Страница:
Тоска по дому довела Тома до того, что он решился попросить у Евы листок писчей бумаги и, собрав все свои скудные познания, почерпнутые на уроках Джорджа, задался дерзкой мыслью написать письмо. И сейчас он составлял на грифельной доске свой первый черновик. Задача эта была не из легких, ибо Том успел забыть, как пишутся некоторые буквы, а те, которые остались у него в памяти, почему-то не складывались в слова. Он тяжко вздыхал, уйдя с головой в свое занятие, как вдруг Ева, словно птичка, впорхнула в комнату и, пристроившись сзади него на стуле, заглянула ему через плечо.
– Дядя Том, какие ты смешные закорючки выводишь!
– Задумал послать весточку своей старухе и ребятишкам, мисс Ева, – сказал Том, проводя рукой по глазам, – да что-то ничего не выходит.
– Как бы мне тебе помочь, дядя Том? Я ведь немножко училась, в прошлом году знала все буквы, да, наверно, позабыла.
Ева прислонилась своей золотистой головкой к его голове, и оба они с одинаковой серьезностью и почти с одинаковым знанием дела принялись обсуждать каждое слово этого послания.
– Смотри, дядя Том, как красиво у нас получилось! – сказала Ева, с восхищением глядя на грифельную доску. – Вот они обрадуются-то! Как тебе, наверно, скучно без жены и детей, дядя Том! Подожди, я уговорю папу отпустить тебя домой.
– Миссис обещала выкупить меня, как только у них будут деньги, – сказал Том. – Я крепко на это надеюсь. Мистер Джордж хотел сам за мной приехать и дал мне в залог вот это. – И он вытащил из-за пазухи заветный доллар.
– Ну, значит, приедет, – сказала Ева. – Как я за тебя рада, дядя Том!
– Вот мне и захотелось написать им письмо, чтобы знали, где я, и чтобы не беспокоились. Хлоя, бедняжка, уж очень убивалась, когда меня провожала.
– Ты здесь, Том? – раздался за дверью голос Сен-Клера.
Том и Ева вздрогнули.
– Что это у вас? – спросил Сен-Клер, подходя к столу и глядя на грифельную доску.
– Том пишет письмо, а я ему помогаю, – сказала Ева. – Правда, хорошо получается?
– Не буду вас обоих огорчать, – сказал Сен-Клер, – но советую тебе, Том, обращаться за помощью ко мне. Я вернусь с верховой прогулки, тогда приходи – напишем.
– Это очень важное письмо, – шепнула отцу Ева. – Знаешь почему, папа? Хозяйка Тома обещала прислать за него выкуп. Он сам мне сказал.
Сен-Клер подумал, что это, вероятно, одно из тех никогда не выполняющихся обещаний, на которые не скупятся добрые хозяева, стараясь хоть как-нибудь смягчить горе проданных слуг. Но он не высказал вслух своих соображений и только приказал Тому седлать лошадь.
Письмо от имени Тома было написано в тот же вечер и благополучно доставлено в почтовую контору.
Между тем мисс Офелия, не слагая оружия, продолжала свою полезную деятельность. Все домочадцы, начиная с Дины и кончая последним негритенком, единодушно считали ее «чудачкой», а такой характеристикой невольники на Юге наделяют тех хозяев, которые им не по вкусу. Что же касается персон более важных (Адольфа, Джейн и Розы), то, по их мнению, мисс Офелия была вовсе не из благородных. «Разве благородные столько работают? Да и вида у нее нет никакого. Тоже нашлась родственница у мистера Сен-Клера!» Мари жаловалась, что ей даже смотреть утомительно на свою хлопотливую кузину. И действительно, бурная деятельность мисс Офелии давала некоторые основания для таких жалоб. Она весь день, с раннего утра, строчила, шила что-то, как будто ее побуждала к этому крайняя необходимость, а чуть начинало темнеть, шитье откладывалось в сторону, и в руках у мисс Офелии появлялось неизменное вязанье. Мари Сен-Клер была права: такая деловитость производила удручающее впечатление.
– Дядя Том, какие ты смешные закорючки выводишь!
– Задумал послать весточку своей старухе и ребятишкам, мисс Ева, – сказал Том, проводя рукой по глазам, – да что-то ничего не выходит.
– Как бы мне тебе помочь, дядя Том? Я ведь немножко училась, в прошлом году знала все буквы, да, наверно, позабыла.
Ева прислонилась своей золотистой головкой к его голове, и оба они с одинаковой серьезностью и почти с одинаковым знанием дела принялись обсуждать каждое слово этого послания.
– Смотри, дядя Том, как красиво у нас получилось! – сказала Ева, с восхищением глядя на грифельную доску. – Вот они обрадуются-то! Как тебе, наверно, скучно без жены и детей, дядя Том! Подожди, я уговорю папу отпустить тебя домой.
– Миссис обещала выкупить меня, как только у них будут деньги, – сказал Том. – Я крепко на это надеюсь. Мистер Джордж хотел сам за мной приехать и дал мне в залог вот это. – И он вытащил из-за пазухи заветный доллар.
– Ну, значит, приедет, – сказала Ева. – Как я за тебя рада, дядя Том!
– Вот мне и захотелось написать им письмо, чтобы знали, где я, и чтобы не беспокоились. Хлоя, бедняжка, уж очень убивалась, когда меня провожала.
– Ты здесь, Том? – раздался за дверью голос Сен-Клера.
Том и Ева вздрогнули.
– Что это у вас? – спросил Сен-Клер, подходя к столу и глядя на грифельную доску.
– Том пишет письмо, а я ему помогаю, – сказала Ева. – Правда, хорошо получается?
– Не буду вас обоих огорчать, – сказал Сен-Клер, – но советую тебе, Том, обращаться за помощью ко мне. Я вернусь с верховой прогулки, тогда приходи – напишем.
– Это очень важное письмо, – шепнула отцу Ева. – Знаешь почему, папа? Хозяйка Тома обещала прислать за него выкуп. Он сам мне сказал.
Сен-Клер подумал, что это, вероятно, одно из тех никогда не выполняющихся обещаний, на которые не скупятся добрые хозяева, стараясь хоть как-нибудь смягчить горе проданных слуг. Но он не высказал вслух своих соображений и только приказал Тому седлать лошадь.
Письмо от имени Тома было написано в тот же вечер и благополучно доставлено в почтовую контору.
Между тем мисс Офелия, не слагая оружия, продолжала свою полезную деятельность. Все домочадцы, начиная с Дины и кончая последним негритенком, единодушно считали ее «чудачкой», а такой характеристикой невольники на Юге наделяют тех хозяев, которые им не по вкусу. Что же касается персон более важных (Адольфа, Джейн и Розы), то, по их мнению, мисс Офелия была вовсе не из благородных. «Разве благородные столько работают? Да и вида у нее нет никакого. Тоже нашлась родственница у мистера Сен-Клера!» Мари жаловалась, что ей даже смотреть утомительно на свою хлопотливую кузину. И действительно, бурная деятельность мисс Офелии давала некоторые основания для таких жалоб. Она весь день, с раннего утра, строчила, шила что-то, как будто ее побуждала к этому крайняя необходимость, а чуть начинало темнеть, шитье откладывалось в сторону, и в руках у мисс Офелии появлялось неизменное вязанье. Мари Сен-Клер была права: такая деловитость производила удручающее впечатление.
ГЛАВА XX
Топси
Как-то утром, когда мисс Офелия была, по своему обыкновению, погружена в хозяйственные заботы, у лестницы раздался голос Сен-Клера:
– Кузина, сойдите, пожалуйста, сюда! Я хочу кое-что показать вам.
– Что такое? – спросила мисс Офелия, спускаясь по ступенькам с шитьем в руках.
– Я сделал одну покупку, специально для вас. Вот смотрите! – И с этими словами Сен-Клер подтолкнул к мисс Офелии маленькую негритянку лет восьми-девяти.
Такие чернушки редко встречаются даже среди негров. Она стояла, степенно сложив руки на животе, а глазами, поблескивающими, словно бусинки, так и стреляла из угла в угол, дивясь чудесам, которыми изобиловала гостиная ее нового хозяина. Полуоткрытый рот девочки сверкал двумя рядами ослепительно белых зубов, на голове во все стороны торчало множество косичек. Личико выражало торжественно-печальную строгость, а сквозь нее проглядывали хитреца и живой ум. Всю одежду девочки составляло грязное, рваное платье, сшитое из дерюжки. Она производила очень странное впечатление. «Настоящий чертенок», как выразилась потом мисс Офелия.
– Огюстен! Зачем вы ее привели ко мне? – спросила эта почтенная леди, не скрывая своего крайнего неудовольствия.
– Как зачем? Воспитайте ее, научите уму-разуму. Она очень забавная Топси! – Сен-Клер свистнул девочке, словно собаке. – Ну-ка, спой нам песенку и спляши.
Глазки-бусинки загорелись озорным огоньком, и чернушка запела пронзительным чистым голосом негритянскую песенку, отбивая такт руками и ногами, приплясывая, кружась, хлопая в ладоши, приседая, гортанно вскрикивая – и все это в том капризном ритме, которым отличаются мелодии ее народа. Прыжок, за ним другой, заключительный вопль, не уступающий своей протяжностью паровозному гудку, и плясунья замерла на месте, сложив руки и изобразив всем своим видом необычайное смирение, притворность которого изобличали только ее плутоватые взгляды.
Мисс Офелия не могла выговорить ни слова от неожиданности.
Сен-Клер, чрезвычайно довольный ее растерянным видом, снова обратился к девочке:
– Топси, вот твоя новая хозяйка. Слушайся ее во всем.
– Да, хозяин, – проговорила Топси все с тем же напускным смирением и озорно сверкнула глазами.
– Будь примерной девочкой, Топси, – продолжал Сен-Клер.
– Да, хозяин. – И Топси снова сверкнула глазами, не разнимая скромно сложенных рук.
– Огюстен, что это за выдумки! – заговорила наконец мисс Офелия. – Ваш дом и так кишит этими сорванцами, от них буквально проходу нет. Утром выйдешь из комнаты – один спит за дверью, другой прикорнул на циновке, оглянешься – из-под стола торчит еще чья-то черная голова. Вечно виснут на перилах, кривляются, скалят зубы, на кухне катаются клубком по полу. Зачем же вы еще эту привели?
– Повторяю: Топси будет вашей воспитанницей. Вы столько говорите о том, как надлежит воспитывать негров, что я решил подарить вам это дитя природы. Испробуйте на ней свои силы, наставьте ее на путь истинный.
– Нет, нет, боже избави! С меня их и так довольно!
– Узнаю истинную христианку! Вам и вам подобным ничего не стоит учредить благотворительное общество и заслать какого-нибудь несчастного миссионера на всю жизнь к язычникам, но чтобы принять к себе в дом вот такую бедняжку – нет, на это вы неспособны! Ведь они грязные, противные и с ними слишком много возни!
– Да, это работа, достойная миссионера, – проговорила мисс Офелия, поглядывая на девочку несколько более благосклонно.
Сен-Клер знал, чем взять кузину: мисс Офелия никогда не уклонялась от выполнения своего долга.
– Хорошо! – сказала она. – Хотя я все-таки не понимаю, зачем вам понадобилось покупать эту девочку. У вас в доме столько негритят, что все мои силы и уменье могли бы полностью уйти на них.
– Кузина, – сказал Сен-Клер, отводя мисс Офелию в сторону, – простите меня за глупую болтовню. Когда имеешь дело с таким добрым человеком, как вы, она совершенно неуместна. Слушайте, как все было. Это девочка жила у двух пьянчуг, хозяев одного низкопробного трактира, мимо которого я прохожу чуть не ежедневно. Они избивали ее, и мне надоело слушать эти вопли. Девочка очень забавная и, по-видимому, смышленая, над ней стоит потрудиться. И вот я решил купить ее и преподнести вам. Пусть пройдет вашу суровую школу. Посмотрим, что из этого получится. Я, как воспитатель, – полная бездарность, но мне хочется, чтобы вы занялись ею.
– Что могу, сделаю, – сказала мисс Офелия и подошла к своей новой подданной с величайшей осторожностью, словно это был паук, но такой, который вполне заслуживал доброго отношения к себе. – Она ужасно грязная… и, кажется, полуголая!
– Пойдите с ней вниз, пусть ее там вымоют и переоденут.
Мисс Офелия и Топси отправились на кухню.
– Мало мистеру Сен-Клеру своих негритят! – сказала Дина, весьма недружелюбно разглядывая новое приобретение хозяина. – Не позволю ей вертеться тут у меня под ногами!
– Фи! – брезгливо поморщились Роза и Джейн. – От такой надо держаться подальше. И зачем она, черномазая, понадобилась мистеру Сен-Клеру!
– Ну, вы там, потише! – прикрикнула на них Дина, принявшая последние слова на свой счет. – Сами черномазые!
Мы не будем оскорблять слух нашего читателя, описывая ему, до какого состояния можно довести ребенка, если не следить за ним. Но мисс Офелия была женщина твердая, решительная, и она собственноручно, с героическим самообладанием, приступила к мало приятной процедуре омовения Топси. Особого удовольствия от этого мисс Офелия не испытала, но когда она увидела на плечах и на спине у девочки рубцы и шрамы – неизгладимые следы той воспитательной системы, которая к ней применялась, – сердце у нее дрогнуло от жалости.
Наконец туалет был закончен. Топси одели в хорошее платье, волосы ей коротко подстригли, и мисс Офелия с удовлетворением сказала, что вот теперь этот чертенок приобрел более или менее христианский облик. А в голове у нее уже зрели планы, как приняться за воспитание девочки. Усевшись перед ней, она приступила к расспросам:
– Сколько тебе лет, Топси?
– Не знаю, миссис, – ответила чернушка, сверкнув зубами.
– Не знаешь? Разве тебе никогда этого не говорили? А кто была твоя мать?
– Матери не было, – не переставая улыбаться, ответила девочка.
– Не было? Как же это так? Где ты родилась?
– А я не родилась, – упорствовала Топси и скорчила такую гримасу, что всякая другая женщина приняла бы это странное существо за дьявольское отродье.
Но мисс Офелию, с ее крепкими нервами, здравым смыслом и деловитостью, не так-то легко было сбить с толку.
– Нельзя так отвечать, дитя мое, – строго сказала она. – Я не шучу с тобой. Ну, говори: где ты родилась, кто были твои отец и мать?
– Я нигде не родилась, – еще более решительно повторила Топси. – Матери не было, отца не было… никого не было. Жила я у работорговца, вместе с другими ребятами. А тетушка Сью за нами присматривала.
Девочка, по-видимому, говорила искренне, и Джейн, рассмеявшись, подтвердила ее слова:
– Да вы разве не знаете, миссис? Торговцы скупают их по дешевке совсем маленькими, а потом продают на рынке.
– А у последних своих хозяев ты долго жила?
– Не знаю, миссис.
– Ну все-таки: год или больше?
– Не знаю, миссис.
– Топси, а тебе рассказывали о боге?
Девочка бросила на нее недоуменный взгляд и улыбнулась.
– Ты знаешь, кто тебя сотворил?
– Меня никто не сотворил, – фыркнув, ответила Топси.
Слова мисс Офелии, видимо, показались ей очень забавными, ибо она добавила, озорно прищурив глаза:
– Никто меня не сотворил. Я сама выросла.
Мисс Офелия решила перевести разговор на более практическую тему:
– А шить ты умеешь?
– Нет, миссис.
– А что ты умеешь? Чем ты занималась у своих хозяев?
– Носила воду, мыла посуду, чистила ножи, прислуживала гостям.
– А хозяева были добрые?
– Ничего, добрые, – сказала девочка и с хитрецой посмотрела на мисс Офелию.
Та встала, решив прекратить эту маловразумительную беседу. Сен-Клер стоял сзади, облокотившись на спинку ее кресла.
– Как видите, кузина, почва совершенно девственная. Вам есть к чему приложить силы.
Воспитательные методы мисс Офелии, как и вообще все ее воззрения на жизнь, отличались четкостью и были в полном согласии с обычаями, которые господствовали в Новой Англии еще сто лет назад, а теперь сохранились только в самых захолустных, не тронутых цивилизацией местах, где нет железных дорог. В сжатом виде они излагались так: учите детей прежде всего слушаться старших; учите их молитвам, рукоделию и грамоте. За каждую ложь – розги.
В семье так и решили, что новая негритянка поступила в полное распоряжение кузины, и поскольку на кухне к Топси относились пренебрежительно, мисс Офелия ограничила сферу ее деятельности своей комнатой. До сих пор она сама стелила постель, сама подметала пол, отказываясь от услуг горничных, а теперь решила пожертвовать собой и обучить этой премудрости Топси.
На следующий же день мисс Офелия привела девочку в свои покои и стала посвящать ее в сложные тайны нового для нее искусства.
И вот Топси, умытая, без косичек, бывших некогда радостью ее жизни, в чистом платьице, туго накрахмаленном переднике, с торжественно-печальной физиономией, точно на похоронах, стоит перед мисс Офелией, почтительно выслушивая ее наставления.
– Итак, Топси, сейчас я научу тебя стелить постель. Я люблю, чтобы она была постлана аккуратно. Пожалуйста, запомни, как это делается.
– Хорошо, миссис, – сказала Топси с глубоким вздохом и устремила на мисс Офелию скорбный взгляд.
– Смотри, Топси. Вот это рубец простыни, вот это ее лицо, это изнанка. Запомнишь?
– Запомню, миссис. – И Топси снова испустила вздох.
– Хорошо! Простыню надо стлать поверх валика для подушки – вот так, и подтыкать ее под матрац, только ровно, чтобы нигде не было ни морщинки. Видишь, как я делаю?
– Вижу, миссис, – ответила Топси, внимательно следя за ее движениями.
– А пододеяльник будешь стелить узким рубцом к ногам и тоже подоткнешь с этого конца, – продолжала мисс Офелия. – Видишь?
– Вижу, миссис, – повторила Топси.
Увы! Мисс Офелия, поглощенная своим делом, не замечала того, что происходит у нее за спиной! А между тем юная ученица, улучив минутку, схватила со стола пару перчаток и ленту, ловко запихала все это в рукава и как ни в чем не бывало опять смиренно сложила ручки.
– Ну, Топси, теперь ты сама постели, – сказала мисс Офелия и, сняв простыни с кровати, села в кресло.
Топси с серьезнейшим видом проделала все, что от нее требовалось – постелила простыню, пододеяльник, разгладила на них каждую морщинку, – и проявила при этом такую сосредоточенность и ловкость, что наставница осталась весьма довольна успехами своей ученицы. Дело уже подходило к концу, как вдруг из рукава Топси высунулся кончик ленты. Мисс Офелия тотчас же углядела его и ринулась к преступнице.
– Это что такое? Ах ты дрянная, испорченная девчонка! Ленту украла!
Ленту извлекли из рукава, но Топси, нисколько не смутившись этим, уставилась на нее с неподдельным изумлением.
– Ох! Да ведь это ваша лента, мисс Фели! Как же она попала ко мне в рукав?
– Топси! Но смей лгать! Ты украла ее, дрянная девчонка!
– Да что вы, миссис! Я эту ленту только сию минуточку увидела!
– Топси, – сказала мисс Офелия, – ты разве не знаешь, что лгать грешно?
– Я никогда не лгу, мисс Фели, – с достоинством возразила Топси. – Я вам чистую правду говорю.
– Смотри, Топси, дождешься ты порки!
– Порите меня хоть с утра до вечера, мисс Фели, я все равно ничего другого не могу сказать! – Топси захныкала. – Видом не видала вашей ленты! И как только она ко мне попала? Мисс Фели, наверно, забыла ее на кровати, она завалилась между простынями, а оттуда прямо ко мне в рукав.
Мисс Офелию так возмутила эта наглая ложь, что она схватила Топси за плечи и начала трясти ее что было сил.
Из другого рукава выпали перчатки.
– Ага! – крикнула мисс Офелия. – Будешь теперь отпираться!
Топси призналась, что стащила перчатки, но кражу ленты продолжала упорно отрицать.
– Слушай, дитя мое, – сказала мисс Офелия, – если ты во всем чистосердечно покаешься, я не буду тебя сечь.
Топси призналась в краже ленты и перчаток и заверила хозяйку в своем раскаянии.
– Ну хорошо! Теперь скажи: ты, наверно, еще что-нибудь украла? Ведь вчера я позволила тебе бегать по всему дому. Признавайся, да или нет? Сечь тебя не будут.
– Ох, мисс Фели! Я стащила у мисс Евы красные камешки, которые она носит на шее.
– Вот гадкая девчонка! Еще что?
– Еще сережки у Розы – красные.
– Сию же минуту принеси все сюда!
– Ох, мисс Фели, не могу… Я их сожгла.
– Сожгла? Лжешь! Пойди принеси их, или я тебя высеку.
Топси плакала, стонала и каялась, что не может принести ни сережек, ни ожерелья.
– Я сожгла их, сожгла! – твердила она.
– Почему же ты это сделала? – спросила мисс Офелия.
– Я нехорошая… гадкая, вот почему! Я просто не могу удержаться.
В эту минуту в комнате появилась ничего не подозревающая Ева. На шее у нее было коралловое ожерелье.
– Ева! Где ты его взяла? – воскликнула мисс Офелия.
– Как где? Я весь день в нем хожу, – ответила Ева.
– А вчера?
– И вчера тоже. И, что забавнее всего, тетушка, я забыла его снять вечером и так всю ночь в нем и проспала.
Мисс Офелия была совершенно сбита с толку, тем более что тут, как нарочно, в комнату вошла Роза, неся на голове полную корзину свежевыглаженного белья и потряхивая красными коралловыми сережками.
– Просто не знаю, что мне делать с этим ребенком! – воскликнула мисс Офелия. – Топси, зачем же ты солгала?
– Вы же сами велели мне покаяться, мисс Фели, а мне больше не в чем было каяться, – сказала Топси, утирая кулаками глаза.
– Неужели же я добивалась от тебя признания в том, в чем ты неповинна! – воскликнула мисс Офелия. – Это такая же ложь!
– Ох, миссис! Неужто ложь? – изумилась Топси.
Ева долго смотрела на нее, потом ласково сказала:
– Топси, бедняжка! Зачем тебе воровать? У тебя теперь все будет, что нужно. Да я лучше подарю тебе любую свою вещь, лишь бы ты не воровала!
Это было первое доброе слово, которое девочка услышала за всю свою жизнь. Ласковый голос Евы тронул сердце маленькой дикарки, и в ее круглых черных глазках блеснуло что-то похожее на слезу. Но она тут же фыркнула и показала зубы в своей обычной усмешке. Да, ухо, которое привыкло к одним попрекам и брани, с трудом воспринимает ласку. Слова Евы показались Топси непонятными и смешными. Она не поверила им.
Что было делать с Топси? Мисс Офелия стала в тупик. Ее прежние навыки оказались здесь непригодными. Она решила обдумать как следует свои дальнейшие шаги и, чтобы выиграть время, заперла Топси в темный чулан, веря в благотворное влияние таковых на детскую натуру.
– Просто не знаю, как мне быть, – призналась она Сен-Клеру, – но без розог с этой девочкой не справишься.
– Ну что ж, секите ее, сколько вашей душе угодно. Я даю вам полную свободу действий в этом отношении.
– Детей необходимо сечь, – продолжала мисс Офелия. – Я что-то не слышала, чтобы кого-нибудь воспитали без розог.
– Правильно, – согласился Сен-Клер. – Поступайте, как найдете нужным. Только имейте в виду вот что: эту девочку били кочергой, лопатой, каминными щипцами – всем, что попадалось под руку, и поскольку она привыкла к такому обращению, вам придется применять к ней особенно сильные меры воздействия.
– Таких детей порождает рабство! – воскликнула мисс Офелия.
– Да, я это знаю, но они существуют, и с ними надо что-то делать.
– Хорошо, я постараюсь выполнить свой долг и не пожалею на это сил.
Мисс Офелия взялась за Топси всерьез, назначила определенные часы для занятий с ней и прежде всего стала обучать ее чтению и шитью.
Первое далось Топси без всякого труда. Она выучила буквы мгновенно, точно по волшебству, и вскоре могла читать легкие книжки. Но с рукодельем дело обстояло хуже. Проворная, как кошка, вертлявая, как обезьянка, девочка не могла примириться с этим занятием. Она ломала иголки, швыряла их исподтишка за окно, втыкала в щели; она путала, рвала, пачкала нитки, незаметным броском закидывала катушки куда-нибудь с глаз долой. Движения у нее были быстрые, словно у фокусника, физиономия совершенно невозмутимая, и хотя мисс Офелия прекрасно понимала, что подобные несчастья не могут сыпаться одно за другим, поймать свою воспитанницу на месте преступления ей не удавалось.
Вскоре Топси стала заметной фигурой в доме. Ее талант ко всякого рода шутовству, передразниванию, кривлянью был неистощим. Она плясала, кувыркалась, пела, насвистывала, прекрасно подражала любому звуку. Все дети, в том числе и Ева, бегали за Топси по пятам, когда она была свободна от занятий, и взирали на ее проделки, открыв рот от изумления и восторга. Мисс Офелии не нравилось, что Ева проводит столько времени в обществе Топси, и она не раз просила Сен-Клера положить этому конец.
– Вздор! – говорил Сен-Клер. – Не беспокойтесь за Еву. Дружба с Топси принесет ей только пользу.
– Но Топси такая испорченная! Неужели вы не боитесь, что Ева наберется от нее дурного?
– Топси может испортить кого угодно, только не Еву. Дурное скатывается с нее, как роса с капустного листа.
– Вы так в этом уверены? Я бы не позволила своим детям играть с Топси.
– Ничего, пусть играет, – успокаивал ее Сен-Клер. – Ева давно могла бы испортиться, а ведь пока что этого не заметно.
Первое время слуги рангом повыше посматривали на Топси весьма пренебрежительно. Но им пришлось переменить свое отношение к ней. Мало-помалу обнаружилось, что с теми, кто обижал ее, неминуемо приключались разные беды: то исчезнут серьги или другая любимая безделушка, то вдруг какое-нибудь платье окажется в таком виде, что его больше и надеть нельзя, то кто-нибудь нежданно-негаданно наткнется на ведро с кипятком или попадет во всем параде под струю помоев, выплеснутых откуда-то сверху. Расследования всех этих несчастных случаев оканчивались ничем – виновник не находился. Топси каждый раз вызывали на домашнее судилище, но она выдерживала допрос с непоколебимой серьезностью и разыгрывала полную невинность. Все знали, чьих рук это дело, а прямых улик не было, и чувство справедливости не позволяло мисс Офелии наказывать Топси.
Проказы эти приурочивались так, что виновница их всегда выходила сухой из воды. Например, расплата с горничными Розой и Джейн происходила в те дни, когда они были в немилости у хозяйки, что случалось довольно часто, и не могли рассчитывать на сочувствие с ее стороны. Короче говоря, Топси сумела внушить всем в доме, что с ней лучше не связываться, и в конце концов ее оставили в покое.
Работа так и горела у девочки в руках, и все, чему ее учили, она схватывала с поразительной быстротой. После нескольких уроков Топси так наловчилась убирать комнату мисс Офелии, что даже эта требовательная леди не находила к чему придраться. При желании, которое, кстати сказать, появлялось у Топси не часто, она, как никто другой, могла расстелить покрывало на кровати, взбить подушки, обмести пыль с мебели, прибрать комнату. Но если мисс Офелия, понаблюдав за своей воспитанницей дня три-четыре, наивно предполагала, что уборка стала наконец для Топси привычным делом, и оставляла ее без присмотра, в комнате начиналось нечто невообразимое. Вместо того чтобы стелить постель, Топси зарывалась своей курчавой головой в подушки, предварительно сняв с них наволочки, и вылезала вся в пуху и в перьях, взбиралась на столбики кровати и свешивалась оттуда вверх тормашками, размахивала простынями, наряжала валик в ночную сорочку мисс Офелии и разыгрывала с ним всевозможные представления, строя себе в зеркале рожи, напевая и посвистывая.
Однажды мисс Офелия оставила комод незапертым (забывчивость, совершенно ей несвойственная!) и, вернувшись, застигла Топси в ту минуту, когда та кривлялась перед зеркалом, накрутив на голову ее красную индийскую шаль.
– Топси! – воскликнула мисс Офелия, доведенная до отчаяния проказами девочки. – Почему ты так безобразно себя ведешь?
– Не знаю, миссис. Должно быть потому, что я гадкая девчонка.
– Что же мне с тобой делать, Топси?
– Да высечь, конечно! Прежняя хозяйка постоянно меня секла. Я только после норки и могу работать.
– Но, Топси, мне вовсе не хочется тебя сечь. Ты и без этого можешь прекрасно все делать. Ну скажи, почему ты отлыниваешь от работы?
– Ох, миссис, да я привыкла к порке. Мне она только на пользу.
Мисс Офелия пробовала и это средство… себе на горе. Топси кричала, стонала, умоляла о прощении, а через полчаса, усевшись на балконные перила и окружив себя толпой восхищенно взиравшей на нее мелюзги, говорила презрительным тоном:
– Разве это порка? Да мисс Фели и комара не убьет! Вот мой старый хозяин порол так порол! Кожу клочьями с меня сдирал!
По воскресеньям мисс Офелия учила Топси катехизису.[31] Память у девочки была прекрасная, она с легкостью повторяла за своей учительницей целые фразы, приводя ее этим в восторг.
– Неужели ей нужно заучивать наизусть катехизис? – спросил однажды Сен-Клер. – Зачем?
– Кроме пользы, это ничего не принесет. Детям полагается учить катехизис, – ответила мисс Офелия.
– Даже если они не понимают в нем ни слова?
– Кузина, сойдите, пожалуйста, сюда! Я хочу кое-что показать вам.
– Что такое? – спросила мисс Офелия, спускаясь по ступенькам с шитьем в руках.
– Я сделал одну покупку, специально для вас. Вот смотрите! – И с этими словами Сен-Клер подтолкнул к мисс Офелии маленькую негритянку лет восьми-девяти.
Такие чернушки редко встречаются даже среди негров. Она стояла, степенно сложив руки на животе, а глазами, поблескивающими, словно бусинки, так и стреляла из угла в угол, дивясь чудесам, которыми изобиловала гостиная ее нового хозяина. Полуоткрытый рот девочки сверкал двумя рядами ослепительно белых зубов, на голове во все стороны торчало множество косичек. Личико выражало торжественно-печальную строгость, а сквозь нее проглядывали хитреца и живой ум. Всю одежду девочки составляло грязное, рваное платье, сшитое из дерюжки. Она производила очень странное впечатление. «Настоящий чертенок», как выразилась потом мисс Офелия.
– Огюстен! Зачем вы ее привели ко мне? – спросила эта почтенная леди, не скрывая своего крайнего неудовольствия.
– Как зачем? Воспитайте ее, научите уму-разуму. Она очень забавная Топси! – Сен-Клер свистнул девочке, словно собаке. – Ну-ка, спой нам песенку и спляши.
Глазки-бусинки загорелись озорным огоньком, и чернушка запела пронзительным чистым голосом негритянскую песенку, отбивая такт руками и ногами, приплясывая, кружась, хлопая в ладоши, приседая, гортанно вскрикивая – и все это в том капризном ритме, которым отличаются мелодии ее народа. Прыжок, за ним другой, заключительный вопль, не уступающий своей протяжностью паровозному гудку, и плясунья замерла на месте, сложив руки и изобразив всем своим видом необычайное смирение, притворность которого изобличали только ее плутоватые взгляды.
Мисс Офелия не могла выговорить ни слова от неожиданности.
Сен-Клер, чрезвычайно довольный ее растерянным видом, снова обратился к девочке:
– Топси, вот твоя новая хозяйка. Слушайся ее во всем.
– Да, хозяин, – проговорила Топси все с тем же напускным смирением и озорно сверкнула глазами.
– Будь примерной девочкой, Топси, – продолжал Сен-Клер.
– Да, хозяин. – И Топси снова сверкнула глазами, не разнимая скромно сложенных рук.
– Огюстен, что это за выдумки! – заговорила наконец мисс Офелия. – Ваш дом и так кишит этими сорванцами, от них буквально проходу нет. Утром выйдешь из комнаты – один спит за дверью, другой прикорнул на циновке, оглянешься – из-под стола торчит еще чья-то черная голова. Вечно виснут на перилах, кривляются, скалят зубы, на кухне катаются клубком по полу. Зачем же вы еще эту привели?
– Повторяю: Топси будет вашей воспитанницей. Вы столько говорите о том, как надлежит воспитывать негров, что я решил подарить вам это дитя природы. Испробуйте на ней свои силы, наставьте ее на путь истинный.
– Нет, нет, боже избави! С меня их и так довольно!
– Узнаю истинную христианку! Вам и вам подобным ничего не стоит учредить благотворительное общество и заслать какого-нибудь несчастного миссионера на всю жизнь к язычникам, но чтобы принять к себе в дом вот такую бедняжку – нет, на это вы неспособны! Ведь они грязные, противные и с ними слишком много возни!
– Да, это работа, достойная миссионера, – проговорила мисс Офелия, поглядывая на девочку несколько более благосклонно.
Сен-Клер знал, чем взять кузину: мисс Офелия никогда не уклонялась от выполнения своего долга.
– Хорошо! – сказала она. – Хотя я все-таки не понимаю, зачем вам понадобилось покупать эту девочку. У вас в доме столько негритят, что все мои силы и уменье могли бы полностью уйти на них.
– Кузина, – сказал Сен-Клер, отводя мисс Офелию в сторону, – простите меня за глупую болтовню. Когда имеешь дело с таким добрым человеком, как вы, она совершенно неуместна. Слушайте, как все было. Это девочка жила у двух пьянчуг, хозяев одного низкопробного трактира, мимо которого я прохожу чуть не ежедневно. Они избивали ее, и мне надоело слушать эти вопли. Девочка очень забавная и, по-видимому, смышленая, над ней стоит потрудиться. И вот я решил купить ее и преподнести вам. Пусть пройдет вашу суровую школу. Посмотрим, что из этого получится. Я, как воспитатель, – полная бездарность, но мне хочется, чтобы вы занялись ею.
– Что могу, сделаю, – сказала мисс Офелия и подошла к своей новой подданной с величайшей осторожностью, словно это был паук, но такой, который вполне заслуживал доброго отношения к себе. – Она ужасно грязная… и, кажется, полуголая!
– Пойдите с ней вниз, пусть ее там вымоют и переоденут.
Мисс Офелия и Топси отправились на кухню.
– Мало мистеру Сен-Клеру своих негритят! – сказала Дина, весьма недружелюбно разглядывая новое приобретение хозяина. – Не позволю ей вертеться тут у меня под ногами!
– Фи! – брезгливо поморщились Роза и Джейн. – От такой надо держаться подальше. И зачем она, черномазая, понадобилась мистеру Сен-Клеру!
– Ну, вы там, потише! – прикрикнула на них Дина, принявшая последние слова на свой счет. – Сами черномазые!
Мы не будем оскорблять слух нашего читателя, описывая ему, до какого состояния можно довести ребенка, если не следить за ним. Но мисс Офелия была женщина твердая, решительная, и она собственноручно, с героическим самообладанием, приступила к мало приятной процедуре омовения Топси. Особого удовольствия от этого мисс Офелия не испытала, но когда она увидела на плечах и на спине у девочки рубцы и шрамы – неизгладимые следы той воспитательной системы, которая к ней применялась, – сердце у нее дрогнуло от жалости.
Наконец туалет был закончен. Топси одели в хорошее платье, волосы ей коротко подстригли, и мисс Офелия с удовлетворением сказала, что вот теперь этот чертенок приобрел более или менее христианский облик. А в голове у нее уже зрели планы, как приняться за воспитание девочки. Усевшись перед ней, она приступила к расспросам:
– Сколько тебе лет, Топси?
– Не знаю, миссис, – ответила чернушка, сверкнув зубами.
– Не знаешь? Разве тебе никогда этого не говорили? А кто была твоя мать?
– Матери не было, – не переставая улыбаться, ответила девочка.
– Не было? Как же это так? Где ты родилась?
– А я не родилась, – упорствовала Топси и скорчила такую гримасу, что всякая другая женщина приняла бы это странное существо за дьявольское отродье.
Но мисс Офелию, с ее крепкими нервами, здравым смыслом и деловитостью, не так-то легко было сбить с толку.
– Нельзя так отвечать, дитя мое, – строго сказала она. – Я не шучу с тобой. Ну, говори: где ты родилась, кто были твои отец и мать?
– Я нигде не родилась, – еще более решительно повторила Топси. – Матери не было, отца не было… никого не было. Жила я у работорговца, вместе с другими ребятами. А тетушка Сью за нами присматривала.
Девочка, по-видимому, говорила искренне, и Джейн, рассмеявшись, подтвердила ее слова:
– Да вы разве не знаете, миссис? Торговцы скупают их по дешевке совсем маленькими, а потом продают на рынке.
– А у последних своих хозяев ты долго жила?
– Не знаю, миссис.
– Ну все-таки: год или больше?
– Не знаю, миссис.
– Топси, а тебе рассказывали о боге?
Девочка бросила на нее недоуменный взгляд и улыбнулась.
– Ты знаешь, кто тебя сотворил?
– Меня никто не сотворил, – фыркнув, ответила Топси.
Слова мисс Офелии, видимо, показались ей очень забавными, ибо она добавила, озорно прищурив глаза:
– Никто меня не сотворил. Я сама выросла.
Мисс Офелия решила перевести разговор на более практическую тему:
– А шить ты умеешь?
– Нет, миссис.
– А что ты умеешь? Чем ты занималась у своих хозяев?
– Носила воду, мыла посуду, чистила ножи, прислуживала гостям.
– А хозяева были добрые?
– Ничего, добрые, – сказала девочка и с хитрецой посмотрела на мисс Офелию.
Та встала, решив прекратить эту маловразумительную беседу. Сен-Клер стоял сзади, облокотившись на спинку ее кресла.
– Как видите, кузина, почва совершенно девственная. Вам есть к чему приложить силы.
Воспитательные методы мисс Офелии, как и вообще все ее воззрения на жизнь, отличались четкостью и были в полном согласии с обычаями, которые господствовали в Новой Англии еще сто лет назад, а теперь сохранились только в самых захолустных, не тронутых цивилизацией местах, где нет железных дорог. В сжатом виде они излагались так: учите детей прежде всего слушаться старших; учите их молитвам, рукоделию и грамоте. За каждую ложь – розги.
В семье так и решили, что новая негритянка поступила в полное распоряжение кузины, и поскольку на кухне к Топси относились пренебрежительно, мисс Офелия ограничила сферу ее деятельности своей комнатой. До сих пор она сама стелила постель, сама подметала пол, отказываясь от услуг горничных, а теперь решила пожертвовать собой и обучить этой премудрости Топси.
На следующий же день мисс Офелия привела девочку в свои покои и стала посвящать ее в сложные тайны нового для нее искусства.
И вот Топси, умытая, без косичек, бывших некогда радостью ее жизни, в чистом платьице, туго накрахмаленном переднике, с торжественно-печальной физиономией, точно на похоронах, стоит перед мисс Офелией, почтительно выслушивая ее наставления.
– Итак, Топси, сейчас я научу тебя стелить постель. Я люблю, чтобы она была постлана аккуратно. Пожалуйста, запомни, как это делается.
– Хорошо, миссис, – сказала Топси с глубоким вздохом и устремила на мисс Офелию скорбный взгляд.
– Смотри, Топси. Вот это рубец простыни, вот это ее лицо, это изнанка. Запомнишь?
– Запомню, миссис. – И Топси снова испустила вздох.
– Хорошо! Простыню надо стлать поверх валика для подушки – вот так, и подтыкать ее под матрац, только ровно, чтобы нигде не было ни морщинки. Видишь, как я делаю?
– Вижу, миссис, – ответила Топси, внимательно следя за ее движениями.
– А пододеяльник будешь стелить узким рубцом к ногам и тоже подоткнешь с этого конца, – продолжала мисс Офелия. – Видишь?
– Вижу, миссис, – повторила Топси.
Увы! Мисс Офелия, поглощенная своим делом, не замечала того, что происходит у нее за спиной! А между тем юная ученица, улучив минутку, схватила со стола пару перчаток и ленту, ловко запихала все это в рукава и как ни в чем не бывало опять смиренно сложила ручки.
– Ну, Топси, теперь ты сама постели, – сказала мисс Офелия и, сняв простыни с кровати, села в кресло.
Топси с серьезнейшим видом проделала все, что от нее требовалось – постелила простыню, пододеяльник, разгладила на них каждую морщинку, – и проявила при этом такую сосредоточенность и ловкость, что наставница осталась весьма довольна успехами своей ученицы. Дело уже подходило к концу, как вдруг из рукава Топси высунулся кончик ленты. Мисс Офелия тотчас же углядела его и ринулась к преступнице.
– Это что такое? Ах ты дрянная, испорченная девчонка! Ленту украла!
Ленту извлекли из рукава, но Топси, нисколько не смутившись этим, уставилась на нее с неподдельным изумлением.
– Ох! Да ведь это ваша лента, мисс Фели! Как же она попала ко мне в рукав?
– Топси! Но смей лгать! Ты украла ее, дрянная девчонка!
– Да что вы, миссис! Я эту ленту только сию минуточку увидела!
– Топси, – сказала мисс Офелия, – ты разве не знаешь, что лгать грешно?
– Я никогда не лгу, мисс Фели, – с достоинством возразила Топси. – Я вам чистую правду говорю.
– Смотри, Топси, дождешься ты порки!
– Порите меня хоть с утра до вечера, мисс Фели, я все равно ничего другого не могу сказать! – Топси захныкала. – Видом не видала вашей ленты! И как только она ко мне попала? Мисс Фели, наверно, забыла ее на кровати, она завалилась между простынями, а оттуда прямо ко мне в рукав.
Мисс Офелию так возмутила эта наглая ложь, что она схватила Топси за плечи и начала трясти ее что было сил.
Из другого рукава выпали перчатки.
– Ага! – крикнула мисс Офелия. – Будешь теперь отпираться!
Топси призналась, что стащила перчатки, но кражу ленты продолжала упорно отрицать.
– Слушай, дитя мое, – сказала мисс Офелия, – если ты во всем чистосердечно покаешься, я не буду тебя сечь.
Топси призналась в краже ленты и перчаток и заверила хозяйку в своем раскаянии.
– Ну хорошо! Теперь скажи: ты, наверно, еще что-нибудь украла? Ведь вчера я позволила тебе бегать по всему дому. Признавайся, да или нет? Сечь тебя не будут.
– Ох, мисс Фели! Я стащила у мисс Евы красные камешки, которые она носит на шее.
– Вот гадкая девчонка! Еще что?
– Еще сережки у Розы – красные.
– Сию же минуту принеси все сюда!
– Ох, мисс Фели, не могу… Я их сожгла.
– Сожгла? Лжешь! Пойди принеси их, или я тебя высеку.
Топси плакала, стонала и каялась, что не может принести ни сережек, ни ожерелья.
– Я сожгла их, сожгла! – твердила она.
– Почему же ты это сделала? – спросила мисс Офелия.
– Я нехорошая… гадкая, вот почему! Я просто не могу удержаться.
В эту минуту в комнате появилась ничего не подозревающая Ева. На шее у нее было коралловое ожерелье.
– Ева! Где ты его взяла? – воскликнула мисс Офелия.
– Как где? Я весь день в нем хожу, – ответила Ева.
– А вчера?
– И вчера тоже. И, что забавнее всего, тетушка, я забыла его снять вечером и так всю ночь в нем и проспала.
Мисс Офелия была совершенно сбита с толку, тем более что тут, как нарочно, в комнату вошла Роза, неся на голове полную корзину свежевыглаженного белья и потряхивая красными коралловыми сережками.
– Просто не знаю, что мне делать с этим ребенком! – воскликнула мисс Офелия. – Топси, зачем же ты солгала?
– Вы же сами велели мне покаяться, мисс Фели, а мне больше не в чем было каяться, – сказала Топси, утирая кулаками глаза.
– Неужели же я добивалась от тебя признания в том, в чем ты неповинна! – воскликнула мисс Офелия. – Это такая же ложь!
– Ох, миссис! Неужто ложь? – изумилась Топси.
Ева долго смотрела на нее, потом ласково сказала:
– Топси, бедняжка! Зачем тебе воровать? У тебя теперь все будет, что нужно. Да я лучше подарю тебе любую свою вещь, лишь бы ты не воровала!
Это было первое доброе слово, которое девочка услышала за всю свою жизнь. Ласковый голос Евы тронул сердце маленькой дикарки, и в ее круглых черных глазках блеснуло что-то похожее на слезу. Но она тут же фыркнула и показала зубы в своей обычной усмешке. Да, ухо, которое привыкло к одним попрекам и брани, с трудом воспринимает ласку. Слова Евы показались Топси непонятными и смешными. Она не поверила им.
Что было делать с Топси? Мисс Офелия стала в тупик. Ее прежние навыки оказались здесь непригодными. Она решила обдумать как следует свои дальнейшие шаги и, чтобы выиграть время, заперла Топси в темный чулан, веря в благотворное влияние таковых на детскую натуру.
– Просто не знаю, как мне быть, – призналась она Сен-Клеру, – но без розог с этой девочкой не справишься.
– Ну что ж, секите ее, сколько вашей душе угодно. Я даю вам полную свободу действий в этом отношении.
– Детей необходимо сечь, – продолжала мисс Офелия. – Я что-то не слышала, чтобы кого-нибудь воспитали без розог.
– Правильно, – согласился Сен-Клер. – Поступайте, как найдете нужным. Только имейте в виду вот что: эту девочку били кочергой, лопатой, каминными щипцами – всем, что попадалось под руку, и поскольку она привыкла к такому обращению, вам придется применять к ней особенно сильные меры воздействия.
– Таких детей порождает рабство! – воскликнула мисс Офелия.
– Да, я это знаю, но они существуют, и с ними надо что-то делать.
– Хорошо, я постараюсь выполнить свой долг и не пожалею на это сил.
Мисс Офелия взялась за Топси всерьез, назначила определенные часы для занятий с ней и прежде всего стала обучать ее чтению и шитью.
Первое далось Топси без всякого труда. Она выучила буквы мгновенно, точно по волшебству, и вскоре могла читать легкие книжки. Но с рукодельем дело обстояло хуже. Проворная, как кошка, вертлявая, как обезьянка, девочка не могла примириться с этим занятием. Она ломала иголки, швыряла их исподтишка за окно, втыкала в щели; она путала, рвала, пачкала нитки, незаметным броском закидывала катушки куда-нибудь с глаз долой. Движения у нее были быстрые, словно у фокусника, физиономия совершенно невозмутимая, и хотя мисс Офелия прекрасно понимала, что подобные несчастья не могут сыпаться одно за другим, поймать свою воспитанницу на месте преступления ей не удавалось.
Вскоре Топси стала заметной фигурой в доме. Ее талант ко всякого рода шутовству, передразниванию, кривлянью был неистощим. Она плясала, кувыркалась, пела, насвистывала, прекрасно подражала любому звуку. Все дети, в том числе и Ева, бегали за Топси по пятам, когда она была свободна от занятий, и взирали на ее проделки, открыв рот от изумления и восторга. Мисс Офелии не нравилось, что Ева проводит столько времени в обществе Топси, и она не раз просила Сен-Клера положить этому конец.
– Вздор! – говорил Сен-Клер. – Не беспокойтесь за Еву. Дружба с Топси принесет ей только пользу.
– Но Топси такая испорченная! Неужели вы не боитесь, что Ева наберется от нее дурного?
– Топси может испортить кого угодно, только не Еву. Дурное скатывается с нее, как роса с капустного листа.
– Вы так в этом уверены? Я бы не позволила своим детям играть с Топси.
– Ничего, пусть играет, – успокаивал ее Сен-Клер. – Ева давно могла бы испортиться, а ведь пока что этого не заметно.
Первое время слуги рангом повыше посматривали на Топси весьма пренебрежительно. Но им пришлось переменить свое отношение к ней. Мало-помалу обнаружилось, что с теми, кто обижал ее, неминуемо приключались разные беды: то исчезнут серьги или другая любимая безделушка, то вдруг какое-нибудь платье окажется в таком виде, что его больше и надеть нельзя, то кто-нибудь нежданно-негаданно наткнется на ведро с кипятком или попадет во всем параде под струю помоев, выплеснутых откуда-то сверху. Расследования всех этих несчастных случаев оканчивались ничем – виновник не находился. Топси каждый раз вызывали на домашнее судилище, но она выдерживала допрос с непоколебимой серьезностью и разыгрывала полную невинность. Все знали, чьих рук это дело, а прямых улик не было, и чувство справедливости не позволяло мисс Офелии наказывать Топси.
Проказы эти приурочивались так, что виновница их всегда выходила сухой из воды. Например, расплата с горничными Розой и Джейн происходила в те дни, когда они были в немилости у хозяйки, что случалось довольно часто, и не могли рассчитывать на сочувствие с ее стороны. Короче говоря, Топси сумела внушить всем в доме, что с ней лучше не связываться, и в конце концов ее оставили в покое.
Работа так и горела у девочки в руках, и все, чему ее учили, она схватывала с поразительной быстротой. После нескольких уроков Топси так наловчилась убирать комнату мисс Офелии, что даже эта требовательная леди не находила к чему придраться. При желании, которое, кстати сказать, появлялось у Топси не часто, она, как никто другой, могла расстелить покрывало на кровати, взбить подушки, обмести пыль с мебели, прибрать комнату. Но если мисс Офелия, понаблюдав за своей воспитанницей дня три-четыре, наивно предполагала, что уборка стала наконец для Топси привычным делом, и оставляла ее без присмотра, в комнате начиналось нечто невообразимое. Вместо того чтобы стелить постель, Топси зарывалась своей курчавой головой в подушки, предварительно сняв с них наволочки, и вылезала вся в пуху и в перьях, взбиралась на столбики кровати и свешивалась оттуда вверх тормашками, размахивала простынями, наряжала валик в ночную сорочку мисс Офелии и разыгрывала с ним всевозможные представления, строя себе в зеркале рожи, напевая и посвистывая.
Однажды мисс Офелия оставила комод незапертым (забывчивость, совершенно ей несвойственная!) и, вернувшись, застигла Топси в ту минуту, когда та кривлялась перед зеркалом, накрутив на голову ее красную индийскую шаль.
– Топси! – воскликнула мисс Офелия, доведенная до отчаяния проказами девочки. – Почему ты так безобразно себя ведешь?
– Не знаю, миссис. Должно быть потому, что я гадкая девчонка.
– Что же мне с тобой делать, Топси?
– Да высечь, конечно! Прежняя хозяйка постоянно меня секла. Я только после норки и могу работать.
– Но, Топси, мне вовсе не хочется тебя сечь. Ты и без этого можешь прекрасно все делать. Ну скажи, почему ты отлыниваешь от работы?
– Ох, миссис, да я привыкла к порке. Мне она только на пользу.
Мисс Офелия пробовала и это средство… себе на горе. Топси кричала, стонала, умоляла о прощении, а через полчаса, усевшись на балконные перила и окружив себя толпой восхищенно взиравшей на нее мелюзги, говорила презрительным тоном:
– Разве это порка? Да мисс Фели и комара не убьет! Вот мой старый хозяин порол так порол! Кожу клочьями с меня сдирал!
По воскресеньям мисс Офелия учила Топси катехизису.[31] Память у девочки была прекрасная, она с легкостью повторяла за своей учительницей целые фразы, приводя ее этим в восторг.
– Неужели ей нужно заучивать наизусть катехизис? – спросил однажды Сен-Клер. – Зачем?
– Кроме пользы, это ничего не принесет. Детям полагается учить катехизис, – ответила мисс Офелия.
– Даже если они не понимают в нем ни слова?