OCR: Phiper
Перевод с английского М. ЛОРИЕ
МЫ были очень бедны, но не так бедны, как солдаты. До войны все было
иначе, но с тех пор как началась война, мы жили все беднее и беднее, а
все-таки были не так бедны, как солдаты. Солдаты стояли лагерем в долине
возле нашего дома. Было это в конце года -- кажется, тысяча семьсот
восьмидесятого. Зима еще только-только начиналась, и в тот день, когда они
пришли, снег запорошил всю долину, спускавшуюся к реке, которая видна была
из нашего дома. Наш дом стоял на холме, высоко над долиной, и рекой, и
заречными полями. Мать все, бывало, смотрела в долину. Она говорила, что,
когда вернется отец, мы увидим, как он едет вверх по долине от реки. Отец
был капитаном, служил в 3-м Континентальном полку. Все это случилось еще до
того, как его убили.
Солдаты пришли берегом реки по проселочной дороге и завернули в нашу
долину, чтобы здесь расположиться лагерем. Это были бойцы Пенсильванских
регулярных войск, все худые, кожа да кости, и с усталыми лицами. Мы побежали
их встречать, и они махали нам в знак приветствия. Мне было совестно перед
ними, такой я был толстый и здоровый.
Во главе колонны ехал верхом командир, а чуть позади него -- адъютант.
Увидев меня, командир пустил лошадь в галоп, подскакал ко мне, осадил лошадь
и перегнулся через луку.
-- Здорово, сынок, -- сказал он.
Я ничего не ответил, потому что боялся, что он думает о том, какой я
толстый, а сам он такой худой. Мундир на нем был разорван и весь в грязи,
треуголка уныло обвисла. Но лицо его мне понравилось. Оно было худое,
суровое, но небольшие синие глаза смотрели весело.
Однако мне не хотелось, чтобы он счел меня круглым дураком, и я лихо
отдал ему честь.
-- Так-так, -- улыбнулся он, -- из тебя выйдет хороший солдат. А
сколько тебе лет?
-- Десять, сэр.
-- И как же тебя зовут?
-- Бентли Корбатт, сэр.
-- Ты, наверное, живешь в том большом доме на холме? А это твоя сестра?
-- Да, сэр, -- отвечал я, немного сконфуженный тем, что Энн такая
маленькая. -- Но у меня и еще есть, сэр.
-- Еще один дом? -- спросил он, по-прежнему улыбаясь.
-- Нет, сэр. Еще одна сестра, она гораздо старше вот этой, Энн. А вы к
нам не заедете, сэр?
-- Пожалуй... Вы, значит, не за англичан?
-- Что вы, сэр, -- быстро сказал я, а потом добавил: -- У меня отец
служит в з~м Континентальном полку. Он капитан, -- закончил я гордо.
-- Так, -- сказал он, теперь уже без улыбки. Он задумчиво посмотрел на
меня, потом перевел взгляд на наш дом. -- Так, -- повторил он. Потом
продолжал: -- Я генерал Уэйн. Ты, надеюсь, не откажешься познакомить меня с
твоей матерью?
-- Она умерла, сэр.
-- Прошу прощенья. Тогда с твоей сестрой, раз она теперь хозяйка дома.
Я кивнул. Он наклонился, подхватил меня и посадил в седло впереди себя.
Потом сделал знак адъютанту, тот посадил к себе Энн, и мы поехали к дому.
-- Когда умерла твоя мать, сынок? -- спросил он меня по дороге.
-- Около трех недель, сэр, совсем недавно.
Я рассказал ему, как она все смотрела в долину.
-- Отец, понимаете, еще не знает про нее. Сестра думает, что лучше ему
не сообщать.
-- Понятно. -- Он серьезно кивнул головой, но синие глаза его были
ласковые и веселые; они, кажется, никогда не теряли своего веселого блеска.
Я изогнулся в седле, чтобы посмотреть, как войска втягиваются в долину.
Солдаты уже шли через наш фруктовый сад, и многие нагибались на ходу и
подбирали с земли гнилые яблоки. Он проследил за ними взглядом. -- Трудное
это дели -- война, особенно для солдат, верно? -- Он словно и меня включал в
их число.
-- Не такое уж трудное, -- ответил я спокойно, -- для солдат.
Джейн поджидала нас на пороге, лицо у нее было очень серьезное, как
всегда с тех пор, как умерла мать. Мы подъехали, и генерал спустил меня с
седла прямо на ступеньку. Потом он спешился, отвесил Джейн учтивый поклон,
сняв треуголку изящным жестом, точно она не была вся мятая и рваная.
-- Мисс Корбатт? -- осведомился генерал. Джейн наклонила голову.
-- Я -- генерал Уэйн, Континентальная армия, Пенсильванские регулярные
войска. У меня две тысячи солдат, которых я хотел бы разместить в этой
долине -- всего на несколько недель, надеюсь, но, возможно, и почти на всю
зиму. Это, очевидно, ваша земля?
-- Да. -- Джейн сделала реверанс. -- Да, это земля моего отца. Входите,
пожалуйста. Мы поговорим в комнатах.
Генерал Уэйн переступил порог следом за Джейн, за ним шел его адъютант,
а я шел за адъютантом. Энн попробовала было войти за мной, но я оттолкнул ее
и сказал строго:
-- Девчонкам здесь не место.
В гостиной меня не заметили, и я притаился в уголке. Джейн сидела на
стуле, красивая как картинка, а оба военных стояли перед ней навытяжку.
-- Видите ли, -- говорил генерал Уэйн, -- нам нельзя быть слишком
далеко от англичан, и слишком близко тоже нельзя. Здесь для нас самое
подходящее место.
-- Кажется, я понимаю.
-- Но вы знаете, что такое солдаты -- две тысячи оголодавших солдат.
-- У меня отец в армии, сэр.
-- Ну, тогда спасибо. Вы храбрая девушка.
-- Нет-нет, -- быстро перебила его Джейн. -- Благодарить меня не за
что. Мне самой будет спокойнее, если рядом войска. Генерал Уэйн улыбнулся
печально.
-- Едва ли. Не так уж приятно, когда твой дом превращают в поле
сражения. Как ни взгляни, а война -- жестокое дело.
-- Я знаю, -- сказала Джейн.
-- Дом мы взяли бы под штаб-квартиру. Это значит -- постой для меня и
двух-трех офицеров. И комната, где заниматься делами. Джейн кивнула.
-- Я надеюсь, вам будет здесь удобно.
-- Вы очень добры. А теперь разрешите откланяться и договоритесь,
пожалуйста, обо всем с капитаном Джонсом.
Генерал вышел из комнаты, я за ним. Во дворе он с любопытством
оглянулся на меня.
-- Надо полагать, -- сказал он задумчиво, -- ты, когда вырастешь, тоже
захочешь быть солдатом.
-- Да, сэр.
Лицо его было очень серьезно, губы вытянуты в нитку. Одной рукой он
взъерошил мои длинные волосы; другая то сжималась в кулак, то разжималась.
-- Давай-ка, -- заговорил он, -- давай-ка я назначу тебя при себе
особым адъютантом, чтобы помогать мне, если я за чем недогляжу. - Меня так и
распирало от гордости, я был до того рад, что чуть не заорал во весь голос;
но я сдержался, отдал ему честь и сказал только: "Очень хорошо, сэр". И
долго еще стоял, глядя ему вслед, пока он спускался в долину.
Я не мог сразу вернуться в дом. Мне нужно было побыть одному в своей
славе; и я стоял тихо-тихо, глядя вдаль, туда, где река под лучами
заходящего солнца казалась блестящей красной лентой. Постояв так немножко, я
вошел в сени.
Из гостиной доносился смех Джейн, это меня удивило: со смерти матери
она еще ни разу не смеялась. Я вошел -- и правда, она стояла там с
адъютантом и смеялась каким-то его словам. Увидев меня, она умолкла, а
капитан Джонс шагнул ко мне, протягивая руку.
-- Здравствуйте, сэр, -- сказал я с достоинством, помня, что я теперь
военный.
-- Здравствуйте, -- ответил он.
-- Капитан Джонс, генерал Уэйн и еще несколько офицеров будут жить у
нас, Бентли, -- сказала Джейн.
-- Знаю.
Я пошел прочь и в дверях услышал, как капитан Джонс сказал:
-- Уж вы извините мой мундир. Мы все теперь смахиваем на нищих.
Следующие несколько дней были, кажется, самые интересные в моей жизни.
Я всегда считал, что наш дом -- скучное место, потому что мне не с кем было
играть, кроме Энн и Джека, сына сторожа. А тут сразу две тысячи солдат -- и
в саду, и на лугах, и вдоль длинного спуска к реке. За одну ночь всюду, как
пузыри, повыскочили палатки, а под навесами и возле них стояла целая сотня
лошадей. На лужайку перед домом вкатили шестнадцать пушек -- черных,
безобразных, но я просто глаз не мог от них отвести.
А солдаты! Я подружился со многими из них до того, как явился
книгоноша, но про книгоношу я расскажу после. Генерал Уэйн, как видно, всем
дал знать, что произвел меня в офицеры, потому что солдаты стали звать меня
"лейтенант", и я очень этим гордился, хоть и старался не показывать вида. Я
таскал для них на кухне лепешки и хлеб -- у нас у самих было не так уж
много, но у них вовсе ничего не было; и все свободное время я проводил в
лагере. Солдаты рассказывали мне всякие истории, кое-кто из них знал моего
отца. Иногда они позволяли мне взять в руки мушкет, но мушкеты были
большущие, больше меня, и такие тяжелые, что я еле-еле их поднимал. От того,
что я видел в лагере, мне порой становилось скверно на душе. Люди вечно
мерзли: им не хватало одежды и одеял; редко у кого были башмаки, а уж худые
все были -- смотреть жалко. У меня становилось скверно на душе, и я уже сам
не знал, хочу ли я быть солдатом. Но они не переставая толковали о том, что
когда-нибудь им пришлют из Филадельфии жалованье -- и тогда все будет не в
пример лучше.
Надвинулась зима, а солдаты все стояли у нас в долине. Их подходило все
больше, пока не набралось около трех тысяч. По ночам их костры поблескивали
в темноте, как светляки, а днем у них шли сплошные ученья и разводы. Я не
мог понять, к чему им столько муштры, но однажды капитан Джонс объяснил мне:
затем, чтобы помнили, что они солдаты, и забывали, что голодают. Я дивился,
как это можно голодать и все-таки жить так долго. Но война -- очень странная
вещь, в ней многое непонятно.
В доме у нас стало людно. Гостиная служила генералу Уэйну
штаб-квартирой, иногда он проводил там целые дни -- писал, сидя за столом,
принимал курьеров, отправлял курьеров. Я знал, что если он пишет -- значит,
требует денег и провианта для своих солдат, все разговоры вертелись вокруг
этого. Целыми днями верховые подъезжали к дому и отъезжали, и не раз,
проснувшись ночью, я слышал, что у крыльца бьет копытом лошадь.
Наверно, капитан Джонс успел приглянуться нашей Джейн, да и
неудивительно, ведь он столько времени проводил у нас в доме и такой был
видный молодой джентльмен, и здоровый, и румяный, не то что генерал Уэйн.
Солдаты уже недели три жили в нашей долине, когда явился книгоноша.
Теперь таких книгонош почти не осталось. Они ездили по стране, продавали на
фермах книги и сообщали всякие новости. Некоторые и
-- Здравствуйте, сэр, -- сказал я с достоинством, помня, что я теперь
военный.
-- Здравствуйте, -- ответил он.
-- Капитан Джонс, генерал Уэйн и еще несколько офицеров будут жить у
нас, Бентли, -- сказала Джейн.
-- Знаю.
Я пошел прочь и в дверях услышал, как капитан Джонс сказал:
-- Уж вы извините мой мундир. Мы все теперь смахиваем на нищих.
Следующие несколько дней были, кажется, самые интересные в моей жизни.
Я всегда считал, что наш дом -- скучное место, потому что мне не с кем было
играть, кроме Энн и Джека, сына сторожа. А тут сразу две тысячи солдат -- и
в саду, и на лугах, и вдоль длинного спуска к реке. За одну ночь всюду, как
пузыри, повыскочили палатки, а под навесами и возле них стояла целая сотня
лошадей. На лужайку перед домом вкатили шестнадцать пушек -- черных,
безобразных, но я просто глаз не мог от них отвести.
А солдаты! Я подружился со многими из них до того, как явился
книгоноша, но про книгоношу я расскажу после. Генерал Уэйн, как видно, всем
дал знать, что произвел меня в офицеры, потому что солдаты стали звать меня
"лейтенант", и я очень этим гордился, хоть и старался не показывать вида. Я
таскал для них на кухне лепешки и хлеб -- у нас у самих было не так уж
много, но у них вовсе ничего не было; и все свободное время я проводил в
лагере. Солдаты рассказывали мне всякие истории, кое-кто из них знал моего
отца. Иногда они позволяли мне взять в руки мушкет, но мушкеты были
большущие, больше меня, и такие тяжелые, что я еле-еле их поднимал. От того,
что я видел в лагере, мне порой становилось скверно на душе. Люди вечно
мерзли: им не хватало одежды и одеял; редко у кого были башмаки, а уж худые
все были -- смотреть жалко. У меня становилось скверно на душе, и я уже сам
не знал, хочу ли я быть солдатом. Но они не переставая толковали о том, что
когда-нибудь им пришлют из Филадельфии жалованье -- и тогда все будет не в
пример лучше.
Надвинулась зима, а солдаты все стояли у нас в долине. Их подходило все
больше, пока не набралось около трех тысяч. По ночам их костры поблескивали
в темноте, как светляки, а днем у них шли сплошные ученья и разводы. Я не
мог понять, к чему им столько муштры, но однажды капитан Джонс объяснил мне:
затем, чтобы помнили, что они солдаты, и забывали, что голодают. Я дивился,
как это можно голодать и все-таки жить так долго. Но война -- очень странная
вещь, в ней многое непонятно.
В доме у нас стало людно. Гостиная служила генералу Уэйну
штаб-квартирой, иногда он проводил там целые дни -- писал, сидя за столом,
принимал курьеров, отправлял курьеров. Я знал, что если он пишет -- значит,
требует денег и провианта для своих солдат, все разговоры вертелись вокруг
этого. Целыми днями верховые подъезжали к дому и отъезжали, и не раз,
проснувшись ночью, я слышал, что у крыльца бьет копытом лошадь.
Наверно, капитан Джонс успел приглянуться нашей Джейн, да и
неудивительно, ведь он столько времени проводил у нас в доме и такой был
видный молодой джентльмен, и здоровый, и румяный, не то что генерал Уэйн.
Солдаты уже недели три жили в нашей долине, когда явился книгоноша.
Теперь таких книгонош почти не осталось. Они ездили по стране, продавали на
фермах книги и сообщали всякие новости. Некоторые и
сами писали книги, печатали их и продавали, вот как пастор Уимс -- свои
рассказы из жизни генерала Вашингтона.
Так вот, книгоноша появился однажды под вечер, приехал верхом, но не от
реки, а по тропинке, что вела к нам из-за холмов. На нем было поношенное
домотканое платье и старая широкополая шляпа, а к седлу с обеих сторон
приторочены пачки книг. Он не стал подъезжать к дому, а остановился у сарая,
и я побежал к нему поглядеть, что он привез. Я знал, что это книгоноша, и
знал, что за войну они почти совсем перевелись.
-- Эй, -- закричал я, -- эй, книгоноша, здравствуйте!
Он посмотрел на меня очень серьезно, и сразу мне ужасно понравился.
Глаза у него были маленькие, синие, блестящие, как у генерала Уэйна, длинные
льняные волосы падали на плечи. Тогда он показался мне старым, как почти все
взрослые, но едва ли ему было многим больше тридцати лет.
-- Здравствуйте, сэр, -- сказал он. Выговор у него был странный, но как
будто знакомый. Я решил, что он приехал издалека, из самой глуши. -- Как
поживаете?
-- Очень хорошо, -- отвечал я. -- А у вас есть книжки из Англии? Мы бы
купили, хоть Джейн и говорит, что сейчас их нельзя читать.
-- Почему же их сейчас нельзя читать? -- спросил он.
-- А у нас же, знаете, война.
-- Да, это я знаю. Я сюда еле добрался из-за этих окаянных часовых.
Послушать его, так выходило, будто он не одобряет, что во время войны
выставляют часовых. Потом взгляд его скользнул мимо меня, в долину. Он
увидел, сколько там солдат и палаток, и сказал с удивленным видом:
-- Ого, какой большой лагерь. Я гордо кивнул головой.
-- Да, тут чуть не все Пенсильванские регулярные войска. Но ему, видно,
не хотелось говорить об армии и о войне.
-- Ты какие книги любишь? -- спросил он, приглядываясь ко мне. Тут я
спохватился, какой я невежа.
-- Зайдите в дом, -- пригласил я его, -- выпейте чего-нибудь,
погрейтесь. Моя сестра, наверно, тоже захочет посмотреть ваши книги.
Он подхватил свой товар и пошел за мной на кухню, и пока Мэри, кухарка,
ставила чайник на огонь, я побежал за Джейн. Джейн всегда радовалась, когда
появлялся книгоноша, -- все-таки живой человек.
-- Простите, что мы принимаем вас в кухне, -- сказала она, -- но дом
наш превратился в самый настоящий бивак. Я бы предложила вам чаю, да чая у
нас теперь нет -- вы сами знаете.
-- Вы, наверно, очень лояльная семья? -- спросил книгоноша.
-- Мой отец служит в 3-м Континентальном, -- тихо ответила Джейн.
Книгоноша посмотрел на нее, точно знал, о чем она думает -- что, мол,
такому крепкому мужчине куда больше пристало бы служить в армии, чем
разъезжать по дорогам со связкой книг. По губам его поползла улыбка, и он
сказал:
-- Кто-нибудь должен же продавать книги. Они нужны не меньше, чем
война.
-- Может быть, -- сказала Джейн.
Тут меня позвала Энн, и мы с ней пошли э долину. Когда я вернулся,
книгоноша показывал Джейн свой товар.
Книги были разложены на полу, а они с Джейн стояли на коленях, близко
друг к другу, и в сумерках его льняные волосы красиво выделялись рядом с
темными волосами Джейн. Когда я вошел, Джейн подняла голову.
-- А ты не хочешь посмотреть книжки, Бентли?
-- Я был в долине, -- ответил я важно. -- Там большое оживление. Думаю,
войска скоро выступят, пожалуй, в конце этой недели, а то и раньше.
Книгоноша глядел на меня очень внимательно, у меня даже мелькнула
мысль, что это странно, раз он совсем не интересуется войной. Но я тут же
забыл об этом и стал разглядывать книжки вместе с Джейн. У него было много
детских книг с разноцветными картинками, мы таких почти и не видели. И все
их он, видно, прочел -- я еще не слышал, чтобы кто-нибудь так говорил о
книгах. И о книгах для Джейн он тоже говорил, и я видел, что многое в нем
нравится Джейн так же, как мне.
Я пообедал, и, когда кончил обедать, Джейн все еще разговаривала с
книгоношей о книгах и обо всяких других вещах. Тогда я вышел на крыльцо, где
капитан Джонс курил трубку.
-- Это что за оборванец? -- спросил меня капитан Джонс.
-- Да так, просто книгоноша.
-- Ах, просто книгоноша?
-- Да, -- кивнул я и подсел к нему для компании.
В тот вечер я сидел на кухне и слушал книгоношу. Он рассказывал не про
войну, как солдаты, а про далекие чужие страны. Я чувствовал, что понравился
ему, а меня к нему тянуло так, как никогда еще не тянуло к постороннему
человеку. Позже пришла Джейн и тоже подсела к огню, и тогда книгоноша стал
больше обращаться к ней. Кое-что из его слов я запомнил.
-- Египет... словно старинное запястье в песке. Там три огромные
пирамиды, они стоят все вместе, и когда смотришь, как за ними садится
солнце... -- И все в том же роде. Казалось, нет той страны, где бы он не
побывал, хотя как было попасть туда книгоноше -- этого мы не могли себе
представить.
-- А война? -- один раз спросила его Джейн.
-- Я иногда думаю о войне, -- отвечал он, -- но не знаю, нужна она или
нет. Эта новая страна такая большая, такая пустынная -- к чему из-за нее
воевать?
-- Наша Америка -- очень красивая страна, -- сказала Джейн.
-- Да, и в ней много красивых женщин.
Не знаю, рассердилась ли Джейн на эти слова, только она ничего не
сказала.
-- Страна храбрых мужчин и красивых женщин, -- продолжал книгоноша. --
Вон солдаты там, в долине, медленно умирают с голоду -- разве я не знаю? Как
ни безобразна война, все мы ради нее делаем больше, чем в человеческих
силах.
-- И все-таки вы не настолько в нее верите, чтобы идти воевать?
-- И без меня достаточно льется крови.
-- Может быть.
-- Я люблю книги, -- сказал книгоноша. -- Когда-то я мечтал о
просторном доме, где мог бы спокойно доживать свои дни, и чтобы вокруг было
много-много книг... и мир. Я часто мечтал об этом.
-- Я понимаю, -- кивнула Джейн.
-- О чем только не мечтаешь, правда?
Когда я пошел спать, Джейн все еще сидела и разговаривала с книгоношей.
Она сказала: "Спокойной ночи, Бентли", а книгоноша пожал мне руку и сказал:
"Не увлекайся войной, малыш".
Ночью мне снилось то, о чем рассказывал книгоноша. Его устроили
ночевать в сарае, потому что в доме не было места, и я уже предвкушал, как
увижу его утром.
На следующий день в лагере было и того оживленнее. Все утро шел снег,
но солдаты, высыпав из палаток, и под снегом продолжали учение, и к ним
прибавлялись все новые и новые. Дома генерал Уэйн бушевал так, что я не
решался заглянуть в гостиную. Среди дня к крыльцу подъехал высокий усталый
офицер с двумя адъютантами и больше часа пробыл у генерала Уэйна. Я слыхал,
как часовые шептались, что это -- генерал Вашингтон, но это был совсем не
тот великий человек, о котором я столько слышал, а просто высокий усталый
мужчина в залатанном мундире.
Я побрел в кухню поглядеть на книжки, и пока я там был, вошел сам
книгоноша. Я обрадовался, что он еще не уехал. Мне хотелось, чтобы он очень
понравился Джейн и она уговорила бы его погостить у нас недельки две. Я
готов был без конца слушать его мягкий, баюкающий голос.
-- Вот, почитай-ка это, -- сказал он, протягивая мне книгу Мэлори про
короля Артура, и я пристроился с ней к огню.
Прошло еще два дня, книгоноша гостил у нас, и я заметил, что Джейн
проводит с ним все больше времени. А капитану Джонсу это было явно не по
душе. Прежде я видел раз, как он обнимал Джейн, и, когда Джейн говорила о
нем, взгляд у нее делался какой-то странный, словно задумчивый. Даже теперь,
когда у нас гостил книгоноша, Джейн становилась все печальнее по мере того,
как войскам подходило время выступать.
-- Но книгоноша останется у нас, -- сказал я ей однажды.
-- Да, -- отвечала Джейн.
Войска должны были выступить на следующее утро. В тот день они начали
сниматься с лагеря, и пушки укатили с нашей лужайки на дорогу, к реке. В
гостиной генерал Уэйн заканчивал свои дела, и видно было, до чего он
волнуется.
-- Старый лис что-то задумал, -- сказал мне один из часовых.
-- Недаром он шушукался с генералом Вашингтоном, -- добавил другой.
Мне тут делать было нечего, раз все были так заняты, и я отправился
искать книгоношу. Я полез под крышу сарая, где он жил в каморке над
сеновалом, решив подкрасться к нему потихоньку. В двери была щель, я
заглянул в нее. Книгоноша сидел на полу и писал что-то, держа на колене
тетрадку. Тогда я постучал. Он сразу насторожился. Бумагу, на которой писал,
он сложил и засунул в щель между половицами, а письменные принадлежности
закрыл сеном. Потом пошел к двери. Увидев, что это всего-навсего я, он как
будто успокоился.
-- Да, -- сказал он, -- я как раз хотел поговорить с твоей сестрой. Я
скоро уезжаю, надо выяснить, какие книги она возьмет.
-- Вы уезжаете?
-- А тебе не хочется меня отпускать, паренек? Но всем нам рано или
поздно надо отправляться в дорогу. Может, я еще когда-нибудь вернусь.
Я пошел вместе с книгоношей к дому, совсем забыв про бумагу. Потом
вспомнил и под каким-то предлогом отстал от него. Не думая о том, что делаю,
я бегом вернулся на сеновал, в его каморку. Теперь я весь дрожал от
волнения, потому что твердо решил узнать, кто же такой наш книгоноша.
Я вытащил бумагу из щели и прочел:
"Ваше превосходительство!
Я сделал, что мог, однако обнаружил весьма немного. Сейчас здесь
сосредоточено не менее трех тысяч войск при двадцати двух орудиях. В то
утро, когда Вы получите это письмо, они выступят на север -- возможно, на
соединение с генералом Вашингтоном..."
Я пробовал читать дальше, но все расплывалось перед глазами. Сначала я
плакал, и мне было очень стыдно; потом сообразил: нельзя, чтобы книгоноша
застал меня здесь. Зажав бумагу в руке, я спустился с сеновала прямо в снег,
и холодный воздух прояснил мне мозги. Все вокруг меня кружилось и падало.
-- Почему именно он? -- сказал я тихо.
Я пошел в кухню взглянуть на него еще раз, наверно для того, чтобы
проверить, неужели это он, мой чудесный книгоноша. Я тихо отворил дверь. В
кухне книгоноша целовал Джейн.
-- Уходите отсюда, -- прошептала она.
-- Но ведь ты меня любишь, -- сказал он.
-- Не знаю... не знаю.
-- Так я тебе скажу. Ты меня любишь, но очень уж много забрала в свою
очаровательную головку. Я -- оборванец, бродяга, который заворожил тебя
своими рассказами, и глупо губить себя ради такого, как я. Но ты меня
любишь.
--Да.
Джейн покачала головой, и я помню, что даже тогда подумал, какая Джейн
молодчина.
-- Нет, -- сказала она. -- Я не жалею. К чему жалеть? Я вас люблю, вот
и все.
-- Значит, ты понимаешь. За те несколько дней, что я пробыл здесь, ты
поняла.
-- Да, я поняла.
Лицо книгоноши было видно мне сбоку, я, кажется, никогда не видел
такого печального лица. И такого красивого. Да еще эти его льняные волосы,
спадавшие до плеч... Даже не пойму, как у меня хватило сил стоять и смотреть
на все это, зная его тайну.
-- Если бы ты знала все... но, слава богу, ты не знаешь. Слушай" Джейн.
Я тебя поцеловал один раз. Больше я тебя не поцелую... если только не
вернусь сюда когда-нибудь. Ты будешь ждать?
-- Я вас люблю, -- сказала Джейн. -- Я знаю, что никогда никого не
полюблю так, как вас.
Больше я не мог этого выдержать. Я ушел к себе и расплакался. Потом я
вспомнил, что солдаты не плачут. Кажется, я вспомнил, что произведен в
офицеры.
Генерала Уэйна я застал в гостиной и сразу увидел, что он не рад моему
приходу, потому что очень занят. Но он кивнул мне.
-- По какому делу, сэр? -- осведомился он.
-- Можно у вас спросить одну вещь?
Он отодвинул свои бумаги. Глаза его уже блестели, и я знал, что теперь
он меня не прогонит. Он всегда хорошо ко мне относился.
-- Что, если солдат убежит? -- спросил я.
-- Бывает, что и самые лучшие солдаты бегут -- приходится, -- улыбнулся
генерал.
-- Но если он знает, что его долг -- наступать?
-- Тогда он, значит, трус и изменник, -- медленно произнес генерал,
глядя на меня очень внимательно.
-- Тогда он трус, сэр?
-- Да.
Я протянул ему смятую бумагу. Но я не заплакал, а смотрел прямо ему в
глаза.
-- Что такое? -- Он прочел все до конца, поджал губы, перечитал снова.
-- О черт, -- пробормотал он. -- Где ты это взял, сынок?
Я ответил. Сказал, где можно найти книгоношу, а потом спросил:
-- Можно мне теперь уйти, сэр? -- Я знал, что, если сейчас же не уйду,
что-то у меня внутри оборвется.
В тот вечер книгоношу расстреляли. Капитан Джонс пытался удержать Джейн
дома.
-- Тебе нельзя это видеть, -- уговаривал он ее. -- Ради бога, Джейн, ну
зачем тебе это видеть?
-- Зачем? -- Она посмотрела на него удивленно, потом обеими руками
коснулась его лица. -- Ведь ты меня любишь, Джек?
-- Пора бы тебе это знать.
-- И ты знаешь, что делает с человеком любовь. Ну так вот, я должна это
видеть, должна.
Но он не понял. И я в то время тоже не понял.
Пока они разговаривали, в комнату вошел генерал Уэйн. Он остановился,
поглядел на нас, потом сказал отрывисто:
-- Пусть смотрят, капитан, если им хочется. Я думаю, Бентли это не
повредит. Этот шпион -- храбрый человек.
Книгоношу поставили к стене сарая, спиной к каменному фундаменту. Когда
ему хотели завязать глаза, он только улыбнулся и попросил, чтобы ему не
связывали руки.
-- Можно мне с ним поговорить? -- спросил я.
-- Можно, только недолго.
Лицо у книгоноши было усталое. Пока я не подошел к нему, он не
отрываясь смотрел на Джейн. Тут он взглянул на меня. -- Прощай, паренек, --
сказал он. Глаза у меня были полны слез, я видел его как в тумане.
-- Хорошие солдаты не плачут, -- улыбнулся он.
-- Я знаю.
-- Ты хочешь сказать мне, что видел, как я прятал бумагу, верно?
--Да.
-- А теперь тебе жаль?
-- Я не мог поступить иначе.
-- Я понимаю. Дай мне руку, паренек.
Потом я вернулся к Джейн, и она обняла меня за плечи так крепко, что
стало больно. Я все смотрел на книгоношу.
-- Сэр! -- крикнул он вдруг. -- Доведите до сведения моего
командования. Меня зовут Энтони Энгл. Чин -- подполковник.
Генерал Уэйн кивнул. А потом грянул залп, и книгоноши не стало..
Перевод с английского М. ЛОРИЕ
МЫ были очень бедны, но не так бедны, как солдаты. До войны все было
иначе, но с тех пор как началась война, мы жили все беднее и беднее, а
все-таки были не так бедны, как солдаты. Солдаты стояли лагерем в долине
возле нашего дома. Было это в конце года -- кажется, тысяча семьсот
восьмидесятого. Зима еще только-только начиналась, и в тот день, когда они
пришли, снег запорошил всю долину, спускавшуюся к реке, которая видна была
из нашего дома. Наш дом стоял на холме, высоко над долиной, и рекой, и
заречными полями. Мать все, бывало, смотрела в долину. Она говорила, что,
когда вернется отец, мы увидим, как он едет вверх по долине от реки. Отец
был капитаном, служил в 3-м Континентальном полку. Все это случилось еще до
того, как его убили.
Солдаты пришли берегом реки по проселочной дороге и завернули в нашу
долину, чтобы здесь расположиться лагерем. Это были бойцы Пенсильванских
регулярных войск, все худые, кожа да кости, и с усталыми лицами. Мы побежали
их встречать, и они махали нам в знак приветствия. Мне было совестно перед
ними, такой я был толстый и здоровый.
Во главе колонны ехал верхом командир, а чуть позади него -- адъютант.
Увидев меня, командир пустил лошадь в галоп, подскакал ко мне, осадил лошадь
и перегнулся через луку.
-- Здорово, сынок, -- сказал он.
Я ничего не ответил, потому что боялся, что он думает о том, какой я
толстый, а сам он такой худой. Мундир на нем был разорван и весь в грязи,
треуголка уныло обвисла. Но лицо его мне понравилось. Оно было худое,
суровое, но небольшие синие глаза смотрели весело.
Однако мне не хотелось, чтобы он счел меня круглым дураком, и я лихо
отдал ему честь.
-- Так-так, -- улыбнулся он, -- из тебя выйдет хороший солдат. А
сколько тебе лет?
-- Десять, сэр.
-- И как же тебя зовут?
-- Бентли Корбатт, сэр.
-- Ты, наверное, живешь в том большом доме на холме? А это твоя сестра?
-- Да, сэр, -- отвечал я, немного сконфуженный тем, что Энн такая
маленькая. -- Но у меня и еще есть, сэр.
-- Еще один дом? -- спросил он, по-прежнему улыбаясь.
-- Нет, сэр. Еще одна сестра, она гораздо старше вот этой, Энн. А вы к
нам не заедете, сэр?
-- Пожалуй... Вы, значит, не за англичан?
-- Что вы, сэр, -- быстро сказал я, а потом добавил: -- У меня отец
служит в з~м Континентальном полку. Он капитан, -- закончил я гордо.
-- Так, -- сказал он, теперь уже без улыбки. Он задумчиво посмотрел на
меня, потом перевел взгляд на наш дом. -- Так, -- повторил он. Потом
продолжал: -- Я генерал Уэйн. Ты, надеюсь, не откажешься познакомить меня с
твоей матерью?
-- Она умерла, сэр.
-- Прошу прощенья. Тогда с твоей сестрой, раз она теперь хозяйка дома.
Я кивнул. Он наклонился, подхватил меня и посадил в седло впереди себя.
Потом сделал знак адъютанту, тот посадил к себе Энн, и мы поехали к дому.
-- Когда умерла твоя мать, сынок? -- спросил он меня по дороге.
-- Около трех недель, сэр, совсем недавно.
Я рассказал ему, как она все смотрела в долину.
-- Отец, понимаете, еще не знает про нее. Сестра думает, что лучше ему
не сообщать.
-- Понятно. -- Он серьезно кивнул головой, но синие глаза его были
ласковые и веселые; они, кажется, никогда не теряли своего веселого блеска.
Я изогнулся в седле, чтобы посмотреть, как войска втягиваются в долину.
Солдаты уже шли через наш фруктовый сад, и многие нагибались на ходу и
подбирали с земли гнилые яблоки. Он проследил за ними взглядом. -- Трудное
это дели -- война, особенно для солдат, верно? -- Он словно и меня включал в
их число.
-- Не такое уж трудное, -- ответил я спокойно, -- для солдат.
Джейн поджидала нас на пороге, лицо у нее было очень серьезное, как
всегда с тех пор, как умерла мать. Мы подъехали, и генерал спустил меня с
седла прямо на ступеньку. Потом он спешился, отвесил Джейн учтивый поклон,
сняв треуголку изящным жестом, точно она не была вся мятая и рваная.
-- Мисс Корбатт? -- осведомился генерал. Джейн наклонила голову.
-- Я -- генерал Уэйн, Континентальная армия, Пенсильванские регулярные
войска. У меня две тысячи солдат, которых я хотел бы разместить в этой
долине -- всего на несколько недель, надеюсь, но, возможно, и почти на всю
зиму. Это, очевидно, ваша земля?
-- Да. -- Джейн сделала реверанс. -- Да, это земля моего отца. Входите,
пожалуйста. Мы поговорим в комнатах.
Генерал Уэйн переступил порог следом за Джейн, за ним шел его адъютант,
а я шел за адъютантом. Энн попробовала было войти за мной, но я оттолкнул ее
и сказал строго:
-- Девчонкам здесь не место.
В гостиной меня не заметили, и я притаился в уголке. Джейн сидела на
стуле, красивая как картинка, а оба военных стояли перед ней навытяжку.
-- Видите ли, -- говорил генерал Уэйн, -- нам нельзя быть слишком
далеко от англичан, и слишком близко тоже нельзя. Здесь для нас самое
подходящее место.
-- Кажется, я понимаю.
-- Но вы знаете, что такое солдаты -- две тысячи оголодавших солдат.
-- У меня отец в армии, сэр.
-- Ну, тогда спасибо. Вы храбрая девушка.
-- Нет-нет, -- быстро перебила его Джейн. -- Благодарить меня не за
что. Мне самой будет спокойнее, если рядом войска. Генерал Уэйн улыбнулся
печально.
-- Едва ли. Не так уж приятно, когда твой дом превращают в поле
сражения. Как ни взгляни, а война -- жестокое дело.
-- Я знаю, -- сказала Джейн.
-- Дом мы взяли бы под штаб-квартиру. Это значит -- постой для меня и
двух-трех офицеров. И комната, где заниматься делами. Джейн кивнула.
-- Я надеюсь, вам будет здесь удобно.
-- Вы очень добры. А теперь разрешите откланяться и договоритесь,
пожалуйста, обо всем с капитаном Джонсом.
Генерал вышел из комнаты, я за ним. Во дворе он с любопытством
оглянулся на меня.
-- Надо полагать, -- сказал он задумчиво, -- ты, когда вырастешь, тоже
захочешь быть солдатом.
-- Да, сэр.
Лицо его было очень серьезно, губы вытянуты в нитку. Одной рукой он
взъерошил мои длинные волосы; другая то сжималась в кулак, то разжималась.
-- Давай-ка, -- заговорил он, -- давай-ка я назначу тебя при себе
особым адъютантом, чтобы помогать мне, если я за чем недогляжу. - Меня так и
распирало от гордости, я был до того рад, что чуть не заорал во весь голос;
но я сдержался, отдал ему честь и сказал только: "Очень хорошо, сэр". И
долго еще стоял, глядя ему вслед, пока он спускался в долину.
Я не мог сразу вернуться в дом. Мне нужно было побыть одному в своей
славе; и я стоял тихо-тихо, глядя вдаль, туда, где река под лучами
заходящего солнца казалась блестящей красной лентой. Постояв так немножко, я
вошел в сени.
Из гостиной доносился смех Джейн, это меня удивило: со смерти матери
она еще ни разу не смеялась. Я вошел -- и правда, она стояла там с
адъютантом и смеялась каким-то его словам. Увидев меня, она умолкла, а
капитан Джонс шагнул ко мне, протягивая руку.
-- Здравствуйте, сэр, -- сказал я с достоинством, помня, что я теперь
военный.
-- Здравствуйте, -- ответил он.
-- Капитан Джонс, генерал Уэйн и еще несколько офицеров будут жить у
нас, Бентли, -- сказала Джейн.
-- Знаю.
Я пошел прочь и в дверях услышал, как капитан Джонс сказал:
-- Уж вы извините мой мундир. Мы все теперь смахиваем на нищих.
Следующие несколько дней были, кажется, самые интересные в моей жизни.
Я всегда считал, что наш дом -- скучное место, потому что мне не с кем было
играть, кроме Энн и Джека, сына сторожа. А тут сразу две тысячи солдат -- и
в саду, и на лугах, и вдоль длинного спуска к реке. За одну ночь всюду, как
пузыри, повыскочили палатки, а под навесами и возле них стояла целая сотня
лошадей. На лужайку перед домом вкатили шестнадцать пушек -- черных,
безобразных, но я просто глаз не мог от них отвести.
А солдаты! Я подружился со многими из них до того, как явился
книгоноша, но про книгоношу я расскажу после. Генерал Уэйн, как видно, всем
дал знать, что произвел меня в офицеры, потому что солдаты стали звать меня
"лейтенант", и я очень этим гордился, хоть и старался не показывать вида. Я
таскал для них на кухне лепешки и хлеб -- у нас у самих было не так уж
много, но у них вовсе ничего не было; и все свободное время я проводил в
лагере. Солдаты рассказывали мне всякие истории, кое-кто из них знал моего
отца. Иногда они позволяли мне взять в руки мушкет, но мушкеты были
большущие, больше меня, и такие тяжелые, что я еле-еле их поднимал. От того,
что я видел в лагере, мне порой становилось скверно на душе. Люди вечно
мерзли: им не хватало одежды и одеял; редко у кого были башмаки, а уж худые
все были -- смотреть жалко. У меня становилось скверно на душе, и я уже сам
не знал, хочу ли я быть солдатом. Но они не переставая толковали о том, что
когда-нибудь им пришлют из Филадельфии жалованье -- и тогда все будет не в
пример лучше.
Надвинулась зима, а солдаты все стояли у нас в долине. Их подходило все
больше, пока не набралось около трех тысяч. По ночам их костры поблескивали
в темноте, как светляки, а днем у них шли сплошные ученья и разводы. Я не
мог понять, к чему им столько муштры, но однажды капитан Джонс объяснил мне:
затем, чтобы помнили, что они солдаты, и забывали, что голодают. Я дивился,
как это можно голодать и все-таки жить так долго. Но война -- очень странная
вещь, в ней многое непонятно.
В доме у нас стало людно. Гостиная служила генералу Уэйну
штаб-квартирой, иногда он проводил там целые дни -- писал, сидя за столом,
принимал курьеров, отправлял курьеров. Я знал, что если он пишет -- значит,
требует денег и провианта для своих солдат, все разговоры вертелись вокруг
этого. Целыми днями верховые подъезжали к дому и отъезжали, и не раз,
проснувшись ночью, я слышал, что у крыльца бьет копытом лошадь.
Наверно, капитан Джонс успел приглянуться нашей Джейн, да и
неудивительно, ведь он столько времени проводил у нас в доме и такой был
видный молодой джентльмен, и здоровый, и румяный, не то что генерал Уэйн.
Солдаты уже недели три жили в нашей долине, когда явился книгоноша.
Теперь таких книгонош почти не осталось. Они ездили по стране, продавали на
фермах книги и сообщали всякие новости. Некоторые и
-- Здравствуйте, сэр, -- сказал я с достоинством, помня, что я теперь
военный.
-- Здравствуйте, -- ответил он.
-- Капитан Джонс, генерал Уэйн и еще несколько офицеров будут жить у
нас, Бентли, -- сказала Джейн.
-- Знаю.
Я пошел прочь и в дверях услышал, как капитан Джонс сказал:
-- Уж вы извините мой мундир. Мы все теперь смахиваем на нищих.
Следующие несколько дней были, кажется, самые интересные в моей жизни.
Я всегда считал, что наш дом -- скучное место, потому что мне не с кем было
играть, кроме Энн и Джека, сына сторожа. А тут сразу две тысячи солдат -- и
в саду, и на лугах, и вдоль длинного спуска к реке. За одну ночь всюду, как
пузыри, повыскочили палатки, а под навесами и возле них стояла целая сотня
лошадей. На лужайку перед домом вкатили шестнадцать пушек -- черных,
безобразных, но я просто глаз не мог от них отвести.
А солдаты! Я подружился со многими из них до того, как явился
книгоноша, но про книгоношу я расскажу после. Генерал Уэйн, как видно, всем
дал знать, что произвел меня в офицеры, потому что солдаты стали звать меня
"лейтенант", и я очень этим гордился, хоть и старался не показывать вида. Я
таскал для них на кухне лепешки и хлеб -- у нас у самих было не так уж
много, но у них вовсе ничего не было; и все свободное время я проводил в
лагере. Солдаты рассказывали мне всякие истории, кое-кто из них знал моего
отца. Иногда они позволяли мне взять в руки мушкет, но мушкеты были
большущие, больше меня, и такие тяжелые, что я еле-еле их поднимал. От того,
что я видел в лагере, мне порой становилось скверно на душе. Люди вечно
мерзли: им не хватало одежды и одеял; редко у кого были башмаки, а уж худые
все были -- смотреть жалко. У меня становилось скверно на душе, и я уже сам
не знал, хочу ли я быть солдатом. Но они не переставая толковали о том, что
когда-нибудь им пришлют из Филадельфии жалованье -- и тогда все будет не в
пример лучше.
Надвинулась зима, а солдаты все стояли у нас в долине. Их подходило все
больше, пока не набралось около трех тысяч. По ночам их костры поблескивали
в темноте, как светляки, а днем у них шли сплошные ученья и разводы. Я не
мог понять, к чему им столько муштры, но однажды капитан Джонс объяснил мне:
затем, чтобы помнили, что они солдаты, и забывали, что голодают. Я дивился,
как это можно голодать и все-таки жить так долго. Но война -- очень странная
вещь, в ней многое непонятно.
В доме у нас стало людно. Гостиная служила генералу Уэйну
штаб-квартирой, иногда он проводил там целые дни -- писал, сидя за столом,
принимал курьеров, отправлял курьеров. Я знал, что если он пишет -- значит,
требует денег и провианта для своих солдат, все разговоры вертелись вокруг
этого. Целыми днями верховые подъезжали к дому и отъезжали, и не раз,
проснувшись ночью, я слышал, что у крыльца бьет копытом лошадь.
Наверно, капитан Джонс успел приглянуться нашей Джейн, да и
неудивительно, ведь он столько времени проводил у нас в доме и такой был
видный молодой джентльмен, и здоровый, и румяный, не то что генерал Уэйн.
Солдаты уже недели три жили в нашей долине, когда явился книгоноша.
Теперь таких книгонош почти не осталось. Они ездили по стране, продавали на
фермах книги и сообщали всякие новости. Некоторые и
сами писали книги, печатали их и продавали, вот как пастор Уимс -- свои
рассказы из жизни генерала Вашингтона.
Так вот, книгоноша появился однажды под вечер, приехал верхом, но не от
реки, а по тропинке, что вела к нам из-за холмов. На нем было поношенное
домотканое платье и старая широкополая шляпа, а к седлу с обеих сторон
приторочены пачки книг. Он не стал подъезжать к дому, а остановился у сарая,
и я побежал к нему поглядеть, что он привез. Я знал, что это книгоноша, и
знал, что за войну они почти совсем перевелись.
-- Эй, -- закричал я, -- эй, книгоноша, здравствуйте!
Он посмотрел на меня очень серьезно, и сразу мне ужасно понравился.
Глаза у него были маленькие, синие, блестящие, как у генерала Уэйна, длинные
льняные волосы падали на плечи. Тогда он показался мне старым, как почти все
взрослые, но едва ли ему было многим больше тридцати лет.
-- Здравствуйте, сэр, -- сказал он. Выговор у него был странный, но как
будто знакомый. Я решил, что он приехал издалека, из самой глуши. -- Как
поживаете?
-- Очень хорошо, -- отвечал я. -- А у вас есть книжки из Англии? Мы бы
купили, хоть Джейн и говорит, что сейчас их нельзя читать.
-- Почему же их сейчас нельзя читать? -- спросил он.
-- А у нас же, знаете, война.
-- Да, это я знаю. Я сюда еле добрался из-за этих окаянных часовых.
Послушать его, так выходило, будто он не одобряет, что во время войны
выставляют часовых. Потом взгляд его скользнул мимо меня, в долину. Он
увидел, сколько там солдат и палаток, и сказал с удивленным видом:
-- Ого, какой большой лагерь. Я гордо кивнул головой.
-- Да, тут чуть не все Пенсильванские регулярные войска. Но ему, видно,
не хотелось говорить об армии и о войне.
-- Ты какие книги любишь? -- спросил он, приглядываясь ко мне. Тут я
спохватился, какой я невежа.
-- Зайдите в дом, -- пригласил я его, -- выпейте чего-нибудь,
погрейтесь. Моя сестра, наверно, тоже захочет посмотреть ваши книги.
Он подхватил свой товар и пошел за мной на кухню, и пока Мэри, кухарка,
ставила чайник на огонь, я побежал за Джейн. Джейн всегда радовалась, когда
появлялся книгоноша, -- все-таки живой человек.
-- Простите, что мы принимаем вас в кухне, -- сказала она, -- но дом
наш превратился в самый настоящий бивак. Я бы предложила вам чаю, да чая у
нас теперь нет -- вы сами знаете.
-- Вы, наверно, очень лояльная семья? -- спросил книгоноша.
-- Мой отец служит в 3-м Континентальном, -- тихо ответила Джейн.
Книгоноша посмотрел на нее, точно знал, о чем она думает -- что, мол,
такому крепкому мужчине куда больше пристало бы служить в армии, чем
разъезжать по дорогам со связкой книг. По губам его поползла улыбка, и он
сказал:
-- Кто-нибудь должен же продавать книги. Они нужны не меньше, чем
война.
-- Может быть, -- сказала Джейн.
Тут меня позвала Энн, и мы с ней пошли э долину. Когда я вернулся,
книгоноша показывал Джейн свой товар.
Книги были разложены на полу, а они с Джейн стояли на коленях, близко
друг к другу, и в сумерках его льняные волосы красиво выделялись рядом с
темными волосами Джейн. Когда я вошел, Джейн подняла голову.
-- А ты не хочешь посмотреть книжки, Бентли?
-- Я был в долине, -- ответил я важно. -- Там большое оживление. Думаю,
войска скоро выступят, пожалуй, в конце этой недели, а то и раньше.
Книгоноша глядел на меня очень внимательно, у меня даже мелькнула
мысль, что это странно, раз он совсем не интересуется войной. Но я тут же
забыл об этом и стал разглядывать книжки вместе с Джейн. У него было много
детских книг с разноцветными картинками, мы таких почти и не видели. И все
их он, видно, прочел -- я еще не слышал, чтобы кто-нибудь так говорил о
книгах. И о книгах для Джейн он тоже говорил, и я видел, что многое в нем
нравится Джейн так же, как мне.
Я пообедал, и, когда кончил обедать, Джейн все еще разговаривала с
книгоношей о книгах и обо всяких других вещах. Тогда я вышел на крыльцо, где
капитан Джонс курил трубку.
-- Это что за оборванец? -- спросил меня капитан Джонс.
-- Да так, просто книгоноша.
-- Ах, просто книгоноша?
-- Да, -- кивнул я и подсел к нему для компании.
В тот вечер я сидел на кухне и слушал книгоношу. Он рассказывал не про
войну, как солдаты, а про далекие чужие страны. Я чувствовал, что понравился
ему, а меня к нему тянуло так, как никогда еще не тянуло к постороннему
человеку. Позже пришла Джейн и тоже подсела к огню, и тогда книгоноша стал
больше обращаться к ней. Кое-что из его слов я запомнил.
-- Египет... словно старинное запястье в песке. Там три огромные
пирамиды, они стоят все вместе, и когда смотришь, как за ними садится
солнце... -- И все в том же роде. Казалось, нет той страны, где бы он не
побывал, хотя как было попасть туда книгоноше -- этого мы не могли себе
представить.
-- А война? -- один раз спросила его Джейн.
-- Я иногда думаю о войне, -- отвечал он, -- но не знаю, нужна она или
нет. Эта новая страна такая большая, такая пустынная -- к чему из-за нее
воевать?
-- Наша Америка -- очень красивая страна, -- сказала Джейн.
-- Да, и в ней много красивых женщин.
Не знаю, рассердилась ли Джейн на эти слова, только она ничего не
сказала.
-- Страна храбрых мужчин и красивых женщин, -- продолжал книгоноша. --
Вон солдаты там, в долине, медленно умирают с голоду -- разве я не знаю? Как
ни безобразна война, все мы ради нее делаем больше, чем в человеческих
силах.
-- И все-таки вы не настолько в нее верите, чтобы идти воевать?
-- И без меня достаточно льется крови.
-- Может быть.
-- Я люблю книги, -- сказал книгоноша. -- Когда-то я мечтал о
просторном доме, где мог бы спокойно доживать свои дни, и чтобы вокруг было
много-много книг... и мир. Я часто мечтал об этом.
-- Я понимаю, -- кивнула Джейн.
-- О чем только не мечтаешь, правда?
Когда я пошел спать, Джейн все еще сидела и разговаривала с книгоношей.
Она сказала: "Спокойной ночи, Бентли", а книгоноша пожал мне руку и сказал:
"Не увлекайся войной, малыш".
Ночью мне снилось то, о чем рассказывал книгоноша. Его устроили
ночевать в сарае, потому что в доме не было места, и я уже предвкушал, как
увижу его утром.
На следующий день в лагере было и того оживленнее. Все утро шел снег,
но солдаты, высыпав из палаток, и под снегом продолжали учение, и к ним
прибавлялись все новые и новые. Дома генерал Уэйн бушевал так, что я не
решался заглянуть в гостиную. Среди дня к крыльцу подъехал высокий усталый
офицер с двумя адъютантами и больше часа пробыл у генерала Уэйна. Я слыхал,
как часовые шептались, что это -- генерал Вашингтон, но это был совсем не
тот великий человек, о котором я столько слышал, а просто высокий усталый
мужчина в залатанном мундире.
Я побрел в кухню поглядеть на книжки, и пока я там был, вошел сам
книгоноша. Я обрадовался, что он еще не уехал. Мне хотелось, чтобы он очень
понравился Джейн и она уговорила бы его погостить у нас недельки две. Я
готов был без конца слушать его мягкий, баюкающий голос.
-- Вот, почитай-ка это, -- сказал он, протягивая мне книгу Мэлори про
короля Артура, и я пристроился с ней к огню.
Прошло еще два дня, книгоноша гостил у нас, и я заметил, что Джейн
проводит с ним все больше времени. А капитану Джонсу это было явно не по
душе. Прежде я видел раз, как он обнимал Джейн, и, когда Джейн говорила о
нем, взгляд у нее делался какой-то странный, словно задумчивый. Даже теперь,
когда у нас гостил книгоноша, Джейн становилась все печальнее по мере того,
как войскам подходило время выступать.
-- Но книгоноша останется у нас, -- сказал я ей однажды.
-- Да, -- отвечала Джейн.
Войска должны были выступить на следующее утро. В тот день они начали
сниматься с лагеря, и пушки укатили с нашей лужайки на дорогу, к реке. В
гостиной генерал Уэйн заканчивал свои дела, и видно было, до чего он
волнуется.
-- Старый лис что-то задумал, -- сказал мне один из часовых.
-- Недаром он шушукался с генералом Вашингтоном, -- добавил другой.
Мне тут делать было нечего, раз все были так заняты, и я отправился
искать книгоношу. Я полез под крышу сарая, где он жил в каморке над
сеновалом, решив подкрасться к нему потихоньку. В двери была щель, я
заглянул в нее. Книгоноша сидел на полу и писал что-то, держа на колене
тетрадку. Тогда я постучал. Он сразу насторожился. Бумагу, на которой писал,
он сложил и засунул в щель между половицами, а письменные принадлежности
закрыл сеном. Потом пошел к двери. Увидев, что это всего-навсего я, он как
будто успокоился.
-- Да, -- сказал он, -- я как раз хотел поговорить с твоей сестрой. Я
скоро уезжаю, надо выяснить, какие книги она возьмет.
-- Вы уезжаете?
-- А тебе не хочется меня отпускать, паренек? Но всем нам рано или
поздно надо отправляться в дорогу. Может, я еще когда-нибудь вернусь.
Я пошел вместе с книгоношей к дому, совсем забыв про бумагу. Потом
вспомнил и под каким-то предлогом отстал от него. Не думая о том, что делаю,
я бегом вернулся на сеновал, в его каморку. Теперь я весь дрожал от
волнения, потому что твердо решил узнать, кто же такой наш книгоноша.
Я вытащил бумагу из щели и прочел:
"Ваше превосходительство!
Я сделал, что мог, однако обнаружил весьма немного. Сейчас здесь
сосредоточено не менее трех тысяч войск при двадцати двух орудиях. В то
утро, когда Вы получите это письмо, они выступят на север -- возможно, на
соединение с генералом Вашингтоном..."
Я пробовал читать дальше, но все расплывалось перед глазами. Сначала я
плакал, и мне было очень стыдно; потом сообразил: нельзя, чтобы книгоноша
застал меня здесь. Зажав бумагу в руке, я спустился с сеновала прямо в снег,
и холодный воздух прояснил мне мозги. Все вокруг меня кружилось и падало.
-- Почему именно он? -- сказал я тихо.
Я пошел в кухню взглянуть на него еще раз, наверно для того, чтобы
проверить, неужели это он, мой чудесный книгоноша. Я тихо отворил дверь. В
кухне книгоноша целовал Джейн.
-- Уходите отсюда, -- прошептала она.
-- Но ведь ты меня любишь, -- сказал он.
-- Не знаю... не знаю.
-- Так я тебе скажу. Ты меня любишь, но очень уж много забрала в свою
очаровательную головку. Я -- оборванец, бродяга, который заворожил тебя
своими рассказами, и глупо губить себя ради такого, как я. Но ты меня
любишь.
--Да.
Джейн покачала головой, и я помню, что даже тогда подумал, какая Джейн
молодчина.
-- Нет, -- сказала она. -- Я не жалею. К чему жалеть? Я вас люблю, вот
и все.
-- Значит, ты понимаешь. За те несколько дней, что я пробыл здесь, ты
поняла.
-- Да, я поняла.
Лицо книгоноши было видно мне сбоку, я, кажется, никогда не видел
такого печального лица. И такого красивого. Да еще эти его льняные волосы,
спадавшие до плеч... Даже не пойму, как у меня хватило сил стоять и смотреть
на все это, зная его тайну.
-- Если бы ты знала все... но, слава богу, ты не знаешь. Слушай" Джейн.
Я тебя поцеловал один раз. Больше я тебя не поцелую... если только не
вернусь сюда когда-нибудь. Ты будешь ждать?
-- Я вас люблю, -- сказала Джейн. -- Я знаю, что никогда никого не
полюблю так, как вас.
Больше я не мог этого выдержать. Я ушел к себе и расплакался. Потом я
вспомнил, что солдаты не плачут. Кажется, я вспомнил, что произведен в
офицеры.
Генерала Уэйна я застал в гостиной и сразу увидел, что он не рад моему
приходу, потому что очень занят. Но он кивнул мне.
-- По какому делу, сэр? -- осведомился он.
-- Можно у вас спросить одну вещь?
Он отодвинул свои бумаги. Глаза его уже блестели, и я знал, что теперь
он меня не прогонит. Он всегда хорошо ко мне относился.
-- Что, если солдат убежит? -- спросил я.
-- Бывает, что и самые лучшие солдаты бегут -- приходится, -- улыбнулся
генерал.
-- Но если он знает, что его долг -- наступать?
-- Тогда он, значит, трус и изменник, -- медленно произнес генерал,
глядя на меня очень внимательно.
-- Тогда он трус, сэр?
-- Да.
Я протянул ему смятую бумагу. Но я не заплакал, а смотрел прямо ему в
глаза.
-- Что такое? -- Он прочел все до конца, поджал губы, перечитал снова.
-- О черт, -- пробормотал он. -- Где ты это взял, сынок?
Я ответил. Сказал, где можно найти книгоношу, а потом спросил:
-- Можно мне теперь уйти, сэр? -- Я знал, что, если сейчас же не уйду,
что-то у меня внутри оборвется.
В тот вечер книгоношу расстреляли. Капитан Джонс пытался удержать Джейн
дома.
-- Тебе нельзя это видеть, -- уговаривал он ее. -- Ради бога, Джейн, ну
зачем тебе это видеть?
-- Зачем? -- Она посмотрела на него удивленно, потом обеими руками
коснулась его лица. -- Ведь ты меня любишь, Джек?
-- Пора бы тебе это знать.
-- И ты знаешь, что делает с человеком любовь. Ну так вот, я должна это
видеть, должна.
Но он не понял. И я в то время тоже не понял.
Пока они разговаривали, в комнату вошел генерал Уэйн. Он остановился,
поглядел на нас, потом сказал отрывисто:
-- Пусть смотрят, капитан, если им хочется. Я думаю, Бентли это не
повредит. Этот шпион -- храбрый человек.
Книгоношу поставили к стене сарая, спиной к каменному фундаменту. Когда
ему хотели завязать глаза, он только улыбнулся и попросил, чтобы ему не
связывали руки.
-- Можно мне с ним поговорить? -- спросил я.
-- Можно, только недолго.
Лицо у книгоноши было усталое. Пока я не подошел к нему, он не
отрываясь смотрел на Джейн. Тут он взглянул на меня. -- Прощай, паренек, --
сказал он. Глаза у меня были полны слез, я видел его как в тумане.
-- Хорошие солдаты не плачут, -- улыбнулся он.
-- Я знаю.
-- Ты хочешь сказать мне, что видел, как я прятал бумагу, верно?
--Да.
-- А теперь тебе жаль?
-- Я не мог поступить иначе.
-- Я понимаю. Дай мне руку, паренек.
Потом я вернулся к Джейн, и она обняла меня за плечи так крепко, что
стало больно. Я все смотрел на книгоношу.
-- Сэр! -- крикнул он вдруг. -- Доведите до сведения моего
командования. Меня зовут Энтони Энгл. Чин -- подполковник.
Генерал Уэйн кивнул. А потом грянул залп, и книгоноши не стало..