Гордеев Евгений
Я люблю своих родителей
Гордеев Евгений (Voland)
Я люблю своих родителей
Не забудьте позвонить родителям.
(с) Реклама
Ну вот опять, опять за стенкой Иринка кричит, вон как надрывается, как будто режут. Хих. Это Иринку, нашу соседку бьет мать, ее мамка с работы пришла, а отец опять что то из дома унес. Вот она ее и бьет, как будто Иринка виновата. Она ее всегда в это время бьет. Ну известное дело, как говорит моя мамка, наработалась - устала. Иринка - это девченка. Она наша соседка, и живет через стенку. Но стенки у нас такие тонюсенькие, что все очень хорошо слышно. Ей лет столько же, сколько и мне. И ее бьют почти каждый день, сперва мамка ее, когда с работы возвращается, а потом папка, просто потому, что жизнь не удалась. Так говорит ее папка - дядя Толя. Но это совсем не так. Это потому что у нее родители - пьяницы и она их не любит. Так сказала тетя Маша с соседней улицы. А тетя Маша все про всех знает А я люблю своих папу и маму. Они у меня очень хорошие. Бывает, что и меня бьют, но не так, как Иринку. Вот.
А хотите я Вам расскажу про себя и про своих папу и маму? Ну я же знаю, что хотите, слушайте.
Живем мы в маленькой квартирке, в шахтерском поселке. Только почему-то наш дом называют бараком. Я не знаю, чем дом отличается от барака, но наверное чем-то отличается точно. Мамка всегда ругается на папку и обзывает его дураком, говорит, что дожил до старости, и даже квартиру себе не заработал. А мне нравиться у нас. Две комнатки, места маловато, но зато можно в интересную игру играть. Ходить из спальни на кухню, не касаясь пола. Сперва на кровать, потом на диван в зале, а потом по табуреткам - и ты в кухне. Вот. Дальше. Мне пока шесть лет, скоро будет уже семь и я пойду в школу. Школа у нас далеко, надо ходить три километра туда и три обратно. Наверно я буду уставать. Все говорят, что я уже большой и я уже настоящий мужчина.
Что это такое, я не знаю. Разве могут быть мужчины не настоящие? Но так обычно говорят мои папа и мама, когда нужно идти рвать траву кроликам. Это, они говорят, почетная обязанность. Не знаю, почему она почетная, но то, что обвязанность - это точно. Я как привязанный к веревке от кошелки. Эта кошелка такая огромная. Я ненавижу этих пушистых зверьков, этих прожорливых тварей. Сколько я из-за них слез пролил, сколько они мне зла принесли. Ну почему их ни кто не сожрет или они не сдохнут. Вот радость то была бы. Однажды, когда я набирал им эту проклятую траву, я ножом порезал себе палец, было очень больно. Кровь как хлынет из пальца, и ну капать на траву. Я так сильно испугался, мне так стало страшно. А что если я отрезал палец совсем бы? Просто ужас. Ревя и размазывая слезы и кровь по щекам, я побежал домой, а когда прибежал, нашел мамку лежащей на полу, она крепко спала, подложив под голову валенки, и не видела, что рука у меня в крови. А папка еще не вернулся с работы. Я стоял на кухне, возле мамки и ревел. Я знаю, что мужчины не плачут, но мне было жалко свой палец. А потом пришел папка, он увидел, что у меня кровь, схватил солдатский ремень и пряжкой начал бить мамку по спине, по попе, куда придется. Он бил ее ремнем, а я плакал и умолял не трогать ее, я кричал, что это не она меня порезала, что я сам, когда рвал кроликам траву. Я люблю свою мамку, и мне жалко ее было, хотя мамка у нас строгая. Вот. Потом они конечно разобрались, да и кровь остановилась. Мамка тоже со злости ударила папку. Но все успокоились в конце концов. И папка побежал в магазин за водкой, мамка ему денег дала, это для того, что бы полностью помириться, и мне было так хорошо, что они больше не ругаются и не дерутся, что я совсем забыл про то, как мне было больно. Пусть пьют, лишь бы не дрались, мне что жалко? Я люблю своих папу и маму.
Однажды мы с папкой поехали в город, я не помню зачем, это было давно, я еще тогда совсем маленький был. Там мы катались на трамваях, на троллейбусах, в городе были такие большие здания, что самое маленькое из них казалось огромным, у нас в поселке таких зданий нет. Ух ты, как мне там понравилось. Вот. Мы с ним ходили по каким то комнатам, коридорам, папка с кем то разговаривал, наверно с начальниками, и когда все закончилось, пошли в столовую. Там нам принесли обед. Настоящие котлеты, и настоящий кофе. Я ни когда раньше не ел ни котлет, ни кофе, мамка почему-то котлеты не готовит, наверно не умеет. Все было так вкусно, а папка взял себе бутылку вина. Я не знаю, зачем взрослые это делают, он сказал, что бы аппетит был лучше. Я однажды попробовал, когда никто не видел отхлебнуть из бутылки, ой, такая мерзость. Почему-то мне для аппетита он не предложил выпить. А-а-а-а, наверно потому, что у меня и так хороший аппетит. А потом он взял еще одну бутылку, но уже водки. И мы еще сидели в столовой наверное целый час. Он совсем стал пьяным и не мог сидеть. Он упал, и мне стало страшно. Я же ни- кого в городе не знал. Я пытался его поднять, но он же очень тяжелый, и он не хотел вставать, а лишь что-то бормотал.
Тогда я сел рядом с ним, и стал ждать, когда он протрезвеет, но приехала машина с двумя дядями милиционерами и папку забрали, а меня брать не стали. Они отъехали совсем недалеко, я за ними бежал и видел, куда они отвезли папку. Я целую ночь простоял и все ждал, когда они его отпустят, а они все не отпускали и не отпускали. Ночью так было холодно, и еще бегали большие злые собаки, я их очень боялся. Утром приехала мамка, увидела меня и сказала, что так нам и надо. Потом на автобусе мы с ней поехали домой. Папку выпустили только через две недели. Он приехал худой и совершенно без волос, такой смешной был. Я его все равно люблю, он же не виноват, что его милиционеры забрали.
Мамка у нас строгая, вот помню один раз, когда я громко ел суп, она так рассердилась, что швырнула в меня крышкой, очень больно попало по руке, я потом два дня даже не мог траву кроликам рвать, рука была синей, и пальцы почти не сжимались.
То-то мамка сама испугалась, и стала такой доброй, что я ее простил.
Да и наверно она и права была, зачем я так суп ел громко, надо тихо, а я как из деревни. Я теперь это знаю. Зато когда мамка уходит ночью на работу, она у нас работает сторожем, вот мы с папкой гуляем, он мне жарит яичницу. Знаете, как вкусно, когда поджарить два яичка на маслице и чуть-чуть посолить. М-м-м. Объеденье. Мамка всегда почему-то ругается, если узнает, что мы опять жарили, а мы с папкой уж и сковородку моем, и скорлупки сразу же выкидываем, а она узнает и все ругается. Не знаю, почему, у нас ведь много яичек курочки несут, только она их все продает, наверно у нас денег мало. Жалко, что у нас мало денег. Было бы много, можно было бы каждый день есть яичницу.
Она обзывает нас ненажерными, а меня еще и нахлебник. Интересно, а почему? Я же не сижу на хлебе, я всегда на стул сажусь. А еще, мне тетя Маша сказала, что у меня не родная мамка. Странная она какая-то, эта тетя Маша, как же она может быть не родной, если я ее мамкой зову и живет она с нами. Врет поди. Я ей не верю. Я люблю свою мамку.
Вот, Иринку теперь отец лупить начал, он у нее все продал из дома и все пропил. А Иринка нам потом свою попу показывала. Смешная она у нее, вся как маленькая радуга. Полоски красные, синие, желтые, даже черные есть. И она почти никогда не садиться на попу, старается лежать на животе или боком сесть, говорит, больно. Нет, меня так часто не бьют. Она глупая, она попадается всегда под руку взрослым. А вот мы с Вовкой - хитрые.
Вовка это мой друг. У него отец не родной, кажется, отчим называется.
Так вот, его отчим раньше был вертолетчиком и попал в аварию, и с тех пор, когда он выпьет, у него начинают трястись руки. Это так смешно.
Вовка потихоньку зовет его балалаечником. Он как будто играет на балалайке. Но он становиться таким злым, всегда за Вовкиной мамкой бегает с ружьем и старается застрелить. Вовка все патроны у него украл и спрятал, так он стал с ножиком бегать. А ножик у него большой, охотничий, Вовка мне показывал, с костяной ручкой. Вот, что бы не попадаться ему на глаза, Вовка себе устроил кровать в шкафу, когда я был у него в гостях, то видел эту его кровать. Так удобно у него там. Когда отчим начинает всех выгонять, Вовка быстро забирается к себе в шкаф , укроется вещами и лежит там, его совсем не видно. Я тоже решил себе такое место сделать, только не получилось, у нас шкаф маленький очень, поэтому я себе устроил постельку под кроватью мамки и папки. И когда они напьются и начинают ругаться, а потом - драться, я убегаю в свою норку. Как хорошо иметь свою норку. А еще у нас есть друг Андрюшка. Ему везет, он живет с бабкой. А мамка у него в городе, работает, ой забыл. Как это тетя Маша говорила, кажется шалаши строит, или разбирает, точно не помню, но что-то похожее на шалаш.
Вот такая у нас компания. Родители у нас почти не пьют, это только у Иринки - алкоголики, а у нас - выпивают. Я за это люблю своих родителей.
Только вот однажды, папка был на работе, а мамка сильно напилась почему-то и начала меня к себе звать, но я-то знаю, что сейчас бить меня начнет, она уже и ремень достала, она меня долго искала, и найти никак не могла, но надо же было мне чихнуть.
Она услышала, нагнулась и стала кричать, чтобы я вылезал, а то хуже будет, обзываться начала по всякому. Я боялся и не стал выходить, но она сильная, схватила меня за волосы и выволокла из моего уголка.
Тогда мне здорово попало и по рукам, и по попе, и по лицу, синяк долго не проходил. А потом она меня просто выгнала на улицу. Я даже не успел одеться, она сказала, что ей такой, вот забыл, кажется на блюдце похожее слово, не нужен. Я конечно же плакал, просил меня не выгонять, но она закрыла дверь. Я долго стучался, а она не открывала.
Была зима, был снег, и я стоял в одних носках посреди улицы. Правда, тетя Маша шла, и забрала меня к себе. У нее дома тепло было, уютно.
Она мне давала яблок, хотела супу налить. Но я отказался. Я ее боюсь.
Мамка строго-настрого запретила брать что-нибудь у не знакомых. Она сказала, что они хотят все отравить меня. Что бы я съел и умер. А я не хочу умирать, там темно наверно. Я когда закрываю глаза и представляю, что я умер, мне становиться страшно. Поэтому я ни у кого ничего не беру. Странно, а почему тетя Маша сама не отравилась, она ела те же самые яблоки. А еще мне мамка не разрешает есть, когда у нас бывают гости, а мне так хочется, там столько вкусного всегда бывает. Но она говорит, что я всегда ем так, как будто меня совсем не кормят. Люди могут так подумать, глядя на меня. Поэтому я всегда сажусь за стол только тогда, когда гости расходятся. Но на столе уже почти ничего не бывает.
В тот вечер я заснул у тети Маши. Утром мамка прибежала за мной, целовала меня и просила прощения, а еще говорила, чтобы я папке не рассказывал, что как будто бы это будет наш с нею секрет. А потом она мне купила две маленькие шоколадки. Я не рассказал папке. Я просто люблю мамку. И папку тоже. Шоколадки были такими вкусными. Ой, кажется, папка с мамкой пришли. Опять пьяные, но веселые. Я люблю, когда они вот такие веселые, могут что-нибудь вкусненького дать, в прошлый раз, например, они принесли селедку. Та-а-акая здоровущая и копченая. Вкуснотища. Мне целых два куска досталось, я просил еще, но мне не дали, мамка сказала: хочешь есть - ешь щи. Я не люблю щи. Я люблю селедку. Да только недолго они такими бывают, сейчас напьются. Мамка спрячет от папки недопитую бутылку. И папка начнет ее бить, таскать за волосы, что бы она сказала, где спрятала бутылку. А мамка будет кричать, и я то же.
П-а-а-апка-а-а, па-пу-лечка-а-а, ро-о-одненький, не бей мамку, ну я прошу-у-у тебя, не нада-а-а-а-а.
30 июня 2000 г.
Я люблю своих родителей
Не забудьте позвонить родителям.
(с) Реклама
Ну вот опять, опять за стенкой Иринка кричит, вон как надрывается, как будто режут. Хих. Это Иринку, нашу соседку бьет мать, ее мамка с работы пришла, а отец опять что то из дома унес. Вот она ее и бьет, как будто Иринка виновата. Она ее всегда в это время бьет. Ну известное дело, как говорит моя мамка, наработалась - устала. Иринка - это девченка. Она наша соседка, и живет через стенку. Но стенки у нас такие тонюсенькие, что все очень хорошо слышно. Ей лет столько же, сколько и мне. И ее бьют почти каждый день, сперва мамка ее, когда с работы возвращается, а потом папка, просто потому, что жизнь не удалась. Так говорит ее папка - дядя Толя. Но это совсем не так. Это потому что у нее родители - пьяницы и она их не любит. Так сказала тетя Маша с соседней улицы. А тетя Маша все про всех знает А я люблю своих папу и маму. Они у меня очень хорошие. Бывает, что и меня бьют, но не так, как Иринку. Вот.
А хотите я Вам расскажу про себя и про своих папу и маму? Ну я же знаю, что хотите, слушайте.
Живем мы в маленькой квартирке, в шахтерском поселке. Только почему-то наш дом называют бараком. Я не знаю, чем дом отличается от барака, но наверное чем-то отличается точно. Мамка всегда ругается на папку и обзывает его дураком, говорит, что дожил до старости, и даже квартиру себе не заработал. А мне нравиться у нас. Две комнатки, места маловато, но зато можно в интересную игру играть. Ходить из спальни на кухню, не касаясь пола. Сперва на кровать, потом на диван в зале, а потом по табуреткам - и ты в кухне. Вот. Дальше. Мне пока шесть лет, скоро будет уже семь и я пойду в школу. Школа у нас далеко, надо ходить три километра туда и три обратно. Наверно я буду уставать. Все говорят, что я уже большой и я уже настоящий мужчина.
Что это такое, я не знаю. Разве могут быть мужчины не настоящие? Но так обычно говорят мои папа и мама, когда нужно идти рвать траву кроликам. Это, они говорят, почетная обязанность. Не знаю, почему она почетная, но то, что обвязанность - это точно. Я как привязанный к веревке от кошелки. Эта кошелка такая огромная. Я ненавижу этих пушистых зверьков, этих прожорливых тварей. Сколько я из-за них слез пролил, сколько они мне зла принесли. Ну почему их ни кто не сожрет или они не сдохнут. Вот радость то была бы. Однажды, когда я набирал им эту проклятую траву, я ножом порезал себе палец, было очень больно. Кровь как хлынет из пальца, и ну капать на траву. Я так сильно испугался, мне так стало страшно. А что если я отрезал палец совсем бы? Просто ужас. Ревя и размазывая слезы и кровь по щекам, я побежал домой, а когда прибежал, нашел мамку лежащей на полу, она крепко спала, подложив под голову валенки, и не видела, что рука у меня в крови. А папка еще не вернулся с работы. Я стоял на кухне, возле мамки и ревел. Я знаю, что мужчины не плачут, но мне было жалко свой палец. А потом пришел папка, он увидел, что у меня кровь, схватил солдатский ремень и пряжкой начал бить мамку по спине, по попе, куда придется. Он бил ее ремнем, а я плакал и умолял не трогать ее, я кричал, что это не она меня порезала, что я сам, когда рвал кроликам траву. Я люблю свою мамку, и мне жалко ее было, хотя мамка у нас строгая. Вот. Потом они конечно разобрались, да и кровь остановилась. Мамка тоже со злости ударила папку. Но все успокоились в конце концов. И папка побежал в магазин за водкой, мамка ему денег дала, это для того, что бы полностью помириться, и мне было так хорошо, что они больше не ругаются и не дерутся, что я совсем забыл про то, как мне было больно. Пусть пьют, лишь бы не дрались, мне что жалко? Я люблю своих папу и маму.
Однажды мы с папкой поехали в город, я не помню зачем, это было давно, я еще тогда совсем маленький был. Там мы катались на трамваях, на троллейбусах, в городе были такие большие здания, что самое маленькое из них казалось огромным, у нас в поселке таких зданий нет. Ух ты, как мне там понравилось. Вот. Мы с ним ходили по каким то комнатам, коридорам, папка с кем то разговаривал, наверно с начальниками, и когда все закончилось, пошли в столовую. Там нам принесли обед. Настоящие котлеты, и настоящий кофе. Я ни когда раньше не ел ни котлет, ни кофе, мамка почему-то котлеты не готовит, наверно не умеет. Все было так вкусно, а папка взял себе бутылку вина. Я не знаю, зачем взрослые это делают, он сказал, что бы аппетит был лучше. Я однажды попробовал, когда никто не видел отхлебнуть из бутылки, ой, такая мерзость. Почему-то мне для аппетита он не предложил выпить. А-а-а-а, наверно потому, что у меня и так хороший аппетит. А потом он взял еще одну бутылку, но уже водки. И мы еще сидели в столовой наверное целый час. Он совсем стал пьяным и не мог сидеть. Он упал, и мне стало страшно. Я же ни- кого в городе не знал. Я пытался его поднять, но он же очень тяжелый, и он не хотел вставать, а лишь что-то бормотал.
Тогда я сел рядом с ним, и стал ждать, когда он протрезвеет, но приехала машина с двумя дядями милиционерами и папку забрали, а меня брать не стали. Они отъехали совсем недалеко, я за ними бежал и видел, куда они отвезли папку. Я целую ночь простоял и все ждал, когда они его отпустят, а они все не отпускали и не отпускали. Ночью так было холодно, и еще бегали большие злые собаки, я их очень боялся. Утром приехала мамка, увидела меня и сказала, что так нам и надо. Потом на автобусе мы с ней поехали домой. Папку выпустили только через две недели. Он приехал худой и совершенно без волос, такой смешной был. Я его все равно люблю, он же не виноват, что его милиционеры забрали.
Мамка у нас строгая, вот помню один раз, когда я громко ел суп, она так рассердилась, что швырнула в меня крышкой, очень больно попало по руке, я потом два дня даже не мог траву кроликам рвать, рука была синей, и пальцы почти не сжимались.
То-то мамка сама испугалась, и стала такой доброй, что я ее простил.
Да и наверно она и права была, зачем я так суп ел громко, надо тихо, а я как из деревни. Я теперь это знаю. Зато когда мамка уходит ночью на работу, она у нас работает сторожем, вот мы с папкой гуляем, он мне жарит яичницу. Знаете, как вкусно, когда поджарить два яичка на маслице и чуть-чуть посолить. М-м-м. Объеденье. Мамка всегда почему-то ругается, если узнает, что мы опять жарили, а мы с папкой уж и сковородку моем, и скорлупки сразу же выкидываем, а она узнает и все ругается. Не знаю, почему, у нас ведь много яичек курочки несут, только она их все продает, наверно у нас денег мало. Жалко, что у нас мало денег. Было бы много, можно было бы каждый день есть яичницу.
Она обзывает нас ненажерными, а меня еще и нахлебник. Интересно, а почему? Я же не сижу на хлебе, я всегда на стул сажусь. А еще, мне тетя Маша сказала, что у меня не родная мамка. Странная она какая-то, эта тетя Маша, как же она может быть не родной, если я ее мамкой зову и живет она с нами. Врет поди. Я ей не верю. Я люблю свою мамку.
Вот, Иринку теперь отец лупить начал, он у нее все продал из дома и все пропил. А Иринка нам потом свою попу показывала. Смешная она у нее, вся как маленькая радуга. Полоски красные, синие, желтые, даже черные есть. И она почти никогда не садиться на попу, старается лежать на животе или боком сесть, говорит, больно. Нет, меня так часто не бьют. Она глупая, она попадается всегда под руку взрослым. А вот мы с Вовкой - хитрые.
Вовка это мой друг. У него отец не родной, кажется, отчим называется.
Так вот, его отчим раньше был вертолетчиком и попал в аварию, и с тех пор, когда он выпьет, у него начинают трястись руки. Это так смешно.
Вовка потихоньку зовет его балалаечником. Он как будто играет на балалайке. Но он становиться таким злым, всегда за Вовкиной мамкой бегает с ружьем и старается застрелить. Вовка все патроны у него украл и спрятал, так он стал с ножиком бегать. А ножик у него большой, охотничий, Вовка мне показывал, с костяной ручкой. Вот, что бы не попадаться ему на глаза, Вовка себе устроил кровать в шкафу, когда я был у него в гостях, то видел эту его кровать. Так удобно у него там. Когда отчим начинает всех выгонять, Вовка быстро забирается к себе в шкаф , укроется вещами и лежит там, его совсем не видно. Я тоже решил себе такое место сделать, только не получилось, у нас шкаф маленький очень, поэтому я себе устроил постельку под кроватью мамки и папки. И когда они напьются и начинают ругаться, а потом - драться, я убегаю в свою норку. Как хорошо иметь свою норку. А еще у нас есть друг Андрюшка. Ему везет, он живет с бабкой. А мамка у него в городе, работает, ой забыл. Как это тетя Маша говорила, кажется шалаши строит, или разбирает, точно не помню, но что-то похожее на шалаш.
Вот такая у нас компания. Родители у нас почти не пьют, это только у Иринки - алкоголики, а у нас - выпивают. Я за это люблю своих родителей.
Только вот однажды, папка был на работе, а мамка сильно напилась почему-то и начала меня к себе звать, но я-то знаю, что сейчас бить меня начнет, она уже и ремень достала, она меня долго искала, и найти никак не могла, но надо же было мне чихнуть.
Она услышала, нагнулась и стала кричать, чтобы я вылезал, а то хуже будет, обзываться начала по всякому. Я боялся и не стал выходить, но она сильная, схватила меня за волосы и выволокла из моего уголка.
Тогда мне здорово попало и по рукам, и по попе, и по лицу, синяк долго не проходил. А потом она меня просто выгнала на улицу. Я даже не успел одеться, она сказала, что ей такой, вот забыл, кажется на блюдце похожее слово, не нужен. Я конечно же плакал, просил меня не выгонять, но она закрыла дверь. Я долго стучался, а она не открывала.
Была зима, был снег, и я стоял в одних носках посреди улицы. Правда, тетя Маша шла, и забрала меня к себе. У нее дома тепло было, уютно.
Она мне давала яблок, хотела супу налить. Но я отказался. Я ее боюсь.
Мамка строго-настрого запретила брать что-нибудь у не знакомых. Она сказала, что они хотят все отравить меня. Что бы я съел и умер. А я не хочу умирать, там темно наверно. Я когда закрываю глаза и представляю, что я умер, мне становиться страшно. Поэтому я ни у кого ничего не беру. Странно, а почему тетя Маша сама не отравилась, она ела те же самые яблоки. А еще мне мамка не разрешает есть, когда у нас бывают гости, а мне так хочется, там столько вкусного всегда бывает. Но она говорит, что я всегда ем так, как будто меня совсем не кормят. Люди могут так подумать, глядя на меня. Поэтому я всегда сажусь за стол только тогда, когда гости расходятся. Но на столе уже почти ничего не бывает.
В тот вечер я заснул у тети Маши. Утром мамка прибежала за мной, целовала меня и просила прощения, а еще говорила, чтобы я папке не рассказывал, что как будто бы это будет наш с нею секрет. А потом она мне купила две маленькие шоколадки. Я не рассказал папке. Я просто люблю мамку. И папку тоже. Шоколадки были такими вкусными. Ой, кажется, папка с мамкой пришли. Опять пьяные, но веселые. Я люблю, когда они вот такие веселые, могут что-нибудь вкусненького дать, в прошлый раз, например, они принесли селедку. Та-а-акая здоровущая и копченая. Вкуснотища. Мне целых два куска досталось, я просил еще, но мне не дали, мамка сказала: хочешь есть - ешь щи. Я не люблю щи. Я люблю селедку. Да только недолго они такими бывают, сейчас напьются. Мамка спрячет от папки недопитую бутылку. И папка начнет ее бить, таскать за волосы, что бы она сказала, где спрятала бутылку. А мамка будет кричать, и я то же.
П-а-а-апка-а-а, па-пу-лечка-а-а, ро-о-одненький, не бей мамку, ну я прошу-у-у тебя, не нада-а-а-а-а.
30 июня 2000 г.