· А после?
   · А после ты всю ночь бродил возле его костра. И слушал. Сначала — рыдания, потом — тишину. Когда же коротко всплеснул стон, такой знакомый тебе, — круто повернулся и растаял в темноте. Утром вы — •вернули лагерь и отправились дальше.
   · А ты?
   · Я стояла соляным столбом на дороге и смотрела вслед клубам пыли. Вдруг из них вырвался всадник и галопом поскакал назад.
   · Это был я?
   Да. Через минуту мы катались по жухлой траве. Ты брал меня грубо и молча, как матрос портовую девку.
   · А дальше?
   · А дальше — ничего. Я лежала в слезах на обочине и слушала, как топот копыт становится все глуше глуше… А еще ты был русским князем. А я — крестьянкой. В то утро шло сражение. То ли с татарами то ли с литовцами. Не помню. Не бабье это дело — войны и политика. Но помню реку. Она разделяла два поля. Брани и пашни. На одном бился ты, на другом — налегал на соху мой муж. Это обычно: лишь голубая лента воды между жизнью и смертью… Стояла жуткая жара. И я спустилась с кувшином к реке. А на песке у берега лежал ты. Из разрубленной кольчуги капала кровь. Моя бабка считалась колдуньей. И не без причины. Я тоже умела мгновенно заговаривать кровь и затягивать раны. Алая пелена боли растаяла, и наши глаза и руки встретились… Мой муж, измученный жаждой, отправился на поиски. Он обнаружил меня у самой кромки воды. Я лежала, раскинув руки, и смотрела в небо, по которому плыли белые лебеди облаков. Пустой кувшин валялся рядом. Он наклонился надо мной и заглянул в глаза. Но в них по-прежнему отразилось лишь небо. А по ту сторону реки продолжалась битва.
   · И я в ней погиб?
   · Наверное.
   Громыхнул засов. Подняла навстречу лицо с заданным выражением смирения. И в несчетный раз поразипась: только в райском сне пригрезится такое сочетание красок и черт. Неужели ей одной видимо это теплое свечение, которое струится от его волос, глаз, губ? Как волнуется! Вот-вот заплачет, бедное дитя. Нет, не заплачет. Не тот замес, не та порода. Да он, кажется, уже что-то говорит?
   · …и кому как не вам, сударыня, знать законы своего государства. Какого бы пола, возраста, сословия ни был цареубийца — он будет казнен. На рассвете свершится правосудие. Готовы ли вы объявить ваше последнее желание?
   Еще бы! Очень даже готова. Ради чего и затеяна вся игра. Великолепная партия — ее шахматный наставник был бы доволен своей ученицей. Сколько металась, мучилась, чуть не сошла с ума. И вдруг точно вспышка: вот оно, единственное решение, простое и безошибочное. Эй, как бы ты ни звался, мой хранитель и подручный, не покинь, не предай, будь рядом до конца…
   · Простите, я вынуждена говорить о вещах слишком сокровенных и горьких. Богу было угодно создать меня женщиной. С древней и жаркой кровью. Между тем отец ваш почти восемнадцать лет не приближался к супружескому ложу, предпочитая… да что теперь об этом… (Врешь, ох врешь! Аппетит у покойника был ого-го. На всех хватало. По утрам коленки тряслись так, словно обслужила кавалерийский полк — и всадников, и коней.) Сан и гордость не позволяли мне искать утешения на стороне. Естество же бунтовало. Прибавьте сюда ревность — неудивительно, что рассудок однажды померк. Вы слишком молоды, поверьте пока на слово: неутоленное желание сильней голода и жажды. Оно не оставляет места для покаяния и молитвы. А я не хочу покинуть этот мир без них. Вы меня понимаете? Я не смела поднять глаз от каменных плит, согреть ледяные пальцы о пылающий лоб.
   · Да.
   И распрямилась, и взглянула на него уже без страха, стыда и притворства. И уже властно качнула головой, заметив движение руки к застежке плаща:
   · Не здесь.
   …Слегка поморщилась от барабанного боя: зачем эти дешевые эффекты! Плавно поднялась по ступенькам. Заметила на алом бархате плахи небольшое пятно. «Не высохло, не успело…» Благодарно улыбнулась и, без принуждения опустившись на колени, приникла к нему щекой.
   Ты жил тремя этажами ниже. Твоя пунктуальность, вежливость и одеколон сводили меня с ума: 8.35 — Доброе утро. Вы вниз? 18.18 — Добрый вечер. Вам какой этаж? Вниз, разумеется, вниз. А потом вверх. Вот уже семь лет подряд мы то вниз, то вверх. Я и мое бедное сердце, застревавшее то в узком устье бедер, то между рифами гланд. Их вырезали в пятом классе. И с тех пор я старательно сглатывала, смывала назад в клетку взметавшегося птенца, очень отчетливо представляя, как вдруг выплевываю его на твои зеркальные туфли и ты с рефлекторным отвращением стряхиваешь на грязный пол мокрый слепой комок.
   Твоя вышколенная «девятка» всегда заводилась сразу. А я, возвращаясь на чердак за портфелем, вдыхала каждой ноздрей по очереди, копируя героиню «Криминального чтива», твой запах. А иногда, заклинив кабинку, протискивалась горячей ладонью в хлопковую тесноту. Представь, люди давят кнопки, сигнализируют диспетчеру, наконец лифт загудел, разъезжаются створки, а внутри по стене оползает школьница — бледное личико, наркозные глаза. Родители всерьез беспокоились насчет травки. Зачем мне травка? У меня был ты.
   Как же я ждала совершеннолетия: кому нужны проблемы с соплей в фартуке? Оно настало. И ничего не изменило:
   · Доброе утро. Вы — вниз?
   · Добрый вечер. Вам на какой этаж? Чирканье грудью, томные позы, бахрома шортиков над шелковыми складками ягодиц — все впустую, все напрасно. Ну, принц Чарльз, погоди, в отчаянии решила я однажды и приготовила тебе спектакль с обнаженной натурой.
   Ты секунду помедлил у расщелины и шагнул на зыбкий квадрат.
   · Доброе утро. Вы — вниз? — И длинным пальцем пианиста с безукоризненным эллипсом ногтя нажал последнюю кнопку.
   Когда б не босоножки на ходульной шпильке и не мурашки, меня можно было бы принять за скульптуру из Летнего сада, заколоченную на сезон холодов в деревянную, типа деревенского сортира, будку. Покидая лифт, ты не оглядываясь отправил его на мой этаж.
   Через полгода я вышла замуж. Когда вернулись из загса и вошли в лифт, на одной из створок черным фломастером было выведено: «Будь счастлива, моя лифтлаф».
   Плыл по Черному морю в Стамбул эмигрантский корабль. На корму пробирались по палубе с разных сторон Ты — кромешный картежник, кокаинист, мизерабль, Я — тепличная барышня, бледная, как анемон.
   Чтоб столкнуться и в полном согласии с книгой судеб. Раскрутить, как рулетку, солоноватый вальсок. Но за шаг до кормы застрелился какой-то студент, Было модно в те годы чуть что — сразу пулю в висок.
   И откуда и взялся потерянный тот пассажир! Ах, не зря их хоронят вне кладбища и без креста. Растянулась почти на полвека напрасная жизнь. Ты не бросил меня. Я не бросилась в Сену с моста.
   Приходилось несладко, наверное, нашим послам Утрясать по олимпам эфирные эти дела. На корме у столетья свиданье назначено нам, И я рада, что мода на самоубийства прошла.
   Надо же, последняя история неожиданно получилась в рифму. Ничего, и так бывает.
   Вот такие простенькие новеллки. Да ты и сама насочиняешь их сотни. Здесь же не требуется ни стилистических, ни сюжетных красот. Тем более к твоим услугам неисчерпаемые кладовые мировой литературы, откуда для подобных сочинений можно красть без зазрения совести, не опасаясь обвинения в плагиате.
   Мужчина ребячлив. Он с удовольствием и легко даст втянуть себя в такую игру. И даже, войдя во вкус, возьмет на себя инициативу. Предложи ему вести себя
   с тобой, как если бы ты была девочка — ромашка, цирковая акробатка, Сонька Золотая Ручка, жрица храма Астарты, жена друга и т.д. и т.п. Сколько чудных открытий ждет тебя на этом пути, невольных откровений, спрятанных доселе граней характера. Вы же притерлись друг к другу. Выработался стереотип поведения, общения. А для любви ничто так не опасно, как застывшая, пусть самая прекрасная, форма. Ее нужно постоянно ломать, взрывать внутри любым способом. В том числе и таким немного озорным и забавным.

СОВЕРШЕНСТВО СВЕРХУ ДОНИЗУ

   Эту главу я написала специально для тебя, сестра, чья потребительская корзина едва-едва наполняется статистически отфильтрованным ассортиментом, кому кажутся издевательством все эти дни Высокой моды, роскошные витрины бутиков, красотки стоимостью в миллионы, и вовсе не рублей, рекламирующие духи, кремы, косметику, на которые у тебя просто-напросто элементарно нет денег. Я хочу, чтобы ты была красивой вне зависимости от того, в состоянии или нет купить абонемент в престижный салон, где холеных дам шлифуют массажисты, визажисты, куаферы. Для чего и собрала воедино по бабушкиным сундукам недорогие рецепты красоты. Мой бриллиант без оправы, моя дорогая соплеменница, падчерица державы, я так мечтаю видеть тебя красивой! Я люблю тебя.
   Супруги выходят из кинотеатра после просмотра фильма с участием Брижит Бардо. Жена пожимает плечами.
   · Не пойму, чем все восторгаются. Убрать прическу, косметику, грудь — и что останется?
   · Ты, — мрачно отвечает муж.
   Я не зря вынесла старый анекдот в эпиграф. В нем — серьезное предупреждение всем нам. Никакая женщина не желает оказаться на месте этой слишком критичной без оглядки на себя жены. Но (странное дело) большинство столь упорно отказывается предпринять минимальные усилия во избежание. «У меня нет времени наводить красоту, семью надо кормить» — самый излюбленный и самый несерьезный аргумент. Сколько времени тратится впустую на треп с подругой, сидение у телевизора.
   Не обманывай себя. Тебе просто-напросто лень. Когда Он загуляет или вообще исчезнет с горизонта — времени появится с избытком. Только на что оно тебе — тогда? Давай не доводить до крайностей, не дожидаться катастроф, давай превращаться в совершенство сверху донизу уже сегодня.

ПРОЛОГ ВМЕСТО ЭПИЛОГА

   «Сула, — сказал мне на днях приятель, почему-то сократив на греческий манер мое сказочное имя, — ты учишь женщин амурной тактике, а сама ведешь себя, как беременная восьмиклассница». Я немедленно разрыдалась. Огорчило меня не сравнение. Оно-то как раз вполне соответствовало действительности. Но разве я кого-то чему-то учу? У меня и в мыслях не было таких глупостей. С чего бы? Каждый раз любовь застигает меня врасплох, играет моим сердцем, как котенок клубком, и в конце концов закатывает его в темные крысиные норы, паучьи логова, откуда каждый раз с трудом добываю запутанное, в узлах, паутине, изгрызенное, жалкое. Обтираю, реанимирую, прячу. И сажусь за письменный стол, чтобы как-то занять время до появления нового сиамского охотника. Недавно это опять случилось. И первые главы свежей книги уже родились. Хочу предложить тебе, сестра моя, на дегустацию небольшой кусочек в надежде, что много через полгода ты будешь искать ее на книжных развалах с тем же усердием, с каким я ее для тебя пишу. Итак, «ПАЖЕСКИЙ КОРПУС».
   Среди моих сверстниц и дам смежного поколения неравные связи приобрели масштабы эпидемии. Почти у каждой был или есть бой-френд, в чью коляску она вполне могла заглядывать на пути в школу. Эти романы чаще полулегальные, даже когда для конспирации нет никаких видимых причин. Их не встретишь в обнимку на улице, они просачиваются в зрительный зал на начальных титрах, в автобусной давке она не устраивается непринужденно на его коленах. Почти тот же зажим, что и у гомосексуальных пар. Вроде не запрещено, но попробуй расслабься — и тут же какая-нибудь тетка, мощная, как Мамаев курган, по-бэтээровски развернется всем корпусом и смачно сплюнет вслед.
   Да и в нормальной компании легкая передозировка в непринужденности и приветливости обращения заставит помнить о тождестве пола или разнице лет. У традиционных сексменшинств социальная дискриминация отлита в выпуклую юридическую форму брачного запрета. Здесь же нет откровенных гражданских гонений: сочетайтесь, плодитесь, устраивайте грандиозные шоу, навещайте в местах лишения свободы. Но кладбищенское тире всегда будет стоять между: из ее жизни будут вычитать его жизнь и сообщать результат как диагноз, и всегда кухонные аналитики отыщут массу житейских резонов в основании этого мезальянса.
   Самая терпимая пресса касается этой темы с извинительной интонацией: мол, и так бывает, и ничего тут, товарищи, страшного нет. Но любовь не нуждается в оправдательных вердиктах. Она сама — наше единственное оправдание. А камень в меня первым пусть бросит тот, кто никогда не ложился в постель без цели зачатия.