Страница:
– Привет, моя дорогая, – с трудом выдавил полковник, наклоняясь в сторону и отплевываясь от мелкого щебня, набившегося в рот.
Вместо ответа девушка заплакала еще горше и провела прохладной ладонью по его лбу.
– У нас есть вода? – спросил Рязанцев, пытаясь сесть, но отчаянная боль в ноге заставила его вновь опуститься на землю.
– Нету, – покачала головой его невеста, – но скоро воды тут будет сколько угодно.
Владимир Евгеньевич поднял глаза. Туча, которая недавно занимала только краешек горизонта, теперь разрослась на полнеба. Золотое солнце потухло, сожранное черной мохнатой массой, в глубине которой сверкали молнии. Изредка доносились глухие раскаты грома. Полковник оценил ситуацию, и ему стало нехорошо.
– Ева, – сказал Рязанцев, глядя на заплаканную девушку, – нам нужно срочно уходить отсюда.
– Я знаю, – кивнула Ершова, – мы в узком горлышке. Справа и слева от нас горы. Впереди – камни. Через полчаса после начала ливня тут будет озеро.
– Правильно, – кивнул полковник, пытаясь встать, но тут же снова падая, – наш единственный шанс заключается в том, что пойдет снег, а не дождь.
– Нет, – покачала головой Ершова, – наш единственный шанс состоит в том, чтобы поскорее добраться до биостанции! Я посмотрела твою ногу, она сломана минимум в двух местах, а на станции есть врач.
Девушка склонила голову, покрытую короткими темными волосами, обняла Владимира Евгеньевича за плечи и попыталась оттащить его в сторону.
– Ева, – хмуро сказал полковник, – я вешу сто семь килограммов. Ты даже не сдвинешь меня с места. Оставь меня, иди сама. Потом пришлешь кого-нибудь за мной.
Девушка осмотрелась. Буря неуклонно приближалась. Ее ледяное дыхание ощущалось совсем близко. Было очевидно, что оставить Рязанцева здесь, без укрытия, под ледяным дождем и снегом, означало обречь его на гибель.
– Я сейчас, – сказала Ева.
Она торопливо поцеловала Рязанцева в губы, ощутив привкус каменной пыли, и побежала по дороге по направлению к небольшой скале, на вершине которой чудом держалось несколько сосен.
– Мне нужны ветки! – бормотала на бегу Ева, нащупывая в кармане складной нож, вещь, редкую для молодой красивой девушки, но вполне обычную для лейтенанта ФСБ.
Она начала карабкаться вверх. Туча уже висела над головой Ершовой, готовая вот-вот обрушить на нее тонны ледяной воды и снега. Низкая, тяжелая, она едва удерживала в себе влагу, от которой веяло пронизывающим холодом. Загудел ветер. Стало темно.
«Если пойдет дождь, мне никогда не добраться до деревьев», – подумала Ева.
Под ногами у нее была рыхлая, раскрошившаяся глина, рыжая, без всякого намека на растительность. В дождь эта сухая субстанция становилась скользкой и жирной, как масло. На плечи Евы упали первые капли. Сдирая в кровь руки и колени, девушка рвалась вверх. Склон был крутым, из-под ног Евы сыпались камни, кое-где торчали корни, которые сразу же обрывались, когда Ершова пыталась за них уцепиться. Сосны приближались, но медленно, слишком медленно! Капли падали все чаще. Большие, тяжелые, они пролетали с легким, едва слышным свистом, и разлетались на мелкие прозрачные слезинки, оставляя на почве темные круглые следы. Ева упала, снова встала и ухватилась за большой камень. До сосен было уже совсем близко, когда дождь хлынул стеной. Он был таким холодным, что у Ершовой перехватило дух. Падая, ледяные капли обжигали ее кожу, причиняя просто-таки физическую боль.
– А-а-а! – закричала девушка, отплевываясь от потоков воды, заливавшей ей глаза и рот. – Быстрее!
Ева пыталась достичь сосен раньше, чем глина размокнет и продвижение вперед станет физически невозможным. Девушка подумала о полковнике, который лежал там, внизу, под проливным дождем, не имея возможности двинуться и куда-либо спрятаться, и удвоила усилия. Почва горы, представляющая собой брекчию, наполовину состоящую из глины, а наполовину – из камней, начала оплывать под ее ногами. Отчаянным усилием Ева бросила тело вперед и схватилась за ствол сосны. Она добралась. Но самое трудное было впереди.
Профессор Игорь Георгиевич Слюнько прибыл в аэропорт первым. Он, известный палеонтолог, был бесконечно тщеславен и амбициозен. Слюнько постоянно боялся, что кто-то обойдет его по службе, нервничал из-за этого, подсиживал конкурентов, и печатал одну статью за другой, стараясь добиться мифического «научного приоритета». Бешеная активность в сочетании с неплохими пробивными способностями, дополненная некоторыми, хотя и весьма скромными, научными талантами, позволила Слюнько сделать блестящую академическую карьеру. Теперь он был бесконечно горд, что именно ему доверили ехать на биостанцию и следить за высиживанием барионикса.
– Барионикс!
Это слово звучало для Игоря Георгиевича волшебной музыкой.
Когда-то он пытался ухлестывать за доцентом Филимоновой, но Марьяна вежливо, но решительно его отшила. С тех пор он постоянно заглядывался на молоденьких сотрудниц и лаборанток, но никто ему не нравился. Вернее, нравились ему многие, но он, профессор Слюнько, четко понимал, что рядом с ним может быть только особенная женщина – очень талантливая, очень красивая и очень умная. Еще потенциальная избранница Игоря Георгиевича должна быть из очень хорошей семьи, желательно – королевских кровей. Таких на пути Слюнько пока не встречалось, а если они и попадались, то составить пару с профессором почему-то не стремились. Ближе всех к идеалу женщины, с точки зрения Игоря Георгиевича, стояла Марьяна Филимонова, но она взаимностью Слюнько не ответила, хотя отношения у них после того памятного разговора остались вполне хорошими.
Теперь профессор выхаживал вокруг своего багажа, разложенного посреди зала ожидания, и, как и полагалось, ожидал. Ни доцента Филимоновой, ни аспиранта Бубнова пока не было.
«Марьяна платья собирает, – желчно подумал Слюнько, – хочет поразить голубоглазого франта в самое сердце! Неужели она думает, что я не видел, как она смотрела на красавчика орнитолога с русским именем Валерий и немецкой фамилией Шварц?»
Слюнько тут же стало обидно, что он не голубоглаз и что у него такая обыденная, ничем не примечательная фамилия.
«Ну, ничего, – мстительно размышлял Игорь Георгиевич, наматывая круги вокруг своего багажа, – ничего! Зато я – профессор, и именно я буду курировать высиживание барионикса, а не этот выскочка без ученой степени!»
Он еще раз подумал о Валерии Шварце и ухмыльнулся при воспоминании о том, что на край земли на биостанцию красавчика орнитолога занесло после драматичного развода.
«Красавчики тоже плачут», – мстительно подумал Слюнько, который никогда не отличался особой привлекательностью.
Профессор обошел свой внушительный багаж еще раз и бросил взгляд на других ожидающих пассажиров, которые находились справа и слева от него. К своему глубокому изумлению, Слюнько заметил в толпе знакомое лицо, а потом еще одно, и еще. Присмотревшись, Игорь Георгиевич понял, что стоявшая неподалеку группка с большими сумками – это сотрудники НИИ криомедицины во главе с директором. Лица у них были решительными.
– Конкуренты, – прошипел Слюнько, – я так и знал!
Специалисты, которые провели полжизни то замораживая живых существ, то их размораживая, увидели профессора и тут же набычились.
– Вы куда собрались, коллеги? – спросил Игорь Георгиевич. – На горнолыжный курорт?
– Туда же, куда и вы! – отрезал глава группы академик Защокин. – И не надо делать круглые глаза! Нам позволил лететь с вами сам министр здравоохранения.
– Какая прелесть, – всплеснул руками Слюнько, который и не думал сдаваться, – сам министр здравоохранения! А санитарный врач вам ничего такого не позволял?
– Не надо ерничать, – мрачно ответил Защокин, и его щеки надулись в полном соответствии с фамилией, – у нас даже бумага соответствующая есть! Вы – кабинетные ученые, теоретики, черви книжные, вот и оставайтесь там, у своих кафедр, глотайте пыль науки и протирайте тряпочкой древние кости, в которых давно не осталось жизни. А мы, суровые практики, будем высиживать яйцо. За свои жизни мы высидели в тысячу раз больше яиц, чем вы! И замороженных, и размороженных.
И Защокин слегка топнул ногой. Глаза Игоря Георгиевича налились кровью. Уже очень давно никто не отзывался о его работе столь уничижительно. Да, он был палеонтологом, он раскапывал кости динозавров, любовно полировал их, сдувал с них пыль, описывал и систематизировал. Он знал об этих костях все! Много лет профессор Слюнько провел, пытаясь воссоздать по скудным данным образ жизни и повадки динозавров, в том числе и бариониксов. Теперь у него появился шанс проверить, прав ли он. И вот на его пути появляются эти выскочки, эти криомедики, которые всю свою научную карьеру только то и делали, что замораживали – размораживали – замораживали – и опять размораживали, словно их задача состояла в продаже мясных и рыбных полуфабрикатов в супермаркете, а не в решении научных задач!
Не помня себя от ярости, Слюнько ринулся вперед и изо всех сил врезал Защокину по физиономии. Академик пошатнулся. В его глазах вспыхнуло изумление. Последний раз его били по лицу еще в детском саду.
– Вы хам! – завопил академик.
Его коллеги вытаращили глаза. Они не ожидали, что схватка за научный приоритет окажется столь жаркой. Тем временем оправившийся от первого шока Защокин выхватил из папки сложенную вчетверо газетку и принялся остервенело колошматить Слюнько по физиономии. Игорь Георгиевич, который не привык оставаться в долгу, подхватил портфель, плотно набитый ксерокопиями собственных статей, и с удовольствием обрушил его на голову Защокина, тщетно пытавшегося парировать удар газеткой. Академик, закатив глаза, рухнул на руки коллег. Слюнько собрался уже было праздновать победу, но вдруг почувствовал, что кто-то крепко взял его за рукав.
– Пройдемте, гражданин, – сухо сказал высокий майор, строго глядя на разбушевавшегося профессора, – вы нарушаете общественный порядок.
Мрачный как туча, Слюнько пошел вслед за майором, стараясь не обращать внимания на эпитеты, которыми его награждали научные оппоненты.
Виктория стояла у окна и смотрела на одинокую фигуру Бадмаева, который спускался по серпантину с высокой скалы. Некогда на этой скале стояла старинная крепость, а теперь была построена биостанция, тоже оплот, но научный. Ботаник был крепок, коренаст и двигался легко и уверенно. Он казался сыном гор и полей, этот мужчина с обветренной и загорелой кожей, и любой человек, встретивший его на горной тропе, решил бы, что перед ним егерь, охотник или пастух. В то же время достижения Юрия Рашидовича на поприще науки были весьма впечатляющими. Он обнаружил в труднодоступных скалах Главного Кавказского хребта два новых хвойных растения, которые были отнесены к отделу Pinophyta класса Gymnospermae, а также описал особенности развития цветковых подкласса Caryophyllidae класса Magnoliopsida. Обе эти работы были замечены в кругах ботаников и вызвали заметное уважение к их автору, собравшему огромный фактический материал.
– Пока, – тихо сказала Виктория, помахав рукой вслед Бадмаеву, хотя он и не мог ее видеть.
Сушко считала его своим другом и хорошим человеком, но избегала показывать Юрию хотя бы намек на симпатию, чтобы не внушать ему ложных надежд.
– Я тоже желаю ему удачи, – прозвучал сзади тихий голос.
Викторию пробила дрожь. Ладони ее вспотели. Она обернулась. Прямо возле ее плеча стоял орнитолог Валерий Шварц. Он всегда был красив – невероятной, какой-то нечеловеческой красотой, но сегодня это было особенно заметно. Прямой греческий нос, яркие голубые глаза, широкие скулы, твердый подбородок. Он был похож на ковбоя с рекламы «Мальборо», но только был намного красивее. Его лицо, освещенное последним лучом солнца, которое должно было вот-вот скрыться за наползающей тучей, казалось отлитым из бронзы.
– Кхм... кхм! – откашлялась Сушко, дабы скрыть тот факт, что от волнения она не может выдавить ни слова.
Сердце девушки стучало, как молот по наковальне. Шварц еще раз посмотрел на тучу, повернулся и ушел, ничего более не сказав. Виктория, пытавшаяся ничем не выдать своей страсти, продолжала смотреть на солнце, которое туча медленно пожирала своей черной пастью.
«Если бы я была хоть немного худее, – в отчаянии думала она, – если бы только у меня были более красивые волосы и более правильные черты лица, грудь и глаза побольше, а рот и попа поменьше, он бы меня обязательно полюбил!»
Страсть пожирала Викторию, не давая ей думать ни о чем, кроме объекта своей любви. Она просыпалась с именем Шварца на устах и с ним же засыпала. Она рисовала в тетради его портреты. Проходя по коридорам биостанции, Виктория пыталась уловить его запах. Он же, казалось, избегал общества девушки и вел себя с ней подчеркнуто вежливо и холодно.
Фигурка Бадмаева становилась все меньше и меньше. Сушко снова посмотрела на тучу. В ее душе, как поросль ядовитых волчьих ягод, появились нехорошие предчувствия.
«Останется ли Юрий в живых, – думала Виктория, и сама ужасалась собственным мыслям, – и что будет, если Бадмаев не вернется? Тогда на его поиски отправятся Иванов и Шварц, и на станции останемся только я, Колбасова и энтомолог Курочкин, который редко выходит из своей комнаты, буквально помешавшись на насекомых, которых он изучает день и ночь. А для защиты яйца этого явно недостаточно!»
Сушко обвела глазами окрестности. Теперь, в отсутствие ботаника, который незримо защищал ее, она чувствовала себя неуверенно. Только сейчас, когда он ушел, Виктория ощутила, как много значило для нее его постоянное присутствие рядом с ней и готовность прийти на помощь. До девушки донесся странный гул. Она прислушалась, повернув голову направо, а потом налево, и лишь затем догадалась посмотреть в окно. Ливень приближался сплошной белесой стеной. Через мгновение биостанция погрузилась во тьму. Дождь был настолько плотным, что ничего не было видно на расстоянии метра. Вслед за стеной воды налетел и ураганный ветер. Он ударил в стену здания. Перекрытия содрогнулись.
– Я не завидую тем, кто оказался вне укрытия в такой жуткий момент! – сказала самой себе Виктория, прижав ладони к пылавшим щекам. – Бедный Бадмаев!
Она почувствовала, как ее сердце наполняется тревогой. Он не был ее возлюбленным, но был другом, а это второе иногда значит даже больше, чем первое. Девушка повернулась и пошла по коридору в комнату, где был расположен инкубатор. Оставаться одной ей не хотелось.
Ева карабкалась на дерево, склоненное над пропастью, под ледяным ливнем и резкими порывами ветра, от которых ее пальцы покрывались коркой инея. Два раза она чуть не упала, но чудом успела ухватиться за мохнатые колючие ветви. Ствол качался и скрипел, ветер грозился вырвать дерево с корнем. Забравшись наконец на развилку, Ершова принялась пилить ножом основание большой ветки. К счастью, древесина была мягкой, и нож входил в нее, как в масло. От воды, беспрестанно хлеставшей девушке в лицо, она начала задыхаться. Глаза щипало. Ева постоянно моргала, пытаясь восстановить четкую картинку, но это ей удавалось плохо.
– Ну давай же, давай! – подбадривала она сама себя.
Воображение рисовало ей беспомощного полковника, медленно тонущего в глубине поднимающейся ледяной воды.
– Даже если он не задохнется, из-за переохлаждения у него может остановиться сердце, – сказала Ева вслух.
Ветка поддалась с хрустом, который был почти не слышен сквозь шум воды и свист ветра, и упала на склон. Она скользила вниз, пока не упала на дорогу точно под Евой, балансирующей на скользком дереве.
– Одна есть! – воскликнула Ершова, вся одежда которой намокла и прилипла к туловищу, ни от чего более ее не защищая. Только любовь и чувство долга заставляли ее держаться за мокрое дерево скрюченными от холода пальцами, в которых уже ощущались мелкие судороги.
Сжав зубы так сильно, что у нее заболели челюсти, девушка принялась резать вторую ветку. Работа продвигалась медленнее, так как рука у Евы устала. Судороги в мышцах, вызванные как напряжением, так и ужасным холодом, мучили ее все сильнее, не давая с силой резать древесину. В какой-то момент девушке показалось, что она вот-вот рухнет вместе с веткой вниз, в пропасть, но ей удалось удержаться. Наконец вниз полетела и вторая ветка. Ева сунула нож в карман джинсов и начала спускаться вниз. Она обхватила толстый ствол руками, попыталась упереться ногами и таким образом съехать к основанию дерева. Примерно на полдороге ее руки разжались, и девушка полетела вниз, на камни, громоздившиеся справа у корней дерева. Она ударилась боком и слегка спиной, и несколько минут не могла прийти в себя.
– Метра два, не больше, – громко сказала самой себе Ершова, лежа на камнях и глядя на то место, откуда она сорвалась вниз. – И ведь как повезло! Двадцатью сантиметрами дальше, и я бы упала в пропасть, а так – всего лишь спиной ударилась.
Она попыталась встать, скользя по жирной глине ногами, обутыми в совершенно мокрые кроссовки. Дождь и ветер еще усилились. К каплям воды добавились мелкие градины. Они ударяли по коже, как острые уколы шприца, причиняя Еве боль.
– Теперь надо спуститься, – бормотала Ершова, – и желательно в живом виде, а не в мертвом.
Девушка подползла к краю обрыва и посмотрела вниз. Она сумела подняться по этому склону, но сейчас, когда он весь размок, спуск становился практически невозможным.
Приехавшая в аэропорт доцент Филимонова внимательно осмотрела зал в поисках профессора Слюнько и аспиранта Бубнова, но никого из них не увидела.
– Как же так? – удивилась Марьяна. – До отлета остался всего час, а никого нет?
Она подошла к небольшому кафе, устроенному посреди зала, и обнаружила там Бубнова, вяло ковырявшего мороженое.
– Здравствуйте, – буркнул Дмитрий.
– Привет, – кивнула Марьяна, – ты почему такой грустный?
Аспирант уклончиво качнул головой и снова уткнулся носом в мороженое. Мимо них прошествовала стайка туристов, направляющихся в Египет. Яркие, пестро и легко одетые, они беспрерывно смеялись и шутливо подталкивали друг друга.
– Я грустный, – сказал Бубнов, – потому что я влюблен, а у моей девушки ветер в голове. И я боюсь оставить ее хоть на день. Она обязательно кого-нибудь подцепит! Мы живем в общежитии, и желающих поразвлечься там хватает. Я как представлю, как она... как она...
– Ну, Дима, – ответила Филимонова, присаживаясь рядом, – вы подумайте, нужна ли вам девушка, которая не может подождать вас пару недель? Пенелопа двадцать лет ждала, пока вернется Одиссей из-за моря. Терпела.
Дмитрий покраснел до корней волос.
– Я люблю ее, – простонал он прямо в мороженое. – И мне все эти яйца древние глубоко параллельны! Не хочу я никаких яиц.
Он страдальчески закрыл глаза. На последний свободный стул тяжело шмякнулся профессор Слюнько. Вид у него был мрачный. На обеих его щеках сияли красные пятна.
– Здравствуйте, молодежь, – сказал Слюнько, не поднимая глаз, и взял конфетку из вазочки, стоявшей на столе.
– Здравствуйте, Игорь Георгиевич, – ответила Марьяна, – а что это у вас с лицом?
– Я подрался, – ответил профессор после небольшой паузы, в течение которой он тер свои щеки, пытаясь замаскировать следы битвы, – с академиком.
Услышав такое, Бубнов перестал уныло сосать свое мороженое.
– Это была настоящая битва двух научных титанов, – скромно добавил Слюнько.
– И кто победил? – осторожно спросила Марьяна.
– Нас разняла милиция, – ответил профессор, – а то я бы ему показал! Мой потенциальный научный вес намного больше, чем его, хотя он и академик, а я пока простой профессор. Кстати, – продолжил рассказ Слюнько, понизив голос, – тот, с кем я вступил в схватку, тоже едет на Кавказ к нашему яйцу.
– «Нашему яйцу»! Подумать только! – прогремел над их головами чей-то голос. – Яйцо не ваше! Оно принадлежит народу России и всей мировой науке. А вот ваши, уважаемый профессор, личные яйца – это действительно ваша собственность, но для науки они никакого интереса, к счастью, не представляют.
У столика стоял академик Защокин. На лбу, куда приложился своим портфелем Слюнько, у него была примочка. Глаза метали молнии. Посетители кафе возбужденно прислушивались, радуясь необычному развлечению.
Профессор Слюнько вскочил и сжал кулаки.
– Попрошу не оскорблять мое мужское достоинство, – воскликнул он сдавленным фальцетом, – у нас научный диспут, а не балаган! Так что ваши пошлые намеки оставьте при себе! Вы не ученый, а мелкий канцеляришка от науки!
Защокин задохнулся от такого оскорбления. Его лицо налилось яростью. Он схватил стакан с соком, стоявший на столике, и выплеснул его в оторопевшего Слюнько. Брызги полетели во все стороны. Послышались возгласы, как негодующие, так и подбадривающие.
– Это вы – не ученый! – кричал Защокин. – Вы, палеонтологи, привыкли работать не головой, а лопатой!
Слюнько схватил в руки креманку с мороженым и хотел метнуть ее в оппонента, но его удержали Марьяна и Бубнов. Защокина придерживали подоспевшие криомедики.
– Александр Павлович, не нервничайте, – увещевали они своего руководителя, – в вашем возрасте это вредно. Не обращайте внимания на всяких отщепенцев! Вот приедем на биостанцию, там и выясним, кто лучше умеет высиживать яйца!
Слюнько утробно выл и рвался вперед, жаждая свершить возмездие, но Филимонова, рыжие волосы которой разметались по плечам, цепко держала старшего по званию коллегу за правую руку. На его левую руку навалился мрачный Бубнов.
– Он опасен для общества! – грозил кулаком Защокин.
– Вон из науки, жалкий лекаришка! – не отставал Слюнько.
С большими усилиями научных светил, продолжавших петушиться, развели по разным углам кафе и принялись обмахивать платочками. В ту же минуту по громкой связи объявили, что рейс до Сочи задерживается на час в связи с ужасной грозой, которая бушует над Кавказом.
Колбасова сидела на стуле и смотрела на яйцо, как завороженная. За стенами биостанции бушевала буря. Порывы ветра были так сильны, что все здание тряслось, словно в эпилептическом припадке.
– Ну что, уже проклюнулся? – пошутила Виктория, привалившись плечом к дверному косяку.
– Пока нет, – покачала головой Анастасия Геннадиевна. – И у Валерия нет никаких предположений касательно того, когда это может произойти.
Яйцо матово светилось красным. У него была плотная пористая скорлупа. Сердце динозавра в динамике стучало мерно, громко, и этот звук перекрывал все, даже рев бури и вой ветра.
– Я думаю, процесс займет около двух месяцев, – прозвучал сзади голос Шварца, который ходил бесшумно, как тень.
Сердце Виктории обожгло, словно в него залили раскаленный металл.
– Обычно процесс высиживания занимает от двадцати до тридцати пяти дней, – уточнил орнитолог.
Он поднял голову и прислушался. Буря отчаянно завывала.
– Как там бедный Юрий Рашидович, – сказал он негромко, – сможет ли он найти сотрудников службы безопасности в такую погоду и привести их на станцию?
– Ему надо было идти вдвоем с кем-нибудь, – сказала неожиданно для себя Сушко.
Мысль о Юрии, одиноко вышагивающем сейчас по горным тропам под порывами жалящего ветра, показалась ей невыносимой.
– С кем, например? – пожал плечами Шварц. – Иванов готовит обед, Курочкин еще не выходил из своей конуры, где он с утра до вечера пялится на букашек, собранных им на склонах гор, а я слежу за яйцом. Если уж на то пошло, вместе с Бадмаевым должны были пойти вы, дорогая.
Сушко покраснела. Анастасия Геннадиевна внимательно посмотрела на красивое, рельефное лицо Валерия, похожее на лик античного бога. В этот момент в буре наступило небольшое затишье.
– Отступает? – предположила директор, прислушиваясь.
Но ветер и ливень ударили с новой силой. Здание содрогнулось. Что-то заскрежетало по крыше.
– Флюгер сорвало? – предположила Виктория.
– Невероятно! – ответила Колбасова. – Он стоял у нас на крыше много лет, с момента основания биостанции! Неужели буря столь сильна?
– Бедный Юра, – тихо сказала Виктория.
Сейчас, когда замаячила реальная угроза потерять его, Сушко ощутила к ботанику прилив дружеской симпатии. В дверь заглянул завхоз.
– Обед готов, – бодро доложил он. – У нас сегодня ребрышки под соусом, пикантный омлет с дикими травами, блины с маслом, а также домашнее мороженое. Сразу должен предупредить, что молоко для мороженого – порошковое, а дикие травы я собирал лично у подножия горы.
Говоря это, Василий Борисович раздувался от гордости.
– Ну, молодежь, – сказала Колбасова, не сводящая глаз с яйца, – идите, обедайте, а потом замените меня.
Сушко и Шварц вышли в коридор.
– Я сейчас еще Курочкина позову, – сказал завхоз, – а вы идите в столовую, располагайтесь там. Через пару минут я вернусь.
Он быстро побежал вверх по лестнице, ведущей на второй этаж, где располагались жилые комнаты.
– Я выгляну на улицу, посмотрю, как там, воздухом подышу, – сказал Валерий, который явно избегал находиться рядом с девушкой, – а потом приду в столовую.
Он прошел в небольшой холл, взял с вешалки ярко-оранжевый дождевик и накинул его на плечи. Потом Шварц толкнул дверь, ведущую на улицу. В помещение со свистом ворвался ледяной ветер. Валерий выскользнул в проем и прикрыл за собой дверь.
Вместо ответа девушка заплакала еще горше и провела прохладной ладонью по его лбу.
– У нас есть вода? – спросил Рязанцев, пытаясь сесть, но отчаянная боль в ноге заставила его вновь опуститься на землю.
– Нету, – покачала головой его невеста, – но скоро воды тут будет сколько угодно.
Владимир Евгеньевич поднял глаза. Туча, которая недавно занимала только краешек горизонта, теперь разрослась на полнеба. Золотое солнце потухло, сожранное черной мохнатой массой, в глубине которой сверкали молнии. Изредка доносились глухие раскаты грома. Полковник оценил ситуацию, и ему стало нехорошо.
– Ева, – сказал Рязанцев, глядя на заплаканную девушку, – нам нужно срочно уходить отсюда.
– Я знаю, – кивнула Ершова, – мы в узком горлышке. Справа и слева от нас горы. Впереди – камни. Через полчаса после начала ливня тут будет озеро.
– Правильно, – кивнул полковник, пытаясь встать, но тут же снова падая, – наш единственный шанс заключается в том, что пойдет снег, а не дождь.
– Нет, – покачала головой Ершова, – наш единственный шанс состоит в том, чтобы поскорее добраться до биостанции! Я посмотрела твою ногу, она сломана минимум в двух местах, а на станции есть врач.
Девушка склонила голову, покрытую короткими темными волосами, обняла Владимира Евгеньевича за плечи и попыталась оттащить его в сторону.
– Ева, – хмуро сказал полковник, – я вешу сто семь килограммов. Ты даже не сдвинешь меня с места. Оставь меня, иди сама. Потом пришлешь кого-нибудь за мной.
Девушка осмотрелась. Буря неуклонно приближалась. Ее ледяное дыхание ощущалось совсем близко. Было очевидно, что оставить Рязанцева здесь, без укрытия, под ледяным дождем и снегом, означало обречь его на гибель.
– Я сейчас, – сказала Ева.
Она торопливо поцеловала Рязанцева в губы, ощутив привкус каменной пыли, и побежала по дороге по направлению к небольшой скале, на вершине которой чудом держалось несколько сосен.
– Мне нужны ветки! – бормотала на бегу Ева, нащупывая в кармане складной нож, вещь, редкую для молодой красивой девушки, но вполне обычную для лейтенанта ФСБ.
Она начала карабкаться вверх. Туча уже висела над головой Ершовой, готовая вот-вот обрушить на нее тонны ледяной воды и снега. Низкая, тяжелая, она едва удерживала в себе влагу, от которой веяло пронизывающим холодом. Загудел ветер. Стало темно.
«Если пойдет дождь, мне никогда не добраться до деревьев», – подумала Ева.
Под ногами у нее была рыхлая, раскрошившаяся глина, рыжая, без всякого намека на растительность. В дождь эта сухая субстанция становилась скользкой и жирной, как масло. На плечи Евы упали первые капли. Сдирая в кровь руки и колени, девушка рвалась вверх. Склон был крутым, из-под ног Евы сыпались камни, кое-где торчали корни, которые сразу же обрывались, когда Ершова пыталась за них уцепиться. Сосны приближались, но медленно, слишком медленно! Капли падали все чаще. Большие, тяжелые, они пролетали с легким, едва слышным свистом, и разлетались на мелкие прозрачные слезинки, оставляя на почве темные круглые следы. Ева упала, снова встала и ухватилась за большой камень. До сосен было уже совсем близко, когда дождь хлынул стеной. Он был таким холодным, что у Ершовой перехватило дух. Падая, ледяные капли обжигали ее кожу, причиняя просто-таки физическую боль.
– А-а-а! – закричала девушка, отплевываясь от потоков воды, заливавшей ей глаза и рот. – Быстрее!
Ева пыталась достичь сосен раньше, чем глина размокнет и продвижение вперед станет физически невозможным. Девушка подумала о полковнике, который лежал там, внизу, под проливным дождем, не имея возможности двинуться и куда-либо спрятаться, и удвоила усилия. Почва горы, представляющая собой брекчию, наполовину состоящую из глины, а наполовину – из камней, начала оплывать под ее ногами. Отчаянным усилием Ева бросила тело вперед и схватилась за ствол сосны. Она добралась. Но самое трудное было впереди.
Профессор Игорь Георгиевич Слюнько прибыл в аэропорт первым. Он, известный палеонтолог, был бесконечно тщеславен и амбициозен. Слюнько постоянно боялся, что кто-то обойдет его по службе, нервничал из-за этого, подсиживал конкурентов, и печатал одну статью за другой, стараясь добиться мифического «научного приоритета». Бешеная активность в сочетании с неплохими пробивными способностями, дополненная некоторыми, хотя и весьма скромными, научными талантами, позволила Слюнько сделать блестящую академическую карьеру. Теперь он был бесконечно горд, что именно ему доверили ехать на биостанцию и следить за высиживанием барионикса.
– Барионикс!
Это слово звучало для Игоря Георгиевича волшебной музыкой.
Когда-то он пытался ухлестывать за доцентом Филимоновой, но Марьяна вежливо, но решительно его отшила. С тех пор он постоянно заглядывался на молоденьких сотрудниц и лаборанток, но никто ему не нравился. Вернее, нравились ему многие, но он, профессор Слюнько, четко понимал, что рядом с ним может быть только особенная женщина – очень талантливая, очень красивая и очень умная. Еще потенциальная избранница Игоря Георгиевича должна быть из очень хорошей семьи, желательно – королевских кровей. Таких на пути Слюнько пока не встречалось, а если они и попадались, то составить пару с профессором почему-то не стремились. Ближе всех к идеалу женщины, с точки зрения Игоря Георгиевича, стояла Марьяна Филимонова, но она взаимностью Слюнько не ответила, хотя отношения у них после того памятного разговора остались вполне хорошими.
Теперь профессор выхаживал вокруг своего багажа, разложенного посреди зала ожидания, и, как и полагалось, ожидал. Ни доцента Филимоновой, ни аспиранта Бубнова пока не было.
«Марьяна платья собирает, – желчно подумал Слюнько, – хочет поразить голубоглазого франта в самое сердце! Неужели она думает, что я не видел, как она смотрела на красавчика орнитолога с русским именем Валерий и немецкой фамилией Шварц?»
Слюнько тут же стало обидно, что он не голубоглаз и что у него такая обыденная, ничем не примечательная фамилия.
«Ну, ничего, – мстительно размышлял Игорь Георгиевич, наматывая круги вокруг своего багажа, – ничего! Зато я – профессор, и именно я буду курировать высиживание барионикса, а не этот выскочка без ученой степени!»
Он еще раз подумал о Валерии Шварце и ухмыльнулся при воспоминании о том, что на край земли на биостанцию красавчика орнитолога занесло после драматичного развода.
«Красавчики тоже плачут», – мстительно подумал Слюнько, который никогда не отличался особой привлекательностью.
Профессор обошел свой внушительный багаж еще раз и бросил взгляд на других ожидающих пассажиров, которые находились справа и слева от него. К своему глубокому изумлению, Слюнько заметил в толпе знакомое лицо, а потом еще одно, и еще. Присмотревшись, Игорь Георгиевич понял, что стоявшая неподалеку группка с большими сумками – это сотрудники НИИ криомедицины во главе с директором. Лица у них были решительными.
– Конкуренты, – прошипел Слюнько, – я так и знал!
Специалисты, которые провели полжизни то замораживая живых существ, то их размораживая, увидели профессора и тут же набычились.
– Вы куда собрались, коллеги? – спросил Игорь Георгиевич. – На горнолыжный курорт?
– Туда же, куда и вы! – отрезал глава группы академик Защокин. – И не надо делать круглые глаза! Нам позволил лететь с вами сам министр здравоохранения.
– Какая прелесть, – всплеснул руками Слюнько, который и не думал сдаваться, – сам министр здравоохранения! А санитарный врач вам ничего такого не позволял?
– Не надо ерничать, – мрачно ответил Защокин, и его щеки надулись в полном соответствии с фамилией, – у нас даже бумага соответствующая есть! Вы – кабинетные ученые, теоретики, черви книжные, вот и оставайтесь там, у своих кафедр, глотайте пыль науки и протирайте тряпочкой древние кости, в которых давно не осталось жизни. А мы, суровые практики, будем высиживать яйцо. За свои жизни мы высидели в тысячу раз больше яиц, чем вы! И замороженных, и размороженных.
И Защокин слегка топнул ногой. Глаза Игоря Георгиевича налились кровью. Уже очень давно никто не отзывался о его работе столь уничижительно. Да, он был палеонтологом, он раскапывал кости динозавров, любовно полировал их, сдувал с них пыль, описывал и систематизировал. Он знал об этих костях все! Много лет профессор Слюнько провел, пытаясь воссоздать по скудным данным образ жизни и повадки динозавров, в том числе и бариониксов. Теперь у него появился шанс проверить, прав ли он. И вот на его пути появляются эти выскочки, эти криомедики, которые всю свою научную карьеру только то и делали, что замораживали – размораживали – замораживали – и опять размораживали, словно их задача состояла в продаже мясных и рыбных полуфабрикатов в супермаркете, а не в решении научных задач!
Не помня себя от ярости, Слюнько ринулся вперед и изо всех сил врезал Защокину по физиономии. Академик пошатнулся. В его глазах вспыхнуло изумление. Последний раз его били по лицу еще в детском саду.
– Вы хам! – завопил академик.
Его коллеги вытаращили глаза. Они не ожидали, что схватка за научный приоритет окажется столь жаркой. Тем временем оправившийся от первого шока Защокин выхватил из папки сложенную вчетверо газетку и принялся остервенело колошматить Слюнько по физиономии. Игорь Георгиевич, который не привык оставаться в долгу, подхватил портфель, плотно набитый ксерокопиями собственных статей, и с удовольствием обрушил его на голову Защокина, тщетно пытавшегося парировать удар газеткой. Академик, закатив глаза, рухнул на руки коллег. Слюнько собрался уже было праздновать победу, но вдруг почувствовал, что кто-то крепко взял его за рукав.
– Пройдемте, гражданин, – сухо сказал высокий майор, строго глядя на разбушевавшегося профессора, – вы нарушаете общественный порядок.
Мрачный как туча, Слюнько пошел вслед за майором, стараясь не обращать внимания на эпитеты, которыми его награждали научные оппоненты.
Виктория стояла у окна и смотрела на одинокую фигуру Бадмаева, который спускался по серпантину с высокой скалы. Некогда на этой скале стояла старинная крепость, а теперь была построена биостанция, тоже оплот, но научный. Ботаник был крепок, коренаст и двигался легко и уверенно. Он казался сыном гор и полей, этот мужчина с обветренной и загорелой кожей, и любой человек, встретивший его на горной тропе, решил бы, что перед ним егерь, охотник или пастух. В то же время достижения Юрия Рашидовича на поприще науки были весьма впечатляющими. Он обнаружил в труднодоступных скалах Главного Кавказского хребта два новых хвойных растения, которые были отнесены к отделу Pinophyta класса Gymnospermae, а также описал особенности развития цветковых подкласса Caryophyllidae класса Magnoliopsida. Обе эти работы были замечены в кругах ботаников и вызвали заметное уважение к их автору, собравшему огромный фактический материал.
– Пока, – тихо сказала Виктория, помахав рукой вслед Бадмаеву, хотя он и не мог ее видеть.
Сушко считала его своим другом и хорошим человеком, но избегала показывать Юрию хотя бы намек на симпатию, чтобы не внушать ему ложных надежд.
– Я тоже желаю ему удачи, – прозвучал сзади тихий голос.
Викторию пробила дрожь. Ладони ее вспотели. Она обернулась. Прямо возле ее плеча стоял орнитолог Валерий Шварц. Он всегда был красив – невероятной, какой-то нечеловеческой красотой, но сегодня это было особенно заметно. Прямой греческий нос, яркие голубые глаза, широкие скулы, твердый подбородок. Он был похож на ковбоя с рекламы «Мальборо», но только был намного красивее. Его лицо, освещенное последним лучом солнца, которое должно было вот-вот скрыться за наползающей тучей, казалось отлитым из бронзы.
– Кхм... кхм! – откашлялась Сушко, дабы скрыть тот факт, что от волнения она не может выдавить ни слова.
Сердце девушки стучало, как молот по наковальне. Шварц еще раз посмотрел на тучу, повернулся и ушел, ничего более не сказав. Виктория, пытавшаяся ничем не выдать своей страсти, продолжала смотреть на солнце, которое туча медленно пожирала своей черной пастью.
«Если бы я была хоть немного худее, – в отчаянии думала она, – если бы только у меня были более красивые волосы и более правильные черты лица, грудь и глаза побольше, а рот и попа поменьше, он бы меня обязательно полюбил!»
Страсть пожирала Викторию, не давая ей думать ни о чем, кроме объекта своей любви. Она просыпалась с именем Шварца на устах и с ним же засыпала. Она рисовала в тетради его портреты. Проходя по коридорам биостанции, Виктория пыталась уловить его запах. Он же, казалось, избегал общества девушки и вел себя с ней подчеркнуто вежливо и холодно.
Фигурка Бадмаева становилась все меньше и меньше. Сушко снова посмотрела на тучу. В ее душе, как поросль ядовитых волчьих ягод, появились нехорошие предчувствия.
«Останется ли Юрий в живых, – думала Виктория, и сама ужасалась собственным мыслям, – и что будет, если Бадмаев не вернется? Тогда на его поиски отправятся Иванов и Шварц, и на станции останемся только я, Колбасова и энтомолог Курочкин, который редко выходит из своей комнаты, буквально помешавшись на насекомых, которых он изучает день и ночь. А для защиты яйца этого явно недостаточно!»
Сушко обвела глазами окрестности. Теперь, в отсутствие ботаника, который незримо защищал ее, она чувствовала себя неуверенно. Только сейчас, когда он ушел, Виктория ощутила, как много значило для нее его постоянное присутствие рядом с ней и готовность прийти на помощь. До девушки донесся странный гул. Она прислушалась, повернув голову направо, а потом налево, и лишь затем догадалась посмотреть в окно. Ливень приближался сплошной белесой стеной. Через мгновение биостанция погрузилась во тьму. Дождь был настолько плотным, что ничего не было видно на расстоянии метра. Вслед за стеной воды налетел и ураганный ветер. Он ударил в стену здания. Перекрытия содрогнулись.
– Я не завидую тем, кто оказался вне укрытия в такой жуткий момент! – сказала самой себе Виктория, прижав ладони к пылавшим щекам. – Бедный Бадмаев!
Она почувствовала, как ее сердце наполняется тревогой. Он не был ее возлюбленным, но был другом, а это второе иногда значит даже больше, чем первое. Девушка повернулась и пошла по коридору в комнату, где был расположен инкубатор. Оставаться одной ей не хотелось.
Ева карабкалась на дерево, склоненное над пропастью, под ледяным ливнем и резкими порывами ветра, от которых ее пальцы покрывались коркой инея. Два раза она чуть не упала, но чудом успела ухватиться за мохнатые колючие ветви. Ствол качался и скрипел, ветер грозился вырвать дерево с корнем. Забравшись наконец на развилку, Ершова принялась пилить ножом основание большой ветки. К счастью, древесина была мягкой, и нож входил в нее, как в масло. От воды, беспрестанно хлеставшей девушке в лицо, она начала задыхаться. Глаза щипало. Ева постоянно моргала, пытаясь восстановить четкую картинку, но это ей удавалось плохо.
– Ну давай же, давай! – подбадривала она сама себя.
Воображение рисовало ей беспомощного полковника, медленно тонущего в глубине поднимающейся ледяной воды.
– Даже если он не задохнется, из-за переохлаждения у него может остановиться сердце, – сказала Ева вслух.
Ветка поддалась с хрустом, который был почти не слышен сквозь шум воды и свист ветра, и упала на склон. Она скользила вниз, пока не упала на дорогу точно под Евой, балансирующей на скользком дереве.
– Одна есть! – воскликнула Ершова, вся одежда которой намокла и прилипла к туловищу, ни от чего более ее не защищая. Только любовь и чувство долга заставляли ее держаться за мокрое дерево скрюченными от холода пальцами, в которых уже ощущались мелкие судороги.
Сжав зубы так сильно, что у нее заболели челюсти, девушка принялась резать вторую ветку. Работа продвигалась медленнее, так как рука у Евы устала. Судороги в мышцах, вызванные как напряжением, так и ужасным холодом, мучили ее все сильнее, не давая с силой резать древесину. В какой-то момент девушке показалось, что она вот-вот рухнет вместе с веткой вниз, в пропасть, но ей удалось удержаться. Наконец вниз полетела и вторая ветка. Ева сунула нож в карман джинсов и начала спускаться вниз. Она обхватила толстый ствол руками, попыталась упереться ногами и таким образом съехать к основанию дерева. Примерно на полдороге ее руки разжались, и девушка полетела вниз, на камни, громоздившиеся справа у корней дерева. Она ударилась боком и слегка спиной, и несколько минут не могла прийти в себя.
– Метра два, не больше, – громко сказала самой себе Ершова, лежа на камнях и глядя на то место, откуда она сорвалась вниз. – И ведь как повезло! Двадцатью сантиметрами дальше, и я бы упала в пропасть, а так – всего лишь спиной ударилась.
Она попыталась встать, скользя по жирной глине ногами, обутыми в совершенно мокрые кроссовки. Дождь и ветер еще усилились. К каплям воды добавились мелкие градины. Они ударяли по коже, как острые уколы шприца, причиняя Еве боль.
– Теперь надо спуститься, – бормотала Ершова, – и желательно в живом виде, а не в мертвом.
Девушка подползла к краю обрыва и посмотрела вниз. Она сумела подняться по этому склону, но сейчас, когда он весь размок, спуск становился практически невозможным.
Приехавшая в аэропорт доцент Филимонова внимательно осмотрела зал в поисках профессора Слюнько и аспиранта Бубнова, но никого из них не увидела.
– Как же так? – удивилась Марьяна. – До отлета остался всего час, а никого нет?
Она подошла к небольшому кафе, устроенному посреди зала, и обнаружила там Бубнова, вяло ковырявшего мороженое.
– Здравствуйте, – буркнул Дмитрий.
– Привет, – кивнула Марьяна, – ты почему такой грустный?
Аспирант уклончиво качнул головой и снова уткнулся носом в мороженое. Мимо них прошествовала стайка туристов, направляющихся в Египет. Яркие, пестро и легко одетые, они беспрерывно смеялись и шутливо подталкивали друг друга.
– Я грустный, – сказал Бубнов, – потому что я влюблен, а у моей девушки ветер в голове. И я боюсь оставить ее хоть на день. Она обязательно кого-нибудь подцепит! Мы живем в общежитии, и желающих поразвлечься там хватает. Я как представлю, как она... как она...
– Ну, Дима, – ответила Филимонова, присаживаясь рядом, – вы подумайте, нужна ли вам девушка, которая не может подождать вас пару недель? Пенелопа двадцать лет ждала, пока вернется Одиссей из-за моря. Терпела.
Дмитрий покраснел до корней волос.
– Я люблю ее, – простонал он прямо в мороженое. – И мне все эти яйца древние глубоко параллельны! Не хочу я никаких яиц.
Он страдальчески закрыл глаза. На последний свободный стул тяжело шмякнулся профессор Слюнько. Вид у него был мрачный. На обеих его щеках сияли красные пятна.
– Здравствуйте, молодежь, – сказал Слюнько, не поднимая глаз, и взял конфетку из вазочки, стоявшей на столе.
– Здравствуйте, Игорь Георгиевич, – ответила Марьяна, – а что это у вас с лицом?
– Я подрался, – ответил профессор после небольшой паузы, в течение которой он тер свои щеки, пытаясь замаскировать следы битвы, – с академиком.
Услышав такое, Бубнов перестал уныло сосать свое мороженое.
– Это была настоящая битва двух научных титанов, – скромно добавил Слюнько.
– И кто победил? – осторожно спросила Марьяна.
– Нас разняла милиция, – ответил профессор, – а то я бы ему показал! Мой потенциальный научный вес намного больше, чем его, хотя он и академик, а я пока простой профессор. Кстати, – продолжил рассказ Слюнько, понизив голос, – тот, с кем я вступил в схватку, тоже едет на Кавказ к нашему яйцу.
– «Нашему яйцу»! Подумать только! – прогремел над их головами чей-то голос. – Яйцо не ваше! Оно принадлежит народу России и всей мировой науке. А вот ваши, уважаемый профессор, личные яйца – это действительно ваша собственность, но для науки они никакого интереса, к счастью, не представляют.
У столика стоял академик Защокин. На лбу, куда приложился своим портфелем Слюнько, у него была примочка. Глаза метали молнии. Посетители кафе возбужденно прислушивались, радуясь необычному развлечению.
Профессор Слюнько вскочил и сжал кулаки.
– Попрошу не оскорблять мое мужское достоинство, – воскликнул он сдавленным фальцетом, – у нас научный диспут, а не балаган! Так что ваши пошлые намеки оставьте при себе! Вы не ученый, а мелкий канцеляришка от науки!
Защокин задохнулся от такого оскорбления. Его лицо налилось яростью. Он схватил стакан с соком, стоявший на столике, и выплеснул его в оторопевшего Слюнько. Брызги полетели во все стороны. Послышались возгласы, как негодующие, так и подбадривающие.
– Это вы – не ученый! – кричал Защокин. – Вы, палеонтологи, привыкли работать не головой, а лопатой!
Слюнько схватил в руки креманку с мороженым и хотел метнуть ее в оппонента, но его удержали Марьяна и Бубнов. Защокина придерживали подоспевшие криомедики.
– Александр Павлович, не нервничайте, – увещевали они своего руководителя, – в вашем возрасте это вредно. Не обращайте внимания на всяких отщепенцев! Вот приедем на биостанцию, там и выясним, кто лучше умеет высиживать яйца!
Слюнько утробно выл и рвался вперед, жаждая свершить возмездие, но Филимонова, рыжие волосы которой разметались по плечам, цепко держала старшего по званию коллегу за правую руку. На его левую руку навалился мрачный Бубнов.
– Он опасен для общества! – грозил кулаком Защокин.
– Вон из науки, жалкий лекаришка! – не отставал Слюнько.
С большими усилиями научных светил, продолжавших петушиться, развели по разным углам кафе и принялись обмахивать платочками. В ту же минуту по громкой связи объявили, что рейс до Сочи задерживается на час в связи с ужасной грозой, которая бушует над Кавказом.
Колбасова сидела на стуле и смотрела на яйцо, как завороженная. За стенами биостанции бушевала буря. Порывы ветра были так сильны, что все здание тряслось, словно в эпилептическом припадке.
– Ну что, уже проклюнулся? – пошутила Виктория, привалившись плечом к дверному косяку.
– Пока нет, – покачала головой Анастасия Геннадиевна. – И у Валерия нет никаких предположений касательно того, когда это может произойти.
Яйцо матово светилось красным. У него была плотная пористая скорлупа. Сердце динозавра в динамике стучало мерно, громко, и этот звук перекрывал все, даже рев бури и вой ветра.
– Я думаю, процесс займет около двух месяцев, – прозвучал сзади голос Шварца, который ходил бесшумно, как тень.
Сердце Виктории обожгло, словно в него залили раскаленный металл.
– Обычно процесс высиживания занимает от двадцати до тридцати пяти дней, – уточнил орнитолог.
Он поднял голову и прислушался. Буря отчаянно завывала.
– Как там бедный Юрий Рашидович, – сказал он негромко, – сможет ли он найти сотрудников службы безопасности в такую погоду и привести их на станцию?
– Ему надо было идти вдвоем с кем-нибудь, – сказала неожиданно для себя Сушко.
Мысль о Юрии, одиноко вышагивающем сейчас по горным тропам под порывами жалящего ветра, показалась ей невыносимой.
– С кем, например? – пожал плечами Шварц. – Иванов готовит обед, Курочкин еще не выходил из своей конуры, где он с утра до вечера пялится на букашек, собранных им на склонах гор, а я слежу за яйцом. Если уж на то пошло, вместе с Бадмаевым должны были пойти вы, дорогая.
Сушко покраснела. Анастасия Геннадиевна внимательно посмотрела на красивое, рельефное лицо Валерия, похожее на лик античного бога. В этот момент в буре наступило небольшое затишье.
– Отступает? – предположила директор, прислушиваясь.
Но ветер и ливень ударили с новой силой. Здание содрогнулось. Что-то заскрежетало по крыше.
– Флюгер сорвало? – предположила Виктория.
– Невероятно! – ответила Колбасова. – Он стоял у нас на крыше много лет, с момента основания биостанции! Неужели буря столь сильна?
– Бедный Юра, – тихо сказала Виктория.
Сейчас, когда замаячила реальная угроза потерять его, Сушко ощутила к ботанику прилив дружеской симпатии. В дверь заглянул завхоз.
– Обед готов, – бодро доложил он. – У нас сегодня ребрышки под соусом, пикантный омлет с дикими травами, блины с маслом, а также домашнее мороженое. Сразу должен предупредить, что молоко для мороженого – порошковое, а дикие травы я собирал лично у подножия горы.
Говоря это, Василий Борисович раздувался от гордости.
– Ну, молодежь, – сказала Колбасова, не сводящая глаз с яйца, – идите, обедайте, а потом замените меня.
Сушко и Шварц вышли в коридор.
– Я сейчас еще Курочкина позову, – сказал завхоз, – а вы идите в столовую, располагайтесь там. Через пару минут я вернусь.
Он быстро побежал вверх по лестнице, ведущей на второй этаж, где располагались жилые комнаты.
– Я выгляну на улицу, посмотрю, как там, воздухом подышу, – сказал Валерий, который явно избегал находиться рядом с девушкой, – а потом приду в столовую.
Он прошел в небольшой холл, взял с вешалки ярко-оранжевый дождевик и накинул его на плечи. Потом Шварц толкнул дверь, ведущую на улицу. В помещение со свистом ворвался ледяной ветер. Валерий выскользнул в проем и прикрыл за собой дверь.