Дик Фрэнсис
Лучше не возвращаться
ГЛАВА 1
Меня зовут Питер Дарвин.
Все задают мне один и тот же вопрос, поэтому я могу сразу сказать: нет, я не родственник знаменитого Чарлза.
На самом деле я урожденный Питер Перри, но Джон Дарвин, женившись на моей вдовствующей матушке, когда мне было двенадцать лет, дал мне, помимо многого другого, новую жизнь, новое имя, сделал из меня новую личность.
Я смутно помню дни моего далекого детства, которое прошло в Глостершире: с тех пор пролетело двадцать лет. И вот теперь мне, Питеру Дарвину, тридцать два года. Я приемный сын дипломата, и сам состою на дипломатической службе.
Сначала отчиму, потом и мне самому, подчиняясь непредсказуемым распоряжениям министерства, часто приходилось переезжать на место нового назначения. Так что все эти двадцать лет жизни за границей оказались разбитыми на трех четырехлетние промежутки времени, то яркие, то скучные. Я кочевал из Каракаса в Лиму, из Москвы — в Каир, потом в Мадрид. Жилье предоставляло министерство, однако, будь то квартирка в бетонном блоке или роскошный особняк, ни то, ни другое я не мог назвать своим домом.
Близких друзей у меня не было. Круг общения — представители местных органов власти, не получившие продвижения по службе. Другие дипломаты и их дети приезжали и уезжали. Ничто и нигде меня не держало, я был одиноким скитальцем, давно привык к этому и не сетовал на жизнь.
— Загляни к нам, если будешь во Флориде, — бросил на прощание Фред Хачингс, уезжая из Токио, чтобы принять консульство в Майами. — Погостишь денек-другой.
«Это твое „денек-другой“, — с досадой подумал я, — словно стрелка барометра, точно характеризует атмосферу наших взаимоотношений: умеренно теплую до прохладной».
Но вслух я сказал:
— Спасибо.
Он кивнул. Мы проработали вместе несколько месяцев и в общем-то ладили друг с другом. Но приглашение было не совсем искренним. Просто его, как и всех нас, специально учили быть вежливым.
Годом позже я получил неожиданное распределение: меня направляли в Англию, в Комиссию по делам Содружества при Уайтхолле.
— Неужто? — обрадовался отчим, когда я сообщил ему об этом по телефону. — Первым секретарем! Неплохо. Жалованье мизерное, зато сразу получишь небольшой отпуск. Нас навестишь. Мать по тебе скучает.
Итак, пробыв у них почти месяц, я отправился к месту моего назначения в Англию проездом через Майами. Из-за отложенного рейса я опоздал на пересадку, и мне предстояло целые сутки как-то убивать время. Вот тут я и вспомнил о приглашении Фреда Хачингса.
«Почему бы и нет?» — подумал я и, поддавшись минутному порыву, нашел его телефон в справочнике и позвонил.
Голос Фреда звучал неподдельно приветливо, казалось, он искренне мне обрадовался. Я представил его на другом конце провода: сорокалетнего, приземистого, веснушчатого, чересчур энергичного, с испариной на лбу, появлявшейся при малейшем нервном напряжении. Внезапно я вспомнил о наших весьма прохладных отношениях, но отступать было поздно.
— Вот здорово! — продолжал радоваться Фред. — Я бы пригласил тебя переночевать, да детишки приболели. Может, поужинаем вместе? Доедешь на такси до «Ныряющего пеликана», что на 186-й улице, это Северный Майами-Бич. Я буду ждать тебя там в восемь. Ну как, договорились?
— Отлично! — ответил я.
— Ладно-ладно. Всегда приятно повидать старых друзей. — Фред на всякий случай снова повторил адрес ресторана. — Мы там обычно обедаем. Постой… — Он вдруг оживился. — Двое наших друзей тоже уезжают завтра в Англию. Они тебе понравятся. Вдруг вы летите одним самолетом? Я вас познакомлю.
— Спасибо, — упавшим голосом сказал я.
— Не стоит. — Я ощутил, как он просиял на том конце провода, исполненный желания сделать доброе дело. — Ну, до встречи.
Я со вздохом повесил трубку, потом отправил вещи в гостиницу аэропорта, забронировал комнату на ночь и в условленное время подъехал, как и договаривались, к месту встречи.
Ресторанчик, с виду не такой претенциозный, как его название, тускло мерцал огнями в конце темного ряда магазинов. Место было малолюдным, однако у входа стояло около двадцати автомобилей. Я потянул на себя ручку открывающейся наружу двери, шагнул в маленькую прихожую и был встречен приветливо улыбающейся молодой женщиной, которая поинтересовалась:
— Ну, как дела сегодня? — так, будто мы много лет были знакомы.
— Прекрасно, — ответил я и спросил о Фреде. Ее улыбка стала еще шире: Фред уже прибыл.
Казалось, упоминание о нем было для девушки чем-то вроде приятного известия.
Фред сидел один за круглым столиком, застеленным кремовой кружевной скатертью поверх розовой. Ножи и вилки из нержавейки, розовые салфетки, простенькие стаканы, небольшие масляные лампы, гвоздика в овальной вазе — незамысловатая утварь и непритязательные украшения говорили о том, что это заведение среднего пошиба. Не такой уж большой, но уютно обставленный ресторанчик ничем не напоминал о ныряющем или каком бы то ни было еще пеликане.
Фред подхватился и сгреб мою руку, крепко пожав ее. «Улыбающаяся леди» отодвинула для меня стул и, продолжая улыбаться во все тридцать два зуба, предложила усеянное блесточками меню.
— Вот здорово! — повторял Фред. — Прости, я один: Мэг побоялась оставить детей. Ветрянку подхватили.
Я сочувственно вздохнул.
— Обсыпало сорванцов, — сетовал Фред. — Вино будешь?
Мы, по-американски, сначала съели салаты и выпили немного красного вина. Я поинтересовался, как Фреду работается в его нынешней должности.
— Как правило, — начал рассказывать он, — приходится иметь дело с туристами, обращающимися по поводу утерянных документов, украденных денег и сваливших ухажеров. Они обижаются на меня за нечуткость. А я, видите ли, должен десятками выслушивать все эти душещипательные истории, — он искоса глянул на меня. Ему было интересно, как я отреагирую на его высказывания. — Такие, как ты, прилежные секретари, привыкшие к тихой жизни в посольстве, сразу попадаетесь на удочку и проникаетесь сочувствием к вашим слезливым просителям. А все, что нужно половине из них, — это получить бесплатно обратный билет.
— В тебе прибавилось цинизма, Фред.
— Опыта, — парировал он.
«Всегда исходи из того, что тебе лгут, — сказал мне отчим, когда еще только начинал посвящать меня в тонкости своей профессии. — Политики и дипломаты лгуны до тех пор, пока не доказано обратное». «И ты тоже?» — спросил я, сбитый с толку. В ответ он одарил меня своей светской улыбкой и продолжал поучать: «Я не лгу ни тебе, ни твоей матери. И ты не будешь лгать нам. Однако, услышав, как я публично говорю неправду, не подавай виду, помалкивай и постарайся разобраться, зачем я это делаю».
Мы с ним сразу подружились. Я не мог помнить своего родного отца, который умер, когда я был совсем еще крошкой, и мне было все равно, кто займет его место. Конечно, мне очень хотелось иметь папу, как у других детей. А тут вдруг появился этот симпатичный великан, рассыпающий шутки. Как вихрь ворвался он в наши с матерью тихие серые будни и унес на самый экватор, прежде чем мы успели перевести дыхание. Но лишь постепенно, со временем, я понял, как бесповоротно он изменил мою жизнь и как мне на самом деле повезло.
— Куда же тебя посылают? — спросил Фред.
— Никуда. То есть в Англию. Первым секретарем.
— Повезло же тебе, старик!
В голосе Фреда слышались завистливые нотки. Его задело мое неожиданное продвижение, особенно после того, как он проехался насчет прилежных легковерных мальчиков из посольства, каким к тому же он и сам был когда-то.
— Может, в следующий раз меня в Улан-Батор зашлют, — утешал я Фреда. Улан-Батор все считали беспросветной дырой. Даже зло пошучивали, что там вместо автомобиля послу полагается специально обученный як. — Раз на раз не приходится.
Фред скорбно улыбнулся, сознавая, что я заметил его зависть. Он поспешил переключить внимание на наш феттючини, блюдо из продуктов моря, принимаясь за него с чавканьем и необычайным аппетитом. Это блюдо было визитной карточкой ресторана. Фред очень рекомендовал мне его, и, нужно сказать, не зря.
Мы успели наполовину разделаться с этой местной достопримечательностью, как вдруг послышались аплодисменты. Вилка Фреда, который всем своим видом источал удовольствие, застыла в воздухе.
— А, Викки Ларч и Грэг Уэйфилд, — по-хозяйски заметил он. — Это и есть те самые друзья, о которых я тебе говорил: они завтра уезжают в Великобританию, а живут здесь неподалеку, буквально за углом.
Викки Ларч и Грэг Уэйфилд были не просто друзьями Фреда: они здесь пели. Они незаметно появились из-за ширмы в глубине зала, она в белой, с блестками, тунике, он в пиджаке в Мадрасскую клетку, оба в светлых брюках. Но что в них действительно поражало, так это возраст. Артисты оказались немолодыми людьми, давно утратившими былую стройность.
Я подумал, что ничуть не жалел бы, если бы лишился возможности аплодировать почтенным труженикам сцены всю дорогу до Англии. Тем временем они шустро сновали по залу, постукивали по микрофонам, проверяя исправность усиливающей аппаратуры. Фред дружески приветствовал их кивком головы, подмигнул мне и вернулся к своему паштету.
Наконец артисты привели в рабочее состояние аппаратуру и включили музыку. Послышалась тихая, приятная мелодия из старого эстрадного шоу — такая знакомая, непритязательная — хороший фон для поглощения пищи. Немного погодя Уэйфилд взял несколько нот, пробуя голос, и запел. Я в изумлении оторвался от своего феттючини. Вопреки всем моим ожиданиям я услышал хорошо поставленный, чистый, нежный и вместе с тем мужественный голос, отличающийся приятным тембром.
Фред взглянул на меня и довольно улыбнулся. Песня окончилась, слушатели проаплодировали, а музыка продолжала звучать. Снова без объявления и лишнего шума, тихо, ровно запела женщина. Это была песня о любви, возвышенная и немного грустная. Захватывающее, приобретенное с опытом тонкое чувство ритма, выдержанность пауз придавали особую проникновенность ее пению. «Боже мой, — придя в себя от изумления, подумал я, — да они настоящие профи. Старые добрые профи, все еще пользующиеся успехом».
Они по очереди исполнили шесть песен, а напоследок спели дуэтом. Потом под восторженные аплодисменты прошли через зал и сели за наш столик.
Фред представил нас друг другу. Привстав, я пожал артистам руки и, ничуть не кривя душой, сказал, что мне очень понравилось их выступление.
— Они будут петь еще, — пообещал Фред и, словно по старой привычке, налил друзьям вина. — Это лишь небольшой антракт.
При более близком знакомстве они оказались такими же благообразными и немного старомодными, как и во время выступления: он — сохранивший остатки былой красоты мужчина, она — словно юная певичка в оковах стареющего тела.
— Вам приходилось петь в ночных клубах? — спросил я Викки.
Ее голубые глаза удивленно расширились.
— Как вы догадались?
— Что-то есть такое в вашей манере исполнения, нечто интимное, словно предназначенное для полумрака ночных залов. Что-то особенное в движении головы.
— Да, я действительно несколько лет пела в ночных клубах.
Несмотря на свой возраст, она, казалось, физически ощущала мое присутствие. «Единожды женщина — всегда женщина», — пришло мне в голову.
У Викки были совершенно белые волосы, пушистые, уложенные аккуратной шапочкой, и чистая, слегка припудренная кожа. Единственной данью сценическому гриму были шелковистые, темные, загибающиеся кверху накладные ресницы, которые придавали особую выразительность ее взгляду.
— Но я давным-давно ушла оттуда, — сказала она, с легким кокетством взмахнув ресницами. — Обросла детьми, располнела. Постарела. А здесь мы поем так, ради забавы.
У Викки была чистая английская речь, без местного акцента, четкая, хорошо поставленная дикция. Слегка подтрунивая над собой, она казалась такой спокойной, безмятежной и здравомыслящей. Я припомнил, в каких мрачных красках рисовал себе предстоящий полет. «Со стюардессами поболтаю как-нибудь в другой раз», — решил я.
— Моя жена готова кокетничать даже с ножкой стула, — сказал Грэг. Они оба, словно извиняясь, посмотрели на меня и улыбнулись.
— Вы поосторожнее с Питером, — шутя предостерег их Фред. — Он самый отменный лгун из всех, кого я знаю. А уж мне-то приходилось иметь с ними дело, поверьте.
— Как ты можешь! — упрекнула его Викки. — Питер безобиден, как ягненок.
Фред ехидно хмыкнул. Тут он решил убедиться, что мы действительно летим одним рейсом. В этом не было никаких сомнений. У нас были билеты на британский аэробус, прибывающий в Хитроу, и у всех — клуб-класс.
— Замечательно, — не унимался Фред.
«Грэг скорее всего американец, — думал я. — Хотя трудно судить наверняка». Он принадлежал к своеобразному межатлантическому типу людей: едва заметный акцент, американский стиль одежды, но английские черты лица. Он прекрасно держался на сцене, однако у него не было такого природного дара, как у его жены. «Он не был солистом», — подумал я.
— Вы тоже консул, Питер? — спросил Грэг.
— В настоящий момент — нет, — ответил я. Он, судя по всему, был озадачен, поэтому я решил пояснить:
— В системе британской дипломатической службы вы получаете звание, соответствующее вашей нынешней работе, но не всегда сохраняете его в дальнейшем. Вы можете быть вторым или первым секретарем, консулом или советником, генеральным консулом или министром, специальным уполномоченным или послом, но, кем бы вы ни были, по месту своего следующего назначения вы скорее всего получите другой чин. Звание закреплено за должностью. Вы получаете звание в зависимости от того, какую работу выполняете. Фред кивал:
— В Штатах ты становишься, например, послом раз и навсегда. «Господин посол» на веки вечные. Даже если ты был послом в крошечной стране каких-нибудь пару лет, а потом стал бом-жем, звание все равно сохраняется. А в Британии — нет.
— Это плохо, — заметил Грэг.
— Вовсе нет, — не согласился я. — Это даже лучше. Нет четкой иерархии, а следовательно, меньше подхалимажа и унижений.
Они изумленно смотрели на меня.
— Имейте в виду, — сказал Фред с напускной доверительностью, — отец Питера в настоящее время является послом. Для себя они ведут учет всех своих званий.
— Мои всегда ниже, — сказал я, улыбаясь. Викки успокоила меня:
— Я уверена, что в конце концов вы преуспеете. Фред рассмеялся.
Грэг отодвинул свой наполовину недопитый стакан и сказал, что им пора немного поработать, — к всеобщему удовольствию посетителей, которые с готовностью зааплодировали. Они спели еще по три песни. Последним был Грэг с новой версией «Последнего прощания». Он исполнил ее тихо и особенно проникновенно. Это была баллада о моряке, покидавшем свою возлюбленную в южных морях, чтобы вернуться на север, к берегам Британии, где шла война. «Закроешь глаза, — подумал я, — и можно вообразить, что Грэг — совсем еще молодой человек». Прекрасное исполнение. Женщина за соседним столиком вынула носовой платок и украдкой смахнула слезу.
Посетители сидели задумавшись, забыв о давно остывшем кофе. На мгновение в зале воцарилась тишина, лишь потом раздались восторженные аплодисменты.
«Все это, конечно, трогательно, — подумал я, — но как иногда бывает трудно отвлечься от острого ощущения реально окружающей действительности!»
Артисты вернулись за наш столик, сопровождаемые аплодисментами и возгласами одобрения, и теперь уже пили вино, особо не ограничиваясь.
Их подстегивал высокий уровень адреналина — неизбежное следствие всякого рода появлений на публике. Конечно, потребуется некоторое время, чтобы они успокоились. А пока они оживленно болтали, выплескивая о себе массу информации, и, если речь заходила о каком-нибудь курьезном случае, спешили убедить нас, что всегда руководствовались добрыми намерениями.
Я всегда считал добро более привлекательным, чем зло, но понимал, что не все придерживаются того же мнения. На мой взгляд, добро требует большей самоотдачи и мужества, и мои собственные недостатки убеждали меня в этом.
Грэг сказал, что сначала он учился на оперного певца. Но в театре на всех не хватало ролей.
— Предпочтение отдается итальянской школе. Однако далеко не всем она по плечу, — горестно вздохнул Грэг. — Я пел в хоре. Я тогда скорее бы умер с голоду, чем согласился спеть «Последнее прощание». В молодости я был снобом в том, что касалось музыки, — он улыбнулся, словно извиняя ошибки юности. — Так я попал в банк помощником младшего служащего в кредитном отделе и вскоре уже мог позволить себе билет в оперу.
— Но вы ведь продолжали петь? — спросил я. — Никто не смог бы спеть вот так без постоянной практики.
Он кивнул.
— Я пел в хоровых ансамблях, иногда — в соборах, словом, где только мог. Ну и, конечно же, в ванной.
Викки страдальчески вскинула ресницы.
— А сейчас они оба поют здесь два-три раза в неделю, — вставил Фред. — Если бы не они, это место заглохло бы.
— Ш-ш-ш… — одернула его Викки, озираясь по сторонам в страхе наткнуться на оскорбленные чувства разгневанного владельца, и, не обнаружив оных, добавила: — Нам здесь нравится.
Грэг сказал, что они уезжают в Англию на месяц. Одна из дочерей Викки выходит замуж.
— Дочь Викки? — переспросил я.
Викки пояснила, что Грэг не был отцом ее детей: двух мальчиков и двух девочек. Она развелась много лет назад. А с Грэгом познакомилась недавно: всего полтора года назад, так что медовый месяц у них еще продолжается.
— Белинда, моя младшая, выходит замуж за хирурга-ветеринара, — сказала Викки. — Она всегда была без ума от животных.
Я засмеялся.
— Ну да, — поправилась она, — надеюсь, от него она тоже без ума. Она так долго с ним работала — и ничего. Все началось буквально месяц назад. Скоро мы попадем в мир лошадей: он в основном имеет дело именно с этими животными, так как работает ветеринаром на Челтенхемских бегах.
Я с трудом подавил в себе возглас удивления, и они вопрошающе посмотрели на меня.
Я объяснил:
— Отец и мать познакомились на бегах в Челтенхеме.
Они так обрадовались этому совпадению, что я решил не уточнять, что это были мои мать и отчим, и не стал акцентировать на этом внимание. «Во всяком случае, — подумал я, — моим настоящим отцом был Джон Дарвин: единственный отец, которого я помню».
Фред, словно припоминая что-то, спросил:
— Если не ошибаюсь, твой отец всю молодость провел на бегах? Ты, помнится, сказал так в Токио, когда ходил на Кубок Японии.
— Я мог так сказать, — согласился я, — хотя это и было небольшим преувеличением. Да он и сейчас там бывает, если подворачивается такая возможность.
— А что, это общепринято среди послов — ходить на бега? — засомневалась Викки.
— Что касается конкретного отдельно взятого посла, — с добродушной иронией ответил я, — то он считает ипподромы прекрасным местом для дипломатической деятельности. Он приглашает шишек из местного жокей-клуба на вечера в посольство, а они в свою очередь приглашают его на бега. Отец говорит, что на бегах узнает о стране больше, чем за месяц дипломатических обменов рукопожатиями. И он, пожалуй, прав. Ты ведь знаешь, — продолжил я, обращаясь к Фреду, — что в Токио на ипподроме есть специально отведенные места для парковки велосипедов.
— Э-э-э… — промямлил Фред, — я прослушал.
— Не просто автомобильные стоянки, а специальные — для мотоциклов и велосипедов. Их выстраиваются целые ряды. И это может многое рассказать о японцах.
— Что же, например? — поинтересовалась Викки.
— То, что они непременно доберутся туда, куда им нужно, любым способом.
— Вы это серьезно?
— Разумеется, — сказал я с напускной важностью. — А еще у них есть места для «парковки» детей. Вы оставляете вашего малыша попрыгать в большом надувном Дональде Даке, а сами беззаботно отправляетесь проматывать денежки на бегах.
— А это о чем говорит? — поддразнивала меня Викки.
— О том, что детский парк приносит доход, намного превышающий расходы на его содержание.
— Вы за Питера не волнуйтесь, — успокоил Фред, — у него случаются подобные заскоки, но в ответственной ситуации на него всегда можно положиться.
— Спасибо на добром слове, — сказал я мрачно. Грэг задал нам еще несколько вопросов о днях нашего пребывания в Японии. Спросил, например, нравилось ли нам там. В этом мы с Фредом были единодушны: мы оба были в восторге от Страны восходящего солнца. А что касается языка, то и он, и я немного говорили по-японски. Фред был первым секретарем в отделе коммерции, в его задачу входило «смазывать» колеса торговли. Моя работа заключалась в том, чтобы разузнать, что может произойти в ближайшем будущем на политической арене.
— Другими словами, — пояснил Фред, — Питер ходил на обеды и коктейли и попивал сакэ из маленьких деревянных коробочек вместо стаканов.
Обычаи и традиции Японии произвели на меня такое сильное впечатление, что месяц пребывания в Мехико не вытеснил воспоминаний о них. Я испытывал странное чувство лишения, покинув культуру, которую долго и тщетно пытался постичь. Это была не столько ностальгия, вызванная расставанием, сколько расставание с самой ностальгией.
Посетители постепенно расходились, и в конце концов, кроме нас, в зале никого не осталось. Викки и Грэг отправились складывать аппаратуру, а мы с Фредом, как само собой разумеющееся, оплатили счет, разделив сумму пополам до последнего цента.
— В иенах возьмешь? — спросил я.
— Ради Бога, — взвыл Фред, — ты что, не мог поменять немного в аэропорту?
Мог. Просто привычка. Фред взял банкноты и вручил мне несколько монет сдачи, которые я невозмутимо положил в карман. В министерстве всегда не хватало наличных, и текущая оплата никак не соответствовала нашему положению и ответственности, возложенной на нас. Но я не жаловался. Никто не становится дипломатом в надежде разбогатеть. Чтобы я мог сэкономить на такси, Фред предложил подвезти меня до аэропорта, что было очень мило с его стороны.
Викки и Грэг вернулись к нам. У нее была большая белая сумка, украшенная блестящими разноцветными камешками, а он нес объемный рюкзак из мягкой ткани, по-мальчишески перебросив обе лямки через одно плечо. Вчетвером мы вышли из ресторана и еще долго стояли у входа, прощаясь друг с другом. Викки и Грэг строили планы на завтрашний день.
На стене у входа, в рамке под стеклом висело меню, а по бокам — небольшие черно-белые фотографии наших друзей. Было совершенно ясно, что все фотографии сделаны много лет назад.
Викки проследила за направлением моего взгляда и вздохнула с плохо скрываемой грустью. Несмотря на то что ее фото было изрядно подретушировано, оно все же сохраняло сходство с оригиналом. Однако такой блеск глаз, такое изящество в наклоне плеч, гладкий, без единой морщинки лоб могли быть у Викки лет двадцать назад. Фотография Грэга была не такой качественной, даже несколько расплывчатой, как будто увеличенной с не очень четкого отпечатка. С нее нам открыто улыбалось лицо молодого Грэга, красивое, мужественное, с темными, теперь исчезнувшими усами.
По фотографии Викки трудно было угадать ее характер, но фото Грэга могло рассказать о многом. Перед нами был довольно умный, уверенный в себе человек, очень артистичный, пользующийся успехом, отличающийся завидным оптимизмом, и, похоже, не любитель посплетничать за глаза.
Последние пожелания доброй ночи… Викки подставила щеку, а я с легкостью поцеловал ее.
— Наша машина там, — сказала она, указывая куда-то в темноту.
— А моя — вот, — Фред показал в другую сторону.
Мы кивнули друг другу и разошлись. Вечер был окончен.
— Какие милые люди, — довольно улыбался Фред.
— Да, — согласился я.
Мы сели в машину и благовоспитанно пристегнули ремни. Фред завел двигатель, включил фары, дал задний ход и развернул автомобиль в направлении аэропорта.
— Стой! — закричал я резко, силясь отстегнуть ремень. Защелка, которая так легко застегнулась, теперь не поддавалась.
— Что такое? — испугался Фред, автоматически нажимая на тормоз. — Что, черт возьми, случилось?!
Я ничего не ответил. Мне наконец-то удалось отстегнуть проклятый ремень. Открыв дверцу, я выбрался из машины и, едва коснувшись ногами земли, побежал.
Фред разворачивал автомобиль и в скользнувшем луче фар сверкнула усеянная блестками туника Викки. Я успел заметить, что она боролась с кем-то, потом упала, а чья-то темная фигура навалилась на нее сверху. Было ясно: на бедняжку напали.
Викки пронзительно закричала, и я бросился к ней.
Я изо всех сил заорал: «Викки! Викки!» — в надежде вспугнуть грабителя. Но не тут-то было. Злодей был полон решимости и не собирался отпускать свою жертву. Он черной громадой навис над Викки, которая изо всех сил брыкалась, пытаясь освободиться.
Где же Грэг?
Я с разгону налетел на бандита в надежде сбить его с ног. Но он оказался тяжелее, чем я предполагал. Мое появление его отнюдь не испугало, и он был далек от того, чтобы дать деру. Грабитель бросил на меня хищный взгляд: я был для него лишь еще одной жертвой. Огромный кулачище полетел мне в лицо, я инстинктивно присел, и это меня спасло. Схватив бандита за одежду, я пытался отбросить его к стоящей рядом машине.
Безуспешно. Тут последовал удар кулаком в грудь, и у меня перехватило дыхание. Было такое ощущение, будто мне размазали сердце по позвоночнику. Передо мной возникло лицо грабителя — нечто темное с узкими щелками глаз. Он был пониже меня, но крепче сложен.
Все задают мне один и тот же вопрос, поэтому я могу сразу сказать: нет, я не родственник знаменитого Чарлза.
На самом деле я урожденный Питер Перри, но Джон Дарвин, женившись на моей вдовствующей матушке, когда мне было двенадцать лет, дал мне, помимо многого другого, новую жизнь, новое имя, сделал из меня новую личность.
Я смутно помню дни моего далекого детства, которое прошло в Глостершире: с тех пор пролетело двадцать лет. И вот теперь мне, Питеру Дарвину, тридцать два года. Я приемный сын дипломата, и сам состою на дипломатической службе.
Сначала отчиму, потом и мне самому, подчиняясь непредсказуемым распоряжениям министерства, часто приходилось переезжать на место нового назначения. Так что все эти двадцать лет жизни за границей оказались разбитыми на трех четырехлетние промежутки времени, то яркие, то скучные. Я кочевал из Каракаса в Лиму, из Москвы — в Каир, потом в Мадрид. Жилье предоставляло министерство, однако, будь то квартирка в бетонном блоке или роскошный особняк, ни то, ни другое я не мог назвать своим домом.
Близких друзей у меня не было. Круг общения — представители местных органов власти, не получившие продвижения по службе. Другие дипломаты и их дети приезжали и уезжали. Ничто и нигде меня не держало, я был одиноким скитальцем, давно привык к этому и не сетовал на жизнь.
— Загляни к нам, если будешь во Флориде, — бросил на прощание Фред Хачингс, уезжая из Токио, чтобы принять консульство в Майами. — Погостишь денек-другой.
«Это твое „денек-другой“, — с досадой подумал я, — словно стрелка барометра, точно характеризует атмосферу наших взаимоотношений: умеренно теплую до прохладной».
Но вслух я сказал:
— Спасибо.
Он кивнул. Мы проработали вместе несколько месяцев и в общем-то ладили друг с другом. Но приглашение было не совсем искренним. Просто его, как и всех нас, специально учили быть вежливым.
Годом позже я получил неожиданное распределение: меня направляли в Англию, в Комиссию по делам Содружества при Уайтхолле.
— Неужто? — обрадовался отчим, когда я сообщил ему об этом по телефону. — Первым секретарем! Неплохо. Жалованье мизерное, зато сразу получишь небольшой отпуск. Нас навестишь. Мать по тебе скучает.
Итак, пробыв у них почти месяц, я отправился к месту моего назначения в Англию проездом через Майами. Из-за отложенного рейса я опоздал на пересадку, и мне предстояло целые сутки как-то убивать время. Вот тут я и вспомнил о приглашении Фреда Хачингса.
«Почему бы и нет?» — подумал я и, поддавшись минутному порыву, нашел его телефон в справочнике и позвонил.
Голос Фреда звучал неподдельно приветливо, казалось, он искренне мне обрадовался. Я представил его на другом конце провода: сорокалетнего, приземистого, веснушчатого, чересчур энергичного, с испариной на лбу, появлявшейся при малейшем нервном напряжении. Внезапно я вспомнил о наших весьма прохладных отношениях, но отступать было поздно.
— Вот здорово! — продолжал радоваться Фред. — Я бы пригласил тебя переночевать, да детишки приболели. Может, поужинаем вместе? Доедешь на такси до «Ныряющего пеликана», что на 186-й улице, это Северный Майами-Бич. Я буду ждать тебя там в восемь. Ну как, договорились?
— Отлично! — ответил я.
— Ладно-ладно. Всегда приятно повидать старых друзей. — Фред на всякий случай снова повторил адрес ресторана. — Мы там обычно обедаем. Постой… — Он вдруг оживился. — Двое наших друзей тоже уезжают завтра в Англию. Они тебе понравятся. Вдруг вы летите одним самолетом? Я вас познакомлю.
— Спасибо, — упавшим голосом сказал я.
— Не стоит. — Я ощутил, как он просиял на том конце провода, исполненный желания сделать доброе дело. — Ну, до встречи.
Я со вздохом повесил трубку, потом отправил вещи в гостиницу аэропорта, забронировал комнату на ночь и в условленное время подъехал, как и договаривались, к месту встречи.
Ресторанчик, с виду не такой претенциозный, как его название, тускло мерцал огнями в конце темного ряда магазинов. Место было малолюдным, однако у входа стояло около двадцати автомобилей. Я потянул на себя ручку открывающейся наружу двери, шагнул в маленькую прихожую и был встречен приветливо улыбающейся молодой женщиной, которая поинтересовалась:
— Ну, как дела сегодня? — так, будто мы много лет были знакомы.
— Прекрасно, — ответил я и спросил о Фреде. Ее улыбка стала еще шире: Фред уже прибыл.
Казалось, упоминание о нем было для девушки чем-то вроде приятного известия.
Фред сидел один за круглым столиком, застеленным кремовой кружевной скатертью поверх розовой. Ножи и вилки из нержавейки, розовые салфетки, простенькие стаканы, небольшие масляные лампы, гвоздика в овальной вазе — незамысловатая утварь и непритязательные украшения говорили о том, что это заведение среднего пошиба. Не такой уж большой, но уютно обставленный ресторанчик ничем не напоминал о ныряющем или каком бы то ни было еще пеликане.
Фред подхватился и сгреб мою руку, крепко пожав ее. «Улыбающаяся леди» отодвинула для меня стул и, продолжая улыбаться во все тридцать два зуба, предложила усеянное блесточками меню.
— Вот здорово! — повторял Фред. — Прости, я один: Мэг побоялась оставить детей. Ветрянку подхватили.
Я сочувственно вздохнул.
— Обсыпало сорванцов, — сетовал Фред. — Вино будешь?
Мы, по-американски, сначала съели салаты и выпили немного красного вина. Я поинтересовался, как Фреду работается в его нынешней должности.
— Как правило, — начал рассказывать он, — приходится иметь дело с туристами, обращающимися по поводу утерянных документов, украденных денег и сваливших ухажеров. Они обижаются на меня за нечуткость. А я, видите ли, должен десятками выслушивать все эти душещипательные истории, — он искоса глянул на меня. Ему было интересно, как я отреагирую на его высказывания. — Такие, как ты, прилежные секретари, привыкшие к тихой жизни в посольстве, сразу попадаетесь на удочку и проникаетесь сочувствием к вашим слезливым просителям. А все, что нужно половине из них, — это получить бесплатно обратный билет.
— В тебе прибавилось цинизма, Фред.
— Опыта, — парировал он.
«Всегда исходи из того, что тебе лгут, — сказал мне отчим, когда еще только начинал посвящать меня в тонкости своей профессии. — Политики и дипломаты лгуны до тех пор, пока не доказано обратное». «И ты тоже?» — спросил я, сбитый с толку. В ответ он одарил меня своей светской улыбкой и продолжал поучать: «Я не лгу ни тебе, ни твоей матери. И ты не будешь лгать нам. Однако, услышав, как я публично говорю неправду, не подавай виду, помалкивай и постарайся разобраться, зачем я это делаю».
Мы с ним сразу подружились. Я не мог помнить своего родного отца, который умер, когда я был совсем еще крошкой, и мне было все равно, кто займет его место. Конечно, мне очень хотелось иметь папу, как у других детей. А тут вдруг появился этот симпатичный великан, рассыпающий шутки. Как вихрь ворвался он в наши с матерью тихие серые будни и унес на самый экватор, прежде чем мы успели перевести дыхание. Но лишь постепенно, со временем, я понял, как бесповоротно он изменил мою жизнь и как мне на самом деле повезло.
— Куда же тебя посылают? — спросил Фред.
— Никуда. То есть в Англию. Первым секретарем.
— Повезло же тебе, старик!
В голосе Фреда слышались завистливые нотки. Его задело мое неожиданное продвижение, особенно после того, как он проехался насчет прилежных легковерных мальчиков из посольства, каким к тому же он и сам был когда-то.
— Может, в следующий раз меня в Улан-Батор зашлют, — утешал я Фреда. Улан-Батор все считали беспросветной дырой. Даже зло пошучивали, что там вместо автомобиля послу полагается специально обученный як. — Раз на раз не приходится.
Фред скорбно улыбнулся, сознавая, что я заметил его зависть. Он поспешил переключить внимание на наш феттючини, блюдо из продуктов моря, принимаясь за него с чавканьем и необычайным аппетитом. Это блюдо было визитной карточкой ресторана. Фред очень рекомендовал мне его, и, нужно сказать, не зря.
Мы успели наполовину разделаться с этой местной достопримечательностью, как вдруг послышались аплодисменты. Вилка Фреда, который всем своим видом источал удовольствие, застыла в воздухе.
— А, Викки Ларч и Грэг Уэйфилд, — по-хозяйски заметил он. — Это и есть те самые друзья, о которых я тебе говорил: они завтра уезжают в Великобританию, а живут здесь неподалеку, буквально за углом.
Викки Ларч и Грэг Уэйфилд были не просто друзьями Фреда: они здесь пели. Они незаметно появились из-за ширмы в глубине зала, она в белой, с блестками, тунике, он в пиджаке в Мадрасскую клетку, оба в светлых брюках. Но что в них действительно поражало, так это возраст. Артисты оказались немолодыми людьми, давно утратившими былую стройность.
Я подумал, что ничуть не жалел бы, если бы лишился возможности аплодировать почтенным труженикам сцены всю дорогу до Англии. Тем временем они шустро сновали по залу, постукивали по микрофонам, проверяя исправность усиливающей аппаратуры. Фред дружески приветствовал их кивком головы, подмигнул мне и вернулся к своему паштету.
Наконец артисты привели в рабочее состояние аппаратуру и включили музыку. Послышалась тихая, приятная мелодия из старого эстрадного шоу — такая знакомая, непритязательная — хороший фон для поглощения пищи. Немного погодя Уэйфилд взял несколько нот, пробуя голос, и запел. Я в изумлении оторвался от своего феттючини. Вопреки всем моим ожиданиям я услышал хорошо поставленный, чистый, нежный и вместе с тем мужественный голос, отличающийся приятным тембром.
Фред взглянул на меня и довольно улыбнулся. Песня окончилась, слушатели проаплодировали, а музыка продолжала звучать. Снова без объявления и лишнего шума, тихо, ровно запела женщина. Это была песня о любви, возвышенная и немного грустная. Захватывающее, приобретенное с опытом тонкое чувство ритма, выдержанность пауз придавали особую проникновенность ее пению. «Боже мой, — придя в себя от изумления, подумал я, — да они настоящие профи. Старые добрые профи, все еще пользующиеся успехом».
Они по очереди исполнили шесть песен, а напоследок спели дуэтом. Потом под восторженные аплодисменты прошли через зал и сели за наш столик.
Фред представил нас друг другу. Привстав, я пожал артистам руки и, ничуть не кривя душой, сказал, что мне очень понравилось их выступление.
— Они будут петь еще, — пообещал Фред и, словно по старой привычке, налил друзьям вина. — Это лишь небольшой антракт.
При более близком знакомстве они оказались такими же благообразными и немного старомодными, как и во время выступления: он — сохранивший остатки былой красоты мужчина, она — словно юная певичка в оковах стареющего тела.
— Вам приходилось петь в ночных клубах? — спросил я Викки.
Ее голубые глаза удивленно расширились.
— Как вы догадались?
— Что-то есть такое в вашей манере исполнения, нечто интимное, словно предназначенное для полумрака ночных залов. Что-то особенное в движении головы.
— Да, я действительно несколько лет пела в ночных клубах.
Несмотря на свой возраст, она, казалось, физически ощущала мое присутствие. «Единожды женщина — всегда женщина», — пришло мне в голову.
У Викки были совершенно белые волосы, пушистые, уложенные аккуратной шапочкой, и чистая, слегка припудренная кожа. Единственной данью сценическому гриму были шелковистые, темные, загибающиеся кверху накладные ресницы, которые придавали особую выразительность ее взгляду.
— Но я давным-давно ушла оттуда, — сказала она, с легким кокетством взмахнув ресницами. — Обросла детьми, располнела. Постарела. А здесь мы поем так, ради забавы.
У Викки была чистая английская речь, без местного акцента, четкая, хорошо поставленная дикция. Слегка подтрунивая над собой, она казалась такой спокойной, безмятежной и здравомыслящей. Я припомнил, в каких мрачных красках рисовал себе предстоящий полет. «Со стюардессами поболтаю как-нибудь в другой раз», — решил я.
— Моя жена готова кокетничать даже с ножкой стула, — сказал Грэг. Они оба, словно извиняясь, посмотрели на меня и улыбнулись.
— Вы поосторожнее с Питером, — шутя предостерег их Фред. — Он самый отменный лгун из всех, кого я знаю. А уж мне-то приходилось иметь с ними дело, поверьте.
— Как ты можешь! — упрекнула его Викки. — Питер безобиден, как ягненок.
Фред ехидно хмыкнул. Тут он решил убедиться, что мы действительно летим одним рейсом. В этом не было никаких сомнений. У нас были билеты на британский аэробус, прибывающий в Хитроу, и у всех — клуб-класс.
— Замечательно, — не унимался Фред.
«Грэг скорее всего американец, — думал я. — Хотя трудно судить наверняка». Он принадлежал к своеобразному межатлантическому типу людей: едва заметный акцент, американский стиль одежды, но английские черты лица. Он прекрасно держался на сцене, однако у него не было такого природного дара, как у его жены. «Он не был солистом», — подумал я.
— Вы тоже консул, Питер? — спросил Грэг.
— В настоящий момент — нет, — ответил я. Он, судя по всему, был озадачен, поэтому я решил пояснить:
— В системе британской дипломатической службы вы получаете звание, соответствующее вашей нынешней работе, но не всегда сохраняете его в дальнейшем. Вы можете быть вторым или первым секретарем, консулом или советником, генеральным консулом или министром, специальным уполномоченным или послом, но, кем бы вы ни были, по месту своего следующего назначения вы скорее всего получите другой чин. Звание закреплено за должностью. Вы получаете звание в зависимости от того, какую работу выполняете. Фред кивал:
— В Штатах ты становишься, например, послом раз и навсегда. «Господин посол» на веки вечные. Даже если ты был послом в крошечной стране каких-нибудь пару лет, а потом стал бом-жем, звание все равно сохраняется. А в Британии — нет.
— Это плохо, — заметил Грэг.
— Вовсе нет, — не согласился я. — Это даже лучше. Нет четкой иерархии, а следовательно, меньше подхалимажа и унижений.
Они изумленно смотрели на меня.
— Имейте в виду, — сказал Фред с напускной доверительностью, — отец Питера в настоящее время является послом. Для себя они ведут учет всех своих званий.
— Мои всегда ниже, — сказал я, улыбаясь. Викки успокоила меня:
— Я уверена, что в конце концов вы преуспеете. Фред рассмеялся.
Грэг отодвинул свой наполовину недопитый стакан и сказал, что им пора немного поработать, — к всеобщему удовольствию посетителей, которые с готовностью зааплодировали. Они спели еще по три песни. Последним был Грэг с новой версией «Последнего прощания». Он исполнил ее тихо и особенно проникновенно. Это была баллада о моряке, покидавшем свою возлюбленную в южных морях, чтобы вернуться на север, к берегам Британии, где шла война. «Закроешь глаза, — подумал я, — и можно вообразить, что Грэг — совсем еще молодой человек». Прекрасное исполнение. Женщина за соседним столиком вынула носовой платок и украдкой смахнула слезу.
Посетители сидели задумавшись, забыв о давно остывшем кофе. На мгновение в зале воцарилась тишина, лишь потом раздались восторженные аплодисменты.
«Все это, конечно, трогательно, — подумал я, — но как иногда бывает трудно отвлечься от острого ощущения реально окружающей действительности!»
Артисты вернулись за наш столик, сопровождаемые аплодисментами и возгласами одобрения, и теперь уже пили вино, особо не ограничиваясь.
Их подстегивал высокий уровень адреналина — неизбежное следствие всякого рода появлений на публике. Конечно, потребуется некоторое время, чтобы они успокоились. А пока они оживленно болтали, выплескивая о себе массу информации, и, если речь заходила о каком-нибудь курьезном случае, спешили убедить нас, что всегда руководствовались добрыми намерениями.
Я всегда считал добро более привлекательным, чем зло, но понимал, что не все придерживаются того же мнения. На мой взгляд, добро требует большей самоотдачи и мужества, и мои собственные недостатки убеждали меня в этом.
Грэг сказал, что сначала он учился на оперного певца. Но в театре на всех не хватало ролей.
— Предпочтение отдается итальянской школе. Однако далеко не всем она по плечу, — горестно вздохнул Грэг. — Я пел в хоре. Я тогда скорее бы умер с голоду, чем согласился спеть «Последнее прощание». В молодости я был снобом в том, что касалось музыки, — он улыбнулся, словно извиняя ошибки юности. — Так я попал в банк помощником младшего служащего в кредитном отделе и вскоре уже мог позволить себе билет в оперу.
— Но вы ведь продолжали петь? — спросил я. — Никто не смог бы спеть вот так без постоянной практики.
Он кивнул.
— Я пел в хоровых ансамблях, иногда — в соборах, словом, где только мог. Ну и, конечно же, в ванной.
Викки страдальчески вскинула ресницы.
— А сейчас они оба поют здесь два-три раза в неделю, — вставил Фред. — Если бы не они, это место заглохло бы.
— Ш-ш-ш… — одернула его Викки, озираясь по сторонам в страхе наткнуться на оскорбленные чувства разгневанного владельца, и, не обнаружив оных, добавила: — Нам здесь нравится.
Грэг сказал, что они уезжают в Англию на месяц. Одна из дочерей Викки выходит замуж.
— Дочь Викки? — переспросил я.
Викки пояснила, что Грэг не был отцом ее детей: двух мальчиков и двух девочек. Она развелась много лет назад. А с Грэгом познакомилась недавно: всего полтора года назад, так что медовый месяц у них еще продолжается.
— Белинда, моя младшая, выходит замуж за хирурга-ветеринара, — сказала Викки. — Она всегда была без ума от животных.
Я засмеялся.
— Ну да, — поправилась она, — надеюсь, от него она тоже без ума. Она так долго с ним работала — и ничего. Все началось буквально месяц назад. Скоро мы попадем в мир лошадей: он в основном имеет дело именно с этими животными, так как работает ветеринаром на Челтенхемских бегах.
Я с трудом подавил в себе возглас удивления, и они вопрошающе посмотрели на меня.
Я объяснил:
— Отец и мать познакомились на бегах в Челтенхеме.
Они так обрадовались этому совпадению, что я решил не уточнять, что это были мои мать и отчим, и не стал акцентировать на этом внимание. «Во всяком случае, — подумал я, — моим настоящим отцом был Джон Дарвин: единственный отец, которого я помню».
Фред, словно припоминая что-то, спросил:
— Если не ошибаюсь, твой отец всю молодость провел на бегах? Ты, помнится, сказал так в Токио, когда ходил на Кубок Японии.
— Я мог так сказать, — согласился я, — хотя это и было небольшим преувеличением. Да он и сейчас там бывает, если подворачивается такая возможность.
— А что, это общепринято среди послов — ходить на бега? — засомневалась Викки.
— Что касается конкретного отдельно взятого посла, — с добродушной иронией ответил я, — то он считает ипподромы прекрасным местом для дипломатической деятельности. Он приглашает шишек из местного жокей-клуба на вечера в посольство, а они в свою очередь приглашают его на бега. Отец говорит, что на бегах узнает о стране больше, чем за месяц дипломатических обменов рукопожатиями. И он, пожалуй, прав. Ты ведь знаешь, — продолжил я, обращаясь к Фреду, — что в Токио на ипподроме есть специально отведенные места для парковки велосипедов.
— Э-э-э… — промямлил Фред, — я прослушал.
— Не просто автомобильные стоянки, а специальные — для мотоциклов и велосипедов. Их выстраиваются целые ряды. И это может многое рассказать о японцах.
— Что же, например? — поинтересовалась Викки.
— То, что они непременно доберутся туда, куда им нужно, любым способом.
— Вы это серьезно?
— Разумеется, — сказал я с напускной важностью. — А еще у них есть места для «парковки» детей. Вы оставляете вашего малыша попрыгать в большом надувном Дональде Даке, а сами беззаботно отправляетесь проматывать денежки на бегах.
— А это о чем говорит? — поддразнивала меня Викки.
— О том, что детский парк приносит доход, намного превышающий расходы на его содержание.
— Вы за Питера не волнуйтесь, — успокоил Фред, — у него случаются подобные заскоки, но в ответственной ситуации на него всегда можно положиться.
— Спасибо на добром слове, — сказал я мрачно. Грэг задал нам еще несколько вопросов о днях нашего пребывания в Японии. Спросил, например, нравилось ли нам там. В этом мы с Фредом были единодушны: мы оба были в восторге от Страны восходящего солнца. А что касается языка, то и он, и я немного говорили по-японски. Фред был первым секретарем в отделе коммерции, в его задачу входило «смазывать» колеса торговли. Моя работа заключалась в том, чтобы разузнать, что может произойти в ближайшем будущем на политической арене.
— Другими словами, — пояснил Фред, — Питер ходил на обеды и коктейли и попивал сакэ из маленьких деревянных коробочек вместо стаканов.
Обычаи и традиции Японии произвели на меня такое сильное впечатление, что месяц пребывания в Мехико не вытеснил воспоминаний о них. Я испытывал странное чувство лишения, покинув культуру, которую долго и тщетно пытался постичь. Это была не столько ностальгия, вызванная расставанием, сколько расставание с самой ностальгией.
Посетители постепенно расходились, и в конце концов, кроме нас, в зале никого не осталось. Викки и Грэг отправились складывать аппаратуру, а мы с Фредом, как само собой разумеющееся, оплатили счет, разделив сумму пополам до последнего цента.
— В иенах возьмешь? — спросил я.
— Ради Бога, — взвыл Фред, — ты что, не мог поменять немного в аэропорту?
Мог. Просто привычка. Фред взял банкноты и вручил мне несколько монет сдачи, которые я невозмутимо положил в карман. В министерстве всегда не хватало наличных, и текущая оплата никак не соответствовала нашему положению и ответственности, возложенной на нас. Но я не жаловался. Никто не становится дипломатом в надежде разбогатеть. Чтобы я мог сэкономить на такси, Фред предложил подвезти меня до аэропорта, что было очень мило с его стороны.
Викки и Грэг вернулись к нам. У нее была большая белая сумка, украшенная блестящими разноцветными камешками, а он нес объемный рюкзак из мягкой ткани, по-мальчишески перебросив обе лямки через одно плечо. Вчетвером мы вышли из ресторана и еще долго стояли у входа, прощаясь друг с другом. Викки и Грэг строили планы на завтрашний день.
На стене у входа, в рамке под стеклом висело меню, а по бокам — небольшие черно-белые фотографии наших друзей. Было совершенно ясно, что все фотографии сделаны много лет назад.
Викки проследила за направлением моего взгляда и вздохнула с плохо скрываемой грустью. Несмотря на то что ее фото было изрядно подретушировано, оно все же сохраняло сходство с оригиналом. Однако такой блеск глаз, такое изящество в наклоне плеч, гладкий, без единой морщинки лоб могли быть у Викки лет двадцать назад. Фотография Грэга была не такой качественной, даже несколько расплывчатой, как будто увеличенной с не очень четкого отпечатка. С нее нам открыто улыбалось лицо молодого Грэга, красивое, мужественное, с темными, теперь исчезнувшими усами.
По фотографии Викки трудно было угадать ее характер, но фото Грэга могло рассказать о многом. Перед нами был довольно умный, уверенный в себе человек, очень артистичный, пользующийся успехом, отличающийся завидным оптимизмом, и, похоже, не любитель посплетничать за глаза.
Последние пожелания доброй ночи… Викки подставила щеку, а я с легкостью поцеловал ее.
— Наша машина там, — сказала она, указывая куда-то в темноту.
— А моя — вот, — Фред показал в другую сторону.
Мы кивнули друг другу и разошлись. Вечер был окончен.
— Какие милые люди, — довольно улыбался Фред.
— Да, — согласился я.
Мы сели в машину и благовоспитанно пристегнули ремни. Фред завел двигатель, включил фары, дал задний ход и развернул автомобиль в направлении аэропорта.
— Стой! — закричал я резко, силясь отстегнуть ремень. Защелка, которая так легко застегнулась, теперь не поддавалась.
— Что такое? — испугался Фред, автоматически нажимая на тормоз. — Что, черт возьми, случилось?!
Я ничего не ответил. Мне наконец-то удалось отстегнуть проклятый ремень. Открыв дверцу, я выбрался из машины и, едва коснувшись ногами земли, побежал.
Фред разворачивал автомобиль и в скользнувшем луче фар сверкнула усеянная блестками туника Викки. Я успел заметить, что она боролась с кем-то, потом упала, а чья-то темная фигура навалилась на нее сверху. Было ясно: на бедняжку напали.
Викки пронзительно закричала, и я бросился к ней.
Я изо всех сил заорал: «Викки! Викки!» — в надежде вспугнуть грабителя. Но не тут-то было. Злодей был полон решимости и не собирался отпускать свою жертву. Он черной громадой навис над Викки, которая изо всех сил брыкалась, пытаясь освободиться.
Где же Грэг?
Я с разгону налетел на бандита в надежде сбить его с ног. Но он оказался тяжелее, чем я предполагал. Мое появление его отнюдь не испугало, и он был далек от того, чтобы дать деру. Грабитель бросил на меня хищный взгляд: я был для него лишь еще одной жертвой. Огромный кулачище полетел мне в лицо, я инстинктивно присел, и это меня спасло. Схватив бандита за одежду, я пытался отбросить его к стоящей рядом машине.
Безуспешно. Тут последовал удар кулаком в грудь, и у меня перехватило дыхание. Было такое ощущение, будто мне размазали сердце по позвоночнику. Передо мной возникло лицо грабителя — нечто темное с узкими щелками глаз. Он был пониже меня, но крепче сложен.