– Прости, я не хотел... не собирался вспоминать об этом. – Он виновато погладил кончиками пальцев ее плечо и вышел из комнаты, отлично понимая, что с возвращением можно не спешить.
   Проходя через гостиную, он заметил на террасе белую фигуру. Это была Трой: она сидела на железной скамье в купальном халате и курила. В ночном сумраке ее лицо казалось особенно бледным.
   – Ты почему не в постели, Эб? – спросила она, когда он подошел к ней.
   – Хочу отнести Раффу сигареты, – ответил он. – Я как раз собирался задать тебе такой же вопрос. А где Винс? – Он пристально посмотрел на нее. – Что-нибудь не в порядке, Трой?
   – Не спится. Хотела постучать к вам, но потом решила, что это будет бессовестно. Вы ведь как-никак молодожены.
   – Нет, я... – Он оглянулся на окна гостиной. – Вот только отнесу это Раффу...
   – Я, пожалуй, еще посижу тут, – сказала Трой и добавила ему вдогонку: – Знаешь, тут в кустах сирени какие-то птички свили себе гнездо.
   Проходя по коридору, он ломал себе голову – что могло случиться у Трой.
   Вот и спальня Раффа. Эбби негромко постучал.
   – Я вспомнил, что ты без сигарет, – сказал он, когда Рафф открыл ему.
   Рафф стоял в дверях: нижний этаж обмотан голубым мохнатым полотенцем, волосы мокрые – он принимал душ.
   – Вот это сервис, Эб! – воскликнул Рафф, тут же открывая пачку. – Только ты лучше не балуй меня, не то я застряну здесь надолго. Помнишь, я рассказывал тебе анекдот о женщине, которая пожаловалась раввину, что у нее в доме слишком много народу?
   Эбби кивнул и улыбнулся:
   – Эта комната записана у нас за тобой.
   – Благодарю. – Рафф подошел к огромному окну и плюхнулся в большое плетеное кресло.
   – Кстати, – заметил Эбби, – твои готовальни и книги у меня в кабинете.
   Он тут же пожалел, что сказал это, так как Рафф добавил:
   – И они обошлись тебе в семьдесят монет.
   – Я ведь не к тому, Рафф.
   – Знаю, что не к тому.
   – Но если ты опять собираешься их продать, – сказал Эбби, – то я предпочел бы, чтобы они остались здесь.
   – Самое надежное место, – сказал Рафф, закуривая.
   Они немного помолчали.
   – Черт побери, Рафф... Мы с Верном все-таки получили этот заказ Тринити-банка, так что я чувствую себя крезом... Насколько я понимаю, ты сейчас на перепутье, и я мог бы...
   – Совсем забыл сказать тебе, – перебил Рафф. – С понедельника я приступаю к работе.
   – Да ну? Вот так новость! – Эбби присел на край низкой двухспальной кровати. – Где? У кого?
   – В Нью-Йорке.
   Пораженный Эбби смотрел на него во все глаза.
   – Понимаешь, это не совсем то, чего бы мне хотелось, – объяснил Рафф, – но все сложилось так, что я почувствовал: нужно соглашаться. Хоть я и не суеверен.
   – Ну, это как сказать!.. – Эбби закурил, но после первой же затяжки закашлялся. В груди у него хрипело. Он отложил сигарету.
   – Разве что чуть-чуть: унаследовал от матери, – уступил Рафф.
   – А что за работа?
   – Видишь ли, это началось еще весной; я встретился на западном побережье с Гомером Джепсоном, и он дал мне два письма: одно к «Гаррисону и Абрамовичу», а другое – к «Скидмору, Оуингзу и Меррилу». Как-то утром я пошел в контору Гаррисона и на Рокфеллер-плаза столкнулся с Мэтью Пирсом, повелителем Уэйр-д-Холла. Он спрашивает, куда я иду, а я говорю – к Гаррисону; он спрашивает – зачем, а я говорю – насчет работы; он говорит, что у него в конторе есть для меня место, хотя им и не часто приходится строить бордели из стекла, а я... Словом, не успел я оглянуться, как уже пожимал руку его главному архитектору. Предприятие у них огромное – короче говоря, это как раз то, чего мне чертовски хотелось бы избежать. Но потом я решил, что будет полезно поработать в большой фирме и в большом городе, чтобы подучиться.
   – Рафф... – Эбби указал приятелю на сигарету, которая догорела до самого мундштука. Рафф посмотрел на нее, вздрогнул, и окурок упал на пол. Эбби быстро нагнулся, поднял его и бросил в пепельницу.
   – Чуть без пальцев не остался, будь она проклята! – Рафф помахал рукой. – А может, это примета, намек?
   – На что?
   – Понятия не имею. Скажем, на то, что мне не следует идти на эту работу? – Он подался вперед и продолжал: – Я ведь совсем не в восторге, Эбби, не то что в тот раз, когда я получил место у Сааринена.
   – По-моему, это замечательный шанс для тебя, – сказал Эбби. Он поглядел на дверь, и ему пришло в голову, что дом полон народу и утром уже нельзя будет побеседовать с Раффом с глазу на глаз. – А как здоровье твоей матери? Или ты предпочитаешь не говорить об этом?
   Рафф рассматривал свои руки.
   – Ты ведь знаешь, я ездил к ней...
   – Ну, и что же?
   – Дело дрянь, Эбби.
   – Ей нисколько не лучше?
   – На этот раз она даже не узнала меня.
   – Что ты говоришь! – Эбби понял, что поступил правильно, расспрашивая Раффа: Раффу нужно с кем-нибудь поделиться, это ясно.
   – Я поехал к ней, – медленно начал Рафф, – чтобы посмотреть, нельзя ли забрать ее оттуда и пристроить где-нибудь на Востоке. Но об этом и речи быть не может. Она не поедет. – Рафф встал и туже затянул узел полотенца. – Она уверена, что... Понимаешь, она думает, что по-прежнему живет в нашем старом доме в Сэгино. Все время ходит по комнатам и приказывает санитарам пройтись пылесосом по гостиной или стереть пыль с люстры в столовой, а сама то и дело поглядывает в окно, не едет ли Моррис. Она сказала мне, что хочет навести порядок в доме, так как Моррис вот-вот вернется из поездки. – Воспоминания нахлынули на Раффа, и глаза его затуманились. – Есть такое выражение: смерть от разбитого сердца. Вот это и случилось с Джулией. Сердце ее разбито. В этом все дело. Ничего больше. Не стало Морриса, и не стало жизни, и разум ее... Словом, Эбби, это настоящее слабоумие. Она не подпускает к себе врачей, когда они приходят, чтобы впрыснуть ей инсулин. Это больше всего тревожит меня. И она хочет всегда быть одетой, чтобы Моррис, когда он войдет, нашел ее привлекательной. – Рафф обвел комнату невидящими глазами. – Меня это просто доконало.
   Эбби покачал головой, и Рафф добавил:
   – Впрочем, она счастлива. Она, слава богу, совершенно счастлива. Счастлива как дитя, как новобрачная.
   – И на том спасибо, – заметил Эбби.
   – Конечно.
   Только теперь Эбби понял, почему Рафф городил тут ерунду и уверял, что ему хочется поработать у «Пирса и Пендера». Ему пришлось согласиться на эту работу, потому что она лучше оплачивается: с каждым днем содержание матери будет обходиться все дороже.
   Эбби сразу подавил желание предложить Раффу работать в конторе «Остин и Остин». Раффу будет так же трудно принять это предложение, как ему самому – сделать его. Поэтому он просто сказал:
   – Могу я все же надеяться, что ты будешь иногда приезжать к нам на уик-энд? То есть когда ты уже окончательно устроишься у Пирса.
   – Конечно, – сказал Рафф, словно очнувшись. – Это будет замечательно. – Он снова затянул полотенце и, словно желая рассеять уныние, которое сам же нагнал, вернулся к своему обычному бодрому тону. – Ну, как женатая жизнь, старина? Выглядишь ты, прямо скажем... – Он прищурился. – Словом, ты уже совсем не тот первозданный, нетронутый Эб Остин, которого я знакомил с этой... как там ее звали?
   – Еще бы! – сказал Эбби и быстро переменил тему: – По части рекламы фирмы «Остин и Остин» Нина совершенно бесподобна. А как ты находишь ее?
   Рафф колебался только долю секунды:
   – Восхитительна, прелестна! Под стать дому. Черт возьми: заполучить такую красавицу жену! Но ты заслужил, Эбби. Упивайся – хватит на долгие годы!
   – Да, – сказал Эбби, открывая дверь.
   – А как твоя астма, очень донимает? – спросил Рафф. – Одышка у тебя такая, что...
   – Вероятно, слишком много курил сегодня вечером, – ответил Эбби. – Спокойной ночи, Рафф, утром увидимся. – Он прошел по коридору мимо комнаты Винса и вернулся в полутемную пустую гостиную. Выйдя на террасу, он кашлянул, чтобы прочистить горло. Трой, плотно закутавшись в свой белый халат, стояла под высоким кустом сирени.
   – До смерти хочется заглянуть в это гнездо, – шаловливо сказала она. – Завтра возьму лестницу и влезу туда.
   – Это колибри, – сказал Эбби. – Они уже снесли там два яичка. Ты не замерзла?
   – Немножко. Как и следовало ожидать, вы с Раффом заболтались.
   – Понимаешь, у него... – Эбби колебался, рассказывать ли ей о Раффе. – Пойдем в комнату. – В гостиной он подошел к кушетке против камина. – Винс тоже не спит. Даже в коридоре слышно, как он бродит по своей комнате.
   – Потому что не может перебраться в мою, – сказала Трой. Она уселась рядом с Эбби, поджав под себя голые ноги. – Он ужасно заботится о приличиях, когда мы приезжаем сюда. Боится, как бы ты не подумал, что он компрометирует твою сестру.
   – Что-нибудь случилось, Трой? Ты не в своей тарелке.
   – Да нет, ничего особенного, – ответила Трой.
   – Однако ты собиралась постучаться ко мне?
   Она взглянула на дверь спальни.
   – Ну, с этим можно подождать и до завтра. Не бойся, тебе не придется сидеть тут со мной и гладить мои ручки.
   – А я не прочь. – Эбби не скрывал своей тревоги. – По-видимому, речь идет о тебе и о Винсе?
   Трой встала и отошла к камину.
   – Понимаешь, дело тут не в морали... – Она задумчиво смотрела на новую картину. – Но я действительно не знаю... никак не могу решить, нужно нам с Винсом пожениться или нет?
   – Когда мы виделись в последний раз, ты сказала, что это исключено, – заметил Эбби.
   – Тогда я еще не знала, что я беременна.
   – Ты... – начал Эбби и тут же умолк, упрекая себя за неспособность отнестись с обыкновенным здравым смыслом к этой, в сущности, весьма обыкновенной ситуации. Но очень трудно быть объективным и проявлять моральную терпимость, когда речь идет о твоей собственной сестре.
   – Эб, милый, нечего так хмуриться. Как тебе не стыдно! Знаешь, на кого ты сейчас похож? На эту ведьму Ханну Трой, нашу прабабушку. Даже хуже.
   Эбби помрачнел еще больше, вспомнив старинный, потемневший портрет, который Трой увезла из Бостона и повесила в своей нью-йоркской квартире. Совсем расстроившись, он попробовал закурить сигарету, но сразу закашлялся. Наконец он сказал: – Не понимаю, что тут решать. Не собираешься же ты обратиться к какому-нибудь гнусному...
   – В том-то и загвоздка, что я и от малыша не хочу отказаться, и работу бросить не желаю. И затем, я...
   – А Винс знает?
   – Еще бы! Он в полном восторге. И ужасно возмущается тем, что я отказываюсь бежать очертя голову в мэрию за разрешением на брак...
   – Это было бы самое правильное.
   – Как! Пропустить твое новоселье! – воскликнула Трой.
   Эбби даже не улыбнулся.
   – А вышла бы ты за Винса, если бы этого не случилось?
   – Вот то-то и оно, – сказала Трой. – Не знаю. Не могу решить. А ведь это страшно важно. Тут нужно быть абсолютно честной. Я ведь всегда мечтала о ребенке. Конечно, можно пойти напролом... Мне хотелось бы Девочку... Только это будет ужасно нехорошо по отношению к папе. Да и к тебе, пожалуй... Мама, я думаю, примирилась бы легче. Но папа!.. – Она рассмеялась. – Папа, конечно, будет считать, что ему чего-то не хватает, правда?
   Эбби почти не слушал. Трой, как всегда, болтает невесть что; в любой критической ситуации она прежде всего видит смешную сторону. Он решил не говорить ничего такого, что могло бы толкнуть ее на опрометчивый поступок.
   – Послушай, ведь Винс не первый встречный, и он тебе нравится. Раз или два ты уже готова была выйти за него, правда? По-моему, если вы поженитесь, это будет не только потому, что ты вынуждена...
   – А почему ты женился на Нине?
   – Потому что... – Он замялся. – Ты отлично знаешь – я просто без ума от нее. Ты-то ведь знаешь, Трой.
   – Но теперь ты счастлив? Не жалеешь?
   – Что за глупый вопрос! Конечно нет.
   – И вовсе не глупый. Просто я хочу знать наверное. Как это, должно быть, ужасно: проснуться в один прекрасный день с сознанием, что ты несчастлив, – сказала Трой.
   – Ты никогда не любила Нину. С самого начала.
   – Не в том дело. Просто... В общем, у меня никогда не было уверенности, что я по-настоящему знаю ее, – возразила Трой. – И я боялась, что ты тоже не знаешь. А спросила я потому, что подумала: а вдруг я и Винсента не знаю?
   – Пора бы узнать. Времени было вдоволь.
   – Видишь ли, я страшно уважаю его... То есть я думаю, что он добьется очень многого... И он очень красивый – красивее не бывает. Но знаю ли я его? И можно ли по-настоящему узнать человека, узнать до конца? Вот что пугает меня, Эб.
   – Но ты ведь знаешь, любит он тебя или нет?
   – Да. Это я, кажется, знаю.
   – Разве этого недостаточно, Трой?
   Она пристально смотрела на него большими серьезными глазами.
   – Эб, ты все еще не пришел в себя? Или ты в самом деле так думаешь?
   Он нерешительно ответил:
   – Конечно, сперва я был ошарашен. Вернее, удивлен. Но теперь... Видишь ли, я не могу написать тебе черным по белому: поступай так-то и так-то, и тем самым взять на себя ответственность. Но я действительно думаю, что в конце концов ты все равно вышла бы за Винса. В любом случае.
   – Что ж, это уже немало. – Она обошла вокруг кофейного столика, снова села рядом с Эбби и подобрала ноги. Он обнял ее, и они долго молчали. Потом он поцеловал ее в щеку.
   – Я уверен, что в конце концов ты найдешь правильное решение.
   Трой ответила после недолгого молчания:
   – Надеюсь. Не такая уж я тупица.
   И Эбби понял, что она по-своему выразила согласие с его доводами.
   Трой вдруг встрепенулась и тихонько, почти про себя, засмеялась:
   – Эб, как бы там ни было, ты не говори Винсенту, что все знаешь. Он такой самолюбивый... И ужасно боится сделать что-нибудь не так, как нужно, – вернее, он хочет поступать так, как, по его мнению, ты считал бы правильным. – Она задумалась. – В некоторых отношениях он сущий младенец. Настолько же, насколько в других – даже слишком взрослый.
   – Знаю.
   Она поднялась.
   – Пожалуй, нужно сразу сказать ему, что я согласна и что все обойдется благопристойно до чертиков. Иначе он будет беситься всю ночь.
   Эбби тоже встал. Трой подошла к нему.
   – Спокойной ночи, мой славненький. Спасибо тебе. – И маленькая фигурка в белом побрела к двери.
13
   Знакомое чувство отрешенности – словно на необитаемом острове – овладело Раффом, когда в понедельник утром он шел по Медисон-сквер в Нью-Йорке, впервые направляясь на работу к «Пирсу и Пендеру».
   Он думал о том, что путешествие как-то еще больше сузило, стянуло привычный круг одиночества. Да, за это время он видел немало замечательного и немало прискорбного; он разговаривал со многими людьми и, как всегда, щедро отдавал им себя. Он всегда отдавал себя, и это возмещалось; но на это уходило столько сил, что он с каждым днем все больше тосковал на своем необитаемом острове.
   Он вспомнил, как Эбби Остин отвозил его вчера на станцию. Что это Эбби сказал? Ах, да! Он сказал: «Рафф, ты вдохнул жизнь в этот дом; теперь он действительно стал похож на дом, где живут люди».
   Но это получилось само собой – ведь он любит Эбби, несмотря на его слишком изысканный дом, замороженную жену и так далее. А все же ночью, как только он улегся спать в безукоризненно элегантной спальне, примыкающей к комнатам его женатых друзей, которые уже никогда не будут одиноки ни в счастье, ни в горе, его сразу же настигло и пронизало чувство отчужденности, леденящее, как порыв ночного ветра.
   Может быть, и для него что-нибудь припасено в Нью-Йорке? Может быть, он встретит здесь единственного нужного ему человека или переживет яркое, незабываемое мгновение? А может быть, и то и другое? Вздор, конечно. Хорошо бы уехать отсюда. Уехать куда-нибудь подальше, чтобы чувствовать близость всего, что тебя окружает. Там и одиночество будет совсем другое. Не такое, как здесь, на этой улице.
   Здесь, среди беспорядочного нагромождения деловых зданий и складов, среди бесчисленных витрин, заваленных товарами, среди многолюдной толпы прохожих, равнодушно снующих мимо, он ни на минуту не мог забыть о своей полной финансовой несостоятельности.
   Стоя у края тротуара в ожидании зеленого сигнала, он напряженно подсчитывал: итак, в кармане всего двести девяносто долларов. Весь капитал. От премии не осталось ни гроша. Правда, в Сан-Франциско он довольно долго работал у одного архитектора и перед самым отъездом на Восток получил без малого пятьсот долларов.
   Но эти пятьсот долларов можно и не считать: он хранил их в машине, в ящичке для инструментов, за приборным щитком, а машину у него увели на прошлой неделе в Нью-Джерси. Когда полиция нашла ее, ящичек был пуст.
   Сегодня спозаранок он продал ее торговцу подержанными машинами на Седьмой авеню.
   Сбросим еще сто шестьдесят долларов: в полдень их нужно отправить этим молодчикам, владельцам санатория «Сосны». «К сожалению, мы вынуждены уведомить вас, что в связи с ростом цен на продукты питания и повышением жалованья служащим, а также вследствие того, что ваша мать нуждается в дополнительном уходе, нам пришлось соответственно увеличить сумму...»
   Еще сбросим плату за месяц вперед за однокомнатную квартиру на Сорок четвертой улице, неподалеку от Второй авеню, рядом со строящимся зданием Объединенных наций.
   Теперь прибавим жалованье: первая получка у «Пирса и Пендера» через неделю. Семьдесят пять долларов.
   Переходя улицу, Рафф смотрел на дом, в котором помещалась контора фирмы – унылая, непривлекательная громада из красновато-бурого камня, построенная с единственной и явно непочтенной целью: дать владельцам за наименьшую цену наибольшую полезную площадь. Посмотришь на этот дом и не почувствуешь ни подъема, ни волнения, ни восторга. Площадь и стоимость – вот и все.
   Прямо не верится, что столь солидная фирма, как «Пирс и Пендер», втиснулась в такой дом, в такую допотопную, уродливую манхеттенскую коробку. Ведь Манхеттен – средоточие американской культуры; он по праву может гордиться своими великими архитекторами. И тем не менее, хотя его небоскребы стали для всего мира символом современности, среди них до сих пор нет ни одного здания, построенного Фрэнком Ллойдом Райтом или Эро Саариненом.
   Рафф толкнул черную дверь, вошел в вестибюль и посмотрел на часы, висевшие на голой, словно тюремной, стене. Опоздал на десять минут.
   Фирма «Пирс и Пендер», хотя она и ютилась в старом, неказистом помещении, на самом деле была процветающим, типично коммерческим предприятием; накопив немалый опыт, она строила здания, в общем отвечающие требованиям клиентов. После отъезда Мэтью Пирса дела пошли в гору. Пирс продолжал получать известный процент с прибылей, что служило подспорьем к его университетскому жалованью и доходу от частной практики, которой он занимался в Нью-Хейвене. Не он, а Пендер добился успеха для фирмы. Пендер был отличным архитектором, но все его время уходило на переговоры с клиентами, а основную работу пришлось доверять малоизвестным, хотя и способным людям. В части проектирования Пендер целиком полагался на главного архитектора, будущего начальника Рафферти Блума.
   Рафф назвал свое имя секретарю, сидевшему в приемной за старинным телефонным коммутатором, и стал ждать. У него сосало под ложечкой – обычная история в первый день работы на новом месте, в начале новой эры. Чтобы как-нибудь отвлечься, он стал рассматривать фотографии, развешанные по желтым, обшарпанным стенам, – снимки зданий, построенных «П. и П.»: автобусных станций, всевозможных универсальных магазинов, складов, фабрик, доходных домов. Всё – большие, внушительные здания; фирма явно не разменивалась на такие мелочи, как особняки или коттеджи. Рафф слегка приуныл, обнаружив какое-то единообразие в этих совершенно различных по назначению постройках. На вид они были очень солидны: с архитектурной точки зрения не придерешься. Но сходство между ними Раффу не понравилось.
   Он снял пальто и положил на стол свою черную готовальню. Кленовые двери напротив были распахнуты, и Рафф увидел чертежную – непрезентабельную, но удобную комнату, битком набитую служащими. К каждой доске была привинчена люминесцентная лампа: нелепые очертания этих ламп напоминали телевизионные антенны на крышах одноэтажных домов.
   – Рафф!
   В открытых дверях стояла массивная фигура Брайса Джонса; после Нью-Хейвена Рафф его ни разу не видел.
   – Мне сказали, что ты появишься здесь сегодня. – Брайс переложил из одной руки в другую объемистый сверток синек.
   Рафф обрадовался, увидев знакомое лицо. Они наскоро обменялись воспоминаниями. Потом Джонс объявил:
   – Жаль, но мне пора. Должен сделать съемку местности.
   – Понимаю, – сказал Рафф. Потом вопросительно: – Каково здесь, Брайс? Ты доволен?
   – Вполне, – ответил тот.
   – Чем ты занимаешься?
   – Вероятно, все лето проторчу на Лонг-Айленде. Мы там строим склад. Для практики очень полезно. И ведущий инженер проекта у меня славный парень.
   – Отлично, – буркнул Рафф.
   – Что ты так насупился, Рафф? Тут народ ничего.
   Рафф усмехнулся.
   – По-моему, – продолжал Брайс, – если не можешь открыть собственную контору, то здесь не хуже, чем в любом другом месте. Репутация у них в общем неплохая.
   – Да.
   Брайс окинул взглядом грязно-желтую комнату.
   – Штука нехитрая, Рафф: делай что велят. И точка.
   – Да.
   – Так работают почти все крупные фирмы. Иначе вылетишь в трубу.
   Рафф кивнул.
   Брайс застегнул пиджак.
   – Ты, конечно, будешь в проектном?
   – Да.
   – Там славная публика. Начальник у них Мансон Керк. Толковый парень.
   – Правда?
   – Нужно только уловить стиль его работы. Он несговорчив, вернее – у него свои представления о том, как вести дело; но человек он талантливый. Ну, желаю успеха, старина, – сказал Брайс, на прощание пожимая руку Раффу.
   После ухода Джонса в приемную вошел какой-то старик и повел Раффа сперва в одну клетушку, потом в ДРУГУЮ Инструктаж, охрана труда, страхование, анкета, рабочие часы, списки. Он познакомился с уймой людей. Затем его ввели в клетушку побольше и представили мистеру Пендеру.
   К тому времени, когда Рафф попал в проектный отдел – небольшое помещение в дальнем углу этажа, – у него было такое чувство, словно из него выжали весь сок, как из лимона, проделавшего путь от ветки дерева до консервной банки.
   Когда Рафф вошел в неопрятную комнатушку Ман-сона Керка, главного архитектора, тот поднял на него светлые глаза, полуприкрытые пергаментными веками, – глаза, которые казались меньше и темнее из-за набрякших бледных мешков под ними, – и слегка раздвинул в улыбке тонкие губы. Этот маленький сутуловатый человечек с редкими сернисто-желтыми волосами, в пестрой клетчатой рубашке, на которой болтался незавязанный черный галстук, даже не встал из-за стола.
   – Садитесь, Блум. – Он повернулся в сторону чертежной. – Сол! – позвал он и тут же познакомил Раффа со своим помощником, Солом Вейнтроубом.
   – Привет! – сказал Вейнтроуб, высокий и тонкий, как трость, человек с утомленным лицом. На правой щеке у него была большая родинка, и когда он улыбался – а в эту минуту он как раз улыбался, – родинка двигалась.
   – Сол... – Керк взял прозрачную линейку и начал постукивать ею по краю исцарапанного кленового стола. – Сол, как только вам удастся выбить из этого молодого человека все, чему его научили в Йеле, или откуда там он явился, дайте мне знать. И почему это все хотят проектировать? – Он обращался к Вейнтроубу, хотя предназначались его слова, конечно, Раффу. – Когда же они поймут наконец, что единственные счастливчики среди людей, причастных к архитектуре, – это простые чертежники, которые только и знают, что карандаш, бумагу и рейсшину. – Наконец к Раффу: – Повторите, где вы учились и работали.
   Рафф изо всех сил старался подавить раздражение; он отвернулся, посмотрел снизу вверх на Вейнтроуба, увидел Добрые оленьи глаза и родинку, которая тут же подпрыгнула и заплясала. Потом он снова перевел взгляд на и повторил: три года в Мичиганском университете, два года в Йеле, летом – работа в конторах Детройта, Блумфилд-Хилза, Нью-Хейвена, Сан-Франциско.
   Керк был явно доволен.
   – Слава богу! Значит, пеленки пачкать не будете. Надо думать, вас научили проситься. – Он шире открыл глаза и окинул взглядом фотографии зданий на стене. – Ладно, Блум, посмотрим, на что вы способны. – Он взял со стола какую-то таблицу, взглянул на нее и сказал Вейнтроубу: – Мы опаздываем с заказом «Юнайтед кемикл», Сол. Давайте посмотрим, не справится ли Блум с проблемой главного входа... – Зазвонил телефон. Керк снял трубку и начал разговаривать. Вейнтроуб и Рафф секунду подождали, потом Вейнтроуб сделал Раффу знак, и они вместе вышли. Им вслед несся голос Керка, протяжный и скрипучий.
   – Он устал, – объяснил Вейнтроуб, когда они были уже в чертежной. – Когда он переутомлен, он всегда раздражителен. Придется вам приспособиться к его характеру. Он был... В общем-то человек он хороший.
   Что ж, может, Вейнтроуб и прав. Может, Керк действительно человек более деликатный, чем кажется при первом знакомстве. Интересно, каким он был прежде, почему изменился и что заставило Вейнтроуба так простодушно сказать: «Он был... В общем-то человек он хороший».
   Сол Вейнтроуб не спеша водил Раффа по отделу и знакомил с сотрудниками.
   Потом он ушел за чертежами, а Рафф придвинул себе стул и уселся, обхватив его ножки своими длинными ногами и зацепившись ступнями за перекладину. Он чувствовал, что за ним наблюдают.
   Справа от него, ни на минуту не умолкая, тихо и фальшиво насвистывал молодой англичанин с яично-желтыми волосами. Вдруг он перестал свистеть и посмотрел на Раффа. У него был узкий подбородок, весь в прыщах.