Александр Етоев
Будьте счастливы, жуки и пираты
Днем был ветер, добрый и глуповатый – как папа, когда приходит домой с получки. Он играл с соседским бельем, чистил перышки воробьям и курам, а к вечеру улетел за речку и спрятался в дремучем лесу.
Потом наступила ночь, но я ее не видел, я спал.
А утром пришла весна.
Наш дом стоял на самом краю поселка, и весна пришла к нам в первую очередь.
Солнце перелезло забор и нагрело мерзлые стекла.
Кошка Дуся заерзала спросонья на подоконнике, и по комнате, как живая, запрыгала золотая пыль.
Я подскочил к окну и глазам своим не поверил: за окном было шумно и весело, от капели и весеннего воздуха.
На улице я увидел Пирата. Он стоял, раскрашенный ранним солнцем в какой-то немыслимый, нечеловечески пестрый цвет, и пил из блестящей лужи. Заметив в окне меня, он сделал мне хвостом «здрасьте». Потом обтер морду лапой и громко, по-собачьи, чихнул.
Я намазал два бутерброда и пошел смотреть на весну.
Пока я их делал и одевался, на улице народу прибавилось. У забора рядом с Пиратом сидел на корточках Иван Иванович Костыльков, управляющий поселковой баней. На нем был розовый новый ватник и безразмерные болотные сапоги.
– Пей, боец, поправляйся, – ласково говорил он псу. – Пей, пей, ты у нас сегодня герой.
Я протянул Пирату самый большой бутерброд и поздоровался с Иваном Ивановичем.
Пират посмотрел на хлеб, слизнул с него каплю масла и вежливо отказался.
Иван Иванович крякнул от удовольствия и потрепал собачий загривок.
– Это он после войны такой сытый. Он же у нас герой – всю ночь с крысами воевал. Теперь народ в бане может мыться спокойно. А то что получается. В субботу, считай, всё женское отделение на мороз вывалило. Орут, визжат – крысы, понимаешь, совсем озверели. В раздевалке по шкафам шарят, в белье роются, даже в парилке, заразы, и то два веника сгрызли.
Пират скромно сопел – мол, подумаешь, какие-то крысы.
– Так что, Санек, теперь приходи мыться. Крысы тебя больше не тронут. И мамке своей передай.
Он сощурился, глядя как весеннее солнце отражается в собачьих глазах.
Вдоль забора бежал ручей. Снег шуршал, превращаясь в рыхлую кашу. Иголочки прошлогодней хвои пробуждались от зимней спячки и пускались в кругосветное плавание. Пахло воздухом и землей.
Пират легонько тронул лапой асфальт. По теплой серой дорожке полз сонный весенний жук. Он сиял на солнце, как маленькая солдатская пуговица.
– Загадывай желание, Санёк, – сказал Иван Иванович Костыльков, тыча пальцем в живую пуговицу.
Я отдал ему бутерброд и загадал первое, что пришло мне в голову:
«Будьте счастливы, жуки и Пираты...»
Потом наступила ночь, но я ее не видел, я спал.
А утром пришла весна.
Наш дом стоял на самом краю поселка, и весна пришла к нам в первую очередь.
Солнце перелезло забор и нагрело мерзлые стекла.
Кошка Дуся заерзала спросонья на подоконнике, и по комнате, как живая, запрыгала золотая пыль.
Я подскочил к окну и глазам своим не поверил: за окном было шумно и весело, от капели и весеннего воздуха.
На улице я увидел Пирата. Он стоял, раскрашенный ранним солнцем в какой-то немыслимый, нечеловечески пестрый цвет, и пил из блестящей лужи. Заметив в окне меня, он сделал мне хвостом «здрасьте». Потом обтер морду лапой и громко, по-собачьи, чихнул.
Я намазал два бутерброда и пошел смотреть на весну.
Пока я их делал и одевался, на улице народу прибавилось. У забора рядом с Пиратом сидел на корточках Иван Иванович Костыльков, управляющий поселковой баней. На нем был розовый новый ватник и безразмерные болотные сапоги.
– Пей, боец, поправляйся, – ласково говорил он псу. – Пей, пей, ты у нас сегодня герой.
Я протянул Пирату самый большой бутерброд и поздоровался с Иваном Ивановичем.
Пират посмотрел на хлеб, слизнул с него каплю масла и вежливо отказался.
Иван Иванович крякнул от удовольствия и потрепал собачий загривок.
– Это он после войны такой сытый. Он же у нас герой – всю ночь с крысами воевал. Теперь народ в бане может мыться спокойно. А то что получается. В субботу, считай, всё женское отделение на мороз вывалило. Орут, визжат – крысы, понимаешь, совсем озверели. В раздевалке по шкафам шарят, в белье роются, даже в парилке, заразы, и то два веника сгрызли.
Пират скромно сопел – мол, подумаешь, какие-то крысы.
– Так что, Санек, теперь приходи мыться. Крысы тебя больше не тронут. И мамке своей передай.
Он сощурился, глядя как весеннее солнце отражается в собачьих глазах.
Вдоль забора бежал ручей. Снег шуршал, превращаясь в рыхлую кашу. Иголочки прошлогодней хвои пробуждались от зимней спячки и пускались в кругосветное плавание. Пахло воздухом и землей.
Пират легонько тронул лапой асфальт. По теплой серой дорожке полз сонный весенний жук. Он сиял на солнце, как маленькая солдатская пуговица.
– Загадывай желание, Санёк, – сказал Иван Иванович Костыльков, тыча пальцем в живую пуговицу.
Я отдал ему бутерброд и загадал первое, что пришло мне в голову:
«Будьте счастливы, жуки и Пираты...»