный шифровальщик запросто отлучился по своим делам почти на час, конечно же, оставив дверь в шифровальную комнату открытой. Очевидно, что русский персонал посольства США, почти столь же многочисленный, как и американский, без труда мог получить доступ к шифрам и секретным документам.
Вот что сообщил агент в ФБР: «Не в состоянии найти себе приличное женское общество, мужской персонал посольства пользуется услугами группы советских проституток… Есть сведения, что эти женщины являются постоянными информаторами ГПУ.»
Кроме того, в шифровальной комнате посольства предавались половым извращениям. Вскоре по результатам проверки ФБР «небольшую группу холостяков» отозвали в Вашингтон, а в систему безопасности посольства внесли некоторые усовершенствования. Но беда в том, что агент ФБР не был специалистом в технике. Ему не пришло в голову поискать прослушивающие устройства. Когда наконец этим занялись в 1944 году, электрик из ВМС раскопал 120 спрятанных микрофонов лишь при первом поверхностном осмотре здания. Да и потом, по словам одного сотрудника посольства, «они появлялись в ножках всех новых столов и стульев, в штукатурке – где угодно.»
В начале 30-х г. Московский центр почти не интересовался сбором разведывательной информации в самих Соединенных Штатах. Однако к середине десятилетия несколько влиятельных нелегальных группировок Коммунистической партии США в той или иной степени поддерживали контакты с Коминтерном и советскими разведслужбами. Главным связующим звеном между подпольной партией и советской разведкой был Уиттакер Чэмберс, журналист строгих коммунистических правил, которому в 1932 году было приказано прервать все явные связи с компартией. В 1933 году Чэмберса отправили для разведывательной подготовки. По возвращении его главным оператором стал Сэндор Голдбергер, бывший коминтерновский аппаратчик, страшно похожий на Граучо Маркса, комика. Голдбергер активно работал на Четвертый отдел, и под именем Дж. Питерс четверть века был серым кардиналом КП США.
В 1934 году Чэмберс стал связным между Голдбергером и подпольной вашингтонской партячейкой, основанной Гарольдом Уэром, тайным коммунистом, работавшим в Министерстве сельского хозяйства. Он погиб в автомобильной катастрофе в 1935 году. Среди других руководителей, по показаниям Чэмберса, несколько лет спустя, были Джон Абт из Министерства сельского хозяйства (работавший впоследствии в Администрации по реализации общественных работ, сенатском комитете по труду и образованию и Министерстве юстиции), Натан Уитт из Министерства сельского хозяйства (позже работавший в Национальной комиссии по трудовым отношениям), Ли Прессман из Министерства сельского хозяйства (позже также работавший в Администрации по реализации общественных работ), Элджер Хисс из Министерства сельского хозяйства (позже работал в группе по расследованию деятельности военной промышленности специального сенатского комитета, Министерстве юстиции и Государственном департаменте), его брат Дональд Хисс из госдепа (позже работал в Министерстве труда), Генри Коллинз из Агентства национального возрождения (позже работал в Министерстве сельского хозяйства), Чарльз Крамер (он же Кривицкий) из Национальной комиссии по трудовым отношениям (позже работал в управлении по ценам и сенатском подкомитете по военной мобилизации), а также Виктор Перло из управления по ценам (позже работал в комиссии по военному производству и Министерстве финансов).
В 1935 году Хисс, самый сильный член ячейки Уэра, при поддержке Чэмберса основал «параллельный аппарат». Кроме него, в новую сеть Чэмберса в 1935—1936 гг. входили Гарри Декстер Уайт, занимавший неплохой пост в Министерстве финансов, Джордж Силверман, статистик в госучреждении (он позже работал в Пентагоне), который, похоже, Уайта и завербовал, и Джулиан Уодли, экономист с оксфордским образованием, который в 1936 году перешел из Министерства сельского хозяйства в отдел торговых соглашений Госдепартамента. Вашингтонские внедренные агенты руководствовались теми же мотивами, что и «кембриджская пятерка»: Коминтерн, считали они, вел тайную войну с фашизмом. Уодли позднее писал: «Когда стало ясно, что Коммунистический Интернационал стал единственной силой в мире, успешно противостоящей нацистской Германии и другим агрессорам, я предложил свои услуги советскому подполью в Вашингтоне как свой маленький вклад в борьбу с натиском фашизма.»
Осенью 1936 года резидент нового, Четвертого отдела, Борис Быков приехал в Вашингтон, чтобы забрать у Голдбергера агентуру Чэмберса. Позже Чэмберс описывал Быкова, которого знал, как «Питера», так: средних лет, метр семьдесят ростом, редкие рыжеватые волосы, носил дорогие шерстяные костюмы, обязательно шляпу. Правую руку всегда держал за бортом пиджака («как Наполеон»), вел себя «важно», но «что-то было в нем от хорька». Быков предложил давать всем членам подполья деньги, чтобы «были настроены на продуктивную работу». Когда Чэмберс заспорил, Быков дал ему тысячу долларов, сумму по тем временам порядочную, чтобы тот купил для четырех самых ценных агентов – Хисса, Уайта, Силвермана и Уодли – бухарские ковры. Каждому было сказано, что ковры – «подарок американским товарищам от русского народа».
К тому времени в Британии советской разведке удалось проникнуть только в одно из министерств. А в Вашингтоне советская агентурная сеть постоянно расширялась, охватывая все новые сферы в администрации Рузвельта. Но считалось, что внедрение в структуры Вашингтона далеко не так важно, чем проникновение в Уайтхолл. Москву гораздо больше интересовали крупные европейские державы и Япония, чем какие-то Соединенные Штаты. Быкова не особенно волновали детали американской политической машины. Как и Голдбергер, он задался целью собрать максимально полные данные по Германии и Японии, в частности, «все, что относится к приготовлениям немцев и японцев к войне с нами».
Быков ругал Уодли на чем свет стоит за то, что тот не смог добыть госдеповских документов по немецкой и японской политике. Хиссом он был доволен больше: осенью 1936 года он стал помощником Фрэнсиса Б. Сэйра, который тоже, в свою очередь, был помощником госсекретаря. Так Хисс получил широкий доступ к сообщениям дипломатов и военных атташе. К началу 1937 года он носил Чэмберсу документы пачками каждые десять дней, а то и еженедельно. Самыми важными из них Быков, наверно, считал оценку японской политики во время китайско-японской войны. Второго марта 1937 года пришла телеграмма со ссылкой на неназванных высокопоставленных японских военных о том, что «они смогут вести успешную войну против России, без труда удерживая китайцев на фланге». В госдепартаменте Хисс свою деятельность маскировал так же ловко, как и позже Маклин в британском МИДе, Даже Уодли не подозревал, что Хисс работает на русских: «Я считал его очень умеренным приверженцем Нового курса с сильными консервативными убеждениями.» Позже Сэйр пришел к выводу, что документы, похищенные Хиссом, «видимо», позволили русским разгадать американские дипломатические шифры. Ему и в голову не пришло, что их уже давно хорошо знали, внедрившись в американское посольство в Москве. Отсутствие интереса в американских разведданных отражалось и в кадровой работе, и в методической. Голдбергеру и Быкову не тягаться было с Дейчем или Маем. Во время курса подготовки в Москве в 1933 году Чэмберс явно вопреки инструкциям слал друзьям в Штаты открытки. В одной он давал «советское благословение» новорожденному. Вернувшись в Штаты, он стал играть в странноватые шпионские игры, например, принялся говорить с легким акцентом, и Уодли с другими агентами подумали, что он не американец. Но и Голдбергер, и Быков закрывали глаза на нарушения правил и дисциплины. Некоторые дружки его знали, что Чэмберс занимается «очень секретной работой», а однажды тот и прямо заявил, что «занимается контршпионажем; в пользу Советов против японцев». К своему ведущему агенту, Элджеру Хиссу, Чэмберс относился, как к другу семьи, он с женой даже жил у Хисса дома. Другие агенты тоже друг с другом общались тесно, ходили вместе в гости, на выставки, играли в настольный теннис.
И все же наибольшую опасность для провала представлял сам Чэмберс. В июле 1937 года его вызвали в Москву. Разочаровавшись в сталинизме и справедливо опасаясь конца, Чэмберс тянул с отъездом девять месяцев. В апреле 1938 года он порвал с НКВД все связи. До конца года он прятался, а потом стал жаловаться всем подряд на свою несчастную судьбу. В государстве с серьезным отношением к безопасности рассказы Чэмберса полностью бы уничтожили сеть агентов НКВД. Но к безопасности в Вашингтоне отношение было еще более наплевательским, чем в Лондоне. На протяжении последующих лет Чэмберс с горечью понял, что до его откровений ни ФБР, ни администрации президента, ни тем более другим и дела нет. Государство, которое после Второй мировой войны превратилось для НКВД в «главного противника», пока было самым уязвимым для советского проникновения.
Глава VII
Вторая мировая война (1939—1941)
Гитлер ставил себе конечной целью превратить большую часть Восточной Европы в расистскую империю, в которой славяне, народы низшего порядка, будут использоваться в качестве рабской рабочей силы немцами, расой господ. Кроме того, из славян надо было вытравить и еврейский «яд». Фюрер никогда не сомневался, что решающей стадией в завоевании такой империи явится война с Советским Союзом. Когда он пришел к власти в 1933 году, немногие, однако, принимали всерьез его видение восточноевропейской империи, которое он нарисовал на напыщенных страницах «Майн Кампф», своего бессвязного политического манифеста, написанного почти за десятилетие до этого. В середине 1930-х годов Гитлер скрывал от общественного мнения свои маниакальные амбиции по отношению к Восточной Европе и заставлял немецкий народ поверить, что, возрождая «равные права», третий рейх станет гарантом мира в Европе.
В 1922 году революционная Россия и потерпевшая поражение Германия, два великих изгоя международного сообщества, вдруг возникли из изоляции, заключили Рапалльский мирный договор и удивили остальные страны Европы восстановлением дипломатических отношений, отказом от финансовых претензий друг к другу и намерением сотрудничать. На протяжении последующего десятилетия, несмотря на обреченную на провал попытку подстегнуть революцию в Германии в 1923 году, дипломатические и торговые отношения Советской России с Веймарской Германией были теснее, чем с какой-либо другой державой. Однако захват в конце 1933 года власти нацистами положил конец эре Рапалльского договора. Хотя Сталин так и не осознал полностью опасность нацизма вплоть до немецко-фашистского вторжения в 1941 году, непримиримая враждебность Гитлера как к марксизму во всех его формах, так и к существовавшему международному порядку превращала нацистскую Германию в наиболее очевидную угрозу безопасности СССР в Европе. Параллельная угроза со стороны Японии на Востоке усиливала уязвимость Советского Союза. Возникшая обстановка привела к значительному сдвигу в советской дипломатии. Официальная советская внешняя политика до той поры основывалась на поиске системы коллективной безопасности совместно с западными державами против угрозы немецко-фашистской агрессии – политика, примерами которой может служить вступление Советского Союза в 1934 году в Лигу Наций, которую он впоследствии бойкотировал, и договоры 1935 года с Францией и Чехословакией, ставшие первыми договорами с капиталистическими государствами. Максим Литвинов, народный комиссар иностранных дел с 1930 по 1939 год и главный поборник коллективной безопасности, перед Октябрьской революцией провел десять лет в Великобритании, где был руководителем большевистской группы в эмиграции. После революции он вернулся в Россию со своей женой, подданной Великобритании. Литвинов более чем кто-либо другой из политиков его поколения стремился завязывать дружеские отношения с государственными деятелями Запада и западными радикалами, разочарованными малодушием своих правительств при отпоре сначала угрозам, а затем и самой агрессии, развязанной Гитлером и Муссолини.
Однако еще в 1934 году Сталин начал втайне рассматривать альтернативный путь противодействия германской угрозе, а именно, искать договоренностей с Гитлером, а не организации системы коллективной безопасности против него. На заседании Политбюро в начале июля 1934 года, вскоре после расстрела начальника штаба штурмовиков Эрнста Рема и еще около 180 человек во время проведенной Гитлером «ночи длинных ножей», Сталин, как говорят, воскликнул: «Слышали новости из Германии? Как Гитлер избавился от Рема? Молодец, этот Гитлер! Он показал, что надо делать с политическими противниками!» Решение Сталина ликвидировать всего через несколько месяцев после этого разговора Кирова, своего главного потенциального соперника, может быть, в какой-то мере обязано примеру Гитлера. Оценка Сталиным «соотношения сил» на Западе (концепция, которая, вопреки традиционной оценке баланса сил, учитывала политическую волю и военную мощь) тоже отражала его растущее уважение к Гитлеру. Сталин не верил в возможность долговременного союза с каким бы то ни было капиталистическим государством. Он был убежден, как того требует постулат марксистско-ленинской веры, что естественное желание всех капиталистов состоит в организации заговоров против Страны Советов. Но в тот момент внутренние противоречия раздирали капиталистический мир. Именно эти противоречия и были шансом для России. Известная ненависть Гитлера к марксизму вела к тому, что для СССР союз с нацистской Германией был делом гораздо более трудным, чем альянс с буржуазными демократиями. Но Сталин, казалось, надеялся, что Гитлер как достаточно опытный практик реальной политики осознает обоюдные выгоды нацистско-советского разделения Восточной Европы на сферы влияния.
В январе 1937 года глава советской торговой миссии в Берлине Давид Канделаки, действуя на основании инструкций Сталина и Молотова (Литвинов и не упоминался), начал прощупывать почву для заключения советско-германского политического договора, переговоры по которому должны были вестись тайно. Но в то время Гитлер не проявил интереса к такой возможности. Однако когда в сопровождении резидента НКВД в Берлине Канделаки возвратился в Москву для доклада Сталину, он дал, по словам Кривицкого, оптимистическую оценку перспектив соглашения с Германией. Правда, его оптимизм мог быть обусловлен нежеланием признать неудачу своей миссии. Ежов говорил Кривицкому: «Германия сильна. Она сейчас самая сильная страна в мире. Такой ее сделал Гитлер. Кто может в этом сомневаться? Кто, будучи в здравом уме, может с этим не считаться? У Советской России есть только один путь.» Он также упомянул, что Сталин говорил ему: «Мы должны договориться с такой сильной страной, как нацистская Германия.»
Поступавшие Сталину из нацистской Германии донесения были менее надежными по сравнению с другими странами, хотя до прихода к власти Гитлера советская внешняя разведка действовала в этой стране с широчайшим размахом. Коммунистическая партия Германии, крупнейшая компартия на Западе, организовала целую сеть из нескольких тысяч рабкоров (сокращение от «рабочий корреспондент»), открытой целью которых – как во Франции и других странах Европы – было сообщать коммунистической прессе об условиях труда. Рабкоры, однако, имели и более секретную задачу – добывать техническую информацию, которая использовалась для промышленного и военного шпионажа. В 1930 году Ганс Киппенбергер, член Политбюро КПГ, ответственный за связи партийного подполья с советским разведывательным аппаратом, был избран депутатом парламента Германии. В течение следующих трех лет, до захвата власти нацистами, он продолжал свою разведывательную работу, пользуясь защитой, которую ему обеспечивали парламентский иммунитет, и членство в комиссии по военным делам рейхстага. Берлин был главной базой на Западе операций Отдела международных связей Коминтерна и центром передовых организаций и информационной империи Мюнценберга. В Берлине также располагалась значительная, высоко профессиональная паспортная служба, которая помогала агентам ОГПУ, Четвертого Управления и Отдела международных связей Коминтерна по всей Европе и за ее пределами в получении паспортов и разработке «легенд» (фальшивых прикрытий с тщательно выверенными деталями биографических данных и поддельными документами). Ганс Райнерс, один из специалистов по паспортам этой службы, впоследствии показал на примере некоего «Ивара Мюллера», какое огромное внимание оказывается деталям:
«Мюллер не мог запросто возникнуть из ниоткуда, имея в кармане лишь паспорт на свое имя. Он должен был иметь основные документы, удостоверяющие его личность, например, свидетельство о рождении, справки о местах работы, книжку социального страхования и т.п. Все эти документы, удостоверяющие личность, называются комплектом, а для того, чтобы комплект был полным, надо привлечь к делу историка, географа, специалиста по методам работы полиции…
После подготовки «комплекта» предпринимаются дополнительные меры безопасности. Когда Ивар Мюллер в первый раз пересекает границу, его паспорт не должен выглядеть новым. Паспорт, в котором достаточное количество виз или пограничных марок подтверждает, что данный человек благополучно проходил неоднократную проверку, вызывает меньшее внимание со стороны полиции. Именно поэтому паспортная служба проставила в паспорте несколько фальшивых виз и наклеила несколько пограничных марок. Тщательно продумывается и маршрут, по которому якобы следует «путешественник». Все должно логично соответствовать «легенде», которую запоминает агент».
По словам Райнерса, с 1927 по 1932 год берлинская паспортная служба изготовляла около 450 комплектов документов ежегодно.
В 1922 году революционная Россия и потерпевшая поражение Германия, два великих изгоя международного сообщества, вдруг возникли из изоляции, заключили Рапалльский мирный договор и удивили остальные страны Европы восстановлением дипломатических отношений, отказом от финансовых претензий друг к другу и намерением сотрудничать. На протяжении последующего десятилетия, несмотря на обреченную на провал попытку подстегнуть революцию в Германии в 1923 году, дипломатические и торговые отношения Советской России с Веймарской Германией были теснее, чем с какой-либо другой державой. Однако захват в конце 1933 года власти нацистами положил конец эре Рапалльского договора. Хотя Сталин так и не осознал полностью опасность нацизма вплоть до немецко-фашистского вторжения в 1941 году, непримиримая враждебность Гитлера как к марксизму во всех его формах, так и к существовавшему международному порядку превращала нацистскую Германию в наиболее очевидную угрозу безопасности СССР в Европе. Параллельная угроза со стороны Японии на Востоке усиливала уязвимость Советского Союза. Возникшая обстановка привела к значительному сдвигу в советской дипломатии. Официальная советская внешняя политика до той поры основывалась на поиске системы коллективной безопасности совместно с западными державами против угрозы немецко-фашистской агрессии – политика, примерами которой может служить вступление Советского Союза в 1934 году в Лигу Наций, которую он впоследствии бойкотировал, и договоры 1935 года с Францией и Чехословакией, ставшие первыми договорами с капиталистическими государствами. Максим Литвинов, народный комиссар иностранных дел с 1930 по 1939 год и главный поборник коллективной безопасности, перед Октябрьской революцией провел десять лет в Великобритании, где был руководителем большевистской группы в эмиграции. После революции он вернулся в Россию со своей женой, подданной Великобритании. Литвинов более чем кто-либо другой из политиков его поколения стремился завязывать дружеские отношения с государственными деятелями Запада и западными радикалами, разочарованными малодушием своих правительств при отпоре сначала угрозам, а затем и самой агрессии, развязанной Гитлером и Муссолини.
Однако еще в 1934 году Сталин начал втайне рассматривать альтернативный путь противодействия германской угрозе, а именно, искать договоренностей с Гитлером, а не организации системы коллективной безопасности против него. На заседании Политбюро в начале июля 1934 года, вскоре после расстрела начальника штаба штурмовиков Эрнста Рема и еще около 180 человек во время проведенной Гитлером «ночи длинных ножей», Сталин, как говорят, воскликнул: «Слышали новости из Германии? Как Гитлер избавился от Рема? Молодец, этот Гитлер! Он показал, что надо делать с политическими противниками!» Решение Сталина ликвидировать всего через несколько месяцев после этого разговора Кирова, своего главного потенциального соперника, может быть, в какой-то мере обязано примеру Гитлера. Оценка Сталиным «соотношения сил» на Западе (концепция, которая, вопреки традиционной оценке баланса сил, учитывала политическую волю и военную мощь) тоже отражала его растущее уважение к Гитлеру. Сталин не верил в возможность долговременного союза с каким бы то ни было капиталистическим государством. Он был убежден, как того требует постулат марксистско-ленинской веры, что естественное желание всех капиталистов состоит в организации заговоров против Страны Советов. Но в тот момент внутренние противоречия раздирали капиталистический мир. Именно эти противоречия и были шансом для России. Известная ненависть Гитлера к марксизму вела к тому, что для СССР союз с нацистской Германией был делом гораздо более трудным, чем альянс с буржуазными демократиями. Но Сталин, казалось, надеялся, что Гитлер как достаточно опытный практик реальной политики осознает обоюдные выгоды нацистско-советского разделения Восточной Европы на сферы влияния.
В январе 1937 года глава советской торговой миссии в Берлине Давид Канделаки, действуя на основании инструкций Сталина и Молотова (Литвинов и не упоминался), начал прощупывать почву для заключения советско-германского политического договора, переговоры по которому должны были вестись тайно. Но в то время Гитлер не проявил интереса к такой возможности. Однако когда в сопровождении резидента НКВД в Берлине Канделаки возвратился в Москву для доклада Сталину, он дал, по словам Кривицкого, оптимистическую оценку перспектив соглашения с Германией. Правда, его оптимизм мог быть обусловлен нежеланием признать неудачу своей миссии. Ежов говорил Кривицкому: «Германия сильна. Она сейчас самая сильная страна в мире. Такой ее сделал Гитлер. Кто может в этом сомневаться? Кто, будучи в здравом уме, может с этим не считаться? У Советской России есть только один путь.» Он также упомянул, что Сталин говорил ему: «Мы должны договориться с такой сильной страной, как нацистская Германия.»
Поступавшие Сталину из нацистской Германии донесения были менее надежными по сравнению с другими странами, хотя до прихода к власти Гитлера советская внешняя разведка действовала в этой стране с широчайшим размахом. Коммунистическая партия Германии, крупнейшая компартия на Западе, организовала целую сеть из нескольких тысяч рабкоров (сокращение от «рабочий корреспондент»), открытой целью которых – как во Франции и других странах Европы – было сообщать коммунистической прессе об условиях труда. Рабкоры, однако, имели и более секретную задачу – добывать техническую информацию, которая использовалась для промышленного и военного шпионажа. В 1930 году Ганс Киппенбергер, член Политбюро КПГ, ответственный за связи партийного подполья с советским разведывательным аппаратом, был избран депутатом парламента Германии. В течение следующих трех лет, до захвата власти нацистами, он продолжал свою разведывательную работу, пользуясь защитой, которую ему обеспечивали парламентский иммунитет, и членство в комиссии по военным делам рейхстага. Берлин был главной базой на Западе операций Отдела международных связей Коминтерна и центром передовых организаций и информационной империи Мюнценберга. В Берлине также располагалась значительная, высоко профессиональная паспортная служба, которая помогала агентам ОГПУ, Четвертого Управления и Отдела международных связей Коминтерна по всей Европе и за ее пределами в получении паспортов и разработке «легенд» (фальшивых прикрытий с тщательно выверенными деталями биографических данных и поддельными документами). Ганс Райнерс, один из специалистов по паспортам этой службы, впоследствии показал на примере некоего «Ивара Мюллера», какое огромное внимание оказывается деталям:
«Мюллер не мог запросто возникнуть из ниоткуда, имея в кармане лишь паспорт на свое имя. Он должен был иметь основные документы, удостоверяющие его личность, например, свидетельство о рождении, справки о местах работы, книжку социального страхования и т.п. Все эти документы, удостоверяющие личность, называются комплектом, а для того, чтобы комплект был полным, надо привлечь к делу историка, географа, специалиста по методам работы полиции…
После подготовки «комплекта» предпринимаются дополнительные меры безопасности. Когда Ивар Мюллер в первый раз пересекает границу, его паспорт не должен выглядеть новым. Паспорт, в котором достаточное количество виз или пограничных марок подтверждает, что данный человек благополучно проходил неоднократную проверку, вызывает меньшее внимание со стороны полиции. Именно поэтому паспортная служба проставила в паспорте несколько фальшивых виз и наклеила несколько пограничных марок. Тщательно продумывается и маршрут, по которому якобы следует «путешественник». Все должно логично соответствовать «легенде», которую запоминает агент».
По словам Райнерса, с 1927 по 1932 год берлинская паспортная служба изготовляла около 450 комплектов документов ежегодно.