Фоллетт Кен. Столпы Земли

   Жители Линкольна кинулись закрывать все массивные, обитые железом городские ворота. Внезапно из замка вырвались воины Ранульфа Честерского. Очевидно, в соответствии с заранее обдуманным планом они разделились на несколько групп, каждая из которых направилась к определенным воротам. Они пробились среди горожан, разя их направо и налево, и, открыв ворота, впустили победивших мятежников.
   Филип решил спуститься с крыши собора. Бывшие с ним каноники последовали его примеру. Все они нырнули в низенькую дверь, что вела в башню. Там они встретили епископа и архидиакона, которые наблюдали за битвой из этой башни и теперь тоже спускались вниз. Епископ Александр показался Филипу испуганным. Это огорчило его, ибо в подобные дни священнослужителям необходимо иметь мужество, коим они могли бы поделиться со своей паствой.
   Они осторожно спустились по узкой винтовой лестнице и очутились в нефе церкви. Здесь уже было не меньше сотни горожан, а через три огромные двери собора сплошным потоком прибывали все новые и новые люди. Филип увидел, как, отчаянно стегая лошадей, через кладбище проскакали два забрызганных кровью и грязью рыцаря, явно только что примчавшиеся с поля боя, и, даже не спешившись, въехали прямо в церковь. Увидев епископа, один из них крикнул:
   – Король сдался!
   У Филипа забилось сердце. Король Стефан был не просто разбит, он схвачен! Теперь падут и все его сторонники в королевстве. Но прежде чем приор успел об этом подумать, он услышал голос епископа Александра:
   – Закройте двери!
   Филип не верил своим ушам.
   – Нет! – закричал он. – Ты не посмеешь сделать этого!
   Бледный от панического страха епископ уставился на него. Филип был ему практически незнаком. Приехав в Линкольн, он лишь нанес ему визит вежливости, и с тех пор они даже не разговаривали. Теперь, не без труда правда, Александр вспомнил его.
   – Сей собор мой, а не твой, приор Филип. Закрыть двери! – Несколько священников отправились выполнять его приказание.
   Филип был потрясен такой демонстрацией неприкрытого эгоизма со стороны священнослужителя.
   – Ты не смеешь оставлять людей на улице! – гневно вскричал он. – Их могут убить!
   – Если мы не запрем двери, всех нас убьют! – в истерике завизжал Александр.
   Филип схватил его за сутану и встряхнул.
   – Опомнись! – прошипел он. – Подумай, кто ты есть. Ничто не должно страшить нас, слуг Божьих, а тем более смерть. Возьми же себя в руки!
   – Уберите его! – завопил епископ.
   Несколько каноников оттащили приора.
   – Слепцы! – кричал им Филип. – Неужели вы не видите, что он творит?
   – Коли ты столь храбр, – сказал ему один из каноников, – почему бы тебе не выйти и не защитить их?
   Филип вырвался.
   – Именно это я и собираюсь сделать, – проговорил он.
   Единственная еще не запертая центральная дверь уже закрывалась. Приор побежал к ней. Трое священников, что было сил, налегали на нее, в то время как в сужающуюся щель протискивались все новые и новые люди. Но прежде чем она окончательно захлопнулась, Филип все же вырвался наружу.
   В течение нескольких минут на паперти собралась целая толпа. Мужчины и женщины колотили в двери собора, умоляя впустить их, но, увы, каноники остались глухи к их мольбам.
   Внезапно Филипом овладел страх, который вселила в него застывшая на лицах беззащитных людей паника. Он почувствовал, что дрожит. Однажды Филипу уже довелось познать нашествие победившей армии. Ему было шесть лет, и пережитый тогда ужас вновь вернулся к нему. Перед его глазами живо предстала картина ворвавшихся в дом его родителей опьяневших от крови солдат. Приор словно прирос к земле, стараясь унять дрожь, а вокруг него бурлила толпа. Много лет прошло с тех пор, как его мучили ночные кошмары: перекошенные от жажды крови лица воинов, вонзенный в мать меч, ужасный вид вываливающихся из живота отца внутренностей. Но сейчас он снова ощутил тот необъяснимый, всепоглощающий, истерический, безумный страх. И вновь Филип увидел входящего в дверь монаха с крестом в руке, который лишь словом своим прекратил резню и показал им с братом, как закрыть родителям глаза, дабы они заснули вечным сном. Все это Филип вспомнил, словно только что проснулся ото сна, но теперь он был уже не испуганный ребенок, а взрослый мужчина, монах, и, подобно аббату Питеру, спасшему его и его брата в тот страшный день двадцать семь лет назад, он, укрепленный верой и защищенный Богом, должен был прийти на помощь тем, чьи жизни в опасности.
   Он заставил себя сделать шаг, затем второй, третий...
   Когда Филип вышел на улицу, что вела к западным воротам, его чуть не сбил с ног озверевший валлиец, преследовавший горожан – мужчину и мальчика, бежавших с узелками, в которые были сложены их пожитки, задыхающихся стариков, визжащих девушек, женщин с зашедшимися в крике младенцами на руках. Бегущие оттеснили его на несколько ярдов назад, но затем он собрался с силами и пошел навстречу общему потоку. Они стремились к собору. Филип хотел остановить их и сказать, чтобы они прятались по своим домам, но все дико кричали, и никто его не слушал.
   Он медленно продвигался против людского потока. Не прошел он и нескольких ярдов, как на улицу ворвались четверо всадников. Все бросились врассыпную, стараясь прижаться к стенам домов, те же, кто не успел, попали под копыта коней. Филип был потрясен, но сделать ничего не мог и, чтобы самому не стать жертвой, нырнул в какой-то проход. Всадники промчались мимо, оставив после себя опустевшую улицу и несколько распластавшихся на земле тел.
   Выйдя из своего укрытия, Филип заметил, что один из лежащих еще шевелится. Это был мужчина средних лет в алой мантии, пытавшийся, несмотря на поврежденную ногу, ползти. Филип направился ему на помощь, но в это мгновение появились два воина в железных шлемах и с деревянными мечами.
   – Этот еще жив, Джейк, – сказал один из них.
   Филип содрогнулся. Их поведение, их голоса, их одежды и даже их лица напоминали ему тех головорезов, что убили его родителей.
   – Пусть платит выкуп, – прохрипел тот, которого звали Джейком. – Смотри, какая у него мантия! – Он обернулся и, засунув в рот пальцы, свистнул. К ним подбежал еще один воин. – Оттащи этого в замок и свяжи, – приказал ему Джейк.
   Прибежавший воин схватил раненого и поволок его к замку. Несчастный застонал от боли.
   – Остановитесь! – закричал Филип. Они на мгновение замерли, посмотрели на него и, захохотав, снова принялись тянуть горожанина.
   Филип вновь окрикнул их, но они не обращали на него внимания. Бессильный что-либо сделать, он стоял и глядел им вслед. Из дома вышел еще один воин в длинной шубе с серебряными тарелками под мышкой. Джейк увидел награбленное.
   – Это дома богачей, – заявил он своему товарищу. – Надо бы наведаться в них. Посмотрим, какая будет добыча.
   Они подошли к запертой двери каменного дома и принялись взламывать ее своими секирами.
   Филип чувствовал свою бесполезность, но мириться с этим не собирался. Однако Господь наделил его духовным саном не для того, чтобы он защищал имущество богачей, а посему, оставив Джейка и его компаньонов, Филип поспешил к Западным воротам. По улице бежало все больше и больше воинов. Среди них встречались и низкорослые темноволосые варвары с раскрашенными лицами, одетые в овечьи шкуры и вооруженные дубинами. Это были дикари-валлийцы, догадался Филип и устыдился, что он тоже был родом из Уэльса. Прислонившись к стене дома, он старался оставаться незамеченным.
   Из стоявшего неподалеку каменного дома вывалились два верзилы, таща за ноги седобородого старика в ермолке. Один из них приставил к его горлу нож и заорал:
   – Ну, евреи, говори, где деньги?
   – У меня нет денег, – пробормотал старик.
   «В это никто не поверит», – подумал Филип. Богатство линкольнских евреев всем известно, да и жил этот человек в каменном доме.
   Еще один негодяй выволок за волосы средних лет женщину, очевидно, жену еврея.
   Тот, что грозил седобородому ножом, снова заорал:
   – Рассказывай, где деньги, а не то мой меч будет торчать у нее между ног. – Он задрал женщине юбку, выставив напоказ покрытый седеющими волосами лобок, и ткнул ей в пах длинным кинжалом.
   Филип уже готов был вмешаться, но старик тут же сдался.
   – Не трогайте ее, – взмолился он. – Деньги за домом. Они зарыты в саду под кладкой дров. Пожалуйста, отпустите ее!
   Все трое кинулись к дому, а женщина помогла старику подняться на ноги. По узкой улице загрохотал отряд конников, и Филип бросился прочь с дороги. Когда он снова высунулся на улицу, евреи уже исчезли.
   Но навстречу приору бежал со всех ног, спасаясь от трех преследовавших его валлийцев, юноша в латах. Они догнали его, как раз когда он поравнялся с Филипом. Меч одного из валлийцев скользнул по ноге юноши. Рана была не глубокая, но достаточная для того, чтобы беглец споткнулся и кубарем полетел на землю. Другой преследователь остановился над распростертым человеком и схватился поудобней за свою секиру.
   С замирающим сердцем Филип шагнул им навстречу и возопил:
   – Прекрати!
   Валлиец поднял секиру.
   Филип бросился к нему.
   Боевой топор уже опускался на свою жертву, когда в последнее мгновение Филип толкнул валлийца. Лезвие секиры со звоном ударилось о булыжную мостовую в нескольких дюймах от головы юноши. Нападавший в изумлении вытаращился на приора. Филип смотрел ему прямо в глаза, стараясь не дрожать и тщетно пытаясь вспомнить одно-два слова по-валлийски. Однако двое других негодяев быстро опомнились, и один из них сбил Филипа с ног. Тот растянулся на земле, и когда пришел в себя, то понял, что, возможно, это спасло ему жизнь, ибо о нем уже все позабыли и были заняты тем, что с невероятной жестокостью приканчивали несчастного юношу. Филип кое-как встал, но было уже поздно: их дубины и топоры с глухими ударами молотили бездыханное тело. Устремив взор к небесам, Филип гневно воскликнул:
   – Господи, если я не в силах спасти ни единой человеческой жизни, зачем Ты послал меня сюда?
   И, словно в ответ, из стоявшего неподалеку дома до него донесся истошный вопль. Этот дом, построенный из камня и дерева, был не таким дорогим, как те, что стояли по соседству. Филип вбежал в распахнутую дверь. Здесь были две комнаты, соединенные между собой проходом в форме арки. Пол застелен соломой. В углу жалась смертельно напуганная женщина с двумя младенцами. Посередине, напротив лысого человечка, находились три вооруженных до зубов головореза. На полу лежала девушка лет восемнадцати. Ее одежда была разодрана в клочья, и один из негодяев, встав коленями на грудь девушки, пытался раздвинуть ей ноги. Когда Филип вошел, лысый, бывший, очевидно, ее отцом, кинулся на одного из воинов. Тот оттолкнул его и, выхватив меч, пырнул несчастного в живот. Забившаяся в угол женщина душераздирающе завизжала.
   – Остановитесь! – прокричал им Филип.
   Они уставились на него как на сумасшедшего.
   – Если вы сделаете это, всех вас будут ждать муки ада! – властным голосом проговорил он.
   Тот негодяй, что убил отца, вновь поднял меч, собираясь расправиться и с Филипом.
   – Подожди, – сказал ему державший ноги девушки воин, – Ты кто такой, монах?
   – Я Филип из Гуинедда, приор Кингсбриджский, и я приказываю вам именем Господа Бога отпустить девушку, если вас заботит бессмертие ваших заблудших душ!
   – А-а, приор... Я так и думал. За него можно получить выкуп.
   Убийца отца девушки вложил меч в ножны и гаркнул:
   – А ну марш в угол – к бабе! Ты ведь и сам как баба.
   – Не смей прикасаться к монашеским одеждам! – Филип старался, чтобы его слова звучали грозно, но он и сам слышал в своем голосе нотки отчаяния.
   – Отведи его в замок, Джон, – сказал тот, что держал девушку. Похоже, он был у них главным.
   – Да пошел ты к черту, – огрызнулся Джон. – Сначала я хочу позабавиться с девкой. – Он схватил Филипа за руки и, прежде чем тот успел что-либо сделать, швырнул его в угол. Филип растянулся на полу рядом с женщиной.
   Негодяй, которого звали Джоном, задрал перед своей туники и повалился на девушку.
   Ее мать отвернулась и зарыдала.
   – Ну нет! – взорвался Филип. – Глаза мои не могут видеть этого!
   Он встал и, схватив насильника за волосы, оттащил его от девушки. Тот взвыл от боли.
   Третий солдат поднял дубину. Филип заметил ее, но было уже поздно. Удар пришелся по голове. На мгновение он почувствовал нестерпимую боль, затем в глазах потемнело, и, прежде чем он упал на землю, сознание покинуло его.

* * *

   Все пленники были брошены в тюрьму замка, которая представляла собой ряд маленьких, но прочных деревянных строений в шесть футов длиной, три шириной и высотой чуть больше человеческого роста. Вместо стен здесь были вбитые в землю на небольшом расстоянии друг от друга столбы, что позволяло тюремщикам видеть, что происходит внутри. В мирные времена, когда эти клети использовались для содержания воров, убийц да еретиков, в каждой из них сидели один-два человека. Сегодня же мятежники затолкали в них по восемь-десять пленных, и все равно места хватило не на всех. Оставшихся заключенных связали веревками и согнали в одну кучу. При желании они могли бы довольно легко сбежать, но они этого не делали, возможно, потому, что здесь чувствовали себя в большей безопасности, чем за пределами замка.
   Филип сидел в углу одной из клетей, обхватив руками голову и чувствуя себя круглым дураком и неудачником. В конце концов от него было так же мало толку, как и от епископа Александра. Он не спас ни одной человеческой жизни и даже не предотвратил ни одного удара. Для жителей Линкольна проку от него не было никакого. В отличие от аббата Питера он оказался бессильным не допустить насилия. «Нет, я не такой человек, каким был отец Питер», – печально думал Филип.
   Хуже того, в своих тщетных попытках помочь горожанам он, вполне возможно, упустил шанс добиться расположения принцессы Мод, когда она станет королевой. Теперь он стал пленником ее армии, в результате чего его будут считать сторонником короля Стефана, и Кингсбриджскому монастырю придется заплатить выкуп за освобождение своего приора. Он ощущал себя больным, расстроенным и полным раскаяния.
   В течение всего дня приводили все новых и новых пленных. Их поток прекратился лишь к ночи, однако не прекратилось разграбление города: из-за стен замка до Филипа то и дело доносились крики, вопли и грохот рушащихся зданий. Ближе к полуночи наступила тишина, должно быть, потому, что солдаты так упились ворованным вином и так пресытились грабежами и насилием, что больше уже не могли причинить никакого вреда. Несколько таких вояк, шатаясь, ввалились в замок, похваляясь своими победами, затем переругались друг с другом и наконец, проблевавшись, упали без чувств и захрапели.
   Филип тоже заснул, хотя для того, чтобы лечь, места было слишком мало, и ему приходилось ворочаться в углу, прислонившись спиной к деревянным бревнам своей клетки. Он проснулся на рассвете, дрожа от холода, однако голова, к счастью, болела уже гораздо меньше. Он встал, чтобы размять ноги, и похлопал себя по бокам, пытаясь таким образом хоть как-то согреться. Все постройки замка были до отказа забиты людьми. Даже в открытых летних конюшнях спали воины победившей армии, в то время как их кони были стреножены на дворе. Пары ног торчали из двери пекарни и из кухонной кладовой. И лишь ничтожное количество солдат, сумевших остаться трезвыми, разбили себе палатки. В юго-восточном углу замка располагался построенный на высокой насыпи дворец – своего рода замок в замке, его мощные каменные стены окружали с полдюжины, если не больше, деревянных зданий. Там разместились графы и рыцари победившей стороны, которые сейчас тоже отсыпались после своей праздничной попойки.
   Мысли Филипа обратились к последствиям, которые могло иметь вчерашнее сражение. Значит ли это, что война теперь закончена? Возможно. Хотя у Стефана была жена, королева Матильда, и не исключено, что она продолжит войну: она являлась герцогиней Булонской и в начале войны вместе со своими рыцарями захватила Дувр и сейчас от имени своего мужа властвовала в большей части графства Кент. Однако, пока Стефан в тюрьме, ей будет нелегко получить поддержку баронов. Конечно, она может продолжать удерживать Кент, но на большее едва ли может рассчитывать.
   Тем не менее положение Мод тоже оставалось сложным. Ей необходимо было закрепить свою военную победу, завоевать доверие Церкви и короноваться в Вестминстере. Однако, имея достаточно решимости и немножко ума, она, очевидно, справится с этими задачами.
   А это было добрым известием для Кингсбриджа или, вернее, могло бы быть, если бы Филипу удалось выбраться отсюда, не будучи обвиненным в пособничестве Стефану.
   Погода стояла пасмурная, но с приходом дня воздух немного прогрелся. Сидевшие в одной клетке с Филипом заключенные начали постепенно просыпаться, кряхтя и постанывая от боли: большинство из них были избиты и после холодной ночи, проведенной в этой каталажке, состоявшей лишь из крыши да редких бревен, их самочувствие ухудшилось. В основном здесь находились зажиточные горожане и схваченные в плен рыцари.
   – Не видел ли кто-нибудь, что случилось с Ричардом из Кингсбриджа? – обратился к ним Филип. Ради Алины он лелеял надежду, что Ричарду удалось спастись.
   Ему ответил рыцарь с окровавленной повязкой на голове:
   – Он дрался как лев. А когда дела стали совсем плохи, повел за собой горожан.
   – Но его не убили?
   Рыцарь медленно покачал раненой головой:
   – Не знаю. В конце битвы я его не видел.
   – А Уильям Хамлей? – Вот было бы счастье узнать, что Уильям погиб!
   – Почти все время он сражался подле короля. Но в конце дал деру: я сам видел, как он удирал на своем коне, намного опередив остальных.
   – Ах так. – И без того слабая надежда улетучилась.
   На этом их беседа прекратилась. Просыпавшиеся солдаты стряхивали с себя похмелье, перебирали награбленное вчера добро, проверяли, не сбежали ли их заложники, и принимались за завтрак. Филип гадал, собирались ли победители кормить своих пленников. «Должны, – рассуждал он, – в противном случае мы умрем с голоду и они останутся без выкупа. Однако в чьи обязанности входит давать пищу заключенным?» Он начал прикидывать, долго ли ему придется здесь сидеть. Те, кто его схватил, пошлют в Кингсбридж гонца с требованием заплатить выкуп, и братья направят кого-нибудь вести переговоры об освобождении. Кто это будет? Хорошо бы Милиус. Но в отсутствие Филипа за главного оставался Ремигиус, и он мог послать одного из своих дружков, а то и сам явиться. Помощник приора все делал очень медленно: он был просто не способен на быстрые, решительные действия, даже когда это было в его собственных интересах. Так что могли пройти месяцы. Филип помрачнел.
   Другие пленники оказались более удачливыми. Вскоре после восхода солнца их жены, дети и родственники начали – сначала робко, а затем более уверенно – просачиваться в замок, чтобы договориться о выкупе за своих близких. Какое-то время они торговались, жалуясь на отсутствие денег и предлагая взамен всякие безделушки, но потом приходили к соглашению, уходили, а через час-другой возвращались, принося с собой условленный выкуп, чаще всего наличные. Кучи добра постепенно росли, а тюремные клетки пустели.
   К полудню половина пленников уже разошлись по домам. Как догадался Филип, это были местные жители. Те же, что остались, должно быть, являлись рыцарями, взятыми в плен во время сражения, и жили в других городах. Вывод Филипа подтвердился, когда заключенных стал обходить констебль замка, спрашивая их имена. Большинство оставшихся были рыцарями из южных графств. Филип обратил внимание, что в одной из клеток сидел человек в колодках, словно кто-то хотел быть вдвойне уверенным, что он не убежит. Присмотревшись повнимательнее, Филип узнал его.
   – Взгляните! – обратился он к сидевшим вместе с ним трем пленникам. – Тот человек... Неужели это он?
   – Иисус Христос! Это же король! – воскликнул один из них.
   Филип уставился на грязного темноволосого узника, руки и ноги которого были зажаты в деревянные тиски. Сейчас он ничем не отличался от остальных, а ведь еще вчера он был королем Англии! Вчера он отказал Кингсбриджу в разрешении на открытие рынка, а сегодня он не мог даже самостоятельно встать. Король получил по заслугам, но все равно Филипу было жаль его.
   В полдень пленникам принесли еду. Это были чуть теплые остатки от обеда воинов, но и они сгодились умиравшим с голоду заключенным. Филип откинулся назад, давая остальным съесть побольше, ибо считал, что голод порождает слабость, а воздержание от пищи смиряет плоть.
   Пока его товарищи по несчастью выскребали котелок, во дворце началось какое-то движение и из него вышли несколько очень важных персон. В то время как они спускались по ступеням дворца и шагали через двор замка, Филип мог разглядеть, что впереди группы шли два вельможи, и догадался, что это были Ранульф Честерский и Роберт Глостер. Правда, он не знал, кто из них кто. Они подошли к клетке Стефана.
   – Здравствуй, кузен Роберт, – сказал Стефан, сделав ударение на слове «кузен».
   Тот из двоих, что был повыше ростом, ответил:
   – Я не хотел заставлять тебя проводить ночь в колодках и приказал устроить тебя поудобнее, но, как видно, мой приказ не выполнили. Однако, похоже, ты еще живой.
   От группы дворян отделился человек в одеждах священнослужителя и подошел к клетке, где сидел Филип. Сначала приор не обратил на него внимания, ибо Стефан как раз спросил, какая его ждет участь, и Филипу было интересно услышать ответ, однако священник произнес:
   – Кто из вас приор Кингсбриджский?
   – Я, – отозвался Филип.
   – Отпусти его, – приказал священник воину, что притащил сюда Филипа.
   Приор изумился. Он в жизни не встречал этого священника. Очевидно, его имя узнали из списка, ранее составленного констеблем. Но почему? Конечно, он был рад выбраться из этой клетки, но, не зная, что стоит за его освобождением, радоваться не спешил.
   – Это мой пленник, – возмутился воин.
   – Уже не твой, – заявил священник. – Освободи его.
   – Почему я должен его освобождать, не получив выкупа?! – в негодовании заорал пленитель Филипа.
   Ответ священнослужителя был категоричен:
   – Во-первых, потому что он не является ни воином армии короля, ни жителем этого города, и, взяв его в плен, ты совершил преступление. Во-вторых, потому что он монах, и, подняв руку на Божьего человека, ты совершил святотатство. И, в-третьих, потому что секретарь принцессы Мод повелевает тебе отпустить его, и если ты посмеешь ослушаться, то не успеешь и глазом моргнуть, как сам окажешься в этой клетке. Так что пошевеливайся!
   Воин неохотно подчинился.
   Филип был встревожен. Он-то надеялся, что Мод не узнает о том, что он оказался ее пленником. Но если его потребовал к себе секретарь Мод, значит, надежду эту можно оставить.
   Чувствуя, будто его придавила каменная глыба, он вышел из клетки.
   – Иди со мной, – сказал священник.
   Филип поплелся за ним.
   – Так я свободен? – спросил он.
   – Думаю, что да. – Вопрос приора удивил его. – А знаешь ли ты, кто тебя ждет?
   – Понятия не имею.
   Священник улыбнулся:
   – Что ж, пусть это будет для тебя сюрпризом.
   Они подошли к дворцу и поднялись по длинной лестнице. Филип изо всех сил напрягал мозги, но так и не мог понять, с какой это стати секретарь принцессы Мод проявил к нему такой интерес.
   Они вошли на территорию дворца. Вдоль его стен располагались двухэтажные здания, а в середине крохотного двора виднелся колодец. Священник привел Филипа в одно из этих зданий.
   Там спиной к двери возле очага стоял другой священник. У него была такая же, как у Филипа, фигура, такие же черные волосы, правда, его голова не была выбрита и в волосах еще не серебрилась седина. Филип не верил своему счастью. На его лице заиграла широкая улыбка.
   Священник обернулся. У него были такие же, как у Филипа, ярко-голубые глаза, и он тоже широко улыбался.
   – Филип! – воскликнул он, протягивая вперед руки.
   – Слава тебе, Господи! – проговорил изумленный Филип. – Франциск!
   Братья обнялись, и на глаза Филипа навернулись слезы.

III

   Королевский зал приемов Винчестерского дворца стал совсем другим. Отсюда исчезли собаки, как исчезли и незамысловатый деревянный трон короля Стефана, скамьи и висевшие на стенах шкуры животных. Вместо них появились расшитые портьеры, дорогие расписные ковры, вазы с цукатами и нарядные стулья. В воздухе витал аромат цветов.
   Филип всегда чувствовал себя неловко при королевском дворе, а при дворе, во главе которого стояла женщина, так просто дрожал от страха. Принцесса Мод была его последней надеждой вернуть себе каменоломню и получить разрешение на открытие рынка, но уверенности в том, что эта надменная, властная женщина примет справедливое решение, у него не было.
   Принцесса восседала на изящном резном позолоченном троне в платье цвета колокольчиков. Она была высокой и стройной, с гордыми темными глазами и прямыми блестящими черными волосами. Поверх нижнего платья на ней было надето еще одно – шелковое, длиной до колен, с облегающим лифом и расклешенной юбкой: до ее приезда этот фасон в Англии был неизвестен и теперь входил в моду. Одиннадцать лет она прожила со своим первым мужем и четырнадцать – со вторым, однако выглядела гораздо моложе сорока. Люди восхищались ее красотой. Филипу же она показалась несколько угловатой и неприветливой, хотя, конечно, ценителем женской красоты он был никудышным.