Страница:
– Эй, послушайте!.. – негромко окликнула их снизу Трой. – Куда вы там запропастились?..
– Сейчас спустимся, – ответил Эбби, приоткрыв дверь.
Тихий смешок Трой:
– Неужели вы все-таки решились уединиться и как следует позабавиться? Не верю!
– Не поднимешься ли ты сюда на минутку, Трой? – сказал Эбби.
Нина шепнула:
– Нет, нет, пожалуйста, ничего ей не говори. Будем держать это втайне, пока...
– Но почему?
– Потому что... Так будет лучше, – горячо зашептала она. – Иначе нам просто проходу не будет, и потом... – Она сказала первое, что пришло в голову, не решаясь признаться ему, что боится Трой, боится, как бы та не стала отговаривать его, а может быть, и апеллировать к родным.
Но он перебил ее, видимо угадав причину ее тревоги:
– На этот раз ты ведь не спасуешь перед Трой, правда?
– Нет... но...
А Трой уже стояла в дверях; на ней был тот же усыпанный блестками костюм, она смотрела на них своими огромными проницательными глазами, словно уже угадала новость. И все-таки, когда Эбби сказал ей, она воскликнула: "Боже мой! " Насмешливая улыбка сбежала с ее лица, и она очень торжественно поцеловала Эбби. Потом оВернулась к Нине, неожиданно приветливо обняла ее своими крылышками, поцеловала в щеку и сказала:
– Ну что ж, милочка, теперь вам нужно съездить в Нью-Йорк и купить это самое.
Еще не успев освоиться со своим новым положением, Нина все же ответила:
– Ох, дайте же девушке опомниться! – И сама удивилась, почувствовав, насколько усилились ее позиции в этом поединке с сестрой Эбби.
– Давайте позовем остальных, – предложила Трой. – Эб, неужели у тебя не найдется какой-нибудь завалящей бутылочки? Нина, вы бы посмотрели, что тут можно раздобыть. Устроим свой собственный бал. Поезд только в семь сорок – времени хватит... И потом, я должна поговорить наедине с моим взрослым братом!.. Такое трогательное событие!..
Нине не хотелось уходить; она боялась оставить их вдвоем, но и возражать не посмела. Спускаясь по лестнице, она, чтобы заглушить страх, старалась представить себе, как завтра расскажет обо всем своим подружкам в Стрит-Холле, как вернется в Тоунтон и встретится со старыми друзьями – с Сью Коллинз и другими. Но отчетливее всего представлялось ей лицо матери, когда та получит письмо и прочтет эти потрясающие, счастливые, наспех нацарапанные строчки: "Твоей дочурке вчера сделали предложение..." – строчки, куда более драгоценные, чем латинский текст диплома, которого она никогда не получит.
Оставшись наедине с сестрой, Эбби сразу же подавил радость, которая так и бурлила в нем, и занял оборонительную позицию:
– Трой, если ты собираешься отговаривать меня, то имей в виду – мое решение бесповоротно.
Трой уселась на край кровати и ласково посмотрела на него:
– Что ты, мой славненький, я ведь и рта еще не раскрыла! – Она закурила. – Я хотела только спросить, помнишь ли ты, как поступает Правительственный комитет по трудовым конфликтам, когда возникает угроза забастовки?
Эбби нахмурился, не зная, чего ожидать: то ли неприличного анекдота, то ли пылкой, но неуместной речи насчет демократии, то ли очередной шпильки по адресу Нины.
– Комитет постановляет: отложить дело на тридцать дней, пока страсти улягутся, – серьезно сказала Трой. – Или что-нибудь в этом роде. Вот все, что я хотела тебе предложить.
– А мы и не поженимся, пока я не получу диплома, – с вызовом сказал Эбби. – Если хочешь знать, об этом и речи не было...
– Ах, Эб, дорогой, пожалуйста, не злись. – Она сложила губы в маленькое задумчивое "о" и выпустила струйку дыма. – Как это все получилось сегодня вечером? Разве не нашлось другого способа задрать ей юбчонку? Или это штучки твоей дурацкой пуританской совести?
Спокойно (потому что он ждал этого вопроса) Эбби ответил:
– Беда в том, Трой, что ты не имеешь никакого представления о любви. Ни малейшего. – Он нерешительно остановился, но, так как Трой молчала, добавил, словно оправдываясь: – Ты ведь не знаешь, что ей, бедняжке, пришлось пережить сегодня вечером. Конечно, она хотела скрыть это, но... – Придется и это рассказать Трой! – Понимаешь, она пришла наверх, так как боялась, что если не придет, я... Потом ей стало дурно, и в конце концов она совсем расклеилась...
Теперь Трой слушала его с напряженным вниманием; на ее сигарете вырос столбик пепла, голубой дымок вился вокруг ярко-красных ногтей.
– Вот тут она и призналась мне.
– Сама призналась? – взволнованно спросила Трой.
Он кивнул:
– Можешь себе представить, каково ей пришлось. Она была чуть жива.
– Да-а-а... – Трой смотрела куда-то в сторону. – Черт!.. Как говорится – тяжелый случай!..
Они довольно долго молчали. Потом Трой встала, бросила сигарету и как-то слишком уж беспечно спросила:
– Ну, а когда ты собираешься выложить это все домашним?
– Пока не собираюсь. И ты воздержись, – сказал Эбби. – Сама знаешь, чем это пахнет.
Трой состроила гримасу:
– Знаю. Одна трагедия за другой. – Она задумалась. – Лучше всего просто послать папе и маме телеграмму, когда все будет позади. Конечно, мама огорчится до смерти...
– Да, – согласился Эбби. – А что скажет папа, как ты думаешь?
Трой усмехнулась:
– Можешь не беспокоиться. Папа не станет донимать тебя; по его мнению, корень зла в том, что ты поступил в Йель.
– И вообще в новейшей архитектуре, – добавил Эбби.
– Тоже верно.
Снова долгое молчание.
Эбби наконец не выдержал и сказал:
– Она чудесная девушка, Трой...
Трой встала, подошла к Эбби и взяла его за руку:
– Пойми, Эб, ведь я только хочу, чтобы тебе было хорошо. Да ты и сам знаешь.
Она еще крепче стиснула ему руку, потом отпустила ее и сказала:
– Давай-ка спустимся вниз.
Он пристально посмотрел на нее, не совсем удовлетворенный ее словами; впрочем, он считал, что могло быть хуже.
Выйдя в коридор, он заметил, что в комнате Раффа горит свет. Беда с этим Раффом! Совсем не бережет энергии!
– Минутку, – кивнул он сестре и быстро зашагал по коридору. Уже взявшись за выключатель, он вдруг увидел что-то... вернее, отсутствие чего-то. Книжная полка справа от маленькой чертежной доски была наполовину пуста.
Эбби вошел в комнату. Не хватало доброго десятка томов. Перебирая оставшиеся книги, он без труда выяснил, каких именно, так как частенько ими пользовался.
– Что случилось? – Трой стояла в дверях.
– Рафф... – Эбби покачал головой. – Свинство какое!.. – пробормотал он. – Нет, будь у него голова на плечах, он хотя бы сказал мне!..
– Что ты там бормочешь? – спросила Трой.
Но Эбби выключил свет, и они пошли вниз.
И тут Эбби отчетливо вспомнил вчерашнее утро, и как Рафф стиснул зубы, читая письмо из мичиганского санатория. Вспомнил, как они шли по Чейпл-стрит, и как он предложил Раффу денег в долг, и как резко отказался Рафф. Так вот каким путем Рафф достал нужную сумму.
Эбби тут же рассказал о своем открытии Трой, но, разумеется, ни слова не сказал Раффу.
Потому что, когда все собрались на веранде, им и без того было о чем поговорить. И, как ни странно, не Эбби, не Нина, а именно Трой объявила об их помолвке.
Миниатюрная, тоненькая, в сверкающем костюме бабочки, она торжественно и в то же время весело вышла на крыльцо (вероятно, один лишь Эбби заметил, как у нее дрожат губы) и посмотрела сперва на Эбби, а потом на Винса и Раффа огромными глазами, в которых затаилась печаль.
– Ну что ж, – сказала она, – один вышел из игры. Осталось двое...
В южном конце комнаты, где от готического окна в глубокой нише веяло прохладой, работали за своими досками Рафф Блум, Эбби Остин и Винсент Коул. Каждый занимался своим проектом: Рафф – жилым домом, Эбби – городским музеем, Винс – школой.
С отъездом Трой Остин завершилась (а может быть, им только казалось, что завершилась) целая эра в их жизни. Настал новый период, промежуточный; он должен был захватить весь май и часть июня. За считанные недели – решающие для всего семестра – должна быть выполнена основная часть работы.
Вот они и настали, эти дни, когда самоуверенность, небрежность, легкомыслие уступают место вдумчивости, трезвости и целеустремленности; когда после всех вылазок на выбранную площадку, после топографической съемки участка и первых грубых набросков дипломант оказывается лицом к лицу со своим замыслом; когда весь проект наконец принимает четкие очертания; когда терпеливые, самоотверженные консультанты прекращают свои ежедневные обходы, во время которых они не за страх, а за совесть старались направлять студентов, бросая вскользь скупые замечания и намеки, но всячески избегая прямых советов и указаний; когда студенты начинают более серьезно, более сознательно слушать лекции специально приглашенных крупных специалистов, а после лекций вступают в ожесточенные дискуссии, потому что в архитектуре решительно все идеи и принципы, все философские системы как назло противоречат друг другу и каждый студент отстаивает свою веру и честь своего знамени.
Вот и настали эти горячие Дни. Рафф, Эбби и Винс без устали, как заведенные, метались между вудмонтским коттеджем и Уэйр-Холлом. Рафф, который вдобавок по утрам работал в конторе "Скотта и Эймза", решил использовать весеннюю строительную горячку и стал ходить в контору еще и по вечерам. Он пытался сколотить небольшой запасной фонд, чтобы очередные (и, видимо, неизбежные) претензии мичиганского санатория не застали его врасплох.
Едва ли он преуспел бы в этом, если бы не Эбби Остин. В понедельник, после отъезда Трой, Рафф вернулся домой поздно вечером, быстро разделся, принял душ и лег в постель, не заметив в комнате ничего особенного. Но когда он потянулся к выключателю над тахтой, чтобы потушить свет, взгляд его случайно упал на книжную полку. Там на обычном месте стояли знакомые увесистые фолианты. Забыв об усталости, Рафф соскочил с тахты и подбежал к полке; он был счастлив и поражен внезапным возвращением своих сокровищ. Ясно, это работа Эбби Остина. Сразу чувствуется его щедрая рука. Рафф подошел к дверям его комнаты, но Эбби уже спал.
Утром на кухне Рафф припер Эбби к стене и потребовал объяснений по поводу таинственного появления книг. Эбби сперва смутился.
– Черт побери, – наконец сказал он, – да ведь я пользуюсь этими книгами чаще, чем ты.
– Ах, вот как! Ну что ж, теперь у тебя своя справочная библиотека, – возразил Рафф, не придумав ничего лучшего.
– Знаешь что, Рафф, – мягко сказал Эбби, – если ты не будешь тушить за собой свет, счета за электричество нас просто разорят.
– Послушай, Эбби, ты выкупил эти книги, а я отлично знаю, что...
– Кажется, мы остались без яиц, – сообщил Эбби, открыв дверцу холодильника.
– Ты мне зубы не заговаривай, – сказал Рафф. Этот разговор был ему неприятен, так как он отлично знал щепетильность Эбби в денежных делах. До чего похоже на Эбби: выложить семьдесят с лишним долларов за книги, а потом поднять шум из-за лишних трех центов за электричество.
– Ну что ж, позавтракаем в городе. – Эбби пошел к двери. – Винс, ты готов? – крикнул он.
– И сколько содрал с тебя Уитлок? – не унимался Рафф.
– Между прочим, тебе придется купить нам свадебный подарок, – напомнил Эбби, выходя из кухни.
На следующий день погода резко изменилась. Чудесной ранней весны как не бывало. Проливные дожди с запоздалым усердием обрушились на город и принялись поливать, мыть, хлестать улицы. Это продолжалось две недели. Многие пригороды были почти затоплены. Земля в университетском дворе совсем раскисла; влажные, почерневшие стволы вязов блестели, как лакированные. В вудм. онтском коттедже потекла крыша, и скошенный потолок в комнате Раффа покрылся грязно-серыми пятнами; в Уэйр-Холле готические окна совсем не пропускали света, по стеклам струилась вода, а водосточные трубы хрипло булькали, выводя нескончаемые рулады.
С переменой пошды Раффу стало еще трудней укладываться в свое и без того перегруженное расписание. Он не смог даже провести вечер с Лиз Карр, которая как-то позвонила ему в контору "Скотта и Эймза"; когда он сказал, что у него нет ни минутки свободной, она не поверила, обиделась и повесила трубку. На обед, который Рут, сестра Винса Коула, устроила в честь Эбби и Нины, он тоже не смог прийти.
Он работал без отдыха. Но вот настал день – это был первый ясный, солнечный день, – когда он вышел на задний двор Уэйр-Холла позавтракать кистью винограда. Первая передышка за все эти дни. Свободные полчаса, только и всего, но какими памятными они оказались впоследствии!
Рафф сидел на каменной ограде; ему не хотелось уходить. Так и сидел бы тут на солнце да смотрел на эти чудесные деревья, на замшелые камни. Если бы только не нужно было бежать по узкой винтовой лестнице обратно в дипломантскую!
Да, хорошо бы побездельничать здесь, во дворе! Но время, время! Лениво перелистывая свои заметки, он не переставал любоваться четырьмя старыми английскими вязами; после проливных дождей их новорожденная зеленая листва казалась особенно нежной и даже радостной...
Это было его любимое времяпрепровождение – смотреть на деревья. Он не уставал восхищаться этими величественными памятниками, созданными самой природой, и сейчас, глядя на вязы, в который раз думал: как естественно воплощено в деревьях то, что он – пока безуспешно – пытался выразить средствами архитектуры!..
Вот она, органическая, неразрывная, взаимопроникающая связь между формой предмета и его функцией, его назначением.
Ведь назначение – это совсем не то, что обычно имеют в виду.
Разве назначение не есть нечто большее, чем простая способность выдерживать заданную нагрузку? Разве оно исчерпывается целесообразностью? Разве произведения архитектуры не предназначены также и для того, чтобы эмоционально воздействовать на людей?
Почему же в наше время строят так, что сам черт не отыщет связи между домом и человеком? Не это ли имел в виду Гомер Джепсон в тот день, когда он так запутанно доказывал, что главный клиент архитектора – это человечество?
Неплохо, хотя и высокопарно. Но слова нужно претворять в дело.
Скажем проще: человек способен чувствовать, он эмоционален. И если архитектура, которая его окружает, не дает ему ни радости, ни удовлетворения, ни уюта, если она чужда ему – это неудача архитектора.
Значит, нужно начинать с самого начала.
Конечно, нельзя забывать прошлое. Ни знаменитые, бессмертные творения стариков – Витрувия, Брунеллески, Браманте, Микеланджело, Вернини [22], – ни работы более поздних строителей-пионеров – Ван де Вельде, Беренса, Берлага, Дженнея, братьев Грин [23], Ричардсона, Салливена, – ничто не должно быть забыто.
Но в то же время нельзя упускать из виду и ошибок, совершенных в последние десятилетия – начиная с 1925 и кончая 1945 годом, – ибо в эти годы шла ожесточенная борьба за переоценку ценностей.
Это понятно и естественно: маятник совершил очередное колебание, и вот – бей, круши, ломай! – возникло стремление оголить архитектуру, освободить ее, вышвырнуть на свалку всякие сентиментальные побрякушки, лепные орнаменты, бутафорские пилястры, карнизы и портики, декоративные зеленые жалюзи...
А к чему это привело? В погоне за гигиеной, новизной и броскостью мы отняли у архитектуры решительно все и выставили на показ только то, что в ней есть грубо утилитарного.
Мы отбросили прочь всякую эмоциональность, а что дали взамен? Ничего. Неважная замена. Рафф невольно улыбался, развивая эту мысль. Выходит, что мы сорвали с себя архитектурные одежды, остались нагишом, и теперь нас, по правде говоря, немножко продувает.
В начале июня для выпускного курса настала пора "Charette". По ночам из окон, глубоко утопленных в крепостных стенах Уэйр-Холла, вырывались снопы яркого света. В комнате дипломантов лампы вспыхивали в сумерках и гасли только на рассвете.
Раффу вспомнилось, как Бланш Ормонд спросила на балу: "Не может ли кто-нибудь объяснить мне, кто такая эта Шаретт? Я только и слышу вокруг: "Подожди, вот придет Шаретт"".
Раньше чем кто-либо успел ответить, Трой Остин сказала:
– "Charette" – это красотка француженка, которая принимает всех мальчиков примерно за неделю до защиты проекта.
– Что-о? – вытаращила глаза Бланш.
– Ну конечно, не всех сразу. По очереди, – успокоила ее Трой.
Винс Коул наклонился к Бланш и объяснил ей происхождение этого словечка и какую роль "Charette" играет в жизни архитекторов. Он рассказал ей историю (вероятно, апокрифическую) о том, как в старину студенты парижской Школы изящных искусств никогда не успевали сдать проекты вовремя, так что школе приходилось посылать человека с тележкой или фургоном, который ездил с квартиры на квартиру, из мастерской в мастерскую и собирал проекты. Нередко, гласит предание, ему приходилось забирать с собой и самих студентов, которые тут же, в фургоне, лихорадочно заканчивали чертежи.
Теперь горячка охватила решительно всех, и в дипло-мантской исчезло даже то слабое подобие порядка, которое там было в обычное время. Она стала похожа на потогонную мастерскую в разгар рабочего дня, на беспорядочную свалку скомканных бумажек, карандашных стружек, окурков, хлебных корок, обрезков картона, тесемок, пустых тюбиков из-под клея, бутылок кока-колы, бумажных пакетов из-под кофе. Утыканные гвоздями стены были обвешаны пиджаками, рубашками, галстуками. И над всем этим плавали причудливые фиолетовые спирали табачного дыма.
Вдобавок, тут еще околачивались целые стаи девиц, студенток Стрит-Холла, которые каждый вечер – иные по традиции, иные по любви, по дружбе или просто из солидарности – приходили помогать архитекторам мастерить картонные макеты будущих зданий.
Нина очень толково и усердно помогала Эбби. Винс Коул большей частью прибегал к услугам своей прежней симпатии, Мэрион Холстед. Только у Раффа Блума не было помощницы, потому что он хотел сделать макет своими руками. Горячка докатилась и до него, и ему пришлось бросить работу у "Скотта и Эймза".
Все трое сильно запаздывали. Эбби – из-за того, что теперь он был помолвлен с Ниной и слишком часто встречался с ней; Винс потратил двое суток на поездку в Нью-Йорк, чтобы получить свою премию и принять участие в роскошном банкете с танцами, на который он пригласил Трой; что же касается Раффа, то он потерял много времени, работая по утрам в архитектурной конторе.
Оставалось меньше трех дней до срока представления всех проектов и макетов в комнату жюри (полуподвальное помещение в Уэйр-Холле, опутанное густой сетью водопроводных и отопительных труб) ; Рафф, Винс и Эбби, можно сказать, жили в дипломантской. Последние два дня они не брились; один Эбби выглядел прилично: его светлая борода была не так заметна. Они и думать забыли о завтраках, обедах и ужинах, отощали и, в сущности, питались одним только кофе.
Однако Винс Коул, как ни был он поглощен работой, остался верен себе и ни на минуту не забывал о том, что после окончания университета ему потребуются связи.
– Кстати, Эб, – сказал он, когда они в полночь сделали перерыв и вышли в диванную подкрепиться кофе. – Пока я не забыл: дай-ка мне твой тоунтонский адрес. – Он вытащил из кармана записную книжечку.
– А я его и сам еще не знаю, – ответил Эбби, растянувшись на одном из продавленных диванов.
(Что там ни говори, думал в это время Винс, а Эбби совсем непохож на других студентов; после всех этих убийственных дней и ночей он ухитряется выглядеть прямо-таки неправдоподобно опрятным: светлые волосы коротко острижены и аккуратно причесаны, ногти идеально чисты, на белой рубашке с расстегнутым воротом – ни пятнышка. И хотя сам Винс изо всех сил старался сохранять пристойный вид, ему это удавалось далеко не всегда. Подлинная, непоказная опрятность Эбби казалась ему недостижимой, и он считал это свойство товарища удивительным даром свыше.)
– Впрочем, – продолжал Эбби, сладко зевнув, – ты всегда можешь найти меня через контору Вернона Остина. И, конечно, через Нину.
– Вернон Остин... Тоунтон... – медленно повторял Винс, так же медленно выводя адреса, в надежде что Эбби воспользуется паузой и сделает ему долгожданное предложение.
Но Эбби сказал:
– А ты по-прежнему намерен остаться здесь, в Нью-Хейвене?
– Ну, если хочешь знать... – Винс потягивал черный кофе из размокшего бумажного стакана, стараясь не показать Эбби, как он рад этой возможности начать важный для него разговор. – Если хочешь знать, то нет. Не собираюсь. Короче говоря, Эб, я собираюсь пересмотреть свои планы.
– Кто собирается? Ты или Трой?
Винс усмехнулся.
– И я и Трой, – еще медленнее сказал он. – В эту свою поездку в Нью-Йорк я кое-что нащупал и решил подумать как следует. Короче говоря, хотелось бы знать твое мнение, Эб. – Он сделал паузу. – Представляется случай поработать у "Гэвина и Мура".
Вот, подумал он, тебе тоже представляется случай: сделай мне более соблазнительное предложение. Эбби лежал на диване, подложив руки под голову.
– "Гэвин и Мур"? – переспросил он. – По-моему, лучшего и желать нельзя, Винс, если ты хочешь специализироваться на школах. Они как будто построили уйму школ.
– Да, они крупнейшие специалисты по этой части. – Голос Винса звучал почти вызывающе. – Крупнейшие, после "Перкинса и Вила".
– По-моему, это будет здорово, Винс.
– Ты так думаешь? – Винс мрачно смотрел на бумажный стаканчик с кофе, который он держал в руках. – Что ж, отлично, – продолжал он с наигранным оживлением. – Я, как ты знаешь, собирался остаться здесь. Все-таки родной город, меня здесь знают, ну и прочее. А в Нью-Йорке ведь трудновато... – Он запнулся и решил сделать еще одну попытку. – Ладно, скажем начистоту: здесь, в Нью-Хейвене, я буду чертовски далеко от Трой.
– Вот, давно бы так, – усмехнулся Эбби. Он сел, закинул ногу за ногу и достал из кармана нераспечатанную пачку сигарет. Допив кофе, он щелкнул зажигалкой и закурил. Это была обыкновенная, добротная данхиллов-ская зажигалка; Винс купил себе в Нью-Йорке точно такую же, но работала она у него далеко не так безотказно, как у Эбби.
– А какие планы у Раффа, хотел бы я знать? – спросил Винс и вдруг почувствовал ужасную усталость. Он растянулся на диване и даже закрыл глаза.
– Понятия не имею. По-моему, он и сам не знает.
– А может, он просто помалкивает насчет своих дел? Сам знаешь, какой он суеверный.
– Нет, – сказал Эбби, – два предложения он, во всяком случае, получил. Это точно. От Гомера Джепсона и из Мичигана, от Сааринена.
– Серьезно? – Винс открыл глаза.
– Кроме того, – добавил Эбби, подавив зевок, – я знаю наверняка, что Верн Остин возьмет его в любую минуту. Но Рафф, когда я передал ему это, ответил отказом. – Эбби вдруг прикусил язык, сообразив, что сообщать об этом Винсу было бестактно. – Понимаешь, Винс, я подумал, что у Раффа сейчас такие расходы...
– Ну, разумеется, – поспешно согласился Винс, делая вид, что не замечает смущения Эбби. Выпитый кофе вдруг показался ему горьким, как хина, и дружеское расположение, с которым он старался относиться к Раффу, сменилось жестокой, непреодолимой злобой. Несмотря на это новое разочарование, он все же сказал небрежным тоном: – Казалось бы, Рафф должен обеими руками ухватиться за предложение Сааринена...
Тут Винс заметил в дверях высокую фигуру Раффа, синие глаза которого стали почти черными от усталости. Рафф спросил:
– Знаете, что однажды сказал Сааринен? Он сказал: "Кто хочет получить интересную работу, пусть едет на Запад". – Рафф тяжело плюхнулся на диван рядом с Эбби. – Господи Иисусе, я совсем выдохся!
– На мой взгляд, – заметил Винс, – было бы безумием Упустить такую возможность, если...
Рафф зевнул во весь рот.
– Запад! – пробормотал он, вытягивая свои длинные ноги.
Перспектива исчезновения Раффа где-то на Западе вполне устраивала Винса.
– Подумай! Ты будешь ближе к родному городу...
– К какому родному городу?..
– Ну, если устроишься у Сааринена.
– Примерно через неделю я уезжаю в Мичиган, – сказал Рафф.
– Правда? – спросил Винс.
– В самом деле? – спросил Эбби.
– Хочу повидаться с матерью. Мне очень не нравятся последние письма этих гнусных могилокопате-лей из санатория. Съезжу, посмотрю своими глазами. Может, как-нибудь удастся перетащить ее на Восток.
– А почему бы и нет? – обрадовался Эбби. – Знаешь, что я тебе скажу: мой двоюродный брат работает в институте Джона Гопкинса, так что...
– Если бы это удалось... – Рафф размышлял вслух, глядя в потолок.
– Тогда ты останешься на Востоке? – разочарованно протянул Винс.
Рафф кивнул, нагнулся и взял стаканчик с кофе, который Эбби поставил на пол.
– Сейчас спустимся, – ответил Эбби, приоткрыв дверь.
Тихий смешок Трой:
– Неужели вы все-таки решились уединиться и как следует позабавиться? Не верю!
– Не поднимешься ли ты сюда на минутку, Трой? – сказал Эбби.
Нина шепнула:
– Нет, нет, пожалуйста, ничего ей не говори. Будем держать это втайне, пока...
– Но почему?
– Потому что... Так будет лучше, – горячо зашептала она. – Иначе нам просто проходу не будет, и потом... – Она сказала первое, что пришло в голову, не решаясь признаться ему, что боится Трой, боится, как бы та не стала отговаривать его, а может быть, и апеллировать к родным.
Но он перебил ее, видимо угадав причину ее тревоги:
– На этот раз ты ведь не спасуешь перед Трой, правда?
– Нет... но...
А Трой уже стояла в дверях; на ней был тот же усыпанный блестками костюм, она смотрела на них своими огромными проницательными глазами, словно уже угадала новость. И все-таки, когда Эбби сказал ей, она воскликнула: "Боже мой! " Насмешливая улыбка сбежала с ее лица, и она очень торжественно поцеловала Эбби. Потом оВернулась к Нине, неожиданно приветливо обняла ее своими крылышками, поцеловала в щеку и сказала:
– Ну что ж, милочка, теперь вам нужно съездить в Нью-Йорк и купить это самое.
Еще не успев освоиться со своим новым положением, Нина все же ответила:
– Ох, дайте же девушке опомниться! – И сама удивилась, почувствовав, насколько усилились ее позиции в этом поединке с сестрой Эбби.
– Давайте позовем остальных, – предложила Трой. – Эб, неужели у тебя не найдется какой-нибудь завалящей бутылочки? Нина, вы бы посмотрели, что тут можно раздобыть. Устроим свой собственный бал. Поезд только в семь сорок – времени хватит... И потом, я должна поговорить наедине с моим взрослым братом!.. Такое трогательное событие!..
Нине не хотелось уходить; она боялась оставить их вдвоем, но и возражать не посмела. Спускаясь по лестнице, она, чтобы заглушить страх, старалась представить себе, как завтра расскажет обо всем своим подружкам в Стрит-Холле, как вернется в Тоунтон и встретится со старыми друзьями – с Сью Коллинз и другими. Но отчетливее всего представлялось ей лицо матери, когда та получит письмо и прочтет эти потрясающие, счастливые, наспех нацарапанные строчки: "Твоей дочурке вчера сделали предложение..." – строчки, куда более драгоценные, чем латинский текст диплома, которого она никогда не получит.
Оставшись наедине с сестрой, Эбби сразу же подавил радость, которая так и бурлила в нем, и занял оборонительную позицию:
– Трой, если ты собираешься отговаривать меня, то имей в виду – мое решение бесповоротно.
Трой уселась на край кровати и ласково посмотрела на него:
– Что ты, мой славненький, я ведь и рта еще не раскрыла! – Она закурила. – Я хотела только спросить, помнишь ли ты, как поступает Правительственный комитет по трудовым конфликтам, когда возникает угроза забастовки?
Эбби нахмурился, не зная, чего ожидать: то ли неприличного анекдота, то ли пылкой, но неуместной речи насчет демократии, то ли очередной шпильки по адресу Нины.
– Комитет постановляет: отложить дело на тридцать дней, пока страсти улягутся, – серьезно сказала Трой. – Или что-нибудь в этом роде. Вот все, что я хотела тебе предложить.
– А мы и не поженимся, пока я не получу диплома, – с вызовом сказал Эбби. – Если хочешь знать, об этом и речи не было...
– Ах, Эб, дорогой, пожалуйста, не злись. – Она сложила губы в маленькое задумчивое "о" и выпустила струйку дыма. – Как это все получилось сегодня вечером? Разве не нашлось другого способа задрать ей юбчонку? Или это штучки твоей дурацкой пуританской совести?
Спокойно (потому что он ждал этого вопроса) Эбби ответил:
– Беда в том, Трой, что ты не имеешь никакого представления о любви. Ни малейшего. – Он нерешительно остановился, но, так как Трой молчала, добавил, словно оправдываясь: – Ты ведь не знаешь, что ей, бедняжке, пришлось пережить сегодня вечером. Конечно, она хотела скрыть это, но... – Придется и это рассказать Трой! – Понимаешь, она пришла наверх, так как боялась, что если не придет, я... Потом ей стало дурно, и в конце концов она совсем расклеилась...
Теперь Трой слушала его с напряженным вниманием; на ее сигарете вырос столбик пепла, голубой дымок вился вокруг ярко-красных ногтей.
– Вот тут она и призналась мне.
– Сама призналась? – взволнованно спросила Трой.
Он кивнул:
– Можешь себе представить, каково ей пришлось. Она была чуть жива.
– Да-а-а... – Трой смотрела куда-то в сторону. – Черт!.. Как говорится – тяжелый случай!..
Они довольно долго молчали. Потом Трой встала, бросила сигарету и как-то слишком уж беспечно спросила:
– Ну, а когда ты собираешься выложить это все домашним?
– Пока не собираюсь. И ты воздержись, – сказал Эбби. – Сама знаешь, чем это пахнет.
Трой состроила гримасу:
– Знаю. Одна трагедия за другой. – Она задумалась. – Лучше всего просто послать папе и маме телеграмму, когда все будет позади. Конечно, мама огорчится до смерти...
– Да, – согласился Эбби. – А что скажет папа, как ты думаешь?
Трой усмехнулась:
– Можешь не беспокоиться. Папа не станет донимать тебя; по его мнению, корень зла в том, что ты поступил в Йель.
– И вообще в новейшей архитектуре, – добавил Эбби.
– Тоже верно.
Снова долгое молчание.
Эбби наконец не выдержал и сказал:
– Она чудесная девушка, Трой...
Трой встала, подошла к Эбби и взяла его за руку:
– Пойми, Эб, ведь я только хочу, чтобы тебе было хорошо. Да ты и сам знаешь.
Она еще крепче стиснула ему руку, потом отпустила ее и сказала:
– Давай-ка спустимся вниз.
Он пристально посмотрел на нее, не совсем удовлетворенный ее словами; впрочем, он считал, что могло быть хуже.
Выйдя в коридор, он заметил, что в комнате Раффа горит свет. Беда с этим Раффом! Совсем не бережет энергии!
– Минутку, – кивнул он сестре и быстро зашагал по коридору. Уже взявшись за выключатель, он вдруг увидел что-то... вернее, отсутствие чего-то. Книжная полка справа от маленькой чертежной доски была наполовину пуста.
Эбби вошел в комнату. Не хватало доброго десятка томов. Перебирая оставшиеся книги, он без труда выяснил, каких именно, так как частенько ими пользовался.
– Что случилось? – Трой стояла в дверях.
– Рафф... – Эбби покачал головой. – Свинство какое!.. – пробормотал он. – Нет, будь у него голова на плечах, он хотя бы сказал мне!..
– Что ты там бормочешь? – спросила Трой.
Но Эбби выключил свет, и они пошли вниз.
И тут Эбби отчетливо вспомнил вчерашнее утро, и как Рафф стиснул зубы, читая письмо из мичиганского санатория. Вспомнил, как они шли по Чейпл-стрит, и как он предложил Раффу денег в долг, и как резко отказался Рафф. Так вот каким путем Рафф достал нужную сумму.
Эбби тут же рассказал о своем открытии Трой, но, разумеется, ни слова не сказал Раффу.
Потому что, когда все собрались на веранде, им и без того было о чем поговорить. И, как ни странно, не Эбби, не Нина, а именно Трой объявила об их помолвке.
Миниатюрная, тоненькая, в сверкающем костюме бабочки, она торжественно и в то же время весело вышла на крыльцо (вероятно, один лишь Эбби заметил, как у нее дрожат губы) и посмотрела сперва на Эбби, а потом на Винса и Раффа огромными глазами, в которых затаилась печаль.
– Ну что ж, – сказала она, – один вышел из игры. Осталось двое...
10
Белая деревянная табличка "Уэйр-д-Холл" утонула в тени, когда солнце, описав огромную дугу, скрылось на западе за шиферной кровлей колледжа Джонатана Эдуард-са и озарило прощальными лучами каменные зубцы Харкнес-Тауэр. В комнате дипломантов уже сияли длинные трубки люминесцентных ламп, подвешенных к потолку, заливая мертвенным светом фигуры юношей в белых рубашках, склоненные над дубовыми чертежными столами. Оба патефона тихонько играли ("Вест-эндские блюзы" в исполнении трубача Армстронга и концерт для скрипки Бартока в исполнении Менухина), нисколько не заглушая, однако, обычной монотонной музыки чертежного зала; то был сложный контрапункт перешептываний, восклицаний, насвистывания, скрипа карандашей, шелеста кальки, шороха передвигаемых рейсшин и угольников. И все же здесь царила сосредоточенная (хотя и далеко не тихая) тишина.В южном конце комнаты, где от готического окна в глубокой нише веяло прохладой, работали за своими досками Рафф Блум, Эбби Остин и Винсент Коул. Каждый занимался своим проектом: Рафф – жилым домом, Эбби – городским музеем, Винс – школой.
С отъездом Трой Остин завершилась (а может быть, им только казалось, что завершилась) целая эра в их жизни. Настал новый период, промежуточный; он должен был захватить весь май и часть июня. За считанные недели – решающие для всего семестра – должна быть выполнена основная часть работы.
Вот они и настали, эти дни, когда самоуверенность, небрежность, легкомыслие уступают место вдумчивости, трезвости и целеустремленности; когда после всех вылазок на выбранную площадку, после топографической съемки участка и первых грубых набросков дипломант оказывается лицом к лицу со своим замыслом; когда весь проект наконец принимает четкие очертания; когда терпеливые, самоотверженные консультанты прекращают свои ежедневные обходы, во время которых они не за страх, а за совесть старались направлять студентов, бросая вскользь скупые замечания и намеки, но всячески избегая прямых советов и указаний; когда студенты начинают более серьезно, более сознательно слушать лекции специально приглашенных крупных специалистов, а после лекций вступают в ожесточенные дискуссии, потому что в архитектуре решительно все идеи и принципы, все философские системы как назло противоречат друг другу и каждый студент отстаивает свою веру и честь своего знамени.
Вот и настали эти горячие Дни. Рафф, Эбби и Винс без устали, как заведенные, метались между вудмонтским коттеджем и Уэйр-Холлом. Рафф, который вдобавок по утрам работал в конторе "Скотта и Эймза", решил использовать весеннюю строительную горячку и стал ходить в контору еще и по вечерам. Он пытался сколотить небольшой запасной фонд, чтобы очередные (и, видимо, неизбежные) претензии мичиганского санатория не застали его врасплох.
Едва ли он преуспел бы в этом, если бы не Эбби Остин. В понедельник, после отъезда Трой, Рафф вернулся домой поздно вечером, быстро разделся, принял душ и лег в постель, не заметив в комнате ничего особенного. Но когда он потянулся к выключателю над тахтой, чтобы потушить свет, взгляд его случайно упал на книжную полку. Там на обычном месте стояли знакомые увесистые фолианты. Забыв об усталости, Рафф соскочил с тахты и подбежал к полке; он был счастлив и поражен внезапным возвращением своих сокровищ. Ясно, это работа Эбби Остина. Сразу чувствуется его щедрая рука. Рафф подошел к дверям его комнаты, но Эбби уже спал.
Утром на кухне Рафф припер Эбби к стене и потребовал объяснений по поводу таинственного появления книг. Эбби сперва смутился.
– Черт побери, – наконец сказал он, – да ведь я пользуюсь этими книгами чаще, чем ты.
– Ах, вот как! Ну что ж, теперь у тебя своя справочная библиотека, – возразил Рафф, не придумав ничего лучшего.
– Знаешь что, Рафф, – мягко сказал Эбби, – если ты не будешь тушить за собой свет, счета за электричество нас просто разорят.
– Послушай, Эбби, ты выкупил эти книги, а я отлично знаю, что...
– Кажется, мы остались без яиц, – сообщил Эбби, открыв дверцу холодильника.
– Ты мне зубы не заговаривай, – сказал Рафф. Этот разговор был ему неприятен, так как он отлично знал щепетильность Эбби в денежных делах. До чего похоже на Эбби: выложить семьдесят с лишним долларов за книги, а потом поднять шум из-за лишних трех центов за электричество.
– Ну что ж, позавтракаем в городе. – Эбби пошел к двери. – Винс, ты готов? – крикнул он.
– И сколько содрал с тебя Уитлок? – не унимался Рафф.
– Между прочим, тебе придется купить нам свадебный подарок, – напомнил Эбби, выходя из кухни.
На следующий день погода резко изменилась. Чудесной ранней весны как не бывало. Проливные дожди с запоздалым усердием обрушились на город и принялись поливать, мыть, хлестать улицы. Это продолжалось две недели. Многие пригороды были почти затоплены. Земля в университетском дворе совсем раскисла; влажные, почерневшие стволы вязов блестели, как лакированные. В вудм. онтском коттедже потекла крыша, и скошенный потолок в комнате Раффа покрылся грязно-серыми пятнами; в Уэйр-Холле готические окна совсем не пропускали света, по стеклам струилась вода, а водосточные трубы хрипло булькали, выводя нескончаемые рулады.
С переменой пошды Раффу стало еще трудней укладываться в свое и без того перегруженное расписание. Он не смог даже провести вечер с Лиз Карр, которая как-то позвонила ему в контору "Скотта и Эймза"; когда он сказал, что у него нет ни минутки свободной, она не поверила, обиделась и повесила трубку. На обед, который Рут, сестра Винса Коула, устроила в честь Эбби и Нины, он тоже не смог прийти.
Он работал без отдыха. Но вот настал день – это был первый ясный, солнечный день, – когда он вышел на задний двор Уэйр-Холла позавтракать кистью винограда. Первая передышка за все эти дни. Свободные полчаса, только и всего, но какими памятными они оказались впоследствии!
Рафф сидел на каменной ограде; ему не хотелось уходить. Так и сидел бы тут на солнце да смотрел на эти чудесные деревья, на замшелые камни. Если бы только не нужно было бежать по узкой винтовой лестнице обратно в дипломантскую!
Да, хорошо бы побездельничать здесь, во дворе! Но время, время! Лениво перелистывая свои заметки, он не переставал любоваться четырьмя старыми английскими вязами; после проливных дождей их новорожденная зеленая листва казалась особенно нежной и даже радостной...
Это было его любимое времяпрепровождение – смотреть на деревья. Он не уставал восхищаться этими величественными памятниками, созданными самой природой, и сейчас, глядя на вязы, в который раз думал: как естественно воплощено в деревьях то, что он – пока безуспешно – пытался выразить средствами архитектуры!..
Вот она, органическая, неразрывная, взаимопроникающая связь между формой предмета и его функцией, его назначением.
Ведь назначение – это совсем не то, что обычно имеют в виду.
Разве назначение не есть нечто большее, чем простая способность выдерживать заданную нагрузку? Разве оно исчерпывается целесообразностью? Разве произведения архитектуры не предназначены также и для того, чтобы эмоционально воздействовать на людей?
Почему же в наше время строят так, что сам черт не отыщет связи между домом и человеком? Не это ли имел в виду Гомер Джепсон в тот день, когда он так запутанно доказывал, что главный клиент архитектора – это человечество?
Неплохо, хотя и высокопарно. Но слова нужно претворять в дело.
Скажем проще: человек способен чувствовать, он эмоционален. И если архитектура, которая его окружает, не дает ему ни радости, ни удовлетворения, ни уюта, если она чужда ему – это неудача архитектора.
Значит, нужно начинать с самого начала.
Конечно, нельзя забывать прошлое. Ни знаменитые, бессмертные творения стариков – Витрувия, Брунеллески, Браманте, Микеланджело, Вернини [22], – ни работы более поздних строителей-пионеров – Ван де Вельде, Беренса, Берлага, Дженнея, братьев Грин [23], Ричардсона, Салливена, – ничто не должно быть забыто.
Но в то же время нельзя упускать из виду и ошибок, совершенных в последние десятилетия – начиная с 1925 и кончая 1945 годом, – ибо в эти годы шла ожесточенная борьба за переоценку ценностей.
Это понятно и естественно: маятник совершил очередное колебание, и вот – бей, круши, ломай! – возникло стремление оголить архитектуру, освободить ее, вышвырнуть на свалку всякие сентиментальные побрякушки, лепные орнаменты, бутафорские пилястры, карнизы и портики, декоративные зеленые жалюзи...
А к чему это привело? В погоне за гигиеной, новизной и броскостью мы отняли у архитектуры решительно все и выставили на показ только то, что в ней есть грубо утилитарного.
Мы отбросили прочь всякую эмоциональность, а что дали взамен? Ничего. Неважная замена. Рафф невольно улыбался, развивая эту мысль. Выходит, что мы сорвали с себя архитектурные одежды, остались нагишом, и теперь нас, по правде говоря, немножко продувает.
В начале июня для выпускного курса настала пора "Charette". По ночам из окон, глубоко утопленных в крепостных стенах Уэйр-Холла, вырывались снопы яркого света. В комнате дипломантов лампы вспыхивали в сумерках и гасли только на рассвете.
Раффу вспомнилось, как Бланш Ормонд спросила на балу: "Не может ли кто-нибудь объяснить мне, кто такая эта Шаретт? Я только и слышу вокруг: "Подожди, вот придет Шаретт"".
Раньше чем кто-либо успел ответить, Трой Остин сказала:
– "Charette" – это красотка француженка, которая принимает всех мальчиков примерно за неделю до защиты проекта.
– Что-о? – вытаращила глаза Бланш.
– Ну конечно, не всех сразу. По очереди, – успокоила ее Трой.
Винс Коул наклонился к Бланш и объяснил ей происхождение этого словечка и какую роль "Charette" играет в жизни архитекторов. Он рассказал ей историю (вероятно, апокрифическую) о том, как в старину студенты парижской Школы изящных искусств никогда не успевали сдать проекты вовремя, так что школе приходилось посылать человека с тележкой или фургоном, который ездил с квартиры на квартиру, из мастерской в мастерскую и собирал проекты. Нередко, гласит предание, ему приходилось забирать с собой и самих студентов, которые тут же, в фургоне, лихорадочно заканчивали чертежи.
Теперь горячка охватила решительно всех, и в дипло-мантской исчезло даже то слабое подобие порядка, которое там было в обычное время. Она стала похожа на потогонную мастерскую в разгар рабочего дня, на беспорядочную свалку скомканных бумажек, карандашных стружек, окурков, хлебных корок, обрезков картона, тесемок, пустых тюбиков из-под клея, бутылок кока-колы, бумажных пакетов из-под кофе. Утыканные гвоздями стены были обвешаны пиджаками, рубашками, галстуками. И над всем этим плавали причудливые фиолетовые спирали табачного дыма.
Вдобавок, тут еще околачивались целые стаи девиц, студенток Стрит-Холла, которые каждый вечер – иные по традиции, иные по любви, по дружбе или просто из солидарности – приходили помогать архитекторам мастерить картонные макеты будущих зданий.
Нина очень толково и усердно помогала Эбби. Винс Коул большей частью прибегал к услугам своей прежней симпатии, Мэрион Холстед. Только у Раффа Блума не было помощницы, потому что он хотел сделать макет своими руками. Горячка докатилась и до него, и ему пришлось бросить работу у "Скотта и Эймза".
Все трое сильно запаздывали. Эбби – из-за того, что теперь он был помолвлен с Ниной и слишком часто встречался с ней; Винс потратил двое суток на поездку в Нью-Йорк, чтобы получить свою премию и принять участие в роскошном банкете с танцами, на который он пригласил Трой; что же касается Раффа, то он потерял много времени, работая по утрам в архитектурной конторе.
Оставалось меньше трех дней до срока представления всех проектов и макетов в комнату жюри (полуподвальное помещение в Уэйр-Холле, опутанное густой сетью водопроводных и отопительных труб) ; Рафф, Винс и Эбби, можно сказать, жили в дипломантской. Последние два дня они не брились; один Эбби выглядел прилично: его светлая борода была не так заметна. Они и думать забыли о завтраках, обедах и ужинах, отощали и, в сущности, питались одним только кофе.
Однако Винс Коул, как ни был он поглощен работой, остался верен себе и ни на минуту не забывал о том, что после окончания университета ему потребуются связи.
– Кстати, Эб, – сказал он, когда они в полночь сделали перерыв и вышли в диванную подкрепиться кофе. – Пока я не забыл: дай-ка мне твой тоунтонский адрес. – Он вытащил из кармана записную книжечку.
– А я его и сам еще не знаю, – ответил Эбби, растянувшись на одном из продавленных диванов.
(Что там ни говори, думал в это время Винс, а Эбби совсем непохож на других студентов; после всех этих убийственных дней и ночей он ухитряется выглядеть прямо-таки неправдоподобно опрятным: светлые волосы коротко острижены и аккуратно причесаны, ногти идеально чисты, на белой рубашке с расстегнутым воротом – ни пятнышка. И хотя сам Винс изо всех сил старался сохранять пристойный вид, ему это удавалось далеко не всегда. Подлинная, непоказная опрятность Эбби казалась ему недостижимой, и он считал это свойство товарища удивительным даром свыше.)
– Впрочем, – продолжал Эбби, сладко зевнув, – ты всегда можешь найти меня через контору Вернона Остина. И, конечно, через Нину.
– Вернон Остин... Тоунтон... – медленно повторял Винс, так же медленно выводя адреса, в надежде что Эбби воспользуется паузой и сделает ему долгожданное предложение.
Но Эбби сказал:
– А ты по-прежнему намерен остаться здесь, в Нью-Хейвене?
– Ну, если хочешь знать... – Винс потягивал черный кофе из размокшего бумажного стакана, стараясь не показать Эбби, как он рад этой возможности начать важный для него разговор. – Если хочешь знать, то нет. Не собираюсь. Короче говоря, Эб, я собираюсь пересмотреть свои планы.
– Кто собирается? Ты или Трой?
Винс усмехнулся.
– И я и Трой, – еще медленнее сказал он. – В эту свою поездку в Нью-Йорк я кое-что нащупал и решил подумать как следует. Короче говоря, хотелось бы знать твое мнение, Эб. – Он сделал паузу. – Представляется случай поработать у "Гэвина и Мура".
Вот, подумал он, тебе тоже представляется случай: сделай мне более соблазнительное предложение. Эбби лежал на диване, подложив руки под голову.
– "Гэвин и Мур"? – переспросил он. – По-моему, лучшего и желать нельзя, Винс, если ты хочешь специализироваться на школах. Они как будто построили уйму школ.
– Да, они крупнейшие специалисты по этой части. – Голос Винса звучал почти вызывающе. – Крупнейшие, после "Перкинса и Вила".
– По-моему, это будет здорово, Винс.
– Ты так думаешь? – Винс мрачно смотрел на бумажный стаканчик с кофе, который он держал в руках. – Что ж, отлично, – продолжал он с наигранным оживлением. – Я, как ты знаешь, собирался остаться здесь. Все-таки родной город, меня здесь знают, ну и прочее. А в Нью-Йорке ведь трудновато... – Он запнулся и решил сделать еще одну попытку. – Ладно, скажем начистоту: здесь, в Нью-Хейвене, я буду чертовски далеко от Трой.
– Вот, давно бы так, – усмехнулся Эбби. Он сел, закинул ногу за ногу и достал из кармана нераспечатанную пачку сигарет. Допив кофе, он щелкнул зажигалкой и закурил. Это была обыкновенная, добротная данхиллов-ская зажигалка; Винс купил себе в Нью-Йорке точно такую же, но работала она у него далеко не так безотказно, как у Эбби.
– А какие планы у Раффа, хотел бы я знать? – спросил Винс и вдруг почувствовал ужасную усталость. Он растянулся на диване и даже закрыл глаза.
– Понятия не имею. По-моему, он и сам не знает.
– А может, он просто помалкивает насчет своих дел? Сам знаешь, какой он суеверный.
– Нет, – сказал Эбби, – два предложения он, во всяком случае, получил. Это точно. От Гомера Джепсона и из Мичигана, от Сааринена.
– Серьезно? – Винс открыл глаза.
– Кроме того, – добавил Эбби, подавив зевок, – я знаю наверняка, что Верн Остин возьмет его в любую минуту. Но Рафф, когда я передал ему это, ответил отказом. – Эбби вдруг прикусил язык, сообразив, что сообщать об этом Винсу было бестактно. – Понимаешь, Винс, я подумал, что у Раффа сейчас такие расходы...
– Ну, разумеется, – поспешно согласился Винс, делая вид, что не замечает смущения Эбби. Выпитый кофе вдруг показался ему горьким, как хина, и дружеское расположение, с которым он старался относиться к Раффу, сменилось жестокой, непреодолимой злобой. Несмотря на это новое разочарование, он все же сказал небрежным тоном: – Казалось бы, Рафф должен обеими руками ухватиться за предложение Сааринена...
Тут Винс заметил в дверях высокую фигуру Раффа, синие глаза которого стали почти черными от усталости. Рафф спросил:
– Знаете, что однажды сказал Сааринен? Он сказал: "Кто хочет получить интересную работу, пусть едет на Запад". – Рафф тяжело плюхнулся на диван рядом с Эбби. – Господи Иисусе, я совсем выдохся!
– На мой взгляд, – заметил Винс, – было бы безумием Упустить такую возможность, если...
Рафф зевнул во весь рот.
– Запад! – пробормотал он, вытягивая свои длинные ноги.
Перспектива исчезновения Раффа где-то на Западе вполне устраивала Винса.
– Подумай! Ты будешь ближе к родному городу...
– К какому родному городу?..
– Ну, если устроишься у Сааринена.
– Примерно через неделю я уезжаю в Мичиган, – сказал Рафф.
– Правда? – спросил Винс.
– В самом деле? – спросил Эбби.
– Хочу повидаться с матерью. Мне очень не нравятся последние письма этих гнусных могилокопате-лей из санатория. Съезжу, посмотрю своими глазами. Может, как-нибудь удастся перетащить ее на Восток.
– А почему бы и нет? – обрадовался Эбби. – Знаешь, что я тебе скажу: мой двоюродный брат работает в институте Джона Гопкинса, так что...
– Если бы это удалось... – Рафф размышлял вслух, глядя в потолок.
– Тогда ты останешься на Востоке? – разочарованно протянул Винс.
Рафф кивнул, нагнулся и взял стаканчик с кофе, который Эбби поставил на пол.