---------------------------------------------------------------------
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 3. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 19 апреля 2003 года
---------------------------------------------------------------------
Живо, как будто это было только вчера, я помню рассказ Керна,
выслушанный мною в обществе молодого Женжиля и Благира, дяди Женжиля, -
короткий тяжелый рассказ о непонятном, невидимым якорем укрепленном в темном
человеческом сердце, на страшной глубине бездн, немых для отчаяния и веры,
любви и ненависти. Я расскажу по порядку.
Самуил Керн, я, Женжиль и Благир были по профессии лодочники. Нам
принадлежали две лодки. Весной, когда река выходила из берегов и много
всякой дряни плыло из размытых наводнением поселений - плотов, дров, утвари,
- мы выезжали на ловлю всех этих сюрпризов и проводили на реке целые дни.
Однажды, в сильное половодье, проблуждав вниз по течению без толку
целые сутки, мы к ночи повернули домой. Поднялся ветер, река вздулась и
потемнела; было холодно, сыро; грести становилось трудно; ветром и волнением
гнало лодки прочь от города к противоположному берегу. Мы выбивались из сил;
ледяной воздух бил нас в лицо порывистыми размахами. Стемнело, опустился
туман. Мы плыли в беспокойной тишине ночи - только гудел ветер, да
тревожное, глухое дыхание сырой тьмы реки уходило без конца вдаль. Благир
засветил фонарь и, соскучившись, затянул песню:
Посушимся, ребята,
В трактире у Грипата,
Где на веселый огонек
Рыбак летит, как мотылек.
Его перебил Керн:
- А вот что, - сказал он, - ведь нам не выгрести. Переправимся на тот
берег и выждем до утра. Чайник с нами - будем чай пить.
- Верно, - согласился Женжиль.
И через полчаса мы пристали к небольшой песчаной косе, за которой
начинались холмы, покрытые низким кустарником.
Мы разложили огонь и расположились вокруг трескучего горна, закрывая
плащами от ледяного ветра шеи и головы. Выколотив трубку, Женжиль взял
чайник и пропал в бушующей тьме.
Прошло минут пять, парень не возвращался. Вода была близко от того
места, где мы сидели, - шагах в пятнадцати, но там, у воды, шумел только
песок, заливаемый весенним прибоем; стихли шаги Женжиля, словно он удалился
в глубину берега. Всем надоело ждать, мы озябли, хотелось по кружке чая.
Самуил крикнул:
- Женжиль!
В то же мгновение бледное, вытянутое лицо Женжиля блеснуло в кругу
света круглыми, испуганными глазами. Он швырнул пустой чайник, присел на
корточки и вытянул к огню мокрые, вздрагивающие ладони. Я заметил, что
рукава его куртки мокры до самых плеч.
- Заблудился? - иронически спросил Керн. - Что случилось? - спокойно
повторил он, заметив неладное.
Женжиль встал, встряхнулся и, прежде чем заговорить, помолчал немного,
словно не давая веры собственным чувствам.
- Я поймал утопленника, - растерянно пробормотал он, нервно поворачивая
лицо к шумевшему в темноте разливу. - Нечаянно схватил его за руку в воде и,
конечно, забыл про чай. Кажется, хотел принести сюда, но не смог, потому что
затряслись поджилки, и я ослабел, как роженица.
- Хо-хо, - протяжно протянул Благир, выхватывая головню из костра. -
Миас и ты, Керн, идем. Нельзя оставлять тело мокнуть, а может быть, он еще
жив.
Из всех нас в эту минуту один Керн вспомнил о чае и, нагнувшись,
захватил брошенную Женжилем посуду. Взволнованные, хотя и не раз встречали
людей, плывущих вниз по реке с мертвыми глазами уснувших рыб, - мы
тронулись. Впереди шел Женжиль с дядей, за ними я; Керн замыкал шествие;
чайник тупо побрякивал в его пальцах.
Благир поднял головню, ветер раздул ее - сотни искр взвились волнистым
букетом, и дикий трепет огня взволновал мрак, разбежавшийся уродливыми
лохмотьями. На песке, у самой воды, я различил темную фигуру с белым лицом.
Это была женщина.
Мы присели кругом, рассматривая печальный сюрприз реки - бурной равнины
мрака. Тонкая и, по-видимому, слабая была эта женщина с маленькими,
посиневшими кулачками; хорошее, сшитое по моде, мокрое платье обтягивало ее
липким футляром, на лицо было грустно и досадно смотреть - застывшее
страдание лежало на нем, и от этого было оно еще прекраснее, как молодая
любовь, обрызганная слезами. Мокрые, бронзового оттенка, волосы, свитые в
один жгут, вытягивались на темном песке.
Благир щелкнул языком, развел руками и встал. Керн сказал:
- В такую ночь рискованно упасть с парохода.
- Ничего не известно, - вздохнул Женжиль. - Бывает, что и сами прыгают.
А теперь как? Миас, что делать?
- Перенесем к огню, - сказал я. - А утром все пятеро приедем в город.
Бери за плечи, Женжиль. Я - за ноги.
Вдвоем мы подняли труп и перенесли к костру, положив его немного
поодаль, чтобы глаза наши не натыкались ежеминутно на тягостное для живых
зрелище. А когда несли ее, то ноги наши ступали тихо и осторожно, а руки
прикасались бережно к холодному телу, словно она спала.
Удаляясь с печальной ношей, я слышал, как булькнула позади вода: Керн
наполнял чайник.
Опустив на траву тело, я и Женжиль молча стояли некоторое время около
него, взбудораженные неожиданностью, с совершенно утраченным равновесием
духа, присущим людям физического труда. Я, правда, не всегда был лодочником
и знавал лучшие дни, но частые, подавленные вздохи Женжиля были для меня
новостью. Что тронуло и что поразило его?
Наконец, оба мы, как бы сговорившись, отвернулись и подошли к огню, где
Керн кипятил чай. Широколицый, бородатый, нахмуренный, он пристально следил
за огнем, молча переживая событие. Ветер усилился, раскидывая по земле
дымное, фыркающее пламя, и осыпал нас градом пощечин, завывая в ушах.
Разговор не вязался. Наконец, мало-помалу, каждый стал разгружаться, строя
нехитрые догадки и предположения. Через полчаса говорили уже о дочери
миллионера, замученной жестоким отцом. Мы, люди реки, можем прилично
фантазировать, потому что живем на просторе и вечно полны небом, отраженным
в реке! Мы разговаривали негромкими голосами, невольно оглядываясь в ту
сторону, где, скрытое близким мраком, лежало молодое тело погибшей, и мне
все время казалось, что бледное, замкнутое лицо ее присутствует среди нас.
На душе было невесело.
Прихлебывая мутный чай, Женжиль заявил:
- Если временно человек рехнулся, он способен на все. Вот и все, нечего
тут и голову ломать.
- Дурак, - спокойно возразил Керн. - Разве это так просто? Я знал
умного человека с ясной головой и с душой тверже, чем стальной рельс, но
человек этот добровольно погиб.
- Раскис, - презрительно проворчал Благир. - Лопаются и стальные
рельсы.
- Ты слушай, - сказал Керн. - Он не раскис, но производил вычисления.
Складывал, умножал, делил и вычитал свою жизнь. Должно быть, действительно
выходил нуль. Он служил шкипером на пассажирском катере, что ходит по
городу, и служил десять лет.
Однажды я встречаю на пристани целую кучу народа - все кричат,
ругаются. Спрашиваю: в чем дело? - Да вот, - говорит мне высокий старик в
цилиндре, а сам весь дрожит от злости, - совершено уголовное преступление.
Мы, - говорит, - ехали все тихо и смирно, каждый по своему делу, в разные
концы города на катере Э 31 (где и служил тот шкипер, про которого я
рассказываю). Подплыли к этой пристани, - отдали причал, вдруг шкипер
отходит от колеса и заявляет: - Господа, не будете ли так добры очистить
судно? - Почему? - Да так, - говорит, - надоело, - говорит, - мне возить
разный сброд, идите, господа, вон. Возил я вас десять лет, а теперь у меня
нет для этого подходящего настроения. - Кинулись на него, а он вынул
револьвер и молча посмеивается. Спорить было немыслимо. Мы вышли и, прежде,
чем успели позвать полицию, он прыгнул в машину, крикнул что-то, и машинист
вышел на берег, без шапки, бледный. Мы к нему - в чем дело? - Не знаю, -
говорит, - с ним что-то неладное.
Тогда, - продолжают мне дальше рассказывать, - Грубер (а шкипера звали
Грубер) встал у штурвала и полным ходом стал удаляться вниз, к морю. Далеко
уплыл он, катер стал маленький, как скорлупка, и смотрим - взвился на нем
флаг. И менее чем через четверть часа отправился в погоню катер речной
полиции.
Керн остановился и посмотрел на нас взглядом, выражавшим Груберу если
не одобрение, то сочувствие. Потом продолжал: - Я ушел с пристани, потому
что делать на ней мне более было нечего, а подробности и конец истории узнал
вечером.
В тот день на море был сильный шторм, катер Грубера летел полным ходом,
и полицейские, гнавшиеся за ним, пришли в смятение, потому что Грубер плыл,
не останавливаясь, в бурную морскую даль, и нельзя было решить, что он
намерен сделать. Расстояние между обоими катерами становилось все меньше
(полицейские жгли уголь вовсю, и их судно все-таки шло быстрее), но
сокращалось чересчур медленно, а волнение становилось опасным. Тогда стали
стрелять из дальнобойных кольтовских магазинок, целясь прямо по катеру.
Погоня и стрельба продолжались еще некоторое время, как вдруг гнавшиеся
за Грубером, к великому своему удивлению, заметили, что он поворачивает.
Через минуту это сделалось несомненным; тогда решили, что Грубер боится пуль
и решил сдаться. Перешли на малый ход, остановились почти.
Грубер же, действительно, повернул катер и быстро приближался к
преследующим. Скоро уже можно было видеть его - он стоял без шапки и
улыбался. Тягостная была эта улыбка, но тогда не знали еще, что задумал
безумец, презревший силу людей.
- Здорово! - прокричал он, когда расстояние между ними и им сократилось
на половину человеческого голоса. - Я сейчас буду борт о борт с вами, но
прежде позвольте сказать мне несколько слов.
Ответом ему было молчание - остановились и ждали.
- Десять лет, - продолжал Грубер, - я получал от компании каждый месяц
сто долларов и жил скверно. Я управлял машиной, построенной человеческими
руками для того, чтобы всевозможные ненужные мне субъекты переезжали с моей
помощью из одного места в другое. Но мне ведь это не нужно, да и машина
тоже, пожалуй, лишняя.
Не хочу я изображать сказку про белого бычка - возить для того, чтобы
ждать, и ждать, чтобы возить. Изобретите для этого усовершенствованную
машину.
А я захотел сегодня, как человек, имеющий право располагать собой и
своим временем, выплыть в море - первый раз за десять лет.
Еще много говорил он, - много говорил потому, что не было дано ему силы
тремя или четырьмя словами вывернуть себя наизнанку.
Наверно, страдал он сильно от этого, наверно.
- Подите к черту! - в заключение сказал он, оскалив зубы. Волны бросали
оба катера из стороны в сторону. Тогда Грубер дал полный ход, ударил носом
своего парохода в борт врага, и оба пошли ко дну.
После этой истории спасся всего один - кочегар из речной полиции, да и
то бедняге пришлось держаться на спасательном круге, пока его не заметили с
берега...
Керн смолк. Начинало светать, ветер смирился. Костер гас, в бледном
свете зари огонь его казался призрачным и бессильным.
- Пойдемте к лодкам, - предложил я, - прошла ночь, а ветер переменил
направление.
Мы встали, продрогшие и сырые от росы, разминая окоченевшие члены.
Керн и Благир понесли весла, а я с Женжилем подошли к мертвой девушке.
Первый луч солнца выскользнул из-за далеких холмов, коснулся ее лица, и
стало оно немного живым, но все-таки безнадежно угасшим и замкнутым в своей
тайне. Возмущение подымалось в моей душе, так жалко было эту милую красоту
тела и молодости. Вероятно, я чувствовал бы себя не лучше, если бы смотрел
на труп ребенка, раздавленного фургоном.
Женжиль, обдумав что-то, нагнулся. Я скоро понял его намерение.
Действительно, он стал шарить в карманах юбки. Все оказалось в порядке, то
есть нашлось письмо, смоченное и скомканное.
- Прочти-ка, Миас, - сказал он, протягивая бумажку мне.
- "Хочу умереть. Рита", - прочел я и сунул бумажку за пазуху.
- Сама хотела, - глубокомысленно произнес Женжиль.
- Несите, эй! - крикнул Благир.
Мы перенесли труп в лодку и, выплыв на середину, долго разговаривали об
упрямцах, предпочитающих скорее разбить об стенку голову, чем помириться с
существованием различных преград. Затем стали грести молча, потому что -
мертвый или живой - человек темен и ничего не скажет, да, может быть, это и
хорошо.
А я все не мог оторваться от милого и близкого теперь почему-то лица
утопленницы. Вдруг возглас, полный отчаяния, прервал мои размышления:
- Да ведь я чайник забыл!
Это вскричал Керн. Вот это было действительно непонятна, потому что он
и в самом деле забыл его. Но при его положительном и трезвом характере можно
держать пари, что более с ним таких фактов не повторится.
Река. Впервые - журнал "Весь мир", 1910, Э 15.
Ю.Киркин
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 3. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 19 апреля 2003 года
---------------------------------------------------------------------
Живо, как будто это было только вчера, я помню рассказ Керна,
выслушанный мною в обществе молодого Женжиля и Благира, дяди Женжиля, -
короткий тяжелый рассказ о непонятном, невидимым якорем укрепленном в темном
человеческом сердце, на страшной глубине бездн, немых для отчаяния и веры,
любви и ненависти. Я расскажу по порядку.
Самуил Керн, я, Женжиль и Благир были по профессии лодочники. Нам
принадлежали две лодки. Весной, когда река выходила из берегов и много
всякой дряни плыло из размытых наводнением поселений - плотов, дров, утвари,
- мы выезжали на ловлю всех этих сюрпризов и проводили на реке целые дни.
Однажды, в сильное половодье, проблуждав вниз по течению без толку
целые сутки, мы к ночи повернули домой. Поднялся ветер, река вздулась и
потемнела; было холодно, сыро; грести становилось трудно; ветром и волнением
гнало лодки прочь от города к противоположному берегу. Мы выбивались из сил;
ледяной воздух бил нас в лицо порывистыми размахами. Стемнело, опустился
туман. Мы плыли в беспокойной тишине ночи - только гудел ветер, да
тревожное, глухое дыхание сырой тьмы реки уходило без конца вдаль. Благир
засветил фонарь и, соскучившись, затянул песню:
Посушимся, ребята,
В трактире у Грипата,
Где на веселый огонек
Рыбак летит, как мотылек.
Его перебил Керн:
- А вот что, - сказал он, - ведь нам не выгрести. Переправимся на тот
берег и выждем до утра. Чайник с нами - будем чай пить.
- Верно, - согласился Женжиль.
И через полчаса мы пристали к небольшой песчаной косе, за которой
начинались холмы, покрытые низким кустарником.
Мы разложили огонь и расположились вокруг трескучего горна, закрывая
плащами от ледяного ветра шеи и головы. Выколотив трубку, Женжиль взял
чайник и пропал в бушующей тьме.
Прошло минут пять, парень не возвращался. Вода была близко от того
места, где мы сидели, - шагах в пятнадцати, но там, у воды, шумел только
песок, заливаемый весенним прибоем; стихли шаги Женжиля, словно он удалился
в глубину берега. Всем надоело ждать, мы озябли, хотелось по кружке чая.
Самуил крикнул:
- Женжиль!
В то же мгновение бледное, вытянутое лицо Женжиля блеснуло в кругу
света круглыми, испуганными глазами. Он швырнул пустой чайник, присел на
корточки и вытянул к огню мокрые, вздрагивающие ладони. Я заметил, что
рукава его куртки мокры до самых плеч.
- Заблудился? - иронически спросил Керн. - Что случилось? - спокойно
повторил он, заметив неладное.
Женжиль встал, встряхнулся и, прежде чем заговорить, помолчал немного,
словно не давая веры собственным чувствам.
- Я поймал утопленника, - растерянно пробормотал он, нервно поворачивая
лицо к шумевшему в темноте разливу. - Нечаянно схватил его за руку в воде и,
конечно, забыл про чай. Кажется, хотел принести сюда, но не смог, потому что
затряслись поджилки, и я ослабел, как роженица.
- Хо-хо, - протяжно протянул Благир, выхватывая головню из костра. -
Миас и ты, Керн, идем. Нельзя оставлять тело мокнуть, а может быть, он еще
жив.
Из всех нас в эту минуту один Керн вспомнил о чае и, нагнувшись,
захватил брошенную Женжилем посуду. Взволнованные, хотя и не раз встречали
людей, плывущих вниз по реке с мертвыми глазами уснувших рыб, - мы
тронулись. Впереди шел Женжиль с дядей, за ними я; Керн замыкал шествие;
чайник тупо побрякивал в его пальцах.
Благир поднял головню, ветер раздул ее - сотни искр взвились волнистым
букетом, и дикий трепет огня взволновал мрак, разбежавшийся уродливыми
лохмотьями. На песке, у самой воды, я различил темную фигуру с белым лицом.
Это была женщина.
Мы присели кругом, рассматривая печальный сюрприз реки - бурной равнины
мрака. Тонкая и, по-видимому, слабая была эта женщина с маленькими,
посиневшими кулачками; хорошее, сшитое по моде, мокрое платье обтягивало ее
липким футляром, на лицо было грустно и досадно смотреть - застывшее
страдание лежало на нем, и от этого было оно еще прекраснее, как молодая
любовь, обрызганная слезами. Мокрые, бронзового оттенка, волосы, свитые в
один жгут, вытягивались на темном песке.
Благир щелкнул языком, развел руками и встал. Керн сказал:
- В такую ночь рискованно упасть с парохода.
- Ничего не известно, - вздохнул Женжиль. - Бывает, что и сами прыгают.
А теперь как? Миас, что делать?
- Перенесем к огню, - сказал я. - А утром все пятеро приедем в город.
Бери за плечи, Женжиль. Я - за ноги.
Вдвоем мы подняли труп и перенесли к костру, положив его немного
поодаль, чтобы глаза наши не натыкались ежеминутно на тягостное для живых
зрелище. А когда несли ее, то ноги наши ступали тихо и осторожно, а руки
прикасались бережно к холодному телу, словно она спала.
Удаляясь с печальной ношей, я слышал, как булькнула позади вода: Керн
наполнял чайник.
Опустив на траву тело, я и Женжиль молча стояли некоторое время около
него, взбудораженные неожиданностью, с совершенно утраченным равновесием
духа, присущим людям физического труда. Я, правда, не всегда был лодочником
и знавал лучшие дни, но частые, подавленные вздохи Женжиля были для меня
новостью. Что тронуло и что поразило его?
Наконец, оба мы, как бы сговорившись, отвернулись и подошли к огню, где
Керн кипятил чай. Широколицый, бородатый, нахмуренный, он пристально следил
за огнем, молча переживая событие. Ветер усилился, раскидывая по земле
дымное, фыркающее пламя, и осыпал нас градом пощечин, завывая в ушах.
Разговор не вязался. Наконец, мало-помалу, каждый стал разгружаться, строя
нехитрые догадки и предположения. Через полчаса говорили уже о дочери
миллионера, замученной жестоким отцом. Мы, люди реки, можем прилично
фантазировать, потому что живем на просторе и вечно полны небом, отраженным
в реке! Мы разговаривали негромкими голосами, невольно оглядываясь в ту
сторону, где, скрытое близким мраком, лежало молодое тело погибшей, и мне
все время казалось, что бледное, замкнутое лицо ее присутствует среди нас.
На душе было невесело.
Прихлебывая мутный чай, Женжиль заявил:
- Если временно человек рехнулся, он способен на все. Вот и все, нечего
тут и голову ломать.
- Дурак, - спокойно возразил Керн. - Разве это так просто? Я знал
умного человека с ясной головой и с душой тверже, чем стальной рельс, но
человек этот добровольно погиб.
- Раскис, - презрительно проворчал Благир. - Лопаются и стальные
рельсы.
- Ты слушай, - сказал Керн. - Он не раскис, но производил вычисления.
Складывал, умножал, делил и вычитал свою жизнь. Должно быть, действительно
выходил нуль. Он служил шкипером на пассажирском катере, что ходит по
городу, и служил десять лет.
Однажды я встречаю на пристани целую кучу народа - все кричат,
ругаются. Спрашиваю: в чем дело? - Да вот, - говорит мне высокий старик в
цилиндре, а сам весь дрожит от злости, - совершено уголовное преступление.
Мы, - говорит, - ехали все тихо и смирно, каждый по своему делу, в разные
концы города на катере Э 31 (где и служил тот шкипер, про которого я
рассказываю). Подплыли к этой пристани, - отдали причал, вдруг шкипер
отходит от колеса и заявляет: - Господа, не будете ли так добры очистить
судно? - Почему? - Да так, - говорит, - надоело, - говорит, - мне возить
разный сброд, идите, господа, вон. Возил я вас десять лет, а теперь у меня
нет для этого подходящего настроения. - Кинулись на него, а он вынул
револьвер и молча посмеивается. Спорить было немыслимо. Мы вышли и, прежде,
чем успели позвать полицию, он прыгнул в машину, крикнул что-то, и машинист
вышел на берег, без шапки, бледный. Мы к нему - в чем дело? - Не знаю, -
говорит, - с ним что-то неладное.
Тогда, - продолжают мне дальше рассказывать, - Грубер (а шкипера звали
Грубер) встал у штурвала и полным ходом стал удаляться вниз, к морю. Далеко
уплыл он, катер стал маленький, как скорлупка, и смотрим - взвился на нем
флаг. И менее чем через четверть часа отправился в погоню катер речной
полиции.
Керн остановился и посмотрел на нас взглядом, выражавшим Груберу если
не одобрение, то сочувствие. Потом продолжал: - Я ушел с пристани, потому
что делать на ней мне более было нечего, а подробности и конец истории узнал
вечером.
В тот день на море был сильный шторм, катер Грубера летел полным ходом,
и полицейские, гнавшиеся за ним, пришли в смятение, потому что Грубер плыл,
не останавливаясь, в бурную морскую даль, и нельзя было решить, что он
намерен сделать. Расстояние между обоими катерами становилось все меньше
(полицейские жгли уголь вовсю, и их судно все-таки шло быстрее), но
сокращалось чересчур медленно, а волнение становилось опасным. Тогда стали
стрелять из дальнобойных кольтовских магазинок, целясь прямо по катеру.
Погоня и стрельба продолжались еще некоторое время, как вдруг гнавшиеся
за Грубером, к великому своему удивлению, заметили, что он поворачивает.
Через минуту это сделалось несомненным; тогда решили, что Грубер боится пуль
и решил сдаться. Перешли на малый ход, остановились почти.
Грубер же, действительно, повернул катер и быстро приближался к
преследующим. Скоро уже можно было видеть его - он стоял без шапки и
улыбался. Тягостная была эта улыбка, но тогда не знали еще, что задумал
безумец, презревший силу людей.
- Здорово! - прокричал он, когда расстояние между ними и им сократилось
на половину человеческого голоса. - Я сейчас буду борт о борт с вами, но
прежде позвольте сказать мне несколько слов.
Ответом ему было молчание - остановились и ждали.
- Десять лет, - продолжал Грубер, - я получал от компании каждый месяц
сто долларов и жил скверно. Я управлял машиной, построенной человеческими
руками для того, чтобы всевозможные ненужные мне субъекты переезжали с моей
помощью из одного места в другое. Но мне ведь это не нужно, да и машина
тоже, пожалуй, лишняя.
Не хочу я изображать сказку про белого бычка - возить для того, чтобы
ждать, и ждать, чтобы возить. Изобретите для этого усовершенствованную
машину.
А я захотел сегодня, как человек, имеющий право располагать собой и
своим временем, выплыть в море - первый раз за десять лет.
Еще много говорил он, - много говорил потому, что не было дано ему силы
тремя или четырьмя словами вывернуть себя наизнанку.
Наверно, страдал он сильно от этого, наверно.
- Подите к черту! - в заключение сказал он, оскалив зубы. Волны бросали
оба катера из стороны в сторону. Тогда Грубер дал полный ход, ударил носом
своего парохода в борт врага, и оба пошли ко дну.
После этой истории спасся всего один - кочегар из речной полиции, да и
то бедняге пришлось держаться на спасательном круге, пока его не заметили с
берега...
Керн смолк. Начинало светать, ветер смирился. Костер гас, в бледном
свете зари огонь его казался призрачным и бессильным.
- Пойдемте к лодкам, - предложил я, - прошла ночь, а ветер переменил
направление.
Мы встали, продрогшие и сырые от росы, разминая окоченевшие члены.
Керн и Благир понесли весла, а я с Женжилем подошли к мертвой девушке.
Первый луч солнца выскользнул из-за далеких холмов, коснулся ее лица, и
стало оно немного живым, но все-таки безнадежно угасшим и замкнутым в своей
тайне. Возмущение подымалось в моей душе, так жалко было эту милую красоту
тела и молодости. Вероятно, я чувствовал бы себя не лучше, если бы смотрел
на труп ребенка, раздавленного фургоном.
Женжиль, обдумав что-то, нагнулся. Я скоро понял его намерение.
Действительно, он стал шарить в карманах юбки. Все оказалось в порядке, то
есть нашлось письмо, смоченное и скомканное.
- Прочти-ка, Миас, - сказал он, протягивая бумажку мне.
- "Хочу умереть. Рита", - прочел я и сунул бумажку за пазуху.
- Сама хотела, - глубокомысленно произнес Женжиль.
- Несите, эй! - крикнул Благир.
Мы перенесли труп в лодку и, выплыв на середину, долго разговаривали об
упрямцах, предпочитающих скорее разбить об стенку голову, чем помириться с
существованием различных преград. Затем стали грести молча, потому что -
мертвый или живой - человек темен и ничего не скажет, да, может быть, это и
хорошо.
А я все не мог оторваться от милого и близкого теперь почему-то лица
утопленницы. Вдруг возглас, полный отчаяния, прервал мои размышления:
- Да ведь я чайник забыл!
Это вскричал Керн. Вот это было действительно непонятна, потому что он
и в самом деле забыл его. Но при его положительном и трезвом характере можно
держать пари, что более с ним таких фактов не повторится.
Река. Впервые - журнал "Весь мир", 1910, Э 15.
Ю.Киркин