Страница:
Сперва я попытался одолеть проблему кавалерийским наскоком. Развернув первый файл, я взглядом выхватил из текста несколько строк. Так-так, прошлый век, осень 1922-го, гриф ВСНХ. Двадцатичетырехлетний мистер Арманд Хаммер, акула мирового капитала и одновременно большой друг Ильича, хлопочет о расширении асбестовых концессий на Урале, а какая-то мелкая совнархозовская тля в докладной записке на имя президиума не уверена: давать, мол, волю юноше или нет? не слишком ли он зарвался?.. Надо же, сволочи какие, обиделся я за Хаммера, они еще сомневаются. Что за неверие в талантливую молодежь?
Закрываем папку. Новый файл — письмо какого-то грека по имени Максим неизвестному мне Николаю Булеву, «злому прелестнику и звездочетцу». Я отмотал кнопкой Page Down строчек двести вниз и попытался читать текст письма грека, «…колико отстоит солнце от звезды во светлости, толико отстоит он от нас благодатию разума светом…» Еще строчек сто вниз — «…и зело любезне на сей подвиг съвлекуся надежи моя положив на подвигоположителя…» Уфф! Ехал грека через реку. Разве нельзя было перевести текст на русский? Судя по теме препирательств, оба спорщика жили на свете лет пятьсот назад. Давно и косточек от них не осталось…
Закрываем. Следующий файл — 1948 год, пленный ракетчик доктор Вернер фон Браун три мегабайта подряд вкручивает американской Комиссии по аэронавтике что-то про маркировку реактивных снарядов «Фау-1» и «Фау-2». Частично на английском, частично на немецком. «Ich weiss nicht, Herr Loman, was soil es bedeuten…»
Компания подбирается хоть куда, уныло подумал я. Американский миллионер-концессионер. Два средневековых чудика-схоласта. Немецкий физик с ракетным уклоном… Что ж, милый Ваня, начало обнадеживает. И в огороде твоем — бузина выше крыши, и в Киеве — полный майдан разнообразных дядек. Как же одно связать с другим? Вопрос. Ясно одно: пока ничего неясно. Больше всего диск номер девять смахивал на захламленный чердак, набитый книгами. Безо всякой хронологии, смысла и разбора. И ладно бы только книгами! Чаще попадались фрагменты, главы, клочки. Ни аннотаций, ни оглавлений. Ни начал, ни концов. Одно слово — свалка.
Глупый варвар, желающий разгромить библиотеку, устроит банальный пожар. Умный варвар добьется похожего результата более гуманным и гнусным способом — внесет беспорядок в тамошние каталоги. Что толку владеть кучей книг, если не знаешь, где какую искать?
Вздохнув, я временно закрыл фон Брауна и начал всю работу заново, опять с первой папки — с докладной цидульки стукача из Совнархоза. Надо признать, гаденыш нарыл на Хаммера приличных размеров компромат. Штатовский бизнес-юноша с ленинской «охранной грамотой» и вправду вел себя в стране победившей революции, словно какой-нибудь конкистадор в краю непуганых команчей. Штурмовал Новороссийск на бэушных «форд-зонах». Втюхивал поношенные военные шмотки гражданам Алапаевска. В центре Москвы, чуть ли не в ГУМе, спекулировал, не таясь, наличными долларами. А главное — тащил и тащил в свои закрома все, что ухитрялся задешево выменивать на муку, крупу, сахар и консервы. Минут десять меня несло в этом пассионарном вихре, пока я не зацепился за любопытный фактик. Оказывается, юноша скупил, среди прочего барахла, имущество Вельских, потомков боярина Малюты Скуратова-Бельского. В числе трофеев Хаммера упоминалась коллекция инкунабул на латыни…
Ага, сказал я себе, уже кое-что. Сдается мне, файл угодил на диск именно по этой причине. Очень соблазнительная мысль. Если я прав, то ставлю Rolex против пачки «Явы», что на диске Виктора Львовича Серебряного мистер Арманд Хаммер еще появится. Рано или поздно. Допустим, среди скуратовских раритетов оказался и тот самый. Может, потом он еще и побродил по свету, но теперь все равно он здесь. Будь он в Америке или Европе, богато упакованный Алекс Роршак не пожаловал бы сегодня за ним в Москву.
Дочитав текст, я собрался свернуть файл, но меня остановила еще одна фраза, в конце. Вернее, часть фразы: «…удивительный авторитет, которым пользуется у товарища Предсовнаркома этот молодой человек…». А ведь действительно, подумал я вдруг, с чего бы такая любовь? Парню нет еще и двадцати пяти, вождь мирового пролетариата вдвое старше. Откуда у ненавистника класса буржуазии такая тяга к молодому капиталисту? Финансовый люфт, минимум госконтроля, всевозможные преференции, казенная машина с шофером. Будь у меня нездоровая фантазия, я бы заподозрил нашего Ильича черт знает в каких наклонностях. Прямо хоть бери и сочиняй новую версию анекдота: мол, Наденьке Крупской сказал, что идет к Инессе Арманд, Инессе наврал, что идет писать статью про Рабкрин, а сам уединился с юным Армандом Хаммером и… Очень смешно. Но неправда. Поскольку Ильич на самом деле никаким геем не был, а Инесса сыграла в ящик за год до появления парня на горизонте. Может, Ленин просто-напросто заскучал по самому слову Armand? Еще смешнее. Психоаналитики всего мира встают и громко аплодируют моей гениальной догадке. Но это тоже чепуха. Тут, я думаю, что-то другое, и поинтереснее клубнички для таблоидов. Что же именно? Еще не знаю, но есть где копнуть. Ну-ка, не ленись, собирай головоломку. Впереди — всего каких-то тысяча двести сорок девять пазлов.
Я решительно открыл файл переписки Максима с Николаем и нырнул в тягучие воды старославянизмов. Каждую строчку я преодолевал громадным усилием воли. Минут через десять Общество Любителей Плавать В Киселе могло уже смело принимать меня в свои почетные члены, «…нам повелеваете прилежнеише разумети приводимая от вас святых речениях, и да бы глаголали бы есте нечто ключимо и святым угодною воистину, убо и мы благодарили быхом велми вас…» Терпение, терпение. И у кисельного моря бывают берега. «Пачеже главная изъявлениа Николаева по чину испытал вкупе же и супротив прдлагая догмата чистыя, не в помышлениих ложных и образованиих геометриискых…» О Боже, ну и слог!
Абзац за абзацем накатывали на меня, словно девятый вал — на художника Айвазовского; мне еле-еле удавалось задерживать дыхание. И когда я уже совсем обессилел, нога моя внезапно нащупала твердую кочку: «…расточити тщуся супротивную египетскую тму латянина зломудренна Теофраста, развращающе ны…» Стоп. Какой Теофраст? Уж не наш ли дружбан фон Гогенгейм, он же Парацельс, тихой сапой наводит здесь тень на плетень?
Две минуты внимания — и я выловил в словесном киселе еще несколько прямых упоминаний Теофраста. Похоже, он и был той черной кошкой, из-за которой разошлись пути-дорожки Максима и Коли. Любопытно было бы узнать, почему. В чем секрет? Сколько я, однако, ни пялился в экран ноутбука, мне не удалось понять, чем же именно Парацельс огорчил автора письма и чем прельстил его адресата. Максим все время петлял, ходил кругами, бранился, божился, причитал, увещевал Николая, опять бранился, но упорно избегал четких деталей — как будто побаивался хотя бы контуром обозначать фигуру противника. Может, в те времена даже упомянуть кое-какие грехи было опасно? Все равно что открыть имя главного врага Гарри Поттера? Тот-Чью-Вину-Нельзя-Назвать?..
Отчаявшись разобраться в извивах средневекового этикета, я решил зайти с другого конца и выяснить личности участников перебранки. Мне понадобилась вся моя настойчивость, но я был вознагражден.
Истина далась мне в руки не сразу: прозвища людей в те времена, представьте, имели хождение наравне с их именами, типа параллельной валюты. Пришлось облазить пол-Интернета, пока я не расшифровал того и другого. Первый, грек Максим, он же Максим Грек, оказался вдобавок Михаилом Триволисом, спустившимся с вершины Афонской горы ко двору Василия Третьего — заниматься библиотекой Великого князя московского. В свою очередь, Николай, адресат Максима-Михаила, именовался в разных источниках не только Булевым, но еще и Люевым, и Немчином, и Германом, и Любчанином — и при этом он, несмотря на обилие кличек, был не каким-нибудь уголовным авторитетом, а почтенным профессором астрологии, личным врачом Великого князя и знатоком латыни.
Еще раз — ага! Гора с горой не всегда сходятся, а вот концы с концами без проблем. Один чувачок был, значит, библиотекарем, другой — латинистом-переводчиком. Думаю, где-то поблизости от них не мог не крутиться и номер три. То бишь сам «зломудренный» разлучник Теофраст с кулинарным трактатом подмышкой.
Из Сети я скачал обширную биографию Парацельса работы некоего Зудхоффа, пошарил в ней, сверил даты и обнаружил, что все трое могли запросто пересечься в Москве, куда наш главный герой забрел на огонек. В отличие от первых двух муделей, третий прибыл безо всякого официального приглашения, а из чистого, блин, любопытства: ну там на Кремль взглянуть, из Царь-пушки стрельнуть, на Лобном месте потусоваться, свежей медовухи испить. Значит, патриотично порадовался я, наша древняя столица даже в XVI веке, при Василии Третьем, считалась не медвежьим углом, но признанным центром европейского туризма. У нас в Москве был к тому времени свой Чайна-таун — все, как у людей.
Кстати, не Василий ли Третий был батяней моего тезки Вани, в перспективе — Иоанна Грозного? А кто стал шефом личного гестапо царя Иоанна Васильевича? Не Малюта ли Скуратов-Бель-ский, чье имущество намного позже захапал юный Хаммер? Глядите, как второй пазл плавно сочетается с первым. Зря я боялся: гора с горой сошлись в лучшем виде. Здравствуй, Сцилла! Привет, Харибда!
Может, мне и дальше повезет находить мостики между файлами?
Воодушевленный, я открыл следующую папку, надеясь отыскать причинно-следственную зацепку и в речах Вернера фон Брауна. Куда там! Я обрел только причинно-следственную дулю, большую и сочную. Ни Парацельса с латынью, ни Москвы с Хаммером здесь и близко не ночевало. Никаких хитрых пересечений с первыми двумя папками. Ничего. Экс-любимчик фюрера и будущий отец космической программы США долго и по-немецки занудливо вколачивал в ученые американские головы азы ракетной истории Третьего рейха.
Не буду врать, кое-что интересное — правда, к сожалению, совсем не по теме — я из отрывка тоже почерпнул. Узнал, к примеру, почему германские ракетные снаряды назывались «Фау». Я-то был уверен (и американцы, кстати, тоже), что тамошняя буква «V» — от слова «Vergeltungswaffe», то есть «оружие возмездия». Черта с два! Возмездие — возмездием, однако на самом деле крылатая ракета «V-1» получила свою букву благодаря слову «Verfuhrung», то есть «соблазн». А баллистическая хреновина «V-2» своей буквой обязана была слову «Verzauberung» — «колдовство».
Оба слова, как выяснилось, навязал фон Брауну сам Адольф Гитлер, и это был далеко не последний вклад вождя нации в немецкое ракетостроение. Как вы думаете, почему у первого «Фау», то есть у «Соблазна», были такие дерьмовые аэродинамические свойства? (Фон Браун употребил слово «ekelhaft» — «тошнотворный».) Да потому что фюрер требовал неукоснительно следовать его чертежу, нарисованному трясущимся карандашом на салфетке. Только, мол, так — иначе подвесим на рояльной струне! Со вторым «Фау» Брауну даже пришлось, рискуя жизнью, обдурить дорогого фюрера: прототип «Колдовства» имел предписанный свыше силуэт, но в серийное производство была запущена версия с несколько иным абрисом. Будь по-иному, английские ПВО могли бы расслабиться до конца войны.
Ну и ну. Гитлер, ясен перец, изначально был психопатом, а к финалу уже совершенно свинтился с нарезки. Факт ни для кого не секретный. И все-таки я недооценил глубины его бытового безумия. Это ведь чистая паранойя: требовать, чтобы очертания ракеты точь-в-точь повторяли форму твоих любимых пирожных!
Глава девятнадцатая Лекарство от лапши (Яна)
Глава двадцатая Икс-файлы. Продолжение (Иван)
Закрываем папку. Новый файл — письмо какого-то грека по имени Максим неизвестному мне Николаю Булеву, «злому прелестнику и звездочетцу». Я отмотал кнопкой Page Down строчек двести вниз и попытался читать текст письма грека, «…колико отстоит солнце от звезды во светлости, толико отстоит он от нас благодатию разума светом…» Еще строчек сто вниз — «…и зело любезне на сей подвиг съвлекуся надежи моя положив на подвигоположителя…» Уфф! Ехал грека через реку. Разве нельзя было перевести текст на русский? Судя по теме препирательств, оба спорщика жили на свете лет пятьсот назад. Давно и косточек от них не осталось…
Закрываем. Следующий файл — 1948 год, пленный ракетчик доктор Вернер фон Браун три мегабайта подряд вкручивает американской Комиссии по аэронавтике что-то про маркировку реактивных снарядов «Фау-1» и «Фау-2». Частично на английском, частично на немецком. «Ich weiss nicht, Herr Loman, was soil es bedeuten…»
Компания подбирается хоть куда, уныло подумал я. Американский миллионер-концессионер. Два средневековых чудика-схоласта. Немецкий физик с ракетным уклоном… Что ж, милый Ваня, начало обнадеживает. И в огороде твоем — бузина выше крыши, и в Киеве — полный майдан разнообразных дядек. Как же одно связать с другим? Вопрос. Ясно одно: пока ничего неясно. Больше всего диск номер девять смахивал на захламленный чердак, набитый книгами. Безо всякой хронологии, смысла и разбора. И ладно бы только книгами! Чаще попадались фрагменты, главы, клочки. Ни аннотаций, ни оглавлений. Ни начал, ни концов. Одно слово — свалка.
Глупый варвар, желающий разгромить библиотеку, устроит банальный пожар. Умный варвар добьется похожего результата более гуманным и гнусным способом — внесет беспорядок в тамошние каталоги. Что толку владеть кучей книг, если не знаешь, где какую искать?
Вздохнув, я временно закрыл фон Брауна и начал всю работу заново, опять с первой папки — с докладной цидульки стукача из Совнархоза. Надо признать, гаденыш нарыл на Хаммера приличных размеров компромат. Штатовский бизнес-юноша с ленинской «охранной грамотой» и вправду вел себя в стране победившей революции, словно какой-нибудь конкистадор в краю непуганых команчей. Штурмовал Новороссийск на бэушных «форд-зонах». Втюхивал поношенные военные шмотки гражданам Алапаевска. В центре Москвы, чуть ли не в ГУМе, спекулировал, не таясь, наличными долларами. А главное — тащил и тащил в свои закрома все, что ухитрялся задешево выменивать на муку, крупу, сахар и консервы. Минут десять меня несло в этом пассионарном вихре, пока я не зацепился за любопытный фактик. Оказывается, юноша скупил, среди прочего барахла, имущество Вельских, потомков боярина Малюты Скуратова-Бельского. В числе трофеев Хаммера упоминалась коллекция инкунабул на латыни…
Ага, сказал я себе, уже кое-что. Сдается мне, файл угодил на диск именно по этой причине. Очень соблазнительная мысль. Если я прав, то ставлю Rolex против пачки «Явы», что на диске Виктора Львовича Серебряного мистер Арманд Хаммер еще появится. Рано или поздно. Допустим, среди скуратовских раритетов оказался и тот самый. Может, потом он еще и побродил по свету, но теперь все равно он здесь. Будь он в Америке или Европе, богато упакованный Алекс Роршак не пожаловал бы сегодня за ним в Москву.
Дочитав текст, я собрался свернуть файл, но меня остановила еще одна фраза, в конце. Вернее, часть фразы: «…удивительный авторитет, которым пользуется у товарища Предсовнаркома этот молодой человек…». А ведь действительно, подумал я вдруг, с чего бы такая любовь? Парню нет еще и двадцати пяти, вождь мирового пролетариата вдвое старше. Откуда у ненавистника класса буржуазии такая тяга к молодому капиталисту? Финансовый люфт, минимум госконтроля, всевозможные преференции, казенная машина с шофером. Будь у меня нездоровая фантазия, я бы заподозрил нашего Ильича черт знает в каких наклонностях. Прямо хоть бери и сочиняй новую версию анекдота: мол, Наденьке Крупской сказал, что идет к Инессе Арманд, Инессе наврал, что идет писать статью про Рабкрин, а сам уединился с юным Армандом Хаммером и… Очень смешно. Но неправда. Поскольку Ильич на самом деле никаким геем не был, а Инесса сыграла в ящик за год до появления парня на горизонте. Может, Ленин просто-напросто заскучал по самому слову Armand? Еще смешнее. Психоаналитики всего мира встают и громко аплодируют моей гениальной догадке. Но это тоже чепуха. Тут, я думаю, что-то другое, и поинтереснее клубнички для таблоидов. Что же именно? Еще не знаю, но есть где копнуть. Ну-ка, не ленись, собирай головоломку. Впереди — всего каких-то тысяча двести сорок девять пазлов.
Я решительно открыл файл переписки Максима с Николаем и нырнул в тягучие воды старославянизмов. Каждую строчку я преодолевал громадным усилием воли. Минут через десять Общество Любителей Плавать В Киселе могло уже смело принимать меня в свои почетные члены, «…нам повелеваете прилежнеише разумети приводимая от вас святых речениях, и да бы глаголали бы есте нечто ключимо и святым угодною воистину, убо и мы благодарили быхом велми вас…» Терпение, терпение. И у кисельного моря бывают берега. «Пачеже главная изъявлениа Николаева по чину испытал вкупе же и супротив прдлагая догмата чистыя, не в помышлениих ложных и образованиих геометриискых…» О Боже, ну и слог!
Абзац за абзацем накатывали на меня, словно девятый вал — на художника Айвазовского; мне еле-еле удавалось задерживать дыхание. И когда я уже совсем обессилел, нога моя внезапно нащупала твердую кочку: «…расточити тщуся супротивную египетскую тму латянина зломудренна Теофраста, развращающе ны…» Стоп. Какой Теофраст? Уж не наш ли дружбан фон Гогенгейм, он же Парацельс, тихой сапой наводит здесь тень на плетень?
Две минуты внимания — и я выловил в словесном киселе еще несколько прямых упоминаний Теофраста. Похоже, он и был той черной кошкой, из-за которой разошлись пути-дорожки Максима и Коли. Любопытно было бы узнать, почему. В чем секрет? Сколько я, однако, ни пялился в экран ноутбука, мне не удалось понять, чем же именно Парацельс огорчил автора письма и чем прельстил его адресата. Максим все время петлял, ходил кругами, бранился, божился, причитал, увещевал Николая, опять бранился, но упорно избегал четких деталей — как будто побаивался хотя бы контуром обозначать фигуру противника. Может, в те времена даже упомянуть кое-какие грехи было опасно? Все равно что открыть имя главного врага Гарри Поттера? Тот-Чью-Вину-Нельзя-Назвать?..
Отчаявшись разобраться в извивах средневекового этикета, я решил зайти с другого конца и выяснить личности участников перебранки. Мне понадобилась вся моя настойчивость, но я был вознагражден.
Истина далась мне в руки не сразу: прозвища людей в те времена, представьте, имели хождение наравне с их именами, типа параллельной валюты. Пришлось облазить пол-Интернета, пока я не расшифровал того и другого. Первый, грек Максим, он же Максим Грек, оказался вдобавок Михаилом Триволисом, спустившимся с вершины Афонской горы ко двору Василия Третьего — заниматься библиотекой Великого князя московского. В свою очередь, Николай, адресат Максима-Михаила, именовался в разных источниках не только Булевым, но еще и Люевым, и Немчином, и Германом, и Любчанином — и при этом он, несмотря на обилие кличек, был не каким-нибудь уголовным авторитетом, а почтенным профессором астрологии, личным врачом Великого князя и знатоком латыни.
Еще раз — ага! Гора с горой не всегда сходятся, а вот концы с концами без проблем. Один чувачок был, значит, библиотекарем, другой — латинистом-переводчиком. Думаю, где-то поблизости от них не мог не крутиться и номер три. То бишь сам «зломудренный» разлучник Теофраст с кулинарным трактатом подмышкой.
Из Сети я скачал обширную биографию Парацельса работы некоего Зудхоффа, пошарил в ней, сверил даты и обнаружил, что все трое могли запросто пересечься в Москве, куда наш главный герой забрел на огонек. В отличие от первых двух муделей, третий прибыл безо всякого официального приглашения, а из чистого, блин, любопытства: ну там на Кремль взглянуть, из Царь-пушки стрельнуть, на Лобном месте потусоваться, свежей медовухи испить. Значит, патриотично порадовался я, наша древняя столица даже в XVI веке, при Василии Третьем, считалась не медвежьим углом, но признанным центром европейского туризма. У нас в Москве был к тому времени свой Чайна-таун — все, как у людей.
Кстати, не Василий ли Третий был батяней моего тезки Вани, в перспективе — Иоанна Грозного? А кто стал шефом личного гестапо царя Иоанна Васильевича? Не Малюта ли Скуратов-Бель-ский, чье имущество намного позже захапал юный Хаммер? Глядите, как второй пазл плавно сочетается с первым. Зря я боялся: гора с горой сошлись в лучшем виде. Здравствуй, Сцилла! Привет, Харибда!
Может, мне и дальше повезет находить мостики между файлами?
Воодушевленный, я открыл следующую папку, надеясь отыскать причинно-следственную зацепку и в речах Вернера фон Брауна. Куда там! Я обрел только причинно-следственную дулю, большую и сочную. Ни Парацельса с латынью, ни Москвы с Хаммером здесь и близко не ночевало. Никаких хитрых пересечений с первыми двумя папками. Ничего. Экс-любимчик фюрера и будущий отец космической программы США долго и по-немецки занудливо вколачивал в ученые американские головы азы ракетной истории Третьего рейха.
Не буду врать, кое-что интересное — правда, к сожалению, совсем не по теме — я из отрывка тоже почерпнул. Узнал, к примеру, почему германские ракетные снаряды назывались «Фау». Я-то был уверен (и американцы, кстати, тоже), что тамошняя буква «V» — от слова «Vergeltungswaffe», то есть «оружие возмездия». Черта с два! Возмездие — возмездием, однако на самом деле крылатая ракета «V-1» получила свою букву благодаря слову «Verfuhrung», то есть «соблазн». А баллистическая хреновина «V-2» своей буквой обязана была слову «Verzauberung» — «колдовство».
Оба слова, как выяснилось, навязал фон Брауну сам Адольф Гитлер, и это был далеко не последний вклад вождя нации в немецкое ракетостроение. Как вы думаете, почему у первого «Фау», то есть у «Соблазна», были такие дерьмовые аэродинамические свойства? (Фон Браун употребил слово «ekelhaft» — «тошнотворный».) Да потому что фюрер требовал неукоснительно следовать его чертежу, нарисованному трясущимся карандашом на салфетке. Только, мол, так — иначе подвесим на рояльной струне! Со вторым «Фау» Брауну даже пришлось, рискуя жизнью, обдурить дорогого фюрера: прототип «Колдовства» имел предписанный свыше силуэт, но в серийное производство была запущена версия с несколько иным абрисом. Будь по-иному, английские ПВО могли бы расслабиться до конца войны.
Ну и ну. Гитлер, ясен перец, изначально был психопатом, а к финалу уже совершенно свинтился с нарезки. Факт ни для кого не секретный. И все-таки я недооценил глубины его бытового безумия. Это ведь чистая паранойя: требовать, чтобы очертания ракеты точь-в-точь повторяли форму твоих любимых пирожных!
Глава девятнадцатая Лекарство от лапши (Яна)
Для покаяния Макс-Йозеф Кунце выбрал, конечно, самые подходящие время и место: он признался в своих грехах сидя за рулем мотоцикла. Спиной ко мне. При скорости сто двадцать километров в час. Будь на пассажирском сиденье какая-нибудь юная истеричка-эмоционалка, она бы не удержалась от крепкого тычка рулевому. И тогда все четверо — считая кошку Пульхерию и «кавасаки» — наверняка загремели бы в кювет.
Счастье, что у Яны Штейн с нервами все замечательно. Выслушав признание Макса, я сумела избежать рукоприкладства. Даже не обругала его от всей души. Так, позволила себе три простеньких идиомы, какие в эфире обычно заглушают пронзительным писком.
Кожаная спина герра Кунце трижды дрогнула в такт моим словам. Я порадовалась за Гейдельбергский университет, где все же неплохо преподают русский разговорный: уж не знаю, как насчет мелких нюансов, но общий смысл моих выражений Макс определенно уловил.
— Ну прости меня, Яна, пожалуйста, — раздался в моем шлеме его виноватый голос, — я не хотел доставлять неприятностей, я…
— Хорошенькое дельце! — сердито прервала я этого белобрысого вруна. — Ты! Ты почти два дня ломал комедию. Хотя знал с самого начала, что гады со свастикой бегают за тобой, а не за мной!
— Не с самого, честное слово, не с самого… — Макс, наверное, попытался на ходу приложить руку к груди, отчего наш «кавасаки» опасно вильнул. — Я понял только сегодня… Сперва я думал, что те, которые хотели догнать меня в Бресте… и еще в Смоленске… что они от меня отстали, а в Москве их не будет совсем… К тому же, тот, у дома Окрошкина, сразу напал на тебя, помнишь?.. Ты еще сама меня убеждала, это из-за твоего Ленца… а в первый день ты и от меня бегала… Я решил, у тебя такой образ жизни…
«Пока тебя не было, у меня был самый спокойный в мире образ жизни!» — едва не съязвила я. Однако быстренько вспомнила вендетту в духане «Сулико», еще кое-какие трюки и не рискнула обманывать себя. Чего уж там, у Яночки Штейн и до Макса хватало заморочек и приключений. Другое дело, раньше они на меня так плотно не налипали. И не попахивали международной уголовщиной.
— Ты обязан был честно мне рассказать про все, — сурово отчитала его я. — И про Брест, и про Смоленск, и о том, как они тебе хотели аварию подстроить на шоссе. Я уж как-нибудь без тебя сложила бы два и два… Ну разве трудно было объяснить, что у тебя еще в Кессельштейне были столкновения с местными нацистами?
Мимо нас по Рублевке стремительно промчался помидорно-красный «феррари». За рулем мелькнуло нечто растрепанное, белокурое и очень волосатое: видимо, это певица Глаша Колчак рвалась на свидание к очередному бой-френду. А может, это был великий визажист Зебров, едущий примерно по тому же адресу. Когда у машины скорость под двести, наблюдателю трудно определить пол водителя. Особенно если водитель и сам еще толком не определился.
— Яна, ты меня не поняла. На территории Кессельштейна нет ни одного нациста. — В тоне Макса я почувствовала то ли легкое самодовольство, то ли легкий укор. — Поэтому у себя я с ними столкнуться не мог, натюрлих… пока не выехал за границу герцогства. — Наш рулевой помолчал секунду-другую и добавил: — А вот тот русский бедняга, я думаю, что-то с ними не поделил… У вас, по-моему, это называется чисто реальные заборки…
— Разборки, — машинально поправила я. — Какой еще бедняга?
— Ну тот парень в «мерседесе», я в прошлый раз рассказывал… Тот, у которого я и отец нашли страницу из книги…
Макс кашлянул с некоторым смущением, которое я приняла за эхо былых угрызений совести: я-то помнила, что и про «мерседес», и про покойника, и про страницу он тоже поведал мне не сразу, а под сильным моим нажимом… И опять я, как дурочка, обманулась! План по угрызениям на сегодня у герра Кунце был выполнен. Оказывается, мой рыцарь теперь смущался по более конкретному поводу. Он все-таки решил сделать остановку, чтобы пописать.
Яне Штейн была поручена важная миссия — в минуты его отсутствия сторожить «кавасаки» с Пульхерией. Вдруг кто из лихих людей на них покусится? Таковых, однако, не находилось. Мимо проплывали косяки равнодушных иномарок. Маячки, бугели, неоны-ксеноны, прочий эксклюзивный тюнинг. И в Краснопольском, где мой папа проводил лето, и в соседнем Усково обитали сплошь богатенькие буратины. Мотоциклы там не котировались вовсе — там мерились тачками. Грохнуться на чем-то ниже ста штук за четыре колеса считалось моветоном. К явному лузеру и на похороны никто из местной публики не подвалит. Никто даже не поинтересуется, хотя бы для приличия: по ком, собственно говоря, звонит колокол?
Словно подслушав мои мысли, «кавасаки» отозвался кратким мелодичным звоном. Легкое двойное «дзынь-дзынь!» — и тишина. В первый момент я подумала, будто мотоцикл уже соскучился по хозяину и выражает нетерпение, но поняла: звон издал мобильник, висевший на руле. Макс не стал брать с собой телефон.
Нельзя читать чужие письма и эсэмэски, тебе не предназначенные: все это — большое свинство. Но когда ты женщина и, плюс к тому, обманутая женщина и, вследствие этого, обиженная женщина, то на всякое правило можно найти сотню исключений. В общем, я колебалась недолго. И, оглянувшись по сторонам, сцапала Максов мобильник, чтобы принять SMS-сообщение вместо владельца.
Принять-то я его приняла, но вот прочитать… Ряды латинских буковок складывались в слова, которых я не понимала! В школе и в институте я учила, естественно, один английский. Родной язык Гете и Шиллера — а теперь и Макса-Иозефа Кунце — был мне попросту не нужен. Из кинофильмов о войне я, конечно, знала «хальт» и «хенде хох». Из языка идиш, родственного немецкому, почерпнула фамильное «штейн» и ругательное «шайзе». Пару бросовых словечек переняла за эти дни от самого Макса. И все. С таким богатым запасом уловить хотя бы приблизительный смысл послания было невозможно. Что означает, например, «bald»? По-английски это «лысина», но по-немецки — определенно что-то иное. Что такое «fahren», что значит «шпагте»? На английском «Агт» — рука, «Агту» — армия. Тоже ни во что не складывается.
Больше всего, однако, меня расстроила подпись — «Vati». Что еще за Вэтай? Или Фэти — если по-немецки «v» читается как «ф», a «i» как русское «и»? Эдак еще хуже: Максу пишет какая-то тетка, и письмо это, по-моему, не деловое. Не знаю, как у немцев с «i», а в английском звук «и» вместе с буквой «у» в конце имени означают уменьшение — Бетти, Пэтти, Полли и тому подобное сю-сю. Я даже сама удивилась, отчего меня так задела эта неведомая Фэти. Подумаешь, тетка! Странно было бы, если бы у взрослого красивого мужика не было жены или подружки в этом его Кессельштейне. Вот если бы он пытался приударить за мной, я бы имела право злиться и негодовать. А так — кто я ему? Никто. Консультант женского рода на гонораре, и только. Даже его вранье никак не касается личных дел…
Кусты в отдалении зашуршали, и я, пытаясь скрыть следы своего любопытства, нажала, видимо, не на ту кнопку: эсэмэска вместо того, чтобы спрятаться, стерлась напрочь. Ну и черт с ней, мстительно подумала я, перебьется он часок-другой без Фэти. Любит его — напишет еще одно письмецо, небось не переломится.
— А вот и я! — Макс выдвинулся из зарослей обратно на дорогу.
Видок у него был до того бодрый, что я опять разозлилась. Наврал, покаялся, получил плюху, утерся, справил нужду перепоясал чресла и снова на коне! Тефлон — универсальный материал для европейцев, слезонепроницаемый и стыдоотталкивающий. Не слишком ли быстро, Яночка, ты его простила? Пожалуй, надо повоспитывать вруна, для острастки. К женской доверчивости мужики привыкают быстро и начинают плести небылицы по поводу и без. Может, эта его Фэти — образец доброты и терпимости, но я не такая. Пора намекнуть ему: на художественный свист я больше не откликаюсь. Хватит. Буду резкой, буду бдить — все равно тебе водить.
— Что, едем дальше? — Кунце приблизился к «кавасаки», на ходу включил мотор ключом-брелоком и уже занес ногу над сиденьем.
— Нет, погоди, — остановила я его, — есть еще одно дельце.
— А! — понимающе кивнул Макс. — Прости, я недогадливый. Как у вас по-русски говорят — тормоз? Иди теперь ты, а я подожду тут.
— Благодарю за заботу обо мне, — холодным тоном светской леди обронила я, — но я имела в виду кое-что другое. Ты втравил в это дело не только меня, но и своих байкеров. Причем их — еще и бесплатно. Раз они дрались за нас с теми отморозками, тебе надо им тоже сказать правду: откуда взялись эти типы со свастиками… Давай-давай, доставай мобильник, звони Руслану или Шурику, я жду.
Макс подчинился моей команде без споров, однако номер набирал с видом печальным и обиженным — словно правда для него была эдакой шкатулкой с золотыми пиастрами: иногда, к сожалению, ее приходится открывать и тратить на пустяки, хотя очень неохота.
— Руслан, это я, Макс, — пробурчал он. — Слушай, я хотел тебе сказать… А-а-а-а-а… Тогда дело другое… Несильно вы их?.. А они вас?.. Это большое облегчение для меня. А то моя девушка волнуется… Вот хорошо, спасибо. — Кунце нажал кнопку отбоя.
Слова «моя девушка», даже в устах этого белокурого лжеца, слегка растопили мое сердце. Но я не подумала отступать.
— Что означает это твое «а-а-а-а-а»? — сурово затеребила я Макса. — Что тебе сказал Руслан? Почему — другое дело?
— Он сказал, — объяснил мне Кунце, — что это были не нацисты, а простые… гоп-ни-ки… Они немножко побили друг друга, потом помирились и теперь вместе пьют в ближайшем баре пиво… Вот видишь, им теперь можно ничего не объяснять. Ты удовлетворена?
Версия правдоподобная, но теперь уж я на слово ему не поверю.
— Нет еще, — сурово ответила я. — Мне нужно его название.
— Название пива? — Макс с удивлением наморщил лоб.
— Название бара. Перезвони ему снова, — приказала я, — и спроси, как именуется питейное заведение, где они зависли.
— Зачем? — Брови Макса взлетели еще выше.
— Затем! — Я наставила на него указательный палец, как ствол. Кунце пожал плечами, хмыкнул и еще раз набрал байкера Руслана.
— Это опять Макс, — сказал он. — Забыл тебя спросить: а как зовется бар, в котором вы сейчас сидите? Как? «Где очки Нади»? Нет? «Девочки, нате»? А-а, «Девочка Надя»! Понятно… Нет, ничего, просто так.
Московский общепит мне знаком выборочно. Но уж в собственном районе все заведения, где чем-то кормят, — хоть одними горячими бутербродами! — я знаю всенепременно. «Девочка Надя» среди этих точек была не худшей. Не ресторан, конечно, но и не фаст-фуд. Я консультировала их рыбное ассорти и осталась с хозяйкой, мадам Уховой, в добрых отношениях. У меня даже в телефоне ее номер, кажется, не стерт… Ну-ка, буква «У»: Угольников, Ульянов, Умка, «Умпа-Лумпа», Ункас, Урушадзе… хм, а это еще кто такой? Напрочь забыла… Успенский, Утрилло… вот и Ухова.
— Здрасьте, Надежда Геннадьевна! — сказала я, едва в трубке возникло грудное контральто. — Яна Штейн вас беспокоит… Нет-нет, все в порядке… Надежда Геннадьевна, не в службу, а в дружбу, гляньте в зал: там не сидит такая компания байкеров… в заклепках… Понятно… А рядом с ними?.. Очень хорошо… Побитые? умеренно? и те, и другие?.. Нет, никакого криминала, пусть сидят. Это вроде как мои приятели… в основном… Да, спасибо преогромное! Через недельку заскочу, обновим ассорти…
Во время нашего разговора на лице Макса было крупными буквами написано: «Ну я же говорил!». Дождавшись, пока я отключу телефон, белобрысый ариец грустно вымолвил:
— Звонить туда было обязательно?
— Еще бы! — подтвердила я. — Единожды солгавшему кто поверит? А ты, между прочим, обманул меня дважды… как минимум. Нет, кроме шуток, Макс, я ценю, что ты меня спасаешь и все такое. Это для меня большой плюс. Но мне надоело питаться лапшой, которую ты мне постоянно вешаешь на уши. Это — большой минус. Теперь у нас будет так, без обид: хочешь работать со мной, готовься к выборочным проверкам. Ты в курсе, что такое выборочные проверки?
— Наин, — распахнул честные глаза мой герой.
— Ну представь, что приходит ревизор под видом клиента в ресторан, — объяснила я ему, как могла. — Делает заказ, тайком взвешивает порции, изучает меню на аутентичность… У вас ведь в Кессельштейне это тоже практикуется, да?
— Ни разу такого у нас не встречал, — доложил мне Кунце.
— Но твою-то мастерскую кто-нибудь проверяет? Пожарные, санэпиднадзор… Или, например, налоговая инспекция?
— Наин, — улыбнулся Макс. — Зачем? Я сдаю декларацию в срок.
Мне оставалось только махнуть рукой: ладно, едем, бог с тобой. Ума не приложу, как это герцогство не разворовали? У нас при таком уровне учета и контроля давно бы вынесли все по камушку.
Счастье, что у Яны Штейн с нервами все замечательно. Выслушав признание Макса, я сумела избежать рукоприкладства. Даже не обругала его от всей души. Так, позволила себе три простеньких идиомы, какие в эфире обычно заглушают пронзительным писком.
Кожаная спина герра Кунце трижды дрогнула в такт моим словам. Я порадовалась за Гейдельбергский университет, где все же неплохо преподают русский разговорный: уж не знаю, как насчет мелких нюансов, но общий смысл моих выражений Макс определенно уловил.
— Ну прости меня, Яна, пожалуйста, — раздался в моем шлеме его виноватый голос, — я не хотел доставлять неприятностей, я…
— Хорошенькое дельце! — сердито прервала я этого белобрысого вруна. — Ты! Ты почти два дня ломал комедию. Хотя знал с самого начала, что гады со свастикой бегают за тобой, а не за мной!
— Не с самого, честное слово, не с самого… — Макс, наверное, попытался на ходу приложить руку к груди, отчего наш «кавасаки» опасно вильнул. — Я понял только сегодня… Сперва я думал, что те, которые хотели догнать меня в Бресте… и еще в Смоленске… что они от меня отстали, а в Москве их не будет совсем… К тому же, тот, у дома Окрошкина, сразу напал на тебя, помнишь?.. Ты еще сама меня убеждала, это из-за твоего Ленца… а в первый день ты и от меня бегала… Я решил, у тебя такой образ жизни…
«Пока тебя не было, у меня был самый спокойный в мире образ жизни!» — едва не съязвила я. Однако быстренько вспомнила вендетту в духане «Сулико», еще кое-какие трюки и не рискнула обманывать себя. Чего уж там, у Яночки Штейн и до Макса хватало заморочек и приключений. Другое дело, раньше они на меня так плотно не налипали. И не попахивали международной уголовщиной.
— Ты обязан был честно мне рассказать про все, — сурово отчитала его я. — И про Брест, и про Смоленск, и о том, как они тебе хотели аварию подстроить на шоссе. Я уж как-нибудь без тебя сложила бы два и два… Ну разве трудно было объяснить, что у тебя еще в Кессельштейне были столкновения с местными нацистами?
Мимо нас по Рублевке стремительно промчался помидорно-красный «феррари». За рулем мелькнуло нечто растрепанное, белокурое и очень волосатое: видимо, это певица Глаша Колчак рвалась на свидание к очередному бой-френду. А может, это был великий визажист Зебров, едущий примерно по тому же адресу. Когда у машины скорость под двести, наблюдателю трудно определить пол водителя. Особенно если водитель и сам еще толком не определился.
— Яна, ты меня не поняла. На территории Кессельштейна нет ни одного нациста. — В тоне Макса я почувствовала то ли легкое самодовольство, то ли легкий укор. — Поэтому у себя я с ними столкнуться не мог, натюрлих… пока не выехал за границу герцогства. — Наш рулевой помолчал секунду-другую и добавил: — А вот тот русский бедняга, я думаю, что-то с ними не поделил… У вас, по-моему, это называется чисто реальные заборки…
— Разборки, — машинально поправила я. — Какой еще бедняга?
— Ну тот парень в «мерседесе», я в прошлый раз рассказывал… Тот, у которого я и отец нашли страницу из книги…
Макс кашлянул с некоторым смущением, которое я приняла за эхо былых угрызений совести: я-то помнила, что и про «мерседес», и про покойника, и про страницу он тоже поведал мне не сразу, а под сильным моим нажимом… И опять я, как дурочка, обманулась! План по угрызениям на сегодня у герра Кунце был выполнен. Оказывается, мой рыцарь теперь смущался по более конкретному поводу. Он все-таки решил сделать остановку, чтобы пописать.
Яне Штейн была поручена важная миссия — в минуты его отсутствия сторожить «кавасаки» с Пульхерией. Вдруг кто из лихих людей на них покусится? Таковых, однако, не находилось. Мимо проплывали косяки равнодушных иномарок. Маячки, бугели, неоны-ксеноны, прочий эксклюзивный тюнинг. И в Краснопольском, где мой папа проводил лето, и в соседнем Усково обитали сплошь богатенькие буратины. Мотоциклы там не котировались вовсе — там мерились тачками. Грохнуться на чем-то ниже ста штук за четыре колеса считалось моветоном. К явному лузеру и на похороны никто из местной публики не подвалит. Никто даже не поинтересуется, хотя бы для приличия: по ком, собственно говоря, звонит колокол?
Словно подслушав мои мысли, «кавасаки» отозвался кратким мелодичным звоном. Легкое двойное «дзынь-дзынь!» — и тишина. В первый момент я подумала, будто мотоцикл уже соскучился по хозяину и выражает нетерпение, но поняла: звон издал мобильник, висевший на руле. Макс не стал брать с собой телефон.
Нельзя читать чужие письма и эсэмэски, тебе не предназначенные: все это — большое свинство. Но когда ты женщина и, плюс к тому, обманутая женщина и, вследствие этого, обиженная женщина, то на всякое правило можно найти сотню исключений. В общем, я колебалась недолго. И, оглянувшись по сторонам, сцапала Максов мобильник, чтобы принять SMS-сообщение вместо владельца.
Принять-то я его приняла, но вот прочитать… Ряды латинских буковок складывались в слова, которых я не понимала! В школе и в институте я учила, естественно, один английский. Родной язык Гете и Шиллера — а теперь и Макса-Иозефа Кунце — был мне попросту не нужен. Из кинофильмов о войне я, конечно, знала «хальт» и «хенде хох». Из языка идиш, родственного немецкому, почерпнула фамильное «штейн» и ругательное «шайзе». Пару бросовых словечек переняла за эти дни от самого Макса. И все. С таким богатым запасом уловить хотя бы приблизительный смысл послания было невозможно. Что означает, например, «bald»? По-английски это «лысина», но по-немецки — определенно что-то иное. Что такое «fahren», что значит «шпагте»? На английском «Агт» — рука, «Агту» — армия. Тоже ни во что не складывается.
Больше всего, однако, меня расстроила подпись — «Vati». Что еще за Вэтай? Или Фэти — если по-немецки «v» читается как «ф», a «i» как русское «и»? Эдак еще хуже: Максу пишет какая-то тетка, и письмо это, по-моему, не деловое. Не знаю, как у немцев с «i», а в английском звук «и» вместе с буквой «у» в конце имени означают уменьшение — Бетти, Пэтти, Полли и тому подобное сю-сю. Я даже сама удивилась, отчего меня так задела эта неведомая Фэти. Подумаешь, тетка! Странно было бы, если бы у взрослого красивого мужика не было жены или подружки в этом его Кессельштейне. Вот если бы он пытался приударить за мной, я бы имела право злиться и негодовать. А так — кто я ему? Никто. Консультант женского рода на гонораре, и только. Даже его вранье никак не касается личных дел…
Кусты в отдалении зашуршали, и я, пытаясь скрыть следы своего любопытства, нажала, видимо, не на ту кнопку: эсэмэска вместо того, чтобы спрятаться, стерлась напрочь. Ну и черт с ней, мстительно подумала я, перебьется он часок-другой без Фэти. Любит его — напишет еще одно письмецо, небось не переломится.
— А вот и я! — Макс выдвинулся из зарослей обратно на дорогу.
Видок у него был до того бодрый, что я опять разозлилась. Наврал, покаялся, получил плюху, утерся, справил нужду перепоясал чресла и снова на коне! Тефлон — универсальный материал для европейцев, слезонепроницаемый и стыдоотталкивающий. Не слишком ли быстро, Яночка, ты его простила? Пожалуй, надо повоспитывать вруна, для острастки. К женской доверчивости мужики привыкают быстро и начинают плести небылицы по поводу и без. Может, эта его Фэти — образец доброты и терпимости, но я не такая. Пора намекнуть ему: на художественный свист я больше не откликаюсь. Хватит. Буду резкой, буду бдить — все равно тебе водить.
— Что, едем дальше? — Кунце приблизился к «кавасаки», на ходу включил мотор ключом-брелоком и уже занес ногу над сиденьем.
— Нет, погоди, — остановила я его, — есть еще одно дельце.
— А! — понимающе кивнул Макс. — Прости, я недогадливый. Как у вас по-русски говорят — тормоз? Иди теперь ты, а я подожду тут.
— Благодарю за заботу обо мне, — холодным тоном светской леди обронила я, — но я имела в виду кое-что другое. Ты втравил в это дело не только меня, но и своих байкеров. Причем их — еще и бесплатно. Раз они дрались за нас с теми отморозками, тебе надо им тоже сказать правду: откуда взялись эти типы со свастиками… Давай-давай, доставай мобильник, звони Руслану или Шурику, я жду.
Макс подчинился моей команде без споров, однако номер набирал с видом печальным и обиженным — словно правда для него была эдакой шкатулкой с золотыми пиастрами: иногда, к сожалению, ее приходится открывать и тратить на пустяки, хотя очень неохота.
— Руслан, это я, Макс, — пробурчал он. — Слушай, я хотел тебе сказать… А-а-а-а-а… Тогда дело другое… Несильно вы их?.. А они вас?.. Это большое облегчение для меня. А то моя девушка волнуется… Вот хорошо, спасибо. — Кунце нажал кнопку отбоя.
Слова «моя девушка», даже в устах этого белокурого лжеца, слегка растопили мое сердце. Но я не подумала отступать.
— Что означает это твое «а-а-а-а-а»? — сурово затеребила я Макса. — Что тебе сказал Руслан? Почему — другое дело?
— Он сказал, — объяснил мне Кунце, — что это были не нацисты, а простые… гоп-ни-ки… Они немножко побили друг друга, потом помирились и теперь вместе пьют в ближайшем баре пиво… Вот видишь, им теперь можно ничего не объяснять. Ты удовлетворена?
Версия правдоподобная, но теперь уж я на слово ему не поверю.
— Нет еще, — сурово ответила я. — Мне нужно его название.
— Название пива? — Макс с удивлением наморщил лоб.
— Название бара. Перезвони ему снова, — приказала я, — и спроси, как именуется питейное заведение, где они зависли.
— Зачем? — Брови Макса взлетели еще выше.
— Затем! — Я наставила на него указательный палец, как ствол. Кунце пожал плечами, хмыкнул и еще раз набрал байкера Руслана.
— Это опять Макс, — сказал он. — Забыл тебя спросить: а как зовется бар, в котором вы сейчас сидите? Как? «Где очки Нади»? Нет? «Девочки, нате»? А-а, «Девочка Надя»! Понятно… Нет, ничего, просто так.
Московский общепит мне знаком выборочно. Но уж в собственном районе все заведения, где чем-то кормят, — хоть одними горячими бутербродами! — я знаю всенепременно. «Девочка Надя» среди этих точек была не худшей. Не ресторан, конечно, но и не фаст-фуд. Я консультировала их рыбное ассорти и осталась с хозяйкой, мадам Уховой, в добрых отношениях. У меня даже в телефоне ее номер, кажется, не стерт… Ну-ка, буква «У»: Угольников, Ульянов, Умка, «Умпа-Лумпа», Ункас, Урушадзе… хм, а это еще кто такой? Напрочь забыла… Успенский, Утрилло… вот и Ухова.
— Здрасьте, Надежда Геннадьевна! — сказала я, едва в трубке возникло грудное контральто. — Яна Штейн вас беспокоит… Нет-нет, все в порядке… Надежда Геннадьевна, не в службу, а в дружбу, гляньте в зал: там не сидит такая компания байкеров… в заклепках… Понятно… А рядом с ними?.. Очень хорошо… Побитые? умеренно? и те, и другие?.. Нет, никакого криминала, пусть сидят. Это вроде как мои приятели… в основном… Да, спасибо преогромное! Через недельку заскочу, обновим ассорти…
Во время нашего разговора на лице Макса было крупными буквами написано: «Ну я же говорил!». Дождавшись, пока я отключу телефон, белобрысый ариец грустно вымолвил:
— Звонить туда было обязательно?
— Еще бы! — подтвердила я. — Единожды солгавшему кто поверит? А ты, между прочим, обманул меня дважды… как минимум. Нет, кроме шуток, Макс, я ценю, что ты меня спасаешь и все такое. Это для меня большой плюс. Но мне надоело питаться лапшой, которую ты мне постоянно вешаешь на уши. Это — большой минус. Теперь у нас будет так, без обид: хочешь работать со мной, готовься к выборочным проверкам. Ты в курсе, что такое выборочные проверки?
— Наин, — распахнул честные глаза мой герой.
— Ну представь, что приходит ревизор под видом клиента в ресторан, — объяснила я ему, как могла. — Делает заказ, тайком взвешивает порции, изучает меню на аутентичность… У вас ведь в Кессельштейне это тоже практикуется, да?
— Ни разу такого у нас не встречал, — доложил мне Кунце.
— Но твою-то мастерскую кто-нибудь проверяет? Пожарные, санэпиднадзор… Или, например, налоговая инспекция?
— Наин, — улыбнулся Макс. — Зачем? Я сдаю декларацию в срок.
Мне оставалось только махнуть рукой: ладно, едем, бог с тобой. Ума не приложу, как это герцогство не разворовали? У нас при таком уровне учета и контроля давно бы вынесли все по камушку.
Глава двадцатая Икс-файлы. Продолжение (Иван)
Жизнь, поганка, крайне несправедлива. Ну почему, объясните, абсолютная власть — обычно удел больного чокнутого старичья? Власть имеет смысл, пока ты свеж, полон сил и идей. На хрен тебе мировое господство, если к этому времени ты уже полная развалина с язвой, аденомой, запорами и сизой печенкой? Если над тобой уже вьются Паркинсон, Альцгеймер, Чейн-Стокс и прочие ангелы смерти из Медицинской энциклопедии? Один Александр Македонский достиг величия, избежав сопутствующего маразма. И то лишь потому, что жил черт знает в какую эпоху: при тогдашнем уровне медицины скоропостижно откинуться в тридцать три — пара пустяков. Смел был Саня, а здоровья не берег.
То ли дело Ваня! Усилием воли я вытащил себя из кресла и заставил прыгать на одной ноге. От стола к двери — на правой, от двери к столу — на левой. Часть мышечной энергии надо отдать пространству. Поскачешь козликом — и голова работает четче.
Вернувшись за комп, я закрыл фон Брауна вместе с ракетами. Три папки изучено, а я даже близко не въезжаю: что такого реально полезного в этой Парацельсовой книге, почем я смогу толкнуть нетленный шедевр — или выгоднее, заполучив его, чуть попридержать, чтоб цена подросла. Ох и скверно же играть, не зная прикупа. Еще хуже — не знать, какая масть нынче козырная. И уж совсем ни в дугу — не иметь понятия, в какую игру ты вообще сегодня играешь, то ли в покер, то ли в шахматы, то ли в поддавки.
То ли дело Ваня! Усилием воли я вытащил себя из кресла и заставил прыгать на одной ноге. От стола к двери — на правой, от двери к столу — на левой. Часть мышечной энергии надо отдать пространству. Поскачешь козликом — и голова работает четче.
Вернувшись за комп, я закрыл фон Брауна вместе с ракетами. Три папки изучено, а я даже близко не въезжаю: что такого реально полезного в этой Парацельсовой книге, почем я смогу толкнуть нетленный шедевр — или выгоднее, заполучив его, чуть попридержать, чтоб цена подросла. Ох и скверно же играть, не зная прикупа. Еще хуже — не знать, какая масть нынче козырная. И уж совсем ни в дугу — не иметь понятия, в какую игру ты вообще сегодня играешь, то ли в покер, то ли в шахматы, то ли в поддавки.