[1] мафии, Повелитель Жизни и Смерти...
Добравшись до первого года учебы в Гарварде, я услышал над головой стук, загремела цепь, и по скребущим звукам я догадался, что с настила убирают камни. Когда дощатый настил был поднят, в яму хлынуло солнце, на мгновение ослепив меня. Я закрыл глаза, моргнул, и посмотрел на мир сквозь нежную золотистую дымку, которая подсказала мне, что день клонится к закату.
Над краем ямы нагнулся наш майор – маленький, высохший, прожаренный синайским солнцем, сдвинувшим ему мозги. Его оливковое лицо было истыкано прыщами. Рядом с ним стояли два солдата и Туфик, который почему-то выглядел несчастным.
– Ну что скажешь, еврей, – произнес Хуссейни по-английски, хотя мой арабский значительно улучшился за последние десять месяцев – вероятно, он считал недостойным использовать язык предков с типом вроде меня, затем поднялся на ноги и презрительно рассмеялся.
– Взгляните на это животное. – Хуссейни взмахнул рукой. – Скрючился в собственном дерьме. – Он посмотрел на меня сверху вниз. – Тебе это нравится, еврей? Приятно сидеть, измазанному в дерьме?
– Здесь не так уж плохо, майор, – ответил я по-арабски. – Один монах как-то спросил Бодхитхарму: «Что есть Будда?» – «Сушеное дерьмо», – ответил Учитель.
Майор в замешательстве уставился на меня. Он был так изумлен, что сам моментально перешел на арабский:
– О чем ты болтаешь?
– Для того чтобы понять это, нужны мозги, майор.
Пикантность ситуации заключалась в том, что я произнес эту фразу по-арабски, и все стоявшие рядом поняли меня. Глаза Хуссейни сузились, на скулах заиграли желваки. Он повернулся к Туфику:
– Вытащить его и немного прожарить на солнце. Когда я вернусь, то займусь с ним.
– Значит, еще не все потеряно, – сказал я и неизвестно отчего стал тихо смеяться.
* * *
Фуад – совсем маленькая деревушка, состоящая из нескольких десятков домишек с односкатными крышами и старой, покосившейся мечети. Здесь не больше двухсот жителей. Потрясающе нищая деревня – впрочем, как и большинство сел в Египте, хотя новый пирс был призван изменить ситуацию к лучшему.
В четырехстах ярдах от площади плескалось голубое Средиземное море. Прекрасно отдыхать на его берегу, если вы на пляже в Антибах. Мне удалось бросить взгляд на уходящий вдаль горизонт перед тем, как меня освободили от колодки и привязали за запястья к деревянному сооружению, сильно смахивающему на виселицу, которое стояло в центре площади.
При обычных обстоятельствах это доставило бы мне новые мучения, однако я настолько свыкся с болью за последние месяцы, что сама по себе она уже почти ничего не значила для меня. Быть привязанным подобным образом в дневную жару было бы, конечно, не очень приятно, но день уже клонился к вечеру. Во всяком случае, я открыл для себя, что если сосредоточиться на каком-либо удаленном предмете, возникает нечто вроде состояния загипнотизированности, которое заставляет время течь значительно быстрее.
Рядом с постом охраны на белом флагштоке бессильно повис флаг Объединенной Арабской Республики, а вдалеке трое мужчин и мальчик гнали из пустыни стадо овец в несколько сотен голов. Плотное облако пыли, поднятое стадом, подобно дыму, медленно окутывало деревню.
Картина вполне напоминала библейскую, откуда-нибудь из Ветхого Завета – за исключением, пожалуй, того, что один из пастухов нес автомат. Это что-нибудь да значило, однако я не мог догадаться, что именно. Господи, как же мне хотелось пить! Прикрыв глаза, я сделал несколько глубоких вдохов. Когда я снова приподнял веки, ничего не изменилось: та же площадь, те же покосившиеся домишки, то же безлюдье. Жителям, очевидно, хватало ума не показываться на улице, пока майор Хуссейни находился поблизости.
Из караулки показался Туфик с солдатской флягой в руке и направился в мою сторону. По его лицу градом тек пот. С трудом взгромоздившись на ящик, оставленный охранниками, он вставил флягу между моими зубами. Дав глотнуть, Туфик вылил остальную воду мне на голову.
– Будьте благоразумны, мистер Смит. Он скоро вернется. Обещайте мне. Совсем все испортите, если опять станете раздражать его понапрасну.
Туфик нетерпеливо уставился на меня, вытирая грязным платком струившийся по лицу пот. Я был заинтригован. Во-первых, он назвал меня «мистер», что произошло явно впервые; кроме этого, он почему-то тревожился за меня, и сильно тревожился. Все это показалось мне довольно странным, однако Хуссейни приехал до того, как я успел развить эту интересную мысль.
Разогнав овец на въезде в деревню, «лендровер» майора затормозил у караулки. Хуссейни вылез из машины и направился в мою сторону. Остановившись ярдах в десяти, он посмотрел на меня глазами, полными ненависти, затем резко развернулся и зашел в дом.
Овцы тем временем вошли в деревню, затопив пространство между домами, и побрели по площади, направляясь к водоему на другой стороне деревни. Замеченный мною ранее мальчишка был вертлявым и загорелым до черноты, лет десяти-одиннадцати на вид. Он бегал взад и вперед между овцами, посвистывая и хлопая в ладоши. Трое его напарников были типичными бедуинами в рваных накидках и закрывавших лицо бурнусах для защиты от пыли.
Пастухи прошли мимо, занятые своим делом. В неподвижном воздухе раздавался только перезвон колокольчиков. Было совсем тихо, солнце уже почти зашло за горизонт. Через каких-нибудь полчаса со стороны пирса покажется колонна заключенных.
Овцы толкались у воды, борясь за лучшее место; пастухи облокотились на изгородь, наблюдая за ними. Открылась дверь караулки, и появился Хуссейни в сопровождении двух солдат. Троица направились прямо в мою сторону. Они разрезали веревки, и я шлепнулся на землю, словно куча дерьма. Хуссейни что-то пробормотал, солдаты подняли меня и поволокли через площадь к дому Туфика.
Толстяк жил один, если не считать старухи, которая стирала и готовила ему еду. Дом также служил Туфику конторой, где он хранил немногочисленные официальные бумаги. В комнате стояли старый письменный стол и два колченогих стула.
Хуссейни пролаял какой-то приказ, и солдаты усадили меня на стул и крепко связали руки за спиной. Именно тогда я обратил внимание на хлыст из носорожьей кожи, от удара которого легко лопается кожа на спине. Майор снял китель и стал неторопливо закатывать рукава рубашки. Туфик выглядел перепуганным и вспотел больше обычного. Солдаты встали у стены, а Хуссейни взял в руки хлыст.
– Ну что, еврей, – проговорил он, сгибая хлыст двумя руками, словно охотничий лук, – начнем с дюжины ударов. А там будет видно.
– Майор Хуссейни, – мягко произнес по-английски чей-то голос.
Хуссейни резко обернулся, я тоже поднял голову. В дверях стоял один из пастухов, правая рука которого поднялась к бурнусу и сдернула его, открыв загорелое лицо европейца, и показавшийся мне знакомым рот, который, казалось, был готов растянуться в улыбку – однако этого не произошло, – и серые, холодные, как лед, глаза.
– Шон? – выдохнул я. – Шон Берк? Не может быть...
– Может, Стейси, может.
Из-под рваной накидки показалась рука с «браунингом». Первый выстрел поразил Хуссейни в плечо, развернув майора в мою сторону, поэтому я мог видеть его лицо, и то, что на нем отражалось, когда он умирал. Вторая пуля оторвала ему часть затылка, пригвоздив тело к стене комнаты.
Двое солдат наблюдали за происходящим с расширенными от ужаса глазами, винтовки по-прежнему висели у них за плечами. Они умерли так же быстро, когда ствол автомата разбил стекло и срезал обоих двумя длинными очередями.
В комнате повисло напряженное молчание. Первым заговорил Туфик, с трудом выдавливая из себя слова:
– Я очень беспокоился, эффенди[2]. Думал, с вами что-то случилось, и вы уже не придете.
Берк не ответил, а медленно подошел и нагнулся надо мной.
– Стейси? – произнес он и дотронулся до моей щеки. – Стейси...
На его лице отразилась истинная боль, чего я раньше за ним не замечал, а затем Берка охватила та ужасная, убийственная ярость, в которой он был страшен. Повернувшись к Туфику, он прорычал:
– Что вы с ним сделали?
Туфик побелел.
– Что я сделал, эффенди? – пролепетал он. – Я же единственный, кто помогал вам.
– Я недоволен твоими расценками, приятель.
«Браунинг» приподнялся, Туфик в ужасе закричал и скрючился в углу. Я покачал головой и прошептал:
– Оставь его, Шон. Он мог оказаться и похуже. Забери-ка лучше меня отсюда.
Берк помедлил, и «браунинг» исчез в складках рваной накидки. Туфик обессиленно упал на колени и стал издавать слабые всхлипы.
* * *
Если бы я подумал хорошенько, то мог бы догадаться, кто были остальные двое. Пайет Джагер, южноафриканец – один из немногих, уцелевших из старой гвардии наемников со времен Катанги – и Легран, бывший стрелок Иностранного Легиона, завербованный Берком в Стенливилле, когда мы там переформировывались. Джагер сел за руль «лендровера», а Легран помог Шону дотащить меня и положить на заднее сиденье. Все было проделано быстро и без лишних слов – очевидно, что операция была продумана заранее.
Деревушка оставалась такой же безжизненной, когда мы выехали из нее на шедшую вдоль берега дорогу, мимо колонны заключенных, которые маршировали от пирса после трудов праведных.
– Быстро же вы сработали, ребята, – прошептал я.
Берк кивнул.
– Времени у нас в обрез. Но не волнуйся.
Проехав с милю, Джагер свернул с дороги и повез нас по песчаным дюнам к широкому, плоскому пляжу. Когда он выключил мотор, в воздухе обозначился другой звук, и над морем, на высоте не более двух-трех сотен футов, показался самолет. Легран вынул ракетницу и выстрелил; самолет сразу же повернул в нашу сторону и пошел на снижение.
Это была «сессна» – мне удалось разглядеть самолет, пока он прыгал по пляжу по направлению к нам. Зевать, однако, было некогда. Меня дотащили до кабины и втолкнули внутрь. Остальные сразу же присоединились ко мне, и, когда Легран запирал дверцу на задвижку, «сессна» уже разворачивалась по ветру, а рев двигателя резко усилился.
Берк поднес флягу к моим губам, и я закашлялся с непривычки, пока бренди прожигало себе дорогу в мой исстрадавшийся желудок. Я вяло улыбнулся.
– Куда теперь, полковник?
– Сначала – на Крит, – ответил Берк. – Через час будем там. Сможешь принять ванну.
Я отобрал у него флягу, сделал еще глоток и откинулся на спинку сиденья, давая возможность божественному теплу распространиться по телу. Жизнь начиналась снова – только об этом я был способен думать в данную минуту. Когда «сессна» набрала высоту и повернула в сторону моря, солнце уже зашло за горизонт и наступила ночь.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Впервые я встретил Шона Берка в португальском Мозамбике, в городке Лоренцо Маркес в начале 1962 года, в прибрежном кафе под названием «Огни Лиссабона». Там я подрабатывал игрой на пианино, эксплуатируя этот попутно усвоенный мною предмет из дорогостоящего курса Гарварда.
По причинам, которые не заслуживают объяснения в данный момент, я в ту пору бесцельно кочевал по Африке, находясь в прекрасном возрасте перехода к старости – мне было уже девятнадцать. Я перемещался с остановками от Каира до мыса Доброй Надежды. В Лоренцо Маркес меня занесло потому, что денег у меня хватило ровно настолько, чтобы добраться сюда пароходом из Момбасы, что меня не особенно беспокоило – я пребывал в состоянии беспечности, стараясь убежать подальше из собственного прошлого, и поэтому не заглядывал вперед дальше одного дня.
Во всяком случае, городишко мне нравился. В те времена там еще сохранился старинный дух благообразности и полностью отсутствовала расовая напряженность, с которой сталкиваешься повсюду в Африке.
Человека, который содержал кафе «Огни Лиссабона», звали Куамбра. Это был тощий, бледный, как смерть, португалец с единственным интересом в жизни – к деньгам. Крайне неразборчивый в средствах для достижения этой цели, он, насколько я мог судить, повсюду имел «мохнатую лапу». Что бы вы ни пожелали, Куамбра мог достать для вас за определенную цену. В кафе был самый лучший выбор девочек на всем побережье.
Берка я заметил сразу, как только тот вошел в зал, – высокий рост и широкие плечи выделяли его среди массы посетителей. И, как мне казалось тогда, наиболее поражали в нем чувство собственного достоинства и скрытой силы, этакая могучая неторопливость, которая заставляет мужчин расступаться, даже в подобном месте. Тем более, что одет он был как отставной военный – охотничья куртка, галифе цвета хаки, войлочная шляпа и тяжелые армейские ботинки.
Рядом с ним сразу же возникла одна из девиц, стройная квартеронка с нежной золотистой кожей и таким гибким и податливым телом, что без труда заставила бы валяться у себя в ногах даже епископа. Берк посмотрел сквозь нее – не поверх нее, а так, будто бы девушки не существовало вовсе, и заказал себе пива.
Девушку звали Лола – мы были более чем хорошими приятелями, – и мне захотелось сказать незнакомцу, что тот упускает чертовски хороший вариант, но, возможно, меня успокоило виски. В то время я не очень-то привык пить, хотя алкоголь был ужасно дешев. Когда я поднял глаза, Берк стоял надо мной с кружкой пива в руке.
– Не стоит так накачиваться, приятель, – проговорил он, пока я наливал себе второй стакан. – Спиртное не доведет вас до добра, особенно в этом климате.
– За свои будущие поминки выпить просто необходимо.
Я полагал, что таков должен быть соответствующий ответ для крутого искателя приключений, которым я себя в то время считал. Я поднял стакан. Берк отсалютовал кружкой с пивом, хотя лицо его при этом оставалось бесстрастным. Первый глоток дался мне с трудом – я закашлялся и быстро поставил стакан на место, прикрыв рот рукой.
Лицо Берка не переменилось.
– Бармен сказал мне, что вы англичанин, – произнес он.
– Американец.
– По вашему произношению этого не скажешь.
– Свои лучшие годы я провел в Европе.
Берк отхлебнул пива.
– Тогда вы наверняка сможете сыграть «Жаворонка в чистом небе»?
– Как прикажете, сэр, – отозвался я и погрузился в чудесный мотив старинной ирландской песни.
Конечно, я был отнюдь не Джон Мак-Кормик, однако играл не так уж плохо. Во всяком случае, Берк серьезно кивнул, забыв на минуту о пиве.
– Неплохо, весьма неплохо для такого инструмента.
– Благодарю вас, – ответил я и стал разминать сигарету в пальцах.
– Пойду попрошу бармена, чтобы принес вам пива, – проговорил Берк. Он подошел к стойке, но через мгновение один из парней Куамбры положил руку ему на плечо. Перебросившись парой фраз, оба поднялись наверх.
Мимо прошла Лола, широко зевая.
– Теряешь такого клиента, – подмигнул я ей.
– Англичанина? – Лола сонно пожала плечами. – Мне иногда попадаются и такие. Это не мужчина. Серьезный во всем, кроме главного.
Она продефилировала дальше, а я сидел, наигрывая блюз, и размышлял над ее словами. Я был склонен считать, что в ней говорила уязвленная профессиональная гордость. Нельзя принимать мужчину чуть ли не за гомосексуалиста просто потому, что он не кидается на первую попавшуюся женщину – хотя я, честно говоря, не понимал, как можно пропускать любую такую возможность, сулящую одно из величайших удовольствий в жизни. Я рано познал женщин – вероятно, здесь сыграла роль моя сицилийская половина.
Закончив перебирать клавиши, я закурил. Почему-то в баре установилось странное затишье, которое иногда возникает в любой толпе. Разговоры сами собой стихли, и вся картина стала внезапно походить на сон. Я будто бы сидел где-то снаружи дома и смотрел сквозь стекло замедленное кино.
Что же я все-таки делал здесь, в самом сердце Черного Континента? Сквозь дым проступали лица: черные, белые, коричневые и вариации между ними – сборище подонков, неизвестно зачем собравшихся здесь...
Внезапно на меня накатило нечто вроде озарения. Образно говоря, я как бы взглянул на себя со стороны, но не на себя сегодняшнего, а на того, каким я вскоре должен был стать. Мне не очень понравилось то, что я увидел. Мне стало жарко, под мышками проступил пот. Я решил сменить рубашку. Тогда я просто не осознавал, что подсознательно искал предлог, чтобы подняться наверх.
Моя комната находилась на третьем этаже, апартаменты Куамбры на втором, а девушки располагались внизу. Как правило, наверху было тихо, ибо того требовал Куамбра, однако сейчас я помедлил в начале коридора второго этажа, потому что необычная тишина заинтриговала меня.
Когда я услышал голоса, то мне показалось, что они шли откуда-то издалека, и я двинулся по коридору, уловив чей-то раздраженный речитатив. Первая дверь вела в помещение, служившее прихожей. Я осторожно вошел и двинулся сквозь темноту к освещенной полоске приоткрытой двери.
Португалец сидел за письменным столом; один из его качков, Джильберто, стоял у него за спиной с револьвером в руке. Херрара – тот, который увел Берка из бара, – облокотился о дверной косяк со сложенными на груди руками.
Берк стоял в двух шагах от стола – ноги слегка расставлены, руки в карманах охотничьей куртки. Я видел его в профиль, лицо Берка казалось высеченным из камня.
– Вы, вроде бы, не совсем поняли нас, – говорил португалец. – Никто здесь не заинтересован в вашем предложении. Это же так просто понять.
– А мои пять тысяч долларов?
Куамбра посмотрел на Берка так, будто начинал терять терпение.
– Поймите, у меня тоже были большие расходы в связи с вашим делом – очень большие.
– Я верю вам.
– Вы же знаете, майор, в бизнесе может случиться всякое. Каждый должен осознавать риск, на который идет, если хочет получить быструю отдачу от вложенных средств. А теперь я прошу у вас прощения. Мои ребята проводят вас. Здесь очень неспокойный квартал. Я весьма огорчусь, если с вами что-нибудь случится.
– Кто его знает, – угрюмо произнес Берк.
Джильберто улыбнулся первый раз за время разговора и покачал в руке тяжелый «люгер». Берк снял войлочную шляпу и устало вытер лицо тыльной стороной правой руки.
Однако я заметил то, что не могли видеть остальные. Внутри шляпы был спрятан короткоствольный «банкер», прикрепленный специальным захватом. Первым выстрелом Берк поразил Джильберто из-за прикрытия шляпы, распластав его по стене, затем обернулся и накрыл Херрару, который выдергивал оружие из-за пояса.
– Вот и случилось, – сказал Берк, и я снова почувствовал скрытую в нем силу.
Он поставил Херрару лицом к стене и быстро обыскал. Однако португалец, любивший преподносить сюрпризы напоследок, открыл серебряный ящичек для сигар и вынул оттуда миниатюрный автоматический пистолет.
Однажды у меня был друг, который начал заниматься гольфом и за три месяца стал профессионалом. У него был природный талант к этой игре, подобный тому, как одни имеют склонность к языкам, а другие могут обогнать компьютер, считая в уме.
В один памятный для меня субботний вечер во время первого месяца обучения в Гарварде один студент привел меня в местный стрелковый клуб. До этого я никогда не держал оружие в руках, однако, когда мне дали «кольт» и объяснили, что с ним делать, я испытал совершенно новое чувство. Оружие стало частью меня самого, и то, что я проделывал с ним в течение часа, привело в изумление всех присутствовавших.
Так у меня выявился талант к владению ручным оружием, однако я никогда раньше не целился в человека. То, что случилось потом, произошло так внезапно, что, когда я вспоминаю об этом, мне становится не по себе. Я распахнул дверь, упал на одно колено и схватил лежавший на полу «люгер» Джильберто. Через мгновение я прострелил Куамбре правую руку.
Берк резко развернулся и пригнулся, готовый к атаке. Его собственный пистолет был у него в одной руке, оружие Херрары – в другой. Хотя я тогда и не оценил его выдержки, но он отлично контролировал себя – ведь ему ничего не стоило рефлекторно застрелить и меня.
Берк бросил на меня беглый взгляд, и я подумал, что он вот-вот улыбнется. Вместо этого он открыл дверь, ведущую в коридор, прислушался и снова закрыл ее.
– В таком заведении люди обычно озадачены только собственными проблемами, – сказал я ему.
Берк медленно подошел к письменному столу. Джильберто скрючился у стены, схватившись за свою челюсть; в углах его рта выступила кровь. Глаза были открыты, однако он, очевидно, пребывал в глубоком шоке. Португалец страшно побледнел, держась левой рукой за простреленную правую, и старался, видимо, остановить кровотечение. Берк приставил дуло револьвера к его переносице.
– Пять тысяч долларов.
Даже в такой ситуации Куамбра медлил. Тогда я сказал:
– В шкафу у двери спрятан сейф.
Берк с громким щелчком передернул затвор револьвера, и Куамбра торопливо пробормотал:
– Ключ в коробке для сигар под подносом.