Дэвид Геммел
Последний Меч Силы

   Этот роман с самыми теплыми чувствами посвящается тем многим людям, благодаря которым мои поездки в Бирмингем превращались в чистое волшебство. Рогу Пейтону, Деву Холмсу и Роду Милнеру за АНДРОМЕДУ, за смех и горячительные напитки, Берни Ивенсу и группе «Брам» за магию НОВАКОНА, Крису и Полине Морган за тайны «Китая» и сотрудникам отеля «Ройал Ангус» за улыбки в ответ на чистейшее безумие.

ПРОЛОГ

   Откровение стоял спиной к двери, упираясь широкими ладонями в каменный подоконник узкого окна, и оглядывал леса внизу, а иногда он поднимал глаза к соколу, который кружил под облачной грядкой, высматривая добычу.
   — Началось, владыка! — сказал вестник, низко склоняясь перед высоким мужчиной в коричневом монашеском одеянии.
   Откровение медленно обернулся, его дымно-серые глаза остановились на вошедшем, и тот отвел свои, не выдержав этого пристального взгляда.
   — Расскажи подробно, — приказал Откровение, опускаясь в инкрустированное слоновой костью кресло за дубовым письменным столом и рассеянно глядя на пергамент, с которым работал перед этим.
   — Могу ли я сесть, владыка? — тихо спросил вестник.
   Откровение поднял голову и улыбнулся.
   — Мой милый Котта, ну конечно. Извини мою меланхолию. Я надеялся провести оставшиеся мне дни тут, в Тингисе. Африканский климат мне подходит, люди приветливы, и, если не считать берберских набегов, в этом краю царит мир. И я почти дописал мою книгу… но живая история всегда превыше таких трудов.
   Котта благодарно расположился в кресле с высокой спинкой. Его лысая голова лоснилась от пота, темные глаза выдавали страшную усталость. Он явился прямо с корабля, торопясь избавиться от тяжести дурных известий, которые привез, но ему было тягостно обременять ими сидящего перед ним человека.
   — Рассказов о том, как это началось, ходит много.
   Они противоречат друг другу или же расцвечены нелепыми вымыслами. Но, как ты и подозревал, у готов появился новый вождь, обладатель многих противоестественных сил. Его войска, бесспорно, непобедимы, и он пролагает кровавый путь через северные королевства.
   До сикамбров и скандинавов дело еще не дошло, но настанет и их черед.
   Откровение кивнул:
   — Ну а колдовство?
   — Соглядатаи Римского епископа все единодушно свидетельствуют, что Вотан — искусный чернокнижник. Он приносит в жертву юных девушек, спуская на воду свои новые корабли по их распростертым телам. Великая мерзость все это. И он утверждает, будто он бог!
   — А как проявляются его темные силы? — спросил аббат.
   — В битвах он непобедим. Никакой меч не может его коснуться. И говорят, будто он поднимает мертвецов. Воин, уцелевший в битве при Рэции, клянется, что на исходе дня убитые готы поднялись с земли в самой гуще своих врагов, рубя и убивая. Стоит ли добавлять, что с сопротивлением было сразу покончено? Об этом я слышал только от одного человека, но, мне кажется, он говорил правду.
   — А какие разговоры ходят между готами?
   — Они говорят, что Вотан задумал вторжение в Британию, где магия особенно сильна. Вотан утверждает, что Британия — обитель Древних Богов и вход в Валгаллу находится в Сорвиодунуме, близ Великого Круга.
   — Поистине так! — прошептал Откровение.
   — Как так, владыка аббат? — переспросил Котта, испуганно глядя на него.
   — Прости, Котта. Я думал вслух. Друиды всегда верили, что Великий Круг стягивает в себя магию. В то же верили и их предшественники. И Вотан прав — это действительно в каком-то смысле врата. И нельзя допустить, чтобы он прошел через них.
   — Не думаю, что найдется войско, способное ему противодействовать… Разве что Кровавый король, а из донесений мы знаем, что он еле справляется с мятежами в собственной стране и с вторжениями в ее пределы. Саксы, юты, англы и даже британские племена постоянно поднимают восстания против него. Так как же он справится с двадцатью тысячами готских воинов, если их к тому же ведет колдун, над которым невозможно взять верх?
   Откровение широко улыбнулся, его глаза цвета древесного дыма внезапно весело заискрились.
   — Ни в коем случае не следует недооценивать Утера, друг мой. Он ведь тоже не знал ни единого поражения… и при нем — Меч Силы, клинок Кунобелина.
   — Но ведь он уже старик, — сказал Котта. — Двадцать пять лет непрерывных войн взимали свою дань'…
   А Великое Предательство…
   — Я все это знаю, — резко оборвал его Откровение. — Налей нам вина, пока я поразмыслю.
   Аббат смотрел, как Котта наполнил два бронзовых кубка темно-красным вином, и принял свой с улыбкой, чтобы загладить свою вспышку.
   — Правда ли, что посланцы Вотана ищут среди наших девушек тех, кто наделен особым даром?
   — Да. Духовидиц, целительниц, вещающих на неведомых языках… Говорят, он их всех берет в жены.
   — Он их убивает, — сказал Откровение. — В этом источник его силы.
   Аббат встал, отошел к окну и смотрел, как солнце тонет в огненном сиянии. У него за спиной Котта зажег четыре свечи. Несколько минут он выжидающе молчал, но затем заговорил:
   — Могу ли я спросить, владыка, почему тебя так заботят события в другом конце мира? Войны были всегда.
   Проклятие Человека в том, что он должен убивать своих братьев, и некоторые утверждают, что так определил сам Господь в наказание за то, что произошло в Эдеме.
   Откровение отвел взгляд от великолепия заката и вернулся в свое кресло.
   — Вся жизнь, Котта, сбалансирована. Свет и мрак, слабость и сила, добро и зло. Гармония природы. В постоянном мраке все растения погибли бы. В постоянном солнечном свете они засыхали бы и сгорали. Равновесие — в нем все. Вотана должно остановить, чтобы он не стал богом — темным и злобным богом, кровопийцей, вором душ.
   — И ты выступишь против него, владыка?
   — Я выступлю против него.
   — Но у тебя же нет войска. Ты не король, не военный вождь.
   — Ты не знаешь, кто я и что я, мой старый друг. Ну-ка, наполни кубки еще раз, и поглядим, что нам покажет Грааль.
   Откровение подошел к дубовому ларю, налил воду из глиняного кувшина в неглубокую серебряную чашу и бережно перенес ее на стол. Подождал, чтобы рябь улеглась, а тогда начал медленно водить над водой золотым камешком. Огоньки свечей заметались и погасли, хотя воздух в комнате оставался неподвижным. Котта наклонился и уставился в чашу на воду, ставшую бархатно-черной.
   Первым там возник образ мальчика, пламенно-рыжего, с яростными глазами. Деревянным мечом он рубил и колол пустоту. Рядом сидел пожилой воин. Его правая рука вместо кисти завершалась кожаным колпачком, надетым на культю. Откровение внимательно всмотрелся в них, потом провел рукой над поверхностью. Теперь они увидели голубое небо и юную девушку в светло-зеленом платье, сидящую над озером.
   — Это горы Рэции, — прошептал Котта.
   Девушка медленно заплетала темные волосы в одну косу.
   — Она слепа, — сказал Откровение. — Видишь, ее глаза обращены к солнцу и не мигают.
   Внезапно девушка повернула лицо к ним.
   «Доброго вам утра», — сказала она беззвучно — слова возникали у них в мозгу.
   «Кто ты?»— мягко спросил Откровение.
   «Как странно! — отозвалась она. — Твой голос шелестит, будто утренний ветерок, и кажется таким далеким!»
   «Я далеко от тебя, дитя. Кто ты?»
   «Я Андуина».
   «И где ты живешь?»
   «В Сисастре, с моим отцом Онгистом. А ты?»
   «Я Откровение».
   «Ты друг?»
   «Да. Настоящий».
   «Я так и подумала. А кто с тобой?»
   «Откуда ты знаешь, что я не один?»
   «Таков мой дар, почтенный Откровение. Кто он?»
   «Котта, монах Белого Христа. Ты скоро с ним встретишься. Он тоже друг».
   «Это я знаю. Я чувствую его доброту».
   Вновь Откровение провел рукой над чашей. Теперь он увидел юношу с длинными волосами цвета воронова крыла; он гнал табунок отличных сикамбрийских коней в одной из долин за Лондиниумом. Он был красив: тонкие черты лица, сильный бритый подбородок. Откровение пристально вгляделся в молодого всадника.
   На этот раз вода сменила образы без его вмешательства — в ночном небе заклубилась черная грозовая туча, извергая беззвучно зигзаги молний. Из-за туч вынырнула летящая тварь с кожаными крыльями и длинной клиновидной головой. На ее спине сидел золотобородый воин. Он поднял руку, и молния сверкнула прямо в наблюдателей. Откровение выбросил руку вперед в тот миг, когда вода в чаше раздвинулась. Белый луч света впился ему в ладонь, и смрад горящей плоти разлился по комнате. Вода забурлила, закипела и рассеялась облаком дыма. Серебряная чаша осела и растеклась по столу шипящим черно-серебристым ручьем, поджигая деревянную крышку. Котта отшатнулся, увидев обуглившуюся ладонь Откровения. Аббат другой рукой взял золотой камешек и коснулся им почерневшей ладони. Рука в мгновение ока стала прежней, но даже магия не могла стереть воспоминаний о нестерпимой боли, и Откровение рухнул в кресло. Сердце у него отчаянно колотилось, лицо залил холодный пот. Он глубоко вздохнул и уставился на горящее дерево. Пламя гасло, и дым исчез в то же мгновение, когда сами собой вспыхнули свечи.
   — Он знает про меня, Котта. Но благодаря тому, что он напал на меня, я узнал про него. Он еще не вполне готов к тому, чтобы погрузить мир во тьму. Ему потребуется еще одна жертва.
   — Зачем? — прошептал старый монах.
   — Говоря языком этого мира, он ищет открыть Врата Ада.
   — Можно ли его остановить?
   Откровение пожал плечами.
   — Увидим, друг мой. Ты должен отправиться на корабле в Рэцию и найти Андуину. Увезти ее в Британию, в Новиомагус. Я встречусь с тобой через три месяца. Добравшись туда, найдешь харчевню в южном квартале — называется она, по-моему, «Под Знаком Тельца». Приходи туда каждый день в полдень и жди час. Я приду туда к тебе, когда смогу.
   — Слепая девушка и есть жертва?
   — Да.
   — А рыжий мальчишка и всадник?
   — Пока не знаю. Друзья или враги… только время покажет. Мальчик показался мне знакомым, но не знаю почему. Он был одет, как сакс, а в краях саксов я никогда не странствовал. Ну а всадника я знаю. Зовут его Урс, и он из дома Меровиев. У него, кажется, есть брат, и он жаждет разбогатеть.
   — Ну а тот — на драконе? — шепнул Котта.
   — Враг из-за Тумана.
   — И он правда Вотан, серый бог?
   Откровение пригубил вино.
   — Вотан? У него много имен. Для одних он был Одином — Одноглазым, для других — Локи. На Востоке его называли Пургамеш, или Молох, или даже Ваал. Да, Котта, он божество — бессмертный, если хочешь. И там, где он проходит, за ним следует хаос.
   — Ты говоришь так, словно ты его знаешь.
   — Я его знаю. Я же один раз сражался с ним.
   — И что произошло?
   — Я его убил, Котта, — ответил аббат.

1

   Гриста следил, как мальчик взмахивает деревянным мечом, нанося удары по окружающему воздуху, пронзая его.
   — Ноги, малый! Думай о своих ногах!
   Старик харкнул и сплюнул на траву, потом почесал зудящую культю правой кисти.
   — Чтобы уметь биться на мечах, надо научиться держать равновесие. Острые глаза и крепкая рука — этого мало. Упадешь, тут тебе и смерть, малый.
   Мальчик вогнал деревянное оружие в землю и сел рядом со стариком. Лоб у него блестел от пота, глаза небесной голубизны радостно сверкали.
   — Но у меня ведь получается лучше, верно?
   — Конечно, Кормак. Чтобы совсем ничего не получалось, надо быть круглым дураком.
   Мальчик выдернул меч и смахнул комочки земли с деревянного лезвия.
   — А почему он такой короткий? Зачем нам упражняться с римским мечом?
   — Узнай своего врага. Не ищи его слабостей, их ты поймешь, если умеешь соображать. Узнай, в чем он силен. Такими вот мечами, малый, они завоевали весь мир.
   И знаешь почему?
   — Нет.
   Гриста усмехнулся.
   — Собери несколько сухих веток, Кормак. Таких, какие можешь сломать двумя пальцами.
   Мальчик ухмыльнулся и направился к деревьям. Гриста следил за ним и теперь, когда тот не мог его увидеть, позволил дать волю своей гордости за него.
   «Но почему в мире столько дураков? — подумал он, когда гордость сменилась гневом. — Как они не видят, чего стоит этот паренек? Как могут они ненавидеть его за то, в чем он не виноват?»
   — Такие сгодятся? — спросил Кормак, бросая двадцать веток толщиной в мизинец к ногам Гристы.
   — Возьми одну и сломай.
   — Чего проще, — сказал Кормак и разломал ветку пополам.
   — Давай, малый. Переломай их все.
   Когда последняя ветка превратилась в два обломка, Гриста вытащил из-за пояса веревочку.
   — Теперь набери десять таких же и свяжи их потуже.
   — Как сигнальный факел, что ли?
   — Угу. Смотри, свяжи потуже.
   Кормак завязал веревочку петлей, подобрал десять веток и затянул их в петлю, как сумел крепче. И протянул Гристе факел толщиной в четыре пальца. Но старик отвел его руку.
   — Ну-ка сломай его, — приказал он.
   — Такой толстый не переломишь!
   — А ты попробуй.
   Мальчик принялся ломать связку. Лицо у него побагровело, под красной шерстяной рубахой на плечах и руках извивались, вздувались мышцы.
   — Только что ты переломал двадцать веток, а теперь не можешь сломать и десяти.
   — Так они же связаны в пучок, Гриста. Их даже Колдеру не переломить.
   — Вот тайна, которую римляне прятали в своих коротких мечах. Сакс сражается длинным мечом, широко им размахивая. Его товарищи не могут биться бок о бок с ним, чтобы ненароком не угодить под его меч. Вот каждый и дерется сам за себя, пусть их в сече хоть десять тысяч участвуют. А римлянин с его гладием смыкает щит со щитами товарищей, и его меч жалит, как гадюка.
   Их легион был крепко связан воедино, точно этот пучок.
   — И почему же их разбили, если они были такими непобедимыми?
   — Войско настолько хорошо, насколько хорош его полководец, а полководец — только отражение императора, который его назначил. Рим пережил свой день.
   Черви копошатся в теле Рима, личинки извиваются в мозгу, крысы грызут мышцы.
   Старик снова отхаркнул и сплюнул, его белесо-голубые глаза блестели.
   — Ты же с ними дрался, верно? — сказал Кормак. — В Галлии и Италии?
   — Я дрался с ними. Я видел, как их легионы ломали строй и бежали от окровавленных мечей готов и саксов.
   Я скорбел о душах былых римлян. Семь легионов мы сокрушили, прежде чем встретились с достойным противником. Африан и Шестнадцатый легион. Эх, Кормак, что за день! Двадцать тысяч крепких воинов, пьяных от побед, и один легион — пять тысяч человек. Я стоял на холме и смотрел на них, на сверкание их бронзовых щитов. А в центре на светло-сером жеребце сам Африан. Шестьдесят ему было, и бородат, как сакс, а не бритый, как они все. Мы ринулись на них — но словно вода разбилась о скалу. И строй выстоял. А потом они двинулись вперед и разделили нас надвое. Меньше двух тысяч нас спаслись, укрывшись в лесу. Вот это был человек! Клянусь, в его жилах текла и сакская кровь.
   — И что с ним сталось?
   — Император отозвал его в Рим, и он пал от кинжала убийцы. — Гриста усмехнулся. — Личинки в мозгу, Кормак.
   — Но зачем? — спросил мальчик. — Зачем надо было убивать хорошего полководца?
   — А ты подумай, мальчик.
   — Никакого смысла я в этом не вижу.
   — В том-то и загадка, Кормак. Не ищи в рассказах смысла, ищи людские сердца. А теперь оставь меня следить, как козы набивают брюхо, и займись своей работой.
   Лицо мальчика вытянулось.
   — Мне нравится быть с тобой здесь, Гриста. Я… мне… у меня так мирно на душе.
   — В этом суть дружбы, Кормак Даймонссон. Черпай в ней силу, ведь мир не понимает таких, как ты и я.
   — Почему ты мой друг, Гриста?
   — Почему орел летает? Почему небо синее? Иди же.
   И будь сильным.
   Гриста следил, как паренек уныло спускается с высокого пастбища к хижинам внизу. Затем старый воин перевел взгляд на горизонт, на клубящиеся там тучи.
   Культя ныла, и, сняв с нее кожаный колпачок, он начал растирать бугристые шрамы, которыми завершалось запястье. Протянув руку, он выдернул деревянный меч из земли и припомнил дни, когда у его меча было имя, и история, и, главное, будущее.
   Но это было до того дня, когда пятнадцать лет назад Кровавый король разгромил южных саксов, предавая все мечу и огню, вырвал сердце у народа и, подняв его над их головами, зажал в железном кулаке. Ему бы убить их всех, но он этого не сделал, а принудил их принести клятву покорности ему и одолжил им деньги, чтобы заново выстроить селения и хижины одиноких земледельцев и скотоводов.
   В последней битве Гриста чуть не сразил Кровавого короля. Он врубился в стену щитов, пролагая путь к королю с огненно-рыжими волосами, но тут удар меча почти отделил его правую кисть от запястья. Потом другой меч опустился на его шлем, и он упал, оглушенный.
   Попытался подняться на ноги, но голова у него шла кругом. А когда наконец сознание вернулось к нему и он открыл глаза, то увидел прямо над собой лицо Кровавого короля, который стоял рядом с ним на коленях. Пальцы Гристы потянулись к его горлу… но пальцев не было — только окровавленная повязка.
   — Ты был несравненным воином, — сказал Кровавый король. — Я воздаю тебе честь!
   — Ты отрубил мне руку!
   — Твоя кисть висела на одном сухожилии. Ее нельзя было спасти.
   Гриста понудил себя встать, зашатался, потом поглядел вокруг. Поле усеивали трупы, и между ними бродили сакские женщины, разыскивая тела любимых и близких.
   — Зачем ты меня пощадил? — крикнул Гриста, оборачиваясь к королю.
   Но тот лишь улыбнулся и, окруженный своими телохранителями, направился к алому шатру за полем у журчащего ручья.
   — Зачем? — взревел Гриста, падая на колени.
   — Думаю, он и сам все знает, — произнес чей-то голос, и Гриста поднял глаза.
   Перед ним, опираясь на покрытый искусной резьбой костыль, стоял британец средних лет с клочковатой светлой бородой, серебрящейся сединой. Гриста заметил, что левая нога у него была искривленной, с вывернутой стопой. Он протянул Гристе руку, но сакс словно не заметил ее и поднялся на ноги сам.
   — Он иногда следует своим предчувствиям, — мягко сказал хромой. В его почти бесцветных глазах не было и тени обиды.
   — Ты из племен? — спросил Гриста.
   — Бригант.
   — Так почему ты служишь римлянину?
   — Потому что эта земля — его и он — эта земля.
   Меня зовут Прасамаккус.
   — Так, значит, я жив из-за каприза короля.
   — Да. Я был с ним, когда ты ринулся на стену щитов. Безрассудный поступок.
   — Я безрассудный человек. И что он намерен сделать с нами теперь? Продать в рабство?
   — По-моему, он намерен оставить вас жить в мире.
   — Почему он совершает такую глупость?
   Прасамаккус прохромал к валуну и сел на него.
   — Меня брыкнула лошадь, — сказал он, — а нога у меня и до того сильной не была. Как твоя рука?
   — Горит огнем, — сказал Гриста, садясь рядом с бригантом и глядя на женщин, которые все еще бродили по полю битвы под карканье кружащих над ним голодных ворон.
   — Он говорит, что и вы тоже — эта земля, — сказал Прасамаккус. — Он процарствовал десять лет. Он видит, как саксы, и юты, и англы, и готы рождаются на этом Острове Туманов. Они уже больше не вторгнувшиеся на него враги.
   — Неужели он думает, что мы приплыли сюда прислуживать римскому королю?
   — Он знает, зачем вы приплыли — грабить, убивать, сразу разбогатеть. Но вы остались обрабатывать поля.
   Что ты чувствуешь к этой земле?
   — Я родился не здесь, Прасамаккус.
   Бригант улыбнулся и протянул ему левую руку. Гриста посмотрел на нее, потом взял в свою и пожал пожатием воина — запястье к запястью.
   — Думается, это хорошее первое применение для твоей левой руки.
   — Она научится и владеть мечом. Меня зовут Гриста.
   — Я тебя уже видел. Ты сражался в великой битве под Эборакумом в тот день, когда король вернулся домой.
   Гриста кивнул:
   — У тебя хороший глаз, а память еще лучше. Это был День Двух Солнц. Такого я больше никогда не видел, да и не хочу увидеть. В тот день мы сражались бок о бок с бригантами и их трусливым королем Элдаредом. Ты был с ним?
   — Нет. Я стоял под двумя солнцами вместе с Утером и Девятым легионом.
   — День Кровавого короля. С тех пор все шло плохо. Почему его нельзя победить? Каким образом он всегда знает, где нанести удар?
   — Он — эта земля, а земля знает.
   Гриста ничего не сказал. Он не ждал, чтобы бригант выдал ему тайну своего короля.
   От семи тысяч сакских воинов, которые ринулись в сечу, остались какие-то одиннадцать сотен. От них Утер потребовал, чтобы они преклонили колени и поклялись Кровавой Клятвой никогда больше не восставать на него.
   А взамен земля останется их землей, как и раньше, но теперь по закону, а не как добыча завоевателей. И еще он оставил им их собственного короля Вульфира — сына Орсы, сына Хенгиста. Это был смелый ход. Гриста встал на колени вместе с другими в свете утренней зари перед шатром короля и смотрел на Утера рядом с мальчиком, с Вульфиром.
   Саксы улыбались, хотя и были побеждены: ведь на колени-то они встали не перед победителем, а перед своим верховным вождем.
   И Кровавый король прекрасно это знал.
   — Я даю вам слово, что наша дружба крепка, как этот меч, — сказал он, высоко подняв Меч Кунобелина, и в лучах восходящего солнца клинок вспыхнул пламенем. — Но дружба имеет свою цену. Этот меч не потерпит других мечей в руках саксов. — Среди коленопреклоненных прокатился гневный ропот. — Будьте верны своему слову, и это, возможно, изменится, — продолжал король. — Но если вы его не сдержите, я вернусь, и от Андериды до Венты в живых не останется ни один мужчина, ни одна женщина, ни единый плачущий младенец. Выбор за вами.
   Через два часа король удалился со всем войском, и растерянные саксы собрали Совет Вотана. Вульфир в свои двенадцать лет голоса в Совете не имел, и Колдера избрали майордомом, чтобы он помогал ему править.
   Остаток дня ушел на выборы в Совет. Из прежних восемнадцати его членов уцелело лишь двое, но к ночи положенное число их было восстановлено.
   Через два часа после восхода солнца Восемнадцать собрались для важных решений. Некоторые хотели отправиться на восток под руку Драды, сына Хенгиста, — как-никак он же дядя Вульфира и кровный родич. Другие предлагали повременить, пока не удастся собрать, новое войско. А еще некоторые настаивали на том, чтобы послать за помощью через пролив: меровейские войны сгоняли многих молодых мужчин с насиженных мест, и им оставалось только браться за оружие.
   Два события придали делу совсем иной оборот. В полдень прибыла повозка с золотом и серебром, дарами короля, чтобы ими распорядились, «как сочтет нужным Совет». Дары эти сами по себе означали, что можно купить съестных припасов, чтобы выдержать наступающую суровую зиму, и одеяла и всякие припасы у меровеев в Галлии.
   А во-вторых, майордом Колдер произнес речь, которая надолго запечатлелась в умах, если не в сердцах всех, кто его слушал.
   — Я сражался с Кровавым королем, и по моему мечу струилась алая кровь его телохранителей. Но почему мы вступили с ним в бой? Спросите себя об этом. Я отвечу: потому что нам казалось, что его можно победить и нас ждет богатая добыча в Венте, Лондиниуме, Дубрисе и всех других торговых городах. Но теперь мы знаем, его победить невозможно… для нас… и наверное, и Драда не может. Вы видели повозку — столько монет нам не принесла бы и победа. Я говорю: нам следует подождать, взвесить его слово. Вернуться в свои дома, починить их или выстроить заново, собрать урожай — то, что от него осталось.
   — Мужчины без мечей, Колдер? Как же мы обретем путь в Валгаллу? — крикнул высокий воин.
   — Сам я иду за Белым Христом, — сказал Колдер, — а потому Валгалла меня не заботит. Но если, Снорри, тебя это тревожит, отправляйся к Драде. Пусть каждый, кто хочет сражаться, поступит так же. Нам предложили дружбу, и уж конечно, повозка золота — это ведь далеко не самое худшее, чего можно ждать от победителя.
   — А он нас боится, вот и прислал ее! — сказал Снорри, рывком поднявшись на ноги. — На его золото надо нанять воинов, купить оружие и напасть на Камулодунум.
   — Ты, наверное, возьмешь в поход свой амбар, — сказал Колдер, и раздался общий хохот. Ведь все знали, что Снорри спрятался от римлян под одеялом в амбаре и выскочил оттуда, когда враги подожгли амбар. В Совет его выбрали только потому, что он владел большим количеством земли.
   — Меня совсем окружили, и только так я мог избежать гибели, — сказал Снорри. — Я возьму свою долю золота и уйду к Драде.
   — Ни у кого своей доли золота нет, — объявил Колдер. — Оно подарено Совету, и мы обсудим, как его употребить.
   В конце концов Снорри и еще четыре землевладельца ушли с двумястами своих керлов к Драде, остальные остались учиться жить по-новому: вассалами Кровавого короля.
   Гристу это решение преисполнило горечи. Но он был керлом Колдера и обязался повиноваться ему. К тому же решения знатных редко его касались.
   В ту ночь, когда он в одиночестве поднялся на Высокий холм, к нему пришел Колдер.
   — Тебя гнетет тревога, мой друг? — спросил майордом.
   — Дни Крови снова настанут. Об этом мне шепчет ветер. И воронье тоже знает об этом.
   — Это мудрые птицы. Два ворона — глаза Одина.
   — Я слышал, как ты сказал, что следуешь за Белым Христом.
   — По-твоему, у Кровавого короля не было ушей на нашем Совете? По-твоему, Снорри и его керлы доберутся до Драды живыми? Или хоть один из нас остался бы живым, если бы я не сказал того, что сказал? Нет, Гриста, я следую за Древними Богами, которые понимают сердца людей.