Губерман Игорь. Гарики на каждый день

 
 
Разве слышит ухо, видит глаз
этих переломов след и хруст?
Любящие нас ломают нас
круче и умелей чем Прокруст.
 
 
Жалко бабу, когда счастье губя,
добиваясь верховодства оплошно,
подминает мужика под себя,
и становится ей скучно и тошно.
 
 
Когда взахлеб, всерьез, не в шутку
гремят семейные баталии,
то грустно думать, что рассудку
тайком диктуют гениталии.
 
 
Хвалите, бабы, мужиков:
мужик за похвалу
достанет месяц с облаков
и пыль сметет в углу.
 
 
Где стройность наших женщин?
Годы тают и стать у них совсем уже не та;
зато при каждом шаге исполняют
они роскошный танец живота.
 
 
Семья – театр, где не случайно
у всех народов и времен
вход облегченный чрезвычайно
а выход сильно затруднен.
 
 
Закосневшие в семейственной привычке,
мы хотя воспламеняемся пока,
но уже похожи пылкостью на спички,
что горят лишь от чужого коробка.
 
 
Бойся друга, а не врага –
не враги нам ставят рога.
 
 
Наших женщин зря пугает слух
про мужских измен неотвратимость,
очень отвращает нас от шлюх
с ними говорить необходимость.
 
 
Амур хулиганит с мишенью
мужских неразумных сердец,
и стерва, зануда и шельма
всех раньше идут под венец.
 
 
Сегодня для счастливого супружества
у женщины должно быть много мужества.
 
 
А Байрон прав, заметив хмуро,
что мир обязан, как подарку,
тому, что некогда Лаура
не вышла замуж за Петрарку.
 
 
В идиллии всех любящих семей,
где клен не наглядится на рябину,
жена из женской слабости своей
увесистую делает дубину.
 
 
Для домашнего климата ровного
много значит уместное слово,
и от шепота ночью любовного
улучшается нрав домового.
 
 
Век за веком слепые промашки
совершает мужчина, не думая,
что внутри обаятельной пташки
может жить крокодильша угрюмая.
 
 
Разбуженный светом, ожившим в окне,
я вновь натянул одеяло;
я прерванный сон об измене жене
хотел досмотреть до финала.
 
 
Любым – державным и келейным
тиранствам чужд мой организм,
хотя весьма в быту семейном
полезным вижу деспотизм.
 
 
Вполне владеть своей женой
и управлять своим семейством –
куда труднее, чем страной,
хотя и мельче по злодействам.
 
 
Цветы. Негромкий гул людей.
Пустая ложь, что вечно с нами.
Тупой отзвон слепых гвоздей.
И тишина. И тьма. И пламя.
 

V. Если жизнь излишне деловая, функция слабеет половая.

 
Прожив уже почти полвека.
тьму перепробовав работ,
я убежден, что человека
достоин лишь любовный пот.
 
 
За то люблю я разгильдяев,
блаженных духом, как тюлень,
что нет меж ними негодяев
и делать пакости им лень
 
 
Рассудок, не знававший безрассудства,
и ум, где шалопайство не с руки,
и разум, неотзывчивый для чувства –
от мудрости безмерно далеки.
 
 
Лишь перед смертью человек
соображает, кончив путь,
что слишком короток наш век,
чтобы спешить куда-нибудь.
 
 
Запетыми в юности песнями,
другие не слыша никак,
живет до скончания пенсии
счастливый и бодрый мудак.
 
 
Поскольку жизнь, верша полет,
чуть воспарив, – опять в навозе,
всерьез разумен только тот,
кто не избыточно серьезен.
 
 
Наш разум лишь смехом полощется
от глупости, скверны и пакости,
а смеха лишенное общество
скудеет в клиническом пафосе.
 
 
Сегодня столь же, сколь вчера,
земля полна пиров и казней;
зло обаятельней добра,
и гибче и разнообразней.
 
 
Весьма причудлив мир в конторах
от девяти и до шести;
бывают жопы, из которых
и ноги брезгуют расти.
 
 
У скряги прочные запоры,
у скряги темное окно,
у скряги вечные запоры –
он жаден даже на гавно.
 
 
Пути добра с путями зла
так перепутались веками,
что и чистейшие дела
творят грязнейшими руками.
 
 
Господь, лепя людей со скуки,
бывал порою скуповат,
и что частично вышли суки,
он сам отчасти виноват.
 
 
Время наше будет знаменито
тем, что сотворило страха ради
новый вариант гермафродита:
плотью – мужики, а духом – бляди.
 
 
Блажен, кто искренне не слышит
своей души смятенный стон:
исполнен сил и счастлив он
с годами падая все выше.
 
 
Чуть получше, чуть похуже –
сыщется водица,
и не стоит пить из лужи –
плюнуть пригодится.
 
 
Не стану врагу я желать по вражде
ночей под тюремным замком,
но пусть он походит по малой нужде
то уксусом, то кипятком.
 
 
В кровати, хате и халате
покой находит обыватель.
А кто романтик, тот снует
и в шестеренки хер сует.
 
 
В искушениях всяких и разных
дух и плоть искушать ни к чему;
ничего нет страшней для соблазна,
чем немедля поддаться ему.
 
 
С тихой грустью художник ропщет,
что при точно таком же харче
у коллеги не только толще,
но еще и гораздо ярче.
 
 
С хорошими людьми я был знаком;
покуда в Лету замертво не кану,
ни сукою теперь, ни мудаком
я им благодаря уже не стану.
 
 
Ко тьме и свету непричастен,
брезглив ко злу, к добру ленив,
по часу в день бывал я счастлив,
тетрадь к сожительству склонив.
 
 
В конторах служат сотни дур,
бранящих дом, плиту и тряпку;
у тех, кто служит чересчур,
перерастает матка – в папку.
 
 
Не суйся запевалой и горнистом,
но с бодростью и следуй и веди;
мужчина быть обязан оптимистом,
все лучшее имея впереди.
 
 
Я на карьеру, быт и вещи
не тратил мыслей и трудов,
я очень баб любил и женщин,