Юрий Гаврюченков
Золото шаманов

Часть 1
Трискелион

1

   О, как же я нынче встрял!
   Сидя на дне импровизированного окопа, я проклинал древнеславянскую утварь и свою любовь к ней. Чёрт меня дёрнул лезть на Лукинское городище копать, причём не на продажу, а для себя! Казалось бы, Ивановская область – глушь глушью, но и тут от конкурентов отбоя нет, причём отбиваться приходится отнюдь не лопатой, а оружием посерьёзнее.
   Ясное дело, что не одного меня манили эти неисследованные государственными археологами места, буквально напичканные превосходно сохранившимися предметами старины. В чём я теперь имел несчастье лишний раз убедиться.
   Находящийся в трёхстах километрах за Москвой Мугреевский лес представляет собой лакомый кусок для разного рода изыскателей, начиная от туристов-романтиков и реконструкторов-неоязычников, заканчивая кладоискателями вроде меня, которых гонит в чащу чисто коммерческий интерес. Добытую копанину мы кладём в карман, не дожидаясь официальных исследований, на проведение которых у государства давно не хватает средств. Стенания же сотрудников краеведческих музеев игнорируем. Мы, славяне, за долгие века стали почти все друг другу родственниками, поэтому и наследство у нас общее. А уж как его делить, зависит от ловкости и умения до оного добраться. «Чёрные археологи» живут по классическому римскому принципу: опоздавшему – кости. Завещать, кому, чего и сколько причитается, наши исторические предки забыли, поэтому мы кроим лежащее в земле ценности, пуская в ход любые средства убеждения, чем не особенно отличаемся от своих дальних родичей – диких золотоискателей.
   Лукинское городище, названное в честь расположенной неподалёку деревеньки Лукино, мимо которой я проскочил по просёлку, подняв протекторами своей новенькой полноприводной «Нивы» тучу пыли, было крупным населённым пунктом даже в масштабах нашей эпохи. С первого по девятый века жили там обильно населяющие окрестные леса финно-угорские племена муромы и мери, да и скандинавы вниманием не обходили. Поэтому за девятьсот лет предметов обихода сохранилось в культурном слое видимо-невидимо, что и сделало эту площадку притягательной для любителей старины. Находили здесь и норвежские мечи, и славянские погребальные урны, и ценнейшие украшения из благородных металлов в «счастливых» могильниках. Горшки с серебряными монетами тоже находили. Словом, надо было копать и копать, чем я целое лето и занимался, едва просохли дороги от весенних грунтовых вод. Для меня начался рабочий сезон.
   Впрочем, не жажда наживы гнала меня на нелегальные раскопки, а поисковый азарт, не дающий покоя с детства. Денег как раз хватало. Разжившись сокровищами исмаилитов, я получил долгожданную возможность заниматься археологией для собственного удовольствия, не заботясь о хлебе насущном и вообще ни о чём не заботясь… «Самое сильное желание человека – обретение священной свободы жить, не нуждаясь в труде».
   Через лес к правому берегу Луха вели поросшие молодой травкой не очень накатанные колеи. Последнее обстоятельство вдохновляло: меньше народа – больше кислорода. Никто не любит конкурентов. Лично я бы предпочёл никого на раскопках не видеть, только этим сей археологический Клондайк меня порадовать не мог.
   Когда я выехал на площадку, по береговой террасе городища равномерно распределились уже три машины, причём последняя тачка, дряхлый 469-й УАЗ, притулилась у моего раскопа, а в траншее шурудила лопатами пара старателей.
   Да какого рожна!
   Избранное мною место являлось весьма перспективным. Фишеровский металлодетектор показал наличие в земле немалого количества железа, наверное, там дом стоял. Теперь мои уники сгребают какие-то мародёры. Это было оскорбительно! И даже не так самого участка было жаль, как вложенного в него труда. Чтобы дорыться до культурного слоя, отмахав помимо целевой две поперечные траншеи, наломаться пришлось ого-го! А теперь два нахала беспардонно просеивают мой грунт. Богатый ценными включениями. Грабёж среди бела дня!
   Мириться с такой наглостью я не был намерен. Вжав в пол педаль газа, я подлетел к рыдвану, нашаривая в перчаточном ящике револьвер. Парочка в канаве испуганно вскинула голову. Я выскочил, вне себя от ярости. Сейчас разберёмся!
   – Стоять-бояться! – рявкнул я.
   Конкуренты торопливо выбирались из ямы. Один был постарше, другой совсем юноша, вероятно, отец и сын. Их пейзанские рожи имели немало общего, в том числе, и выражение испуга. Преемственность поколений, вашу мать! Не иначе как из соседней деревни приехали на заработки, прослышав, что в лесу копают. Оба были «чайниками». Народ поопытнее не сунулся бы на чужой участок, тем более, что я сигнальную лопату оставил: мол, ищут здесь. Ну, на худой конец, выбрали бы канаву рядом. Так нет! – увидели свежую, грамотно разрытую, решили, что умный человек знает, где лучше копать. Ну, мы сами с усами, тоже не лаптем щи хлебаем. В общем, сунулись придурки, не подозревая, что в таких местах даже яма имеет своего хозяина. И хозяин будет отстаивать свои права.
   – Руки в гору! Кто такие, сколько лет?!
   – Ты чё тут раскомандовался? – угрюмо спросил старший.
   – Слышь, ты, чёрт, закатай вату! Хрена ты лазаешь по чужим ямам?
   – Ты бы полегче, – буркнул отец семейства.
   – Пасть закрой, полудурок! Необъятное хлебало, что ли, отрастил чужое на халяву хапать? – поинтересовался я. Значительное огневое превосходство позволяло вести переговоры в любом угодном мне тоне.
   Наученный горьким опытом, я за сумасшедшие деньги обзавёлся волыной огромной убойной мощи и без неё на раскопки не ездил. Револьвер У-94С «Удар», сконструированный по заказу МВД, имел калибр 12,3 мм. В дуло можно было засунуть палец. Попадание мощной пули в любую часть тела вырубало сразу – оружие создавалось для штурмовых отрядов. С такой спецтехникой в руке я был спокоен. Особенно перед безоружной деревенщиной.
   Крестьяне побрели к машине, а я с гордостью огляделся по сторонам, дабы оценить, какое впечатление моя вылазка произвела на соседей. Публика прервала работу и с интересом наблюдала, чем закончатся наши разборки.
   – Брось оружие!
   Команду выплюнул щербатый хавальник отца. Его осмелевший сынок направлял на меня обрез со стволами немыслимого диаметра. Я застыл, держа «Удар» в опущенной руке, ни единым движением не провоцируя придурка на выстрел. Папаша двинулся ко мне.
   – А ну, брось!
   Я стоял у края раскопа, продавливая ногой рыхлый бугор отвала, за которым начиналась траншея. Глубокая, широкая, я сам её рыл. «Вот ведь уроды моральные, – думал я, – добрались до машины, чтобы достать обрез, да показать, кто у них на селе первый парень. Знаю, ты, идиот.» Мужик приблизился ко мне, закрыв корпусом стволы, и я прыгнул на дно.
   Оглушительный грохот двенадцатого калибра ударил по ушам. Дробь смела с отвалов грунт, комочки земли посыпались мне за шиворот. Заразы, совсем озверели: живого человека просто так убивать!
   Я наугад выставил куцее дуло «Удара» и нажал на спуск. В руку сильно толкнуло. Чудовищная пушка заряжалась укороченными ружейными гильзами тридцать второго охотничьего калибра, и пороховой заряд у неё был соответствующий. Такой ответ противника должен был напугать. По крайней мере, по мне больше не шмаляли и я, сев на корточки, приготовился замочить первого, кто заглянет в канаву. Сам высовываться не спешил: обрез был двухзарядным, а выстрел я слышал только один. На милость противника также уповать не стоило. Они же уроды деревенские: только выгляни, сразу полбашки картечью снесут. Или чем у них патроны заряжены. Может, какой-нибудь «удочкой» для охоты на уток: нанизывают картечь на струну и укладывают в гильзу. Такая, если хоть краем заденет, сразу вся обматывается, как боло, только в сто раз меньше, тяжелее и летит со скоростью звука. Соответственно, и повреждения серьёзнее. Башку снесёт – не фиг делать. А у пейзан ума хватит, им ведь в деревнях заняться нечем, вот и мастерят всякую дрянь. Или гвоздей накромсают…
   Так я нагнетал атмосферу страха, ёжась в траншее, готовой превратиться в могилу. Для археолога может быть и почётно упокоиться в раскопе, но умирать сейчас казалось слегка преждевременным делом. Я напрягал слух, но от пальбы барабанные перепонки стали невосприимчивы к мелким шумам. А что, если сзади заходят?! С ужасом поозиравшись, я ничего подозрительного не заметил. Никаких теней, как если бы кто-то попытался зайти против солнца, которое светило мне в спину. Неприятно было бы увидеть направляемый на тебя ствол обреза, чтобы в следующий момент огненная вспышка навсегда погасила глаза. Отчего же так тихо? Ни голосов не слышно, ни шагов. Выжидают? Залегли, выцеливая края ямы, чтобы не израсходовать впустую оставшийся патрон. Интересно, он у них последний? Так или иначе, надо заставить мелкого полудурка выстрелить и, пока он будет перезаряжать, завалить проклятых крестьян. «Удар» пятизарядный, в барабане ещё четыре патрона, так что я могу себе позволить роскошь пару раз промахнуться. Впрочем, с револьвером охотничьего калибра я по любому не пропаду. Полуоболочечной экспансивной пуле всё равно, куда попадать: ногу или руку оторвёт к чёртовой бабушке, а в теле расплющится в лепёшку и в таком виде пойдёт дальше, оставляя за собой расширяющийся конус пустого отверстия, постепенно заполняемого фаршем. В любом случае, человека вырубит сразу и наверняка.
   Приободрённый такими размышлениями, я двинулся гусиным шагом в боковой проход траншеи и осторожно выглянул из-за бруствера.
   Сладкая парочка пряталась за УАЗом. Ага, поближе к родной скотинке, значит. Сработал крестьянский инстинкт. Меня пейзане не углядели – смотреть в сторону солнца было несподручно. Юниор притаился за капотом, положив на него дробовик, а папашка затихарился за кормой, надёжно прикрыв грудь запасным колесом. Да вот только ноги и голова у него остались открытыми. В кулаке, торчащим из-за шины, зеленел кругляш ручной гранаты; семейка подготовилась к делу на совесть. Отбивать атаки врага собирались до последнего дыхания, не отдавая ни пяди непросеянной от ценных инородных включений земли подлому захватчику, сиречь, мне. Вот скоты. Ведь кинет же, шкурой чую, кинет! И, не желая дальше испытывать судьбу, я тщательно выцелил борт УАЗа и нажал на спусковой крючок.
   Мне повезло, я удачно попал в заднюю стойку. Мягкая пуля автомобильное железо не прошибла, зато ударную силу сохранила полностью. Машину шибануло словно кувалдой. Этого хватило, чтобы сбить с ног бомбиста и как следует толкнуть отпрыска, на секунду заставив позабыть про обрез.
   Я прыгнул наружу, почувствовал ступнями мягкую землю и рванулся навстречу папаше, который от пинка взбрыкнувшего железного коня потерял эргэдэшку. К тому же, я старался опередить его дебильного сынка. Убивать эту деревенщину не хотелось, но и обезопаситься самому было надо.
   – Ложись, ложись!!! – истошно заорал я, дёргая поднимающегося отца, а сам садясь на корточки, заслоняясь его туловом и выставляя руку с револьвером из-за головы заложника. – Ложись, пацан, лицом вниз, ложись, а то угроблю, твою душу мать! – Парнишка, не заслоняемый теперь ничем, был как на ладони и я целил ему в брюшину, моля Бога, чтобы этот дурак не выстрелил. – Ложись, я сказал!
   Пронзительный вопль, видно, здорово давил мужику на уши, потому что он покорно застыл и не двигался, да и сынок его замер, наставив на нас беспонтовый дробовик. Я постарался спрятаться за широкой спиной пейзанина, но всё же не ощущал себя в безопасности. Как-никак, разброс у обреза приличный. Из этой хуерги можно стрелять не целясь – хоть одной дробиной да попадёшь, а словить в себя свинцовый шарик величиной с горошину мне никак не хотелось. Словом, момент был патовый.
   – Брось оружие! – гаркнул я.
   Парнишка наконец выронил свою гаубицу. Вот что значит семейный приказ! С каждым человеком надо говорить на его языке.
   – Тихо, – сказал я, – спокойно, – теперь мне надо было успокоить обоих крестьян. – Ты в армии служил? – спросил я отца.
   – Служил, – кивнул тот, проглотив слюну.
   Теперь понятно, откуда уставные команды.
   – Вот и я служил, – соврал я. Юниор ошеломлённо прислушивался к звукам человеческой речи. Похоже, в его голове начали крутиться какие-то колёсики, потому что он покорно улёгся лицом вниз. Его родитель также не помышлял о попытке саботажа или диверсии. – Ты меня будешь слушаться?
   – Буду, – покорно согласился мужик.
   – Если я тебя отпущу, ты не станешь рыпаться?
   – Не-а…
   – Так лучше, – я спрятал револьвер в карман куртки, поднялся и собрал оружие.
   Пока мы валандались подле траншеи, зрителей на береговой террасе поубавилось. У дальнего раскопа ещё тусовались какие-то пофигисты, а ближняя компания отвалила. Ну и правильно, я бы тоже дёрнул подальше, пока шальная пуля не залетела. Вот она какая, профессия кладоискателя. Из-за участков теперь стреляются. Жестокий мир, смутные времена. Конечно, дебилизм полнейший, что сейчас произошло. Один копатель едва не ухлопал другого. Хватаются за волыны почём зря. Что за жизнь!
   Я изучил трофеи. РГД-5 была почти новой. Наверняка у вояк купили, собираясь на серьёзное дело. Граната мне понравилась и я засунул её в карман.
   – Нам долго так лежать? – подал голос старшой семейного подряда.
   – А чего тебе не лежится? – борзость папаши меня возмутила. – Может, лучше мёртвому в могиле? – Я разозлился. Мало того, что заняли чужой раскоп и вдобавок хозяина едва не угрохали, так ещё и бухтит! – Не нравится на травке, так я тебя сейчас быстро зарою. Живьём в яму положу и землёй закидаю. Нет проблем!
   Мужик поутих, но потом снова зашевелился:
   – Нам бы уехать поскорей. Мы не вернёмся.
   – Ха, уехать не так просто, дружок, – усмехнулся я. – Мне вот всё в голову не приходит, как бы вас наказать, чтобы компенсировать моральный ущерб.
   – А чего ты с пушкой на нас полез? – пробурчал недовольный пейзан. – Мы же тебя не трогали.
   – А какого, спрашивается… рожна заняли мой участок, не видели, что яма чужая? Лопату я зачем воткнул?
   – Мы ж не знали, что твоя. На ней не написано.
   Я вздохнул и глянул в сторону Луха, нёсшего свои воды невдалеке под обрывом. Что за дураки, прости Господи! Прострелить, может быть, спорщику поясницу в назидание? Аж в руках засвербило, но потом передумал. На мокрое как-то не тянуло. Я считаю, что насилия надо по возможности избегать. От пролитой крови потом не отмоешься. «Не убивай, и тебя никто не убьёт.»
   Я вскинул обрез и нажал на оба курка разом. Руку кинуло влево и вверх, из левого ствола стегнуло длиннющее пламя, а я на мгновение оглох. Лупила деревенская пушка как надо!
   Семейство чайников прижалось к земле ни живо, ни мертво. Их железной лошадке основательно не повезло. Порция рассеявшейся картечи вынесла в машине все стёкла и срезала спинки сидений, вмиг принявшие обгрызенный вид. Облако белого дыма окружало этот плачевный пейзаж. Со стороны казалось, будто здесь лютовали партизаны.
* * *
   Можно притвориться умным, можно притвориться добрым, но нельзя притвориться интеллигентным. Случившееся доказало справедливость этого утверждения целиком и полностью. Вспоминая неприятный инцидент, обкатывая и обсасывая его в мозгах, я всё больше мрачнел. Битва при Лукинском городище, невзирая на победу, нравилась мне всё меньше и меньше. Как обезьяны, ей богу! «Вся шелуха цивилизации слетела с него в один момент». С меня, то есть. С шумом и криками изгнавший посягнувшего на мою территорию соперника, я напоминал самому себе вонючего скандального павиана с жёлтыми клыками и голой красной задницей. Человеческое естество не меняется со времён сотворения мира, а мне всё же хотелось быть другим. Я старался таким казаться – вежливым и воспитанным. Но в критической ситуации хорошие манеры испарялись, а наружу лезло совсем иное: дикарская агрессия, низводящая меня к уровню узколобого мохнатого предка. Вот и сейчас это повторилось. Почему же нельзя было мирно разойтись, без стрельбы?
   Я поднимал напольный настил древнего жилья и ругал себя последними словами за атавистические ужимки в Мугреевском лесу.
   Сюда, в Новгородскую область, я приехал четыре часа назад. И сразу взялся за работу. Возня с лопатой помогала отвлечься от грустных мыслей по поводу временной потери человеческого облика. С городища я отвалил почти вслед за горе-копателями, спровадив их раздолбанную машину с глаз долой. «С глаз долой – из сердца вон.» Но последнего не получилось. Душу терзали смутные сомненья. Во-первых, компания, дёрнувшая с площадки при первых же выстрелах, наводила на мысль о причастности к краеведческому музею. Такие орлы вполне могли сгонять за милицией. Во-вторых, ночевать на городище претило из-за опасения, что крестьяне, которых мамка дома заругает, вернутся под покровом ночи и сотворят мне поганку. Например, обольют палатку бензином и подожгут. Подумал я, подумал, да и ретировался от греха подальше. Не домой, конечно (зря что ли в такую даль пёрся!), но поближе к дому. Имелось на примете никому не известное селище XI–XV веков в районе Старой Руссы. Моя, так сказать, археологическая «вотчина». А поскольку ценными находками это место не изобиловало, возиться с ним мог только энтузиаст-бессребренник вроде меня, да и то когда случались приступы поискового зуда. Однако приехал я не зря.
   Когда-то, много веков назад, стояло под Старой Руссой множество деревень. Многие сохранились поныне, а иные, знававшие Руссу ещё не Старой[1], были сожжены либо порушены, вследствие чего вымерли, заболотились и поросли лесом, в чаще которого я сейчас находился. С точки зрения же археолога, я рылся посреди большого посёлка, причём, судя по размеру настила, на месте дома зажиточного крестьянина. В сырой земле дерево сохранилось настолько хорошо, что выкорчёвывать древние бруски оказалось занятием нелёгким, и поселение, для стороннего наблюдателя давно сгинувшее, представлялось мне вполне реальным и материально ощутимым.
   Искал я предметы, всегда встречающиеся в пятнах культурного слоя – кресала, пуговицы, ножи, прочую мелочёвку, могущую стать наградой за нелёгкую работу. Металлодетектора я на сей раз не взял и мог только надеяться (впрочем, безосновательно, как в дни ранней молодости!), что сейчас под лопатой хряпнет глиняный горшок, из которого побегут струйкой потемневшие от времени серебряные монеты. Должно же мне было свезти. Ведь сегодня было 23 мая, день апостола Симона Зелота, покровителя кладоискателей, наш, профессиональный праздник!
   Впрочем, деньги как символ материальной ценности не были моей целью. Копал я ради научного интереса. Да и от моральных терзаний тяжёлый труд отвлекал превосходно. Вот я и корячился, рога расчехлив. Убрав древесину, подтянул поближе таз и уже хотел начать просеивать землю, как вдруг заметил вдавленное в грунт инородное включение в форме широкой полосы. Оно лежало под бревном и было ему как минимум полтысячелетия. Я опустился на корточки и пальцами осторожно разрыхлил почву вокруг своей находки. Предмет оказался берёзовой корой, плотно скрученной в свиток. В сгущающихся сумерках я извлёк из земли толстый, малость сплющенный с боков цилиндр и внимательно осмотрел его.
   Бересту, которую в этих краях испокон веков подкладывали под нижние венцы во избежание гнили, я уже встречал на этом раскопе. Берёзовая кора – материал к распаду устойчивый, и найденные мною обрывки оставались вполне плотными. Но они и были – обрывками, расплющенными листами. Этот же свиток имел явно не строительное назначение. И я догадывался, какое.
   Это в двадцатом веке большевики считали своим достижением повальный ликбез – ликвидацию безграмотности крестьян. Но задолго до них, в двенадцатом веке, новгородцы уже решили эту проблему. Читать и писать в этих краях умели почти все, а не только представители духовенства и купечества. Разве что самый тупой ловец, из леса или с реки не вылезающий и по лености ума отказывающий учиться, не мог разобрать буквы. Однако подобные ребята и поныне встречаются, так что безграмотность никаким коммунизмом не истребишь.
   Береста же была здесь самым расхожим материалом, благо, леса вокруг хватало. Пергамент – материал дорогой, вот население и пользовалось корой, процарапывая буквы похожим на шило писалом – насаженной на ручку железной иглой либо острой тетеревиной костью, между прочим, весьма подходящим инструментом. Из бересты делали книги, обрезая куски коры по единому размеру. Особо ценные вшивали в железный переплёт с тяжёлыми чеканными крышками, снабжёнными застёжками, чтобы береста не сворачивалась в трубочку. В книгах буквы прописывались чернилами из дубовых орешков или сажи с молоком, а на иллюстрации шла иногда недешёвая киноварь. Надо заметить, такие книги были у новгородцев в ходу. Развлекательную литературу любили и давние времена. Имелись и свои бестселлеры: фэнтези про Потыку, ухватившего Змея Горыныча за хобот и вынимающего гада из поганой норы, боевик о том, как добрый молодец татарскую рать разогнал, всяческие сказы о Китоврасе, Бове-королевиче, наказании попа Балдой и прочие интимности. Люди за сотни лет не сильно изменились.
   Чтива было много, но на Руси им растапливали печи. Поэтому сейчас находка берестяного свитка – событие. Однако же мне повезло. Я отряхнул трубку от земли и бережно упаковал в полиэтиленовый мешок, чтобы не рассохлась раньше времени и не потрескалась. Кора хорошо сохраняется в условиях постоянной влажности, которые было необходимо ей обеспечить. Разворачивать свиток буду дома. Теперь появился повод туда спешить.
   Через пятнадцать минут я уже заводил мотор. К счастью, палатку я не ставил, поэтому возиться со сборами не пришлось. Покидав в багажник инструмент и посуду, я сел за руль и включил фары. Сумерки сразу превратились в непроглядную темень. Да и пусть их! Дорогу я знал достаточно хорошо, чтобы не тыкаться с выездом из леса.
   Мне не терпелось вернуться домой. Очень хотелось заняться свитком. Судя по его величине – это самая большая из когда-либо найденных новгородских берестяных грамот. Интересно, сколько она может стоить?
   Я постарался припомнить любителя подобных уников среди своих знакомых, но не сумел. И тут же усмехнулся, поймав себя на корыстных думках. Вот что значит кладоискатель: сразу стал прикидывать, кому продать. Да зачем мне теперь это нужно? Денег у меня хватает, могу позволить себе самостоятельное изучение находок. Как обрабатывать бересту я, в принципе, знаю, на истфаке учили. Разверну и попытаюсь прочесть. Это благородное дело должно скрасить досуг археолога-интеллектуала. Даже если этот археолог – чёрный.
* * *
   «Се азъ Онкифъ Посникъ пишю рукописание при своем животе. В лето 6953 на Прокла прииха в Сосню люди Юреве и осудареве, азъ в том селе осподинъ бы. Наехав розбоемъ на Памфиловъ дворъ, на сына ево на Иванка, животъ розграбили на 20 рублев. Во Стехновомъ дворе наимиту голову отрубили, а и кхъ бе взвесте нетъ, а животъ взяле. У Мартыне дворъ розграбили, да и людей перебили, перекололи, Ондриеву житницу и дворъ розграбили, а взяли на 60 рублевъ. Тако немочно жить».
   «Взя есме котьлъ и 350 рублевъ тамо влож до и на капище зарывъ, идеже бе кумиры камены Перунъ, Хърсъ, Дажбогъ, Волосъ, Сварогъ и Сварожичь, Симарглъ, Стрибогъ и Макошь, во круге томъ, и жьрети имъ приносъ. Аже не будьтъ остатка детеи моихъ, никому не можно котьлъ имати, бе бо стрещи кумиры сокровенно, а тому татю чарование творяху. Азъ жерцомъ бы».
   Грамота, к моему удовольствию, оказалась действительно большой. Состояла она из двух длинных кусков бересты, распарив которые, я осторожно развернул и зажал под стеклом письменного стола. Сфотографировав начерки, я принялся за расшифровку с оригинала. Понять текст оказалось не так уж сложно. Новгородская орфография середины пятнадцатого века особых затруднений не вызвала, и вскоре я сумел разбить сплошные строчки на отдельные слова, большинство которых оказались знакомы.
   Селище, которое я раскапывал, было когда-то деревней Сосня. Произошедшая в ней трагедия послужила причиной составления старостой Онкифом Посником завещания своим детям о крупной сумме, укрытой им на капище языческих богов, поклонником коих он оставался, несмотря на пять веков активно насаждаемого христианства.
   Впрочем, язычники на Руси сохранились по сей день. Вывести эту заразу не удаётся никаким «огнём и мечом». Как и во всём мире. В Японии синто, в Индии – индуизм, а у нас культ природных стихий. Каменные болваны, которых Онкиф с таким тщанием перечислил, являлись образами очень древних божеств. Одно то, что они были вырублены из камня, свидетельствовало, насколько рано было основано упомянутое святилище. Новгородским землям более пристало иметь деревянных идолов. Они и были там распространены в эпоху расцвета троянского культа – вплоть до десятого века, когда дружинники княгини Ольги под корень вырубили нехристей. Однако, полностью уничтожить никакую религию невозможно. Ликвидация отдельных адептов, будь то пожираемый римским львом христианин или сожжённый на костре из деревянных истуканов волхв, только укрепит веру остальных, которые фанатично передадут её своим детям. Что и происходило в языческой деревеньке Сосня, где староста был по совместительству главным жрецом. Между прочим, соснинское капище было из крупных, судя по количеству упомянутых кумиров. Не исключено, что их туда свозили на хранение. Однако поселение вырезали вовсе не по религиозным мотивам. На основе прочитанного даже мои скромные познания позволяли предположить, что поводом явились поборы в пользу какого-нибудь присланного из Москвы крупного должностного лица. Середина пятнадцатого века вообще была чёрной для новгородцев, а датировка моей грамоты точно соответствовала 1445 году. В те времена летоисчисление велось от сотворения мира, чтобы приравнять даты к нашему календарю, требовалось вычесть 5508 из 6953.