Георгий Ланской
Козырная пешка

   Красная пелена застилала глаза. Я глухо застонала и постаралась перевернуться на спину, но у меня это не получалось. В багровых сумерках я слабо различала что-то сине-белое, глянцевое, в черных точках и подтеках. Мокрые, спутанные пряди лезли в глаза, и без того застилая свет. Я мотнула головой, и мир вздыбился. Не в силах удерживать тяжелую, как чугунный котелок, голову, я уронила ее на пол. Челюсть лязгнула, и я едва не взвыла от боли.
   Боль осязаема. Но кто придумал, что она не видна невооруженным взглядом. Если бы меня в тот момент спросили, как выглядит боль, я, не задумываясь, ответила бы: сине-белая шахматная абстракция, с черно-красными брызгами, хаотично усеявшими все вокруг, застилаемая черными всполохами в багровом свете. Если бы меня спросили, какова боль на вкус, я столь же быстро ответила бы: соленая. Вкуса слез и крови. Если кто-то поинтересовался, как она пахнет, я ответила бы: туалетным утенком с ароматом лимона, химическим ароматизатором и чем-то необъяснимым, но невероятно знакомым… Что-то такое, известное всем и каждому… Вертится же в голове… Ах да…
   Боль пахнет кровью.
   Я закрыла глаза и с трудом сдержала рвущееся из груди рыдание. Я знала, что так было нужно, потому что тот, кто заставил меня страдать, был еще рядом. Я не видела его, не слышала его дыхания, не чувствовала этой невероятной вони, смеси сигарет и дешевой туалетной воды, но всей кожей чувствовала, что он все еще близко. И что он все еще опасен, и может сделать со мной все, что угодно.
   Замри.
   Прижмись к полу. Притворись мертвой.
   Гризли не едят падали. Они равнодушно проходят мимо. Если я не буду шевелиться, он потеряет ко мне интерес. И тогда я свободна.
   Тише…
   Тише… Умерь дыхание, заглуши всхлипы. Он все еще смотрит на тебя…
   Я пошевелила пальцами. Они слушались плохо и болели, точно их вывернули тисками. Открыв глаза, я словно в тумане увидела свою руку, смазанный силуэт пятилапого паука с окровавленными, трясущимися, скрюченными лапками, одна из которых была увенчана золотым кольцом. Рука лежала на холодной глянцевой поверхности голубого цвета, отражающей верхний свет. Щека моя была прижата к чему-то зеленому, лохматому и теплому. Видела я плохо, соображала тоже туго и откровенно не понимала, где я, и что со мной. Я моргнула несколько раз, и только тогда до меня дошло осознание.
   Я лежала на полу собственной ванной. Голубая глянцевая поверхность – кафель на полу. Зеленое и мохнатое подо мной – коврик для унитаза. Шахматная сине-белая поверхность – облицованная кафелем ванна, а нанесенные в хаотичном беспорядке черные точки это…
   Это моя кровь. Только точки не черные. Они красные, но уже успели слегка подсохнуть. Значит, я лежу здесь уже достаточно долго. За спиной в трубах канализации зарычала вода. Это напомнило мне, что вокруг люди, и что, если мне повезет, я смогу выбраться отсюда живой.
   Наверное, я застонала слишком громко, когда поднималась, потому что вокруг все сразу пришло в движение. В комнате, где все это время что-то шелестело, словно пронесся ураган со смешным названием Эль-Нинье. Я всегда удивлялась, как ураганам можно было давать такие безобидные названия.
   Эль-Нинье несся в мою сторону. И спасения от него не было.
   Я все же сделала попытку подняться – для того, чтобы снова рухнуть на пол, но долететь до земли я не успела. Ураган влетел в мое убежище, мою голубую пещерку с зеленой травой и подхватил меня, вознося вверх.
   – Очухалась, сука? – проскрипел он, держа меня в своих медвежьих объятиях. Я слабо взвизгнула, а Эль-Нинье потряс меня так, что застучали мои зубы, а волосы взвились вверх в безумном танце, стегая меня по шее и щекам. От Эль-Нинье дурно пахло сигаретами, выпитым накануне спиртным, ментоловой жвачкой и незалеченными зубами.
   – Вспомнила, где денежки? – пробубнил ураган. Я отрицательно помотала головой.
   – Не вспомнила? – казалось, огорчился ураган и влепил мне пощечину, от которой моя голова чуть не взорвалась.
   – Я не знаю, о чем вы говорите, – прошептала я, вовсе не уверенная, что ураган меня услышит. Однако уши у Эль-Нинье были чуткими.
   – Не знаешь? Или ты мне тут вату катаешь? Все знают, что бабки у тебя. Короче, слушая сюда, кукла. Мне некогда тут с тобой лясы точить. Не хочешь отвечать по-хорошему, я тебе сейчас паяльник засуну туда, куда обычно я сую другие вещи. И вот тогда ты у меня по-другому запоешь…
   На тот момент мне было уже все равно. Слова Эль-Нинье доходили до меня как из-под толстого слоя той самой пресловутой ваты, которую я, по его мнению, тут катала. Я закатила глаза, мои ноги подломились, и я сделала попытку рухнуть. Однако ураган держал меня крепко. Потом меня куда-то потащили, недалеко и недолго и рывком наклонили вниз. Мои ноги ощущали махровую траву, зеленого, готова поклясться, цвета. А потом на мою голову обрушился водопад. Я закашлялась, отфыркиваясь и отплевываясь, словно тонущая эпилептичка, вцепившись в своем безумии во что-то мягкое и теплое.
   – Слушай меня, – вкрадчиво сказало мягкое и теплое, – ищи бабки, если хочешь жить. И не думай, что сможешь смыться. Потому что я с тебя глаз не спущу. Сроку тебе неделя. Через неделю мы с тобой поговорим по-другому.
   Я сфокусировала на говорившем взгляд. Туповатое лицо с тяжелой челюстью, маленькими глазками без всякого признака жизни в них, перебитый нос и уродливая родинка на шее. Зрелище это настолько заворожило меня, что я даже всхлипывать перестала. И в этот самый момент мне стало ужасно страшно. Я отчетливо поняла, что этот человек меня убьет. Не сегодня, так завтра. Ему это все равно, что высморкаться.
   – Чего уставилась? – поежившись, спросил он.
   – Чтобы на том свете не обознаться, – прошелестела я. Он матерно выругался и швырнул меня в стену. Я споткнулась о ванну, упала в нее, ударившись о стену. Сверху на меня посыпались осколки зеркала. Горячая струйка побежала по шее. Я взвыла от боли, а он удовлетворенно рассмеялся.
   – Неделя, помни об этом, – назидательно сказал он и кажется, даже пальцем погрозил. А потом вышел из ванной, где я лежала, усыпанная битым зеркальным полотном, истекающая кровью, готовая скончаться в любой момент. Потом хлопнула входная дверь и я медленно сползла глубже, направила на себя воду и медленно отрешилась от этого мира.
   Покой и тишина…
   Элегия…
 
   Родители Алисы развелись, когда ей исполнилось шесть.
   В этот день все вообще шло как-то наперекосяк. Бабушка с утра варила кашу, засмотрелась в телевизор и спохватилась только тогда, когда по квартире распространился неаппетитный запах гари. Мама утром проспала на работу и убежала в разных туфлях, потом вернулась, переобулась – снова в разные, вернулась вновь и умчалась, бормоча себе под нос, что вот так опаздывать просто неприлично. Отец отсыпался после ночной смены и на Алису не обращал никакого внимания. А сама Алиса ходила расстроенная и злая, хотя подобные чувства в ее возрасте не должны аккумулироваться. Это самое слово она подслушала у подружки матери – толстой тетке с хитроумной работой психолога. Тетка была омерзительная, и Алиса ее не любила. Та вечно норовила потрепать ее за щечку, поправить бантик и застегнуть пуговку на платье, а потом менторским тоном пожурить мать, что единственная дочь ходит растрепкой. Алиса таких гостей не любила. Тетка ни разу не принесла ей даже завалящей шоколадки. А на день рождения, ее, Алисин день рождения, тетка заявилась без приглашения, откушала праздничных блюд и даже кусок торта выбрала самый лучший, с сиреневой розочкой, который должен был достаться имениннице. А потом в кухне, где они с матерью курили, тетка с идиотским именем Роксана выговаривала матери, что дочка ее – просто бука, не умеющая себя вести, и что в таком возрасте негатив не должен в ребенке аккумулироваться.
   Для Алисы это слово было непонятным. Это только через много лет она узнала, что «аккумулироваться» в данном конкретном случае обозначало «накапливаться». Но тогда ей казалось, что эти самые пресловутые чувства кляксами сползаются под ее кровать и только и ждут, чтобы напасть на нее в темноте. Негатив для Алисы совершенно справедливо ассоциировался с черной пленкой от старенького фотоаппарата «Смена», которым папа фотографировал всею семью, а потом сам проявлял и печатал фотографии. Алиса сидела с ним в темной комнате, освещенной красной лампой и, не дыша, смотрела, как в пластмассовой ванночке проявляются лики знакомых ей людей. Иногда папа разрешал ей поддеть деревянным пинцетом без зубчиков мокрую лоснящуюся бумагу с едким тягучим запахом и переложить в другую, где фотографию требовалось «закрепить». Потом папа закреплял фотографии деревянными прищепками на растянутую по комнате веревку. А бабушка из-за дверей ворчала, что ребенку уже давно пора спать, а не сидеть с голым пузом в душной комнате, еще голова заболит чего доброго…
   Мама в эти разговоры не вмешивалась. Никогда. И, как считала Алиса, потому что так было нужно. Наверное, потому что мама не любила папиных занятий и никогда их не одобряла.
   В этот день, ставшим последним днем семьи Филипповых, Алиса была очень расстроена. Не так давно в соседнем доме затеяли ремонт. На детскую площадку вывалили кучу глины, песка и мелкого щебня. Если учесть, что от площадки осталось одно название в виде покореженной железной горки, сломанного турника и баскетбольного щита без кольца, дети такой перемене обрадовались. Поначалу Алиса и все ее подружки лепили простенькие куличики и пасочки, формируя их ведерками и формочками, копались в щебенке, выискивая мелкие красивые камушки. А потом Алисе пришло в голову вылить в никак не желавшую держать форму пасочку немного воды. Алиса, собственно, устраивала для своей куклы кашу-малашу, коей и намеревалась куклу накормить. Но тут девчонок позвали по домам. Алиса вылила вязкую массу на землю и тоже покинула площадку.
   На следующее утро Алиса с удивлением обнаружила, что вылитая ею на землю каша-малаша затвердела и превратилась в плоский и твердый как камень блин. В серединке монолитом застыла пуговица от платьица куклы. Поковыряв пальчиком пуговицу, Алиса убедилась, что раствор держит крепко, выдолбила пуговицу прихваченным из дома железным самолетиком, а потом уставилась на раскуроченную глиняную лепешку. Идея, мгновенно сформировавшаяся в ее маленькой голове, ей неожиданно понравилась.
   Когда подружки вышли на прогулку, Алиса уже украшала вываленный на землю блин красивыми камушками, выкладывая из них солнышко с длинными лучами. Подружкам новая затея тоже пришлась по душе, и до самого вечера девчонки и мальчишки приготовили целую выставку мозаик.
   Рыская по куче щебня, Алиса выискала среди камушков один невероятной красоты – сиреневый, с черными точками, гладкий и почти круглый. Камушек был такой красивый, что Алиса забыла про свою подсыхающую глиняную лужицу.
   – Чего у тебя там такое? – спросила Женька, лучшая подружка, заинтересовавшаяся Алисиной находкой.
   – Камушек, – нехотя ответила Алиса и протянула подружке находку. Женька покатала камушек в руке, а потом предложила, хитро сощурив глаз.
   – Давай меняться?
   – На что? – поинтересовалась Алиса, глядя как ее камушек оказался в опасной близости от Женькиного кармана, где пропадало все на свете раз и навсегда. Женька протянула замурзанную ручонку, на которой лежали два камушка. Трофеи подружки Алиса оценила с гримаской презрения. Камушки у Женьки были самые обычные. Один желтоватый, таких было много, второй зеленый. Такие попадались реже, но особым дефицитом не были. Маринка, девчонка постарше, из таких вот зеленых камушков целую березку сделала…
   Алиса отрицательно покачала головой и протянула ручку.
   – Отдай.
   Женька сморщилась, словно готовясь заплакать, и отдавать камушек не спешила.
   – Отдай, – настойчиво потребовала Алиса. – У меня сейчас там все высохнет, а я рыбку хотела сделать.
   – Алис, – заканючила Женька, – подари мне его, а? Он мне так нравится…
   – Еще чего! – возмутилась Алиса. – Это я его нашла!
   – Ну и что? – ныла Женька. – Зачем он тебе? А я его кукле на шею повешу. Будет у нее взаправдашнее ожерелье, как у принцессы.
   – Отдай сейчас же! – закричала Алиса. – Этой мой камушек, я его нашла!
   Женька скривилась, но все-таки руку протянула и вернула Алисе ее сиреневый трофей. На мгновение Алисе стало жалко подругу, и она уже была готова, махнув рукой на все, подарить подружке в принципе не слишком нужный ей камушек. Но алчный и злобный взгляд Женьки заставил Алису замолчать. Подружка, бросая на Алису взгляды исподлобья, удалилась к куче щебня и стала выискивать там красивые камушки. Алиса вздохнула и принялась выкладывать на подсыхающей глине узор. Из сиреневого камня получился прекрасный глаз. Белые и желтоватые пошли на чешую и плавники, а из буроватых Алиса выложила хвост. Получилось немного кривовато, но в целом довольно мило.
   Утром того злополучного дня Алиса вышла во двор, чтобы полюбоваться на свою рыбку. День выдался солнечный, так что рыбка давно должна была высохнуть. Алиса приблизилась к своей мозаике, уставилась на землю и заревела.
   Глиняная лепешка была разбита. Не просто разбита, как бывает, когда на нее случайно наступает кто-то не слишком внимательный, а изуродована. Все ее поверхность была истыкана каким-то острым предметом, камушки извлечены и, что самое главное, сиреневого камушка, который так украшал всю композицию, в центре рыбки не было.
   Алиса с ревом бухнулась на коленки и принялась за поиски. Она пыталась утешить себя тем, что может быть, камушек где-то завалялся, что она непременно его найдет, но уже сама понимала, что все это бесполезно. Аккумулированная клякса негатива приползла из-под кровати ее комнаты, разбила ее мозаику и украла самое дорогое, что у нее было – сиреневый камушек. Всхлипывая, Алиса кинулась к лавочкам у подъезда, куда как раз вышла ватага девчонок. Среди них была и Женька. Алиса бросилась к подружке, чтобы поведать ей страшную историю вандализма, но Женька вдруг шарахнулась от Алисы, закрывая собой что-то кружевное и нарядное. Однако сделала она это недостаточно быстро. Ошарашенная Алиса увидела за спиной подружки ее парадную куклу… с сиреневым камешком на шнурке вокруг шеи.
   Алиса не смогла сказать ни слова. Она стояла, с наполняющимися озерами глаз, из которых скатывались одинокие слезинки, проложившие на замурзанном личике канавки. Женька молчала и хлопала ресницами, судорожно прижимая куклу к себе. Деревянными шагами Алиса прошла мимо подруги и вошла в свою квартиру.
   Скандал уже затухал. Алиса сразу это поняла по тем отголоскам, которые доносились из кухни. Мать рыдала, а отец что-то говорил, раздраженно и отрывисто, как всегда, когда сердился. Бабушки не было видно. Она наверняка притаилась где-то в глубине квартиры, чтобы не попасть под горячую руку дочери или зятю. Когда Алиса оказалась в прихожей, ей захотелось броситься к родителям, рассказать им про коварную Женьку, но едва она сунулась в кухню, как отец развернул ее, шлепнул по попе и захлопнул дверь. Спорить с отцом Алиса не решилась и ушла в комнату, которую делила с бабушкой. Та действительно сидела там, стараясь не дышать. По плотно сжатым губам старушки, Алиса поняла, что в доме что-то не так…
   «Что-то не так, что-то не так…» отбивали ходики с кукушкой на стене. «Не так-не так», соглашался поезд, проносившийся сов сем рядом. Дома Алисы стоял рядом с железной дорогой. Иногда проносившиеся мимо поезда свистели так, что маленькой девочке казалось, что они влетят в ее комнату. Успокаивала мысль, что поезда ходят все-таки на первом этаже, а Алиса жила на втором, так что на этот счет беспокоиться следует скорее противной бабе Нюре, живущей как раз под квартирой Алисы. И потом, поезд – это все-таки что-то земное, понятное… Не похожее на темные кляксы под кроватью, которые так и норовили схватить тебя за ногу…
   При виде Алисы, бабушка испуганно подскочила на месте. И хотя она улыбнулась внучке, Алиса поняла, что бабушка напугана, и ничуть не меньше ее.
   – Алисочка, ты чего это так рано? Нагулялась уже? Сейчас, сейчас кушать будем… Хочешь кушать?
   – Не хочу, – помотала головой Алиса.
   – А чего у тебя глазки заплаканы? – всполошилась бабушка и бросила в сторону кухни встревоженный взгляд. – Тебе папа что-то сказал?
   Алиса выложила бабушке все. И про разбитую рыбку, и про сиреневый камушек, который вероломная подружка повесила на шею своей кукле, и про то, что папа только что шлепнул ее по попе ни за что. А кушать она не хочет, разве что молока с печеньем.
   Бабушка опасливо взглянула в сторону кухни и в нерешительности замялась возле дверей. Идти туда, где еще гремели залпы полковых орудий, ей не хотелось. И тут на лице старушки появилась плутоватая улыбка.
   – Иди сюда, внученька, я тебе кое-что покажу.
   Бабушка достала из шифоньера плоскую, оклеенную мелкими ракушками шкатулку, которую Алисе строго настрого запрещали трогать. При всем желании достать до верхней полки Алиса не могла, а бабушка демонстрировала свои сокровища очень неохотно. А теперь вожделенная шкатулка оказалась так близко, что Алиса немедленно забыла все свои горести. Женька, камушек и сердитый папа отошли на второй план.
   Под крышкой шкатулки оказались совершенно потрясающие вещи. Длинная нитка жемчуга, брошь со сверкающими бриллиантами, золотая цепочка, желтые бусы, красные бусы… и нечто совершенно невероятное. Когда Алиса увидела это, у нее перехватило дыхание.
   «Этим» оказалась роза. Самая настоящая роза из сверкающих капелек росы, застывшей на крыльях бабочек, украшение феи, подарок для Золушки… Все, что угодно, только не обыкновенное украшение. Алиса от изумления открыла рот. А бабушка как фокусница выуживала из шкатулки все новые и новые сокровища. Вслед за розой на свет божий показалось роскошное ожерелье из тех же капелек, преимущественно красного цвета, с вкраплениями более крупных, насыщенных и глянцевых. Потом бабушка показала еще одно ожерелье, бело-зеленое, как травка, пышное и совершенно невероятное по своему рисунку, в которое были вплетены листики и цветочки. И последним оказалось ожерелье из совершенно белых искр, нежное и холодное одновременно, словно его только что носила сама Снежная Королева.
   – Что это, бабушка? – прошептала Алиса, к которой никак не мог вернуться голос.
   – Это, милая, бисер. Все эти бусы и брошь я сделала сама. Моя матушка была большая мастерица по этой части, и меня научила. Вот в этом, – бабушка ткнула скрюченным пальцем в ожерелье Снежной Королевы, – выходила замуж твоя мама. Я плела его ей на свадьбу.
   Из глаз бабушки на белый бисер упала слезинка. Бабушка по-простецки смахнула ее рукой и улыбнулась.
   – Вот, все маму твою пыталась научить плетениям, да только не хотела она учиться. А ты у меня уже совсем большая. Хочешь, я тебя научу?
   Алиса хотела. Бабушка тут же вынула откуда-то целый мешок разноцветных бусинок и принялась объяснять внучке хитрости бисероплетения. Они провозились с бусами довольно долго, а из кухни все слышалось бубнение матери и резкие выкрики отца. Бабушка нервно косилась в ту стороны и преувеличенно громко говорила Алисе: «Нет, нет, это вот сюда, а вот эту ниточку вниз…»
   Дзынь!
   Алиса и бабушка подскочили как ужаленные.
   Дзынь!!!
   Что там происходило такое? И что это так звенит? Алиса перепугалась и прижалась к своей худенькой, как болонка, бабушке, которая тряслась не меньше внучки. Что там такое происходит с родителями?
   – Ма-а-а-амочка-а-а-а! – робко позвала Алиса, и мать тут же влетела в комнату, схватила ее за руку и дернула так, что только что нанизанные на ниточку бисеринки разлетелись по всей комнате. Алиса взвыла от боли и страха, но мать не обратила на это никого внимания. Она выволокла Алиса на кухню и толкнула ее к отцу.
   – А про нее ты подумал? – заорала она, ничуть не подумав, что дочь с размаху врезалась в угловатые коленки отца и заревела от боли и страха. – Ее кто кормить будет?
   Отец поднял Алису с пола отстраненно и холодно, как упавшего в лужу щенка, которого теперь нужно отмыть и выставить на продажу, пока он еще юн, лопоух, и вызывает умиление. Алиса от страха и боли даже плакать не могла: так все происходящее выходило из устоявшихся рамок привычной жизни.
   «Что-то не так, что-то не так», – тикали ходики.
   «Не так – не так», – вторили колеса поездов.
   – И чего ты удумала? – спросил отец неживым голосом, острым, словно льдинки в ожерелье Снежной Королевы?
   Алиса скосила глаза и увидела на полу осколки чашки, ее любимой, с львенком и черепахой из мультфильма. Ее кто-то разбил. Наверное, мама, потому что она нервно мечется из угла в угол, хватает то посудное полотенце, то фартук, который одевала только бабушка, потому что мама редко готовила. А папа сидит на стуле такой спокойный. Ему вряд ли пришло бы в голову швыряться чашками, тем более такими, с львенком и черепахой, которую он сам и купил Алисе.
   – Только попробуй, – угрожающе взвыла мать, – только попробуй!
   – Чего попробуй? – вроде бы удивился отец.
   Мать снова схватила Алису, и поставила ее прямо на табуретку, словно девочка должна была прочитать стишок. Алиса зажмурилась, ее нога попала мимо стула, и она наверняка бы свалилась, но мать держала ее крепко.
   – Если ты попробуешь сейчас уйти, ты ее никогда больше не увидишь, – заорала мать и для пущего эффекта потрясла дочерью, как тряпичной куклой. Алиса заревела, но родители не обратили на это никакого внимания. Отец лишь криво усмехнулся и внезапно посмотрел на дочь своими темными, почти черными глазами.
   – Ну, и пожалуйста, – равнодушно пожал он плечами.
   Мать вдруг шумно выдохнула и отпустила Алису. Та закачалась на стуле и поспешно спрыгнула на пол. Все происходившее в комнате ничуточку не походило на ее жизнь. Это вообще не было похоже на ее обыденность, в которой что-то могло пойти не так. Это, все это, вообще ни на что не могло быть похоже.
   – Как – пожалуйста? – почему-то шепотом спросила мать.
   – Так, пожалуйста, – ответил отец и посмотрел на мать с неприязнью. – Если ты так хочешь, пусть будет по-твоему.
   Он встал и пошел к дверям, попутно отстраненно и как-то брезгливо отцепив липкую от пота ручонку Алисы, вцепившуюся в его брюки.
   – Я тебя голым в Африку пущу, – заорала ему вслед мать. – Ты мне все выплатишь, все до копеечки! Думаешь, я хоть что-то упущу? Я знаю про свои права!
   Отец обувался в прихожей и почему-то хихикал, нервно и злорадно. Алиса, сосавшая свой палец, подумала, что папочка никогда так не смеялся. В прихожей было темно, и Алиса отчетливо видела, как по папиным брюкам вверх ползут кляксы, темные и страшные, как пауки-тарантулы, про которых рассказывал дядя Коля Дроздов в своей передаче про животных. Вот сейчас они поползут по его рубашке и прыгнут папе на лицо…
   – Валяй, – ехидно произнес отец. – Много ты получишь алиментов с моей официальной зарплаты? У нас на заводе уже четыре месяца ничего не платят. Так что жди, дорогая, пока нам зарплату выдадут. Счастья тебе, милая. А меня прошу больше не беспокоить!
   Дверной замок лязгнул так, что Алиса вздрогнула.
   – У тебя дочь! – заорала мать.
   – У меня никого нет, – отрезал отец и сделал шаг назад. Темная клякса прыгнула ему на лицо и Алиса пронзительно завизжала. Мать закрыла уши руками и взвыла. Из соседней комнаты выскочила бабушка, схватила отбивающуюся внучку и потащила прочь, а Алиса визжала, не переставая, и все хотела рассказать, как она видела, ВИДЕЛА, что на папином лице сидела та самая темная клякса, которую мамина подружка называла аккумулированным негативом.
   Развод родителей послужил первым толчком к безрадостной жизни, которую потом влачили осколки семьи Филипповых. На суде мать держалась гордо и согласилась дать отцу свободу и старенький «Москвич» в обмен на квартиру и дочь. Отец согласился сразу. После суда он даже не подошел к дочери, сидевшей в обнимку с бабушкой на продавленных креслицах в здании городского суда. В его полутемных коридорах Алиса отчетливо видела, что по одежде отца ползают пауки, агрессивно переплетавших свои лапы в хаотичном рисунке. Подходить к отцу она побоялась. Как до жути боялась того, что давно жило у нее под кроватью. Алисе казалось, что стоит ей заглянуть туда, и неведомое чудовище заберет ее. Она уже к тому времени давно научилась застилать за собой постель, но, всегда делая это, становилась на самый краешек ковра, чтобы даже кончик мизинца не попал за пределы этой невидимой границы. А, укладывая поверх одеяла и простыней старенькое покрывало, свисавшее до самого пола, Алиса отдергивала ноги от спадавших на пол складок, опасаясь, что из них выскочит острое лезвие и отрубит ей половину ступни, если она хоть на миллиметр заступит за черту.
   Иногда Алисе казалось, что если бы она не стала бы украшать рыбку найденным сиреневым камушком, а принесла его домой и подарила бы родителям, они бы не расстались и ее жизнь пошла бы по-другому. С Женькой они все-таки помирились через несколько дней, но найденного камня подружка ей не вернула, виновато продемонстрировав болтавшийся на кукле шнурок. Камушек выскользнул из небрежно завязанного узелка и потерялся. Солидарная с Алисой подружка долго искала его во дворе, но тщетно.
   Жить без отца было трудно. Причем, трудно во всех смыслах этого слова. Зарплату отцу действительно не платили уже давно, но он «бомбил» на своей машине, и денег им хватало хотя бы на еду и нехитрые покупки. Мать в своем театре не работала уже давно, и даже не пыталась устроиться хоть куда-то. Она долго писала жалобы на злостного алиментщика во все инстанции, куда отец присылал справки с работы, где он все еще формально числился, хотя завод, работавший прежде на оборонку, благополучно умирал. В агонии он иногда выпускал прицепы для мотоциклов, паяльные лампы и еще какую-то никому не нужную дребедень. Однажды заплаканная мать приволокла домой две паяльные лампы, которые получила в качестве алиментов, а потом пыталась продать их знакомым. Лампы не взял никто, и мать выбросила их на помойку. Жили на бабушкину пенсию, которая спасала и непутевую дочь, и внучку от голодной смерти.