Страница:
сделав фактически вторым "вторым" секретарем - после К.Черненко. Этот статус
был закреплен в течение многих лет за А.Кириленко.
Расширять для него поле деятельности Андропов начал еще раньше, когда
сам в июле 1982 года наконец уверенно уселся в кресле второго секретаря ЦК и
стал вести заседания Секретариатов. Произошло это после звонка Леонида
Ильича, который, выждав время, окончательно определился и возложил на него
эту обязанность и тем самым статус своего официального преемника. До этого
ситуация оставалась неопределенной и Секретариаты вели то К.Черненко, то
А.Кириленко, словом тот, кому удавалось подобрать бесхозный жезл старшего
партийного регулировщика. Получив санкцию генсека, Юрий Владимирович
энергично взялся наводить порядок и порой, как вспоминают очевидцы, нагонял
на заседаниях "такого страха на тех, кто отчитывался, что людей становилось
просто жалко". Горбачеву давал самые разнообразные и часто неожиданные
поручения - от проверки снабжения Москвы овощами и фруктами до подготовки
важных кадровых перестановок или расследования поступавших в Центр сигналов
о коррупции (как в случае с краснодарским секретарем С.Медуновым).
За несколько месяцев Андропов настолько утвердил себя как хозяин и
бесспорный лидер, что после смерти Брежнева 10 ноября 1982 года ни у кого не
возникло сомнений, кто станет следующим Генсеком КПСС. И хотя К.Черненко,
надеясь защитить собственные позиции, в речи на Пленуме пытался в качестве
душеприказчика усопшего давать рекомендации новому генсеку насчет
"коллективного руководства" и "бережного обращения с кадрами", всем было
ясно: наступают новые времена. По советской традиции это должно было
проявиться не столько в принципиально новых действиях, сколько в новых
назначениях. В своих мемуарах Горбачев утверждает, что именно с его подачи в
это время в ЦК появились Егор Лигачев, Николай Рыжков, Вадим Медведев,
потеснившие старую брежневскую гвардию на таких важных участках, как
экономика, наука и оргпартработа.
Горбачев реже упоминает, что приложил руку и к появлению в этот же
период на московском горизонте таких персонажей, как Александр Яковлев и
Борис Ельцин. Его нежелание напоминать об этом можно, скорее всего,
объяснить непростыми отношениями, сложившимися с каждым из этих двоих в
последующие годы. При этом если в переводе в Москву тогдашнего первого
секретаря Свердловского обкома Бориса Ельцина более весомую роль сыграл Егор
Лигачев, то возвращение в столицу Александра Яковлева из зарубежной "ссылки"
- прямой результат поездки Горбачева в Канаду, куда он прилетел в мае 1983
года изучать тамошнее сельское хозяйство. (Кроме Горбачева за Яковлева перед
Андроповым ходатайствовал также Г.А.Арбатов.) Чувство политического родства,
возникшее тогда между ними, привело советского посла в Канаде через
несколько месяцев в круг ближайших горбачевских соратников и друзей, затем в
состав членов Политбюро и Президентского совета, чтобы позднее развести
обоих надолго в разные стороны, оставив им на память о совместно прожитых
исторических событиях пепел выгоревшей дружбы.
С воцарением Андропова в ЦК и Кремле должно было измениться и положение
Горбачева. В глазах партийных царедворцев он представал чуть ли не наследным
принцем. Этому в немалой степени способствовало то, что по инициативе
Андропова именно Горбачеву поручили весной 1983 года выступить с докладом,
посвященным дню рождения В.И.Ленина. Всем была памятна символика
прошлогоднего доклада - выступивший с ним Андропов был через месяц избран
вторым секретарем ЦК, а в конце года - Генеральным.
Все, казалось, складывалось блестяще для благополучно вылупившегося из
партийного инкубатора руководителя, готового подхватить опасно накренившееся
Красное знамя, - его уже не несли, а скорее опирались на него, используя
древко как костыль, доживавшие свой век старики. И надо же, чтобы именно в
эти судьбоносные месяцы разминки перед выходом на старт партийного принца
начали посещать поистине гамлетовские сомнения.
Известно, что он уже и в ставропольский период видел противоречия между
словесным фасадом режима и скрывающейся за ним реальностью, возмущался
"отклонениями" от социалистического идеала. Этим, кстати, он и мог обратить
на себя внимание членов "партийной олигархии", озабоченных поиском
идеалистически настроенных наследников. Для его политического формирования
помимо здоровых моральных качеств, привитых крестьянской жизнью, важным было
и то, что большая часть его активной жизни прошла в провинции, вне Москвы, а
стремительность карьеры позволила сохранить непосредственность чувств и
здравый смысл, не дав времени очерстветь и стать циником. Но одного набора
этих качеств, по-своему уникального для столичного номенклатурного мирка,
было тем не менее недостаточно, чтобы не только задавать себе острейшие
вопросы, но и отвечать на них. Оказавшись в 1983 году в двух шагах от
верховной власти в стране и осознав связанную с ней ответственность,
Горбачев начал задумываться об ответах.
Трудно сказать, что больше повлияло на его размышления той поры.
Подготовка ли к "праздничному докладу", когда он перечитал всего "позднего
Ленина" и вслед за ним пришел к выводу, что большевики "совершили ошибку",
которую надо было исправить новой политикой. Или поездка в Канаду и открытие
на этот раз уже не туристического фасада западного мира, а его фундамента -
в виде высокопродуктивной экономики и, в частности, сельского хозяйства.
Партсекретарю из аграрного края, отдавшему несколько лет жизни мобилизации
на "битву за урожай" и постоянному понуканию тружеников села, непросто было
понять механизм "самоэксплуатации" канадских фермеров, обходившихся без
бригадиров и райкомовских уполномоченных.
Нельзя исключать и самого простого и, пожалуй, логичного объяснения: не
миражи зарубежья (как подслушали канадцы, уходя с показанной ему фермы,
русский гость бормотал себе под нос: "У нас такого и через пятьдесят лет не
будет"), а открывшаяся перед ним с кремлевских холмов во всей своей
драматичности реальность собственной страны должна была превратить человека
с развитым чувством гражданской ответственности и просто здравого смысла,
каким, очевидно, был Горбачев, в опасного для абсурдной Системы скептика,
если не оппозиционера.
Период работы в роли политического подмастерья Андропова и фактического
второго секретаря продолжался всего несколько месяцев. В одну из их встреч
еще в ЦК (последние проходили уже в больнице) Юрий Владимирович сказал:
"Знаешь, Михаил, старайся вникать во все дела. И вообще, действуй, как если
бы тебе пришлось взять всю ответственность на себя". Разговор состоялся еще
до резкого ухудшения здоровья генсека летом 1983 года. Горбачев, разумеется,
не предполагал, что новый этап в его жизни может начаться так скоро.
Андропов умер в феврале 1984 года, не успев осуществить того, о чем,
по-видимому, мечтал, и не сумев оставить после себя у руководства партией и
страной человека, которому бы доверял. В этом смысле Брежнев поступил более
ответственно и эффективно. Впрочем, нельзя отрицать, что главным итогом
скоротечного пребывания Юрия Владимировича на высшем посту останется
привлечение им к руководству страной нового поколения. Собрав вокруг
Горбачева хоть и весьма пеструю по воззрениям группу - от Лигачева и Рыжкова
до Яковлева, этот внешне сумрачный и осмотрительный человек дал стартовый
толчок тем, кто был решительно настроен на разрыв с брежневизмом и способен
пойти в этом много дальше, чем он сам, уже в силу необремененности багажом
прошлого и ответственностью за него.
С избранием генсеком К.Черненко положение Горбачева в Политбюро сразу
осложнилось. И не потому только, что его отношения с "адъютантом" Брежнева
не были, да и не могли быть такими, как с Андроповым. Сами по себе эти
взаимоотношения мало что значили - слишком несамостоятельной фигурой
оказался новый руководитель партии. Он, кстати, и предложил Михаилу
Сергеевичу пост секретаря по идеологии - то ли в благодарность за то, что не
преградил ему путь к могиле у Кремлевской стены, то ли понимая, что без
новой подпорки обветшавшее Политбюро может рухнуть.
Важнее было другое - с его избранием вновь оживился весь разросшийся
при Брежневе аппаратный мир и с надеждой подняли пригнувшие было головы
члены прежнего руководства. Горбачев же в новой ситуации из почти официально
объявленного престолонаследника оказался разжалован в рядового члена
Политбюро. "Дарованное" ему Андроповым право вести Секретариаты стало
негласно и гласно оспариваться, а будущее вновь стало неопределенным.
Возглавлял контрнаступление при явном поощрении генсека Н.Тихонов. В
кильватере за ним следовали В.Гришин, Г.Романов, В.Долгих, М.Зимянин.
Отдавая себе отчет в незавидном здоровье Константина Устиновича, эта когорта
стремилась избавиться от андроповских питомцев как можно скорее, чтобы
расчистить плацдарм для будущей решающей схватки - борьбы за пост следующего
генсека. Однако у этого отряда верных брежневцев была проблема с
командованием. Черненко, не раз вызывавший Горбачева для "решительного
разговора", как правило, пасовал, лишь только тот предлагал рассмотреть
претензии к нему на заседании Политбюро. Окончательно же первый
антигорбачевский "мини-путч" подавил своим авторитетом Д.Устинов. На правах
старшего члена пресловутого "узкого круга" он, узнав об очередной попытке
отстранить Горбачева от ведения Секретариатов, зашел к генсеку для
персональной беседы и потом сообщил Михаилу Сергеевичу, что "вопрос
урегулирован".
Тем не менее всем было ясно: главный вопрос - о преемнике - урегулирует
только само время. Горбачев потратил его на то, чтобы укрепить свои позиции
среди тех, кто будет голосовать на очередном "траурно-историческом" пленуме
- дата его созыва была известна лишь Богу, - министров, военачальников,
секретарей обкомов.
Продолжался и процесс его политического самообразования, богатый
материал для этого давали и международные контакты. По его собственному
признанию, сильное влияние оказали неортодоксальные, исповедовавшие
крамольный "еврокоммунизм" лидеры итальянской компартии, с которыми он
встретился, прилетев в Рим на похороны Э.Берлингуэра, предварительно
перечитав "Письма из тюрьмы" А.Грамши и политическое завещание П.Тольятти,
написанное в Ялте.
Похоже, что этот год, прожитый в ожидании неизбежных перемен, стал для
него временем интенсивных размышлений о внутренней и внешней политике. Это
подтверждается впечатлениями Маргарет Тэтчер. Встретившись с Горбачевым в
декабре 1984 года, она с изумлением обнаружила перед собой не очередного
робота, отштампованного советской системой, а вполне современного политика с
собственными взглядами, с которым было непросто дискутировать, но "вполне
можно было вести дела". Во время ее встречи с Горбачевым на Даунинг-стрит
подтвердился полупрогноз-полупророчество упоминавшегося мной Арчи Брауна
(накануне приезда Горбачева Тэтчер собрала на целый день в своей загородной
резиденции британских советологов и вновь услышала от упрямого шотландского
профессора рекомендацию "очень внимательно" отнестись к этому еще совсем
неизвестному Западу молодому советскому лидеру). Именно первые впечатления
"железной леди" во многом определили характер подготовки ее близкого друга
Рональда Рейгана к первой встрече с Горбачевым в ноябре следующего года в
Женеве.
Открывала для себя мир и все заметнее демонстрировала ему себя и Раиса.
К поездке в Лондон она готовилась методично, как к ответственному экзамену.
Произвести благоприятное впечатление на западную аудиторию, в чем она видела
свой посильный вклад в успех поездки, ей помогали как раз те качества,
которые выделяли ее в среде "кремлевских жен" и немало осложняли жизнь в
Москве, - университетское образование, преподавательская методичность,
аппетит и амбиции открывающей мир провинциалки и, конечно, природный вкус. В
результате "открытие" Раисы, поразившей англичан почти парижской
элегантностью, стало самостоятельным сюжетом английской прессы, освещавшей
визит. Явление ее британцам стало особой темой и для советской прессы.
Правда, в тот момент журналистов в основном интересовало, где она покупает
свои наряды и действительно ли расплачивается в лондонских магазинах
загадочной "золотой карточкой". (Как далеки мы еще тогда были от отнюдь не
мифических загулов новорусской знати постсоветской эпохи!) Почти
по-викториански аскетичная Раиса поначалу возмущалась: "Как можно так
безответственно фантазировать?" Потом привыкла.
Во время их пребывания в Лондоне умер Д.Ф.Устинов, и это сообщение
ускорило отъезд Михаила Сергеевича. Ухудшавшееся состояние Черненко
приближало развязку и другой драмы, о чем, кстати, предупредили Горбачева
английские врачи, издали наблюдавшие за больным генсеком. Они ошиблись всего
на пару недель.
На вопрос "Когда вы впервые осознали, что можете стать Генеральным
секретарем?" у Горбачева даже сегодня наготове канонический ответ: "В ночь
перед Пленумом ЦК после смерти Черненко". Независимо от степени искренности
ответ этот свидетельствует, что Михаил Сергеевич хорошо усвоил еще два
урока, преподанных ему Андроповым своим примером: лояльность и терпение.
Следование этим ключевым аппаратным заповедям в конце концов привело Юрия
Владимировича к заветной должности. И из-за них же он ждал этой возможности
почти до конца жизни, когда уже был неспособен что-либо реально осуществить.
Горбачеву повезло больше. Оказавшись на расстоянии вытянутой руки от
высшего партийного и государственного поста в расцвете лет, можно было не
торопить события. К тому же, попробуй он сделать это - то рисковал потерять
все: ведь последний шаг, отделявший его от вершины, зависел от тех членов
Политбюро, которые, хоть и собирались сами вскоре последовать за Черненко,
вполне могли лишить Горбачева шанса его жизни.
Многое тем не менее подтверждает, что, всячески демонстрируя лояльность
к угасавшему на глазах патрону и необходимый пиетет к составу Политбюро,
проголосовавшему за Черненко чуть больше года назад, он интенсивно готовился
к приближавшемуся дню "Д". Статус фактического второго секретаря (от
официального наследования этого титула его отделяла лишь невозможность
пересесть в сусловский кабинет, чему под разными предлогами противился
Черненко) да еще при бездействующем "Первом" позволял Горбачеву держать в
поле зрения все ключевые направления работы ЦК. Так, очень скоро в круг
экспертов, снабжавших его аналитическими записками и советами, были
вовлечены академики Т.Заславская, А.Аганбегян, Л.Абалкин, О.Богомолов,
Е.Велихов, Г.Арбатов, Р.Сагдеев, позднее к ним добавился А.Яковлев. По
понятным причинам сохранявшаяся репутация андроповского "протеже" позволяла
ему рассчитывать на поддержку и на ценное информационное обслуживание со
стороны руководителей КГБ, в частности В.Чебрикова.
Пока смертельно больной генсек номинально находился у руля, вопрос о
будущем престолонаследии оставался открытым, и вокруг партийного трона
продолжалась подковерная борьба. Неопределенность в вопросе об официальном
втором лице в партии умышленно поддерживал сам Черненко: то ли считая, что
таким способом укрепляет свой все более символический статус, то ли
инстинктивно цепляясь за власть, как за жизнь, то ли попросту не умея
противостоять давлению тех, кто видел в Горбачеве потенциальную угрозу. Речь
шла в первую очередь о Н.Тихонове и В.Гришине.
По той или другой причине полуживой генсек упрямо отказывался
официально уступить кому бы то ни было право на ведение заседаний Политбюро.
Доходило до того, что его привозили и буквально вносили в зал заседаний и,
усадив перед разложенными бумагами, впускали остальных членов ПБ. В других
случаях уже в последнюю минуту Горбачеву звонил кто-то из помощников и
просил от имени Константина Устиновича "подменить" его. Отлично представляя
себе, благодаря информации начальника Четвертого управления Е.Чазова,
реальное состояние Черненко, Михаил Сергеевич на всякий случай готовился к
каждому заседанию, но мелочное интриганство со стороны генсека или его
окружения не могло не раздражать.
Видимо, все тем же стремлением "попридержать" его объясняется
предпринятая в конце 1984 года попытка отменить уже фактически собравшуюся
конференцию по идеологическим вопросам, где Горбачев готовился выступить с
программным докладом как главный идеолог партии, рассчитывая и показать
себя, и подтвердить, что у режима есть иная перспектива, кроме очередных
похорон. Отбив и эту атаку брежневского клана, он уверенно провел совещание,
впервые обозначив в докладе некоторые векторы своей будущей политики (его
текст напечатан "Правдой" в сильно сокращенном виде). После этого, видимо,
утратив последние силы и волю к сопротивлению, Черненко дал наконец добро на
переезд Горбачева в кабинет бывшего главного идеолога партии.
Но если сам генсек капитулировал, его ближайшие соратники в преддверии
развязки сдаваться не собирались. Умирающего старика не оставили в покое
даже в больничной палате. Первый секретарь МГК В.Гришин заставил его
разыграть перед телекамерами ритуал голосования на выборах в Верховный
Совет, а несколькими днями спустя принять из его рук депутатское
удостоверение. Постановщик этого кощунственного спектакля явно рассчитывал
таким способом утвердить себя в качестве преемника уходящего генсека.
Естественно, что превращенное в телесериал (если сложить все
государственные похороны, на которых присутствовала в те годы страна)
вымирание партийного руководства начало походить на агонию режима. Опасаясь,
что новая передача власти превратится в политическую свару, дискредитирующую
не только ее участников, но и саму Систему, сразу несколько "семей"
советской номенклатуры начали сватать на престол того, кто им представлялся
наиболее перспективным кандидатом, способным влить свежую кровь в вены
состарившегося организма. Вполне естественно их избранником стал Горбачев.
Разные кланы партгосэлиты - от секретарей обкомов, министров и высших
военных чинов до либералов из академического мира - связывали с возможным
новым лидером не только принципиально разные, но нередко взаимоисключающие
надежды. Тем не менее объединенные тревогой за свою дальнейшую судьбу, они
были готовы сообща поддержать того, кто скорее своим обликом и возрастом,
чем программой действий, подавал надежду на выход из тупика.
К концу 1984 года было уже ясно, что Михаил Сергеевич может реально
рассчитывать на поддержку преобладающего большинства членов ЦК. Оставалось
завоевать главный "блокпост" - Политбюро. Именно его рекомендация вносилась
формально на обсуждение, а реально - на одобрение ЦК. Исходя из стойкой
традиции партийного чинопочитания, трудно было представить, что даже
несогласное с мнением ПБ большинство состава ЦК осмелится бросить вызов
старшим по званию. (Такое, правда, произошло однажды, в 1957 году, когда
Н.Хрущев, уже почти снятый "антипартийной группой", был спасен подоспевшими
на выручку членами ЦК.)
Обстановка же в Политбюро оставалась неопределенной. Из "узкого круга"
его членов, принимавших принципиальные решения в брежневские времена, в
живых остался один А.А.Громыко, и поэтому в такой ситуации именно его мнение
могло определить в решающий момент исход всей шахматной партии. К нему и
потянулись сразу с нескольких сторон нити зондирующих контактов от
сторонников Горбачева - Яковлева, Примакова, Крючкова, Лигачева, решивших
склонить "Мистера Нет" к тому, чтобы в нужный момент сказал "да" Горбачеву.
После того как контакт с помощью сына Анатолия был установлен, вопрос об
избрании будущего генсека можно было считать подготовленным для внесения в
Политбюро. Оставалось вынести генсека нынешнего - эту миссию доверили
природе...
О смерти Константина Устиновича, как и было положено в таких случаях,
академик Е.Чазов немедленно доложил второму лицу в партии - Горбачеву. В
этот воскресный вечер 10 марта 1985 года Михаил Сергеевич, как обычно,
прогуливался с женой. Переломный момент в их жизни, приближение которого они
чувствовали, хотя предпочитали об этом не говорить, наступил. Он
распорядился оповестить Политбюро и уехал в Кремль. Собравшиеся в Ореховой
комнате Кремля члены советского руководства начали привычно-буднично
обсуждать подготовку очередных похорон, хотя мысли всех занимал совсем
другой вопрос: как пройдет избрание будущего Генерального? То, что им станет
Горбачев, уже было ясно всем, включая и его недавних оппонентов и
конкурентов. Для них речь поэтому шла уже не о навязывании дискуссии или о
провоцировании политической драки, исход которой все равно был предрешен, а
о демонстрации лояльности будущему генсеку и о последних торгах насчет
условий, на которых ему будет вручен мандат на правление.
Широко распространенная легенда об "ожесточенной борьбе" на заседании
Политбюро, о том, что "все висело на волоске", что его избранию якобы
противостояли В.Гришин, Г.Романов, М.Соломенцев, основана на вполне
объяснимой заинтересованности голосовавших выдать свой вклад за решающий и
тем самым напомнить Горбачеву, кому он обязан своим избранием. Так, со
свойственной ему прямотой поступил Лигачев, предъявив ему вексель, якобы
выписанный в марте 1985 года. На ХIХ партконференции Егор Кузьмич заявил:
"Это были тревожные дни. Могли быть абсолютно другие решения. Была такая
реальная опасность. Хочу вам сказать, что благодаря твердой позиции членов
Политбюро товарищей Чебрикова, Соломенцева, Громыко и большой группы первых
секретарей обкомов на мартовском Пленуме ЦК было принято единственно
правильное решение".
Предвидя, что такие "счета" могут быть предъявлены, Горбачев, не
желавший заводить себе "кредиторов", повел дело так, чтобы никто персонально
не мог приписать себе главную заслугу в его "производстве в верховные
руководители". Этим он обеспечивал себе максимальную свободу рук на будущее
- и в том, что касалось неизбежных кадровых решений, и, что еще важнее, -
выбора будущего политического курса. В своих мемуарах он пишет, что уже
тогда, замыслив "пойти далеко" (выражение, позаимствованное у новых друзей -
еврокоммунистов), не был заинтересован в вымученном избрании - 50% плюс один
голос или что-то в этом роде. "Если избрание не будет отражением общего
настроения, мне будет не по силам решать вставшие проблемы", - написал он
позднее в мемуарах.
Вот почему он не поторопился принять "из рук" В.Гришина услужливо
поднесенное еще 10 марта предложение возглавить комиссию по организации
похорон, что по традиции предрешало вопрос о будущем генсеке. Ночь с 10-го
на 11-е, которую члены Политбюро и ЦК должны были провести по его совету "в
размышлениях", должна была сработать на него и обеспечить на следующий день
триумфальное избрание, на которое ему оставалось бы только дать согласие.
Для него самого эта ночь была совсем короткой. Домой из Кремля вернулся
около четырех утра. Раиса Максимовна, естественно, не спала. По
укоренившейся привычке, они вышли из дома, чтобы быть уверенными, что их не
подслушивают. Долго ходили, обсуждая события, подхватившие их как поток, не
оставляя места для колебаний. Было ясно одно: прежняя жизнь кончилась.
Отступать в любом случае поздно, да это и не в характере обоих. К тому же
наступающий день открывал перспективы, привлекавшие их не только блеском
успеха, но и уникальной возможностью попытаться сделать что-то из того, о
чем они оба мечтали. Проговорили до утра. "Если предложат, отказываться не
буду", - резюмировал обсуждение в "семейной партячейке" Михаил Сергеевич.
Ранним утром он был на работе. Конечно, ни сам Михаил Сергеевич, ни его
сторонники были не настолько наивны, чтобы довериться одному лишь здравому
смыслу и чувству ответственности членов Политбюро, и потому приняли меры
предосторожности, о которых и напомнил Егор Кузьмич, выступая на
конференции: в его приемной, вдохновляясь сценарием 1957 го-да,
сосредоточился "засадный полк" - группа по-боевому настроенных членов ЦК,
секретарей обкомов, с которыми он мог в случае надобности связаться. Но
прибегать к "запасному варианту" не потребовалось. Встретившись за двадцать
минут до начала Политбюро с А.Громыко и предложив ему работать вместе, в том
числе и "на других постах", Горбачев включил рубильник, - цепь замкнулась.
То, что последовало дальше, напомнило описанную Салтыковым-Щедриным
сцену смены губернатора в одном из провинциальных российских городов,
чиновники которого усердно демонстрировали одновременно дежурную "грусть,
связанную с утратой одного любимого начальника, и радость от обретения
нового, столь же любимого начальника". Вслед за Громыко, сразу предложившего
кандидатуру Горбачева, взяли слово, чтобы отвести от себя подозрения в
нелояльности, те, кто до самого последнего момента рассчитывали помешать
был закреплен в течение многих лет за А.Кириленко.
Расширять для него поле деятельности Андропов начал еще раньше, когда
сам в июле 1982 года наконец уверенно уселся в кресле второго секретаря ЦК и
стал вести заседания Секретариатов. Произошло это после звонка Леонида
Ильича, который, выждав время, окончательно определился и возложил на него
эту обязанность и тем самым статус своего официального преемника. До этого
ситуация оставалась неопределенной и Секретариаты вели то К.Черненко, то
А.Кириленко, словом тот, кому удавалось подобрать бесхозный жезл старшего
партийного регулировщика. Получив санкцию генсека, Юрий Владимирович
энергично взялся наводить порядок и порой, как вспоминают очевидцы, нагонял
на заседаниях "такого страха на тех, кто отчитывался, что людей становилось
просто жалко". Горбачеву давал самые разнообразные и часто неожиданные
поручения - от проверки снабжения Москвы овощами и фруктами до подготовки
важных кадровых перестановок или расследования поступавших в Центр сигналов
о коррупции (как в случае с краснодарским секретарем С.Медуновым).
За несколько месяцев Андропов настолько утвердил себя как хозяин и
бесспорный лидер, что после смерти Брежнева 10 ноября 1982 года ни у кого не
возникло сомнений, кто станет следующим Генсеком КПСС. И хотя К.Черненко,
надеясь защитить собственные позиции, в речи на Пленуме пытался в качестве
душеприказчика усопшего давать рекомендации новому генсеку насчет
"коллективного руководства" и "бережного обращения с кадрами", всем было
ясно: наступают новые времена. По советской традиции это должно было
проявиться не столько в принципиально новых действиях, сколько в новых
назначениях. В своих мемуарах Горбачев утверждает, что именно с его подачи в
это время в ЦК появились Егор Лигачев, Николай Рыжков, Вадим Медведев,
потеснившие старую брежневскую гвардию на таких важных участках, как
экономика, наука и оргпартработа.
Горбачев реже упоминает, что приложил руку и к появлению в этот же
период на московском горизонте таких персонажей, как Александр Яковлев и
Борис Ельцин. Его нежелание напоминать об этом можно, скорее всего,
объяснить непростыми отношениями, сложившимися с каждым из этих двоих в
последующие годы. При этом если в переводе в Москву тогдашнего первого
секретаря Свердловского обкома Бориса Ельцина более весомую роль сыграл Егор
Лигачев, то возвращение в столицу Александра Яковлева из зарубежной "ссылки"
- прямой результат поездки Горбачева в Канаду, куда он прилетел в мае 1983
года изучать тамошнее сельское хозяйство. (Кроме Горбачева за Яковлева перед
Андроповым ходатайствовал также Г.А.Арбатов.) Чувство политического родства,
возникшее тогда между ними, привело советского посла в Канаде через
несколько месяцев в круг ближайших горбачевских соратников и друзей, затем в
состав членов Политбюро и Президентского совета, чтобы позднее развести
обоих надолго в разные стороны, оставив им на память о совместно прожитых
исторических событиях пепел выгоревшей дружбы.
С воцарением Андропова в ЦК и Кремле должно было измениться и положение
Горбачева. В глазах партийных царедворцев он представал чуть ли не наследным
принцем. Этому в немалой степени способствовало то, что по инициативе
Андропова именно Горбачеву поручили весной 1983 года выступить с докладом,
посвященным дню рождения В.И.Ленина. Всем была памятна символика
прошлогоднего доклада - выступивший с ним Андропов был через месяц избран
вторым секретарем ЦК, а в конце года - Генеральным.
Все, казалось, складывалось блестяще для благополучно вылупившегося из
партийного инкубатора руководителя, готового подхватить опасно накренившееся
Красное знамя, - его уже не несли, а скорее опирались на него, используя
древко как костыль, доживавшие свой век старики. И надо же, чтобы именно в
эти судьбоносные месяцы разминки перед выходом на старт партийного принца
начали посещать поистине гамлетовские сомнения.
Известно, что он уже и в ставропольский период видел противоречия между
словесным фасадом режима и скрывающейся за ним реальностью, возмущался
"отклонениями" от социалистического идеала. Этим, кстати, он и мог обратить
на себя внимание членов "партийной олигархии", озабоченных поиском
идеалистически настроенных наследников. Для его политического формирования
помимо здоровых моральных качеств, привитых крестьянской жизнью, важным было
и то, что большая часть его активной жизни прошла в провинции, вне Москвы, а
стремительность карьеры позволила сохранить непосредственность чувств и
здравый смысл, не дав времени очерстветь и стать циником. Но одного набора
этих качеств, по-своему уникального для столичного номенклатурного мирка,
было тем не менее недостаточно, чтобы не только задавать себе острейшие
вопросы, но и отвечать на них. Оказавшись в 1983 году в двух шагах от
верховной власти в стране и осознав связанную с ней ответственность,
Горбачев начал задумываться об ответах.
Трудно сказать, что больше повлияло на его размышления той поры.
Подготовка ли к "праздничному докладу", когда он перечитал всего "позднего
Ленина" и вслед за ним пришел к выводу, что большевики "совершили ошибку",
которую надо было исправить новой политикой. Или поездка в Канаду и открытие
на этот раз уже не туристического фасада западного мира, а его фундамента -
в виде высокопродуктивной экономики и, в частности, сельского хозяйства.
Партсекретарю из аграрного края, отдавшему несколько лет жизни мобилизации
на "битву за урожай" и постоянному понуканию тружеников села, непросто было
понять механизм "самоэксплуатации" канадских фермеров, обходившихся без
бригадиров и райкомовских уполномоченных.
Нельзя исключать и самого простого и, пожалуй, логичного объяснения: не
миражи зарубежья (как подслушали канадцы, уходя с показанной ему фермы,
русский гость бормотал себе под нос: "У нас такого и через пятьдесят лет не
будет"), а открывшаяся перед ним с кремлевских холмов во всей своей
драматичности реальность собственной страны должна была превратить человека
с развитым чувством гражданской ответственности и просто здравого смысла,
каким, очевидно, был Горбачев, в опасного для абсурдной Системы скептика,
если не оппозиционера.
Период работы в роли политического подмастерья Андропова и фактического
второго секретаря продолжался всего несколько месяцев. В одну из их встреч
еще в ЦК (последние проходили уже в больнице) Юрий Владимирович сказал:
"Знаешь, Михаил, старайся вникать во все дела. И вообще, действуй, как если
бы тебе пришлось взять всю ответственность на себя". Разговор состоялся еще
до резкого ухудшения здоровья генсека летом 1983 года. Горбачев, разумеется,
не предполагал, что новый этап в его жизни может начаться так скоро.
Андропов умер в феврале 1984 года, не успев осуществить того, о чем,
по-видимому, мечтал, и не сумев оставить после себя у руководства партией и
страной человека, которому бы доверял. В этом смысле Брежнев поступил более
ответственно и эффективно. Впрочем, нельзя отрицать, что главным итогом
скоротечного пребывания Юрия Владимировича на высшем посту останется
привлечение им к руководству страной нового поколения. Собрав вокруг
Горбачева хоть и весьма пеструю по воззрениям группу - от Лигачева и Рыжкова
до Яковлева, этот внешне сумрачный и осмотрительный человек дал стартовый
толчок тем, кто был решительно настроен на разрыв с брежневизмом и способен
пойти в этом много дальше, чем он сам, уже в силу необремененности багажом
прошлого и ответственностью за него.
С избранием генсеком К.Черненко положение Горбачева в Политбюро сразу
осложнилось. И не потому только, что его отношения с "адъютантом" Брежнева
не были, да и не могли быть такими, как с Андроповым. Сами по себе эти
взаимоотношения мало что значили - слишком несамостоятельной фигурой
оказался новый руководитель партии. Он, кстати, и предложил Михаилу
Сергеевичу пост секретаря по идеологии - то ли в благодарность за то, что не
преградил ему путь к могиле у Кремлевской стены, то ли понимая, что без
новой подпорки обветшавшее Политбюро может рухнуть.
Важнее было другое - с его избранием вновь оживился весь разросшийся
при Брежневе аппаратный мир и с надеждой подняли пригнувшие было головы
члены прежнего руководства. Горбачев же в новой ситуации из почти официально
объявленного престолонаследника оказался разжалован в рядового члена
Политбюро. "Дарованное" ему Андроповым право вести Секретариаты стало
негласно и гласно оспариваться, а будущее вновь стало неопределенным.
Возглавлял контрнаступление при явном поощрении генсека Н.Тихонов. В
кильватере за ним следовали В.Гришин, Г.Романов, В.Долгих, М.Зимянин.
Отдавая себе отчет в незавидном здоровье Константина Устиновича, эта когорта
стремилась избавиться от андроповских питомцев как можно скорее, чтобы
расчистить плацдарм для будущей решающей схватки - борьбы за пост следующего
генсека. Однако у этого отряда верных брежневцев была проблема с
командованием. Черненко, не раз вызывавший Горбачева для "решительного
разговора", как правило, пасовал, лишь только тот предлагал рассмотреть
претензии к нему на заседании Политбюро. Окончательно же первый
антигорбачевский "мини-путч" подавил своим авторитетом Д.Устинов. На правах
старшего члена пресловутого "узкого круга" он, узнав об очередной попытке
отстранить Горбачева от ведения Секретариатов, зашел к генсеку для
персональной беседы и потом сообщил Михаилу Сергеевичу, что "вопрос
урегулирован".
Тем не менее всем было ясно: главный вопрос - о преемнике - урегулирует
только само время. Горбачев потратил его на то, чтобы укрепить свои позиции
среди тех, кто будет голосовать на очередном "траурно-историческом" пленуме
- дата его созыва была известна лишь Богу, - министров, военачальников,
секретарей обкомов.
Продолжался и процесс его политического самообразования, богатый
материал для этого давали и международные контакты. По его собственному
признанию, сильное влияние оказали неортодоксальные, исповедовавшие
крамольный "еврокоммунизм" лидеры итальянской компартии, с которыми он
встретился, прилетев в Рим на похороны Э.Берлингуэра, предварительно
перечитав "Письма из тюрьмы" А.Грамши и политическое завещание П.Тольятти,
написанное в Ялте.
Похоже, что этот год, прожитый в ожидании неизбежных перемен, стал для
него временем интенсивных размышлений о внутренней и внешней политике. Это
подтверждается впечатлениями Маргарет Тэтчер. Встретившись с Горбачевым в
декабре 1984 года, она с изумлением обнаружила перед собой не очередного
робота, отштампованного советской системой, а вполне современного политика с
собственными взглядами, с которым было непросто дискутировать, но "вполне
можно было вести дела". Во время ее встречи с Горбачевым на Даунинг-стрит
подтвердился полупрогноз-полупророчество упоминавшегося мной Арчи Брауна
(накануне приезда Горбачева Тэтчер собрала на целый день в своей загородной
резиденции британских советологов и вновь услышала от упрямого шотландского
профессора рекомендацию "очень внимательно" отнестись к этому еще совсем
неизвестному Западу молодому советскому лидеру). Именно первые впечатления
"железной леди" во многом определили характер подготовки ее близкого друга
Рональда Рейгана к первой встрече с Горбачевым в ноябре следующего года в
Женеве.
Открывала для себя мир и все заметнее демонстрировала ему себя и Раиса.
К поездке в Лондон она готовилась методично, как к ответственному экзамену.
Произвести благоприятное впечатление на западную аудиторию, в чем она видела
свой посильный вклад в успех поездки, ей помогали как раз те качества,
которые выделяли ее в среде "кремлевских жен" и немало осложняли жизнь в
Москве, - университетское образование, преподавательская методичность,
аппетит и амбиции открывающей мир провинциалки и, конечно, природный вкус. В
результате "открытие" Раисы, поразившей англичан почти парижской
элегантностью, стало самостоятельным сюжетом английской прессы, освещавшей
визит. Явление ее британцам стало особой темой и для советской прессы.
Правда, в тот момент журналистов в основном интересовало, где она покупает
свои наряды и действительно ли расплачивается в лондонских магазинах
загадочной "золотой карточкой". (Как далеки мы еще тогда были от отнюдь не
мифических загулов новорусской знати постсоветской эпохи!) Почти
по-викториански аскетичная Раиса поначалу возмущалась: "Как можно так
безответственно фантазировать?" Потом привыкла.
Во время их пребывания в Лондоне умер Д.Ф.Устинов, и это сообщение
ускорило отъезд Михаила Сергеевича. Ухудшавшееся состояние Черненко
приближало развязку и другой драмы, о чем, кстати, предупредили Горбачева
английские врачи, издали наблюдавшие за больным генсеком. Они ошиблись всего
на пару недель.
На вопрос "Когда вы впервые осознали, что можете стать Генеральным
секретарем?" у Горбачева даже сегодня наготове канонический ответ: "В ночь
перед Пленумом ЦК после смерти Черненко". Независимо от степени искренности
ответ этот свидетельствует, что Михаил Сергеевич хорошо усвоил еще два
урока, преподанных ему Андроповым своим примером: лояльность и терпение.
Следование этим ключевым аппаратным заповедям в конце концов привело Юрия
Владимировича к заветной должности. И из-за них же он ждал этой возможности
почти до конца жизни, когда уже был неспособен что-либо реально осуществить.
Горбачеву повезло больше. Оказавшись на расстоянии вытянутой руки от
высшего партийного и государственного поста в расцвете лет, можно было не
торопить события. К тому же, попробуй он сделать это - то рисковал потерять
все: ведь последний шаг, отделявший его от вершины, зависел от тех членов
Политбюро, которые, хоть и собирались сами вскоре последовать за Черненко,
вполне могли лишить Горбачева шанса его жизни.
Многое тем не менее подтверждает, что, всячески демонстрируя лояльность
к угасавшему на глазах патрону и необходимый пиетет к составу Политбюро,
проголосовавшему за Черненко чуть больше года назад, он интенсивно готовился
к приближавшемуся дню "Д". Статус фактического второго секретаря (от
официального наследования этого титула его отделяла лишь невозможность
пересесть в сусловский кабинет, чему под разными предлогами противился
Черненко) да еще при бездействующем "Первом" позволял Горбачеву держать в
поле зрения все ключевые направления работы ЦК. Так, очень скоро в круг
экспертов, снабжавших его аналитическими записками и советами, были
вовлечены академики Т.Заславская, А.Аганбегян, Л.Абалкин, О.Богомолов,
Е.Велихов, Г.Арбатов, Р.Сагдеев, позднее к ним добавился А.Яковлев. По
понятным причинам сохранявшаяся репутация андроповского "протеже" позволяла
ему рассчитывать на поддержку и на ценное информационное обслуживание со
стороны руководителей КГБ, в частности В.Чебрикова.
Пока смертельно больной генсек номинально находился у руля, вопрос о
будущем престолонаследии оставался открытым, и вокруг партийного трона
продолжалась подковерная борьба. Неопределенность в вопросе об официальном
втором лице в партии умышленно поддерживал сам Черненко: то ли считая, что
таким способом укрепляет свой все более символический статус, то ли
инстинктивно цепляясь за власть, как за жизнь, то ли попросту не умея
противостоять давлению тех, кто видел в Горбачеве потенциальную угрозу. Речь
шла в первую очередь о Н.Тихонове и В.Гришине.
По той или другой причине полуживой генсек упрямо отказывался
официально уступить кому бы то ни было право на ведение заседаний Политбюро.
Доходило до того, что его привозили и буквально вносили в зал заседаний и,
усадив перед разложенными бумагами, впускали остальных членов ПБ. В других
случаях уже в последнюю минуту Горбачеву звонил кто-то из помощников и
просил от имени Константина Устиновича "подменить" его. Отлично представляя
себе, благодаря информации начальника Четвертого управления Е.Чазова,
реальное состояние Черненко, Михаил Сергеевич на всякий случай готовился к
каждому заседанию, но мелочное интриганство со стороны генсека или его
окружения не могло не раздражать.
Видимо, все тем же стремлением "попридержать" его объясняется
предпринятая в конце 1984 года попытка отменить уже фактически собравшуюся
конференцию по идеологическим вопросам, где Горбачев готовился выступить с
программным докладом как главный идеолог партии, рассчитывая и показать
себя, и подтвердить, что у режима есть иная перспектива, кроме очередных
похорон. Отбив и эту атаку брежневского клана, он уверенно провел совещание,
впервые обозначив в докладе некоторые векторы своей будущей политики (его
текст напечатан "Правдой" в сильно сокращенном виде). После этого, видимо,
утратив последние силы и волю к сопротивлению, Черненко дал наконец добро на
переезд Горбачева в кабинет бывшего главного идеолога партии.
Но если сам генсек капитулировал, его ближайшие соратники в преддверии
развязки сдаваться не собирались. Умирающего старика не оставили в покое
даже в больничной палате. Первый секретарь МГК В.Гришин заставил его
разыграть перед телекамерами ритуал голосования на выборах в Верховный
Совет, а несколькими днями спустя принять из его рук депутатское
удостоверение. Постановщик этого кощунственного спектакля явно рассчитывал
таким способом утвердить себя в качестве преемника уходящего генсека.
Естественно, что превращенное в телесериал (если сложить все
государственные похороны, на которых присутствовала в те годы страна)
вымирание партийного руководства начало походить на агонию режима. Опасаясь,
что новая передача власти превратится в политическую свару, дискредитирующую
не только ее участников, но и саму Систему, сразу несколько "семей"
советской номенклатуры начали сватать на престол того, кто им представлялся
наиболее перспективным кандидатом, способным влить свежую кровь в вены
состарившегося организма. Вполне естественно их избранником стал Горбачев.
Разные кланы партгосэлиты - от секретарей обкомов, министров и высших
военных чинов до либералов из академического мира - связывали с возможным
новым лидером не только принципиально разные, но нередко взаимоисключающие
надежды. Тем не менее объединенные тревогой за свою дальнейшую судьбу, они
были готовы сообща поддержать того, кто скорее своим обликом и возрастом,
чем программой действий, подавал надежду на выход из тупика.
К концу 1984 года было уже ясно, что Михаил Сергеевич может реально
рассчитывать на поддержку преобладающего большинства членов ЦК. Оставалось
завоевать главный "блокпост" - Политбюро. Именно его рекомендация вносилась
формально на обсуждение, а реально - на одобрение ЦК. Исходя из стойкой
традиции партийного чинопочитания, трудно было представить, что даже
несогласное с мнением ПБ большинство состава ЦК осмелится бросить вызов
старшим по званию. (Такое, правда, произошло однажды, в 1957 году, когда
Н.Хрущев, уже почти снятый "антипартийной группой", был спасен подоспевшими
на выручку членами ЦК.)
Обстановка же в Политбюро оставалась неопределенной. Из "узкого круга"
его членов, принимавших принципиальные решения в брежневские времена, в
живых остался один А.А.Громыко, и поэтому в такой ситуации именно его мнение
могло определить в решающий момент исход всей шахматной партии. К нему и
потянулись сразу с нескольких сторон нити зондирующих контактов от
сторонников Горбачева - Яковлева, Примакова, Крючкова, Лигачева, решивших
склонить "Мистера Нет" к тому, чтобы в нужный момент сказал "да" Горбачеву.
После того как контакт с помощью сына Анатолия был установлен, вопрос об
избрании будущего генсека можно было считать подготовленным для внесения в
Политбюро. Оставалось вынести генсека нынешнего - эту миссию доверили
природе...
О смерти Константина Устиновича, как и было положено в таких случаях,
академик Е.Чазов немедленно доложил второму лицу в партии - Горбачеву. В
этот воскресный вечер 10 марта 1985 года Михаил Сергеевич, как обычно,
прогуливался с женой. Переломный момент в их жизни, приближение которого они
чувствовали, хотя предпочитали об этом не говорить, наступил. Он
распорядился оповестить Политбюро и уехал в Кремль. Собравшиеся в Ореховой
комнате Кремля члены советского руководства начали привычно-буднично
обсуждать подготовку очередных похорон, хотя мысли всех занимал совсем
другой вопрос: как пройдет избрание будущего Генерального? То, что им станет
Горбачев, уже было ясно всем, включая и его недавних оппонентов и
конкурентов. Для них речь поэтому шла уже не о навязывании дискуссии или о
провоцировании политической драки, исход которой все равно был предрешен, а
о демонстрации лояльности будущему генсеку и о последних торгах насчет
условий, на которых ему будет вручен мандат на правление.
Широко распространенная легенда об "ожесточенной борьбе" на заседании
Политбюро, о том, что "все висело на волоске", что его избранию якобы
противостояли В.Гришин, Г.Романов, М.Соломенцев, основана на вполне
объяснимой заинтересованности голосовавших выдать свой вклад за решающий и
тем самым напомнить Горбачеву, кому он обязан своим избранием. Так, со
свойственной ему прямотой поступил Лигачев, предъявив ему вексель, якобы
выписанный в марте 1985 года. На ХIХ партконференции Егор Кузьмич заявил:
"Это были тревожные дни. Могли быть абсолютно другие решения. Была такая
реальная опасность. Хочу вам сказать, что благодаря твердой позиции членов
Политбюро товарищей Чебрикова, Соломенцева, Громыко и большой группы первых
секретарей обкомов на мартовском Пленуме ЦК было принято единственно
правильное решение".
Предвидя, что такие "счета" могут быть предъявлены, Горбачев, не
желавший заводить себе "кредиторов", повел дело так, чтобы никто персонально
не мог приписать себе главную заслугу в его "производстве в верховные
руководители". Этим он обеспечивал себе максимальную свободу рук на будущее
- и в том, что касалось неизбежных кадровых решений, и, что еще важнее, -
выбора будущего политического курса. В своих мемуарах он пишет, что уже
тогда, замыслив "пойти далеко" (выражение, позаимствованное у новых друзей -
еврокоммунистов), не был заинтересован в вымученном избрании - 50% плюс один
голос или что-то в этом роде. "Если избрание не будет отражением общего
настроения, мне будет не по силам решать вставшие проблемы", - написал он
позднее в мемуарах.
Вот почему он не поторопился принять "из рук" В.Гришина услужливо
поднесенное еще 10 марта предложение возглавить комиссию по организации
похорон, что по традиции предрешало вопрос о будущем генсеке. Ночь с 10-го
на 11-е, которую члены Политбюро и ЦК должны были провести по его совету "в
размышлениях", должна была сработать на него и обеспечить на следующий день
триумфальное избрание, на которое ему оставалось бы только дать согласие.
Для него самого эта ночь была совсем короткой. Домой из Кремля вернулся
около четырех утра. Раиса Максимовна, естественно, не спала. По
укоренившейся привычке, они вышли из дома, чтобы быть уверенными, что их не
подслушивают. Долго ходили, обсуждая события, подхватившие их как поток, не
оставляя места для колебаний. Было ясно одно: прежняя жизнь кончилась.
Отступать в любом случае поздно, да это и не в характере обоих. К тому же
наступающий день открывал перспективы, привлекавшие их не только блеском
успеха, но и уникальной возможностью попытаться сделать что-то из того, о
чем они оба мечтали. Проговорили до утра. "Если предложат, отказываться не
буду", - резюмировал обсуждение в "семейной партячейке" Михаил Сергеевич.
Ранним утром он был на работе. Конечно, ни сам Михаил Сергеевич, ни его
сторонники были не настолько наивны, чтобы довериться одному лишь здравому
смыслу и чувству ответственности членов Политбюро, и потому приняли меры
предосторожности, о которых и напомнил Егор Кузьмич, выступая на
конференции: в его приемной, вдохновляясь сценарием 1957 го-да,
сосредоточился "засадный полк" - группа по-боевому настроенных членов ЦК,
секретарей обкомов, с которыми он мог в случае надобности связаться. Но
прибегать к "запасному варианту" не потребовалось. Встретившись за двадцать
минут до начала Политбюро с А.Громыко и предложив ему работать вместе, в том
числе и "на других постах", Горбачев включил рубильник, - цепь замкнулась.
То, что последовало дальше, напомнило описанную Салтыковым-Щедриным
сцену смены губернатора в одном из провинциальных российских городов,
чиновники которого усердно демонстрировали одновременно дежурную "грусть,
связанную с утратой одного любимого начальника, и радость от обретения
нового, столь же любимого начальника". Вслед за Громыко, сразу предложившего
кандидатуру Горбачева, взяли слово, чтобы отвести от себя подозрения в
нелояльности, те, кто до самого последнего момента рассчитывали помешать