Голон Анн. Анжелика

   — Мне кажется, что все мы по натуре бунтовщики, — вздохнула Анжелика.
   Она нежно взяла мозолистую руку брата.
   — Наверно, ты немало бедствовал?
   — Не больше, чем если бы служил в армии и носил шпагу, но тогда я еще был бы по уши в долгах, меня бы преследовали ростовщики. А сейчас я живу, зная, на что могу рассчитывать. И не жду, чтобы какой-нибудь вельможа в минуту расположения отвалил мне пенсию. Мой мастер не может меня обмануть, потому что мои интересы охраняются гильдией. А если приходится уж совсем худо, я заскакиваю в Тампль к нашему брату-иезуиту и прошу у него несколько экю.
   — Раймон в Париже? — воскликнула Анжелика.
   — Да, живет в Тампле, хотя является капелланом бог знает скольких монастырей, и я не удивлюсь, если он станет духовником каких-нибудь знатных особ при дворе.
   Анжелика задумалась. Вот чья помощь ей нужна! Раймон — духовное лицо, может быть, он примет все близко к сердцу, поскольку речь идет о его семье…
   Несмотря на свежее еще воспоминание о тех опасностях, которых она только что избежала в Лувре, несмотря на приказ короля, у Анжелики даже мысли не мелькнуло о том, что она должна отказаться от борьбы. Но теперь она поняла — действовать надо крайне осторожно.
   — Гонтран, — решительно сказала она, — отведи меня в таверну «Три молотка».
   Гонтран не стал возражать сестре. Разве Анжелика не была всегда сумасбродкой? С какой ясностью он вспомнил ее девочкой — босая, до крови исцарапанная колючками, в разорванном платьице, диковатая, она возвращалась домой из своих таинственных походов, не говоря ни слова о том, где была.
   Художник Ван Оссель посоветовал дождаться темноты или хотя бы сумерек, чтобы Анжелику не узнали. Уж ему-то, прожившему здесь долгие годы, было известно, какие происходят трагедии, какие интриги плетутся в Луврском дворце, — благодаря знатным заказчикам отголоски их докатывались и до его мастерской.
   Марикье, жена художника, дала Анжелике свою юбку с корсажем из простого, дешевого сукна цвета беж, который называют цветом засохшей розы, повязала ей голову черным атласным платком, какие носят женщины из народа. Анжелику забавляло, что юбка была короче, чем юбки знатных дам, и била ее по щиколоткам.
   Когда в сопровождении Гонтрана Анжелика вышла из Лувра через небольшую дверцу, которую называли «дверью прачек», потому что через нее от Сены к дворцу и обратно целый день сновали прачки, стиравшие белье для королевской семьи, она больше напоминала миловидную женушку ремесленника, виснувшую на руке мужа, чем великосветскую даму, которая еще накануне беседовала с королем.
   За Новым мостом под лучами заходящего солнца поблескивала Сена. Лошади, которых пригнали на водопой, входили в воду по самую грудь, громко ржали и фыркали. Баржи с сеном выстраивались вдоль берега, образуя длинную цепочку душистых стогов. С судна, прибывшего из Руана, выходили на вязкий берег солдаты, монахи, кормилицы.
   Колокола звонили к вечерне. Продавцы трубочек и вафель бродили по улицам со своими корзинками, прикрытыми белыми тряпицами, и соблазняли игроков, сидящих в тавернах:
   Кто проиграл, Кликните нас.
   Трубочки, трубочки, дешевые трубочки.
   Проехала карета, впереди которой бежали скороходы и собаки. Огромный, зловещий, лиловый в свете надвигавшихся сумерек, на фоне красного неба вырисовывался Лувр со своими бесконечными галереями.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. КОСТЕР НА ГРЕВСКОЙ ПЛОЩАДИ

Глава 37

   Из таверны, чугунная вывеска которой с изображением трех молотков, нависла над головами прохожих, доносилось громовое пение.
   Анжелика и Гонтран спустились по ступенькам и очутились в накуренном, пропахшем соусами зале. В глубине через открытую дверь виднелась кухня, где над жаровнями с раскаленными углями медленно крутились вертела с нанизанными на них цыплятами.
   Брат и сестра сели за столик, стоящий немного в стороне у окна, и Гонтран заказал вина.
   — Выбери бутылку хорошего вина, — попросила Анжелика, выдавив из себя улыбку. — Платить буду я.
   И она показала ему свой кошелек, в котором бережно хранила выигранные в карты полторы тысячи ливров.
   Гонтран сказал, что он не привередлив и обычно довольствуется дешевым вином с виноградников, что раскинулись на парижских холмах. Вот по воскресеньям — дело другое, он пьет уже более прославленные вина: бордо, бургундское. Он специально отправляется ради этого в предместья, где оно стоит дешевле, так как еще не обложено ввозной городской пошлиной. Его так и называют — «кабацкое». И пьют в загородных кабачках. Такая воскресная прогулка — его единственное развлечение.
   Анжелика поинтересовалась, ходит ли он туда с друзьями. Гонтран сказал, что нет. У него нет друзей, но ему нравится сидеть в увитой зеленью беседке и разглядывать лица ремесленников, их жен и детей. И он находит, что люди, в общем-то, существа добрые, симпатичные.
   — Тебе повезло! — тихо проговорила Анжелика, вдруг снова ощутив на языке горечь яда.
   Больной она себя не чувствовала, но была утомлена и издергана.
   Кутаясь в накидку из грубой шерсти, которую ей одолжила Марикье, Анжелика с нескрываемым интересом наблюдала незнакомую для нее жизнь парижской таверны.
   Да, несмотря на тяжкий дух от кухни, дышалось здесь легко и свободно, и это привлекало сюда завсегдатаев.
   Дворянин приходил сюда покурить и отдохнуть от этикета королевских приемов, буржуа — чтобы всласть поесть вдали от подозрительного ока ворчливой супруги, мушкетер играл здесь в кости, а ремесленник пропивал жалованье и хоть на несколько часов забывал о всех своих заботах.

***

   Таверна «Три молотка» находилась на площади Монторгей, неподалеку от Пале-Ройяля, и ее частыми посетителями были комедианты, которые приходили еще в гриме, с приклеенными носами, приходили уже почти ночью, чтобы «увлажнить внутренности» и промочить горло, надорванное от страстных завываний. Иногда к завсегдатаям из этого квартала присоединялись итальянские мимы в ярких лохмотьях, ярмарочные актеры и даже, случалось, весьма подозрительные цыгане с горящими как угли глазами.
   В ту ночь старик итальянец в красной бархатной маске, которая закрывала ему лицо, и с длинной седой бородой до пояса показывал посетителям презабавную обезьянку. Присмотревшись к кому-нибудь, она потешно передразнивала, как тот курит трубку, надевает свою шляпу или подносит стакан ко рту.
   Зрители буквально надрывали животы.
   Гонтран с любопытством наблюдал эту сцену.
   — Погляди, какое великолепное сочетание — красная маска и белоснежная борода!
   Но Анжелика, уже начавшая нервничать, думала лишь о том, долго ли ей придется еще ждать здесь.
   Наконец дверь распахнулась в очередной раз, и на пороге показался огромный датский дог адвоката Дегре.
   Адвоката сопровождал какой-то человек в широком сером плаще. Анжелика, к своему удивлению, узнала в нем юного Сербало, который, чтобы скрыть бледное лицо, низко надвинул на глаза шляпу и поднял воротник плаща.
   Анжелика попросила Гонтрана подойти к ним и незаметно пригласить за свой столик.
   — Боже мой, сударыня, — вздохнул адвокат, садясь на скамью рядом с Анжеликой, — за сегодняшнее утро я уже десять раз видел вас удушенной, двадцать — утопленной и сто раз — погребенной.
   — Хватило бы и одного раза, мэтр, — засмеялась она. Но в душе ей было приятно, что он тревожится за нее.
   — Неужели вы так боитесь потерять клиентку, которая и платит вам мало, и подвергает вас опасности? — спросила Анжелика.
   Он скорчил жалобную гримасу.
   — Сентиментальность — это болезнь, от которой нелегко излечиться. А если ты к тому же еще склонен к авантюрам, то наверняка можно сказать: ничего хорошего тебя не ждет. Короче говоря, чем больше усложняется ваше дело, тем больше оно меня захватывает. Как ваша рана?
   — Вам уже все известно?
   — Это обязанность адвоката-сыщика. Впрочем, должен признаться, присутствующий здесь господин оказал мне бесценную помощь.
   Сербало с воспаленными лиловыми веками и восковым от бессонной ночи лицом рассказал, как дальше развернулись драматические события в Лувре, свидетелем которых он совершенно случайно оказался.
   В ту ночь он нес караул у конюшен Тюильри, как вдруг из сада выбежал запыхавшийся человек без парика, который он, видимо, потерял. Это был Бернар д'Андижос. Перед этим он галопом промчался по главной галерее, грохотом своих деревянных каблуков разбудив весь Лувр и Тюильри, из комнат и покоев которых высовывались испуганные лица, а когда часовые пытались преградить ему путь, он отшвыривал их.
   Торопливо седлая коня, д'Андижос объяснил Сербало, что только сейчас чуть не убили графиню де Пейрак, а он, д'Андижос, поднял шпагу на Филиппа Орлеанского. Через несколько мгновений он уже пришпоривал лошадь и мчался к воротам Сент-Оноре, крикнув, что едет поднимать Лангедок против короля.
   — Бедный маркиз д'Андижос, — засмеялась Анжелика. — Это он… поднимет. Лангедок против короля?..
   — Эге! Вы думаете, он этого не сделает? — спросил Сербало.
   Он с серьезным видом поднял палец.
   — Сударыня, вы совершенно не поняли душу гасконца — у него смех легко сменяется яростью, и никогда нельзя предугадать, чем все кончится. Когда он в ярости, тогда, черт возьми, берегись!
   — А ведь и правда, гасконцам я обязана жизнью. А что сталось с Лозеном, вы не знаете?
   — Он в Бастилии.
   — Боже мой, только бы о нем не забыли там на сорок лет! — вздохнула Анжелика.
   — Не бойтесь, он не даст о себе забыть. А еще я видел, как два лакея несли труп вашего бывшего дворецкого.
   — Пусть дьявол возьмет его душу!..
   — И последнее: будучи уверен, что вас тоже уже нет в живых, я пошел к вашему зятю прокурору Фалло де Сансе. Там я застал господина Дегре, вашего адвоката. Вместе с ним мы отправились в Шатле, чтобы осмотреть трупы всех утопленников и убитых, которые сегодня утром были обнаружены в Париже. Дрянное занятие, меня до сих пор мутит от него. И вот теперь я здесь! А каковы ваши планы, сударыня? Вам надо бежать, и как можно скорее.
   Анжелика посмотрела на свои белые руки, которые она положила на столик перед собой, рядом с большим бокалом густого темно-рубинового вина, до которого она так и не дотронулась.
   Какими маленькими и хрупкими показались они ей, и она невольно сравнивала их с крепкими руками сидящих рядом мужчин.
   Дегре, завсегдатай кабачка, положил перед собой табакерку из рога и натер немного табаку, чтобы набить им свою трубку.
   Анжелика почувствовала себя очень одинокой и беспомощной.
   Гонтран вдруг сказал:
   — Если я правильно понял, ты попала в грязную историю и рискуешь жизнью. Впрочем, я не удивлен. От тебя всегда можно было этого ждать.
   — Граф де Пейрак находится в Бастилии по обвинению в колдовстве, — объяснил Дегре.
   — Да, я не удивлен! — повторил Гонтран. — Но ты еще можешь выпутаться. Если у тебя нет денег, я одолжу тебе. Я скопил немного, чтобы попутешествовать по Франции. Да и Раймон, наш брат-иезуит, я уверен, тоже поможет тебе. Собирай свои пожитки и садись в дилижанс до Пуатье. А оттуда уже доберешься в Монтелу. Дома ты будешь в безопасности.
   На мгновение перед глазами Анжелики возник замок Монтелу, тихое убежище среди болот и лесов. Флоримон играл бы на подъемном мосту с индюшатами.
   — А как же Жоффрей? — проговорила она. — Кто же добьется, чтобы справедливость для него восторжествовала?
   Наступило тягостное молчание, только за одним из столиков горланили несколько пьяных да нетерпеливо стучали ножами по тарелкам, требуя ужин, посетители. Появление Корбасона, хозяина и повара таверны, который нес, высоко подняв на вытянутых руках, зарумяненного, с хрустящей корочкой гуся, сразу всех угомонило. Шум в зале почти утих, и среди удовлетворенного ворчания было слышно, как бросают кости четверо игроков.
   Дегре с невозмутимым видом набивал свою голландскую трубку с длинным мундштуком.
   — Ты и правда так дорожишь своим мужем? — спросил Гонтран.
   Анжелика стиснула зубы.
   — Одна унция его мозга дороже ваших трех голов, взятых вместе, — заявила она без обиняков. — Конечно, я знаю, смешно об этом говорить, но, хотя он и мой муж, да еще хромой и изуродованный, я его люблю.
   Она судорожно всхлипнула без слез.
   — И однако я сама его погубила. И все из-за той грязной истории с ядом. А вчера на аудиенции у короля я подписала ему приговор, я…
   Вдруг взгляд ее остановился, и она в ужасе замерла. За окном, около которого она сидела, возникло отвратительное видение: чье-то лицо, страшное, как в кошмаре, наполовину скрытое слипшимися прядями волос. На мертвенно-бледной щеке торчала лиловая шишка. Один глаз был закрыт черной повязкой, другой горел, как у волка. Чудовище смотрело на Анжелику и смеялось.
   — Что случилось? — спросил Гонтран. Он сидел спиной к окну и ничего не заметил.
   Дегре проследил за испуганным взглядом молодой женщины и вдруг бросился к двери, свистом позвав свою собаку.
   Лицо за окном пропало. Вскоре с разочарованным видом вернулся адвокат.
   — Исчез, словно крыса в норе.
   — О, так вы знакомы с этим жалким господином? — поинтересовался Сербало.
   — Я их всех знаю. Это некий Каламбреден, знаменитый жулик, король карманников с Нового моста и один из самых прославленных главарей столичных воров.
   — И у него хватает наглости приходить сюда и смотреть, как ужинают порядочные люди!
   — Может, в зале сидит его сообщник, которому он хотел подать знак…
   — Нет, он смотрел на меня, — стуча зубами, сказала Анжелика.
   Дегре взглянул на нее.
   — Ну-ну, не пугайтесь. Ведь неподалеку отсюда находятся улица Трюандери и предместье Сен-Дени — прибежище всех мошенников и их принца, Великого Керза, предводителя профессиональных нищих и жуликов.
   Рассказывая, Дегре обнял Анжелику за талию и решительным движением привлек к себе. Анжелике было приятно ощущение тепла и силы, исходившее от этой мужской руки. Нервное напряжение постепенно спало. Не стыдясь, она прижалась к Дегре. Какое имеет значение, что он простолюдин, нищий адвокат! Разве сама она сейчас не на грани того, чтобы стать всеми гонимой парией, без крыши над головой, лишенной всякой защиты и даже, быть может, имени?
   — Черт побери! — весело воскликнул Дегре. — Не для того мы пришли в кабак, чтобы вести здесь мрачные разговоры. Давайте подкрепимся, господа, а уж потом подумаем, как нам действовать дальше. Эй, Корбасон, жалкий кухарь, уж не собираешься ли ты уморить нас голодом?
   Хозяин поспешил к столику.
   — Что ты можешь предложить трем знатным сеньорам, пищей которых последние сутки были одни треволнения, и молодой хрупкой даме, у которой неплохо бы вызвать аппетит?
   Корбасон обхватил рукой подбородок и с вдохновенным видом сказал:
   — Ну что ж, господа, вам я предложу отличное говяжье филе с кровью, нашпигованное корнишонами и свежими огурцами, по цыпленку, зажаренному на углях, и миску пирожков в масле. Ну, а даме надо что-нибудь более легкое, не правда ли? Вареная телятина, салат, костный мозг, яблочное желе, засахаренная груша и вафельные трубочки. И наконец, ложечку укропных пастилок, и я убежден: ей лилейные щечки снова порозовеют.
   — Корбасон, ты самый нужный и самый любезный человек в мире. Когда я в следующий раз пойду в церковь, я помолюсь за тебя святому Оноре. Кроме того, ты еще великий мастер, и не только в соусах, но и в остроумии.
   Но у Анжелики, пожалуй, впервые в жизни не было аппетита. Она едва прикоснулась к кулинарным шедеврам Корбасона.
   Ее организм боролся с ядом, выпитым прошлой ночью, малая толика которого все же задержалась. Ей казалось, что с той ужасной ночи прошла целая вечность. Одурманенная недомоганием, а может, и непривычной для нее духотой этого прокуренного зала, она почувствовала непреодолимое желание уснуть. Закрыв глаза, она повторяла про себя, что Анжелика де Пейрак умерла.

***

   Когда она проснулась, в окна таверны уже пробивался туманный рассвет.
   Приподняв голову, Анжелика поняла, что жесткая подушка, к которой прижималась ее щека, была не чем иным, как коленями адвоката Дегре. А сама она лежит, вытянувшись на скамье. Над собой она увидела лицо адвоката — полузакрыв глаза, он с мечтательным видом продолжал курить.
   Анжелика поспешно села, поморщившись от боли, которую причинило ей резкое движение.
   — О, простите меня, — пробормотала она. — Я… Вам, наверно, было очень неудобно.
   — Вы хорошо поспали? — спросил он, растягивая слова, и в голосе его чувствовались и усталость, и легкое опьянение. Кувшин, стоявший перед ним, был почти пуст.
   Сербало и Гонтран тоже спали, положив локти на стол, похрапывая вместе с остальными посетителями, растянувшимися кто на скамьях, кто просто на полу.
   Анжелика бросила взгляд в окно. У нее осталось смутное воспоминание о чем-то очень страшном. Но она увидела лишь серое дождливое утро — по стеклу бежали струйки воды.
   Из кухни доносился голос Корбасона, отдававшего какие-то распоряжения, грохот бочек, которые катили по каменным плитам пола.
   Толкнув ногой дверь, вошел мужчина в сдвинутой на затылок шляпе. В руке он держал колокольчик. На его линялой синей блузе кое-где можно было различить цветы лилий и герб святого Христофора.
   — Я Пикар, разносчик вина. Эй, хозяин, я тебе нужен?
   — Очень нужен, дружок. Мне как раз только что привезли с Гревской площади шесть бочек луарского вина. Три белого и три красного. Я каждый день открываю по две бочки.
   Проснулся Сербало и, вскочив, выхватил из ножен свою шпагу.
   — Черт побери, мессиры, слушайте все! Я иду войной на короля!
   — Сербало, замолчите! — умоляюще проговорила испуганная Анжелика.
   Он бросил на нее подозрительный взгляд непроспавшегося пьяницы.
   — Вы думаете, я не сделаю этого? Сударыня, вы не знаете гасконцев. Война королю! Идемте со мной все! Война королю! Вперед, повстанцы Лангедока!
   Потрясая шпагой, он направился к выходу и, споткнувшись на пороге, вышел.
   Спящие, не откликнувшись на его призыв, продолжали храпеть, а хозяин таверны с разносчиком, стоя на коленях перед бочками и громко прищелкивая языками, пробовали вино, прежде чем назначить цену. Свежий пьянящий аромат, исходивший от бочек, перебил запах табачного дыма, винного перегара и прогорклых соусов.
   Гонтран протер глаза.
   — Боже, — проговорил он, зевая, — так вкусно я не едал с незапамятных времен, а точнее — с последнего банкета братства евангелиста Луки, который, к сожалению, устраивается один раз в год. Уж не к ранней ли мессе звонят?
   — Вполне возможно, — ответил Дегре. Гонтран встал и потянулся.
   — Мне пора, Анжелика, а то мастер рассердится на меня. Послушай, сходи с мэтром Дегре в Тампль, повидайся с Раймоном. А я сегодня вечером побываю у Ортанс, хотя представляю себе, сколько грязи выльет на мою голову наша очаровательная сестрица. А вообще-то, повторяю, уезжай из Парижа. Но я знаю, ты упрямее всех мулов нашего отца.
   — Как ты — глупее их всех, — отпарировала Анжелика.
   Они вышли все вместе в сопровождении собаки Дегре по кличке Сорбонна. Прямо посреди улицы грязным ручьем текла вода. Дождь кончился, но воздух был насыщен влагой, слабый ветерок со скрипом раскачивал над лавками железные вывески.
   — Прямо из воды! В скорлупке! — кричала находчивая миловидная торговка устрицами.
   — Веселое настроение с утра! Душу греет, как солнце! — кричал разносчик вина.
   Гонтран остановил его и залпом выпил стакан. Обтерев губы рукавом, он расплатился и, приподняв шляпу, попрощался с адвокатом и сестрой и слился с толпой, ничем не отличаясь от других ремесленников, которые в этот час тянулись на работу. «Хороши мы оба! — подумала Анжелика, глядя ему вслед. — Хороши наследники рода де Сансе! Меня довели до этого обстоятельства, но он, почему он сам захотел опуститься так низко?»
   Испытывая некоторую неловкость за брата, она взглянула на Дегре.
   — Гонтран всегда был странным, — сказала она. — Он мог бы стать офицером, как и все молодые дворяне, но ему нравилось только одно — смешивать краски. Мать рассказывала, что когда ждали его, она целую неделю перекрашивала в черное одежду всей семьи по случаю траура по моим дедушке и бабушке. Может, этим все и объясняется?
   Дегре улыбнулся.
   — Идемте, повидаемся с вашим братом-иезуитом, — сказал он, — с четвертым представителем этой странной семьи.
   — О, Раймон — личность выдающаяся!
   — Ради вас я надеюсь, что это так, графиня.
   — Не надо больше называть меня графиней, — проговорила Анжелика. — Вы только посмотрите на меня, мэтр Дегре.
   Она подняла к нему свое трогательное, совершенно восковое личико. От усталости ее зеленые глаза посветлели и приняли поразительный оттенок молодых весенних листьев.
   — Король сказал мне: «Я не желаю больше слышать о вас». Вы понимаете, что это означает? Это означает, что графини де Пейрак больше нет. Я не должна больше существовать. И я уже не существую. Вы поняли?
   — Я понял главное: что вы больны, — ответил Дегре. — Так вы подтверждаете свои слова, которые сказали мне в прошлый раз?
   — А что я сказала?
   — Что у вас нет ко мне никакого доверия.
   — Сейчас вы единственный человек, кому я могу доверять.
   — Тогда идемте со мной. Я вас отведу в одно место, где вас полечат. Вы не должны встречаться с грозным иезуитом, пока не придете в себя, не соберетесь с силами.
   Он взял ее под руку и увлек в суетливую утреннюю парижскую толпу. Шум стоял оглушительный. Все торговцы уже высыпали на улицы, наперебой расхваливая свой товар.
   Анжелика, как могла, старалась защитить свое раненое плечо, но ее то и дело толкали, и она стискивала зубы, чтобы не застонать.

Глава 38

   На улице Сен-Никола Дегре остановился перед домом с огромной вывеской, где на ярко-синем фоне был изображен медный таз. Из окон второго этажа валили клубы пара.
   Анжелика поняла, что адвокат привел ее к цирюльнику, державшему парильню, и уже заранее почувствовала облегчение при мысли, что сейчас погрузится в лохань с горячей водой.
   Хозяин, мэтр Жорж, предложил им сесть и подождать несколько минут. Широко расставляя локти, он брил мушкетера и рассуждал о том, что мир — это бедствие для славного воина, истинное бедствие.
   Наконец, передав «славного воина» ученику, чтобы тот вымыл ему голову — что было отнюдь не легким делом, — мэтр Жорж, вытирая бритву о свой передник, с услужливой улыбкой подошел к Анжелике.
   — Так-так! Все понятно. Еще одна жертва любви. Ты хочешь, чтобы я немного подновил ее перед тем, как ты возьмешь ее себе, так, что ли, неисправимый юбочник?
   — Тут дело не в этом, — очень спокойно возразил адвокат. — Эту молодую особу ранили, и я бы хотел, чтобы вы облегчили ее страдания. А потом пусть ее выкупают.
   Анжелика, которая, несмотря на свою бледность, от слов цирюльника сделалась пунцовой, почувствовала полное смятение при мысли, что ей придется раздеваться при мужчинах. Ей всегда прислуживали женщины, а так как она никогда не болела, ее ни разу не осматривал врач, а тем более такой вот уличный лекарь-цирюльник.
   Но прежде чем она успела сделать протестующий жест, Дегре, словно это совершенно естественно, с ловкостью мужчины, для которого женская одежда не представляет никаких тайн, расстегнул крючки на ее корсаже, затем развязал тесемку, поддерживавшую рубашку, и стянул рубашку вниз, до талии.
   Мэтр Жорж склонился к Анжелике и осторожно снял повязку из пропитанной мазью корпии, которую Марикье наложила на длинный порез, оставленный шпагой шевалье де Лоррена.
   — Хм! Хм! Все понятно! — пробурчал цирюльник. — Какой-то галантный сеньор счел, что с него запросили слишком дорого, и решил расплатиться «железной монетой», как мы это называем. Разве ты не знаешь, голубушка, что их шпагу надо держать под кроватью до тех пор, пока они не возьмут в руки свой кошелек?
   — Что вы можете сказать о ране? — спросил Дегре.
   У него был все такой же невозмутимый вид, в то время как Анжелика чувствовала себя ужасно.
   — Хм! Хм! Ничего хорошего, но и ничего плохого. Я вижу, что какой-то невежественный аптекарь смазал ее разъедающей солоноватой мазью. Сейчас мы ее снимем и заменим другой, которая освежит и восстановит ткань.
   Он подошел к полке и взял оттуда коробочку.

***

   Анжелика страдала оттого, что сидит полуголая в этой цирюльне, где запах подозрительных снадобий смешивался с запахом мыла.
   Вошел какой-то клиент, чтобы побриться, и, увидев Анжелику, воскликнул:
   — Ну и грудки! Мне бы поласкать такие, когда взойдет луна!
   Дегре сделал незаметный знак, и Сорбонна, лежавшая у его ног, бросилась к незнакомцу и вцепилась зубами в его штанину.
   — Ой-ой-ой! Я пропал! — завопил тот. — Это же человек с собакой. Так, значит, эти божественные яблочки принадлежат тебе, Дегре, чертов бродяга!
   — Уж не гневайтесь, мессир, — бесстрастно сказал Дегре.
   — В таком случае, я ничего не видел и ничего не говорил. О, простите меня, мессир, и скажите своей собаке, чтобы она не рвала мои бедные поношенные штаны.
   Дегре тихо свистнул, подзывая собаку.