Страница:
-----------------------------------------------------------------------
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 1. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 14 мая 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
За окнами караульного помещения бушевал резкий, порывистый ветер,
потрясая крышу ветхого здания и нагоняя скучную, зевотную тоску. В самой
караулке, у деревянного крашеного стола, кроме разводящего, сидели еще
двое: рядовой Банников и ефрейтор Цапля. Разводящий, младший унтер-офицер,
сумрачный, всегда печальный человек, лениво перелистывал устав строевой
службы, время от времени кусая краюху ржаного хлеба, лежавшую на столе. Ему
смертельно хотелось спать, но он пересиливал себя и притворялся погруженным
в изучение воинской премудрости. К тому же минут через двадцать надо было
вести смену. А кроме этого, он не решался вздремнуть из боязни караульного
офицера, который каждую минуту мог заглянуть на пост и сделать ему,
разводящему, строгий выговор, а то и посадить под арест. И хотя он
завидовал часовым, имеющим возможность через каждые два часа стояния на
посту спать целых четыре, но сознание своего служебного положения и
превосходства заставляло его еще шире раскрывать сонные глаза и усиленно
шевелить губами, запоминая непреложные догматы строевой дисциплины.
Цапля взял листик махорочной бумаги и, вытащив из штанов огрызок
карандаша, при свете жестяной лампы нарисовал, помогая себе языком и
бровями, подобие порохового погреба и маленькую фигурку часового. Часовой
вышел кривым на один глаз и безногим, так что казалось, будто он стоит по
колено в земле, но Цапля, тем не менее, остался весьма доволен рисунком. Он
прищурился, захохотал, отчего вздрогнули его полные, мясистые щеки, потом
сказал, протягивая бумажку Банникову:
- Смотри, Машка, - это кто?
Банников всегда служил предметом насмешек Цапли и теперь не
сомневался, что ефрейтор изобразил его, Банникова, но не обиделся, желая
угодить начальству, и сказал, ласково улыбаясь глазами, нежными, как у
молодой девушки:
- На кого-то страсть похож. Никак Алехин?
Алехин был солдат, стоявший в это время на часах. Цапля помолчал
немного, придумывая, что бы такое сказать поязвительнее Банникову, и вдруг
прыснул:
- Это, Машка, ты! Вот ты эдак, расщеперившись, стоишь.
Банников молча улыбнулся, взял нож и отрезал кусок хлеба от каравая.
- Ужин-то не несут, кашицу-то нашу, - сказал он. - Дай-кось хлебца
хошь пожую, что-то есть охота.
Разводящий поднял голову. У него было худое, загорелое лицо и
маленькие черные усы. Он протянул руку к Цапле и сказал, зевая:
- Покажь!
Цапля подал рисунок унтеру и глупо захохотал.
- Машка, расщеперившись, стоит, - с трудом сказал он сквозь смех. - Не
хочет признавать своего патрета.
- Вовсе не похож, - сказал разводящий. - Банников - парнишка румяный,
как яблочко, а ты огородную чучелу изобразил.
Цапля надулся. Он ожидал, что унтер поддержит его, и они вдвоем
подымут на смех молодого солдата, прозванного "Машкой" за скромность и
застенчивость. Он пожевал губами и сказал:
- Сущая девка энтот Банников. Банников! А может, ты девка
переряженная, а?
Унтер улыбнулся, жуя хлеб. От движений челюстей шевелились его
маленькие, острые усы, и казалось, что они помогают жевать.
Довольный Цапля продолжал.
- Позавчера в газетах писали, будто Банников наш к ротному ночевать
ходит. Правда, штоль, ась, Банников?
Банников смотрел в стену и конфузливо улыбался, ожидая, когда кончится
у Цапли прилив веселости. Потом шмыгнул носом, покраснел и сказал,
проглотив хлеб:
- А пускай их пишут! Попишут да и перестанут. Скоро, чай, сменяться.
Смена-то моя ведь!
- Ну, так что? - спросил Цапля.
- Кашицу долго не несут, - зевнул Банников. - Без горячего скушно.
- Ишь ты, деревенский лапоть, - наставительно сказал унтер, хотя сам с
удовольствием похлебал бы теперь горячей жидкой кашицы. - Солдат по уставу
безо всякой кашицы должен обойтись. Терпеть и голод и холод.
- Да ведь это... оно... так, например... только словесность, - тихо
произнес Банников. - А есть каждому полагается!
- На службе мамки и тятьки нет, - зевнул разводящий. - Цапля, давай
чай пить. Все равно энту кашицу принесут холодную. Вон Банников за кипятком
сбегает. Давай копейку, Банников, на кипяток, будешь с нами чаевать.
- Сейчас бегу, - сказал Банников, вставая и откладывая в сторону
недоеденный ломоть. - Только мне не поспеть уже чай пить - чичас на смену.
- Ну, на смену! Еще четверть часа тебе слободы, а коли што, Алехин
обождет малость. Беги-ка, беги скоренько!
Банников вышел из-за стола, поправил ремень, оттянутый патронной
сумкой, снял с гвоздя медный чайник и спросил:
- Куда идти-то? Чай, заперто везде.
- В Ерофеев трактир беги, Машка! - крикнул Цапля, часто моргая белыми
ресницами серых навыкате глаз. - На Колпинской, возле часовни. Там дадут,
не заперто.
- Ладно, - сказал Банников отворил дверь и вышел.
Банников служил первый год и часто со страхом думал, что службы
осталось еще три долгих, тяжелых года. Первые недели и даже месяцы службы
нравились ему новизной обстановки, строгим, деловитым темпом. Потом, когда
не осталось ничего нового и интересного, а старое сделалось заезженным,
скучным и обязательным, его стала тяготить строгость дисциплины и общество
чужих, раздраженных и тяготящихся людей, согнанных в глухой уездный город
со всех концов страны. Банников был грамотный, добродушный крестьянин,
застенчивый и мягкий. Лицо его даже на службе сохранило какую-то женскую
округлость и свежесть розовых щек, пушистых бровей и ресниц, что было
причиной постоянных, скорее бессмысленных, чем обидных шуток и прозвищ,
вроде "Машки", "Крали", "Анютки". С первых же дней службы, приглядевшись к
отношениям людей, окружавших его, он понял, что молодому и неопытному
солдату легче всего служить, угождая начальству. Он так и делал, но его
никто не любил и не чувствовал к нему ни малейшей симпатии. Покорность и
угодливость - козыри в жизненной игре. Но в покорности и угодливости
Банникова слишком чувствовались и вынужденность и сознательная умеренность
этих качеств. Когда он подавал сапоги или винтовку, вычищенные им, своему
взводному или по первому слову бежал в лавочку, тратя свои деньги, у него
всегда был вид и выражение лица, говорящие, что это он делает без всякой
приятности, но и без злобы, потому что так нужно, потому что он в
зависимости и знает, как сделать, чтобы жилось легче. Это чувствовалось, и
хотя к Банникову не придирались так, как к другим, но всегда при удобном
случае давали ему понять, что всякая провинность будет взыскана с него так
же, как и с других. Но Банников был всегда молчалив, внимателен,
исполнителен и сосредоточен.
Он купил в трактире чаю, сахару на две копейки, кипятку, вышел на
улицу и почти бегом, придерживая на ходу чайник, направился через площадь в
сторону порохового склада. Ветер свистел ему в уши и стегал лицо резкими
вздохами. На ходу Банников заметил, что кипяток не горячий, а только
теплый, и это обстоятельство было ему неприятно. "Еще ругаться будут за мои
же деньги, - думал он, зажмуривая глаза от ветра и наклоняя голову. -
Разводящий-то еще ничего, а вот Цапля проклятая начнет глупость свою
выказывать". - Эта служба - ой, ой, ой! - вслух вздохнул он, обращаясь к
невидимому слушателю. - Только бы отслужить как-нибудь, уж черт бы ее взял!
Когда перед ним в темноте скорее почувствовались, чем обрисовались
черные силуэты погребов, а за ними мелькнуло освещенное окно караулки,
Банникова остановил хриплый, простуженный голос Алехина. Часовой крикнул:
- Эй, кто идет?
- Свои, Банников.
- А смена скоро, не знаешь?
- Надо быть, скоро, - подумав, ответил Банников. - Надо быть, эдак, с
четверть часа, што ли, еще тебе стоять.
В ответ послышалось легкое насвистывание гопака. Банников хотел уйти,
как вдруг Алехин сказал:
- Караульный офицер был.
- Ну? Был? А что?
- Да ничего. Кабы не заметил, что ты был ушодчи.
- Ну-у! - с сомнением протянул Банников. Однако смутная тревога
охватила его и задержала дыхание. Он подошел к караульному помещению и
отворил дверь.
Когда Банников ушел, Цапля свернул папироску, лег на грязные,
лоснящиеся доски нар, поднял ноги вверх и стал болтать ими в воздухе,
постукивая каблуком о каблук. Он был в дурном настроении оттого, что его,
ефрейтора, выпущенного из учебной команды, послали в караул часовым, как
какого-то Банникова. Правда, это случилось из-за нехватки солдат, но
все-таки мысль о том, что он должен, как простой рядовой, сменять Банникова
или Алехина, которые чистят ему сапоги и винтовку, выводила его из
душевного равновесия. С разводящим они одногодки, однако тот уже младший
унтер, имеет две нашивки и получает три рубля жалованья, а он, Цапля, все
еще ефрейтор. Непонятно и унизительно. От скуки ему захотелось подразнить
разводящего, и он сказал, пуская табачный дым колечками к потолку:
- Петрович! А, Петрович!
- Ну, - отозвался унтер, закрывая устав. И так как Цапля молчал,
придумывая, что сказать, добавил: - Я, брат, вот уже двадцать три года
Петрович!
- А не зря ли мы Машку послали? - как бы рассуждая сам с собой,
продолжал Цапля. - Зря, право, зря!
- А почему зря? - спросил разводящий, вынул карманное зеркальце и,
боком поглядывая в него, раздавил прыщ около носа. - Почему, ты говоришь,
зря?
- Как бы караульный офицер не пришел. Застанет на грех, да облает, а
еще, того гляди, в карцер запрячет.
- Придет - скажу, что ушел часовой, мол, по своей надобности, - и вся
недолга.
- Ой, придет, чует моя печенка, - продолжал Цапля. - Этот Циммерман
имеет обнакновение спозаранку. Мне из его четвертой роты сказывали.
- И врешь же ты все, Цапля! - с досадой сказал разводящий. - Экий у
человека брешливый язык!
- А вот с места не сойти! А ты маленький, что ли, не понимаешь,
караулы-то они вон на каком расстоянии. Конечно, зачнет ходить пораньше.
- Да будя тебе брехать. - сказал разводящий, отрезая новый ломоть
хлеба. - Спи, околей до чаю.
- А вот он идет! - вскричал Цапля, глядя в окно и нарочно
приподнимаясь, чтобы разводящий поверил ему. На самом же деле он никого не
видел, да и глубокий мрак, висевший за окном, не позволял ничего видеть.
В это время за дверью караульного помещения раздались
медленно-приближающиеся шаги. Разводящий подумал, что идет Банников, но что
Цапля принимает шаги солдата за приближение офицера. Поэтому он решил сам
напугать Цаплю, встал из-за стола и запер дверь на крючок.
- Не пущу его, - сказал он, держа руку у крючка, - твоего Циммермана.
Нехай тем же поворотом гарцует обратно.
Кто-то дернул дверь, крючок брякнул и замер. Но Цапля уже
действительно не на шутку испугался и вскочил с нар.
- Эй, Петрович, отпирай ему! - крикнул он. - Ведь и в самом деле...
Разводящий заторопился, снимая крючок, сообразив, что Банников в самом
деле не мог вернуться так скоро. Но железо как-то не слушалось его вдруг
задрожавших пальцев и неловко скользило в петле.
- Вот дурака валяет! - взволновался Цапля. - Шутки шутками, а в самом
де...
Сильный удар в дверь потряс стены ветхого здания караулки так, что
задребезжали стекла и огонь испуганно затрепетал в лампе. Разводящий отпер.
Раздалось энергичное ругательство, дверь с силой распахнулась настежь, и
взбешенный офицер быстрыми шагами вошел в помещение.
Цапля уже стоял, вытянув руки по швам. Разводящий взял под козырек,
крикнул: "Смиррно!" и побледневшими губами пытался пролепетать рапорт. Лицо
его из грустного и сонливого сделалось вдруг жалким и растерянным.
- Ваше благородие, в карау... - начал было он, но Циммерман
раздраженно махнул рукой.
- Чего запираешься, черт! - крикнул он, бегая серыми обрюзгшими
глазами с разводящего на Цаплю. - С девками вы, что ли тут, сволочь?
- Простите, вашебродь, - сказал унтер голосом, пересекающимся от
волнения. - От ветру... дверь. Ветром отводит... Я на крю... хотел
припереть... вашбродь!
Офицер смотрел на него в упор, засунув руки в карманы пальто и как бы
ожидая, когда солдат кончит свои объяснения, чтобы снова разразиться
бранью. Циммерман был невысок, сутуловат, с длинной шеей и брюзгливым,
птичьим лицом. Он ударил ладонью по столу и сказал:
- Постовую ведомость!
Разводящий заторопился, вынимая бумагу из брюк. В это время офицер
нагнулся и посмотрел под нары. Не найдя там никого, он немного успокоился и
сказал:
- Где третий?
У разводящего захолонуло сердце, но он притворился спокойным и быстро
проговорил:
- Банников... вашбродь... так что вышел за своей нуждой...
- Позови его! - сказал офицер утомленным голосом, разглядывая стены. -
Позови его!
Цапля стоял, возбужденно переминаясь с ноги на ногу, и испуганно
смотрел на разводящего. Унтер тоскливо вздохнул, откашливаясь и беспомощно
глотая слюну. Ему хотелось заплакать. Прошло несколько томительных, долгих
мгновений. Циммерман подписал ведомость и сказал:
- Ты слышал мои слова?
- Будьте великодушны, вашбродь! - плаксиво забормотал унтер. - Он
вышел, вашбродь... У меня просясь... за кипятком, вашбродь... Сейчас
обернется.
- Сволочь! - сказал офицер твердо и отчетливо, подняв брови. -
Сволочь! - повторил он, уже раздражаясь и посапывая. - Ты в карцере сидел?
- Никак нет, вашбродь! - с отчаянием выдавил из себя разводящий.
- На первый раз скажешь своему ротному, чтобы посадил тебя на пять
суток переменным. Понял?
- Так точно, ваш...
Циммерман повернулся к солдатам спиной и, толкнув ногою дверь, вышел.
Когда дверь затворилась, разводящий стоял еще некоторое время на прежнем
месте, уныло смотря вниз.
- Эх ты, господи! - вздохнул он, разводя руками. - Ну, что это? Почему
такое?
- Я тебе говорил, Петрович, отопри! - заискивающе пробормотал
ошеломленный Цапля. - Разве я зря? Когда мне из четвертой роты...
- Пошел ты к лешему! - сказал унтер, садясь за стол и с вытянутым
лицом трогая книгу за углы. - Ты говорил? Ты лежал и брехал.
Он был сконфужен и разозлен печальным результатом своей шутки с
Цаплей. Перспектива чаепития, такая заманчивая несколько минут назад,
сделалась теперь безразличной и нудной.
- А, отсижу! - вдруг ободрился разводящий, приходя в себя. - Пять
суток - ишь, удивил солдата!
- Я вчера Лизку встрел, - сказал Цапля, стараясь перевести разговор на
другую тему. - Убегла ведь от меня, стерва, не верит в кредит, ха, ха, ха!
- Ну, пять суток, так пять суток! - продолжал размышлять вслух
разводящий. - Пять - не десять!
- Ведь как угадал, - удивлялся Цапля, тупо усмехаясь широким ртом. -
Ровно знал, что придет. Прямо вот такое было у меня предчувствие.
- Рад, что накаркал, - огрызнулся унтер. - А вот он самый с кипятком
идет.
Банников поставил чайник на стол и весело улыбнулся, запыхавшийся и
довольный тем, что не даром сходил. Сахар в бумажке он тоже вынул и сказал,
подвигая его разводящему:
- Не больно горяч только кипяток-от. И то насилу достал. У буфетчика
выпросил, он уже запираться хотел.
- А ну тебя с кипятком! - морщась, процедил сквозь зубы разводящий. -
Тут из-за тебя такая неприятность была.
- А што? - спросил, недоумевая, Банников, переводя глаза с ефрейтора
на унтера. - Кака неприятность?
- Кака, кака? - закричал Цапля, багровея и брызжа слюной. - Разиня
вятская, черт бы тебя там дольше носил!
Он был взволнован недавним приходом офицера, и теперь, при виде
спокойных, ясных глаз Банникова, испытывал непреодолимую потребность
выместить на нем взбудораженное состояние своей души. Цапля был
"отделенным" Банникова, начальством, и поэтому считал себя вправе кричать и
браниться.
Недоумение в лице Банникова еще больше раздражало его. Он сплюнул в
сторону и продолжал громким, злым голосом:
- Цаца эдакая! Смотрите, мол, на меня, какой я красивый!
- Чего же вы ругаетесь, господин отделенный? - тихо сказал Банников. -
Я же ведь ничего...
- А чего ты два часа слонялся? Из-за тебя вон разводящий засыпался.
- На пять суток, - уныло сказал унтер, перелистывая устав. -
Караульный тут был, тебя спрашивал, а как ты отлучился, так вот я и
засыпался.
- Я не виноват, - вполголоса ответил Банников.
Он чувствовал себя глубоко обиженным, но поборол волнение и, сев с
краю нар, принялся переобувать сапоги, натиравшие ногу портянками.
Разводящий продолжал сидеть над уставом, шевеля губами и изредка подымая
глаза к потолку. Лампа чадила, узкая струйка копоти вилась вверх,
расплываясь в воздухе. В красноватом мигающем свете фигуры солдат и самые
лица их казались деревянными, грубо раскрашенными манекенами. В бревенчатых
стенах шуршали тараканы, изредка срываясь и падая; в углу, у кирпичной
облупленной печи, блестели металлические части винтовок. Цапля, в глубине
души чрезвычайно довольный несчастьем разводящего, стоял, заложив руки в
карманы. Губы его, сложенные сердечком, насвистывали песню: "Крутится,
вертится шар голубой..." Затем он поймал на стене таракана и оборвал ему
усы. Таракан вырывался, но Цапля понес его к лампе, бросил в стекло и
долго, ухмыляясь, смотрел, как коробится и трепещет от боли поджаренное
насекомое. Повода придраться к Банникову пока больше не было. Цапля скучал.
Его беспокойный, дурашливый характер требовал суеты, кипения, брани. Он
стал ловить другого таракана, но разводящий поднял голову и сказал:
- Руки поганишь, а потом будешь за сахар хвататься. Брось! Давай чай
пить. Пить - так пить...
- А где кружки? - спросил Цапля, хотя знал, что они стоят на полке в
углу; но ему хотелось, чтобы их принес Банников. Банников не шевелился, и
острая неприязнь к молодому солдату снова шевельнулась в груди ефрейтора.
- Там, на полке, - сказал разводящий, отрываясь от устава и закрывая
книгу.
Цапля помялся немного, потом достал две кружки, плеснул в них воды из
чайника и вылил на пол. Затем налил себе и унтеру, взял кусочек сахару,
бережно откусил и потянул из кружки бурую теплую жидкость. Чай показался
ему слишком холодным, и Цапля крикнул:
- Ты что же, Машка, с погреба кипятку-то принес?
- Да, Банников, холодноват! - сказал и унтер, трогая чайник.
- Да не было, взводный, горячего-то! - ответил Банников. - Чуть было
еще сахару не забыл купить.
Цапля принял эти слова на свой счет и вспыхнул. Ему показалось, что
Банников хочет укорить его в том, что он, Цапля, пьет его чай и сахар, а
все же недоволен и ругается. Он стукнул кружкой о стол и закричал:
- Сахару купил! Думаешь, сахар купил, так тебя, тетерю, завсегда по
башке будут гладить? Ты чего коришь сахаром-то своим? Лапоть паршивый, а?
Хошь, я тебе завтра пуд сахару в зубы воткну? Что я сахару твоего не видал,
что ли?
Банников надел второй сапог и удивленно, оторопев, смотрел несколько
секунд на расходившегося ефрейтора. Прошло еще мгновение, и на розовом,
безусом лице его скользнула улыбка. Что было в ней, это знал только он сам,
но Цапле в мягко улыбнувшемся рте солдата почудилось снисходительное
сожаление и уверенность в своей правоте. Этого он не мог снести. Глаза его
сузились, круглые, мясистые щеки запрыгали, как в лихорадке. Цапля поставил
кружку на стол и вплотную подскочил к Банникову.
Неожиданно для самого себя он занес руку наотмашь и больно ударил
Банникова по лицу концами пальцев. Сначала, в момент замаха, намерения
ударить у него не было. Но когда побледневшее лицо Банникова с испугом в
глазах метнулось в сторону, уклоняясь от удара, у Цапли вспыхнула острая
жестокость к розовой упругой щеке, и он конвульсивно дернул по ней
пальцами.
- Эй, Цапля, не драться! - строго прикрикнул унтер. - В казарме дело
твое, а при мне не смей!
- Вот, смотри на него! - сказал Цапля глухим голосом, дрожа от
волнения. - Цаца! Пальцем его тронуть не смей? Ишь, сволочь!
Банников встал и провел по щеке дрожащими пальцами. Лицо его
попеременно вспыхивало красными и белыми пятнами. Он хотел говорить, но
неведомое чувство сжимало ему горло. Наконец на темных глазах его
заблестели слезы, и он сказал:
- За что вы меня бьете-то, отделенный? А? За что?..
Тоска и жалость к себе слышались в его голосе. Цапля притворился
пьющим чай. Ему было уже совестно за вспышку, но не хотелось показать
этого.
- За что вы меня ударили, отделенный? - тихо и настойчиво повторил
Банников. - За что? Я же ничего.
- Чего мелешь? - сердито отозвался Цапля. - Кто тебя бил? Никто тебя
не бил. Поговори еще.
Наступило неловкое молчание. Злая тяжесть обиды глухо ворочалась в
Банникове. За что? Он купил для них за свои деньги чаю и сахару. Ему вдруг
страстно захотелось уйти, уйти из опостылевшей караулки куда-нибудь в лес,
лечь на траву и забыться.
Разводящий молча прихлебывал чай, чувствуя стеснение и неловкость от
выходки Цапли. Желая нарушить тягостное молчание, он покрутил усы и сказал:
- Какой случай в пятой роте был. Приходит артельщик на базар за
крупой, крупы купить. Ну, это самое, купил, на кухню принес, смотрит, а
там, в мешке-то, шесть мышенят подохших. Ей-богу! Целое гнездо. Так и
бросили, дежурный по кухне велел...
Унтер мельком взглянул в сторону Банникова. Солдат сидел неподвижно,
смотря в одну точку глазами, полными слез.
- Будет, Банников! - сказал разводящий, крякнув. - Он так, сдуру.
Брось!
И, помолчав, добавил:
- В конвойной команде двоих избили прямо в лоск... Одному так пол-уха
откусили.
- Разводящий! - сказал Цапля, прислушиваясь. - Никак Алехин свистит.
Действительно, за стеной караулки трещали короткие, раздражительные
свистки. Унтер посмотрел на часы, отставил кружку и сказал:
- Банников, айда на смену! И так прозевали. Четверть часа лишка стоит
человек.
Банников встал, молча надел поверх белой рубахи серую скатанную
шинель, взял из угла винтовку и вышел... Вслед за ним вышел и разводящий и
через несколько минут вернулся назад с Алехиным, рябым и курносым парнем.
Банников, заступив пост, осмотрел ружейный затвор, поставил его на
предохранительный взвод и медленно обошел здание порохового склада,
рассматривая, в целости ли замки, печати и двери. Убедившись, что все
благополучно, он вскинул винтовку на плечо и стал ходить взад и вперед по
узкой тропинке, проложенной часовыми. Дул по-прежнему холодный, упорный
ветер, свистя в ушах, но Банников, расстроенный случившимся в караулке, не
замечал ни ветра, ни холода. Раздражение против Цапли постепенно утихало, и
он только с грустью думал о том, что за три оставшихся года службы
придется, вероятно, еще много натерпеться подобных неприятностей. Понемногу
в одиночестве и тишине уснувшей площади ему захотелось спать, но он, как и
всегда, превозмогал усталость, расхаживая и высчитывая, когда придет письмо
из деревни в ответ на его письмо, в котором он просил выслать холста для
рубашек и яблоков.
Алехин между тем долго и основательно ругался, узнав, что ужин не
принесли и что кипятку в чайнике почти не осталось. Унтер меланхолично
рассказал ему о посещении караульного офицера и своем несчастии. Алехин на
это заметил:
- Леший бы их всех драл! С солдата спрашивают, а чтобы куб поставить в
караулке, так этого нет. Спать я хочу; утро вечера мудренее, а баба девки
ядренее.
Он лег на нары, зевая во всю мочь, сунул под голову свернутую шинель,
дососал окурок папиросы и скоро захрапел. Его пример нагнал сонливость и на
разводящего, но так как унтер спал крепко и боялся проспать смену, то не
лег на нары, а просто склонился на руки к столу и начал дремать.
Цапле не спалось. Он долго и отчаянно зевал, придумывая, чем бы убить
время. Почему-то смуглая, побледневшая от удара щека Банникова вертелась
перед глазами, вызывая раздражение против себя, солдата и вообще против
всего неудачного дня. Кроме того, что пришлось идти в караул часовым, он
проиграл еще утром в карты рубль шестьдесят копеек и остался без денег.
Вытащив складной нож, Цапля принялся ковырять им дерево стола, отдирая
пальцами щепки; потом плюнул в гирю стенных часов, но не попал и стал
считать удары маятника. А досчитав до тридцати, заскучал, надел шапку и
вышел из помещения.
Небо выяснилось и, синея, мерцало холодным узором звезд. От этого
вверху, над черными массами зданий, было как будто светлее, а над землей
по-прежнему расстилался унылый мрак, заставляя напрягать слух и глаза.
Рубаха Банникова смутно белела шагах в двадцати от караулки, неподвижно и
сонно. Цапля долго смотрел в его сторону, подрыгивая коленом и засунув руки
в карманы брюк.
"Ишь, фря! - сказал он мысленно. - Тоже, выслужиться хочет.
Фордыбачит. Очень мне твой сахар нужен!"
Но тут же вспомнил, что часто брал взаймы у Банникова и сахар и чай.
"Пойти вот, пугнуть тебя хорошенько, так будешь знать, что есть
служба!"
Мысль эта мелькнула в его голове сначала просто словами, но потом
Цапля стал думать, что в самом деле хорошо бы еще как-нибудь посмеяться над
Банниковым. Ни то, что он ефрейтор и отделенный, ни то, что он ударил
Банникова и ругал его, не давало ему сознания своего превосходства над ним.
Напротив, как будто выходило, что он еще чем-то обязан Банникову, и тот
знает это. Надо было сделать что-нибудь такое, чтобы молодой солдат
почувствовал зависимость свою от него и признал ее.
"Выкрасть разве затвор у его? - сказал себе Цапля. - Пусть попросит
Машка хорошенько, тогда отдам!"
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 1. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 14 мая 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
За окнами караульного помещения бушевал резкий, порывистый ветер,
потрясая крышу ветхого здания и нагоняя скучную, зевотную тоску. В самой
караулке, у деревянного крашеного стола, кроме разводящего, сидели еще
двое: рядовой Банников и ефрейтор Цапля. Разводящий, младший унтер-офицер,
сумрачный, всегда печальный человек, лениво перелистывал устав строевой
службы, время от времени кусая краюху ржаного хлеба, лежавшую на столе. Ему
смертельно хотелось спать, но он пересиливал себя и притворялся погруженным
в изучение воинской премудрости. К тому же минут через двадцать надо было
вести смену. А кроме этого, он не решался вздремнуть из боязни караульного
офицера, который каждую минуту мог заглянуть на пост и сделать ему,
разводящему, строгий выговор, а то и посадить под арест. И хотя он
завидовал часовым, имеющим возможность через каждые два часа стояния на
посту спать целых четыре, но сознание своего служебного положения и
превосходства заставляло его еще шире раскрывать сонные глаза и усиленно
шевелить губами, запоминая непреложные догматы строевой дисциплины.
Цапля взял листик махорочной бумаги и, вытащив из штанов огрызок
карандаша, при свете жестяной лампы нарисовал, помогая себе языком и
бровями, подобие порохового погреба и маленькую фигурку часового. Часовой
вышел кривым на один глаз и безногим, так что казалось, будто он стоит по
колено в земле, но Цапля, тем не менее, остался весьма доволен рисунком. Он
прищурился, захохотал, отчего вздрогнули его полные, мясистые щеки, потом
сказал, протягивая бумажку Банникову:
- Смотри, Машка, - это кто?
Банников всегда служил предметом насмешек Цапли и теперь не
сомневался, что ефрейтор изобразил его, Банникова, но не обиделся, желая
угодить начальству, и сказал, ласково улыбаясь глазами, нежными, как у
молодой девушки:
- На кого-то страсть похож. Никак Алехин?
Алехин был солдат, стоявший в это время на часах. Цапля помолчал
немного, придумывая, что бы такое сказать поязвительнее Банникову, и вдруг
прыснул:
- Это, Машка, ты! Вот ты эдак, расщеперившись, стоишь.
Банников молча улыбнулся, взял нож и отрезал кусок хлеба от каравая.
- Ужин-то не несут, кашицу-то нашу, - сказал он. - Дай-кось хлебца
хошь пожую, что-то есть охота.
Разводящий поднял голову. У него было худое, загорелое лицо и
маленькие черные усы. Он протянул руку к Цапле и сказал, зевая:
- Покажь!
Цапля подал рисунок унтеру и глупо захохотал.
- Машка, расщеперившись, стоит, - с трудом сказал он сквозь смех. - Не
хочет признавать своего патрета.
- Вовсе не похож, - сказал разводящий. - Банников - парнишка румяный,
как яблочко, а ты огородную чучелу изобразил.
Цапля надулся. Он ожидал, что унтер поддержит его, и они вдвоем
подымут на смех молодого солдата, прозванного "Машкой" за скромность и
застенчивость. Он пожевал губами и сказал:
- Сущая девка энтот Банников. Банников! А может, ты девка
переряженная, а?
Унтер улыбнулся, жуя хлеб. От движений челюстей шевелились его
маленькие, острые усы, и казалось, что они помогают жевать.
Довольный Цапля продолжал.
- Позавчера в газетах писали, будто Банников наш к ротному ночевать
ходит. Правда, штоль, ась, Банников?
Банников смотрел в стену и конфузливо улыбался, ожидая, когда кончится
у Цапли прилив веселости. Потом шмыгнул носом, покраснел и сказал,
проглотив хлеб:
- А пускай их пишут! Попишут да и перестанут. Скоро, чай, сменяться.
Смена-то моя ведь!
- Ну, так что? - спросил Цапля.
- Кашицу долго не несут, - зевнул Банников. - Без горячего скушно.
- Ишь ты, деревенский лапоть, - наставительно сказал унтер, хотя сам с
удовольствием похлебал бы теперь горячей жидкой кашицы. - Солдат по уставу
безо всякой кашицы должен обойтись. Терпеть и голод и холод.
- Да ведь это... оно... так, например... только словесность, - тихо
произнес Банников. - А есть каждому полагается!
- На службе мамки и тятьки нет, - зевнул разводящий. - Цапля, давай
чай пить. Все равно энту кашицу принесут холодную. Вон Банников за кипятком
сбегает. Давай копейку, Банников, на кипяток, будешь с нами чаевать.
- Сейчас бегу, - сказал Банников, вставая и откладывая в сторону
недоеденный ломоть. - Только мне не поспеть уже чай пить - чичас на смену.
- Ну, на смену! Еще четверть часа тебе слободы, а коли што, Алехин
обождет малость. Беги-ка, беги скоренько!
Банников вышел из-за стола, поправил ремень, оттянутый патронной
сумкой, снял с гвоздя медный чайник и спросил:
- Куда идти-то? Чай, заперто везде.
- В Ерофеев трактир беги, Машка! - крикнул Цапля, часто моргая белыми
ресницами серых навыкате глаз. - На Колпинской, возле часовни. Там дадут,
не заперто.
- Ладно, - сказал Банников отворил дверь и вышел.
Банников служил первый год и часто со страхом думал, что службы
осталось еще три долгих, тяжелых года. Первые недели и даже месяцы службы
нравились ему новизной обстановки, строгим, деловитым темпом. Потом, когда
не осталось ничего нового и интересного, а старое сделалось заезженным,
скучным и обязательным, его стала тяготить строгость дисциплины и общество
чужих, раздраженных и тяготящихся людей, согнанных в глухой уездный город
со всех концов страны. Банников был грамотный, добродушный крестьянин,
застенчивый и мягкий. Лицо его даже на службе сохранило какую-то женскую
округлость и свежесть розовых щек, пушистых бровей и ресниц, что было
причиной постоянных, скорее бессмысленных, чем обидных шуток и прозвищ,
вроде "Машки", "Крали", "Анютки". С первых же дней службы, приглядевшись к
отношениям людей, окружавших его, он понял, что молодому и неопытному
солдату легче всего служить, угождая начальству. Он так и делал, но его
никто не любил и не чувствовал к нему ни малейшей симпатии. Покорность и
угодливость - козыри в жизненной игре. Но в покорности и угодливости
Банникова слишком чувствовались и вынужденность и сознательная умеренность
этих качеств. Когда он подавал сапоги или винтовку, вычищенные им, своему
взводному или по первому слову бежал в лавочку, тратя свои деньги, у него
всегда был вид и выражение лица, говорящие, что это он делает без всякой
приятности, но и без злобы, потому что так нужно, потому что он в
зависимости и знает, как сделать, чтобы жилось легче. Это чувствовалось, и
хотя к Банникову не придирались так, как к другим, но всегда при удобном
случае давали ему понять, что всякая провинность будет взыскана с него так
же, как и с других. Но Банников был всегда молчалив, внимателен,
исполнителен и сосредоточен.
Он купил в трактире чаю, сахару на две копейки, кипятку, вышел на
улицу и почти бегом, придерживая на ходу чайник, направился через площадь в
сторону порохового склада. Ветер свистел ему в уши и стегал лицо резкими
вздохами. На ходу Банников заметил, что кипяток не горячий, а только
теплый, и это обстоятельство было ему неприятно. "Еще ругаться будут за мои
же деньги, - думал он, зажмуривая глаза от ветра и наклоняя голову. -
Разводящий-то еще ничего, а вот Цапля проклятая начнет глупость свою
выказывать". - Эта служба - ой, ой, ой! - вслух вздохнул он, обращаясь к
невидимому слушателю. - Только бы отслужить как-нибудь, уж черт бы ее взял!
Когда перед ним в темноте скорее почувствовались, чем обрисовались
черные силуэты погребов, а за ними мелькнуло освещенное окно караулки,
Банникова остановил хриплый, простуженный голос Алехина. Часовой крикнул:
- Эй, кто идет?
- Свои, Банников.
- А смена скоро, не знаешь?
- Надо быть, скоро, - подумав, ответил Банников. - Надо быть, эдак, с
четверть часа, што ли, еще тебе стоять.
В ответ послышалось легкое насвистывание гопака. Банников хотел уйти,
как вдруг Алехин сказал:
- Караульный офицер был.
- Ну? Был? А что?
- Да ничего. Кабы не заметил, что ты был ушодчи.
- Ну-у! - с сомнением протянул Банников. Однако смутная тревога
охватила его и задержала дыхание. Он подошел к караульному помещению и
отворил дверь.
Когда Банников ушел, Цапля свернул папироску, лег на грязные,
лоснящиеся доски нар, поднял ноги вверх и стал болтать ими в воздухе,
постукивая каблуком о каблук. Он был в дурном настроении оттого, что его,
ефрейтора, выпущенного из учебной команды, послали в караул часовым, как
какого-то Банникова. Правда, это случилось из-за нехватки солдат, но
все-таки мысль о том, что он должен, как простой рядовой, сменять Банникова
или Алехина, которые чистят ему сапоги и винтовку, выводила его из
душевного равновесия. С разводящим они одногодки, однако тот уже младший
унтер, имеет две нашивки и получает три рубля жалованья, а он, Цапля, все
еще ефрейтор. Непонятно и унизительно. От скуки ему захотелось подразнить
разводящего, и он сказал, пуская табачный дым колечками к потолку:
- Петрович! А, Петрович!
- Ну, - отозвался унтер, закрывая устав. И так как Цапля молчал,
придумывая, что сказать, добавил: - Я, брат, вот уже двадцать три года
Петрович!
- А не зря ли мы Машку послали? - как бы рассуждая сам с собой,
продолжал Цапля. - Зря, право, зря!
- А почему зря? - спросил разводящий, вынул карманное зеркальце и,
боком поглядывая в него, раздавил прыщ около носа. - Почему, ты говоришь,
зря?
- Как бы караульный офицер не пришел. Застанет на грех, да облает, а
еще, того гляди, в карцер запрячет.
- Придет - скажу, что ушел часовой, мол, по своей надобности, - и вся
недолга.
- Ой, придет, чует моя печенка, - продолжал Цапля. - Этот Циммерман
имеет обнакновение спозаранку. Мне из его четвертой роты сказывали.
- И врешь же ты все, Цапля! - с досадой сказал разводящий. - Экий у
человека брешливый язык!
- А вот с места не сойти! А ты маленький, что ли, не понимаешь,
караулы-то они вон на каком расстоянии. Конечно, зачнет ходить пораньше.
- Да будя тебе брехать. - сказал разводящий, отрезая новый ломоть
хлеба. - Спи, околей до чаю.
- А вот он идет! - вскричал Цапля, глядя в окно и нарочно
приподнимаясь, чтобы разводящий поверил ему. На самом же деле он никого не
видел, да и глубокий мрак, висевший за окном, не позволял ничего видеть.
В это время за дверью караульного помещения раздались
медленно-приближающиеся шаги. Разводящий подумал, что идет Банников, но что
Цапля принимает шаги солдата за приближение офицера. Поэтому он решил сам
напугать Цаплю, встал из-за стола и запер дверь на крючок.
- Не пущу его, - сказал он, держа руку у крючка, - твоего Циммермана.
Нехай тем же поворотом гарцует обратно.
Кто-то дернул дверь, крючок брякнул и замер. Но Цапля уже
действительно не на шутку испугался и вскочил с нар.
- Эй, Петрович, отпирай ему! - крикнул он. - Ведь и в самом деле...
Разводящий заторопился, снимая крючок, сообразив, что Банников в самом
деле не мог вернуться так скоро. Но железо как-то не слушалось его вдруг
задрожавших пальцев и неловко скользило в петле.
- Вот дурака валяет! - взволновался Цапля. - Шутки шутками, а в самом
де...
Сильный удар в дверь потряс стены ветхого здания караулки так, что
задребезжали стекла и огонь испуганно затрепетал в лампе. Разводящий отпер.
Раздалось энергичное ругательство, дверь с силой распахнулась настежь, и
взбешенный офицер быстрыми шагами вошел в помещение.
Цапля уже стоял, вытянув руки по швам. Разводящий взял под козырек,
крикнул: "Смиррно!" и побледневшими губами пытался пролепетать рапорт. Лицо
его из грустного и сонливого сделалось вдруг жалким и растерянным.
- Ваше благородие, в карау... - начал было он, но Циммерман
раздраженно махнул рукой.
- Чего запираешься, черт! - крикнул он, бегая серыми обрюзгшими
глазами с разводящего на Цаплю. - С девками вы, что ли тут, сволочь?
- Простите, вашебродь, - сказал унтер голосом, пересекающимся от
волнения. - От ветру... дверь. Ветром отводит... Я на крю... хотел
припереть... вашбродь!
Офицер смотрел на него в упор, засунув руки в карманы пальто и как бы
ожидая, когда солдат кончит свои объяснения, чтобы снова разразиться
бранью. Циммерман был невысок, сутуловат, с длинной шеей и брюзгливым,
птичьим лицом. Он ударил ладонью по столу и сказал:
- Постовую ведомость!
Разводящий заторопился, вынимая бумагу из брюк. В это время офицер
нагнулся и посмотрел под нары. Не найдя там никого, он немного успокоился и
сказал:
- Где третий?
У разводящего захолонуло сердце, но он притворился спокойным и быстро
проговорил:
- Банников... вашбродь... так что вышел за своей нуждой...
- Позови его! - сказал офицер утомленным голосом, разглядывая стены. -
Позови его!
Цапля стоял, возбужденно переминаясь с ноги на ногу, и испуганно
смотрел на разводящего. Унтер тоскливо вздохнул, откашливаясь и беспомощно
глотая слюну. Ему хотелось заплакать. Прошло несколько томительных, долгих
мгновений. Циммерман подписал ведомость и сказал:
- Ты слышал мои слова?
- Будьте великодушны, вашбродь! - плаксиво забормотал унтер. - Он
вышел, вашбродь... У меня просясь... за кипятком, вашбродь... Сейчас
обернется.
- Сволочь! - сказал офицер твердо и отчетливо, подняв брови. -
Сволочь! - повторил он, уже раздражаясь и посапывая. - Ты в карцере сидел?
- Никак нет, вашбродь! - с отчаянием выдавил из себя разводящий.
- На первый раз скажешь своему ротному, чтобы посадил тебя на пять
суток переменным. Понял?
- Так точно, ваш...
Циммерман повернулся к солдатам спиной и, толкнув ногою дверь, вышел.
Когда дверь затворилась, разводящий стоял еще некоторое время на прежнем
месте, уныло смотря вниз.
- Эх ты, господи! - вздохнул он, разводя руками. - Ну, что это? Почему
такое?
- Я тебе говорил, Петрович, отопри! - заискивающе пробормотал
ошеломленный Цапля. - Разве я зря? Когда мне из четвертой роты...
- Пошел ты к лешему! - сказал унтер, садясь за стол и с вытянутым
лицом трогая книгу за углы. - Ты говорил? Ты лежал и брехал.
Он был сконфужен и разозлен печальным результатом своей шутки с
Цаплей. Перспектива чаепития, такая заманчивая несколько минут назад,
сделалась теперь безразличной и нудной.
- А, отсижу! - вдруг ободрился разводящий, приходя в себя. - Пять
суток - ишь, удивил солдата!
- Я вчера Лизку встрел, - сказал Цапля, стараясь перевести разговор на
другую тему. - Убегла ведь от меня, стерва, не верит в кредит, ха, ха, ха!
- Ну, пять суток, так пять суток! - продолжал размышлять вслух
разводящий. - Пять - не десять!
- Ведь как угадал, - удивлялся Цапля, тупо усмехаясь широким ртом. -
Ровно знал, что придет. Прямо вот такое было у меня предчувствие.
- Рад, что накаркал, - огрызнулся унтер. - А вот он самый с кипятком
идет.
Банников поставил чайник на стол и весело улыбнулся, запыхавшийся и
довольный тем, что не даром сходил. Сахар в бумажке он тоже вынул и сказал,
подвигая его разводящему:
- Не больно горяч только кипяток-от. И то насилу достал. У буфетчика
выпросил, он уже запираться хотел.
- А ну тебя с кипятком! - морщась, процедил сквозь зубы разводящий. -
Тут из-за тебя такая неприятность была.
- А што? - спросил, недоумевая, Банников, переводя глаза с ефрейтора
на унтера. - Кака неприятность?
- Кака, кака? - закричал Цапля, багровея и брызжа слюной. - Разиня
вятская, черт бы тебя там дольше носил!
Он был взволнован недавним приходом офицера, и теперь, при виде
спокойных, ясных глаз Банникова, испытывал непреодолимую потребность
выместить на нем взбудораженное состояние своей души. Цапля был
"отделенным" Банникова, начальством, и поэтому считал себя вправе кричать и
браниться.
Недоумение в лице Банникова еще больше раздражало его. Он сплюнул в
сторону и продолжал громким, злым голосом:
- Цаца эдакая! Смотрите, мол, на меня, какой я красивый!
- Чего же вы ругаетесь, господин отделенный? - тихо сказал Банников. -
Я же ведь ничего...
- А чего ты два часа слонялся? Из-за тебя вон разводящий засыпался.
- На пять суток, - уныло сказал унтер, перелистывая устав. -
Караульный тут был, тебя спрашивал, а как ты отлучился, так вот я и
засыпался.
- Я не виноват, - вполголоса ответил Банников.
Он чувствовал себя глубоко обиженным, но поборол волнение и, сев с
краю нар, принялся переобувать сапоги, натиравшие ногу портянками.
Разводящий продолжал сидеть над уставом, шевеля губами и изредка подымая
глаза к потолку. Лампа чадила, узкая струйка копоти вилась вверх,
расплываясь в воздухе. В красноватом мигающем свете фигуры солдат и самые
лица их казались деревянными, грубо раскрашенными манекенами. В бревенчатых
стенах шуршали тараканы, изредка срываясь и падая; в углу, у кирпичной
облупленной печи, блестели металлические части винтовок. Цапля, в глубине
души чрезвычайно довольный несчастьем разводящего, стоял, заложив руки в
карманы. Губы его, сложенные сердечком, насвистывали песню: "Крутится,
вертится шар голубой..." Затем он поймал на стене таракана и оборвал ему
усы. Таракан вырывался, но Цапля понес его к лампе, бросил в стекло и
долго, ухмыляясь, смотрел, как коробится и трепещет от боли поджаренное
насекомое. Повода придраться к Банникову пока больше не было. Цапля скучал.
Его беспокойный, дурашливый характер требовал суеты, кипения, брани. Он
стал ловить другого таракана, но разводящий поднял голову и сказал:
- Руки поганишь, а потом будешь за сахар хвататься. Брось! Давай чай
пить. Пить - так пить...
- А где кружки? - спросил Цапля, хотя знал, что они стоят на полке в
углу; но ему хотелось, чтобы их принес Банников. Банников не шевелился, и
острая неприязнь к молодому солдату снова шевельнулась в груди ефрейтора.
- Там, на полке, - сказал разводящий, отрываясь от устава и закрывая
книгу.
Цапля помялся немного, потом достал две кружки, плеснул в них воды из
чайника и вылил на пол. Затем налил себе и унтеру, взял кусочек сахару,
бережно откусил и потянул из кружки бурую теплую жидкость. Чай показался
ему слишком холодным, и Цапля крикнул:
- Ты что же, Машка, с погреба кипятку-то принес?
- Да, Банников, холодноват! - сказал и унтер, трогая чайник.
- Да не было, взводный, горячего-то! - ответил Банников. - Чуть было
еще сахару не забыл купить.
Цапля принял эти слова на свой счет и вспыхнул. Ему показалось, что
Банников хочет укорить его в том, что он, Цапля, пьет его чай и сахар, а
все же недоволен и ругается. Он стукнул кружкой о стол и закричал:
- Сахару купил! Думаешь, сахар купил, так тебя, тетерю, завсегда по
башке будут гладить? Ты чего коришь сахаром-то своим? Лапоть паршивый, а?
Хошь, я тебе завтра пуд сахару в зубы воткну? Что я сахару твоего не видал,
что ли?
Банников надел второй сапог и удивленно, оторопев, смотрел несколько
секунд на расходившегося ефрейтора. Прошло еще мгновение, и на розовом,
безусом лице его скользнула улыбка. Что было в ней, это знал только он сам,
но Цапле в мягко улыбнувшемся рте солдата почудилось снисходительное
сожаление и уверенность в своей правоте. Этого он не мог снести. Глаза его
сузились, круглые, мясистые щеки запрыгали, как в лихорадке. Цапля поставил
кружку на стол и вплотную подскочил к Банникову.
Неожиданно для самого себя он занес руку наотмашь и больно ударил
Банникова по лицу концами пальцев. Сначала, в момент замаха, намерения
ударить у него не было. Но когда побледневшее лицо Банникова с испугом в
глазах метнулось в сторону, уклоняясь от удара, у Цапли вспыхнула острая
жестокость к розовой упругой щеке, и он конвульсивно дернул по ней
пальцами.
- Эй, Цапля, не драться! - строго прикрикнул унтер. - В казарме дело
твое, а при мне не смей!
- Вот, смотри на него! - сказал Цапля глухим голосом, дрожа от
волнения. - Цаца! Пальцем его тронуть не смей? Ишь, сволочь!
Банников встал и провел по щеке дрожащими пальцами. Лицо его
попеременно вспыхивало красными и белыми пятнами. Он хотел говорить, но
неведомое чувство сжимало ему горло. Наконец на темных глазах его
заблестели слезы, и он сказал:
- За что вы меня бьете-то, отделенный? А? За что?..
Тоска и жалость к себе слышались в его голосе. Цапля притворился
пьющим чай. Ему было уже совестно за вспышку, но не хотелось показать
этого.
- За что вы меня ударили, отделенный? - тихо и настойчиво повторил
Банников. - За что? Я же ничего.
- Чего мелешь? - сердито отозвался Цапля. - Кто тебя бил? Никто тебя
не бил. Поговори еще.
Наступило неловкое молчание. Злая тяжесть обиды глухо ворочалась в
Банникове. За что? Он купил для них за свои деньги чаю и сахару. Ему вдруг
страстно захотелось уйти, уйти из опостылевшей караулки куда-нибудь в лес,
лечь на траву и забыться.
Разводящий молча прихлебывал чай, чувствуя стеснение и неловкость от
выходки Цапли. Желая нарушить тягостное молчание, он покрутил усы и сказал:
- Какой случай в пятой роте был. Приходит артельщик на базар за
крупой, крупы купить. Ну, это самое, купил, на кухню принес, смотрит, а
там, в мешке-то, шесть мышенят подохших. Ей-богу! Целое гнездо. Так и
бросили, дежурный по кухне велел...
Унтер мельком взглянул в сторону Банникова. Солдат сидел неподвижно,
смотря в одну точку глазами, полными слез.
- Будет, Банников! - сказал разводящий, крякнув. - Он так, сдуру.
Брось!
И, помолчав, добавил:
- В конвойной команде двоих избили прямо в лоск... Одному так пол-уха
откусили.
- Разводящий! - сказал Цапля, прислушиваясь. - Никак Алехин свистит.
Действительно, за стеной караулки трещали короткие, раздражительные
свистки. Унтер посмотрел на часы, отставил кружку и сказал:
- Банников, айда на смену! И так прозевали. Четверть часа лишка стоит
человек.
Банников встал, молча надел поверх белой рубахи серую скатанную
шинель, взял из угла винтовку и вышел... Вслед за ним вышел и разводящий и
через несколько минут вернулся назад с Алехиным, рябым и курносым парнем.
Банников, заступив пост, осмотрел ружейный затвор, поставил его на
предохранительный взвод и медленно обошел здание порохового склада,
рассматривая, в целости ли замки, печати и двери. Убедившись, что все
благополучно, он вскинул винтовку на плечо и стал ходить взад и вперед по
узкой тропинке, проложенной часовыми. Дул по-прежнему холодный, упорный
ветер, свистя в ушах, но Банников, расстроенный случившимся в караулке, не
замечал ни ветра, ни холода. Раздражение против Цапли постепенно утихало, и
он только с грустью думал о том, что за три оставшихся года службы
придется, вероятно, еще много натерпеться подобных неприятностей. Понемногу
в одиночестве и тишине уснувшей площади ему захотелось спать, но он, как и
всегда, превозмогал усталость, расхаживая и высчитывая, когда придет письмо
из деревни в ответ на его письмо, в котором он просил выслать холста для
рубашек и яблоков.
Алехин между тем долго и основательно ругался, узнав, что ужин не
принесли и что кипятку в чайнике почти не осталось. Унтер меланхолично
рассказал ему о посещении караульного офицера и своем несчастии. Алехин на
это заметил:
- Леший бы их всех драл! С солдата спрашивают, а чтобы куб поставить в
караулке, так этого нет. Спать я хочу; утро вечера мудренее, а баба девки
ядренее.
Он лег на нары, зевая во всю мочь, сунул под голову свернутую шинель,
дососал окурок папиросы и скоро захрапел. Его пример нагнал сонливость и на
разводящего, но так как унтер спал крепко и боялся проспать смену, то не
лег на нары, а просто склонился на руки к столу и начал дремать.
Цапле не спалось. Он долго и отчаянно зевал, придумывая, чем бы убить
время. Почему-то смуглая, побледневшая от удара щека Банникова вертелась
перед глазами, вызывая раздражение против себя, солдата и вообще против
всего неудачного дня. Кроме того, что пришлось идти в караул часовым, он
проиграл еще утром в карты рубль шестьдесят копеек и остался без денег.
Вытащив складной нож, Цапля принялся ковырять им дерево стола, отдирая
пальцами щепки; потом плюнул в гирю стенных часов, но не попал и стал
считать удары маятника. А досчитав до тридцати, заскучал, надел шапку и
вышел из помещения.
Небо выяснилось и, синея, мерцало холодным узором звезд. От этого
вверху, над черными массами зданий, было как будто светлее, а над землей
по-прежнему расстилался унылый мрак, заставляя напрягать слух и глаза.
Рубаха Банникова смутно белела шагах в двадцати от караулки, неподвижно и
сонно. Цапля долго смотрел в его сторону, подрыгивая коленом и засунув руки
в карманы брюк.
"Ишь, фря! - сказал он мысленно. - Тоже, выслужиться хочет.
Фордыбачит. Очень мне твой сахар нужен!"
Но тут же вспомнил, что часто брал взаймы у Банникова и сахар и чай.
"Пойти вот, пугнуть тебя хорошенько, так будешь знать, что есть
служба!"
Мысль эта мелькнула в его голове сначала просто словами, но потом
Цапля стал думать, что в самом деле хорошо бы еще как-нибудь посмеяться над
Банниковым. Ни то, что он ефрейтор и отделенный, ни то, что он ударил
Банникова и ругал его, не давало ему сознания своего превосходства над ним.
Напротив, как будто выходило, что он еще чем-то обязан Банникову, и тот
знает это. Надо было сделать что-нибудь такое, чтобы молодой солдат
почувствовал зависимость свою от него и признал ее.
"Выкрасть разве затвор у его? - сказал себе Цапля. - Пусть попросит
Машка хорошенько, тогда отдам!"