Гребенщиков Борис & 'Аквариум'
Интеpвью с БГ
Интервью с Борисом Гребенщиковым,
взятое А. М. в январе 1985-го года в Ленинграде...
"МУЗЫКА - ЭТО ТО, ЧТО ДАЕТ ВОЗМОЖНОСТЬ ВЕРЕ!"
С того времени, как Б. Г. дал мне это интервью, прошел ровно год. Вновь январь, только за окном не Ленинград, а совсем другой город, но в этом ли суть? Меньше месяца назад, в Москве, на одном из последних концертов "Аквариума" мы встретились с Борисом и я спросил его: - Что, Боб, делать? - Попробуй, - ответил он, - вдруг там все же что-то есть...
По возвращении домой я прослушал запись нашего разговора полностью. Пусть прошел год, но на мой взгяд, ценность и актуальность материала не стала меньше, а может даже наоборот... Так что пришло время перевести эти чуть глуховато записанные голоса на бумагу, постораюсь сделать это с минимальной правкой. Итак, экспозиция: ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Студеный, ветренный январский Ленинград начала 1985 года. Большая кухня большой коммунальной квартиры на улице Софьи Перовской, стол, покрытый клеенкой, разговоры соседей, реплики жены, Б. Г. сидит напротив меня - джемпер, джинсы, его пресловутая обаятельная улыбка куда-то подевалась, хотя обаяния в нем не поубавилось, просто устал, просто вечер, просто январь, сейчас бы почитать хорошую книгу или порисовать, но надо говорить и о чем: о рок-н-ролле. Что же, если надо - так надо, и Б. Г. сам включает диктофон... М. Ради чего ты ввязался во все это? А может ты идеалист? Б. Г. Идеализм или неидеализм имеют к этому... Да просто не имеют ни малейшего отношения. Вопрос в том, что бы я еще делал, это во-первых. А во-вторых, когда я в шестьдесят пятом году (могу дату назвать точно) поздней весной шестьдесят пятого года услышал "HELP!". М. Как все это было? Ты можешь рассказать? Б. Г. По "Голосу Америки", в очень плохом качестве, почти ничего не было слышно... Причем поначалу даже в исполнении Рэя Чарлза... М. Что ты делал? Б. Г. Был вечер. Я просто жаждал, наконец, услышать эту музыку, которая ходит вокруг, а до меня доходит в очень искаженном виде. До этого по приемнику ловил какие-то обрывки, так что знал, в какое время это передается. Я включил приемник, поставил перед ним магнитофон, такой ужасный у меня магнитофон был, разваленый, сделанный где-то в конце пятидесятых годов. Включил и услышал... И вот, с этого момента, с тех пор, как этот замок щелкнул, все стало ясно и все вошло в фокус и больше, с тех пор, я из фокуса не выходил. Дальшейшим был вопрос того, как я применил свой собственный организм и свои собственные возможности для того, чтобы катализировать эту вещь вокруг себя. М. Ты сказал - фокус, что для тебя здесь это слово? Б. Г. Все получилось... ну, как в фотоаппарате, что ли, когда наводишь на резкость. До этого момента я был таким простым парнем, который учился в школе, получал там тройки, пятерки, четверки... Ну, писал так называемою прозу, ну, просто много книг читал, поэтому и писал... Речь же идет о том, что я хотел делать... А тут мне все стало ясно: кто я такой, что я хочу делать и зачем я это хочу делать... И все это стало ясно на уровне, ну подсознательном, что ли... То есть ясность наступила тогда, а выразить я ее могу только сейчас, тогда бы мне и в голову не пришло ее выражать, да я бы и не смог. Ну а за последние двадцать лет ясность эта не менялась ни на мгновение... М. Помнишь, когда мы с тобой сидели у меня дома, ты сказал, что для тебя
никогда не кончалось лето шестьдесят седьмого года... Б. Г. Дело в том, что лето шестьдесят седьмого мы берем здесь как символ.
взятое А. М. в январе 1985-го года в Ленинграде...
"МУЗЫКА - ЭТО ТО, ЧТО ДАЕТ ВОЗМОЖНОСТЬ ВЕРЕ!"
С того времени, как Б. Г. дал мне это интервью, прошел ровно год. Вновь январь, только за окном не Ленинград, а совсем другой город, но в этом ли суть? Меньше месяца назад, в Москве, на одном из последних концертов "Аквариума" мы встретились с Борисом и я спросил его: - Что, Боб, делать? - Попробуй, - ответил он, - вдруг там все же что-то есть...
По возвращении домой я прослушал запись нашего разговора полностью. Пусть прошел год, но на мой взгяд, ценность и актуальность материала не стала меньше, а может даже наоборот... Так что пришло время перевести эти чуть глуховато записанные голоса на бумагу, постораюсь сделать это с минимальной правкой. Итак, экспозиция: ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Студеный, ветренный январский Ленинград начала 1985 года. Большая кухня большой коммунальной квартиры на улице Софьи Перовской, стол, покрытый клеенкой, разговоры соседей, реплики жены, Б. Г. сидит напротив меня - джемпер, джинсы, его пресловутая обаятельная улыбка куда-то подевалась, хотя обаяния в нем не поубавилось, просто устал, просто вечер, просто январь, сейчас бы почитать хорошую книгу или порисовать, но надо говорить и о чем: о рок-н-ролле. Что же, если надо - так надо, и Б. Г. сам включает диктофон... М. Ради чего ты ввязался во все это? А может ты идеалист? Б. Г. Идеализм или неидеализм имеют к этому... Да просто не имеют ни малейшего отношения. Вопрос в том, что бы я еще делал, это во-первых. А во-вторых, когда я в шестьдесят пятом году (могу дату назвать точно) поздней весной шестьдесят пятого года услышал "HELP!". М. Как все это было? Ты можешь рассказать? Б. Г. По "Голосу Америки", в очень плохом качестве, почти ничего не было слышно... Причем поначалу даже в исполнении Рэя Чарлза... М. Что ты делал? Б. Г. Был вечер. Я просто жаждал, наконец, услышать эту музыку, которая ходит вокруг, а до меня доходит в очень искаженном виде. До этого по приемнику ловил какие-то обрывки, так что знал, в какое время это передается. Я включил приемник, поставил перед ним магнитофон, такой ужасный у меня магнитофон был, разваленый, сделанный где-то в конце пятидесятых годов. Включил и услышал... И вот, с этого момента, с тех пор, как этот замок щелкнул, все стало ясно и все вошло в фокус и больше, с тех пор, я из фокуса не выходил. Дальшейшим был вопрос того, как я применил свой собственный организм и свои собственные возможности для того, чтобы катализировать эту вещь вокруг себя. М. Ты сказал - фокус, что для тебя здесь это слово? Б. Г. Все получилось... ну, как в фотоаппарате, что ли, когда наводишь на резкость. До этого момента я был таким простым парнем, который учился в школе, получал там тройки, пятерки, четверки... Ну, писал так называемою прозу, ну, просто много книг читал, поэтому и писал... Речь же идет о том, что я хотел делать... А тут мне все стало ясно: кто я такой, что я хочу делать и зачем я это хочу делать... И все это стало ясно на уровне, ну подсознательном, что ли... То есть ясность наступила тогда, а выразить я ее могу только сейчас, тогда бы мне и в голову не пришло ее выражать, да я бы и не смог. Ну а за последние двадцать лет ясность эта не менялась ни на мгновение... М. Помнишь, когда мы с тобой сидели у меня дома, ты сказал, что для тебя
никогда не кончалось лето шестьдесят седьмого года... Б. Г. Дело в том, что лето шестьдесят седьмого мы берем здесь как символ.