Георгий Босняцкий
До. Там. После
Избранные стихотворения
От автора
На протяжении жизни идет постоянная борьба, как с самим собой, так и с обстоятельствами, в которые человек попадает либо по недомыслию и наивности, либо от необразованности и по не зависящим от него причинам. В этой борьбе важны поступки, приемы, не позволяющие опуститься, лишиться воли; нужно терпеливо дерзать с верой в добро и с благодарностью Господу, пославшему нам испытания для нашего же укрепления.
Моя жизнь складывалась не без помощи моего генного наследия, характера, формировавшегося в годы сурового режима государства, и благодаря постоянной неистребимой тяге к образованию и самообразованию. Собирая эту книгу стихов разных лет и разделив ее на три части, с удивлением обнаружил совпадение – ДТП (люблю дороги и автомобили). По размышлении она стала напоминать мне череду дорожно-транспортных происшествий на грани риска. Но, слава Богу (Он помогал и миловал, а простит ли?), без серьезных аварий и катастроф.
Да, вся моя жизнь – цепь невероятных приключений и удивительных встреч, непрекращающееся движение по дорогам земным и небесным. Это читателю, надеюсь, будет понятно после знакомства с книгой.
Моя жизнь складывалась не без помощи моего генного наследия, характера, формировавшегося в годы сурового режима государства, и благодаря постоянной неистребимой тяге к образованию и самообразованию. Собирая эту книгу стихов разных лет и разделив ее на три части, с удивлением обнаружил совпадение – ДТП (люблю дороги и автомобили). По размышлении она стала напоминать мне череду дорожно-транспортных происшествий на грани риска. Но, слава Богу (Он помогал и миловал, а простит ли?), без серьезных аварий и катастроф.
Да, вся моя жизнь – цепь невероятных приключений и удивительных встреч, непрекращающееся движение по дорогам земным и небесным. Это читателю, надеюсь, будет понятно после знакомства с книгой.
Благодаренье всем, кто на пути моем
Мне руку протянул от искреннего сердца.
И книга эта – только лишь заем,
Я ваш должник – и вам моей души
Открыта настежь дверца.
* * *
Как жизни нет начала и конца,
И нет предела доброму и злому,
Так и дорога волею Творца
Приводит в дом и уведет из дому.
Часть первая
До
Взлет
Ведь и себя я не сберег
Для тихой жизни, для улыбок.
Так мало пройдено дорог,
Так много сделано ошибок.
Сергей Есенин
ПОКЛОН ОСЕНИ
Осень дождливая, осень желанная
Сбросит одежды свои златотканые.
Снова церквушка за лесом мелькнет,
Ветка рябины к ногам упадет.
Закатов багряных опустится полог...
Наш путь к этой осени был очень долог.
Что ждем от зимы, что стоит у порога?
Услышу ль призывы сердечные рога?
Метели засвищут, поземкой играя,
Об осени чудные сны навевая.
Но кончатся долгие зимние дни,
Опять потемнеют на вырубках пни,
И почки набухнут, упруги, как грудь,
Но осени жар никогда не забудь.
Уж лето бушует зелеными травами,
И запахи сена – хмельною отравою,
Слепят белизною речные пески,
А осень стучится в седые виски.
И снова рябина, как девочка, рдеет,
И клен сыплет золотом и не жалеет,
Зеленые мхи пьют косые дожди,
И шепчут, и шепчут: Ты осени жди.
1966 г.
Сбросит одежды свои златотканые.
Снова церквушка за лесом мелькнет,
Ветка рябины к ногам упадет.
Закатов багряных опустится полог...
Наш путь к этой осени был очень долог.
Что ждем от зимы, что стоит у порога?
Услышу ль призывы сердечные рога?
Метели засвищут, поземкой играя,
Об осени чудные сны навевая.
Но кончатся долгие зимние дни,
Опять потемнеют на вырубках пни,
И почки набухнут, упруги, как грудь,
Но осени жар никогда не забудь.
Уж лето бушует зелеными травами,
И запахи сена – хмельною отравою,
Слепят белизною речные пески,
А осень стучится в седые виски.
И снова рябина, как девочка, рдеет,
И клен сыплет золотом и не жалеет,
Зеленые мхи пьют косые дожди,
И шепчут, и шепчут: Ты осени жди.
1966 г.
СОЛНЕЧНЫЙ ЛИК
Командиру ВНИИгаза А.И. Гриценко
и командиру ИЛ-18 Г. Назаренко
Туман тягучий лезет на поле,
У самолетов не видно ни зги.
Диспетчер кричит: «Ни посадок, ни взлетов!»,
А мы ему: «Улетим! Не лги!»
Уже двое суток закрыты Минводы,
Аэровокзал – гудящий террариум.
Но мы – ребята твердой породы,
И встречи наши не за туманами.
Вокруг знакомства новые празднуют,
Проводы неприлично затянуты.
Люди с заботами самыми разными
В аэрофлотовский омут втянуты.
В углах, на полу и в цветастых креслах
Гитары, карты и детский плач.
А где-то трезво заводят песню...
И вдруг по радио: «Нужен врач!»
Она рожала по-древнерусски —
Прервался начатый было крик.
Поэт родился в коридоре узком —
И с неба солнечный глянул лик!
Минеральные Воды
28 ноября 1968 г.
и командиру ИЛ-18 Г. Назаренко
Туман тягучий лезет на поле,
У самолетов не видно ни зги.
Диспетчер кричит: «Ни посадок, ни взлетов!»,
А мы ему: «Улетим! Не лги!»
Уже двое суток закрыты Минводы,
Аэровокзал – гудящий террариум.
Но мы – ребята твердой породы,
И встречи наши не за туманами.
Вокруг знакомства новые празднуют,
Проводы неприлично затянуты.
Люди с заботами самыми разными
В аэрофлотовский омут втянуты.
В углах, на полу и в цветастых креслах
Гитары, карты и детский плач.
А где-то трезво заводят песню...
И вдруг по радио: «Нужен врач!»
Она рожала по-древнерусски —
Прервался начатый было крик.
Поэт родился в коридоре узком —
И с неба солнечный глянул лик!
Минеральные Воды
28 ноября 1968 г.
* * *
Человеку нужны преграды
(Пусть проверит свою пригодность),
Долговременные осады,
Отчужденность и дней бесплодность.
Человеку нужны неудачи,
Это блажь – сплошное везенье.
Начинай сначала задачу
По предмету долготерпенья.
Человеку нужны болезни,
Чтобы в споре узнать их меру,
Чтобы солнце узреть из бездны
И в себя не утратить веру.
Человеку нужны передряги,
И дороги, и дрожь в коленях.
Я не верю, что даже варяги
Только злато искали в «греках».
Человеку нужны перекаты,
И грозящие сверху камни,
И бросок по тайге без карты,
И мираж, рожденный песками.
Да. Все так. Но еще человеку
Так нужны и радость, и счастье,
Нега, женщина,
Дом и книги.
Да, нужны, но тому человеку,
Кто напасти гнал в передрягах,
И преграды и перекаты
Покорял соразмерно веку.
Так не дайте же человеку
Превратиться в слепого калеку...
Да о чем это я? Все об этом —
Как достойно жить человеку.
1969 г.
(Пусть проверит свою пригодность),
Долговременные осады,
Отчужденность и дней бесплодность.
Человеку нужны неудачи,
Это блажь – сплошное везенье.
Начинай сначала задачу
По предмету долготерпенья.
Человеку нужны болезни,
Чтобы в споре узнать их меру,
Чтобы солнце узреть из бездны
И в себя не утратить веру.
Человеку нужны передряги,
И дороги, и дрожь в коленях.
Я не верю, что даже варяги
Только злато искали в «греках».
Человеку нужны перекаты,
И грозящие сверху камни,
И бросок по тайге без карты,
И мираж, рожденный песками.
Да. Все так. Но еще человеку
Так нужны и радость, и счастье,
Нега, женщина,
Дом и книги.
Да, нужны, но тому человеку,
Кто напасти гнал в передрягах,
И преграды и перекаты
Покорял соразмерно веку.
Так не дайте же человеку
Превратиться в слепого калеку...
Да о чем это я? Все об этом —
Как достойно жить человеку.
1969 г.
* * *
Виктору Уткину[1]
Дождик. Холодно. Темно.
Помутилось небо.
Беспрерывный стук в окно,
Как за коркой хлеба.
Чисто вымыта земля,
Крыши и машины,
Притаились гнус и тля
Под корой калины.
Над Россией небеса —
Нет небес светлее,
Размокают телеса
В кабаках на зелье.
И слова шуршат, как дождь,
По бетонным плитам.
Эй, ребята! Где же вождь,
Чтоб воздать пиитам?
А пиит сидит и ждет
Светлую погоду.
Дождь ознобный в рожу бьет —
В лужах мутит воду.
С рожи пьяной, что с гуся:
Окунулся – сухо...
Солнце выйдет торопясь
С новой оплеухой.
1969 г.
Дождик. Холодно. Темно.
Помутилось небо.
Беспрерывный стук в окно,
Как за коркой хлеба.
Чисто вымыта земля,
Крыши и машины,
Притаились гнус и тля
Под корой калины.
Над Россией небеса —
Нет небес светлее,
Размокают телеса
В кабаках на зелье.
И слова шуршат, как дождь,
По бетонным плитам.
Эй, ребята! Где же вождь,
Чтоб воздать пиитам?
А пиит сидит и ждет
Светлую погоду.
Дождь ознобный в рожу бьет —
В лужах мутит воду.
С рожи пьяной, что с гуся:
Окунулся – сухо...
Солнце выйдет торопясь
С новой оплеухой.
1969 г.
* * *
Тревожная желтая осень
Гонит шалую воду.
Берез поникшие косы
Купаются в мутных бродах.
Туман растворился в пашне.
Сочится за ближний ельник...
С русалками водит шашни
Леший – вечный бездельник.
Ветер шалит по кронам,
Мягкий ковер стелет.
Глушит призывные стоны
Ласковый шепот – шелест.
Сосны пронзают небо,
Тучи их тащат к морю,
Приняв за мачты яхты,
Что на горе Николы.
Николина Гора
1969 г.
Гонит шалую воду.
Берез поникшие косы
Купаются в мутных бродах.
Туман растворился в пашне.
Сочится за ближний ельник...
С русалками водит шашни
Леший – вечный бездельник.
Ветер шалит по кронам,
Мягкий ковер стелет.
Глушит призывные стоны
Ласковый шепот – шелест.
Сосны пронзают небо,
Тучи их тащат к морю,
Приняв за мачты яхты,
Что на горе Николы.
Николина Гора
1969 г.
* * *
Герою Социалистического Труда
В. А. Динкову
Солнце скатилось в межгорбье верблюдицы,
Блеснул солончак отраженным лучом.
На плато Устюрт, как на старое блюдце,
Лег газопровод стальным ужом.
Турбин пересвист с неусыпным ветром —
И денно и нощно стране нужен газ.
И мы против ветра метр за метром
Идем по трубе, уж в который раз.
Идем потому, что мы против вибраций,
Готовых отсечь голубую струю,
Чтоб мы не услышали в зове раций,
Что холодно где-то в холодном краю.
В. А. Динкову
Солнце скатилось в межгорбье верблюдицы,
Блеснул солончак отраженным лучом.
На плато Устюрт, как на старое блюдце,
Лег газопровод стальным ужом.
Турбин пересвист с неусыпным ветром —
И денно и нощно стране нужен газ.
И мы против ветра метр за метром
Идем по трубе, уж в который раз.
Идем потому, что мы против вибраций,
Готовых отсечь голубую струю,
Чтоб мы не услышали в зове раций,
Что холодно где-то в холодном краю.
НАДО ЖИТЬ
Бортпроводницам северных линий
Когда уходит самолет,
То впереди еще полет.
Когда вернется самолет,
То взгляд на прошлое не тот.
Когда теряешь верстам счет,
Уже не важно – чет, нечет.
Когда сомненья червь грызет —
Врачует только новый взлет.
В районах вечной мерзлоты
Хотел я с миром быть на «ты»,
Хотел и там себя понять —
Как тяжко мерзлый грунт копать.
И вот опять влечет мираж,
Пустыни белой верный паж.
Так что ж еще мне предпринять,
И где и как себя узнать?
Где скрыта тайна наших грез,
Где вечных бурь апофеоз?
Кого скрывает паранджа
И где условная межа?
Все не измерить, не раскрыть,
Не утолить всех чувств, желаний.
Но что же делать? Надо жить!
В пылу терзаний и дерзаний!
1969 г.
Когда уходит самолет,
То впереди еще полет.
Когда вернется самолет,
То взгляд на прошлое не тот.
Когда теряешь верстам счет,
Уже не важно – чет, нечет.
Когда сомненья червь грызет —
Врачует только новый взлет.
В районах вечной мерзлоты
Хотел я с миром быть на «ты»,
Хотел и там себя понять —
Как тяжко мерзлый грунт копать.
И вот опять влечет мираж,
Пустыни белой верный паж.
Так что ж еще мне предпринять,
И где и как себя узнать?
Где скрыта тайна наших грез,
Где вечных бурь апофеоз?
Кого скрывает паранджа
И где условная межа?
Все не измерить, не раскрыть,
Не утолить всех чувств, желаний.
Но что же делать? Надо жить!
В пылу терзаний и дерзаний!
1969 г.
* * *
Я лечу и снова верчу
Карусель с удалой непогодой,
Горизонтов ночную парчу
Прошиваю иглой холодной.
Растопив турбинами снег,
Обогрев облака мимоходом,
От себя совершаю бег
Ненадежным небесным бродом.
Карусель с удалой непогодой,
Горизонтов ночную парчу
Прошиваю иглой холодной.
Растопив турбинами снег,
Обогрев облака мимоходом,
От себя совершаю бег
Ненадежным небесным бродом.
* * *
Эрнесту Хемингуэю
Я в бреду, я хочу на остров,
Остров Пасхи или Рождества,
Чтобы чувствовать болезненно и остро
Обнаженный трепет естества!
Чтобы в диких смерчах, ураганах
Закружиться с брызгами взахлеб,
Чтобы соль кипела в свежих ранах,
В скалы бы врезался лоб!
Только там, на зловещем острове,
Раздвигая завесы бурь,
Я познаю, что значит острое,
И какого цвета лазурь.
Январь 1970 г.
Я в бреду, я хочу на остров,
Остров Пасхи или Рождества,
Чтобы чувствовать болезненно и остро
Обнаженный трепет естества!
Чтобы в диких смерчах, ураганах
Закружиться с брызгами взахлеб,
Чтобы соль кипела в свежих ранах,
В скалы бы врезался лоб!
Только там, на зловещем острове,
Раздвигая завесы бурь,
Я познаю, что значит острое,
И какого цвета лазурь.
Январь 1970 г.
* * *
В.Р.
Пусть будет так.
Так будет вечно.
Живем с тобой, мой друг, беспечно.
Грядет за новым поворотом
Иль свет луны...
Иль темень грота.
Мы в ночь ушли. Ушли не боле,
Чтоб утолить душевный голод,
Чтоб снова мучиться от боли,
Сыграв свои ночные роли.
Таллин
Лето 1970 г.
Пусть будет так.
Так будет вечно.
Живем с тобой, мой друг, беспечно.
Грядет за новым поворотом
Иль свет луны...
Иль темень грота.
Мы в ночь ушли. Ушли не боле,
Чтоб утолить душевный голод,
Чтоб снова мучиться от боли,
Сыграв свои ночные роли.
Таллин
Лето 1970 г.
СЮЖЕТ ДЛЯ СКАЗКИ
Людмиле Гиль,
внучке водителя В.И. Ленина
Мне много радостных сюжетов
Навеял этот город старый.
Под шелест лип, с игрою света,
Под смех игривый резвой Мары.
И «Vana Tomas» – друг погоды
Вскружил мне голову, как хмелем.
И чаек плеск, и крики моды,
И звон полуденной капели.
Но самый близкий мне сюжет,
Что до сих пор меня волнует, —
Стук каблучков твоих, Рээт,
Который сказку наколдует.
Таллин
1970 г.
внучке водителя В.И. Ленина
Мне много радостных сюжетов
Навеял этот город старый.
Под шелест лип, с игрою света,
Под смех игривый резвой Мары.
И «Vana Tomas» – друг погоды
Вскружил мне голову, как хмелем.
И чаек плеск, и крики моды,
И звон полуденной капели.
Но самый близкий мне сюжет,
Что до сих пор меня волнует, —
Стук каблучков твоих, Рээт,
Который сказку наколдует.
Таллин
1970 г.
ЧУДОДЕЙСТВИЕ
Темнеет. Набегают тени.
В бору сосновом стали на ночлег.
Огонь глотает обреченные поленья,
И мысли ускоряют бег.
Какие-то нелепости в башке
Покоя не дают ни днем, ни ночью.
И видится, что я лечу в прыжке,
И ветер рвет одежду в клочья.
Какие-то шептания вокруг,
Как будто богомолки на Печорах
Призвали миром Бога вдруг,
И шевельнулись ангелы на хорах.
Какие-то мечты наоборот,
Как мачты в отраженных водах,
И уносящий вглубь водоворот,
Каменья быстрых рек на бродах.
Какие-то цвета, которых в спектрах нет,
Слагают ореол над вечным ликом
Летящих в преисподнюю планет...
От маленьких до самых до великих.
Печоры
Лето 1970 г.
В бору сосновом стали на ночлег.
Огонь глотает обреченные поленья,
И мысли ускоряют бег.
Какие-то нелепости в башке
Покоя не дают ни днем, ни ночью.
И видится, что я лечу в прыжке,
И ветер рвет одежду в клочья.
Какие-то шептания вокруг,
Как будто богомолки на Печорах
Призвали миром Бога вдруг,
И шевельнулись ангелы на хорах.
Какие-то мечты наоборот,
Как мачты в отраженных водах,
И уносящий вглубь водоворот,
Каменья быстрых рек на бродах.
Какие-то цвета, которых в спектрах нет,
Слагают ореол над вечным ликом
Летящих в преисподнюю планет...
От маленьких до самых до великих.
Печоры
Лето 1970 г.
МОЛИТВА
Леньке, водителю
Когда вечер лизнет окалину
Уходящего в море светила —
Постою один у окраины
И шепну: «Боже, дай мне силы!»
Дай мне сил, чтоб под мантией ночи
Досмотреть мои сны цветные,
Когда душу святоши порочат
И во тьме горько плачут святые.
Дай мне сил, чтоб пройти во мраке,
Ухватившись за посох млечный,
Удержаться до новой драки
За светило – для Человека!
Дай мне сил пройти лабиринтом
Хамства, лжи, лицемерного зелья
И увидеть цвет гиацинтов,
Утолив недужность похмелья...
Боже, дай мне силы! О, Боже!
Кохтла-Ярве
Август 1970 г.
Когда вечер лизнет окалину
Уходящего в море светила —
Постою один у окраины
И шепну: «Боже, дай мне силы!»
Дай мне сил, чтоб под мантией ночи
Досмотреть мои сны цветные,
Когда душу святоши порочат
И во тьме горько плачут святые.
Дай мне сил, чтоб пройти во мраке,
Ухватившись за посох млечный,
Удержаться до новой драки
За светило – для Человека!
Дай мне сил пройти лабиринтом
Хамства, лжи, лицемерного зелья
И увидеть цвет гиацинтов,
Утолив недужность похмелья...
Боже, дай мне силы! О, Боже!
Кохтла-Ярве
Август 1970 г.
* * *
НБ., СБ., ОюБ.
Захандрю, отосплюсь я вволю,
Брошу песни, стихи, кутежи.
Пусть сойдут на душе мозоли,
А в ангарах замрут виражи.
Отдохну от друзей, чтоб с врагами
Легче было бороться потом.
Не дразните меня пирогами —
Я говею Великим Постом.
Где-то там, в глубине, в подзадушье,
Зреют смерчи грядущих утех.
И свирель, и бичи пастушьи
Подстрекают мой тлеющий грех.
А сейчас я в уюте и ласке,
И будильник вместо сверчка,
И дочурки смыкают глазки,
Заморив перед сном червячка.
И жене спокойно, и нега
Разливает родную теплынь.
Покрывала белее снега.
Сладко-горькая снится полынь.
Москва-Ульяновск-Уфа
Борт 207
1970 г.
Захандрю, отосплюсь я вволю,
Брошу песни, стихи, кутежи.
Пусть сойдут на душе мозоли,
А в ангарах замрут виражи.
Отдохну от друзей, чтоб с врагами
Легче было бороться потом.
Не дразните меня пирогами —
Я говею Великим Постом.
Где-то там, в глубине, в подзадушье,
Зреют смерчи грядущих утех.
И свирель, и бичи пастушьи
Подстрекают мой тлеющий грех.
А сейчас я в уюте и ласке,
И будильник вместо сверчка,
И дочурки смыкают глазки,
Заморив перед сном червячка.
И жене спокойно, и нега
Разливает родную теплынь.
Покрывала белее снега.
Сладко-горькая снится полынь.
Москва-Ульяновск-Уфа
Борт 207
1970 г.
* * *
Мне с каждым днем трудней спрягать
Толпу ликующих глаголов.
Такое демону под стать
В кругу завзятых богомолов.
Торгуя рифмой, словарем,
Былые истины глаголят,
Порой не в лад с календарем.
Но им с амвона благоволят.
Курится душный фимиам,
Мерцает свет паникадила.
И уготовленный «бальзам»
Страна, как зелье, проглотила.
1970 г.
Толпу ликующих глаголов.
Такое демону под стать
В кругу завзятых богомолов.
Торгуя рифмой, словарем,
Былые истины глаголят,
Порой не в лад с календарем.
Но им с амвона благоволят.
Курится душный фимиам,
Мерцает свет паникадила.
И уготовленный «бальзам»
Страна, как зелье, проглотила.
1970 г.
* * *
Араму Хачатуряну
Когда находишься на грани,
Не отмолив суму грехов,
Когда всю душу, в кровь изранив,
Не спишь до первых петухов,
В висках теснятся мыслей хоры,
Разноголосьем, вразнобой
Терзают. На расправу скоры.
Но голос глушит их мольбой.
Встают слова, слагая строки
Святых молитв в живую нить,
Встают из гроба монологи,
Встают упорно, чтобы жить...
Да, жить в плену волшебных звуков,
Что Ваш талант нам подарил.
С души бы снять сомнений муки
И чтоб Господь нас всех хранил.
Больница № 67
Февраль 1971 г.
Когда находишься на грани,
Не отмолив суму грехов,
Когда всю душу, в кровь изранив,
Не спишь до первых петухов,
В висках теснятся мыслей хоры,
Разноголосьем, вразнобой
Терзают. На расправу скоры.
Но голос глушит их мольбой.
Встают слова, слагая строки
Святых молитв в живую нить,
Встают из гроба монологи,
Встают упорно, чтобы жить...
Да, жить в плену волшебных звуков,
Что Ваш талант нам подарил.
С души бы снять сомнений муки
И чтоб Господь нас всех хранил.
Больница № 67
Февраль 1971 г.
* * *
Когда бы ты не торопилась
Уплыть к кавказским берегам,
Тогда б, быть может, умилилась
Узрев припадшего к ногам...
Проходят годы, голод странствий
Не утолить пловцам седым,
И новой осени убранство
Уйдет, как сон, как горький дым.
И вновь до Невского причала
Судьба мне выдала билет.
И без конца и без начала
В душе рождается сонет.
Нужны слова не рядовые,
Нужны особые слова,
Произнесенные впервые,
Не подвела бы голова.
С тобой, благой души творенье,
С тобой, предвестницей добра,
Мое тревожное горенье
Лучится в бликах серебра.
Мне нужно знать, что есть на свете
Твоя немеркнущая суть.
Ты воскрешаешь дух в поэте
И призовешь когда-нибудь.
1970 г.
Уплыть к кавказским берегам,
Тогда б, быть может, умилилась
Узрев припадшего к ногам...
Проходят годы, голод странствий
Не утолить пловцам седым,
И новой осени убранство
Уйдет, как сон, как горький дым.
И вновь до Невского причала
Судьба мне выдала билет.
И без конца и без начала
В душе рождается сонет.
Нужны слова не рядовые,
Нужны особые слова,
Произнесенные впервые,
Не подвела бы голова.
С тобой, благой души творенье,
С тобой, предвестницей добра,
Мое тревожное горенье
Лучится в бликах серебра.
Мне нужно знать, что есть на свете
Твоя немеркнущая суть.
Ты воскрешаешь дух в поэте
И призовешь когда-нибудь.
1970 г.
* * *
Когда Норильск не принимает – ждет Хатанга.
Вертикальный разрез атмосферы
Режет трассу метеоусловий,
Потеряли в погоду веру
Люди всяких вер и сословий.
Сводки, водка, пурга, туманы,
«Ил» сидит, закопавшись в снег,
Как прекрасны метеостаны!
Замирает аэробег...
Быстро день угасает полярный,
Изотермы дают марьяж,
Ледовитый близок, коварный,
Продолжается наш вояж.
Зашифрованы метеосводки
В кружевах отгулявшей льдины,
Соблазненные дремлют лодки...
Север – это свои картины.
Занесло нас сюда погодой —
Здесь, на Хатанге, больше солнца.
И поселок кажется гордым,
Собирая лучи в оконцах.
Хатанга
26 февраля 1972 г.
Вертикальный разрез атмосферы
Режет трассу метеоусловий,
Потеряли в погоду веру
Люди всяких вер и сословий.
Сводки, водка, пурга, туманы,
«Ил» сидит, закопавшись в снег,
Как прекрасны метеостаны!
Замирает аэробег...
Быстро день угасает полярный,
Изотермы дают марьяж,
Ледовитый близок, коварный,
Продолжается наш вояж.
Зашифрованы метеосводки
В кружевах отгулявшей льдины,
Соблазненные дремлют лодки...
Север – это свои картины.
Занесло нас сюда погодой —
Здесь, на Хатанге, больше солнца.
И поселок кажется гордым,
Собирая лучи в оконцах.
Хатанга
26 февраля 1972 г.
РАДИСТКАМ СЕВЕРА
Ваш гимн – это песни морзянок:
Диксон, Тикси, Норильск, Магадан.
Пальцы милых курносых смуглянок —
Вам природою дан этот дар.
Что бы ни было там в поднебесье —
Принят будет послушный сигнал.
Телетайпы, как белые бесы,
Строчат ленты: с погодой аврал!
Ваши локоны в этих лентах,
Голоса улетают в эфир,
Вам навечно отданы в ренту
Свет, любовь и прекрасный мир.
Нам Хатанга дала позывные,
Зов сирен указал нам путь,
Ваши станы и губы шальные —
В этом Ваша радиосуть.
Хатанга
28 февраля 1972 г.
Диксон, Тикси, Норильск, Магадан.
Пальцы милых курносых смуглянок —
Вам природою дан этот дар.
Что бы ни было там в поднебесье —
Принят будет послушный сигнал.
Телетайпы, как белые бесы,
Строчат ленты: с погодой аврал!
Ваши локоны в этих лентах,
Голоса улетают в эфир,
Вам навечно отданы в ренту
Свет, любовь и прекрасный мир.
Нам Хатанга дала позывные,
Зов сирен указал нам путь,
Ваши станы и губы шальные —
В этом Ваша радиосуть.
Хатанга
28 февраля 1972 г.
* * *
Здравствуй, Человек! Дыши, лети в намет!
Остановка – возрасту подачка.
Пусть поэту душу разорвет
Озорная, буйственная скачка!
Пена рифм, кочующих в отлет,
На заре планетного зачатья,
Растопив материковый лед,
Родила поэтов рать за ратью.
В ледяной рифмованной воде,
На пещерных стенах и на скалах
Шлялся стих по вольной борозде,
И на карнавалах, и на балах.
Намозолив строками язык,
В кровь содрав и локти, и колени,
Я прорвался через грозный рык,
Оплатив сполна начетов пени.
Трудно в поэтической стране
Петь любовь при грозных вспышках века.
И в какой бы ни был стороне
Шлю привет Поэту-Человеку.
5 марта 1972 г.
Остановка – возрасту подачка.
Пусть поэту душу разорвет
Озорная, буйственная скачка!
Пена рифм, кочующих в отлет,
На заре планетного зачатья,
Растопив материковый лед,
Родила поэтов рать за ратью.
В ледяной рифмованной воде,
На пещерных стенах и на скалах
Шлялся стих по вольной борозде,
И на карнавалах, и на балах.
Намозолив строками язык,
В кровь содрав и локти, и колени,
Я прорвался через грозный рык,
Оплатив сполна начетов пени.
Трудно в поэтической стране
Петь любовь при грозных вспышках века.
И в какой бы ни был стороне
Шлю привет Поэту-Человеку.
5 марта 1972 г.
* * *
Я – человек роковой —
Это судьбой проверено.
Крутит судьба пургой,
Черной пургою северной.
Тысячи красных глыб
Канули в глубь озерную.
Стонет призывно выпь,
Вновь меня чертом дернуло.
Вновь за русалкой вдрызг
Захороводил с лешими...
В парус ударил бриз,
Брызгами рыщет вешними.
Разуму не подчинен,
Сердце – два треугольника,
Мыкаю резвый челн —
Скован веслом невольника.
Выгребу в гребнях зорь,
Брошусь на берег взбученный.
Вырву терпкую хворь
И упаду, измученный.
Норильск, Талпах
Сентябрь 1972 г.
Это судьбой проверено.
Крутит судьба пургой,
Черной пургою северной.
Тысячи красных глыб
Канули в глубь озерную.
Стонет призывно выпь,
Вновь меня чертом дернуло.
Вновь за русалкой вдрызг
Захороводил с лешими...
В парус ударил бриз,
Брызгами рыщет вешними.
Разуму не подчинен,
Сердце – два треугольника,
Мыкаю резвый челн —
Скован веслом невольника.
Выгребу в гребнях зорь,
Брошусь на берег взбученный.
Вырву терпкую хворь
И упаду, измученный.
Норильск, Талпах
Сентябрь 1972 г.
ЛУЧ НАДЕЖДЫ
Не хочешь, нет! А все-таки встречаешь!
Нет жажды, нет! А все-таки ты пьешь!
О чем-то неизведанном вещаешь
И что-то необдуманно соврешь.
Опять идешь нехоженой тропою,
Где риск и радость водят хоровод,
И пусть гора не сходится с горою —
Воды не зная, смело лезешь в брод.
Несешься по стерне, не чувствуя уколов,
Удила закусив и с пеною у рта...
Презрев парадность серых частоколов,
Любой беде открыты ворота.
Надежды луч слепит глаза туманом,
Фатой невестиной порочность не укрыть...
Забыться вдруг и насладиться станом,
И, насладившись, снова волком выть!
Но что бы ни стряслось
И как бы ни крутило —
Не доверяю ставке на пассив.
Пусть зреет неразбуженная сила,
И пусть шлифует душу абразив!
1972 г.
Нет жажды, нет! А все-таки ты пьешь!
О чем-то неизведанном вещаешь
И что-то необдуманно соврешь.
Опять идешь нехоженой тропою,
Где риск и радость водят хоровод,
И пусть гора не сходится с горою —
Воды не зная, смело лезешь в брод.
Несешься по стерне, не чувствуя уколов,
Удила закусив и с пеною у рта...
Презрев парадность серых частоколов,
Любой беде открыты ворота.
Надежды луч слепит глаза туманом,
Фатой невестиной порочность не укрыть...
Забыться вдруг и насладиться станом,
И, насладившись, снова волком выть!
Но что бы ни стряслось
И как бы ни крутило —
Не доверяю ставке на пассив.
Пусть зреет неразбуженная сила,
И пусть шлифует душу абразив!
1972 г.
ТЕЛЕГРАММА
Сплошная стена:
В кладке – цемент,
Виски – веретена,
Сегментом загибы лет.
С кручи несет
Захватом поток.
Ночью жар, пот,
Обруч соломы – плот.
Ухватишься – жуткий крен,
Намаешься, старый хрен...
Москва
Декабрь 1972 г.
В кладке – цемент,
Виски – веретена,
Сегментом загибы лет.
С кручи несет
Захватом поток.
Ночью жар, пот,
Обруч соломы – плот.
Ухватишься – жуткий крен,
Намаешься, старый хрен...
Москва
Декабрь 1972 г.
* * *
Излучатели обезумели,
В излучинах мозга – визг!
В кои б веки одумались,
Глянули б сверху вниз!
Но в юбилейных радостях
Лишнего чуть хватив,
Все забывают о гадостях,
Смешанных в аперитив.
Бесед застольных банальщина
Вуально смакуется блажь,
Шальная гудит вокзальщина —
Сто тысяч карманных краж.
Эх, ветра бы свежими глыбами
Продуть этот биобред,
Серпом бы пройтись над лженимбами,
Несущими груз лжепобед.
Январь 1975 г.
В излучинах мозга – визг!
В кои б веки одумались,
Глянули б сверху вниз!
Но в юбилейных радостях
Лишнего чуть хватив,
Все забывают о гадостях,
Смешанных в аперитив.
Бесед застольных банальщина
Вуально смакуется блажь,
Шальная гудит вокзальщина —
Сто тысяч карманных краж.
Эх, ветра бы свежими глыбами
Продуть этот биобред,
Серпом бы пройтись над лженимбами,
Несущими груз лжепобед.
Январь 1975 г.
* * *
Анатолию Петросяну —
Человеку, ученому, поэту
Иду по дороге больших потерь,
Но рыскать в неверии тягостно.
В любом направлении шаг отмерь —
Не всякий подряд будет радостным.
Градом ударило – смерч удач
Весел в гурьбе «друзей»,
А где-то пекут несчастья калач,
Сжимается пасть клещей.
Потеряно время, утрачен пыл,
Но это на время, верь!
Ползи наудачу к потере сил —
Имеет дыру вентерь!
Накал держи на красной черте,
Взрыва не бойся, нет!
И если согнет удар каратэ —
Хрипом рождай сонет!
5 мая 1973 г.
Человеку, ученому, поэту
Иду по дороге больших потерь,
Но рыскать в неверии тягостно.
В любом направлении шаг отмерь —
Не всякий подряд будет радостным.
Градом ударило – смерч удач
Весел в гурьбе «друзей»,
А где-то пекут несчастья калач,
Сжимается пасть клещей.
Потеряно время, утрачен пыл,
Но это на время, верь!
Ползи наудачу к потере сил —
Имеет дыру вентерь!
Накал держи на красной черте,
Взрыва не бойся, нет!
И если согнет удар каратэ —
Хрипом рождай сонет!
5 мая 1973 г.
ВОДИТЕЛИ СЕВЕРА
Весна продвинулась в тайгу,
Весна ломает зимники.
И лось трубит на берегу
И теребит осинники.
Ворчит в лощинах трубовоз
На каверзы дорожные.
И уповают на мороз
Водители тревожные
На реках, дверцы распахнув,
Газуют осторожно,
И, с облегчением вздохнув,
Закуривают дрожно.
Конец пути уж недалек,
Ребята так намаются...
А дома ждут, и там, в домах,
Девчонки улыбаются.
На лето долгий перекур
Устроит навигация.
Ну а пока – опасный тур
И беспокойна рация.
п. Пунга
1973 г.
Весна ломает зимники.
И лось трубит на берегу
И теребит осинники.
Ворчит в лощинах трубовоз
На каверзы дорожные.
И уповают на мороз
Водители тревожные
На реках, дверцы распахнув,
Газуют осторожно,
И, с облегчением вздохнув,
Закуривают дрожно.
Конец пути уж недалек,
Ребята так намаются...
А дома ждут, и там, в домах,
Девчонки улыбаются.
На лето долгий перекур
Устроит навигация.
Ну а пока – опасный тур
И беспокойна рация.
п. Пунга
1973 г.
* * *
Галине Ильченко,
сохранившей мои стихи,
вошедшие в первую часть книги
Состоянье свое объяснить не могу,
От кого и куда я бегу.
Богом данное не берегу,
Кровью взятое – не стерегу.
Сокрушаюсь, лишь только учую застой,
И другой уж кричу: «Эй, постой!»
После сладкой пилюли пью горький настой
И к друзьям тороплюсь на постой.
И страдаю, и радуюсь, если иду,
Даже если мечусь в бреду.
Напрягаюсь в предчувствии – жду беду,
А когда отведу – хандрю.
1973 г.
сохранившей мои стихи,
вошедшие в первую часть книги
Состоянье свое объяснить не могу,
От кого и куда я бегу.
Богом данное не берегу,
Кровью взятое – не стерегу.
Сокрушаюсь, лишь только учую застой,
И другой уж кричу: «Эй, постой!»
После сладкой пилюли пью горький настой
И к друзьям тороплюсь на постой.
И страдаю, и радуюсь, если иду,
Даже если мечусь в бреду.
Напрягаюсь в предчувствии – жду беду,
А когда отведу – хандрю.
1973 г.
* * *
В. P.
Ну что ж? Еще раз пронесло?
Наполним братские стаканы...
Дрожит в уключине весло,
Души зализываем раны.
Шепчу Бодлера, как в бреду,
О тех пловцах, что цель не знали...
Тропою северной бреду
И крою матом магистрали.
Ты верно следуешь за мной
И тоже компаса не носишь.
Тропы хватает нам одной,
Лыжни накатанной не просишь.
Не богохульствуем, не лжем
И свято любим жизнь. Кочуя,
Не обрастаем багажом,
Сердца закатами врачуем.
Восходы тоже наши все,
Со счета сбились, их встречая,
И на снегу, и по росе
От Сахалина до Валдая.
Какого черта нужно нам?
Мы больше видим, чем другие.
Идем по весям, городам —
И наши помыслы благие.
Так что ж нас мучает, мой друг?
Бывали судьбы тяжелее.
Какой свирепствует недуг
И с каждым днем все злей и злее?
Пуржит декабрьская Тюмень,
И подморозило дорогу...
Все тот же образ, та же тень
Влечет к московскому порогу.
1973 г.
Ну что ж? Еще раз пронесло?
Наполним братские стаканы...
Дрожит в уключине весло,
Души зализываем раны.
Шепчу Бодлера, как в бреду,
О тех пловцах, что цель не знали...
Тропою северной бреду
И крою матом магистрали.
Ты верно следуешь за мной
И тоже компаса не носишь.
Тропы хватает нам одной,
Лыжни накатанной не просишь.
Не богохульствуем, не лжем
И свято любим жизнь. Кочуя,
Не обрастаем багажом,
Сердца закатами врачуем.
Восходы тоже наши все,
Со счета сбились, их встречая,
И на снегу, и по росе
От Сахалина до Валдая.
Какого черта нужно нам?
Мы больше видим, чем другие.
Идем по весям, городам —
И наши помыслы благие.
Так что ж нас мучает, мой друг?
Бывали судьбы тяжелее.
Какой свирепствует недуг
И с каждым днем все злей и злее?
Пуржит декабрьская Тюмень,
И подморозило дорогу...
Все тот же образ, та же тень
Влечет к московскому порогу.
1973 г.
* * *
Давно я не писал стихов,
Поддавшись ложному покою.
Не досаждал мне звон оков
И скрип весла ковчега Ноя.
Я истины узнать пытался соль —
Была мне пыткою попытка.
Спиралью закрутила боль,
Открыв в заветный сад калитку,
Сначала робкою рукой,
Потом толкнув плечом преграду.
Обрел я заново покой,
В стихе неистовом – награду.
Поддавшись ложному покою.
Не досаждал мне звон оков
И скрип весла ковчега Ноя.
Я истины узнать пытался соль —
Была мне пыткою попытка.
Спиралью закрутила боль,
Открыв в заветный сад калитку,
Сначала робкою рукой,
Потом толкнув плечом преграду.
Обрел я заново покой,
В стихе неистовом – награду.
* * *
Я какой-то разнузданный весь,
Прислоняюсь к бесстыжей рябине,
Захлестнула волною спесь,
Закрутила мою кручину.
Я какой-то встревоженный весь,
Словно улей нутро ворошит,
И мой верный попутчик бес
Меня тянет, рушит и крошит.
Невозможно взбалмошный весь —
То я дыблюсь, то никну долу.
Крутит ведьмою желтый лес,
Я рыдаю в ее подоле.
Заморочен, затравлен, вздыблен,
Болен, скручен и зарифлен,
От себя самого не избавлен,
Сам собою навек заклеймен.
Взбудоражен нечистой силой,
Каждый день отрываю живьем,
То верчу эталонным мерилом,
То играю безмерным копьем.
Я какой-то поникший весь,
Заболоченный и замшелый.
Нужен невероятнейший стресс,
Нужен свет божественно-белый!
Пусть я стану слепым, взглянув
На добытое мною чудо.
Будь что будет – к нему прильну, —
Быть всеядным хочу и буду!
1973 г.
Прислоняюсь к бесстыжей рябине,
Захлестнула волною спесь,
Закрутила мою кручину.
Я какой-то встревоженный весь,
Словно улей нутро ворошит,
И мой верный попутчик бес
Меня тянет, рушит и крошит.
Невозможно взбалмошный весь —
То я дыблюсь, то никну долу.
Крутит ведьмою желтый лес,
Я рыдаю в ее подоле.
Заморочен, затравлен, вздыблен,
Болен, скручен и зарифлен,
От себя самого не избавлен,
Сам собою навек заклеймен.
Взбудоражен нечистой силой,
Каждый день отрываю живьем,
То верчу эталонным мерилом,
То играю безмерным копьем.
Я какой-то поникший весь,
Заболоченный и замшелый.
Нужен невероятнейший стресс,
Нужен свет божественно-белый!
Пусть я стану слепым, взглянув
На добытое мною чудо.
Будь что будет – к нему прильну, —
Быть всеядным хочу и буду!
1973 г.
* * *
Татьяне Абрамовой
Не в силах ждать, ты же где-то рядом,
Быть может, точит сомнений рой,
И ты на прошлое новым взглядом:
Тебе, мол, что – для тебя не впервой.
А если впервой? Ты подумай об этом!
Что может преградою встать на пути?
Тут можно без азбуки стать поэтом
И крест самый тяжкий до гроба нести.
Мы будем идти, помогая друг другу,
И вынесем радость и спрячем беду.
Такой хочу видеть свою подругу,
Чтоб мне доверяла, когда веду.
1974 г.
Не в силах ждать, ты же где-то рядом,
Быть может, точит сомнений рой,
И ты на прошлое новым взглядом:
Тебе, мол, что – для тебя не впервой.
А если впервой? Ты подумай об этом!
Что может преградою встать на пути?
Тут можно без азбуки стать поэтом
И крест самый тяжкий до гроба нести.
Мы будем идти, помогая друг другу,
И вынесем радость и спрячем беду.
Такой хочу видеть свою подругу,
Чтоб мне доверяла, когда веду.
1974 г.
* * *
Е. Л.
Две женщины. Нечетко в мыслях.
Тревожно за сиреневым туманом.
Но что-то тянет к ним неуловимо,
Как будто мне они давно знакомы.
Застывшие движенья рук и тела,
Но контуры становятся реальней,
Туман уходит, отступая в угол дальний...
Вдруг женщины вдали соединились —
И в облике одной ко мне явились.
Две женщины. Нечетко в мыслях.
Тревожно за сиреневым туманом.
Но что-то тянет к ним неуловимо,
Как будто мне они давно знакомы.
Застывшие движенья рук и тела,
Но контуры становятся реальней,
Туман уходит, отступая в угол дальний...
Вдруг женщины вдали соединились —
И в облике одной ко мне явились.
* * *
Я не уверен, что когда-то
Мой будет выполняться рейс.
Устал и пал Пегас крылатый,
Стал недоступен эдельвейс.
И новый взлет уж не врачует,
Не интригует паранджа.
И тело бренное кочует
В предощущенье куража.
Еще остался проблеск солнца
В равнине белой, как саван,
И луч его крадет оконце,
И пожирает, как варан.
Конец дороги не изведан,
Когда и как – не надо знать.
И снова бой грядущим бедам,
И снова волю утверждать.
Мой будет выполняться рейс.
Устал и пал Пегас крылатый,
Стал недоступен эдельвейс.
И новый взлет уж не врачует,
Не интригует паранджа.
И тело бренное кочует
В предощущенье куража.
Еще остался проблеск солнца
В равнине белой, как саван,
И луч его крадет оконце,
И пожирает, как варан.
Конец дороги не изведан,
Когда и как – не надо знать.
И снова бой грядущим бедам,
И снова волю утверждать.
* * *
На все метельные замки
Закрыт аэропорт.
Метеослужбы -теремки,
Девчонки – первый сорт.
Предновогодний сабантуй —
Народ собрался в путь.
Здесь уж бунтуй иль не бунтуй —
Буран не отпугнуть.
А нам пока и не домой,
Держись за параллель!
Когда мы встретимся с тобой —
Уже зажжется ель.
И если вдруг задержат рейс —
Кричите громко тост.
Сорвите с елки «эдельвейс»,
Пусть будет праздник прост.
Но мы прорвемся в город наш,
Сорвем пурги засов.
И вспомним северный вояж,
Морозный звон лесов.
20 декабря 1975 г.
Закрыт аэропорт.
Метеослужбы -теремки,
Девчонки – первый сорт.
Предновогодний сабантуй —
Народ собрался в путь.
Здесь уж бунтуй иль не бунтуй —
Буран не отпугнуть.
А нам пока и не домой,
Держись за параллель!
Когда мы встретимся с тобой —
Уже зажжется ель.
И если вдруг задержат рейс —
Кричите громко тост.
Сорвите с елки «эдельвейс»,
Пусть будет праздник прост.
Но мы прорвемся в город наш,
Сорвем пурги засов.
И вспомним северный вояж,
Морозный звон лесов.
20 декабря 1975 г.
* * *
У каждого свои коллекции,
А я закаты и восходы пестую.
И небу не нужны протекции —
Я по планете просто голым шествую.
Вчера восход я встретил на Оби,
В нем запах кедра и призыв оленя.
Сегодня солнце на Манеже застолбил
И провожаю в тучу, сожалея.
И день сегодняшний не повторится вновь,
Уже другой восход врачует небо...
А мне еще закат волнует кровь,
Как в детстве волновал кусочек хлеба.
10 января 1976 г.
А я закаты и восходы пестую.
И небу не нужны протекции —
Я по планете просто голым шествую.
Вчера восход я встретил на Оби,
В нем запах кедра и призыв оленя.
Сегодня солнце на Манеже застолбил
И провожаю в тучу, сожалея.
И день сегодняшний не повторится вновь,
Уже другой восход врачует небо...
А мне еще закат волнует кровь,
Как в детстве волновал кусочек хлеба.
10 января 1976 г.
УХАБЫ ЛЮБВИ
Снова ночи шальны и угарны,
Запах ладана стал забывать,
Наши взгляды на все полярны,
Неполярна одна лишь кровать.
Пусть твой бунт не совсем логичен,
Одержимость в нем тоже есть,
Но я против твоей опричнины,
Мне ее никогда не снесть.
Никогда, при любой угрозе,
Не полезу в златую клеть,
Пусть уж лучше сгореть на морозе,
Пусть уж с комьями в горле, но петь.
Ты меня назвала ответчиком,
А за что? Не приложишь ума.
Я плохим был тебе советчиком —
Снова посох и снова сума.
В этот раз я надолго уехал —
Город грешный влечет на дно.
Снова бой – дуракам на потеху,
Дураки ведь всегда заодно.
1976 г.
Запах ладана стал забывать,
Наши взгляды на все полярны,
Неполярна одна лишь кровать.
Пусть твой бунт не совсем логичен,
Одержимость в нем тоже есть,
Но я против твоей опричнины,
Мне ее никогда не снесть.
Никогда, при любой угрозе,
Не полезу в златую клеть,
Пусть уж лучше сгореть на морозе,
Пусть уж с комьями в горле, но петь.
Ты меня назвала ответчиком,
А за что? Не приложишь ума.
Я плохим был тебе советчиком —
Снова посох и снова сума.
В этот раз я надолго уехал —
Город грешный влечет на дно.
Снова бой – дуракам на потеху,
Дураки ведь всегда заодно.
1976 г.
* * *
Мери
Когда октябрьские снежинки
Тебе упали на лицо,
Я с грустью вспомнил бабье лето
И золоченое кольцо.
И ранней осени убранство,
И безысходный волжский плес,
И слов твоих непостоянство,
И пьяный русский перевоз,
И рот, хохочущий в чернике,
И игры в девственном лесу,
И мхи, дразнящие брусникой,
И возрожденную красу.
Углич
1976 г.
Когда октябрьские снежинки
Тебе упали на лицо,
Я с грустью вспомнил бабье лето
И золоченое кольцо.
И ранней осени убранство,
И безысходный волжский плес,
И слов твоих непостоянство,
И пьяный русский перевоз,
И рот, хохочущий в чернике,
И игры в девственном лесу,
И мхи, дразнящие брусникой,
И возрожденную красу.
Углич
1976 г.
ОСЕНЬ
Отшумела, листвою осыпалась,
Слезным поздним дождем пролилась.
Босиком по морозцу помыкалась,
Снегу чистому отдалась.
Принакрылась фатою белою,
Затерявшись в седой бороде,
Подмигнула калиною зрелою —
Не оставила зиму в беде.
Слезным поздним дождем пролилась.
Босиком по морозцу помыкалась,
Снегу чистому отдалась.
Принакрылась фатою белою,
Затерявшись в седой бороде,
Подмигнула калиною зрелою —
Не оставила зиму в беде.
* * *
Мери
Ты ушла, и снегом засыпало
Все следы на больничном дворе,
Невеселые дни мне выпали
В високосном больном декабре.
Да, я болен, но болен – тобою —
И об этом хочу кричать!
Я вдохну новогоднюю хвою,
Нежный запах родного плеча.
И спою тебе песню добрую,
Расскажу о дальних морях,
Твои губы на вкус попробую,
Подниму на руках-якорях.
Отнесу тебя в снег или в сено,
Что больному – все нипочем!
И шального шампанского пена
Ты ушла, и снегом засыпало
Все следы на больничном дворе,
Невеселые дни мне выпали
В високосном больном декабре.
Да, я болен, но болен – тобою —
И об этом хочу кричать!
Я вдохну новогоднюю хвою,
Нежный запах родного плеча.
И спою тебе песню добрую,
Расскажу о дальних морях,
Твои губы на вкус попробую,
Подниму на руках-якорях.
Отнесу тебя в снег или в сено,
Что больному – все нипочем!
И шального шампанского пена
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента