Страница:
Начался, по выражению нового военного министра, Поливанова, «эвакуационно-беженский период военных действий». Чтобы меня не заподозрили в предвзятом сгущении красок, предоставлю слово министрам императорского кабинета (взято из секретных протоколов заседаний совета министров):
«…евреи, которых, вопреки неоднократным указаниям Совета министров (вот она, «двухъярусность» власти. – М. X.)» поголовно гонят нагайками из прифронтовой полосы, обвиняя всех без разбора, в шпионаже, сигнализации и пособничестве врагу. Конечно, вся эта еврейская масса до крайности озлоблена и приходит в районы нового водворения – революционно настроенной… Евреи изгонялись поголовно, без различия пола и возраста… больные, увечные и даже беременные женщины. Совет министров неоднократно как в письменной форме, так и в порядке устных сношений обращал внимание Верховного Главнокомандующего и генерала Янушкевича на необходимость отказаться от огульного обвинения еврейской массы в измене … однако Ставка оказалась глухой. Что творилось во время этих эвакуации – неописуемо. Даже непримиримые антисемиты приходили к членам Совета министров с протестами и жалобами на возмутительное отношение к евреям на фронте… Обострились всевозможные кризисы – продовольственные, квартирные и прочие, появились заразные болезни… Евреи озлоблены на всех и вся, а местные жители на непрошеных гостей, объявленных предателями.»
Министры понимали мотивы такого поведения Ставки:
«…всесильный Янушкевич считает необязательными общегосударственные соображения: в его планы входит поддерживать в армии предубеждение против всех евреев вообще и выставлять их как виновников неудач на фронте… Не хочется этого говорить, но мы здесь в своей среде, и я не скрою подозрения, что для Янушкевича евреи едва ли не являются одним из алиби» (министр внутренних дел князь Николай Щербатов).
Выселяли не одних евреев. Вслед за ними решили выселить вообще все население оставляемых врагу территорий (Николаи Николаевич начитался книг про кутузовскую стратегию «выжженной земли»!). Как такое деяние производилось – про то историк С.Дубнов записал в дневнике следующее:
«6.VШ —.1915. Посетил приют беженцев… измученные мужчины и женщины рассказывали о неизвестном чудовищном акте в посаде Заремба-Косцельна. Населению посада было приказано уйти в определенный срок, а когда к сроку несчастные не выбрались, казаки оцепили местечко и подожгли его со всех сторон. Поляков выпустили, а многие евреи, замкнутые в этом костре, погибли.»
Насильственно выселяемые люди забивали воинские коммуникации, вытаптывали хлеба, грабили армейские тыловые склады (голодным терять нечего), поджигали леса, забывая или ленясь в чужих местах заливать костры для готовки еды, разносили по тылам не только инфекции, но и дух недовольства.
Их несчастья рикошетом становились катализатором поражения армии: забитые коммуникации мешали снабжать ее боеприпасами и продовольствием.
Точное число беженцев никогда не было учтено: Комитет помощи оказывал ее для 3.300 000, но сам признавал, что многие не регистрировались. По подсчетам современного нам исследователя, их было свыше семи с половиной миллионов человек.
Параллельно с этими «практическими» деяниями Ставка и примыкающие к ней круги вели пропагандистскую кампанию: то «Правительственный Вестник» перепечатывал из фронтовой газеты Бонч-Бруевича, что евреи местечка Кужи (близ нынешнего Шауляя) прятали у себя в подвалах немецких артнаблюдателей; то распускались слухи, что евреи в революционных целях «истребляют продовольственные припасы».
При любой проверке эта пропаганда к позору авторов лопалась: выяснилось, например, что из Кужен евреев выселили за день до появления русских войск, «истребление» же припасов фиксировали… в Красноярске. Все это отнюдь не выглядело комично в накаленной обстановке военного времени, как смотрится из будущего сегодня. В Красноярске, например, устроили… погром. Вся выселяемая прифронтовая зона вообще находилась в состоянии перманентного погрома, именуемого там «эксцессами военного времени»: дома «народа-шпиона» как бы само собой разрешалось грабить и разрушать, насиловать женщин и даже несовершеннолетних девочек (у себя в тылу! своих подданных!) и под предлогом поиска спрятанных немецких наблюдателей врываться в синагоги и вырезать, по давней казачьей традиции, стельки для сапог из пергаментных свитков с начертанным Именем Божьим. (Зло рождает зло, и когда через 3-4 года большевикам понадобятся кадры для истребления вольного казачества, они предусмотрительно будут посылать на Дон родственников и друзей тех евреев, что пережили в 1915-м безнаказанные казачьи «подвиги».)
Особенно поразило евреев новое изобретение Янушкевича и Бонча: взятие евреев-заложников, которые жизнью отвечали за поведение своих соплеменников во вражеском тылу, (Вспомнят ли о своем нововведении в российскую жизнь господа-офицеры позже, в дни красного террора, когда евреи-обезьяны-чекисты будут их самих хватать заложниками?)
«Мы беспредельно опечалены, – писали евреи командующему Северным фронтом Куропаткину, – истребованием заложников… Карайте каждого из нас, кто окажется виновным, со всей строгостью военного времени, но не заставляйте подвергать ни в чем не повинных единоверцев опасности, грозящей заложникам со стороны врагов евреев.» (Кажется, Куропаткин отменил распоряжение своего начштаба Бонч-Бруевича.)
Итак, в 1915 году, когда русская армия потерпела одно из самых тяжелых поражений в своей истории, Ставка Главковерха открыла дополнительный фронт против бывших союзников – евреев. Таков был уровень политического мышления этих людей: без этого знания нам невозможно понять, как могла в одночасье рухнуть трехсотлетняя империя, опиравшаяся на столь мудрых генералов.
27-29 мая 1915 года в Москве прошли «беспорядки, в которых патриотическое негодование сочеталось с революционными и погромными настроениями», фиксирует официальный историк Сергей Ольденбург: разграблено 475 фирм, 207 домов и квартир. В ходе полицейской проверки выяснилось, что 113 пострадавших были действительно подданными Центральных держав, имевшими деловые интересы в Москве, 489 – русскими подданными, в имени которых толпа невзлюбила «звук чуждый», а девяносто были русскими купцами и торговцами с обычными русскими фамилиями.
Почему я назвал «открытием нового фронта» погром – разве власти несли ответственность за него, если не считать их нераспорядительность и халатность? Да. Относительно этого погрома сомнений у современников не было. В его организации все обвиняли московского генерал-губернатора Феликса Юсупова.
Его сын, знаменитый убийца Распутина, вспоминал: «Считая, что шпионаж и измена господствуют повсюду, мой отец принял драконовы меры, чтоб освободить Москву от этого оккультного господства врага.» Министр земледелия Кривошеин сказал о
Юсупове-отце:
«У него несомненная мания величия в опасной форме. Не будучи еще властелином московским, он договаривается с правительством, как с соседней державой.»
Здесь мы снова наблюдаем двойственность правопорядка в России: генерал-губернатор использовал особые полномочия, данные ему законом и государем, чтобы нарушать государеву волю («Попробуйте его образумить,» – писал Николай министру.)
В конце того же года уже сам царь утвердил принятый Государственной думой закон о ликвидации немецкого землевладения в России – один из самых позорных законодательных актов в истории дореволюционной России. Немцев, приглашенных в середине XVIII века освоить пустующие земли Поволжья и Новороссии, спустя полтора века обвинили в том, что германские князья, умышленно тогда засылали их, чтобы превратить Россию в немецкую колонию.
Тем, кто предполагает преувеличение в моих утверждениях о расизме или протонацизме некоторых правых российских сил, рекомендую почитать стенограмму обсуждения этого закона в Думе. «В России нет и не может быть места ни для чего немецкого, в том числе для немецкого языка. Справедливо ли гнать колонистов с русской земли? Ведь в свое время мы их сами вызывали, сами наделили землей, предоставили возможность сладко жить и благоденствовать, – говорил депутат князь Святополк-Мирский (не могу удержаться от вопроса: всерьез ли красноречивый князюшка думал, что крестьянский труд на целине, в отдаленных землях, есть «сладко жить и благоденствовать», dolce vita XVIII века). – Это делалось в надежде, что они принесут пользу стране, их приютившей. Колонисты же в отношении России встали в положение неблагодарного приемыша, сердце которого неспособно смягчить никакое благодеяние».
Жестокость колонистского сердца сводилась к тому, что они остались немцами по языку и протестантами по вере отцов своих.
Согласно закону от 13.ХII.1915 г. русские немцы-протестанты обязаны были в течение 10 месяцев продать свою землю и недвижимость. После истечения срока все непроданное конфисковывалось казной без возмещения ущерба. Затем готовилось постановление об их депортации в Сибирь: ее помешала тогда осуществить революция. Пришлось дождаться Сталина, Берия и Серова.
Шафаревич прав, когда наблюдает стремительный выход евреев из гетто, ассимиляцию их в коренных обществах, сильнейший вектор их движения в сторону местного либерализма и социализма (социализм в еврейской ассимилированной среде являлся эквивалентом той национальной тенденции, которая получила распространение в мировоззрении коренных обществ). Их энергия повсюду, а не только в России складывалась в одну составляющую с аналогично ориентированными группами аборигенов, и в результате возникала та движущая общество группа, что названа им «малым народом».
Но каков окажется результат деятельности «малого народа» – вот это в сильнейшей степени зависело от ответной реакции «органических сил».
…В конкретных условиях 1915 г. их ксенофобная реакция нанесла гибельный удар духу борющейся страны. Чудес во лжи никто не сочинял, довольствовались примитивом юдофобии и шпиономании. Надеялись, что русские не французы и все скушают. Это ведь литературный герой, солженицынский Воротынцев считал, что нельзя солдат «совсем уже дураками ожидать», а его коллеги из генштабистов – те считали русаков доверчивыми лопухами. Но русский люд, может, не был слишком грамотным, но смекалки и сообразительности вовсе не был лишен. Например, прочитав в газете сообщение, что продовольственные затруднения в России вызваны еврейскими происками, приятель «свидетеля истории» Полетики откомментировал: «Разве хлеб и мясо в руках евреев?», намекая, что не евреи же крестьянствовали в России.
Распускаемые правыми экстремистами слухи о том, что «кругом шпионы, везде одни шпионы», находили отклик в измученном и не понимавшем ни целей, ни смысла войны народе. Но что шпионы – это именно евреи, в такое народ не верил. Ни Ставке не верил, ни контрразведке. Слишком эти чужаки были удалены от инстанций, принимавших решения, от центров власти, от секретной информации, наконец. Их ведь даже в армию брали только рядовыми. Поражения такого размаха, как те, что постигли русскую армию, требовали для их объяснения изменников иного класса, чем портные и даже директора частных банков.
Науськиваемое «слепыми поводырями слепых», население приступило к вынюхиванию шпионов в Зимнем дворце и предателей в Царском Селе.
Я потому упомянул этот мелкий факт, что согласен с Лениным: если художник действительно велик, то некоторые существенные стороны революции он должен отразить. А Маяковский бесспорно был великим поэтом, потому и отразил.
Его возглавление погромных антинемецких толп в 1915 году стало репетицией погромных – и тоже под «антинемецким знаменем» – толп февраля 1917-го. В 1915-м прошел погром «оккультных изменников» – немцев, в 1917-м – петроградский погром генералов-немцев (царицы-немки, министров-изменников).
Кто будет назначен во враги народа после них?
Что ж, в 1932 году крестьянин-большевик Мартемьян Рютин написал, что сталинские лозунги периода коллективизации о кулаках и оппортунистах выполняют «функцию, аналогичную почти той, какую выполняли крики о «жиде» и «внутренних врагах» для самодержавия».
Он был современником и свидетелем – и той, и другой эпох.
Глава 18
«…евреи, которых, вопреки неоднократным указаниям Совета министров (вот она, «двухъярусность» власти. – М. X.)» поголовно гонят нагайками из прифронтовой полосы, обвиняя всех без разбора, в шпионаже, сигнализации и пособничестве врагу. Конечно, вся эта еврейская масса до крайности озлоблена и приходит в районы нового водворения – революционно настроенной… Евреи изгонялись поголовно, без различия пола и возраста… больные, увечные и даже беременные женщины. Совет министров неоднократно как в письменной форме, так и в порядке устных сношений обращал внимание Верховного Главнокомандующего и генерала Янушкевича на необходимость отказаться от огульного обвинения еврейской массы в измене … однако Ставка оказалась глухой. Что творилось во время этих эвакуации – неописуемо. Даже непримиримые антисемиты приходили к членам Совета министров с протестами и жалобами на возмутительное отношение к евреям на фронте… Обострились всевозможные кризисы – продовольственные, квартирные и прочие, появились заразные болезни… Евреи озлоблены на всех и вся, а местные жители на непрошеных гостей, объявленных предателями.»
Министры понимали мотивы такого поведения Ставки:
«…всесильный Янушкевич считает необязательными общегосударственные соображения: в его планы входит поддерживать в армии предубеждение против всех евреев вообще и выставлять их как виновников неудач на фронте… Не хочется этого говорить, но мы здесь в своей среде, и я не скрою подозрения, что для Янушкевича евреи едва ли не являются одним из алиби» (министр внутренних дел князь Николай Щербатов).
Выселяли не одних евреев. Вслед за ними решили выселить вообще все население оставляемых врагу территорий (Николаи Николаевич начитался книг про кутузовскую стратегию «выжженной земли»!). Как такое деяние производилось – про то историк С.Дубнов записал в дневнике следующее:
«6.VШ —.1915. Посетил приют беженцев… измученные мужчины и женщины рассказывали о неизвестном чудовищном акте в посаде Заремба-Косцельна. Населению посада было приказано уйти в определенный срок, а когда к сроку несчастные не выбрались, казаки оцепили местечко и подожгли его со всех сторон. Поляков выпустили, а многие евреи, замкнутые в этом костре, погибли.»
Насильственно выселяемые люди забивали воинские коммуникации, вытаптывали хлеба, грабили армейские тыловые склады (голодным терять нечего), поджигали леса, забывая или ленясь в чужих местах заливать костры для готовки еды, разносили по тылам не только инфекции, но и дух недовольства.
Их несчастья рикошетом становились катализатором поражения армии: забитые коммуникации мешали снабжать ее боеприпасами и продовольствием.
Точное число беженцев никогда не было учтено: Комитет помощи оказывал ее для 3.300 000, но сам признавал, что многие не регистрировались. По подсчетам современного нам исследователя, их было свыше семи с половиной миллионов человек.
Параллельно с этими «практическими» деяниями Ставка и примыкающие к ней круги вели пропагандистскую кампанию: то «Правительственный Вестник» перепечатывал из фронтовой газеты Бонч-Бруевича, что евреи местечка Кужи (близ нынешнего Шауляя) прятали у себя в подвалах немецких артнаблюдателей; то распускались слухи, что евреи в революционных целях «истребляют продовольственные припасы».
При любой проверке эта пропаганда к позору авторов лопалась: выяснилось, например, что из Кужен евреев выселили за день до появления русских войск, «истребление» же припасов фиксировали… в Красноярске. Все это отнюдь не выглядело комично в накаленной обстановке военного времени, как смотрится из будущего сегодня. В Красноярске, например, устроили… погром. Вся выселяемая прифронтовая зона вообще находилась в состоянии перманентного погрома, именуемого там «эксцессами военного времени»: дома «народа-шпиона» как бы само собой разрешалось грабить и разрушать, насиловать женщин и даже несовершеннолетних девочек (у себя в тылу! своих подданных!) и под предлогом поиска спрятанных немецких наблюдателей врываться в синагоги и вырезать, по давней казачьей традиции, стельки для сапог из пергаментных свитков с начертанным Именем Божьим. (Зло рождает зло, и когда через 3-4 года большевикам понадобятся кадры для истребления вольного казачества, они предусмотрительно будут посылать на Дон родственников и друзей тех евреев, что пережили в 1915-м безнаказанные казачьи «подвиги».)
Особенно поразило евреев новое изобретение Янушкевича и Бонча: взятие евреев-заложников, которые жизнью отвечали за поведение своих соплеменников во вражеском тылу, (Вспомнят ли о своем нововведении в российскую жизнь господа-офицеры позже, в дни красного террора, когда евреи-обезьяны-чекисты будут их самих хватать заложниками?)
«Мы беспредельно опечалены, – писали евреи командующему Северным фронтом Куропаткину, – истребованием заложников… Карайте каждого из нас, кто окажется виновным, со всей строгостью военного времени, но не заставляйте подвергать ни в чем не повинных единоверцев опасности, грозящей заложникам со стороны врагов евреев.» (Кажется, Куропаткин отменил распоряжение своего начштаба Бонч-Бруевича.)
Итак, в 1915 году, когда русская армия потерпела одно из самых тяжелых поражений в своей истории, Ставка Главковерха открыла дополнительный фронт против бывших союзников – евреев. Таков был уровень политического мышления этих людей: без этого знания нам невозможно понять, как могла в одночасье рухнуть трехсотлетняя империя, опиравшаяся на столь мудрых генералов.
* * *
Но не только против евреев образовался в придачу к открытому, германскому, еще один «незримый фронт». Новый фронт открыли и против этноса немцев-протестантов.27-29 мая 1915 года в Москве прошли «беспорядки, в которых патриотическое негодование сочеталось с революционными и погромными настроениями», фиксирует официальный историк Сергей Ольденбург: разграблено 475 фирм, 207 домов и квартир. В ходе полицейской проверки выяснилось, что 113 пострадавших были действительно подданными Центральных держав, имевшими деловые интересы в Москве, 489 – русскими подданными, в имени которых толпа невзлюбила «звук чуждый», а девяносто были русскими купцами и торговцами с обычными русскими фамилиями.
Почему я назвал «открытием нового фронта» погром – разве власти несли ответственность за него, если не считать их нераспорядительность и халатность? Да. Относительно этого погрома сомнений у современников не было. В его организации все обвиняли московского генерал-губернатора Феликса Юсупова.
Его сын, знаменитый убийца Распутина, вспоминал: «Считая, что шпионаж и измена господствуют повсюду, мой отец принял драконовы меры, чтоб освободить Москву от этого оккультного господства врага.» Министр земледелия Кривошеин сказал о
Юсупове-отце:
«У него несомненная мания величия в опасной форме. Не будучи еще властелином московским, он договаривается с правительством, как с соседней державой.»
Здесь мы снова наблюдаем двойственность правопорядка в России: генерал-губернатор использовал особые полномочия, данные ему законом и государем, чтобы нарушать государеву волю («Попробуйте его образумить,» – писал Николай министру.)
В конце того же года уже сам царь утвердил принятый Государственной думой закон о ликвидации немецкого землевладения в России – один из самых позорных законодательных актов в истории дореволюционной России. Немцев, приглашенных в середине XVIII века освоить пустующие земли Поволжья и Новороссии, спустя полтора века обвинили в том, что германские князья, умышленно тогда засылали их, чтобы превратить Россию в немецкую колонию.
Тем, кто предполагает преувеличение в моих утверждениях о расизме или протонацизме некоторых правых российских сил, рекомендую почитать стенограмму обсуждения этого закона в Думе. «В России нет и не может быть места ни для чего немецкого, в том числе для немецкого языка. Справедливо ли гнать колонистов с русской земли? Ведь в свое время мы их сами вызывали, сами наделили землей, предоставили возможность сладко жить и благоденствовать, – говорил депутат князь Святополк-Мирский (не могу удержаться от вопроса: всерьез ли красноречивый князюшка думал, что крестьянский труд на целине, в отдаленных землях, есть «сладко жить и благоденствовать», dolce vita XVIII века). – Это делалось в надежде, что они принесут пользу стране, их приютившей. Колонисты же в отношении России встали в положение неблагодарного приемыша, сердце которого неспособно смягчить никакое благодеяние».
Жестокость колонистского сердца сводилась к тому, что они остались немцами по языку и протестантами по вере отцов своих.
Согласно закону от 13.ХII.1915 г. русские немцы-протестанты обязаны были в течение 10 месяцев продать свою землю и недвижимость. После истечения срока все непроданное конфисковывалось казной без возмещения ущерба. Затем готовилось постановление об их депортации в Сибирь: ее помешала тогда осуществить революция. Пришлось дождаться Сталина, Берия и Серова.
* * *
Методологическая ошибка теории «малого народа» Игоря Шафаревича состоит, в частности, в том, что «малый народ» описывается математиком как единственное активное начало в процессе эволюции нации, а «большой народ» изображен лишь как объект приложения чужой силы. Между тем в реальной истории происходило их взаимодействие, и тот или иной исход реакции зависел не от одного, а от обоих составляющих компонентов.Шафаревич прав, когда наблюдает стремительный выход евреев из гетто, ассимиляцию их в коренных обществах, сильнейший вектор их движения в сторону местного либерализма и социализма (социализм в еврейской ассимилированной среде являлся эквивалентом той национальной тенденции, которая получила распространение в мировоззрении коренных обществ). Их энергия повсюду, а не только в России складывалась в одну составляющую с аналогично ориентированными группами аборигенов, и в результате возникала та движущая общество группа, что названа им «малым народом».
Но каков окажется результат деятельности «малого народа» – вот это в сильнейшей степени зависело от ответной реакции «органических сил».
…В конкретных условиях 1915 г. их ксенофобная реакция нанесла гибельный удар духу борющейся страны. Чудес во лжи никто не сочинял, довольствовались примитивом юдофобии и шпиономании. Надеялись, что русские не французы и все скушают. Это ведь литературный герой, солженицынский Воротынцев считал, что нельзя солдат «совсем уже дураками ожидать», а его коллеги из генштабистов – те считали русаков доверчивыми лопухами. Но русский люд, может, не был слишком грамотным, но смекалки и сообразительности вовсе не был лишен. Например, прочитав в газете сообщение, что продовольственные затруднения в России вызваны еврейскими происками, приятель «свидетеля истории» Полетики откомментировал: «Разве хлеб и мясо в руках евреев?», намекая, что не евреи же крестьянствовали в России.
Распускаемые правыми экстремистами слухи о том, что «кругом шпионы, везде одни шпионы», находили отклик в измученном и не понимавшем ни целей, ни смысла войны народе. Но что шпионы – это именно евреи, в такое народ не верил. Ни Ставке не верил, ни контрразведке. Слишком эти чужаки были удалены от инстанций, принимавших решения, от центров власти, от секретной информации, наконец. Их ведь даже в армию брали только рядовыми. Поражения такого размаха, как те, что постигли русскую армию, требовали для их объяснения изменников иного класса, чем портные и даже директора частных банков.
Науськиваемое «слепыми поводырями слепых», население приступило к вынюхиванию шпионов в Зимнем дворце и предателей в Царском Селе.
* * *
Еще о немцах. Погром 1915 года в Москве поэт и критик Владислав Ходасевич описывал так: «Размахивая плащом, Маяковский вел по Тверской… орду громил и хулиганов брать витрины немецких фирм».Я потому упомянул этот мелкий факт, что согласен с Лениным: если художник действительно велик, то некоторые существенные стороны революции он должен отразить. А Маяковский бесспорно был великим поэтом, потому и отразил.
Его возглавление погромных антинемецких толп в 1915 году стало репетицией погромных – и тоже под «антинемецким знаменем» – толп февраля 1917-го. В 1915-м прошел погром «оккультных изменников» – немцев, в 1917-м – петроградский погром генералов-немцев (царицы-немки, министров-изменников).
Кто будет назначен во враги народа после них?
Что ж, в 1932 году крестьянин-большевик Мартемьян Рютин написал, что сталинские лозунги периода коллективизации о кулаках и оппортунистах выполняют «функцию, аналогичную почти той, какую выполняли крики о «жиде» и «внутренних врагах» для самодержавия».
Он был современником и свидетелем – и той, и другой эпох.
Глава 18
МОНАРХО-ЖИДО-МАСОНСКИЙ АЛЬЯНС
В августе 1915 г. подвели первые итоги военной деятельности: 2,5 миллиона убитых и раненых, 1,6 миллиона пленных, погибло почти все довоенное строевое офицерство – и каждый новый месяц вражеского наступления продолжал уносить почти полмиллиона жертв убитыми, ранеными, пленными.
Потеряны были Польша и юг Прибалтики,
Николай принял решение заменить Верховного: это выглядело общепринято и разумно. (Во Франции и Германии их поменяли.) Но он решил сам стать Верховным, и это вызвало общий протест.
Оставить центры политической власти без надзора, возлагать на монарха ответственность за любое поражение?..
Каковы же были мотивы упрямой настойчивости царя? Ведь решение он принял один против всех.
Оба яруса власти, обычная правительственная и чрезвычайная военная, не могли работать вместе, Николай Николаевич и его единомышленники оказались неспособны наладить контакт с правительственными и думскими сферами. На царе же, единственном, замыкались все правящие группы – естественно и логично. Он не собирался заниматься оперативной стороной деятельности главнокомандующего, для этого имелся главковерх де-факто, «косоглазый друг» Алексеев. А в ладони самодержца должно было сосредоточиться прежде всего административно-политическое кормило как армии, так и страны.
За полтора года пребывания в Ставке (до февраля 1917 года) ему удалось достичь огромных успехов. Впервые русская армия выиграла кампанию (1916 года) и стояла накануне выигрыша второй, решающей – летнего наступления 1917-го. «Корабль пошел ко дну, – писал Черчилль, – когда гавань уже была видна. Он уже вынес бурю, когда все обрушилось. Все жертвы были принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена овладели властью, когда задача была выполнена. Кончились отступления. Сильная, многочисленная, хорошо снабженная армия охраняла огромный фронт… Оставаться на посту, удерживать, не проявляя особой активности слабеющие силы противника, держаться, вот все, что стояло между Россией и плодами общей победы».
Но, отправляясь на фронт и почти достигнув чисто военного выигрыша, Николай не учел неконвенциональных, новых методов политической борьбы, которые разрабатывали против его страны в генштабе и дипломатических ведомствах второго рейха.
Какова была цель допросов этих свидетелей, не имевших все-таки к цареубийству ни прямого, ни косвенного отношения?
Николай Соколов решил доказать «городу и миру», что, согласно данным его расследования, царь и царица оказались невиновны в … государственной измене. Изменой же следователь считал попытку с их стороны начать мирные перегоры с кайзером. А раз они невиновны в измене, значит, для их убийства вовсе не имелось оснований. Такова суть первой половины его книги.
Мне действительно непонятно, как мог монархист не считаться с тем, что вопрос заключения или незаключения мира был не его, провинциального следователя, проблемой, а неотъемлемой и конституционной прерогативой одного лишь самодержавного монарха. И в каком манихейском бреду жило так называемое русское общество, если война, имевшая конкретные цели, решаемые естественно в контактах и переговорах, могла показаться ему схваткой с Мировым Злом (другие общества были тогда не лучше, но мы сейчас размышляем о русском…)
Всплеск моих эмоций против Соколова имеет национальную мотивацию, скрывать не буду. Я разделяю мнение одной из самых проницательных политологов XX века Ханны Арендт: фундамент Катастрофы моего народа, европейского еврейства, был заложен в тогдашние послевоенные годы, и заложили его люди типа Соколова – те, кто вместо «концерта держав», с его обычным балансом сил, устроили в Европе смертный бой за Вечную Справедливость.
Евреи, этнически межгосударственный элемент с его активной неприязнью к войнам, с талантом устанавливать контакты «всех со всеми», до XX века казались нужными любому правительству Европы. Ведь и во время конфликтов на континенте раздумывали о будущем мире на основе изменившегося баланса сил, и община как бы «вне туземных интересов» становилась важным каналом для начала многих связей и переговоров. Но в период, когда уже и сам русский монарх – притом в глазах как бы преданных сторонников вроде дитерихсов-соколовых, – начав переговоры с противником, воспринимался как национальный изменник, народы как бы перестали нуждаться в европейском равновесии сил. И евреи потеряли на континенте традиционную политическую функцию – миротворцев.
Наоборот, их мировые связи и знание конъюнктуры, умение устанавливать неофициальные каналы на любом уровне – все это стало казаться многим европейцам атрибутом «измены».
В пределах империи евреев насчитывалось свыше 6,5 миллионов – 4% тогдашнего ее населения. (По аналогии – это почти тот процент, который сегодня составляет вместе взятое коренное население трех закавказских республик в составе СССР.) Если сюда присовокупить русскоподданных немцев-протестантов (два миллиона), то число объявленных «противников России на внутренних фронтах» достигнет примерно 10% от численности тогдашней великорусской общины.
Бомба в тылу империи, пороховой погреб под государством.
Было только естественно, что рано или поздно в него попытаются внедрить капсюль и высечь искру именно те, кто за такую работу получал рейхсмарки из казначейства. Сотрудники спецслужб, политических отделов генштаба и берлинского МИДа.
Закономерно, что этот пират оказался в поле зрения литературы – его будто вылепили для романа. Не единственный ли раз в истории, центральным персонажем разведки великой державы оказался шеф частной разведывательно-политической конторы!
Ему, конечно, переводили из Рейхсбанка немалые суммы (в организацию петроградской стачки 9.01.16 г. немецкая казна инвестировала миллион рублей), но все же главные средства Парвус добывал для политической игры лично, торгуя с Россией через нейтральную Данию дефицитными германскими товарами. Преимущественно презервативами.
На долю разведки МИДа приходилась в этой акции, пожалуй, выдача ему разрешений, необходимых для заключения торговых сделок с противником. Еще доход, небось, получали с таможенных сборов.
Как любой бизнесмен со средствами, Парвус и в делах политического шпионажа тоже опережал неповоротливую государственую машину. Мог, например, ни с кем не консультируясь, вступить в любой полезный политический контакт. Мог платить нужным людям, сколько считал нужным, а не выпрашивать у канцеляристов рейхсмарки. Мог предлагать агентам цели, которые нормальная германская спецслужба не одобрила бы. (Например, эстонец работал у него ради независимости Эстонии.) Допускаю, что его личные агенты презирали «спонсора» – потому что работали-то на его деньги, да для самих себя, а не для Германии… Как Ленин. «Вольный стрелок МИДа» едва ли не впервые поставил разведработу на научную основу: в основанном им НИИ по изучению ситуации в Европе зарабатывали на существование оставшиеся в войну совсем без доходов восточноевропейские эмигранты. Никто лучше них не знал болевые точки в странах воюющего с Германией противника. Бухарин и тот едва-едва на работу к нему не нанялся: к счастью для его посмертной репутации, осторожный Ленин отсоветовал.
Конечно, Парвус был у генштаба или МИДа не один, лишь самый яркий (вышеупомянутый историк Катков описал, например, другой канал, ведший в Петроград минуя посреднические развединстанции, – прямо из кабинета генерального директора берлинского министерства финансов).
Чтобы завершить завихрившийся в сторону сюжет, добавлю: как известно, в современной науке возник спор, брал ли Ленин деньги у Парвуса. Невозможно найти ни одного аргумента против того, что – брал. При этом вовсе он не был чьим-то шпионом или агентом, ошибка русской контрразведки состояла в том, что она пыталась описывать действия Ленина в этих терминах, ей профессионально присущих. Политики, знавшие Ленина издавна и при этом сильно его не любившие, все-таки понимали, что таких людей, как он, ни в шпионы, ни в чьи бы то ни было агенты завербовать невозможно. Не тот калибр личности. Потому они и не верили своим контрразведчикам… Поскольку главной целью ленинского захвата власти поставлен был Берлин, а вовсе не Петроград, у него и не должно было возникнуть никаких угрызений совести ила минимальных сомнений – в крайнем случае, глубокое презрение к идиотизму благотворителя, господина фон Людендорфа, возмечтавшего для себя о русской революции.
В последнее время историк Рой Медведев выдвинул неожиданный аргумент: Ленин не брал в исторической реальности марки у Парвуса, но не в силу принципиальных соображений (Медведев знаком с моралью вождя народов), а потому, что нигде не зафиксирован обмен миллионов марок на рубли.
Чувствуется, что так рассуждают только в СССР: ведь рубль и марка были валютами конвертируемыми, и какой-нибудь банкир Варбург, получая на условленный счет марки, выдавал их клиенту в той валюте, какая тому требовалась. Просто брал небольшой банковский процент за услугу.
Хочется предостеречь от романтического преувеличения роли парвусов. Шпионы не делают историю, они помогают политикам использовать естественно складывающуюся общественную и национально-историческую ситуацию. В российской жизни 1915-17 годов, например, МИД и бюро фон Николаи действительно использовали независимо от них возникший блок интересов, получивший позднее название жидо-масонского.
Масонами в России были республиканские оппозиционеры из состава всех думских партий, включая большевиков. (Зафиксированными масонами-большевиками были Петровский и Скворцов-Степанов, но, возможно, в заграничной ложе состоял большевик No2, – Зиновьев.) Оппозиционеры, поддержавшие воюющую монархию, состояли в думском «Прогрессивном блоке», а вот оппозиционеры-республиканцы использовали как межпартийный клуб Верховный совет масонских лож.
Республиканцы вели осторожную борьбу с монархией и постоянно давили на уязвимую пятку могущественного противника, называемую Григорием Распутиным.
Другой составляющей частью этого же блока сил, его частью, которую масоны пользовали «в темную», были евреи-журналисты.
Люди, которым религия веками запрещала заниматься «свободными художествами», первыми в своем народе заговорившие по-русски, то есть к настоящей литературе непригодные, эти евреи воспринимали искусство репортажа как входную калитку в общественную жизнь империи. Когда их народ обвинили в государственной измене, они страстно стали распространять сплетни про «измену распутинцев». Роль обер-шпионов при этом отводилась вовсе не их соплеменникам, а царице, ее министрам, т е., в их представлении, антисемитам, врагам, на которых и прилгнуть не грех. Учтите профессиональную страсть журналистов к тому, что зовется «скупом», т. е. газетной сенсацией. А тут такой «скуп» (источник которого – тайная масонская кампания по дискредитации двора): измена во дворце!
Я не вижу никакой вины в том, что масоны-республиканцы интриговали против политических противников, монархистов, которые и сами с ними боролись тем же оружием вздорных обвинений. Не вижу особой вины и в деятельности евреев – в конце концов, когда заяц удирает от гончей, ему не до соблюдения выработанных рыцарями правил благородной охоты. Не склонен в чем-либо обвинять и германцев, провокационно подбрасывавших «жидо-масонам» информацию и старавшихся, как только можно, направлять к краху своего противника: а 1а guerre comme a la guerre. На то войну объявили России.
Потеряны были Польша и юг Прибалтики,
Николай принял решение заменить Верховного: это выглядело общепринято и разумно. (Во Франции и Германии их поменяли.) Но он решил сам стать Верховным, и это вызвало общий протест.
Оставить центры политической власти без надзора, возлагать на монарха ответственность за любое поражение?..
Каковы же были мотивы упрямой настойчивости царя? Ведь решение он принял один против всех.
Оба яруса власти, обычная правительственная и чрезвычайная военная, не могли работать вместе, Николай Николаевич и его единомышленники оказались неспособны наладить контакт с правительственными и думскими сферами. На царе же, единственном, замыкались все правящие группы – естественно и логично. Он не собирался заниматься оперативной стороной деятельности главнокомандующего, для этого имелся главковерх де-факто, «косоглазый друг» Алексеев. А в ладони самодержца должно было сосредоточиться прежде всего административно-политическое кормило как армии, так и страны.
За полтора года пребывания в Ставке (до февраля 1917 года) ему удалось достичь огромных успехов. Впервые русская армия выиграла кампанию (1916 года) и стояла накануне выигрыша второй, решающей – летнего наступления 1917-го. «Корабль пошел ко дну, – писал Черчилль, – когда гавань уже была видна. Он уже вынес бурю, когда все обрушилось. Все жертвы были принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена овладели властью, когда задача была выполнена. Кончились отступления. Сильная, многочисленная, хорошо снабженная армия охраняла огромный фронт… Оставаться на посту, удерживать, не проявляя особой активности слабеющие силы противника, держаться, вот все, что стояло между Россией и плодами общей победы».
Но, отправляясь на фронт и почти достигнув чисто военного выигрыша, Николай не учел неконвенциональных, новых методов политической борьбы, которые разрабатывали против его страны в генштабе и дипломатических ведомствах второго рейха.
* * *
Оказавшись летом 1920 года в Европе, Николай Соколов продолжил следственные действия. Он допросил тогда Керенского, Гучкова, убийцу Распутина – Юсупова-младшего и многих других.Какова была цель допросов этих свидетелей, не имевших все-таки к цареубийству ни прямого, ни косвенного отношения?
Николай Соколов решил доказать «городу и миру», что, согласно данным его расследования, царь и царица оказались невиновны в … государственной измене. Изменой же следователь считал попытку с их стороны начать мирные перегоры с кайзером. А раз они невиновны в измене, значит, для их убийства вовсе не имелось оснований. Такова суть первой половины его книги.
Мне действительно непонятно, как мог монархист не считаться с тем, что вопрос заключения или незаключения мира был не его, провинциального следователя, проблемой, а неотъемлемой и конституционной прерогативой одного лишь самодержавного монарха. И в каком манихейском бреду жило так называемое русское общество, если война, имевшая конкретные цели, решаемые естественно в контактах и переговорах, могла показаться ему схваткой с Мировым Злом (другие общества были тогда не лучше, но мы сейчас размышляем о русском…)
Всплеск моих эмоций против Соколова имеет национальную мотивацию, скрывать не буду. Я разделяю мнение одной из самых проницательных политологов XX века Ханны Арендт: фундамент Катастрофы моего народа, европейского еврейства, был заложен в тогдашние послевоенные годы, и заложили его люди типа Соколова – те, кто вместо «концерта держав», с его обычным балансом сил, устроили в Европе смертный бой за Вечную Справедливость.
Евреи, этнически межгосударственный элемент с его активной неприязнью к войнам, с талантом устанавливать контакты «всех со всеми», до XX века казались нужными любому правительству Европы. Ведь и во время конфликтов на континенте раздумывали о будущем мире на основе изменившегося баланса сил, и община как бы «вне туземных интересов» становилась важным каналом для начала многих связей и переговоров. Но в период, когда уже и сам русский монарх – притом в глазах как бы преданных сторонников вроде дитерихсов-соколовых, – начав переговоры с противником, воспринимался как национальный изменник, народы как бы перестали нуждаться в европейском равновесии сил. И евреи потеряли на континенте традиционную политическую функцию – миротворцев.
Наоборот, их мировые связи и знание конъюнктуры, умение устанавливать неофициальные каналы на любом уровне – все это стало казаться многим европейцам атрибутом «измены».
В пределах империи евреев насчитывалось свыше 6,5 миллионов – 4% тогдашнего ее населения. (По аналогии – это почти тот процент, который сегодня составляет вместе взятое коренное население трех закавказских республик в составе СССР.) Если сюда присовокупить русскоподданных немцев-протестантов (два миллиона), то число объявленных «противников России на внутренних фронтах» достигнет примерно 10% от численности тогдашней великорусской общины.
Бомба в тылу империи, пороховой погреб под государством.
Было только естественно, что рано или поздно в него попытаются внедрить капсюль и высечь искру именно те, кто за такую работу получал рейхсмарки из казначейства. Сотрудники спецслужб, политических отделов генштаба и берлинского МИДа.
* * *
После выхода в свет книги «Красное колесо» воскрес к новой жизни Александр-Израиль Парвус, Воландов адъютант, кот Бегемот русской революции.Закономерно, что этот пират оказался в поле зрения литературы – его будто вылепили для романа. Не единственный ли раз в истории, центральным персонажем разведки великой державы оказался шеф частной разведывательно-политической конторы!
Ему, конечно, переводили из Рейхсбанка немалые суммы (в организацию петроградской стачки 9.01.16 г. немецкая казна инвестировала миллион рублей), но все же главные средства Парвус добывал для политической игры лично, торгуя с Россией через нейтральную Данию дефицитными германскими товарами. Преимущественно презервативами.
На долю разведки МИДа приходилась в этой акции, пожалуй, выдача ему разрешений, необходимых для заключения торговых сделок с противником. Еще доход, небось, получали с таможенных сборов.
Как любой бизнесмен со средствами, Парвус и в делах политического шпионажа тоже опережал неповоротливую государственую машину. Мог, например, ни с кем не консультируясь, вступить в любой полезный политический контакт. Мог платить нужным людям, сколько считал нужным, а не выпрашивать у канцеляристов рейхсмарки. Мог предлагать агентам цели, которые нормальная германская спецслужба не одобрила бы. (Например, эстонец работал у него ради независимости Эстонии.) Допускаю, что его личные агенты презирали «спонсора» – потому что работали-то на его деньги, да для самих себя, а не для Германии… Как Ленин. «Вольный стрелок МИДа» едва ли не впервые поставил разведработу на научную основу: в основанном им НИИ по изучению ситуации в Европе зарабатывали на существование оставшиеся в войну совсем без доходов восточноевропейские эмигранты. Никто лучше них не знал болевые точки в странах воюющего с Германией противника. Бухарин и тот едва-едва на работу к нему не нанялся: к счастью для его посмертной репутации, осторожный Ленин отсоветовал.
Конечно, Парвус был у генштаба или МИДа не один, лишь самый яркий (вышеупомянутый историк Катков описал, например, другой канал, ведший в Петроград минуя посреднические развединстанции, – прямо из кабинета генерального директора берлинского министерства финансов).
Чтобы завершить завихрившийся в сторону сюжет, добавлю: как известно, в современной науке возник спор, брал ли Ленин деньги у Парвуса. Невозможно найти ни одного аргумента против того, что – брал. При этом вовсе он не был чьим-то шпионом или агентом, ошибка русской контрразведки состояла в том, что она пыталась описывать действия Ленина в этих терминах, ей профессионально присущих. Политики, знавшие Ленина издавна и при этом сильно его не любившие, все-таки понимали, что таких людей, как он, ни в шпионы, ни в чьи бы то ни было агенты завербовать невозможно. Не тот калибр личности. Потому они и не верили своим контрразведчикам… Поскольку главной целью ленинского захвата власти поставлен был Берлин, а вовсе не Петроград, у него и не должно было возникнуть никаких угрызений совести ила минимальных сомнений – в крайнем случае, глубокое презрение к идиотизму благотворителя, господина фон Людендорфа, возмечтавшего для себя о русской революции.
В последнее время историк Рой Медведев выдвинул неожиданный аргумент: Ленин не брал в исторической реальности марки у Парвуса, но не в силу принципиальных соображений (Медведев знаком с моралью вождя народов), а потому, что нигде не зафиксирован обмен миллионов марок на рубли.
Чувствуется, что так рассуждают только в СССР: ведь рубль и марка были валютами конвертируемыми, и какой-нибудь банкир Варбург, получая на условленный счет марки, выдавал их клиенту в той валюте, какая тому требовалась. Просто брал небольшой банковский процент за услугу.
Хочется предостеречь от романтического преувеличения роли парвусов. Шпионы не делают историю, они помогают политикам использовать естественно складывающуюся общественную и национально-историческую ситуацию. В российской жизни 1915-17 годов, например, МИД и бюро фон Николаи действительно использовали независимо от них возникший блок интересов, получивший позднее название жидо-масонского.
Масонами в России были республиканские оппозиционеры из состава всех думских партий, включая большевиков. (Зафиксированными масонами-большевиками были Петровский и Скворцов-Степанов, но, возможно, в заграничной ложе состоял большевик No2, – Зиновьев.) Оппозиционеры, поддержавшие воюющую монархию, состояли в думском «Прогрессивном блоке», а вот оппозиционеры-республиканцы использовали как межпартийный клуб Верховный совет масонских лож.
Республиканцы вели осторожную борьбу с монархией и постоянно давили на уязвимую пятку могущественного противника, называемую Григорием Распутиным.
Другой составляющей частью этого же блока сил, его частью, которую масоны пользовали «в темную», были евреи-журналисты.
Люди, которым религия веками запрещала заниматься «свободными художествами», первыми в своем народе заговорившие по-русски, то есть к настоящей литературе непригодные, эти евреи воспринимали искусство репортажа как входную калитку в общественную жизнь империи. Когда их народ обвинили в государственной измене, они страстно стали распространять сплетни про «измену распутинцев». Роль обер-шпионов при этом отводилась вовсе не их соплеменникам, а царице, ее министрам, т е., в их представлении, антисемитам, врагам, на которых и прилгнуть не грех. Учтите профессиональную страсть журналистов к тому, что зовется «скупом», т. е. газетной сенсацией. А тут такой «скуп» (источник которого – тайная масонская кампания по дискредитации двора): измена во дворце!
Я не вижу никакой вины в том, что масоны-республиканцы интриговали против политических противников, монархистов, которые и сами с ними боролись тем же оружием вздорных обвинений. Не вижу особой вины и в деятельности евреев – в конце концов, когда заяц удирает от гончей, ему не до соблюдения выработанных рыцарями правил благородной охоты. Не склонен в чем-либо обвинять и германцев, провокационно подбрасывавших «жидо-масонам» информацию и старавшихся, как только можно, направлять к краху своего противника: а 1а guerre comme a la guerre. На то войну объявили России.