Вместо предисловия,
    В Патерсоне после Джона Рида
 
   Есть в американском штате Нью-Джерси город Патерсон. Внешне — типично американский город средних размеров. В то же время он выделяется из скучного ряда своей историей и претензиями.
   Читатель может вспомнить очерки Джона Рида «Война в Патерсоне». Знаменитый американский журналист описывал в них забастовку 25 тысяч рабочих фабрик по производству шелка в этом городе в 1913 году. Бастующие требовали 8-часового рабочего дня и некоторого смягчения потогонной системы. Это было длительное и жестокое классовое сражение, оставшееся в памяти людей прежде всего благодаря таланту Джона Рида.
   С тех пор мир ушел далеко вперед, и в самом Патерсоне введен-таки 8-часовой рабочий день для тех, конечно, у кого есть работа. Джон Рид, как известно, создал немного позднее знаменитую хронику Октябрьской революции — «Десять дней, которые потрясли мир». Новая Россия, становление которой наблюдал Джон Рид, стала могучей социалистической державой. Перемен— не перечислить. Посетим же сейчас Патерсон и посмотрим: а какие там произошли перемены за семь десятков лет?
   Автор провел шесть лет в Нью-Йорке в качестве собственного корреспондента агентства печати «Новости». Увлекающий, возбуждающий, но и угнетающий Нью-Йорк порой осточертевал. Полчаса на автомобиле по Вестсайдской окружной дороге, мосту имени Джорджа Вашингтона и 80-й автостраде — и ты в притихшем Патерсоне у водопада; ты еще в рамках 25-мильного радиуса, где советский корреспондент может ездить без предварительного уведомления вашингтонских властей.
   Знакомство лучше всего начать, поднявшись на гору Гаррет, где несколько лет городские власти ремонтировали развалившуюся смотровую площадку. Отсюда Патерсон виден во всей своей красе как на ладони. Город раскинулся в изящной излучине реки Пассаик. Видны многочисленные старые кирпичные корпуса заводов постройки конца прошлого века, уходящие к горизонту ряды трехэтажных деревянных домиков для рабочих, вдали — небольшая группа современных домов-новостроек этажей по пятнадцать. Город рассекают несколько автострад — он расположен на бойком пути из Нью-Йорка на запад. Есть и местная природная достопримечательность — водопад, похожий на уменьшенную копию Ниагарского, но достаточно впечатляющий, особенно зимой, когда туман над ним кипит сильнее.
   Радиостанция Патерсона каждый час напоминает, что передает «чудесную музыку в любое время», и ее слушают многие в соседнем Нью-Йорке, особенно по автомобильным приемникам. Патерсон — город не просто известный, он уже задуман был как образцово-показательный индустриальный центр, с которого другие должны брать пример. Назван он в честь видного промышленника Уильяма Патерсона. Здесь возникли первые в стране заводы и фабрики, здесь поднималась в рост индустриальная Америка. Здесь Сэм Кольт наладил массовое производство своей модели револьвера. Он был борцом за равенство по-американски: кольт в руке — великий уравнитель. Здесь Джон Холланд создал первую работающую модель подводной лодки, успешно погрузившейся в Пассаик. Сейчас эта лодка украшает местный музей. Здесь сделали авиационный мотор, поставленный на самолет, на котором Чарлз Линдберг совершил первый беспосадочный полет через Атлантический океан. Самолет этот, «Дух Сент-Луиса», украшает теперь музей аэронавтики и космоса в Вашингтоне. Одно время Патерсон выпускал 80 процентов всех паровозов в стране. Мало какой другой американский город таких размеров может похвастаться подобными достижениями.
   Поэт Уильям Карлос Уильямс посвятил городу большую поэму в шести частях,— «Патерсон», а нынешний известный поэт Аллен Гинзберг — стихотворение «Патерсон». Оба — его жители. Оба видели в нем символ Америки, подобно тому, как в капле дождя садовник видит весь свой сад.
   Только видели они зрелище не из приятных: развитие капитализма в Америке, дух стяжательства и потребительства, отрицающий все поэтические ценности.
   Городские воротилы всегда рассматривали Патерсон как возможность «делать деньги». Его история — скучно-длинный ряд скандалов. Последний был связан со злоупотреблением деньгами, выделенными на помощь беднякам. Здесь сидит в городской тюрьме известный негритянский боксер чемпион Рубин Картер, обвиняемый в убийстве трех человек в местном баре. Многие видные американцы выступали за его освобождение, отмечая, что Рубин Картер невиновен и что налицо полицейская провокация.
   Журналистка Кристофер Норвуд, проработавшая в Патерсоне несколько лет, свидетельствует, что фактически городом правит «режим, который с точки зрения политической теории просто не мог бы возникнуть в нормальных демократических условиях».
   «Фактическое положение дел, — пишет Норвуд в книге «О Патерсоне: становление и падение американского города», — прямо противоположно тому, в чем стремятся убедить население политиканы или газеты. В конечном итоге люди живут буквально в аду, однако они не могут указать пальцем на причины. И они приходят к мысли, что жизнь вообще — ад» [1].
   Много в городе было перемен за прошедшие десятилетия. Появились универсамы и закусочные, улицы, как и полагается в Америке, заставлены автомобилями. Шелковых фабрик уже нет, но взамен появились другие, население города за семь десятилетий увеличилось со 130 тысяч до 150 тысяч жителей.
   Раньше здесь сходились четыре железные дороги. Сейчас нет поезда даже в соседний Нью-Йорк, и вообще хило работает только одна товарная железнодорожная ветка. Но взамен вокруг — эстакады и петли автострад. А когда-то живой и бурлящий местный Бродвей теперь в большинстве кварталов заброшен.


   Патерсон отражает путь развития других американских городов: центры их приходят в запустение, потому что зажиточные горожане выезжают в пригороды, а их место занимают бедняки, часто негры и пуэрториканцы. В 1917 году в Патерсоне черных почти не было, пуэрториканцев не было ни одного, а сейчас черных — 28 процентов населения и, наверное, столько же — пуэрториканцев. У большинства нет никакой работы. В результате, как говорится в докладе городской комиссии, в так называемых «районах с низким доходом» процветают «грабежи, избиения, алкоголизм, проституция и торговля наркотиками». На втором этаже здания городского почтамта — вербовочные конторы для набора добровольцев в армию, флот, авиацию и морскую пехоту. Повсюду в городе — их зазывная реклама, обещающая путешествия, приключения, а для юношей посерьезнее — приобретение профессии. И кажется, что поставки пушечного мяса становятся главным занятием городских властей.
   Свыше 16 тысяч жителей — старше 65 лет. О них в докладе говорится: «Их мучают многочисленные хорошо изученные документированные проблемы, такие, как финансовые трудности, отсутствие медицинской помощи, трудности с жильем».
   «Патерсон, — рассказывает Норвуд, — был задуман как городской эксперимент, который должен был стать памятником американской мощи и престижу. Однако, вместе с другими американскими городами, он гибнет. Приезжего нельзя винить в том, что ему потребуется набраться мужества, прежде чем пройти по улице, которая и сейчас называется Главной, Мейн-стрит. На ней стоят здания, которые будто только и ждут шагов прохожего, чтобы обвалиться. На перекрестках вас пугают группы подозрительных бездельников. Вас охватывает щемящее чувство, будто само время отсюда ушло и возвращаться не собирается… Город, который когда-то называли «шелковой столицей», стал «открытым городом» для преступлений. Его душит атмосфера коррупции, уходящая традициями в прошлое. А какие могут быть прогресс и возрождение, если политиканы дерутся между собой за миллионы? А местная газета «Патерсон ньюс» несет вахту против коммунистического заговора» [2].
   Символично, что «война в Патерсоне», описанная Джоном Ридом, длившаяся пять месяцев и всколыхнувшая всю страну, закончилась поражением бастующих. Потом были другие забастовки, но Патерсон так и не сумел поднять голову.
   Патерсон — типичная Америка. За фасадом коммерческой чистоты ухоженных магазинов — вечные американские проблемы безработицы, нищеты, пустоты жизни, насилия.
   Нам говорят, что в Америке создано общество потребления, где изобилие товаров если не гарантирует индивидуального счастья, то во всяком случае создает для него материальные предпосылки.
   Мы познакомились с городом Патерсоном и видели, насколько он «счастлив».
   Рассмотрим далее в деталях и подробностях, как течет жизнь в этом обществе потребления.
 



 
    Потребление и потребительство
 
   Сначала немного теории.
   Потребление можно определить как пользование товарами и услугами. Без потребления не прожить. Человеку нужно питаться, одеваться, иметь кров над головой, ездить по делам и просто так. Более того, жизнь человека среди людей, в обществе, порождает духовные и культурные потребности. Иногда пишут соответственно о первичных и вторичных потребностях. Ясно, что удовлетворение первичных потребностей является необходимым условием для всего остального. С другой стороны, недаром говорят, что не хлебом единым жив человек. Он ищет счастья, удовольствия, истину, смысл жизни и многое другое. Удовлетворение потребностей, самых разных, выступает стимулом человеческой деятельности.
   Потребности людей растут по мере общественного развития. Возникают новые, ранее не ощущавшиеся потребности при появлении новых, ранее неведомых товаров и услуг. Например, потребность слушать за завтраком последние известия по радио могла возникнуть только после изобретения самого радио. Потребность посещать кинотеатр возникла после появления кинематографа. И т. д. Расширение потребностей как функция человеческого прогресса носит универсальный характер, будь то при капитализме или при социализме. В. И. Ленин отмечал: «…Невозможно опускать из виду той несомненной истины, что развитие капитализма неизбежно влечет за собой возрастание уровня потребностей всего населения и рабочего пролетариата» [3].
   При оценке потребностей сразу же возникает вопрос: а судьи кто? Некоторые несомненные потребности являются благоприобретенными, точнее, худоприобретенными, отнюдь не продиктованными императивами физического и духовного существования человека. Курение, например, человеческому организму не только не нужно, но и вредно. Между тем у табачной индустрии многомиллионные обороты и сотни миллионов потребителей во всех странах. Борьба с курением ведется, особенно в последние годы, и не без частных побед и успехов, но в целом потребление табака в мире растет. Приблизительно то же самое можно сказать о крепких спиртных напитках. Как видим, некоторые «потребительские ценности» могут иметь весьма сомнительную объективную ценность. Поэтому столь важно иметь собственную голову на плечах и выработать свои ценностные ориентации. В решающей мере они диктуются характером общества.
   И социализм, и коммунизм отнюдь не против потребления. Уравниловка и ограничение потребностей—скучные каноны «казарменного коммунизма», не имеющего отношения к научному коммунизму. При социализме люди получают по труду, значит, не все и не всегда могут удовлетворить любые свои потребности. Но все стремятся к этому, и нет ничего предосудительного в том, что каждый хочет жить лучше. «И когда со всех сторон мы видим новые требования, — писал В. И. Ленин, — мы говорим: это так должно быть, это и есть социализм, когда каждый желает улучшить свое положение, когда все хотят пользоваться благами жизни» [4].
   При капитализме и рабочий, и капиталист получают деньги. Для трудящегося это заработанные деньги, капиталисту же они могут плыть в руки и без адекватных усилий с его стороны. Богач на удовлетворение потребностей может выделять лишь часть своих денег, поскольку даже он не может спать сразу в двух кроватях, ехать сразу в двух автомобилях. Впрочем, он может закупить десятки спален и целую автобазу, самолеты и яхты, но в таком расточительном потреблении нет смысла. Богачу разумнее пустить деньги в оборот, чтобы получить еще больше денег, хотя дополнительных денег ему для благ и услад совсем не нужно. Но у него обычно ярко выражена «потребность» обогащаться. Порожденная укладом общества, в котором он живет, эта «потребность» представляется ему чуть ли не естественным инстинктом.
   В Соединенных Штатах, странах Западной Европы, Японии и в других развитых капиталистических странах жизненный уровень считается высоким. Не для всех, разумеется, но средние статистические показатели достаточно внушительны. Взять, например, американскую перенасыщенность автомобилями или насыщенность телефонами. Откуда же возникло это обилие товаров и услуг и возможность ими пользоваться для значительной части населения?
   «Известный рост жизненного уровня, — отмечает советский ученый Г. X. Шахназаров, — является естественным следствием использования революционных новаций науки и техники, которые в сочетании с развитой индустрией сделали возможным массовое производство потребительских благ» [5].
   Принято считать, что у истоков общества потребления стоял Генри Форд. 1 октября 1908 года он выпустил на своем заводе первый автомобиль модели «Т», вскоре окрещенный «жестяной Лиззи». 4 июня 1924 года с конвейера сошла 10-миллионная «Лиззи».
   Это было массовое производство, рассчитанное на массовое потребление. Миллионы автомобилей нуждались в миллионах владельцев. Сам Генри Форд любил напоминать о «маленькой идее», которая пришла ему в голову. «Эта идея, — писал он, — построить автомобиль, сделать его дешевым и платить высокую заработную плату всем за труд по его изготовлению» [6].
   О том, до чего довело Соединенные Штаты автомобильное перенасыщение, речь пойдет дальше. Сейчас нас интересует генезис общества потребления. Этого Колумба конвейера ставят столь высоко, что английский писатель Олдос Хаксли, например, в социальной утопии «Смелый новый мир» ведет летосчисление в его обществе будущего «после Форда», «п. Ф.», которое к тому времени заменило привычную «нашу эру», «н. э.», начавшую отсчет от рождества Христова.
   С фордовских заводов его «маленькая идея» распространилась на другие виды производства. Что только ныне не собирают на конвейерах: от часов до телевизоров. Даже дома собирают из деталей, поставляемых домостроительными комбинатами. «Маленькая идея», разумеется, носилась в воздухе, ее принесло с собой развитие науки и техники, а также организации производства. Форд лишь первым ее подхватил.
   Массовое производство, начало которого принято датировать 20-ми годами, было закономерным этапом научно-технического прогресса. Вскоре пришла и научно-техническая революция. Мы порой так и не осознаем до конца масштабов скачка. Поможет сравнение: за ближайшие пять лет человечество произведет больше промышленной продукции, чем за всю свою историю до 1945 года! Среди важнейших для нашей темы достижений были, помимо фордовского конвейера : использование электричества в работе по дому, т. е. появление холодильников, стиральных машин, пылесосов, полотеров и др., вплоть до электрических зубных щеток; приход в дом кондиционеров воздуха, необходимых в жаркой Америке; приход в дом внешнего мира, сначала на словах, с помощью радио, позже в образах на экране телевизора; сокращение расстояний с появлением авиации и особенно реактивной авиации.
   Легко заметить, что некоторые товары появились сами по себе, не откликаясь на какую-то конкретную потребность. Оказывается, иные потребности возникают вместе с самим товаром, порождаются им. Без этого товара сама потребность или вообще отсутствует, или не осознается в своем овеществленном виде. Скажем, человеческая любознательность тянула людей к источникам информации: к книгам, газетам, соседям, кумушкам. Но мало кто рассчитывал на эффект присутствия при событиях, случившихся за тридевять земель, который вдруг принес телевизор. Первые годы зритель был доволен черно-белым изображением. Ни за какие деньги он не мог бы получить цветное, поскольку еще не были решены технические задачи, связанные с цветными передачами. Когда их решили, потребители бросились менять черно-белые телевизоры на цветные. Затем в дома стали приходить видеомагнитофоны.
   Многие сегодняшние товары, в особенности так называемые товары длительного пользования, по старым понятиям, были бы царской роскошью или вообще были неведомы. Даже у императоров прошлого не было, скажем, такого теперешнего повседневного удобства, как телефон. Приходилось полагаться на гонцов да почтовых голубей. Раньше конюшня и «выезд» были только у людей богатых, теперь в Соединенных Штатах свой «выезд», т. е. автомобиль, — у большинства. Теперь мы читаем в газетах о «торговой войне» между Соединенными Штатами и Японией из-за цветных телевизоров и видеомагнитофонов. Японская так называемая бытовая техника наводнила американский внутренний рынок, и поскольку потребитель предпочитает именно ее, американское производство в этой области сокращается. Япония уже почти задушила американское производство коротковолновых радиоприемников.
   И вот вопрос о цветных телевизорах, без которых люди еще недавно жили и не тужили, становится важным аспектом американо-японских межгосударственных отношений, поскольку для Соединенных Штатов эта проблема свертывания производства и соответственного роста безработицы и дефицита торгового баланса, а для Японии сокращение экспорта означает тоже рост безработицы и потерю рынка. Это — пример конфликта, возможного только на уровне общества потребления.
   Но мы живем в последней четверти XX столетия, и назад, к лошади и лучине пути нет, а если б даже и был, никто б не повернул в прошлое. Дело не в автомобилях, цветных телевизорах и других благах научно-технического прогресса и современной организации массового производства. Дело в социальной организации общества потребления на капиталистических началах, превращающей его в общество потребительства, где вещи вытесняют людей, где блага оборачиваются горестями. И об этом книга.
   Американский опыт показывает и, если хотите, предупреждает, что потребительство опустошает человека, делает его придатком рынка, марионеткой в руках рекламных дел мастеров и обманщиков, не приносит счастья. Довольно скоро человеку становится тошно от жизни без жизненного идеала, без иных целей, кроме как потреблять да обогащаться. Потребительское счастье оказывается иллюзорным.
 
   Парикмахерская рекламирует безобидную свободу слова: «Шесть парикмахеров, представлены все политические партии»

   Американский политолог Збигнев Бжезинский, бывший в администрации Картера помощником президента по вопросам национальной безопасности, в интервью обозревателю газеты «Нью-Йорк таймс» признал, что ошибочно принимать за счастье повышение личного материального благосостояния на пять процентов в год. «В конечном счете, — сказал Бжезинский, — каждый человек, как только он достигает стадии самосознания, хочет ощущать, что в его существовании есть какое-то сокровенное и более глубокое значение, чем просто быть и потреблять, и как только он начинает понимать это, он хочет, чтобы окружающая его социальная организация соответствовала этому чувству. А некоторые аспекты нашей социальной организации — вульгарная и сплошная коммерция — в основном соответствуют лишь потребностям желудка и, в фигуральном смысле, потребительской этике» [7].
   Поскольку ведущей капиталистической страной, дающей миру пример общества потребления, являются Соединенные Штаты, разговор в книге пойдет прежде всего об американском обществе.
   Западноевропейские общества потребления при их определенном национальном своеобразии являются в той или иной мере отражением американского. Когда в Амстердаме, в Голландии, в центре города среди средневековых зданий, которые старше Соединенных Штатов, видишь знакомую по Америке желтую арку фирмы «Макдональд», торгующей «хамбургерами», рублеными бифштексами в булочке, и совершившей в области скоростного общественного питания такой же переворот, какой Форд совершил в автомобильной промышленности, то убеждаешься, что общество потребления лучше всего изучать по первоисточнику. Когда французские певцы приезжают к нам на гастроли с американским репертуаром, убеждаешься, что и «массовая культура» общества потребления начинается в Соединенных Штатах.
   Внешней привлекательности у общества потребления, точнее, у общества потребительства, не отнимешь.
   Световая реклама веселит глаз на главных улицах и дорогах. Журнальная реклама пришельца из другого общества сначала удивляет тратой таланта, красок, бумаги на преходящую ерунду, но потом все это воспринимается, как органическая часть окружающей действительности, скрашивающая сероватую повседневность.
   А главное, — все это, и красивые автомашины, и снятые рядом с ними еще более красивые женщины — и то, и другое будет принадлежать тебе, если у тебя появятся Большие Деньги.
   Для должного противостояния внешней мишуре нужна большая внутренняя культура. Однако общество потребления заботится о том, чтобы не дать большинству ни времени, ни возможности, ни стимула приобщиться к подлинным культурным ценностям, накопленным человечеством. Оно как бы «спаивает» людей.
   Глагол «спаивать» используют, чтобы показать, что нормального, подающего надежды человека можно направить на другой, пагубный для него путь, к бутылке, если у него не столь уж сильные воля и принципы. Соблазну легкой жизни противостоять нелегко.
   Парадоксально, однако, что американец порою лишает себя сна, отдыха и наслаждений, делая деньги ради… легкой жизни, как она подается рекламой, а затем настолько втягивается в целеустремленный процесс делания денег, что даже лишается способности насладиться «легкой жизнью», если и когда он получает к ней доступ…
 



 
    Кому
    в Америке
    жить хорошо
 
   В Америке, можно сказать, о деньгах только и говорят. И в то же время о своих деньгах там не говорят. Американцы с поразительной для нас откровенностью могут говорить о своих интимных отношениях; они стали широко пользоваться так называемыми «словами из четырех букв» (сквернословие), которым раньше не разрешалось проникать даже в словари; теперь ругательства звучат с экрана, воспроизводятся в беллетристике, срываются с языка с легкостью, дающейся привычкой. Но один бастион непоколебим: личные деньги. Сколько их, откуда они — не ваше дело. Табу нарушается раз в год в апреле, когда каждый американец должен сообщить налоговому ведомству свои доходы и расходы за год. Но ведомство полученных сведений не разглашает. Ни излишняя откровенность, ни ругань никого не шокируют, но все будут шокированы, если вы заведете разговор о своих деньгах или, того хуже, обратите внимание: этот, мол, живет не по средствам. Каждый в Америке живет по каким-то средствам, а честные они или от мафии — никого не касается. Потому что нет в этой стране различия между трудовыми и нетрудовыми доходами и порой стирается различие между законными и незаконными.
   Молчаливо подразумевается, что люди в «свободной» Америке сами хозяева своей собственной судьбы и что если человек беден и нищ, то, очевидно, в силу слабого развития интеллекта или недостаточной целеустремленности, словом, неудачник, глупец или бездельник, и «пусть неудачник плачет». Однако такая расхожая философия, как легко догадаться и как увидим ниже, служит идеологическим оправданием неравенства, не имеющим ничего общего с подлинными его причинами.
   Исходную философию и ее практические результаты достаточно метко суммировал американский писатель Курт Воннегут в своей сатире «Завтрак для чемпионов, или Прощай, черный понедельник»:
   «Считалось, что в Америке каждый должен загребать, сколько может, и не выпускать из рук. Некоторые американцы здорово сумели всего нахватать и не выпускать из рук. Они стали сказочно богатыми. Другие не могли накопить ни шиша» [8].
   В предваряющем порядке следует повторить очевидное: в обществе потребления не текут молочные реки в кисельных берегах. Массовое производство и часть «маленькой идеи» Генри Форда насчет «высокой заработной платы» не превратили Соединенные Штаты в общество изобилия «от пуза». Все, сказанное в последующих главах книги, лишь частично касается негров, пуэрториканцев, мексиканцев, безработных, стариков на мизерных пособиях, молодежи, которая оказывается обществу ненужной, и других категорий обездоленных.