Макс наморщил лоб:
   — Вроде попадался.
   — Вроде или точно? — вцепилась я в него. — Думай быстрей, не тяни! У тебя зрительная память или решето? Видел или нет?
   — Точно видел, — понукаемый мной, признался Макс и выдал мне кучу ценных сведений. — Минут двадцать назад проехал, оранжевый, с вмятиной на бампере, в номере есть, по-моему, две восьмерки. А что? Надо организовать погоню?
   — Фиг уже догонишь, — замотала головой я, — сейчас слишком рано, пробок нет. Одна надежда — перехватить его на месте, если у них очередь на разгрузку. Не помнишь, где ближайшая свалка?
   — Официальная, кажется, в «Салазьево», — ответил Лаптев, — это прямо за МКАД, если нам ехать по Профсоюзной и потом…
   — Знаю я, где это место, — вновь перебила я Макса, — не трудись объяснять. Может, я и загоняюсь иногда, но дебилизмом не страдаю. Ну чего ты встал столбом, давай мой шлем и поехали скорее! Я тебе по дороге тако-о-ое расскажу, ты обалдеешь…
   Мусорный полигон «Салазьево» образовался на юго-западе столицы лет, наверное, двадцать пять тому назад. Его рост по горизонтали все эти годы сдерживался бетонной оградой, а вот путь вверх был открыт. За два с половиной десятилетия холмик бытовых отходов превратился во внушительную гору, которая теперь угрожающе нависала над ближайшим поселком с гадким названием Мосрентген.
   Когда я в позапрошлом году была в Мосрентгене у школьной подруги Машки Ткачевой, гора уже достигала метров восьмидесяти в высоту. Сейчас она, по-моему, доросла до сотни и стала похожа на вулкан Везувий в масштабе 1:10. Водители оранжевых жуков-мусоровозов, уплатив дань здешним камуфляжникам, преодолевали узкую горловину ворот в заборе, по серпантину взбирались к вершине и исчезали в широком кратере. За двадцать пять лет, прикинула я, внутри этой самодельной горы наверняка скопилось столько опасной мерзости, что однажды вдруг вулкан может заработать: взорвется и исторгнет из себя все свое вонючее содержимое. Тогда-то беспечные москвичи сильно позавидуют жителям древней Помпеи.
   Мы с Максом проехали по обочине вдоль длинной цепочки оранжевых ЗИЛов, выстроившихся к воротам, но машина с двумя восьмерками и вмятиной на бампере нам так и не попалась на глаза: должно быть, сегодня очередь двигалась шустро, и наш мусоровоз уже потрюхал к вершине вулкана с очередным приношением. Нам оставалось проникнуть на полигон, самим заехать в гору и поискать на месте.
   Законный путь мы отвергли — даже не стали делать попыток протиснуться в «Салазьево» сквозь главный вход, а сразу поехали вдоль периметра бетонного забора, уповая на изобретательность русского гения. И как в воду глядели! Неприступный монолит ограды таковым оставался недолго. Уже метрах в двухстах от ворот между двумя плитами обнаружился аккуратный зазор, достаточный и для прохода человека, и для проезда мотоцикла. Через грязный ров, окружающий забор, кто-то заботливо проложил крепкие деревянные мостки. Не хватало только таблички «Входить здесь».
   Даже для японского моточуда дорога в здешнюю высь стала делом непростым: «кавасаки» преодолевал метр за метром, обиженно фырча, а Макс ежеминутно сигналил, чтобы не задеть кого-то из аборигенов. Народ расступался перед нами без злобы и без особого интереса: на конкурентов мы не были похожи, а всякой экзотики здесь и так хватало. То и дело попадались фигуры, одетые в самые неожиданные шмотки — от потрепанных летных комбинезонов до почти новеньких на вид костюмов, только сшитых по моде наших прадедушек. Жизнь кипела странная, но бурная. На мусоре отдыхали и работали, его плющили и рыхлили, из него прямо на месте делали живые деньги. Уворачиваясь от рычащих бульдозеров, жители свалки вдумчиво перелопачивали свежие кучи и по-сорочьи копались в их содержимом, выхватывая что-нибудь блестящее. Тут же в шалашах, покрытых термопленкой, деловитые приемщики отсыпали страждущим тусклую желтенькую мелочь в обмен на баночно-бутылочную тару.
   Особой популярностью пользовались новоприбывшие машины: за ними бежали всей толпой от самых ворот, их обступали в кольцо, на них запрыгивали, как на крыши теплушек в фильмах о гражданской войне, — и даже водители смирялись с этим неизбежным злом.
   — Смотри, Яна! Кажется, вот он едет, наш броневик. — В голосе Макса я не почувствовала особой радости.
   Оранжевый ЗИЛок слева был, похоже, именно тем, за которым мы охотились от самой Большой Якиманки. Бампер с вмятиной, две восьмерки на номерном знаке и — ни малейшего интереса со стороны местных. Оно и понятно: машина возвращалась обратно после разгрузки, а потому, разумеется, была пуста. Мы опоздали.
   — Что будем делать? — Макс затормозил, и мы обозрели горизонт.
   От края до края, с севера на юг и с запада на восток мир вокруг был заполнен остатками жизнедеятельности московской цивилизации — ошметками, объедками и обрывками. Мы могли кататься по этому кладбищу отходов хоть до ночи, или до утра, или до конца недели — и все равно не найти предмет примерно тридцати сантиметров в длину и пятнадцати в ширину. Нам оставалось два варианта на выбор. Первый — броситься от тоски с размаха в жерло кратера, второй — вернуться не солоно хлебавши, навсегда поставив крест на Парацельсе и его вкладе в мировое искусство еды.
   — Ну что, значит, домой? — вздохнул разочарованный Лаптев.
   — Выходит, домой… Э, нет, Макс, погоди-ка!
   У самой вершины, на границе между мусором и небом, мне внезапно почудилось какое-то необычное людское шевеление. Сняв шлем, я приставила ладонь ко лбу козырьком, чтоб лучше видеть. И поняла: великодушная судьба подарила нам с барского плеча еще один шанс.
   Неподалеку от кратера, левее пирамидок из древних автопокрышек и правее озерца битума, был выстроен ряд фанерных ящиков в форме длинного стола или прилавка. Под присмотром двух милиционеров здешняя публика с явной неохотой складывала сюда все найденные на свалке книги — и тонкие брошюры, и увесистые фолианты. Оба стража порядка сами производили отбор. Вглядевшись, я была поражена: из стопок выкидывались прочь относительно новые и приличные на вид издания, зато старые грязные книги, порой уже лишь отдаленно похожие на книги, бережно складировались.
   — Что это там у вас? — спросил Макс у проходящего аборигена. Одетый во фрак поверх тельняшки, в галифе и валенки с галошами, тот волок на себе слегка обугленный по краям рулон мануфактуры.
   — Взбесились менты, — ответил абориген, сердито сплевывая. — Нам на свалке только мусоров не хватало! Уже второй день они тут шастают, людям спокойно работать не дают… Чит-татели, блин!
   Я велела Максу побыть при мотоцикле, а сама рванула в гору. Мои кроссовки были не самой подходящей для здешних мест обувью — резиновые сапоги до колен пригодились бы больше. Но спасибо, что я хоть была не в босоножках или туфлях на высоком каблуке. Иначе бы я стопроцентно увязла уже через пару шагов. И все здешние дедки, бабки и жучки вытягивали бы меня канатом, как репку.
   Пухлый том в полуободранной желтой газетной обертке я узрела среди кучи милицейских трофеев еще на подходе, а приблизившись вплотную к ящикам, сумела дотронуться до книги и даже приоткрыть ее на середине. До самой последней секунды меня не покидали сомнения: а вдруг мы все ошибаемся, и книга Тенгиза Авалиани — не та? Но теперь все мои опасения улетучились вмиг. Она, родимая, она! «Магнус Либер Кулиариус!» Удача, которая дважды за сегодняшний день показывала мне тыл, все-таки вознаградила меня — повернулась и открыла личико. Мне сразу бросились в глаза знакомые латинские закорючки, пентаграмма и изображение половинки солнца, то есть символ медленного огня.
   Историческое событие, с гордостью подумала я. Рукописная книга, утерянная в шестнадцатом столетии Филиппом Аурелием Теофрастом Бомбастом фон Гогенгеймом — он же Парацельс — в центре Москвы, обретена Яной Ефимовной Штейн в начале двадцать первого века почти сразу за МКАД. Недалеко же манускрипт убежал за эти годы!
   — Что, девушка, любите книжки? — поинтересовался один из двух ментов. Он был приземист, большерот и похож на веснушчатого лягушонка.
   — Обожаю, — кивнула я, — особенно на латинском. Мой родной язык. А подарите мне вон ту, страшненькую, а? Я буду перечитывать ее на ночь и вспоминать вашу доброту.
   — Не положено, — буркнул второй из ментов. Этот был повыше и смахивал на советский пылесос «Ракета», поставленный на попа: гладкий цилиндр туловища, длинная гибкая шея-шланг и густые усы щеткой. — Мы должны все сдать.
   — Двести рублей, — предложила я.
   — Две тысячи, — задрал цену лягушонок и испытующе на меня посмотрел. Если я соглашусь, то с меня можно слупить больше. Или вовсе приберечь находку: вдруг где-то за нее заплатят и подороже?
   — Целых две тысячи рублей за это старье? — С оскорбленным видом я покрутила пальцем у виска.
   — Всего две жалких тысячи за этот роскошный антиквариат. — Едва запахнет деньгами, даже лягушата вспоминают умные слова.
   Ни слова больше не говоря, я положила книгу обратно на место, развернулась и неторопливо пошла прочь. Или он меня окликнет, или я не разбираюсь в муниципальной милиции города-героя Москвы.
   — Девушка, девушка, да постойте вы! — услышала я возглас за спиной. Величаво оглянувшись, я увидела, как приземистый мент сам торопливо тащит мне книгу. — Ну пятьсот хотя бы… Имейте же совесть, нас двое! Идет? Вот, берите. Нам же за эту хренотень отдельно не доплачивают… Большакову нашему вчера, — добавил он интимным шепотом, — моча в голову ударила. Весь сержантский состав раком поставил, час разорялся, старые книжки ему теперь подавай. Ага, спасибо. А еще сотенку не накинете?
   Я подарила ему еще тридцатник, и лягушонок довольный поскакал назад, к остальным трофеям и коллеге-пылесосу.
   На обратном пути мы с Лаптевым мало разговаривали. Едва Макс удостоверился в том, что книга не просто похожая, а та самая, и даже нашел место, откуда был вырезан наш листок, мой спутник впал в некоторую задумчивость. Да и внутри меня самой радость победы побурлила не слишком долго. Пока мы были в поиске, нам некогда было думать — главное прыгать. Теперь же нахлынули вопросы, ответов на которые я не знала. Похоже, мы с Максом оба не понимали, что с этой реликвией делать. Не знаю, как у него, а у меня было чувство, что мы огребли сегодня джек-пот, но не знаем адреса, где могли бы получить выигрыш…
   — Куда мы сейчас, в гостиницу? — спросила я, когда дорога под колесами «кавасаки» стала Ленинским проспектом.
   — Сперва мы заедем на Лубянку, — сообщил мне Лаптев.
   — Ты хочешь сразу сдать находку? — опечалилась я.
   Я как-то упустила из виду, что капитан Лаптев — чекист при исполнении и, стало быть, лицо подневольное. Хоть бы повременил денек, досадливо подумала я, дал бы списать пару рецептов. У ФСБ их потом фиг выцарапаешь, эта контора только под себя гребет.
   — Сдать? — рассеянно переспросил Макс. — Сдать-то мы всегда успеем, дело-то недолгое… Понимаешь, Яна, когда ты там на горе занималась коммерцией с ментами, мне был звонок на мобильный: начальство вызывает. Срочно. И голос у него… Ох, чует мое сердце… В общем, пока я не пойму, в чем дело, мы ничего и никому сдавать не будем. Я с собой даже листок из книги брать не стану — пусть все Парацельсово хозяйство побудет у тебя… Мотоцикл я скину на нашу стоянку, там недалеко, возле книжного, а ты обожди меня в «Детском мире», хорошо? Надеюсь, мое свидание с любимым шефом окажется не слишком долгим…
   По случаю будней в «Детском мире» было малолюдно и скучно. Я прогулялась по этажам, нашла буфет, съела бутерброд с сыром. Затем походила по разным отделам, но никаких интересных игрушек не нашла — сплошной глянец и гламур. Только в домике Барби внезапно обнаружился пузатый пластмассовый дядька, смутно мне кого-то напоминающий. Нестандартный облик я оценила и решила со скуки пупса купить. Однако кассирша никак не могла мне его выбить, потому что не нашла ни ценника, ни штрих-кода. В конце концов появился старший менеджер, осмотрел куклу и объявил, что ее, наверное, забыли социологи, которые тут делали какие-то замеры, — так что я могу забрать ее бесплатно.
   Макса все не было. Я съела в буфете еще один бутерброд и там же, за столиком, стала внимательно рассматривать книгу. И вскоре обнаружила кое-что интересное. Оказалось, что, кроме нашего листка, из книги был вырван еще один — именно вырван, а не вырезан, как рецепт «парацельса с изюмом». Другим открытием стал для меня один из рецептов. Сперва я вообще подумала, что автор книги еще раз слово в слово продублировал способ приготовления знакомого мне пирожного. Лишь при внимательном сравнении двух листков выяснилось, что небольшая разница есть: на том, который был у Макса, значилось слово coriandrum, то есть кориандр, а здесь была cinnamum — корица. И еще разными оказались две финальные картинки. У Макса на листе все кончалось немигающим глазом в розетке подсолнуха, а тут — человек с крыльями. Я хотела рассказать Лаптеву о своих научных изысканиях, но Лаптева все никак не было.
   Чтобы скоротать время, я позвонила папе. Ефим Григорьевич что-то сонно пробурчал в трубку, и я поняла, что вчерашний турнир, видимо, закончился ранним утром; часов до трех дня тревожить папу мог только бессердечный человек. Может, Черкашиным звякнуть? Дважды я набирала номер кондитерской и дважды там оказывалось занято. Я дозвонилась Кусину, однако и с Вадиком долгой беседы не вышло. Ведущего программы «Вкус» я застала на бегу. Оказывается, оба его альпиниста куда-то испарились, поэтому ему нужно срочно искать замену. Он вроде бы нашел одного — экс-посла в Северной Корее. С ним можно обсудить за едой кризис на Дальнем Востоке. Беда в том, что Кусин не вызнал кулинарных предпочтений гостя: если это вдруг корейская кухня, то что сготовить по-быстрому? «Зажарь ему своего тузика, — цинично предложила я, — ты все равно на него жаловался, что он мебель грызет. А гарниром сделаешь острую корейскую морковь…» На это мне Вадик обиженно заметил, что некоторым женщинам — не будем называть имен — только природное ехидство мешает устроить личную жизнь. А я в ответ на это заметила, что у некоторой женщины — не будем называть ее имени — личная жизнь бьет ключом и буквально сегодня из-за нее два больших человека чуть не поубивали друг друга…
   Макса между тем все не было. Я решила найти себе «долгоиграющее» занятие — в надежде, что, как только я начну, Лаптев, по закону подлости, тут же объявится. На третьем этаже «Детского мира» нашелся ксерокс, и я решила пока скопировать себе «Магнус Либер Кулинариус»: когда Макс все-таки сдаст на Лубянку оригинал, у меня хоть останется копия. Работа оказалась долгой, копии выходили то бледные, то чересчур темные, и нужный режим мы с девочкой-операторшей отыскали не с первой попытки. Сам процесс копирования тоже занял приличное время… Но все равно Макс объявился в магазине уже после того, как я расплатилась за копии и шла в буфет — утешаться третьим по счету бутербродом с сыром.
   — Ну наконец-то, — сказала я Максу. — Я уж думала, тебя отвели в ваши подвалы и расстреляли… Есть новости?
   — Не без того, — ответил Лаптев. На его лице появилось новое выражение: такого я прежде не видела. — Наш генерал наехал на меня по полной программе. Он, Яночка, всегда любит поорать, но сегодня был как-то особенно в голосе. Объявил, что останавливает операцию, а меня отправляет в принудительный отпуск на неделю.
   — А как же таинственный Заказчик? а пирожные? а секрет книги? а кто приходил к Адаму Васильевичу? Мы ведь еще ничего толком не узнали! — оторопела я. За три с половиной дня я успела привязаться и к нашей игре в казаки-разбойники, и к разумному Максу. — Это значит — все, финиш, гейм овер?
   — Это всего лишь значит, — объяснил мне Лаптев, — что генерал снимает с себя всю ответственность. И перекладывает ее на меня.

Глава тридцатая Круг замыкается (Иван)

   — У нас есть что есть? — спросил я у Софьи Андреевны.
   — То есть есть в смысле есть? — уточнила секретарша. Какой-нибудь иностранец не понял бы из нашего диалога ни
   черта, подумал я вдруг и развеселился. Русский язык богат на такие проделки. Тысячи раз я машинально пробегал мимо них, даже не фиксируя в сознании, и вот теперь внезапно обнаружил, как будто впервые: внутри маленького слова «есть» на разных полочках хранится много значений. Взять хотя бы мою излюбленную армейскую формулу — «Есть, господин президент!» Пока запятая разделяет первые два слова, смысл один. Я, подчиненный, объявляю главе государства о готовности исполнить приказ. Убери запятую — и расклад иной: теперь мы просто сообщаем миру, что и у нас, как в других порядочных странах, завелся свой президент, please! А уж если мы не только выкинем запятую, но и заменим именительный падеж винительным, сразу начинает попахивать политической статьей УК РФ. Ибо налицо неконституционный призыв к свержению законного главы государства путем его насильственного съедения.
   Да уж, усмехнулся я про себя, товарищ Иосиф Виссарионович Сталин был совсем не дурак, когда упирался рогом в вопросы языкознания. Генералиссимус больше всего боялся, что его схавают товарищи по партии. А его прибрала беспартийная старуха с косой — и даже надкусывать жесткого старика не стала…
   — То есть есть в смысле пожрать, — дообъяснил я Худяковой. — Ну там шашлыка по-карски или севрюжины с хреном… Нет?
   — Ой, извините, Иван Николаевич! — огорчилась секретарша. — Я не знала, что вы сегодня будете тут обедать. Даже колбасы сейчас никакой нет. Может, приготовить вам бутерброды с сыром?
   По правде говоря, я сам приучил Софью Андреевну не делать капитальных запасов — максимум на легкий утренний перекус, если я ночую у себя в кабинете. Обедать я все равно хожу в нашу столовую: цены там мизерные, как при советской власти, а качество еды — как в лучших заведениях Парижа. Но сегодня мне, боюсь, нормального человеческого перерыва на обед не светит.
   — Не надо с сыром. — Я принял решение. — Мы поступим проще. Будем, что называется, ближе к народу. Погодин ведь тут, в приемной? Передайте ему, пусть сгоняет в Александровский сад нам за пиццей. Пускай не жмется, возьмет подороже, и ничего, если постоит в очереди. Заодно и избиратели, скажите ему, оценят, что политик федерального значения лопает фаст-фуд, как простое чмо.
   Дело было не столько в пицце или в Тиме, сколько в груде книг и ворохе бумажек, которые Тима вместе с Органоном доставили из кондитерской. Разбираться в этом мне еще не меньше получаса. Не хочу, чтоб лидер «Почвы» все это время ерзал у меня под дверью. От безделия в голове, даже Погодинской, начинают заводиться мысли, а это вредно. Эдак черт знает до чего додуматься можно.
   Обстоятельства мои были, увы, неутешительны. Первых же трех минут разбора трофеев мне хватило, чтобы понять: ничего похожего на кулинарную книгу Парацельса у Черкашиных нет. Вообще книжек древнее той же Елены Молоховец у них не водится. В припадке кретинского усердия Органон натащил мне кучу изданий середины прошлого века. Среди них был даже огромный том «Сладких радостей Востока», выдавленных шрифтом Брайля, и я тогда еле удержался, чтобы не запустить этой камасутрой для слепых в самого ублюдка.
   Никаких следов средневековья в кондитерской мои посланцы не обнаружили. Все тамошние рецепты, если и имелись, то в виде рукописных каракулей — каждая буква сантиметра два в высоту — на обычных клетчатых тетрадных листках. Но и среди этих каракулей я не нашел даже намека на любимое лакомство фюрера. Единственным бумажным доказательством того, что «парацельсы с изюмом» испечены Черкашиными, а не, к примеру, марсианами, оставался заполненный ценник с названием. Всего же, судя по ценникам, у кондитеров с Шаболовки в ассортименте свыше полусотни видов всяких тортов и пирожных.
   Во мне проснулась неприязнь к частным предпринимателям как к классу. Напридумывали тут с три короба! В госкондитерских моего детства имелось всего десяток разновидностей сладкого, зато на каждую кулинарную единицу наверняка приходились кучи ГОСТов, реестров, спецификаций, утвержденных в дюжине инстанций. А чтобы так запросто, внаглую, испечь шедевр и выставить на продажу — низзя, Большой Брат все видит и грозит пальцем. Инициативу тогда не запрещали лишь дедам-бабкам, притом исключительно в сказке «Колобок». Но и там готовое изделие не докатывалось до прилавка.
   Я сделал пару глубоких вдохов-выдохов и продолжил поиски. Однако судьбоносных находок все не было. Разве что несколько раз среди черкашинских каракуль мне попалось слово из двух букв «ЯШ» — причем один раз возле цифр, похожих на номер мобильного. Этот Яш был не то их лучший клиент, не то самый щедрый кредитор, не то ангел, не то «крыша». А может, все вместе. Хотя ниоткуда не следовало, что Яш может быть как-то связан с Парацельсом, я на всякий случай переписал телефончик. Обилие достоинств само по себе уже недостаток. Чем краше лицо, тем хуже изнанка. Я ведь и сам в детстве был ангелом — до первого привода в милицию. Впрочем, папа с мамой об этом эпизодике так и не узнали…
   Уа-уа-уа-уа! В мои детские воспоминания вклинились приглушенные трели сирены «скорой помощи», которые донеслись из служебной комнаты. Звуки издавал не экипаж с красным крестом, приехавший ко мне, а один из двух моих сотовых. Что тоже было странновато: у меня в кабинете подключено несколько стационарных линий — и прямых, и кривых, через приемную. Звони — не хочу.
   — Иван, ты подонок, — бубукнул мне в ухо голос из мобилы.
   — Подонок однозначно, — легко согласился я. — А давно ли мы с вами перешли на «ты»? И как, если не секрет, вы себя чувствуете?
   — Не дождешься. — Мой шеф, все еще Глава Администрации нашего президента, перескочил сразу на второй вопрос, невежливо проигнорировав первый. — Я пока не знаю, как у тебя получился тот фокус, но будь уверен: даром он тебе не пройдет.
   — Тогда можете заплатить, — предложил я. — С инвалидов умственного труда я беру недорого… Кстати, вас уже выписали из сумасшедшего дома? Или вы прямо оттуда мне звоните? Кое-кто был, между прочим, сильно расстроен, когда получил ваши факсы. «И этот, — говорит мне, — гордый ум сегодня изнемог». Типа о вас.
   Седой очкастый бобрик, сволочь, не купился на мои подначки, не стал громко скандалить и гневно оплевывать мембрану.
   — Ты сам знаешь, что я нормальный, — произнес он. — Потому что именно ты все подстроил. Имей в виду я доберусь до тебя.
   — Конечно, доберетесь, — согласился я. — Найти меня нетрудно, я не Бен Ладен: между нашими кабинетами всего-то два этажа. Вы, главное, здоровье поберегите. Оно до зарезу нужно нашей стране.
   Седой бобрик вновь проявил завидную выдержку.
   — Завтра с утра, — тихим зловещим тоном посулил мне он, — я вернусь на службу и проведу всестороннюю проверку твоей работы за последний год. И тогда уж мы с тобой поговорим.
   Мобила умолкла. Будем надеяться, мысленно произнес я, что к завтрашнему дню я буду во всеоружии. Будем также надеяться, что при встрече со мной седой очкастый бобрик все-таки не догадается заткнуть уши. А вдруг догадается? Эх, как же мне сейчас нужна книга Парацельса! Если Серебряный прав, в ней, кроме пирожных, найдется немало всякой всячины, полезной в хозяйстве…
   Тихонько застрекотал внутренний телефон.
   — Да, Софья Андреевна, да, — сказал я секретарше, — что там у нас? Неужто Тима Погодин так быстро вернулся с пиццей?
   — Нет пока, Иван Николаевич, — доложила мне Худякова. — Это Крысолов на линии. Он очень хочет с вами пообщаться.
   В другое время я бы начихал на Сенечку-коалу но теперь даже им пренебрегать не стоило: если меня все-таки ждет аппаратная битва с шефом, лучше иметь Крысолова союзником, чем врагом.
   — Соединяйте, — велел я Софье Андреевне и в ответ на осторожное Сенечкино «Здра!..» сказал ему ласково: — Привет, Сеня! Ты уж извини, мы с тобой в прошлый раз побазарили не лучшим образом… Не сердись, мой дорогой. Настроение было хреноватым, очень уж я из-за Виктора Львовича переживал…
   — Конечно-конечно, — с облегчением забасил Крысолов. — Да и я, Иван, тоже погорячился, мы ж друзья… Жаль Виктора Львовича, — через силу выдавил из себя он, пытаясь изобразить сочувствие: вообще-то вождь «Любимой страны» бешено ревновал партию к ее создателю и был не прочь увидеть Серебряного в черной рамочке — уж добрый Сеня не поскупился бы на цветы и венки.
   — М-да, стареют наши ветераны, силы давно не те… — пролил я немного бальзама на душу Крысолова. — Так ты ко мне по делу?
   — Я, это, мы… ну опять насчет тех, Шалина с Болтаевым. — Сеня замялся. — Раз они вроде как живы, нам бы мероприятие с ними провести, ну праздничное… Оркестр, шарики, конфетти, фуршет, митрополит — все давно на старте, ждут только сигнала, а этих альпинистов нет негде: твой Погодин их, наверное, куда-то к себе уволок… Ну посодействуй, а? Я ведь не настаиваю на их членстве у нас, ладно, обойдемся, но пускай «Почва» сдаст их нам хотя бы в лизинг, на денек… А мы им ссудим летчика-космонавта СССР Порфирия Пшенко — два выхода в открытый космос, доктор наук, член Общественной палаты, за границей ни разу не был…
   — Черт с тобой, зануда, будут тебе альпинисты, — пообещал я Крысолову, — и без космонавта обойдусь. Сегодня, правда, не гарантирую, но завтра железно. Можешь заранее надувать шарики… А сейчас прости, дорогой, у меня срочный звонок, пока-пока…
   Насчет звонка я, кстати, не слукавил: под конец разговора с Сеней уже вовсю мигала лампочка на другом аппарате, расписанном под Хохлому. Сегодня Ваня Щебнев всем нужен, просто нарасхват.