Голон Анн. Анжелика

   Анжелика привстала, пытаясь узнать среди судей этого Бурье.
   Массно продолжал листать дело. Наконец, откашлявшись, он поднял голову, словно решился на что-то.
   Первые слова он пробормотал невнятно, но затем голос его окреп, и он продолжал уже более отчетливо:
   — …Чтобы доказать, если это понадобится, насколько справедливо правосудие короля, насколько оно оградило себя от всякой предвзятости, я, прежде чем продолжать перечень пунктов обвинения, которые находятся у каждого из королевских судей перед глазами, должен со всей ответственностью заявить, насколько наше предварительное следствие было затруднено различными непредвиденными препятствиями…
   — И заступничеством за богатого и знатного подсудимого! — раздался в зале чей-то насмешливый голос.
   Анжелика думала, что нарушителя порядка тотчас же схватят, но, к своему великому удивлению, увидела лишь, как стоявший неподалеку судебный пристав многозначительно подтолкнул своего товарища.
   «Наверно, в зале сидят люди, подкупленные полицией, чтобы они провоцировали враждебность по отношению к Жоффрею», — подумала Анжелика.
   А председательствующий Массно продолжал, словно он ничего не слышал:
   — …Итак, чтобы доказать всем, что королевский суд не только беспристрастен, но и великодушен, я должен публично заявить здесь, что многие документы, которые поступили из различных источников в ходе длительного следствия, я после глубоких размышлений и споров с самим собой счел возможным изъять из обвинительного досье.
   Он остановился, чтобы перевести дух, и продолжал более глухим голосом:
   — …Мною было отведено ровно тридцать четыре документа, как вызывающих сомнение, так и явно подделанных из личной мести к подсудимому.
   Это заявление вызвало бурную реакцию не только в зале, но и среди судей, которые никак не ожидали от председателя суда такого мужества и проявления доброжелательности к подсудимому. Один из судей, маленький невзрачный человек с крючковатым носом, не выдержал и крикнул:
   — Достоинство суда и тем более его авторитет будут подорваны, если сам председатель считает возможным отказать судьям в том, чтобы они самолично оценили ряд документов обвинения, которые, может быть, являются наиболее красноречивыми…
   — Господин Бурье, как председатель суда, я призываю вас к порядку и предлагаю вам либо заявить о том, что вы слагаете с себя полномочия судьи, либо дать нам возможность продолжить заседание.
   Поднялся невообразимый шум.
   — Председатель подкуплен обвиняемым! Мы знаем, что такое тулузское золото! — вопил все тот же злобный голос.
   Клерк с сальными волосами, сидевший перед Анжеликой, подлил масла в огонь:
   — В кои веки решились посадить на скамью подсудимых дворянина и богача…
   — Господа, я прерываю заседание и, если вы не прекратите беспорядок, потребую освободить зал, — с трудом перекричав всех, объявил Массно.
   Возмущенный, он надел на свой парик шапочку и удалился в сопровождении всех судей.
   Анжелика подумала, что все эти важные сановники напоминают марионеток, которые на минутку выскакивают на сцену и тут же исчезают. Ах, если бы они совсем не вернулись!
   Зал постепенно успокаивался, публика старалась сдержать страсти, чтобы судьи снова заняли свои места и в тишине продолжили бы спектакль. Когда послышался стук алебард о плиты пола — это шли швейцарские гвардейцы, — все встали: за гвардейцами шествовали судьи.
   Среди молитвенной тишины Массно снова занял свое место.
   — Господа, инцидент исчерпан. Документы, которые я счел подозрительными, приобщены к делу, и судьи при желании могут ознакомиться с ними. Я пометил их красным крестиком, и, таким образом, каждый из судебных заседателей получит возможность составить собственное мнение о решении, которое я принял единолично.
   — Эти документы главным образом содержат в себе обвинения в оскорблении священного писания, — заявил Бурье, не скрывая своего удовлетворения. — В частности, там идет речь о создании с помощью алхимии пигмеев и других существ дьявольского происхождения.
   Толпа в восторге затопала ногами.
   — А нам покажут их в числе вещественных доказательств? — крикнул кто-то.
   Нарушитель был немедленно выведен гвардейцами из зала, и заседание возобновилось.
   Затем поднялся адвокат Дегре.
   — Как адвокат подсудимого, я не возражаю, чтобы все обвинительные документы были представлены на суде, — заявил он.
   Председательствующий Массно продолжил допрос.
   — Итак, чтобы покончить с вопросом о ядах, которые, по вашему признанию, подсудимый, вы изготовляли, ответьте нам: как же получилось, что вы, изготовляя их вовсе не с целью кого-то отравить, сами публично похвалялись, будто принимаете их ежедневно, чтобы «избежать опасности быть отравленным»?
   — Все это чистая правда, я и сейчас не отрекаюсь от своих слов; я утверждаю, что меня нельзя отравить ни купоросом, ни мышьяком, так как я слишком много принял их и, если кто-нибудь вздумал бы с их помощью отправить меня на тот свет, они не вызвали бы у меня даже легкого недомогания.
   — Значит, вы и сейчас продолжаете утверждать, будто невосприимчивы к ядам?
   — Если это удовлетворит королевский суд, то я, как верный подданный, согласен проглотить на ваших глазах любое из этих зелий.
   — Следовательно, тем самым вы признаете, что обладаете тайной заговора против всех ядов?
   — Это не заговор, а наука о противоядиях. И уж если на то пошло, то на самом деле в колдовство и заговоры верят те, кто употребляет жабий камень и иные нелепые снадобья, а это, я думаю, господа, делают почти все сидящие в зале, считая, что тем самым они спасают себя от яда.
   — Подсудимый, вы усугубляете свою вину, глумясь и издеваясь над обычаями, достойными уважения. Однако в интересах правосудия, которое требует полной ясности, я не буду останавливаться на этих деталях. Я лишь подчеркну, если вы не возражаете, что вы признаете себя знатоком ядов.
   — Я не считаю себя ни знатоком ядов, ни чего-либо другого. Но тем не менее я добился, что мой организм стал невосприимчив к ядам, но только к таким распространенным, как мышьяк и купорос, которые я уже называл. Но разве не ничтожны мои знания, если вспомнить о многих ядах, содержащихся в растениях, выделяемых животными, о ядах экзотических стран, о флорентийских и китайских ядах, которые даже самые искусные хирурги королевства не могут не только обезвредить, но даже обнаружить?
   — А вам известны какие-нибудь из этих ядов?
   — У меня есть стрелы, которыми пользуются индейцы, охотясь на бизонов. Есть также наконечники для небольших стрел — оружия африканских пигмеев; одной стрелой можно убить такое огромное животное, как слон.
   — Короче говоря, вы еще более подтверждаете обвинение против вас, гласящее, что вы — знаток ядов.
   — Отнюдь нет, господин председатель, я просто рассказываю вам это для того, чтобы доказать, что если бы мне вздумалось отправить на тот свет несколько человек, которые косо посмотрели на меня, я не стал бы утруждать себя изготовлением таких распространенных и легко опознаваемых ядов, как купорос или мышьяк.
   — Так зачем же вы их изготовляли?
   — Для научных целей, а иногда они образуются в процессе химических опытов с минералами.
   — Не будем в споре отклоняться от главного. Достаточно того, что вы признали себя человеком, весьма искушенным в ядах и алхимии. Короче, как вы сами заявили, вы можете умертвить человека так, что никто не догадается о причине смерти и не заподозрит вас. Кто же поручится нам, что вы этого уже не сделали?
   — Но пусть докажут, что я это сделал!
   — Еще вас обвиняют в смерти двух людей, хотя я должен отметить, что это не основные обвинения. Первая жертва — племянник его высокопреосвященства де Фонтенака, архиепископа Тулузского.
   — Разве дуэль, спровоцированная противником — а это могут подтвердить свидетели, — теперь считается колдовством?
   — Господин де Пейрак, советую вам переменить свой иронический тон по отношению к суду, единственная цель которого — добиться истины. Что же касается второй смерти, которую вам приписывают, то она вызвана либо одним из ваших неуловимых ядов, либо заговором. Во всяком случае, при освидетельствовании трупа одной из бывших ваших любовниц был обнаружен — при свидетелях — вот этот медальон с вашим поясным портретом. Вам он знаком?
   Анжелика видела, как председатель Массно протянул какой-то маленький предмет швейцарцу, а тот передал его графу де Пейраку, все так же стоявшему перед скамьей подсудимых, опершись на две палки.
   — Да, я узнаю, эта миниатюра была сделана по заказу той несчастной экзальтированной девицы.
   — Несчастная экзальтированная девица, как вы назвали ее, была одной из ваших столь многочисленных любовниц, и ее имя — мадемуазель…
   Жоффрей де Пейрак повелительным жестом остановил его.
   — Умоляю, не оскверняйте публично ее имя, господин председатель. Ведь бедняжка умерла!
   — Умерла, исчахнув от любовного томления, которое, как теперь начали подозревать, было вызвано вами с помощью заговора.
   — Это не правда, господин председатель.
   — Так почему же тогда медальон нашли во рту покойницы и на вашем портрете, на груди, как раз там, где должно быть сердце, видна дырочка, словно от прокола булавкой?
   — Понятия не имею. Однако, судя по тому, что вы мне рассказали, можно скорее предположить, что это она, будучи очень суеверной, пыталась таким образом приворожить меня. Выходит, из колдуна я превратился в жертву колдовства. Забавно, не правда ли, господин председатель?
   И вдруг все услышали, как этот едва держащийся на ногах с помощью палок призрак громко расхохотался.
   Публика сначала нерешительно заерзала, потом наступила разрядка и по залу прокатился смех.
   Но Массно даже не улыбнулся.
   — Разве вы не знаете, подсудимый, что факт обнаружения медальона во рту покойницы свидетельствует о том, что на нее была наведена порча?
   — Насколько я вижу, господин председатель, по части суеверий я гораздо менее сведущ, чем вы.
   Магистрат не обратил внимания на намек.
   — В таком случае поклянитесь, что вы никогда ни на кого не наводили порчу.
   — Клянусь своей женой, своим ребенком и королем, что я никогда не занимался подобным вздором, именуемым колдовством, во всяком случае, тем, что подразумевается под ним в нашем королевстве.
   — Поясните, что означает эта оговорка в данной вами клятве?
   — Я хочу сказать, что много путешествовал и был свидетелем — в Китае и Индии — странных явлений, которые подтверждают существование магии и чародейства, но они не имеют никакого отношения к тому шарлатанству, с которым мы сталкиваемся под их именем у нас в Европе.
   — Одним словом, вы признаете, что вы верите в это?
   — В истинное чародейство — да… Оно, кстати, зиждется на некоторых явлениях природы, сущность которых будущие поколения, наверно, сумеют объяснить. Ну а слепо следовать ярмарочным волшебникам или так называемым ученым алхимикам…
   — Вот вы и сами заговорили об алхимии! По-вашему, алхимия, как и колдовство, бывает истинная и шарлатанская?
   — Совершенно верно. Некоторые арабы и испанцы даже переименовали истинную алхимию в химию, науку опыта, согласно которой все процессы изменения вещества подчиняются определенным законам и, таким образом, не зависят от проводящего опыт, при условии, конечно, если он знает свое дело. Но зато убежденный алхимик хуже колдуна!
   — Я рад услышать это от вас, ибо таким образом вы облегчаете задачу суда. Так кто же, по-вашему, хуже колдуна?
   — Какой-нибудь дурак или фанатик, господин председатель…
   Впервые за все время этого судебного заседания Массно, казалось, потерял власть над собой.
   — Подсудимый, заклинаю вас быть почтительным, ведь это и в ваших интересах. Вы уже и так проявили дерзость, назвав во время клятвы его величество нашего короля после своей жены и ребенка. Если вы и впредь будете проявлять такое же высокомерие, суд имеет право отказаться выслушивать вас…
   Анжелика видела, как адвокат Дегре кинулся к Жоффрею, намереваясь что-то сказать ему, но стража преградила ему путь. Массно вмешался, стремясь дать адвокату подсудимого возможность свободно выполнять свои обязанности.
   — У меня и в мыслях не было, господин председатель, оскорбить этим вас лично или кого-либо из судей, — сказал граф де Пейрак, когда шум немного улегся. — Как ученый, я просто выступил против тех, кто занимается этой пагубной наукой, которая именуется алхимией, но я не думаю, чтобы кто-нибудь из вас, людей, обремененных столь серьезными обязанностями, тайно увлекался ею…
   Это небольшое пояснение понравилось магистратам, и они важно закивали головами.
   Допрос продолжался уже в более спокойной атмосфере.
   Массно, порывшись в кипе бумаг, вытащил очередной листок.
   — Вы уличены в использовании для своих таинственных занятий, которые вы ради своего оправдания именуете новым названием «химия», костей животных. Как объяснить эти действия, столь не подобающие христианину?
   — Господин председатель, не следует мешать в одну кучу оккультизм и химию. Кости животных нужны мне лишь для того, чтобы превращать их в золу, которая необходима для купелирования расплавленного металла, чтобы выделять золото или серебро, которые в нем содержатся.
   — А человеческие кости тоже годятся для купелирования? — задал коварный вопрос Массно.
   — Наверно, господин председатель, но, признаюсь, меня вполне удовлетворяют кости животных, и я довольствуюсь ими.
   — Для того чтобы вы могли их использовать, животные должны быть сожжены живыми?
   — Отнюдь нет, господин председатель. Разве вы варите живую курицу?
   Лицо магистрата перекосилось, но он взял себя в руки и лишь заметил, что он по меньшей мере удивлен тем обстоятельством, что во всем королевстве костная зола употребляется одним лишь лицом и с целью, которая «здравомыслящему человеку» кажется сумасбродной, чтобы не сказать святотатственной.
   И так как Пейрак презрительно пожал плечами, Массно добавил, что против него выдвинуты также обвинения в святотатстве и безбожии, но они основаны не только на употреблении костей животных, а посему будут рассмотрены позже — всему свое место и время.
   И он продолжал:
   — Не использовали ли вы в действительности костную золу для того, чтобы вдохнуть жизнь в такой презренный металл, как свинец, и оккультным путем превращать его в благородные металлы — золото и серебро?
   — Такая точка зрения весьма близка к схоластическим измышлениям алхимиков, которые утверждают, будто бы при помощи таинственных символов создают материю, в то время как в действительности ее создать нельзя.
   — Подсудимый, однако вы признаете, что изготовляли золото и серебро иным способом, чем тот, когда добыча ведется из речного песка?
   — Я никогда не изготовлял ни золота, ни серебра. Я только извлекал их.
   — Однако люди, разбирающиеся в этом деле, утверждают, что, сколько они ни дробили и ни промывали породы, из которых вы будто бы извлекаете золото и серебро, они не обнаружили там ни того, ни другого.
   — Совершенно верно. А вот расплавленный свинец обладает свойством вбирать в себя благородные металлы, которые невидимо содержатся в горных породах.
   — Вы хотите сказать, что можете извлечь золото из любой породы?
   — Отнюдь нет. Большая часть пород не содержит его совсем или же содержит ничтожные доли. И отыскать эти, весьма редко встречающиеся во Франции породы, которые содержат золото, можно лишь в результате длительных и сложных поисков.
   — Но если обнаружить их так трудно, то чем объяснить тот факт, что именно вы один в нашем королевстве научились это делать?
   Граф раздраженно ответил:
   — Как вам сказать, господин председатель, для этого необходим талант, а вернее, знания и трудолюбие. Я бы тоже мог позволить себе спросить вас, почему Люлли пока что единственный во Франции сочинитель опер и почему вы не пишете их, хотя выучить ноты может каждый.
   Председатель от возмущения поморщился, но не нашелся, что возразить.
   Судья с невзрачным лицом поднял руку.
   — Пожалуйста, господин советник Бурье.
   — Я хочу, господин председатель, задать подсудимому один вопрос. Если господин Пейрак действительно открыл секрет получения золота и серебра, то почему же этот знатный дворянин, только что торжественно заверявший нас в своей верности королю, не счел нужным поделиться своим открытием с великим властителем нашего государства, я хочу сказать — с его величество королем, ведь это было не только его долгом, но также еще одним средством облегчить народу и даже дворянству столь тяжкое, хотя и необходимое бремя налогов, которые косвенным образом, в виде различных податей, платят даже освобожденные от них представители закона.
   По залу пробежал одобрительный шепот. Каждый почувствовал себя ущемленным, как бы обокраденным этим презирающим всех долговязым, колченогим человеком, который решил единолично пользоваться своим баснословным богатством.
   Анжелика почувствовала ту ненависть, с какой публика взирала сейчас на этого искалеченного пытками человека, уже еле державшегося на ногах от усталости.
   Впервые за все время Жоффрей посмотрел прямо в зал, но Анжелике показалось, что у него какой-то отсутствующий, невидящий взгляд. «Неужели сердце не подсказывает ему, что я здесь и страдаю вместе с ним?» — подумала она.
   После некоторого колебания граф медленно проговорил:
   — Я поклялся говорить только правду. Я скажу правду: в нашем королевстве успехи отдельных лиц не только не поощряются, но, наоборот, если человек чего-то добился, его достижением стремится завладеть банда придворных, одержимых честолюбием, поглощенных лишь собственными интересами и дрязгами. А в таких условиях самое лучшее для человека, пытающегося что-то создать, — это молчать и держать свое открытие в тайне. Ибо «не надо метать бисер перед свиньями».
   — Ваше заявление весьма серьезно. Вы наносите ущерб престижу короля… и самому себе, — мягко заметил Массно.
   Бурье вскочил со своего места.
   — Господин председатель, я, как судебный заседатель, выражаю протест против вашего снисходительного отношения к фактам, которые, на мой взгляд, должны быть занесены в протокол как доказательство оскорбления его величества!
   — Господин советник, я буду весьма обязан вам если вы дадите мне отвод как председателю этого процесса. Ведь я и сам пытался добиться его, но наш король отказал мне, что, как мне кажется, свидетельствует о его доверии.
   Бурье побагровел и сел, а граф тем временем усталым, но твердым голосом объяснял, что каждый понимает свой долг по-своему. Не являясь придворным, он чувствовал, что не в силах будет отстоять свои взгляды наперекор всему и всем. Но разве не достаточно того, что он из своей далекой провинции ухитрялся ежегодно вносить в королевскую казну больше четверти той суммы доходов, которую приносил Франции весь Лангедок? И хотя он трудился не только на свое, но и на общее благо, он предпочитал не предавать огласке свои открытия, боясь, как бы ему не пришлось отправиться в изгнание, разделив тем самым судьбу многих непонятых ученых и изобретателей.
   — Короче, тем самым вы признаетесь в том, что ожесточились умом и настроены критически по отношению к государству, — все так же мягко проговорил председатель.
   Анжелика снова вздрогнула.
   Адвокат поднял руку:
   — Извините меня, господин председатель. Я знаю, что еще не пришло время для моей защитительной речи, но я хочу вам напомнить, что мой клиент — один из преданнейших подданных его величества и сам король оказал ему честь, нанеся ему визит в Тулузе, а затем лично пригласив его на свою свадьбу. Поэтому нельзя утверждать, что деятельность графа де Пейрака была направлена против короля и государства, не проявив тем самым неуважения к самому его величеству.
   — Спокойнее, мэтр! Я сделал вам снисхождение, разрешив взять слово, и заверяю вас, что мы учтем ваше замечание. Но пока идет лишь допрос, который даст судебным заседателям возможность создать правильное представление о личности подсудимого и о его делах, а потому не прерывайте нас.
   Дегре сел. Председатель напомнил, что королевское правосудие требует, чтобы были выслушаны все, включая и тех, кто убедительно возражает, но о действиях короля может судить только сам король.
   — Он оскорбил его величество! — снова выкрикнул Бурье.
   — Я не согласен с этим обвинением, — отрезал Массно.

Глава 45

   Массно продолжал допрос, сказав, что, помимо обвинения в превращении неблагородных металлов в золото, чего не отрицал сам подсудимый, хотя и уверял, что это естественное, а отнюдь не дьявольское явление, Пейрак обвиняется еще в том, что он обладает очевидной способностью околдовывать людей, и в особенности совсем юных женщин, чему есть много свидетельств. А также, что на безбожных, разнузданных сборищах, которые он устраивал, обычно большинство составляли женщины, а это «несомненный признак того, что здесь замешан сатана, ибо на шабашах число женщин всегда превышает число мужчин».
   Пейрак молчал, погрузившись в свои мысли, и Массно нетерпеливо спросил его:
   — Подсудимый, что вы можете ответить на этот вопрос, четко сформулированный на основе определений римской консистории? Кажется, он поставил вас в тупик?
   Жоффрей де Пейрак вздрогнул, словно его пробудили ото сна.
   — Если уж вы настаиваете, господин председатель, я вам скажу две вещи. Во-первых, я сомневаюсь в ваших столь глубоких знаниях определений римской консистории, так как такого рода сведения не могут быть переданы никому, кроме церковного суда. Во-вторых, вы с таким знанием дела разъяснили здесь, как происходят шабаши, что можно заключить, будто у вас есть опыт в подобных делах и вы хоть раз, но присутствовали на таком сборище сатаны, я же, несмотря на свою богатую приключениями жизнь, признаюсь, никогда с сатаной не встречался.
   Председатель буквально задохнулся от этого оскорбления. Он долго не мог вымолвить ни слова, потом заговорил с угрожающим спокойствием.
   — Подсудимый, я бы мог воспользоваться этим обстоятельством, чтобы до конца процесса лишить вас слова и судить вас как «бессловесного» и даже отказать вам в праве иметь защитника. Но я не хочу, чтобы в глазах некоторых недоброжелателей вы оказались жертвой каких-то грязных козней. Вот почему я поручаю вести дальнейший допрос другим судьям и надеюсь, что вы не отобьете у них охоту выслушивать вас. Итак, господин протестантский советник, прошу вас!
   Высокий человек с суровым лицом встал.
   Массно сделал ему замечание:
   — Господин Дельма, вы — судья, и ваше высокое звание обязывает вас слушать подсудимого сидя.
   Дельма сел.
   — Прежде чем продолжить допрос, — сказал он, — я хочу обратиться к суду с просьбой, которую суд ни в коей мере не должен расценивать как предвзятую благожелательность по отношению к подсудимому, но единственно как проявление чувства гуманности. Всем известно, что братоубийственные войны, которые в течение долгих лет опустошали нашу страну, и в особенности юго-западные ее районы, откуда подсудимый родом, еще в раннем детстве сделали его калекой. Судя по всему, наше заседание затягивается, а потому я прошу суд разрешить подсудимому сесть, иначе он может потерять сознание.
   — Это невозможно! — злобно отрезал Бурье. — По традиции во время судебного заседания подсудимый обязан стоять на коленях перед распятием. Достаточно того, что ему разрешили не преклонять колен.
   — Я повторяю свою просьбу, — настойчиво сказал протестантский советник.
   — Естественно, — взвизгнул Бурье, — всем известно, что для вас подсудимый почти единоверец, потому что его вскормила своим молоком гугенотка и, по его утверждению, он был искалечен католиками, что, кстати, еще надо доказать.
   — Повторяю, мною руководит лишь гуманность и здравый смысл. Преступления, в которых обвиняют этого человека, внушают мне не меньший ужас, чем вам, господин Бурье, но, если он потеряет сознание, мы никогда не кончим этот процесс.
   — Благодарю вас, господин Дельма, но я не упаду в обморок. Прошу вас, продолжим, — вмешался в разговор де Пейрак таким властным тоном, что трибунал после некоторого колебания подчинился ему.
   — Господин Пейрак, — начал Дельма, — я верю вашей клятве говорить только правду и верю вам, когда вы заявляете, что не имели никаких связей с нечистой силой. Однако слишком многое остается туманным, и это не позволяет правосудию в полной мере оценить вашу искренность. Вот почему я прошу вас ответить на вопросы, которые я вам задам, и поверить, что мною руководит только желание рассеять ужасные подозрения, которые нависли над вами в результате вашей деятельности. Вы утверждаете, что извлекаете золото из пород, которые, по мнению знающих людей, не содержат его. Предположим, это так. Но почему вы занялись таким странным, тяжелым трудом, который столь не соответствует вашему дворянскому званию?
   — Прежде всего я хотел разбогатеть благодаря своему труду и той умственной одаренности, которой наградила меня природа. Одни либо выклянчивают себе пенсию, либо живут на подачки богатого соседа, другие прозябают в нищете. Но меня не устраивало ни одно из этих решений, и я постарался, приложив все свои силы и знания, извлечь максимум пользы из принадлежащих мне земель. И мне кажется, я не нарушил здесь заповедей самого господа бога, потому что он сказал: «Не зарывай талант в землю». А это, я полагаю, означает, что человек, наделенный каким-либо даром или талантом, не имеет права размышлять — воспользоваться им или нет, его долг перед богом — поступать так, чтобы талант приносил плоды.