Голон Анн. Анжелика

   — Огромная потеря энергии воды, — вздохнул Берналли, — но в то же время до чего простая установка, совершенно не требующая рабочей силы. Это тоже ваше изобретение, граф?
   — Я просто последовал примеру китайцев, у них такие установки существуют, как меня уверяли там, уже три или четыре тысячи лет. Китайцы пользуются ими главным образом для вылущивания риса, который является их основной пищей.
   — Ну а где же здесь золото? — послышался резонный вопрос Беше. — Я вижу лишь тяжелый серый песок, который ваши рабочие получают из размолотого зеленовато-серого камня.
   — Сейчас вы все увидите в саксонской плавильне.
   Они спустились ниже, где под навесом стояли закрытые каталонские печи.
   От кузнечных мехов, каждый из которых раздували двое мальчишек, на них пахнуло обжигающим, удушливым жаром. Бледные языки пламени, отдававшие сильным чесночным запахом, вырывались из открытой пасти печей, и в воздухе повисал какой-то тяжелый гар, который затем белыми хлопьями, словно снег, оседал вокруг.
   Анжелика взяла горсть этого «снега» и, привлеченная запахом чеснока, хотела его попробовать.
   Но вдруг, будто гном из подземелья, выскочил какой-то странный человек в кожаном фартуке и резким ударом выбил у нее из рук «снег».
   Прежде чем она успела опомниться, гном рявкнул:
   — Gift, Gnadige Frau! Это яд, уважаемая госпожа!
   Растерянная Анжелика принялась вытирать руку, а монах Беше пристально смотрел на нее.
   — У нас, — тихо сказал он ей, — алхимики работают в масках.
   Но Жоффрей де Пейрак, услышав его слова, возразил:
   — А у нас здесь нет никакой алхимии, хотя все эти ингредиенты нельзя, конечно, не только есть, но даже трогать. Фриц, вы регулярно выдаете молоко рабочим? — спросил он по-немецки.
   — Все шесть коров были доставлены сюда еще до нашего приезда, ваше сиятельство!
   — Хорошо. И не забывайте, что они должны это молоко пить, а не продавать.
   — Да мы не нуждаемся, ваше сиятельство, зачем нам продавать его! И потом, нам хочется прожить как можно дольше, — ответил старый мастер-горбун.
   — Могу я узнать, мессир граф, что за вязкая масса плавится вон там, в этой адской печи? — спросил монах Беше, осеняя себя крестом.
   — Это все тот же самый тяжелый серый песок, который, как вы видели, добывают на руднике, но только промытый и высушенный.
   — Так, по-вашему, эта серая пыль содержит золото? Насколько я заметил, в ней не блеснуло ни единой крупинки его даже на лотке, после того как ее при мне промыли водой.
   — И все же это золотоносная руда. Фриц, принесите нам лопату руды.
   Рабочий зачерпнул лопатой из огромной кучи зернистого зеленовато-серого песка с металлическим отливом.
   Беше осторожно насыпал песок себе на ладонь, понюхал, попробовал на язык, но тут же выплюнул.
   — Это сернистый мышьяк. Сильный яд. Он не имеет ничего общего с золотом. Кстати, золото добывается всегда из речного песка, а не из горных пород. А в каменоломне, которую мы осматривали, нет ни грана речного песка.
   — Совершенно верно, уважаемый коллега, — согласился Жоффрей де Пейрак и, обратившись к мастеру-саксонцу, сказал:
   — Если пора, добавь свинец.
   Но оказалось, что нужно еще довольно долго ждать. Масса в печи раскалялась все больше, плавилась, кипела. Клубы белого пара продолжали вырываться наружу, оставляя повсюду, даже на одежде, белый порошкообразный налет.
   Затем, когда пара почти не стало пламя уменьшилось, двое саксонцев в кожаных фартуках подвезли на тележке несколько слитков свинца и кинули их в вязкую массу.
   Масса в печи стала жиже и перестала бурлить. Саксонец помешал ее длинной зеленой палкой. Сначала масса начала пузыриться, потом вспенилась. Фриц Хауэр в несколько приемов снял пену огромными шумовками. После этого он снова помешал массу.
   Наконец он нагнулся к отверстию внизу печи, под тиглем, вытащил оттуда затычку, и в заранее приготовленную изложницу потекла серебристая струйка.
   Заинтересованный монах подошел ближе.
   — Но это всего-навсего свинец, — сказал он.
   — Как всегда, согласен с вами, — ответил граф де Пейрак.
   Но монах вдруг пронзительно закричал:
   — Я вижу три цвета.
   Задыхаясь, он показывал на охлаждающийся слиток, который начал отливать радужными цветами. Руки монаха дрожали, и он бормотал:
   — Философский камень! Я увидел философский камень!
   — Похоже, наш монах спятил, — заметил маркиз д'Андижос без должного уважения к доверенному лицу архиепископа.
   Жоффрей де Пейрак, снисходительно улыбаясь, объяснил:
   — Алхимики упорно считают, что появление трех цветов связано с философским камнем и превращением металлов в золото. А на самом деле это явление сродни радуге, которая образуется после дождя, и оно не играет большой роли.
   Вдруг монах грохнулся перед графом на колени. Заикаясь, он благодарил графа, наконец он своими глазами увидел то, что составляло «цель его жизни».
   Раздосадованный глупым поведением монаха, граф сухо сказал:
   — Встаньте, отец мой. Вы пока еще ничего не увидели толком и сейчас сами в этом убедитесь. Должен вас огорчить, но здесь нет никакого философского камня.
   Саксонец Фриц Хауэр внимательно наблюдал эту сцену, и на его запыленном лице с въевшимися в кожу крупинками породы отразилось колебание.
   — Muss ich das Blei durchbrennen vor allen diesen Herrschaften? — спросил он.
   — Поступай так, будто я здесь один, — ответил граф.
   Анжелика увидела, как рабочие мокрыми тряпками взяли горячий еще слиток и положили на тележку. Потом подвезли его к маленькой печи, которая стояла на раскаленном докрасна горне.
   Кирпичи центральной камеры печи, образующие нечто вроде открытого тигля, были очень белые, легкие и пористые. Их изготовляли из костей животных, чьи трупы, сваленные неподалеку, издавали страшную вонь. К ней примешивался запах чеснока и серы, и от всего этого дышать здесь было трудно.
   Красный от жары и возбуждения монах Беше при виде кучи скелетов побелел и, бормоча заклинания, начал креститься.
   Граф, не выдержав, рассмеялся.
   — Посмотрите, до чего наши работы довели этого великого ученого, — сказал он Берналли. — А ведь во времена греков и римлян купелирование на костной золе было детской игрой!
   Но все же Беше не отступил перед ужасным зрелищем. Бледный, перебирая четки, он пристально наблюдал за Приготовлениями старого саксонца и его подручных.
   Один из рабочих подсыпал уголь в горн, другой раздувал с помощью педали мехи, и свинец начал плавиться и стекать в круглое углубление в печи, выложенное кирпичами из костной золы.
   Когда расплавился весь слиток, огонь в печи еще усилили, и металл начал дымиться.
   По знаку старого Фрица появился мальчишка с мехами, к которым была прикреплена небольшая трубка из огнеупорной глины. Горный мастер положил эту трубку на край тигля и принялся нагнетать холодный воздух на темно-красную поверхность расплавленной массы.
   И вдруг воздух над металлом со свистом засветился, белесое пятно в том месте, куда он попадал, стало ярче, больше, сделалось ослепительно белым и постепенно распространилось на всю поверхность металла.
   Молодые подручные поспешно выгребли из печи все горящие угли. Большие мехи тоже были остановлены.
   Купелирование продолжалось уже без огня — металл кипел, и это было поразительное зрелище. Время от времени он покрывался темной пленкой, потом она разрывалась, и клочья ее танцевали в сверкающей расплавленной массе, а когда такой плавучий островок касался стенки тигля, пористые кирпичи, словно по волшебству, втягивали его и поверхность металла становилась еще более гладкой и ослепительной.
   Одновременно мениск металла уменьшался Прямо на глазах. Потом он достиг размеров большой лепешки, потемнел и вдруг вспыхнул, как молния. Анжелика отчетливо видела, как остаток металла какое-то время клокотал, потом постепенно успокоился и потемнел.
   — Этот процесс образования молнии описан Берцелиусом, который много работал над купелированием и над «разделением» металлов, — сказал Берналли.
   — Но я счастлив, что увидел то, о чем прежде имел представление лишь по книгам.
   Монах молчал. У него был отсутствующий, невидящий взгляд.
   Тем временем Фриц Хауэр схватил щипцами эту блестящую металлическую лепешку, окунул ее в воду и поднес своему хозяину.
   — Чистое золото! — восторженно прошептал монах-алхимик.
   — И все же оно не совсем чистое, — сказал де Пейрак. — Образовавшаяся молния свидетельствует о наличии серебра.
   — Любопытно, растворится ли это золото в хлористо-водородной и селитряной кислоте?
   — Конечно, раз это золото.
   Оправившись от потрясения, монах спросил, нельзя ли ему взять маленький кусочек этого металла, чтобы показать его благодетелю архиепископу.
   — Возьмите для него всю лепешку, — ответил граф де Пейрак, — и как следует объясните ему, что это неочищенное золото, которое мы извлекли из недр наших Корбьер, из породы, в которой оно содержалось, и что дело его преосвященства — отыскать в своих владениях месторождения, которые принесут ему богатство.
   Конан Беше тщательно завернул драгоценную лепешку, которая весила по меньшей мере два ливра, в носовой платок и ничего не ответил.

***

   На обратном пути произошел инцидент, казалось бы, незначительный, но ему суждено было в дальнейшем сыграть определенную роль в судьбе Анжелики и ее мужа.
   На полпути в Тулузу — это был второй день путешествия — гнедая лошадь Анжелики захромала, поранившись острым камнем на кремнистой дороге. Заменить ее можно было только одной из четырех, запряженных в карету, но Анжелика решила, что ей не пристало ехать верхом на обыкновенной упряжной лошади. Она пересела в карету, где уже находился Берналли, так как наездником он оказался никудышным. Видя, насколько утомляет его даже небольшая поездка, Анжелика прониклась к нему чувством восхищения: ведь он способен пуститься в далекий путь ради того, чтобы полюбоваться гидравлической машиной или побеседовать о силе земного тяготения.
   К тому же изгнанный из нескольких стран, итальянец был беден и путешествовал без слуг в почтовых каретах. Хотя в карете порядком трясло, ученый восторгался, как он говорил, «замечательным комфортом». Он сидел, положив на скамейку ноги, и, когда Анжелика, смеясь, попросила его уступить ей кусочек сиденья, в смущении быстро убрал их.
   Граф и Бернар д'Андижос некоторое время скакали рядом с каретой, но, так как дорога была узкой, им пришлось значительно отстать, чтобы не глотать пыль, поднимаемую экипажем. Впереди ехали на лошадях два лакея.
   Дорога все сужалась и петляла. После одного из поворотов карета со скрипом остановилась, и сидевшие в ней увидели несколько всадников, которые явно преграждали им путь.
   — Не беспокойтесь, сударыня, — сказал Берналли, выглянув из дверцы кареты, — это всего-навсего слуги какого-то встречного экипажа.
   — Но мы ни за что не разъедемся на такой узкой отвесной дороге, — воскликнула Анжелика.
   Слуги де Пейрака и владельца встречного экипажа начали рьяно переругиваться, причем последние дерзко угрожали, что они заставят карету мессира де Пейрака повернуть обратно, и в доказательство того, что они имеют больше прав, один из лакеев принялся щелкать кнутом направо и налево и задел при этом слуг графа и лошадей в упряжке. Лошади встали на дыбы, и карета так накренилась, что Анжелике показалось — сейчас они полетят в лощину. Она не удержалась и закричала.
   Тем временем к месту происшествия подоспел Жоффрей де Пейрак. С искаженным от гнева лицом он приблизился к лакею, который размахивал кнутом, и с силой ударил его хлыстом. В этот момент подкатила встречная карета и со скрипом остановилась. На дорогу выпрыгнул апоплексического сложения мужчина в кружевном жабо и в бантах; он был покрыт густым слоем пудры и дорожной пыли. Его изысканный туалет, пропитанный потом, являл собою странное зрелище. Потрясая тростью с набалдашником из слоновой кости, перевязанной атласным бантом, он прокричал:
   — Кто смеет бить моих людей? Может, вы не знаете, грубиян, что имеете дело с президентом тулузского парламента бароном де Массно, сеньором Пуйяка и других поместий?.. Прошу отъехать в сторону и освободить нам дорогу.
   Граф обернулся и церемонно поклонился:
   — Счастлив познакомиться с вами. А не родственник ли вы некоего господина Массно, клерка нотариуса, о котором я слышал?
   — Мессир де Пейрак! — воскликнул тот, несколько смутившись.
   Но тем не менее гнев его, распаленный стоящим в зените солнцем, не утих, и он побагровел.
   — Должен заметить, что, хотя дворянское звание получено мною недавно, однако оно не менее аутентично, чем ваше, граф! Я мог бы показать вам грамоту Королевской палаты, подтверждающую возведение меня в дворянство.
   — Я вам верю, мессир Массно. Общество до сих пор стенает оттого, что так высоко вознесло вас.
   — Я хотел бы, чтобы вы объяснили свой намек. В чем вы меня упрекаете?
   — Не кажется ли вам, что для подобной дискуссии место выбрано весьма неудачно? — спросил Жоффрей де Пейрак, с трудом сдерживая свою лошадь, взбудораженную жарой и этим толстяком с багровым лицом, который размахивал перед ее мордой своей тростью. Но барон де Массно не сдавался:
   — Не вам бы, мессир граф, ссылаться на мнение общества! Вы даже не снисходите до того, чтобы появляться на ассамблеях парламента.
   — Парламент, не пользующийся никаким авторитетом, меня не интересует. Кого я могу там встретить? Одних только честолюбцев и выскочек, обуреваемых жаждой купить себе у мессира Фуке или кардинала Мазарини дворянский титул. И при этом они еще уничтожают в Лангедоке последние остатки нашей свободы.
   — Сударь, я являюсь одним из высочайших чиновников королевской юстиции. Лангедок давно уже стал частью французского государства и находится под сенью французской короны. И непристойно при мне говорить о какой-то свободе.
   — Непристойно по отношению к самому слову «свобода» произносить его в вашем присутствии. Вы не способны понять его смысл. Вы можете только одно — жить на подачки короля. Вот это вы называете служением ему.
   — Я-то служу королю, а вот вы…
   — Я? Я ничего у него не прошу, но зато вношу в его казну без задержек налоги за своих крестьян и плачу их чистым золотом, которое получаю со своих рудников или зарабатываю торговлей. Известно ли вам, мессир Массно, что из миллиона ливров дохода, который приносит королю Лангедок, четвертая часть — мои. Пусть примут это к сведению все четыре с половиной тысячи сеньоров и одиннадцать тысяч буржуа Лангедока!
   Но президент парламента запомнил из всей тирады лишь одно.
   — Зарабатываете торговлей! — воскликнул он с негодованием. — Значит, это правда, что вы занимаетесь торговлей?
   — Да, я занимаюсь торговлей и добываю золото. И я горжусь этим. Ибо у меня нет желания просить милостыню у короля.
   — О, мессир де Пейрак, напрасно вы так задираете нос! Запомните: будущее королевства и его могущество зависят от буржуа и нового дворянства.
   — Я в восторге от этого, — с иронией парировал граф. — Но пусть пока что новое дворянство поучится галантности и уступит дорогу карете, в которой томится госпожа де Пейрак.
   Но упрямый новоиспеченный барон продолжал топать ногами в пыли и конском навозе.
   — Почему это должен сделать я? Повторяю, мое дворянство ничуть не уступает вашему!
   — Но я богаче вас, толстая образина, — громко крикнул граф. — А уж коли такие, как вы, считаются только с деньгами, то потеснитесь, мессир Массно, дайте дорогу золоту!
   Он поскакал вперед, сшибая с ног слуг магистрата. Да и сам магистрат едва успел отскочить в сторону, чтобы не попасть под карету с графским гербом. Кучер, который только и ждал знака своего хозяина, был в восторге, что им удалось одержать верх над челядью этого грубияна.
   Проезжая, Анжелика увидела багровое лицо Массно. Потрясая своей тростью с бантом, он кричал:
   — Я напишу жалобу… Я напишу две жалобы… Его высочество герцог Орлеанский, наместник Лангедока, будет поставлен в известность… так же как и Королевский совет…

***

   Как-то утром Анжелика и граф, войдя в библиотеку, застали там дворецкого Клемана Тоннеля, который записывал на восковых дощечках названия книг. Как и в первый раз, когда его застигли в библиотеке, он казался очень растерянным и попытался спрятать свои дощечки и шрифт.
   — Черт побери, да вы и впрямь как будто интересуетесь латынью! — воскликнул граф, и в его голосе послышалось скорее удивление, чем досада.
   — Меня всегда тянуло к учению, ваше сиятельство. Я мечтал стать клерком у нотариуса, и для меня большая радость служить в доме не только знатного сеньора, но и прославленного ученого.
   — Но мои книги по алхимии едва ли помогут вашему юридическому образованию, — нахмурился Жоффрей де Пейрак, которому всегда претили вкрадчивые манеры слуги. Из всей прислуги он одного его называл на «вы».
   Когда Клеман Тоннель вышел, Анжелика с огорчением сказала:
   — Я не могу пожаловаться на Клемана, что он нерадив, но не знаю почему, его присутствие все больше и больше тяготит меня. Когда я смотрю намного, у меня всегда появляется чувство, будто он напоминает мне о чем-то неприятном. А ведь я привезла его с собой из Пуату.
   — Пустяки! — ответил Жоффрей, пожав плечами, — ему недостает скромности, вот и все, но до тех пор, пока в своей жажде знаний он не сует нос в мою лабораторию…
   И все-таки Анжелика не могла отделаться от какой-то смутной тревоги, и в течение всего дня изрытое оспой лицо дворецкого то и дело всплывало в ее памяти, лишая покоя.

***

   Некоторое время спустя после этого случая Клеман Тоннель попросил разрешения съездить в Ниор, чтобы уладить там кое-какие дела с наследством. «Так он и будет всю жизнь заниматься наследством», — подумала Анжелика. Она помнила, что из-за этого он уже потерял службу в одном доме. Клеман обещал вернуться через месяц, но по тому, с какой тщательностью он навьючивал лошадь, Анжелика почувствовала, что она не скоро увидит своего слугу. У нее мелькнула мысль передать через него письмо родным, но она тут же отказалась от нее.
   Когда Клеман Тоннель уехал, Анжелику вдруг охватило необъяснимое желание побывать в Монтелу, побродить по его окрестностям. И однако она не скучала по отцу. Несмотря на то что она была сейчас очень счастлива, она все же не могла простить отцу того, что он выдал ее замуж против воли. Братья и сестры тоже покинули замок, старый Гийом умер, тетушки, судя по письмам, которые она получала, совсем выживали из ума, а кормилица становилась все более властной. На какое-то мгновение всплыл в ее памяти и Никола: она знала, что после ее замужества он исчез.
   Анжелика так упорно пыталась понять, что тянет ее в родные места, что наконец доискалась истинной причины: ей хотелось вернуться туда, чтобы побывать в замке дю Плесси и проверить, остался ли злосчастный ларец с ядом в ее тайнике, в башенке замка. Впрочем, почему бы ему там не быть? Его могли обнаружить только в том случае, если бы стали разбирать башню. Но отчего эта давняя история вдруг встревожила ее? О Фронде все уже давно забыли. Кардинал Мазарини, король и его младший брат живы. Мессир Фуке добился власти, не прибегая к преступлению. И разве не поговаривают о том, что принц Конде будет прощен?
   Анжелика отбросила тревожные мысли и вскоре опять обрела душевный покой.

Глава 24

   Радостное настроение царило не только в доме Анжелики, но и во всем королевстве. Даже архиепископ Тулузский, озабоченный более важными делами, на время прекратил слежку за своим соперником графом де Пейраком.
   И в самом деле, его преосвященство барон де Фонтенак, архиепископ Тулузский, вместе с архиепископом Байоннским был приглашен сопровождать кардинала Мазарини в его поездке к Пиренеям.
   По всей Франции из уст в уста передавалась новость: с небывалой помпой, которая потрясла весь мир, кардинал Мазарини отправился в дальний путь. Он ехал к Пиренеям, в страну басков, где на Фазаньем острове, на реке Бидассоа, будет торговаться с испанцами о мире. Наконец прекратится эта бесконечная война, которая каждый год с первыми весенними цветами вспыхивала с новой силой. Но еще больше, чем эта долгожданная новость, всех, вплоть до самого скромного ремесленника королевства, радовала другая весть: в залог мира гордая Испания согласилась отдать свою инфанту в супруги юному королю Франции. И теперь, несмотря на кое-какие недомолвки, на подозрительные взгляды, которые еще бросали друг на друга недавние враги, люди, жившие по обе стороны Пиренеев, ликовали так, как нигде в нынешней Европе, во всех ее странах, — и в бунтующей Англии, и в жалких немецких и итальянских княжествах, и в землях этих грубых, неотесанных мореходов — фламандцев и голландцев, — не сыскать было более достойной пары, чем молодой король и юная инфанта.
   И впрямь, какому иному королю могла предназначаться инфанта, единственная дочь Филиппа IV, истинная богиня с перламутровым цветом лица, в строгости воспитанная под сводами мрачных дворцов?
   И какая иная принцесса, желавшая стать супругой двадцатилетнего короля, надежды одной из величайших наций мира, могла похвастаться столь благородной кровью и обеспечить столь выгодный союз?
   И конечно же, в замках тулузской знати страстно обсуждали это событие, и дамы утверждали, что юный король пролил украдкой немало слез, Так как был безумно влюблен в свою подружку детства, черноглазую Марию Манчини, племянницу кардинала. Но интересы государства превыше всего. И в данном случае кардинал убедительно доказал, что слава его королевского питомца и процветание страны для него важнее всего.
   Для кардинала заключение мира было торжеством его интриг, которые он плел своими итальянскими руками многие годы. Он безжалостно устранил с пути собственную родню. Людовик XIV женится на инфанте!

***

   Итак, восемь карет кардинала, десять повозок с багажом, двадцать четыре мула, сто пятьдесят ливрейных лакеев, сто всадников и двести пехотинцев тянулись к изумрудному побережью, к Сен-Жан-де-Люзу.
   По пути кардинал вытребовал к себе архиепископов Байоннского и Тулузского с их свитами, чтобы придать своему кортежу еще большее великолепие. А в это время по ту сторону Пиренеев дон Луис де Аро, посланец его католического величества, противопоставив всей этой роскоши надменную скромность, ехал по плато Кастилии, везя в своих сундуках одни лишь свернутые рулонами гобелены с изображением сцен, которые должны будут напомнить кое-кому о славном прошлом королевства Карла V.
   Ни кардинал, ни представитель Испании не спешили, ибо никто не хотел прибыть первым и тем самым унизить себя ожиданием. В конце концов оба — и итальянец и испанец, — топчась буквально на каждом метре, совершили чудо этикета и прибыли на берег Бидассоа в один и тот же день и в один и тот же час. Некоторое время они пребывали в нерешительности. Кто первым спустит лодку на воду, чтобы отплыть на маленький Фазаний остров посредине реки, где должна состояться встреча? Наконец оба нашли выход, который удовлетворил их гордость. И кардинал и дон Луис де Аро одновременно объявили себя больными. Уловка оказалась неудачной, так как причины были слишком уж сходны, но тем не менее, чтобы все выглядело благопристойно, пришлось ждать, пока «больные» поправятся, но никто не желал «выздоравливать» первым.
   Вся Европа сгорала от нетерпения. Будет ли заключен мир? Состоится ли свадьба? Каждая деталь страстно обсуждалась.
   В Тулузе Анжелика следила за всем этим без особого интереса. Она была поглощена радостным событием в своей жизни, которое представлялось ей гораздо более важным, чем свадьба короля.
   День ото дня они жили с мужем все в большем согласии, и Анжелика начала страстно мечтать о ребенке. Ей казалось, что только материнство сделает ее настоящей женой Жоффрея. Тщетно он без конца уверял ее, что никогда ни одну женщину до нее не любил настолько сильно, чтобы познакомить ее со своей лабораторией и беседовать с ней о математике; она относилась к его словам недоверчиво и, мало того, еще начинала ревновать его к прошлому. Он смеялся над ее ревностью, но в глубине души был от этого в восторге.
   Она поняла, насколько чувствительным был этот дерзкий человек, какое мужество он проявлял, чтобы преодолеть свое несчастье. Она восхищалась мужем, одержанной им победой. Ей казалось, что будь он красив и неуязвим, она не любила бы его так страстно. И ей хотелось подарить ему ребенка. Но шло время, и Анжелика уже начала опасаться, что она бесплодна.
   Наконец, в начале зимы 1658 года, она поняла, что беременна, и от счастья заплакала.
   Жоффрей не скрывал своей радости, своей гордости. В ту зиму, когда все лихорадочно готовились к королевской свадьбе — хотя еще ничего не было решено, — на которой знатные сеньоры Лангедока надеялись быть в числе приглашенных, в Отеле Веселой Науки жизнь текла спокойно. Граф де Пейрак целиком посвятил себя работе и жене, прекратив шумные приемы, которые давал в своем замке. Кроме того, ничего не сказав Анжелике, он воспользовался отсутствием архиепископа, чтобы усилить свое влияние на жизнь тулузского общества, что с одобрением встретили некоторые капитулы и часть именитых горожан.