Барщевский выбросил далеко в кусты потухшую сигарету. Аля прижалась к его плечу.
— Он прибежал статью публиковать, так как боялся, что Стручков все исходные материалы перелопатит и сам координаты найдет. Вот и спешил. Уесть профессора хотел. Ты знаешь, я была уверена, что если меня кто и попытается отравить, то это может быть только Лилька. Но теперь я даже не знаю, что и думать.
У Борща зазвонил телефон, он встал, пошел к машине, оперся о капот и стал разговаривать. Аля, которая глубоко уважала личную жизнь других, прислушиваться не пыталась. Вместо этого она взяла еще один пирожок, который оказался с мясом, и с наслаждением впилась в него зубами. Рядом со скамейкой неожиданно возникла чрезвычайно худая девушка с руками-палочками, на тоненьких ножках, с большими ушами. Ее глазки возбужденно блестели.
— Меня зовут Марина, — пискнуло это существо, — я ваша соседка из сто семнадцатой палаты. Угостите меня пирожком, я то я так переволновалась, так переволновалась, что если сейчас чего-нибудь не съем, то умру!
— Пожалуйста, — пробормотала Аля, протягивая Марине пирожок. Та радостно схватила его и побежала назад в отделение, громко чавкая на ходу. Барщевский отключил телефон и вернулся к лавочке. Он сел, вытянул ноги в старых, вытертых почти добела, но очень дорогих джинсах, которые сидели на нем как влитые и так шли Борщу, что Аля зажмурилась.
— А-а-а… Кстати, я, как старший товарищ, считаю своим долгом напомнить тебе, что существует тысяча других способов стать богатым помимо того, чтобы найти клад. Например, открыть магазин или колбасный цех. И убивать никого не надо, разве что налогового инспектора, — проговорил Барщевский, провожая глазами худосочную Марину.
Аля посмотрела на большую четырехглазую машину, припаркованную у больничной ограды, и подумала о том, что Александр, по сути, совсем не прячется, что он пытается, конечно, маскировать свое благосостояние и принадлежность к другому социальному слою, но весьма небрежно. И вновь вопрос о том, кто такой Барщевский и что он делает в институте, уколол Алису и заставил ее пристально вглядеться в мужественный любимый профиль.
«Я ничего о нем не знаю. И никто у нас не знает, — трезво подумала она. — Я ему доверяю, как себе. Правильно ли поступаю?»
— Так вот, Алька, существует много других возможностей заработать деньги, — повторил Борщ, — и волки сыты, то есть деньги в кармане, и овцы целы, то есть коллеги — живы. Для того чтобы стать очень богатым, совершенно необязательно кого-то убивать, тем более убивать коллег оптом, то есть пачками, массово.
— Ага, теперь коллеги у нас приравниваются к овцам, — пробормотала Аля. Александр улыбнулся.
— Ну да, так оно и есть.
— А если нет этого другого пути, а деньги очень нужны?
— Тогда, — Барщевский посмотрел на Алю, — тогда нам нужно искать того, кто мог слышать твой разговор с Тигринским и кому очень нужны деньги, но нет возможностей заработать их иначе, чем поднять пару золотых слитков со дна моря. И таких, кстати, целый институт.
— Кроме тебя. Тебе ж клад не нужен.
— Почему это? Очень даже нужен. Но ты права, убивать из-за какого-то там хлама на дне я не стану. Пока, Алька, мне надо ехать.
Александр пристально посмотрел девушке в глаза, потом поцеловал Алю, встал и пошел к машине.
— Санька! Санька!! — вдруг закричала Аля, вскакивая со скамейки. — Я совсем забыла сказать: покорми, пожалуйста, моего кота. Он там уже, наверное, совсем озверел без еды.
«Как я могла забыть о своем коте? Не иначе как яд вызвал провал в памяти… а ведь мы в ответе за тех, кого приручили», — подумала Алиса. Она засунула руку в карман и достала связку ключей.
— Купи ему кусочки рыбы в желе «Вискас», он их страшно любит. Я тебе потом деньги отдам.
— Натурой отдашь, — усмехнулся Борщ, взял ключи и повернулся, чтобы уходить.
— Борщ, — еще раз закричала Аля, когда Александр уже был у машины, — ты мое единственное спасение от больничной еды! Спасибо тебе! И твоей маме тоже спасибо!
— Я ей передам, — пообещал Борщ. Машина упруго качнулась, когда Александр сел за руль, беззвучно завелась и с тихим шелестом выехала за ворота.
«Кто же он такой? И что он столько лет делает у нас в институте?» — в тысячный раз подумала девушка, вернувшись на лавку. Но думать об этом было все равно что размышлять о пределах Вселенной.
Несмотря на то что воображение у Тигринского отсутствовало, замещенное набором рефлексов, он начал всерьез волноваться за свою жизнь.
«А жива ли Невская вообще?» — задумался он на четвертые сутки и, связав простыни, попытался спуститься с балкона квартиры Али на балкон девятого этажа, но вид вниз был столь убедительным, что Стас с первым же порывом ветра в ужасе заполз обратно. Вечером того же дня он почувствовал жуткий, невыносимый голод. Казбич мрачно лежал на подоконнике. Его шерсть поникла и свалялась.
«Съесть кота, что ли?» — подумал Стас, в который раз обшаривая квартиру в поисках съестного.
Отчаявшись, Тигринский принялся сочинять записки с криками о помощи, сворачивать их в трубочки и бросать за окно. Но кто же будет поднимать с земли бумажки и читать их? Стасу и в голову не приходило, что вынужденное заточение спасает ему жизнь, так как человек, который хотел его убить, в этот самый момент бегал по городу в поисках Тигринского, а тот как сквозь землю провалился. Этот человек, разумеется, не мог знать, что Стас живет в квартире у Али, но даже если бы он это знал, металлическая дверь надежно защищала аспиранта от каких-либо посягательств на его жизнь и здоровье.
— Наташенька, может, вам чайку сделать? — с чувством прошептал практикант, блестя круглыми стеклами очков. Никогда еще он не видел такой красивой девушки и теперь не упускал ни одной возможности побыть с ней рядом. У него даже ноги начинали потеть, когда он заходил в палату к Наташе Куницыной и видел длинные, роскошные, почти белые ее волосы и тонкое, худощавое лицо с красивыми бровями, слегка приподнятыми вверх, и пухлые губы, улыбающиеся только одной стороной, пока вторая половина лица была печальной, как у Пьеро…
— Спасибо, Сережа, принеси, если тебе не трудно, — согласилась девушка. Ее шея все еще сильно болела, а еще сильнее болели ребра. Но едва Наташа вспоминала, какое лицо было у Стручкова, когда она атаковала его зонтиком и как колошматила перевозбудившегося профессора, губы сами собой расплывались в улыбке. Правда, Стручков тоже оказался крепким бойцом, поэтому в долгу не остался.
— Вы теперь в жизни не защититесь! Я всем расскажу, чем вы занимались с вашим научным руководителем! — визжал Стручков, пытаясь огреть Наташу по голове синим дисковым телефонным аппаратом.
Любимый руководитель, проведший трое суток в реанимации, сейчас переехал в соседнюю палату, и вокруг него хлопотала жена, а потом бежала в реанимацию к Лиле, состояние которой оставалось стабильно тяжелым и не было никакого просвета.
К Наташе не приходил никто: мать больше не появлялась, подруг у девушки не было, а Барщевский вычеркнул ее из своей жизни и сердца. Один раз рано утром в окно палаты поскребся Наташин папа, который очень боялся свою супругу и был законченным, забитым подкаблучником, поэтому он отправился к дочери тайком под видом рыбалки. Наверно, маскарад не удался, потому что больше папа к Наташе не приходил. Впрочем, ее это не очень расстраивало, гораздо сильнее угнетала перспектива неизбежного возвращения к родителям. Мысль о жизни, в которой мать диктует Наташе свою волю и получает глубокое удовлетворение от возможности навязать свои решения, продиктованные мелочными прихотями, а никак не интересами дочери, была невыносима.
Для матери она не человек со своими целями и интересами и своей жизнью, а кусок мяса, предмет обстановки, с которым можно делать все, что угодно. Почему-то только сейчас стало Наташе ясно, что не было у нее в семье никогда ни любви, ни уважения, ни поддержки. Одна видимость, лицемерие и больная психика матери, истерички, болезненно зависимой от мнения соседей и делающей все, чтобы быть хорошей в глазах посторонних и страшной мегерой — с домашними. Девушка поняла, что никогда и ни за что не вернется в родительский дом. Она лежала на кровати, смотрела в окно и чувствовала, как злость, возмущение и обида заполняют ее до краев, как сжимаются пальцы, как хочется закричать, заплакать и найти кого-то, кому она была бы нужна и кто бы ее любил.
Машина плавно и быстро летела по проспекту, потом подъехала к обочине и остановилась. Барщевский заглушил двигатель, взял телефон и набрал номер. Ему ответили почти сразу же.
— Ну что там? Как дела? — спросил Александр. Его голос звучал тепло и нежно.
— Все так же, — ответила женщина. — Пока ничего непонятно.
— Мне тоже непонятно, — признался он. — Я сейчас еду на работу.
— На какую именно? — улыбнулась женщина в трубку.
— В институт, — засмеялся Барщевский. — Пока все не закончится, это моя работа.
— Спасибо, — это было сказано сдержанно, но Александр прекрасно понимал, что он действительно нужен.
— Я скоро буду. Пока, я люблю тебя, будь предельно осторожна, — быстро сказал он и нажал на отбой, потом вновь завел машину, выехал на проспект и поехал в сторону НИИ географии.
Наташа заснула, ей снились кошмары: за ней гнался Стручков и бил по голове телефоном. Она проснулась и поняла, что голос Игоря Григорьевича действительно хорошо слышен через стену — профессор капризничал и требовал марципан в шоколаде и раков с пивом. Суп он есть отказывался. То и дело до Наташи долетало его возмущенное ворчание, и только когда к Стручкову заходил врач, профессор замолкал и начинал тихо и жалобно стонать. Наташа думала, что Игорь Григорьевич, как и его дочь, лежащая в реанимации, обладает выдающимся актерским талантом. Стукнула дверь, в палату вошел Виталий Викторович, подошел к Наташе и посмотрел на нее. Наташа повернула голову, встретилась с ним глазами, и вдруг ее сердце упало вниз и замерло, а потом начало стучать часто-часто.
— Посмотрим… — сухо проговорил доктор, обнажая Наташину грудь и аккуратно ощупывая ее больные ребра.
Наташа лежала ни жива ни мертва. В болезни, в тяжелых размышлениях о родителях, маясь от боли и неприятных уколов, девушка сама не заметила, как сильно привязалась к доктору, все нетерпеливее ждала его визитов. Совершенно неожиданно для себя Наташа влюбилась.
Вечером поднялся ветер, пошел дождь и в палатах сразу стало холодно. По этажу гулял сквозняк, в палате Али, расположенной на первом этаже, таинственно шевелились занавески. Тараканы — и те спрятались и не бегали по стенам, и даже за трубой не было видно их торопливого мельтешения. Капли и ветви деревьев били прямо в окна, которые администрация все планировала закрыть решетками, но руки так и не дошли. Свет фонаря, обычно яркий, почти скрылся за пеленой дождя. Часов около пяти к Але зашла Наташа, сказала, что ей разрешили вставать, пожаловалась на Стручкова, на жизнь и больные ребра. Девушки попили чая с ликером, купленным в магазине за углом больницы, причем Наташа, которая сидела на Алиной кровати, поджав под себя длинные худые ноги, еще и подсластила это пойло. Неожиданное чувство к Виталию Викторовичу сбивало ее с толку, Наташе не хотелось оставаться одной, а Марина, с которой она иногда разговаривала «за жизнь», ушла в гости в другое отделение. В Алиной палате было пусто и гулко, две свободные кровати были аккуратно застелены казенными покрывалами, железные пружинные сетки сиротливо провисали почти до самого пола. Соседку Алисы, отравившуюся грибами, собранными возле автозаправки, утром выписали, и девушка осталась одна в большой неуютной комнате. Дождь шумел так сильно, что было плохо слышно друг друга.
— Послушай, Алька, — наконец собралась с духом Наташа, — можно я у тебя немного поживу? Пока не найду другую работу и не сниму квартиру?
— Можно, — кивнула Аля. — Если у тебя, конечно, нет аллергии на кошачью шерсть.
— Нету. У меня ни на что нет аллергии. Только на маму.
— А-а, про твою маменьку я слышала и даже однажды мельком видела, дама она решительная. Не волнуйся, все будет нормально.
— Конечно.
Наташа сделала глоток чая с ликером и пошевелила большим пальцем ноги. Ветер изменил направление и теперь дул прямо в окно, завывая.
— Что ты думаешь по поводу того, что Лилька впала в кому? — спросила Наташа, наблюдая за движением своего пальца. — Мне совершенно непонятно, кто мог это сделать. И, главное, пытались и тебя с Эммой Никитичной отравить… Или это просто пищевое отравление? Например, грибочками…
Аля покачала головой:
— Эта дрянь, которой мы отравились, вызывает остановку дыхания. Грибы, насколько я знаю, так быстро не действуют, а Лилька захрипела и упала на пол сразу же после того, как выпила вина. И еще одно: от вина шел какой-то необычный запах, и я убеждена, что он мне знаком, но не помню откуда…
Наташа подняла голову от чашки и внимательно посмотрела на Алису.
— А на что похож запах? — спросила она.
— Ни на что. Это особенный запах какой-то, — быстро ответила Аля. — Кстати, ходят слухи, что Лилька очень плоха, она все время под капельницей и на искусственной вентиляции легких. Ее вовремя привезли в больницу, еще с десяток минут — и было бы поздно. То есть я надеюсь, что вовремя, потому что некоторые говорят, что все-таки поздно и Лильке уже не выкарабкаться.
Наташа помешала свое пойло ложечкой и отпила еще немного. Ветер выл и бил в окно.
— Алька, посмотри на это с другой стороны. Вы могли поесть грибочков или еще какой-то несвежей или недоброкачественной еды, потом прошло какое-то время и яд начал действовать. В этот момент вы пили вино, поэтому решили, что отрава была в бокалах. А на самом деле — яд вы съели чуть раньше. Насчет запаха — ты уверена, что знаешь, как пахло средство для мытья посуды, которым мыли тарелки и стаканы? Кстати, запах был приятным или нет?
— Скорее приятным. Но очень странным.
— Это вполне может быть аромат какого-нибудь жидкого мыла, я тебя уверяю. Кстати, ты знаешь, есть такие яды, которые действуют не на всех. Кто-то откидывает копытца, а кому-то ничего не делается. От генетики зависит. Так мексиканские индейцы выбирали себе шаманов — давали выпить настой ядовитого кактуса. Если человек умер — он на роль шамана не подходит, ну а выжил — пожалуйста, колдуй себе.
«Вот еще свалился Пинкертон на мою голову», — вяло подумала Аля. Она устала, думать не хотелось, Алиса и так целый день провела в раздумьях, которые, увы, не помогли ей сделать хоть сколько-нибудь стоящих выводов.
— Налей лучше мне еще ликерчика, — сказала она Наташе.
Девушка вылила в кружку Невской остатки из бутылки и допила свой чай. В приоткрытую дверь Наташа увидела, как мимо палаты прошел Виталий Викторович, и ее сердце быстро забилось. Светлый образ доктора в белом халате маячил перед ее внутренним взором, напоминая мальчишку, за спиной которого Наташа сидела в десятом классе. У мальчишки были волнистые волосы, желтые глаза и большой капризный рот. Он был дивно хорош и к тому же отличник. Наташа была влюблена в него целых три года, пока он не поступил в университет и не женился на крупной жгучей брюнетке с красивой фамилией Гордеева. Безутешная Наташа утешилась в объятиях подруги Светы Орловой. Света предпочитала девушек, Наташа — временно — тоже. Но доктор, вправлявший Наташе ребра, был весьма похож на ее юношескую любовь, поэтому и сразил ее, хотя она и не сразу это поняла.
— Мучаешься из-за Борща-то? Переживаешь? — спросила Аля Наташу, проследив ее взгляд и неверно его истолковав.
— Нет, как ни странно. Все-таки Барщевский немного не в моем вкусе. Излишне прямолинеен. И Кафку не читал.
Аля кивнула, хотя на самом деле совершенно не понимала, как можно не любить Борща за то, что он не читал Кафку.
Сквозняк усилился, потом затих: по коридору ходили люди, открывали и закрывали двери. Было зябко и мрачно, по углам притаились темно-серые, со странным зеленоватым отливом тени.
— Алька, — проговорила Наташа, глядя в окно, — ты не находишь, что обстановка в этой больнице до жути напоминает наш институт? Такое же запустение, холод и сырость?
— Я думаю, что сейчас во всех казенных заведениях так. На ремонт денег нет, а осенью везде сыро, — отозвалась Аля, удобно устраиваясь на подушке. Хотелось есть, липкая сладость только раззадорила аппетит.
«А Казбич мой уже почти четыре дня голодает», — ощутила Аля острый укор совести.
Дверь отворилась, и в комнату вошел практикант в круглых очках.
— Секретничаете? — радостно воскликнул он, увидев Наташу. — А про процедуры забыли небось?
— Что, опять надо делать укол? — прошипела она недовольно, вдела ноги в серые больничные тапки и поплелась в процедурную.
На пороге она повернулась.
— Алька, пока! И будь… осторожна, — сказала Наташа и вышла в коридор. Практикант бодро поскакал за ней. Уже третьи сутки он колол Наташе физраствор только для того, чтобы полюбоваться на ее белую тощую задницу, вызывавшую у него чувство, близкое к экстазу. Аля залпом допила чай с ликером и упала на кровать. Иногда ей нравилось, что к ней в палату так никого и не подселили.
«Интересно, почему Наташа сказала, что обстановка в больнице чем-то напоминает наш институт? Только ли отсутствием ремонта?» — подумала Алиса, закрыла глаза и провалилась в сон.
Когда в замке послышалось шевеление ключа, Тигринский чуть с ума не сошел от радости.
— Аля! — закричал он, прыгая возле двери в семейных трусах в мелкий цветочек. — Аля! Ях-х-ху-у-у! Ях-х-х-ху-у-у!!
Стас пел и прыгал, прижимая к груди Казбича, который фыркал и пытался царапаться. Дверь отворилась, и в проеме появилась усталая, смутно знакомая Тигринскому рожа. Аспирант остолбенел и, заподозрив худшее, тяжело сел на скамеечку в прихожей. Рожа, впрочем, тоже выглядела весьма озадаченной.
— Извините… это квартира сорок семь? — спросил Борщ, оглядываясь в поисках таблички. Пару раз он доставлял Алю домой после особо масштабных институтских праздников, но не был уверен, что именно эта дверь — ее.
— Да, это сорок седьмая. А г-г-г-где Аля? — проблеял Стас, густо покраснев и начиная, по своему обыкновению, заикаться. Такого поворота событий он никак не ожидал.
— С Алей все в порядке, она в больнице, но уже поправляется. А ты кто?
— Я Стас Тигринский, ее коллега.
— Коллега, значит. Аспирант Стручкова и первооткрыватель затопленного городка? Знаем-знаем, — с сарказмом отозвался мужчина, оглядывая заросшего щетиной Стаса в трусах. — Коллега, но здесь живете? Так?
— Да, — ответил Стас, немного подумав. — Я здесь живу.
Последние четыре дня он тут действительно жил.
— Аля попросила меня покормить кота, но, надеюсь, вы его и так кормите, — сказал мужчина, вышел на лестничную клетку и начал закрывать дверь.
— Стойте! Подождите! Не ух-х-ходите! Выпустите меня отсюда! — закричал Тигринский и бросился вперед, не давая молодому человеку закрыть дверь.
Тот остановился на пороге. В глазах были усталость и отвращение.
— Ах, ты хочешь отсюда уйти? К сожалению, Аля не уполномочивала меня кого-то впускать или выпускать. Она даже не предупредила меня, что здесь кто-то живет. Так что проблемы входа-выхода ты будешь решать с ней.
И Борщ попытался решительно захлопнуть дверь. С утробным воем Стас просунул голую ногу в оставшуюся щель.
— М-м-мужик! Выпусти меня отсюда! Кто бы ты ни был! Пож-ж-жалуйста!
— Птенец ты желторотый, свинтус безмозглый, баклан чешуекрылый, — беззлобно выругался Борщ. — Я, господин Тигринский, не «кто бы ты ни был», а инженер второй категории НИИ географии Александр Барщевский. Что ж ты за три года ни с кем в институте не познакомился? Приходил утром затемно и уходил, когда из бара по соседству уползал последний посетитель? Не ел, не пил? Бутербродами давился? На Стручкова калымил?
— Бутербродами я не давился. Стручков сам их съедал. Найдет — и съест. Найдет — и съест! Я уже и прятал, и…
Но Борщ не стал слушать, что и где прятал Стас.
— Ладно, молодой человек, собирайте вещи и выметайтесь, пока я на вас не рассердился. А я покормлю-таки кота.
— Спасибо! — по щеке Стаса чуть было не потекла скупая мужская слеза.
— Ну ты хоть расскажи подробнее, в чем дело? Как там Аля? — закричал он Барщевскому, который закрыл дверь, прошел на кухню и положил в миску ошалевшему от радости Казбичу «Вискаса».
Борщ ничего не ответил.
Держа в одной руке свитер, а в другой сумку, Стас заглянул на кухню и обомлел: Барщевский с интересом изучал драгоценные координаты, написанные на виниловых обоях черным фломастером. У Стаса перехватило дыхание, в глазах потемнело от возмущения.
— Ты что там пялишься?! А ну отойди! Вот статья выйдет, тогда и прочитаешь вместе со всеми!
— Ты идиот, дурилка безмозглая. Да мне своих денег вполне достаточно, нужны мне твои черепки. Ну кому я их продам? — глумливо сказал Барщевский. — А ты, если хочешь побыстрее обнародовать свое открытие, размести материальчик в Интернете. Или ты, дубина стоеросовая, дятел новокаховский, не знаешь, что такое Интернет и где его можно найти?
Он обидно засмеялся.
«Новокаховский дятел» добил Стаса окончательно. Тигринский бросился вперед и сбил Борща с ног. Они покатились по полу.
— Ах ты, гад! — орал Стас, колошматя Барщевского разделочной доской на длинной веревочке. — Ты за свои слова ответишь!
— Идиот, дубина стоеросовая! Иди собирай шмотки и проваливай отсюда! — хрипел в ответ Борщ, утративший часть боевого задора вследствие комфортной сытой жизни и постоянного использования автомобиля. Тигринский, проведший последние восемь лет в боях с тараканами и похитителями носков, рубашек и кусков хлеба, был явно сильнее.
— Я тебя убью! — кричал Стас, тесня Борща в угол.
Он схватил со стола хлебный нож, но при этом упустил разделочную доску, которую Барщевский тут же подхватил и стал использовать в качестве щита.
— Тебя посадят, гнида ты унитазная, — отозвался Борщ, тяжело дыша. — Кроме того, если ты меня убьешь, то как отсюда выберешься? Парашют сошьешь из простыней? Дельтаплан соорудишь, суслик ты шелкоперый…
— Так у тебя же есть ключ! Я тебя убью, а ключ себе заберу, — неожиданно спокойно сказал Стас.
— А Альку потом посадят? Ну ты и гад.
— Почему это ее посадят? — удивился Тигринский, занося хлебный нож. — Ты же сам сказал, что она в больнице? То есть у нее железное алиби.
Тигринский готовился нанести удар, но Борщ неожиданно повернулся, сделал быстрое движение кистью, и ключ от квартиры вылетел в форточку. Стас остолбенел, Барщевский широко улыбнулся.
— Отдай нож, пупсик ты мелкотравчатый, — мягко сказал он Тигринскому, — или ты хочешь провести последние дни своей жизни в обществе моего полуразложившегося трупа?
Не ожидавший такого поворота событий «пупсик» резко сник и отдал старшему товарищу нож.
— Ну ты и дурак, — сказал Стас, наконец обретя дар речи, — как же мы теперь отсюда выберемся без ключа?
— Не знаю, — честно развел руками Борщ, — может, у Али есть другие ключи?
— А ты сам подумай, нужны ли ей вторые ключи, если она живет одна, а все ее родственники в Сестрорецке?
— А как же ты? Ты же тоже тут живешь?
В голосе Борща звучал откровенный сарказм.
— Я, может, тут и живу, но ключей у меня нет. Стал бы я тут сидеть, если бы у меня были ключи.
Тут Тигринский вспомнил, что не ел уже четыре дня, и, мрачно всхлипнув, злобно уставился на Борща. Тот уже освоился на Алиной кухне, вскипятил воду и рылся в навесном шкафчике в поисках чая или кофе.
— Извиняйте, чаю нет, — проворчал Стас, стыдливо поправляя свои семейные трусы в цветочек, сползшие во время схватки.
Приведя таким образом себя в порядок, Тигринский сел на стул в угол и тупо уставился в окно. Мысль о том, что ему придется голодать еще неизвестно сколько, да еще и в компании с этим неприятным типом, лишила Стаса остатка сил.
Наташа вышла из процедурной и, слегка прихрамывая, пошла в свою палату.
— Как вы себя чувствуете? — раздался рядом голос. Наташа зарделась, резко повернулась и нос к носу столкнулась с Виталием Викторовичем.
— Лучше, — ответила она шепотом, — спасибо.
Он залюбовался ее стройной фигурой и белокурыми волосами. Почему-то Виталию Викторовичу всю жизнь нравились худые девушки. Правда, такие худые, как Марина, не нравились даже ему.
— Наталья, заходите ко мне в ординаторскую, чайку попьем, — предложил он девушке и по благосклонному выражению лица понял, что вечер вполне может завершиться интересным приключением.
Дождь перестал, свет фонаря стал ярче. Аля проснулась и посмотрела в окно на качающиеся на ветру ветви, смутно виднеющийся за деревьями белый забор больницы и проходную, окно которой светилось уютным желтым светом. У нее все еще болела голова и чувствовались резь в желудке и слабость, но в целом состояние ее было почти нормальным. Эмма Никитична тоже быстро поправлялась, у нее с утра до ночи толклись дети и внуки. Завтра утром ожидался визит майора, который сегодня уже разговаривал с Полканавт. Аля ворочалась с боку на бок. Оставит ли преследователь свои попытки? Кто все-таки покушался на Лилю и на нее? И, главное, почему этот кто-то попытался убить еще и Полканавт? Это мог быть только тот, кто знает о затонувшем городе. Но как его вычислить? И почему, почему под удар попала еще и Эмма Никитична? Или покушение на убийство никак не связано с координатами? А может, это всего-навсего пищевое отравление — то есть просто банальный несчастный случай? Вопросы теснились в Алином сознании, оставаясь без ответов. Ее не покидало ощущение, что она узнала запах, исходящий от бокала или от вина… Что-то было в этом запахе удивительно знакомое. Аля помотала головой, пытаясь вспомнить. Почему-то ей казалось, что достаточно ответить на этот вопрос, и все остальное станет ясным. Запах, запах… Аля встала с кровати. Спать совершенно не хотелось.
— Он прибежал статью публиковать, так как боялся, что Стручков все исходные материалы перелопатит и сам координаты найдет. Вот и спешил. Уесть профессора хотел. Ты знаешь, я была уверена, что если меня кто и попытается отравить, то это может быть только Лилька. Но теперь я даже не знаю, что и думать.
У Борща зазвонил телефон, он встал, пошел к машине, оперся о капот и стал разговаривать. Аля, которая глубоко уважала личную жизнь других, прислушиваться не пыталась. Вместо этого она взяла еще один пирожок, который оказался с мясом, и с наслаждением впилась в него зубами. Рядом со скамейкой неожиданно возникла чрезвычайно худая девушка с руками-палочками, на тоненьких ножках, с большими ушами. Ее глазки возбужденно блестели.
— Меня зовут Марина, — пискнуло это существо, — я ваша соседка из сто семнадцатой палаты. Угостите меня пирожком, я то я так переволновалась, так переволновалась, что если сейчас чего-нибудь не съем, то умру!
— Пожалуйста, — пробормотала Аля, протягивая Марине пирожок. Та радостно схватила его и побежала назад в отделение, громко чавкая на ходу. Барщевский отключил телефон и вернулся к лавочке. Он сел, вытянул ноги в старых, вытертых почти добела, но очень дорогих джинсах, которые сидели на нем как влитые и так шли Борщу, что Аля зажмурилась.
— А-а-а… Кстати, я, как старший товарищ, считаю своим долгом напомнить тебе, что существует тысяча других способов стать богатым помимо того, чтобы найти клад. Например, открыть магазин или колбасный цех. И убивать никого не надо, разве что налогового инспектора, — проговорил Барщевский, провожая глазами худосочную Марину.
Аля посмотрела на большую четырехглазую машину, припаркованную у больничной ограды, и подумала о том, что Александр, по сути, совсем не прячется, что он пытается, конечно, маскировать свое благосостояние и принадлежность к другому социальному слою, но весьма небрежно. И вновь вопрос о том, кто такой Барщевский и что он делает в институте, уколол Алису и заставил ее пристально вглядеться в мужественный любимый профиль.
«Я ничего о нем не знаю. И никто у нас не знает, — трезво подумала она. — Я ему доверяю, как себе. Правильно ли поступаю?»
— Так вот, Алька, существует много других возможностей заработать деньги, — повторил Борщ, — и волки сыты, то есть деньги в кармане, и овцы целы, то есть коллеги — живы. Для того чтобы стать очень богатым, совершенно необязательно кого-то убивать, тем более убивать коллег оптом, то есть пачками, массово.
— Ага, теперь коллеги у нас приравниваются к овцам, — пробормотала Аля. Александр улыбнулся.
— Ну да, так оно и есть.
— А если нет этого другого пути, а деньги очень нужны?
— Тогда, — Барщевский посмотрел на Алю, — тогда нам нужно искать того, кто мог слышать твой разговор с Тигринским и кому очень нужны деньги, но нет возможностей заработать их иначе, чем поднять пару золотых слитков со дна моря. И таких, кстати, целый институт.
— Кроме тебя. Тебе ж клад не нужен.
— Почему это? Очень даже нужен. Но ты права, убивать из-за какого-то там хлама на дне я не стану. Пока, Алька, мне надо ехать.
Александр пристально посмотрел девушке в глаза, потом поцеловал Алю, встал и пошел к машине.
— Санька! Санька!! — вдруг закричала Аля, вскакивая со скамейки. — Я совсем забыла сказать: покорми, пожалуйста, моего кота. Он там уже, наверное, совсем озверел без еды.
«Как я могла забыть о своем коте? Не иначе как яд вызвал провал в памяти… а ведь мы в ответе за тех, кого приручили», — подумала Алиса. Она засунула руку в карман и достала связку ключей.
— Купи ему кусочки рыбы в желе «Вискас», он их страшно любит. Я тебе потом деньги отдам.
— Натурой отдашь, — усмехнулся Борщ, взял ключи и повернулся, чтобы уходить.
— Борщ, — еще раз закричала Аля, когда Александр уже был у машины, — ты мое единственное спасение от больничной еды! Спасибо тебе! И твоей маме тоже спасибо!
— Я ей передам, — пообещал Борщ. Машина упруго качнулась, когда Александр сел за руль, беззвучно завелась и с тихим шелестом выехала за ворота.
«Кто же он такой? И что он столько лет делает у нас в институте?» — в тысячный раз подумала девушка, вернувшись на лавку. Но думать об этом было все равно что размышлять о пределах Вселенной.
Несмотря на то что воображение у Тигринского отсутствовало, замещенное набором рефлексов, он начал всерьез волноваться за свою жизнь.
«А жива ли Невская вообще?» — задумался он на четвертые сутки и, связав простыни, попытался спуститься с балкона квартиры Али на балкон девятого этажа, но вид вниз был столь убедительным, что Стас с первым же порывом ветра в ужасе заполз обратно. Вечером того же дня он почувствовал жуткий, невыносимый голод. Казбич мрачно лежал на подоконнике. Его шерсть поникла и свалялась.
«Съесть кота, что ли?» — подумал Стас, в который раз обшаривая квартиру в поисках съестного.
Отчаявшись, Тигринский принялся сочинять записки с криками о помощи, сворачивать их в трубочки и бросать за окно. Но кто же будет поднимать с земли бумажки и читать их? Стасу и в голову не приходило, что вынужденное заточение спасает ему жизнь, так как человек, который хотел его убить, в этот самый момент бегал по городу в поисках Тигринского, а тот как сквозь землю провалился. Этот человек, разумеется, не мог знать, что Стас живет в квартире у Али, но даже если бы он это знал, металлическая дверь надежно защищала аспиранта от каких-либо посягательств на его жизнь и здоровье.
— Наташенька, может, вам чайку сделать? — с чувством прошептал практикант, блестя круглыми стеклами очков. Никогда еще он не видел такой красивой девушки и теперь не упускал ни одной возможности побыть с ней рядом. У него даже ноги начинали потеть, когда он заходил в палату к Наташе Куницыной и видел длинные, роскошные, почти белые ее волосы и тонкое, худощавое лицо с красивыми бровями, слегка приподнятыми вверх, и пухлые губы, улыбающиеся только одной стороной, пока вторая половина лица была печальной, как у Пьеро…
— Спасибо, Сережа, принеси, если тебе не трудно, — согласилась девушка. Ее шея все еще сильно болела, а еще сильнее болели ребра. Но едва Наташа вспоминала, какое лицо было у Стручкова, когда она атаковала его зонтиком и как колошматила перевозбудившегося профессора, губы сами собой расплывались в улыбке. Правда, Стручков тоже оказался крепким бойцом, поэтому в долгу не остался.
— Вы теперь в жизни не защититесь! Я всем расскажу, чем вы занимались с вашим научным руководителем! — визжал Стручков, пытаясь огреть Наташу по голове синим дисковым телефонным аппаратом.
Любимый руководитель, проведший трое суток в реанимации, сейчас переехал в соседнюю палату, и вокруг него хлопотала жена, а потом бежала в реанимацию к Лиле, состояние которой оставалось стабильно тяжелым и не было никакого просвета.
К Наташе не приходил никто: мать больше не появлялась, подруг у девушки не было, а Барщевский вычеркнул ее из своей жизни и сердца. Один раз рано утром в окно палаты поскребся Наташин папа, который очень боялся свою супругу и был законченным, забитым подкаблучником, поэтому он отправился к дочери тайком под видом рыбалки. Наверно, маскарад не удался, потому что больше папа к Наташе не приходил. Впрочем, ее это не очень расстраивало, гораздо сильнее угнетала перспектива неизбежного возвращения к родителям. Мысль о жизни, в которой мать диктует Наташе свою волю и получает глубокое удовлетворение от возможности навязать свои решения, продиктованные мелочными прихотями, а никак не интересами дочери, была невыносима.
Для матери она не человек со своими целями и интересами и своей жизнью, а кусок мяса, предмет обстановки, с которым можно делать все, что угодно. Почему-то только сейчас стало Наташе ясно, что не было у нее в семье никогда ни любви, ни уважения, ни поддержки. Одна видимость, лицемерие и больная психика матери, истерички, болезненно зависимой от мнения соседей и делающей все, чтобы быть хорошей в глазах посторонних и страшной мегерой — с домашними. Девушка поняла, что никогда и ни за что не вернется в родительский дом. Она лежала на кровати, смотрела в окно и чувствовала, как злость, возмущение и обида заполняют ее до краев, как сжимаются пальцы, как хочется закричать, заплакать и найти кого-то, кому она была бы нужна и кто бы ее любил.
Машина плавно и быстро летела по проспекту, потом подъехала к обочине и остановилась. Барщевский заглушил двигатель, взял телефон и набрал номер. Ему ответили почти сразу же.
— Ну что там? Как дела? — спросил Александр. Его голос звучал тепло и нежно.
— Все так же, — ответила женщина. — Пока ничего непонятно.
— Мне тоже непонятно, — признался он. — Я сейчас еду на работу.
— На какую именно? — улыбнулась женщина в трубку.
— В институт, — засмеялся Барщевский. — Пока все не закончится, это моя работа.
— Спасибо, — это было сказано сдержанно, но Александр прекрасно понимал, что он действительно нужен.
— Я скоро буду. Пока, я люблю тебя, будь предельно осторожна, — быстро сказал он и нажал на отбой, потом вновь завел машину, выехал на проспект и поехал в сторону НИИ географии.
Наташа заснула, ей снились кошмары: за ней гнался Стручков и бил по голове телефоном. Она проснулась и поняла, что голос Игоря Григорьевича действительно хорошо слышен через стену — профессор капризничал и требовал марципан в шоколаде и раков с пивом. Суп он есть отказывался. То и дело до Наташи долетало его возмущенное ворчание, и только когда к Стручкову заходил врач, профессор замолкал и начинал тихо и жалобно стонать. Наташа думала, что Игорь Григорьевич, как и его дочь, лежащая в реанимации, обладает выдающимся актерским талантом. Стукнула дверь, в палату вошел Виталий Викторович, подошел к Наташе и посмотрел на нее. Наташа повернула голову, встретилась с ним глазами, и вдруг ее сердце упало вниз и замерло, а потом начало стучать часто-часто.
— Посмотрим… — сухо проговорил доктор, обнажая Наташину грудь и аккуратно ощупывая ее больные ребра.
Наташа лежала ни жива ни мертва. В болезни, в тяжелых размышлениях о родителях, маясь от боли и неприятных уколов, девушка сама не заметила, как сильно привязалась к доктору, все нетерпеливее ждала его визитов. Совершенно неожиданно для себя Наташа влюбилась.
Вечером поднялся ветер, пошел дождь и в палатах сразу стало холодно. По этажу гулял сквозняк, в палате Али, расположенной на первом этаже, таинственно шевелились занавески. Тараканы — и те спрятались и не бегали по стенам, и даже за трубой не было видно их торопливого мельтешения. Капли и ветви деревьев били прямо в окна, которые администрация все планировала закрыть решетками, но руки так и не дошли. Свет фонаря, обычно яркий, почти скрылся за пеленой дождя. Часов около пяти к Але зашла Наташа, сказала, что ей разрешили вставать, пожаловалась на Стручкова, на жизнь и больные ребра. Девушки попили чая с ликером, купленным в магазине за углом больницы, причем Наташа, которая сидела на Алиной кровати, поджав под себя длинные худые ноги, еще и подсластила это пойло. Неожиданное чувство к Виталию Викторовичу сбивало ее с толку, Наташе не хотелось оставаться одной, а Марина, с которой она иногда разговаривала «за жизнь», ушла в гости в другое отделение. В Алиной палате было пусто и гулко, две свободные кровати были аккуратно застелены казенными покрывалами, железные пружинные сетки сиротливо провисали почти до самого пола. Соседку Алисы, отравившуюся грибами, собранными возле автозаправки, утром выписали, и девушка осталась одна в большой неуютной комнате. Дождь шумел так сильно, что было плохо слышно друг друга.
— Послушай, Алька, — наконец собралась с духом Наташа, — можно я у тебя немного поживу? Пока не найду другую работу и не сниму квартиру?
— Можно, — кивнула Аля. — Если у тебя, конечно, нет аллергии на кошачью шерсть.
— Нету. У меня ни на что нет аллергии. Только на маму.
— А-а, про твою маменьку я слышала и даже однажды мельком видела, дама она решительная. Не волнуйся, все будет нормально.
— Конечно.
Наташа сделала глоток чая с ликером и пошевелила большим пальцем ноги. Ветер изменил направление и теперь дул прямо в окно, завывая.
— Что ты думаешь по поводу того, что Лилька впала в кому? — спросила Наташа, наблюдая за движением своего пальца. — Мне совершенно непонятно, кто мог это сделать. И, главное, пытались и тебя с Эммой Никитичной отравить… Или это просто пищевое отравление? Например, грибочками…
Аля покачала головой:
— Эта дрянь, которой мы отравились, вызывает остановку дыхания. Грибы, насколько я знаю, так быстро не действуют, а Лилька захрипела и упала на пол сразу же после того, как выпила вина. И еще одно: от вина шел какой-то необычный запах, и я убеждена, что он мне знаком, но не помню откуда…
Наташа подняла голову от чашки и внимательно посмотрела на Алису.
— А на что похож запах? — спросила она.
— Ни на что. Это особенный запах какой-то, — быстро ответила Аля. — Кстати, ходят слухи, что Лилька очень плоха, она все время под капельницей и на искусственной вентиляции легких. Ее вовремя привезли в больницу, еще с десяток минут — и было бы поздно. То есть я надеюсь, что вовремя, потому что некоторые говорят, что все-таки поздно и Лильке уже не выкарабкаться.
Наташа помешала свое пойло ложечкой и отпила еще немного. Ветер выл и бил в окно.
— Алька, посмотри на это с другой стороны. Вы могли поесть грибочков или еще какой-то несвежей или недоброкачественной еды, потом прошло какое-то время и яд начал действовать. В этот момент вы пили вино, поэтому решили, что отрава была в бокалах. А на самом деле — яд вы съели чуть раньше. Насчет запаха — ты уверена, что знаешь, как пахло средство для мытья посуды, которым мыли тарелки и стаканы? Кстати, запах был приятным или нет?
— Скорее приятным. Но очень странным.
— Это вполне может быть аромат какого-нибудь жидкого мыла, я тебя уверяю. Кстати, ты знаешь, есть такие яды, которые действуют не на всех. Кто-то откидывает копытца, а кому-то ничего не делается. От генетики зависит. Так мексиканские индейцы выбирали себе шаманов — давали выпить настой ядовитого кактуса. Если человек умер — он на роль шамана не подходит, ну а выжил — пожалуйста, колдуй себе.
«Вот еще свалился Пинкертон на мою голову», — вяло подумала Аля. Она устала, думать не хотелось, Алиса и так целый день провела в раздумьях, которые, увы, не помогли ей сделать хоть сколько-нибудь стоящих выводов.
— Налей лучше мне еще ликерчика, — сказала она Наташе.
Девушка вылила в кружку Невской остатки из бутылки и допила свой чай. В приоткрытую дверь Наташа увидела, как мимо палаты прошел Виталий Викторович, и ее сердце быстро забилось. Светлый образ доктора в белом халате маячил перед ее внутренним взором, напоминая мальчишку, за спиной которого Наташа сидела в десятом классе. У мальчишки были волнистые волосы, желтые глаза и большой капризный рот. Он был дивно хорош и к тому же отличник. Наташа была влюблена в него целых три года, пока он не поступил в университет и не женился на крупной жгучей брюнетке с красивой фамилией Гордеева. Безутешная Наташа утешилась в объятиях подруги Светы Орловой. Света предпочитала девушек, Наташа — временно — тоже. Но доктор, вправлявший Наташе ребра, был весьма похож на ее юношескую любовь, поэтому и сразил ее, хотя она и не сразу это поняла.
— Мучаешься из-за Борща-то? Переживаешь? — спросила Аля Наташу, проследив ее взгляд и неверно его истолковав.
— Нет, как ни странно. Все-таки Барщевский немного не в моем вкусе. Излишне прямолинеен. И Кафку не читал.
Аля кивнула, хотя на самом деле совершенно не понимала, как можно не любить Борща за то, что он не читал Кафку.
Сквозняк усилился, потом затих: по коридору ходили люди, открывали и закрывали двери. Было зябко и мрачно, по углам притаились темно-серые, со странным зеленоватым отливом тени.
— Алька, — проговорила Наташа, глядя в окно, — ты не находишь, что обстановка в этой больнице до жути напоминает наш институт? Такое же запустение, холод и сырость?
— Я думаю, что сейчас во всех казенных заведениях так. На ремонт денег нет, а осенью везде сыро, — отозвалась Аля, удобно устраиваясь на подушке. Хотелось есть, липкая сладость только раззадорила аппетит.
«А Казбич мой уже почти четыре дня голодает», — ощутила Аля острый укор совести.
Дверь отворилась, и в комнату вошел практикант в круглых очках.
— Секретничаете? — радостно воскликнул он, увидев Наташу. — А про процедуры забыли небось?
— Что, опять надо делать укол? — прошипела она недовольно, вдела ноги в серые больничные тапки и поплелась в процедурную.
На пороге она повернулась.
— Алька, пока! И будь… осторожна, — сказала Наташа и вышла в коридор. Практикант бодро поскакал за ней. Уже третьи сутки он колол Наташе физраствор только для того, чтобы полюбоваться на ее белую тощую задницу, вызывавшую у него чувство, близкое к экстазу. Аля залпом допила чай с ликером и упала на кровать. Иногда ей нравилось, что к ней в палату так никого и не подселили.
«Интересно, почему Наташа сказала, что обстановка в больнице чем-то напоминает наш институт? Только ли отсутствием ремонта?» — подумала Алиса, закрыла глаза и провалилась в сон.
Когда в замке послышалось шевеление ключа, Тигринский чуть с ума не сошел от радости.
— Аля! — закричал он, прыгая возле двери в семейных трусах в мелкий цветочек. — Аля! Ях-х-ху-у-у! Ях-х-х-ху-у-у!!
Стас пел и прыгал, прижимая к груди Казбича, который фыркал и пытался царапаться. Дверь отворилась, и в проеме появилась усталая, смутно знакомая Тигринскому рожа. Аспирант остолбенел и, заподозрив худшее, тяжело сел на скамеечку в прихожей. Рожа, впрочем, тоже выглядела весьма озадаченной.
— Извините… это квартира сорок семь? — спросил Борщ, оглядываясь в поисках таблички. Пару раз он доставлял Алю домой после особо масштабных институтских праздников, но не был уверен, что именно эта дверь — ее.
— Да, это сорок седьмая. А г-г-г-где Аля? — проблеял Стас, густо покраснев и начиная, по своему обыкновению, заикаться. Такого поворота событий он никак не ожидал.
— С Алей все в порядке, она в больнице, но уже поправляется. А ты кто?
— Я Стас Тигринский, ее коллега.
— Коллега, значит. Аспирант Стручкова и первооткрыватель затопленного городка? Знаем-знаем, — с сарказмом отозвался мужчина, оглядывая заросшего щетиной Стаса в трусах. — Коллега, но здесь живете? Так?
— Да, — ответил Стас, немного подумав. — Я здесь живу.
Последние четыре дня он тут действительно жил.
— Аля попросила меня покормить кота, но, надеюсь, вы его и так кормите, — сказал мужчина, вышел на лестничную клетку и начал закрывать дверь.
— Стойте! Подождите! Не ух-х-ходите! Выпустите меня отсюда! — закричал Тигринский и бросился вперед, не давая молодому человеку закрыть дверь.
Тот остановился на пороге. В глазах были усталость и отвращение.
— Ах, ты хочешь отсюда уйти? К сожалению, Аля не уполномочивала меня кого-то впускать или выпускать. Она даже не предупредила меня, что здесь кто-то живет. Так что проблемы входа-выхода ты будешь решать с ней.
И Борщ попытался решительно захлопнуть дверь. С утробным воем Стас просунул голую ногу в оставшуюся щель.
— М-м-мужик! Выпусти меня отсюда! Кто бы ты ни был! Пож-ж-жалуйста!
— Птенец ты желторотый, свинтус безмозглый, баклан чешуекрылый, — беззлобно выругался Борщ. — Я, господин Тигринский, не «кто бы ты ни был», а инженер второй категории НИИ географии Александр Барщевский. Что ж ты за три года ни с кем в институте не познакомился? Приходил утром затемно и уходил, когда из бара по соседству уползал последний посетитель? Не ел, не пил? Бутербродами давился? На Стручкова калымил?
— Бутербродами я не давился. Стручков сам их съедал. Найдет — и съест. Найдет — и съест! Я уже и прятал, и…
Но Борщ не стал слушать, что и где прятал Стас.
— Ладно, молодой человек, собирайте вещи и выметайтесь, пока я на вас не рассердился. А я покормлю-таки кота.
— Спасибо! — по щеке Стаса чуть было не потекла скупая мужская слеза.
— Ну ты хоть расскажи подробнее, в чем дело? Как там Аля? — закричал он Барщевскому, который закрыл дверь, прошел на кухню и положил в миску ошалевшему от радости Казбичу «Вискаса».
Борщ ничего не ответил.
Держа в одной руке свитер, а в другой сумку, Стас заглянул на кухню и обомлел: Барщевский с интересом изучал драгоценные координаты, написанные на виниловых обоях черным фломастером. У Стаса перехватило дыхание, в глазах потемнело от возмущения.
— Ты что там пялишься?! А ну отойди! Вот статья выйдет, тогда и прочитаешь вместе со всеми!
— Ты идиот, дурилка безмозглая. Да мне своих денег вполне достаточно, нужны мне твои черепки. Ну кому я их продам? — глумливо сказал Барщевский. — А ты, если хочешь побыстрее обнародовать свое открытие, размести материальчик в Интернете. Или ты, дубина стоеросовая, дятел новокаховский, не знаешь, что такое Интернет и где его можно найти?
Он обидно засмеялся.
«Новокаховский дятел» добил Стаса окончательно. Тигринский бросился вперед и сбил Борща с ног. Они покатились по полу.
— Ах ты, гад! — орал Стас, колошматя Барщевского разделочной доской на длинной веревочке. — Ты за свои слова ответишь!
— Идиот, дубина стоеросовая! Иди собирай шмотки и проваливай отсюда! — хрипел в ответ Борщ, утративший часть боевого задора вследствие комфортной сытой жизни и постоянного использования автомобиля. Тигринский, проведший последние восемь лет в боях с тараканами и похитителями носков, рубашек и кусков хлеба, был явно сильнее.
— Я тебя убью! — кричал Стас, тесня Борща в угол.
Он схватил со стола хлебный нож, но при этом упустил разделочную доску, которую Барщевский тут же подхватил и стал использовать в качестве щита.
— Тебя посадят, гнида ты унитазная, — отозвался Борщ, тяжело дыша. — Кроме того, если ты меня убьешь, то как отсюда выберешься? Парашют сошьешь из простыней? Дельтаплан соорудишь, суслик ты шелкоперый…
— Так у тебя же есть ключ! Я тебя убью, а ключ себе заберу, — неожиданно спокойно сказал Стас.
— А Альку потом посадят? Ну ты и гад.
— Почему это ее посадят? — удивился Тигринский, занося хлебный нож. — Ты же сам сказал, что она в больнице? То есть у нее железное алиби.
Тигринский готовился нанести удар, но Борщ неожиданно повернулся, сделал быстрое движение кистью, и ключ от квартиры вылетел в форточку. Стас остолбенел, Барщевский широко улыбнулся.
— Отдай нож, пупсик ты мелкотравчатый, — мягко сказал он Тигринскому, — или ты хочешь провести последние дни своей жизни в обществе моего полуразложившегося трупа?
Не ожидавший такого поворота событий «пупсик» резко сник и отдал старшему товарищу нож.
— Ну ты и дурак, — сказал Стас, наконец обретя дар речи, — как же мы теперь отсюда выберемся без ключа?
— Не знаю, — честно развел руками Борщ, — может, у Али есть другие ключи?
— А ты сам подумай, нужны ли ей вторые ключи, если она живет одна, а все ее родственники в Сестрорецке?
— А как же ты? Ты же тоже тут живешь?
В голосе Борща звучал откровенный сарказм.
— Я, может, тут и живу, но ключей у меня нет. Стал бы я тут сидеть, если бы у меня были ключи.
Тут Тигринский вспомнил, что не ел уже четыре дня, и, мрачно всхлипнув, злобно уставился на Борща. Тот уже освоился на Алиной кухне, вскипятил воду и рылся в навесном шкафчике в поисках чая или кофе.
— Извиняйте, чаю нет, — проворчал Стас, стыдливо поправляя свои семейные трусы в цветочек, сползшие во время схватки.
Приведя таким образом себя в порядок, Тигринский сел на стул в угол и тупо уставился в окно. Мысль о том, что ему придется голодать еще неизвестно сколько, да еще и в компании с этим неприятным типом, лишила Стаса остатка сил.
Наташа вышла из процедурной и, слегка прихрамывая, пошла в свою палату.
— Как вы себя чувствуете? — раздался рядом голос. Наташа зарделась, резко повернулась и нос к носу столкнулась с Виталием Викторовичем.
— Лучше, — ответила она шепотом, — спасибо.
Он залюбовался ее стройной фигурой и белокурыми волосами. Почему-то Виталию Викторовичу всю жизнь нравились худые девушки. Правда, такие худые, как Марина, не нравились даже ему.
— Наталья, заходите ко мне в ординаторскую, чайку попьем, — предложил он девушке и по благосклонному выражению лица понял, что вечер вполне может завершиться интересным приключением.
Дождь перестал, свет фонаря стал ярче. Аля проснулась и посмотрела в окно на качающиеся на ветру ветви, смутно виднеющийся за деревьями белый забор больницы и проходную, окно которой светилось уютным желтым светом. У нее все еще болела голова и чувствовались резь в желудке и слабость, но в целом состояние ее было почти нормальным. Эмма Никитична тоже быстро поправлялась, у нее с утра до ночи толклись дети и внуки. Завтра утром ожидался визит майора, который сегодня уже разговаривал с Полканавт. Аля ворочалась с боку на бок. Оставит ли преследователь свои попытки? Кто все-таки покушался на Лилю и на нее? И, главное, почему этот кто-то попытался убить еще и Полканавт? Это мог быть только тот, кто знает о затонувшем городе. Но как его вычислить? И почему, почему под удар попала еще и Эмма Никитична? Или покушение на убийство никак не связано с координатами? А может, это всего-навсего пищевое отравление — то есть просто банальный несчастный случай? Вопросы теснились в Алином сознании, оставаясь без ответов. Ее не покидало ощущение, что она узнала запах, исходящий от бокала или от вина… Что-то было в этом запахе удивительно знакомое. Аля помотала головой, пытаясь вспомнить. Почему-то ей казалось, что достаточно ответить на этот вопрос, и все остальное станет ясным. Запах, запах… Аля встала с кровати. Спать совершенно не хотелось.